Шестой бык был огромный и белый, неповоротливый и мирный, как корова; его чуть не силой заставили, спотыкаясь, побежать к лошади пикадора. Тореро с плащами тянули его за рога, чтобы он хотя бы отмахивался, а бандерильеро скакали перед ним, как ошалелые, махали руками, ругали его, высмеивали и, наконец, вызвали на вялую и неуклюжую атаку. Толпа раздраженно шумела, она хотела, чтобы бык сражался, и ревущее, залитое кровью животное терзали еще больше. Я хотел уйти, но люди повставали с мест, грозили кулаками, орали; пройти не было никакой возможности, я закрыл глаза и приготовился ждать, пока это не кончится. Когда, просидев так целую вечность, я снова открыл глаза, пошатывающийся на ослабевших ногах бык еще жил.
      И только, когда должны были выпускать седьмого быка,- я протиснулся к выходу и побрел по севильским уличкам, я испытывал странное чувство: мне было как-то стыдно, но вот не знаю хорошенько - своей жестокости или своей слабости. Там, в амфитеатре, была минута, когда я начал кричать, что это бесчеловечно; возле меня сидел голландский инженер, постоянно живущий в Севилье, и он удивился моему крику.
      - У меня это двадцатая коррида,-сказал он, - и только первая казалась мне жестокой.
      - Это плохая коррида, - утешал меня какой-то испанец, - а посмотрели бы вы настоящего эспаду.
      Зато едва ли мог бы я увидеть более трагическую фигуру эспады, чем этот сверкающий верзила с лицом скотника и грустными запавшими глазами, на своем горбу вынесший неприязнь двадцатитысячной толпы. И если б я настолько знал испанский, я бы пошел за ним и сказал:
      - Что делать, Хуан, иногда не выходит, служить публике - горький хлеб.
      А после я думал: в Испании мне никогда не приходилось видеть, как бьют коня или осла; собаки и кошки на улице доверчиво ластятся к чужим, и это значит, что человек с ними хорошо обращается.
      Испанцы не жестоки к животным. Коррида - это по сути своей от века начавшийся бой человека и зверя; в ней вся красота боя, но и вся его тяжесть. Вероятно, испанцы так ясно видят эту красоту и этот бой, что уж не замечают жестокости, которая им сопутствует.
      Тут столько восхитительной красочности, крутых ловких вольтов, риска и великолепной отваги... но во второй раз я бы на корриду не пошел.
      Но какой-то искусительный голосок во мне добавляет: разве что эспада будет совершенство.
      FLAMENCOS
      "Flamenco" означает фламандский; но по странной случайности flamenco не имеет решительно ничего фламандского, наоборот, скорее что-то цыганское и мавританское, что-то идущее и от Востока и от разгула ночных кутежей; никто не мог мне объяснить, почему это так называется, но на севере Испании не любят flamenco как раз потому, что в нем столько восточного. Flamenco поют и танцуют, бренчат на гитарах, выбивают ладонями, выстукивают кастаньетами и деревянными каблучками да еще при этом покрикивают. И flamenco - также певцы и певички, танцоры, байладорки и гитаристы, которые от полуночи и до утра откалывают разные штучки в ночных кабаре. Такого певца-самоучку зовут обычно Красавчик из Кадиса или Хромой из Малаги, Курносый из Валенсии или Мальчик из Утреры; часто это цыган и иногда с такой ловкостью выводит свои трели, что слава о нем разносится далеко за пределы провинции. Не знаю, право, с чего начать, чтобы показать вам, как все это происходит; начну по алфавиту.
      Alza! Ola, Joselito! Bueno, bueno! [А ну, давай, Хоселито! Хорошо, хорошо! (исп.).. ]
      Baitar[Танцевать, плясать]. Андалузский танец танцуют обычно соло; забряцают и разразятся стремительной рокочущей прелюдией гитары, в группе сидящих начнут покачивать бедрами и подергивать плечами, притопывать, хлопать в ладоши, начнут трещать кастаньетами, и вдруг кого-нибудь словно подхватит, руки взметнутся вверх, и ноги пойдут отплясывать яростный танец. Тут надо было бы взять словацкий одземок, негритянский cake-walk[кек-уок (англ.).], танго du reve[мечта (франц.).], казачок, разные блатные притаптыванья, приступ бешенства, откровенную демонстрацию распутства да еще всякие порывистые жесты восторга, раскалить все это добела и начать при этом греметь кастаньетами и покрикивать; и тогда бы все это забурлило, закрутилось, как танец flamenco, со страстными музыкальными и пластическими замедлениями в оглушительном ритме кастаньет. В отличие от северных танцев испанский танец танцуют не только ноги, а и все выгибающееся тело и особенно щелкающие кастаньетами, легко взмывающие руки, а ноги, почти не отрываясь от земли, притаптывают и выбивают дробь. Я бы сказал, что ноги лишь сопровождают то, что вытанцовывают бедра, плечи, руки, дугою выгибающийся стан, который так и ходит волнами между неистово стучащими кастаньетами и каблучками. Испанский танец- это какая-то необъяснимая и предельная оркестровая слитность острого, отрывистого ритма струн, кастаньет, бубна и каблуков с плавной, тягучей волной танцующего тела. Музыкальное сопровождение и все, что к нему относится, включая вскрикиванья и хлопки, идет в каком-то вихревом такте, то учащающемся, то замирающем, как биенье сердца, но тело танцора при этом ведет, словно на скрипке, какую-то свою, плавную и упоительную, страстную мелодию, она ликует, о чем-то молит и жалуется, подхлестываемая стремительным ритмом танечного угара. Вот так это и происходит.
      Brtndar[Поднимать тост, подносить, предлагать (исп.)]
      Потом затрещат гитары суровым, словно разрывающим струны аккордом, зрители закричат и начнут подносить танцору вино из своего бокала.
      Cantar[Петь (исп.).]. Cantos flamencos[Песни фламенко (исп.).] поются вот как: певец, которого зовут Nino de Utrera[Мальчик из Утреры (исп.).] или что-нибудь в этом духе, садится на стул между гитаристами, начинающими гулкое рокочущее вступление, пронизанное дробными пиччикато, замедлениями и прерывами, и, поднявши голову и закрыв глаза, со сложенными на коленях руками начинает, как канарейка, петь.
      Распоется, что твоя птица: во всю силу легких резнет протяжным, тонким, уходящим вверх воплем, страшно интенсивным и долгим, словно он побился об заклад, что сумеет столько выдержать на одном дыханье; неожиданно этот предельно напрягшийся голос рассыплется длинной трелькой, тягучей и ноющей колоратурой, которая поиграет немного сама с собой и штопором пойдет книзу, раскрутится каким-то особым причудливым зигзагом и, тут же упав, затихнет в звучных гитарных перекатах. И опять, вторгаясь в их аккорды, разливается этот нагой, кричащий патетический голос, страстным речитативом поведывающий о каких-то своих мученьях, расширяется тягуче и упоенно на стремительном ритме гитар и одним духом соскальзывает в эту волнистую длинную голосовую арабеску, умирающую в треске гитар. Словно блестящий и гибкий клинок, мелькая, описывает в воздухе восьмерки и зигзаги; это похоже и на призывы муэдзина, и на захлебывающиеся переливы поющей на жердочке канарейки; какая-то дикарская монодия и при этом дьявольская профессиональная виртуозность; страшно много в этом природы, цыганских заклятий, какой-то мавританской культуры и безудержной откровенности. Это вам не медовый воркующий голосок венецианских гондольеров и неаполитанских мазуриков; в Испании кричат в голос, грубо и исступленно. В песнях этих обычно несчастная любовь, угрозы, ревность и месть; это такие поющиеся эпиграммы в одну строфу, продолженные длинной волной раскручивающейся и замедляемой трельки. Так поют seguidillas, но и malaguenas, granadinas, tarantas, soleares, vidalitas, buleries и другие cantos поют тоже так - все они отличаются друг от друга скорее содержанием, чем музыкальной формой, ведь даже и saetas, которые на святой неделе распеваются в Севилье во время крестных ходов, такой же страстный стиль дикого раздолья, как у любовных сегидилий.
      Castanuelas не только музыкальный инструмент, который щелкает, гремит, выводит трели, воркует и журчит (я брал его в руки, и даже просто выбивать такт им очень тяжело), но это еще больше - принадлежность танца, до самых пальцев доводящая его волну, и так же, как и бубен, резко взметывающая руки в прелестную исходную позицию испанских танцев. В звуках castanuelas целая Черная Африка с ее неистовой потребностью барабанного ритма. Когда в вихре такого танца среди пронзительных подхлестывающих выкриков и ритмических . хлопков трещат кастаньеты, так что чуть не лопается барабанная перепонка, то это, милые мои, такая зажигательная кутерьма, что впору самому вскочить и пуститься в огненный пляс - так это страшно ударяет в ноги и в голову.
      Девушки-цыганки, как правило, из Трианы; танцуют в длинной юбке с тяжелым сборчатым подолом, которую в прежнее время снимали; и самый танец их в сущности - танец живота, когда цыганка, упираясь ногами, легко запрокидывается чуть не до земли. Все жарче подхлестывает музыка танцовщицу, все резче ходит выпяченный живот, пупок и бедра крутятся, скользят по-змеиному руки, каблучки вызывающе топают, все тело выгибается, будто бьется в руках насильника, глухой вскрик - и цыганка опускается на землю, словно сраженная судорогой сладострастия. Это удивительный танец, мятежный и судорожный; какая-то агрессивная сексуальность, она крадется, идет на приступ и ускользает; фаллический культ[Фаллический культ - культ, обожествляющий органы оплодотворения, известен у многих древних народов.] какой-то страшной секты.
      Дети, танцующие на улицах севильяну, красивый танец, когда, подбоченясь одной рукой, другую заносят над головою, выставляя из-под юбочки ножку в легком шажке танца; танец надменный, гордо охорашивающийся и деликатный. Группки танцующих девочек, как кукольные байладорки, вытопывающих маленькими башмачками горячий штурмующий танец взрослых.
      Erotica[Эротика (исп.).]. У эротики испанского танца самый широкий диапазон - от любовных заигрываний до любовных спазм, и всегда, даже в самом достойном контрдансе, эта эротика чуточку подзадоривает, не прямо отдается, как в танго, а поддразнивает, ускользает и манит, бросает вызов, грозит и немножко высмеивает. Чертовский и обольстительный танец; но никогда не ослабевает в нем стальная пружина гордости.
      Fandango[Фанданго (исп.).] танцуют в длинной юбке со шлейфом; кружиться в такой юбке, легонько откидывая шлейф ножкой, вертеться волчком и притаптывать каблучками - большое искусство и восхитительное зрелище; весь этот танец чудесным ключом бьет из пены воланов и кружевных нижних юбок.
      Gitanos[Цыгане (исп.).] танцуют парой пантомиму полов, пантомиму завлечения и упрямства, любовных объяснений и мучительства - классическую партию мужчины н женщины, причем женщины, я бы сказал, - пройдохи, а мужчины - тирана, который волочит ее по земле.
      Но уж если цыган танцует один, он отбрасывает все условности пантомимы; тогда это уже чистое безумие поворотов, скачков и присядок, стремительных жестов и осатанелого топанья; танец такой безыскусственный, что уж не выражает ничего, кроме какого-то разбушевавшегося огня.
      Guitarra[Гитара (исп.).] звучит совершенно иначе, чем мы это здесь себе представляем; она металлически звякает, как оружие, бряцает воинственно и сурово; она не лепечет, не воркует, не сюсюкает медоточиво, не тренькает, а звенит, как тетива, гулко рокочет, как бубeн, гремит, как лист жести; это мужественный, бурный инструмент, и играют на нем молодцы, похожие на разбойников с гор, рвущие струны порывистым резким щипком.
      Hijal Ola, hija![ Дочка! Так, так, давай, дочка! (исп.)]
      Chiquita. Bueno, bueno, chiquita![ Хорошо, девчоночка, хорошо! (исп.)]
      Jota[Хота (исп.).]. Арагонская хота - это песня и танеп; песня с трудным кадансом, суровая, дикая, стремительно разбегающаяся и снова тягучая, с ярко выраженным мавританским влиянием, но без завитушек flamenco; каждая строфа соскальзывает в такую протяжную н круто замирающую жалобу. И хота - прелестный танец, стремительный, буйный, с мощным темпом галопа, прорывающимся из округлой и замирающей кантилены.
      May bueno, chica! Otra, otra![ Хорошо, малютка, очень хорошо! А ну, еще, еще! (исп.)]
      Ola, nina! Ea![ Ух, девочка! Эх! (исп.) ]
      Palmoteo, или хлопки. Пока один из группы танцует, остальные сидят вокруг и выбивают такт ладонями, словно не могут выдержать эти потоки ритма, хлещущие в гитарных каскадах. И кричат. И топают.
      А гитаристы ерзают на стульях, притопывают и покрикивают. Да тут еще кастаньеты...
      Rondaila - это такая пузатая арагонская мандолина, звенящая металлом и певучая, подыгрывающая хотам-песням.
      U. El U - это валенсийская песня, экстатический рев певца под треск труб и неистовый грохот кастаньет; отродясь не слыхивал такой знойной и яростной песни, как этот тягучий, надсадный вопль мавров,
      Zapatear, или топать ногами в каком-то угаре ритмов.
      Zamacuco[Опьянение (исп.).].
      BODEGA
      [ Винный погреб (исп.). ]
      В Испании, как в каждой старой доброй стране, существует четкое деленье на провинции; есть тысяча и одно различие между Валенсией и Астурией, Арагоном и Эстремадурой; даже природа присоединяется к этому региональному патриотизму и родит в каждой провинции свое вино. Знайте, что вина кастильские придают храбрости, а вот вина провинции Гранада рождают тяжелую ожесточающую тоску; у вин андалузских приятельски-нежный вкус, вина из Риохи проясняют мысли, каталонские вина развязывают язык, а вина Валенсии так и хватают за душу.
      Знайте далее, что херес, который пьют там же, где производят, совсем не тот сладковатый херес, который пьем мы; это вино светлое, прожженное кисловатой горечью, мягкое, как растительное масло, но при этом крепкое, потому что родится у моря. Коричневая малага - густая и липкая, как ароматный мед, таящий в себе огненное жало. А потом винцо, которое зовется мансанилья, из Сан-Лукара; как о том свидетельствует его имя, это винцо молодое, проказливое, мирское и веселое; выпивши мансанильи, плывете, как парусник при попутном ветре.
      Знайте, что в каждой провинции - своя рыба и свои сыры, свои колбасы, бобы и дыни, маслины, виноград, сласти и прочие божьи дары местного производства. Вот потому-то старые, достойные доверия писатели и утверждали, что путешествия поучают нас истинам и добру, и каждый путешественник, отправившийся в дальние края, чтобы расширить свой кругозор, вам подтвердит, какая важная и редкостная вещь - хорошая таверна. Нет больше астурийских королей, но астурийский копченый сыр существует; "...златые дни Аранхуэса миновали..."["...златые дни Аранхуяса миновали..." - намек на первую фразу из драмы Ф. Шиллера "Дон Карлос"; г. Аранхуэс -летняя резиденция испанских королей.], но клубника Аранхуэса и теперь в зените своей исторической славы.
      Не будьте лакомками и обжорами, и да явится ваша трапеза данью богам места и времени. Хотел бы я всегда есть икру в России, а бекон в Англии; но, увы, меня кормили икрой в Англии и английским окороком на земле испанской. Патриоты всех стран, - это прямой заговор против нас; ни международный капитал, ни четвертый интернационал не представляют такой опасности, как Международный Владелец Отеля. Заклинаю вас, кабальеро, боритесь против его козней, выкрикивая, как когда-то встарь на поле брани, чтонибудь вроде Chorizo, Позор, Kalbshaxen[Телячьи ножки (нем.).], Ala lanierne[На фонарь (франц.).], Macaroni[Макароны (итал.).]; одну с верхом, Porridge[Каша (овсяная) (англ.).], Camembert[Головка сыра (в Нормандии) (франц.).], Pereat[Пропади оно пропадом (лат.).], Manzanilla[Мансанилья (исп.).] и прочее в таком роде в зависимости от того, где вы и насколько вы воинственно настроены.
      С A RAVELLA
      [ Каравелла (исп.). ]
      Пришвартована она недалеко от той Торре дель Оре[Торре дель Оре Золотая башня, старейший архитектурный памятник в Севилье (1220), куда складывали драгоценности, привезенные из завоеванных испанцами земель в Америке.] на Гвадалквивире, где испанские корабли выгружали перуанское золото; и будто бы до последней доски, до последнего каната воспроизводит ту самую каравеллу de Santa Maria, на которой Христофор Колумб открыл Америку. Я пошел посмотреть на нее в надежде, что там у меня зародится какой-нибудь замысел о Христофоре Колумбе; облазил всю ее от трюма до верхушки; ложился на постель в каюте Колумба и спрятал на память один номер "Ля вангуардиа"["Ля вангуардиа" - барселонская газета.], лежавший там на столе, - очевидно, тоже со времен Колумба; пробовал поднимать эти самые фальконеты или кулеврины - не знаю уж, как эти старые пушечки называются, причем едва не перебил ногу железным ядром, потому что они были заряжены; ко не сделал для себя никакого открытия, только очень удивился, что это славное судно так мало. Пражский магистрат, мне кажется, не доверил бы ему перевозку пассажиров даже до Збраслава[Збраслав - предместье Праги.].
      Но наверху, на палубе, я вспомнил, что за моей спиной иберо-американская выставка и что, когда она закроется, на ее месте в Севилье будет большой иберо-американский университет, в который, как мы, севильцы, надеемся, будут приезжать молодые кабальеро из Мексики и Гватемалы, Аргентины, Перу и Чили.
      В эту минуту мне страшно захотелось быть испанским патриотом и радостно выкрикивать: Hombres[Люди (исп.).], вообразите только, там, за морем, не знаю сколько миллионов людей, говорящих на языке словаря Мадридской академии! Пускай там государств столько же, сколько фиников на пальме, но ведь это один народ, и если взяться за дело как следует, была бы одна культура, sabe[понятно? (исп.)]? Представьте себе, кабальеро, что все люди, пользующиеся словарем Мадридской академии, выступили бы заодно, - тут бы тогда было такое, что и Лиге Наций не по плечу, тут была бы Евроамерика, тут была бы межконтинентальная антанта белой расы; helo, alii, была бы заново открыта Америка. Подумайте только, как мы, иберийцы, утерли бы нос этим великим державам с их вечными сварами из-за тоннажей и калибров! Amigos[Друзья (исп.).], каждый estranjero[иностранец (исп.] не успел притащиться к нам через Ирун или Портбу, а смекает уж, что мы, испанцы, люди некогда великой, всемирной славы; где это все теперь, черт возьми, я вас спрашиваю? Во имя Гойи и Сервантеса, покажем-ка себя еще раз!
      Так примерно стал бы я говорить, потому что если уж у человека под ногами палуба судна, напоминающего каравеллу Колумба, то он чувствует что-то вроде потребности открыть Америку. Америки я не открыл, но обнаружил, что в этой стране недалеко ходить за тем, что, если я не ошибаюсь, называется национализм. Народ этот, как никакой другой в мире, если не считать англичан, сумел сохранить свой особый уклад; и от женских мантилий до музыки Альбениса[Альбенис Исаак (1860-1909) - известный испанский композитор и пианист.], от повседневных привычек до уличных вывесок, от кабальеро и до ослов предпочитает свое, исконно испанское, единообразяшей лакировке международной цивилизации. Быть может, дело тут в климате или в почти островном положении, но главное, мне кажется, в характере людей. Здесь каждому кабальеро задирает нос региональное чванство; Gaditano кичится тем, что он из Кадиса, Madrileno - тем, что из Мадрида, астуриец горд тем, что из Астурии, а кастилец горд сам по себе, ибо каждое это имя овеяно славой, как герб.
      Вот почему, мне кажется, севилец не снизойдет никогда до того, чтобы стать добрым международным европейцем; ведь он не мог бы стать даже мадридцем. Одна из самых неразрешимых загадок Испании - ее провинциальный дух, особая добродетель, которая в остальной части Европы постепенно сходит на нет; провинциализм - валовой продукт природы, истории и людей. Испания еще не перестала быть природой и еще не опамятовалась от своей истории, потому-то она и сумела сохранить в такой степени это качество. Ну, а мы, прочие, можем только немножечко удивляться тому, как это прекрасно-быть нацией.
      PALMAS Y NARANJOS
      [Пальмы и апельсиновые деревья (исп.). ]
      Край Ламанча проехал я темною, как слепой цыган, ночью, и потому не могу вам сказать, были ли там действительно великаны, или всего только ветряные мельницы; но зато могу дать вам перечень целого ряда предметов, встречающихся в провинциях Мурсия и Валенсия, а именно: скалы, желтые или красные, белые известняковые утесы и синие горы вдали; на каждой скале, утесе или горе - руины мавританской крепости или христианского замка или хотя бы отшельническая обитель, часовня или колоколенка; огромные бурые развалины Монтесы, городище Хативы, ощетинившееся башнями и зубчатыми стенами, всякие мелкие замки, форты, донжоны; замок Пуиг и крепостной вал Нулеса, руины Сагунтума, целый акрополь на вершине скалы; и кубик замка Беникарло, бурые и красные пустоши, у которых обрывистые скаты, поросшие вихрами дрока, летними дубками, пучками тимьяна, теукриума и шалфея; пустынные склоны, обожженные, как керамика, только что вытащенная из печи и еще не успевшая остыть, а прямо под ними сады олив, серо-серебристых, похожих на наши вербы, с узловатыми скрюченными стволами, напоминающими корневища мандрагоры, домовых и вообще что-то отдаленно человеческое; а между оливами - каменное пересохшее пуэбло с собориком, как у замка, с коробочками домов и какими-то обширными развалинами наверху; дальше - сады смоковниц, неряшливых деревьев с большими листьями; густые пышные algarrobos[рожковые деревья (исп.).] с цареградскими стручками; и финиковые пальмы, все больше и больше финиковых пальм, высоко вздымающих свои победоносные кроны; пальмовые рощи, городки, утопающие в пальмах, сияющие фаянсовые купола и минареты среди пальм и бананов, и над этим какой-то замок; орошенные huertas[сады (исп.).], рисовые поля, бескрайние плантации шелковиц, виноградники, гектары апельсиновых деревьев, шарообразных, с тугими глянцевыми листьями и золотеющими апельсинами, и лимонньге деревья, более крупные, похожие скорее на груши; край благодатнейший из благодатных, tieras de regadio[орошенная земля (исп.).], по которой во рвах и канавках животворная влага течет еще со времен римских земледельцев и мавританских зодчих; а над этой золотой землей на синих холмах - бастионы, башенки и зубчатые стены мавританских замков; Валенсия, где синие и золотые купола из azulejos, смуглые люди и золотистый воздух, мешающий дыханье моря и рыбную вонь с ароматом апельсинов и фруктовых сиропов; море, море, море, светлое, пылающее, опаловое, с морщинками ряби, пенящееся у подножия бурых скал, лижущее песчаные пляжи, море лазурное, море неоглядное; картинные лагуны, заливы среди скал, косячок рыбацкого паруса на горизонте; alcornoques, рощи пробковых дубов, у которых почти черные кожистые листья, свернутые фунтиком; рощицы пиний на соленых песках мертвого берега; на горах крепости и скиты; итак, справа море, слева горы - куда смотреть, чтобы ничего не пропустить? - плыть вот так по морю или быть пустынником вон в тех горах, выезжать на рыбалку, а может быть, давить вино или отжимать масло - ух, какие пурпурные скалы, нигде в мире нет таких красных скал; смотрите, Оропеса, городок, повисший на скале, наверное, тысячу лет назад он выглядел точно так же, хоть я и не знаю, какой в нем тогда жил народ; каждый раз, как только выедешь из туннеля, является такое ощущение, будто поставлена точка и начата новая глава, и все-таки я бы не смог сказать, на каком именно месте край этот так изменился и в чем эта перемена; он вдруг начал напоминать что-то другое, уж это не Африка, а что-то знакомое: такой могла бы быть Корниш в Марселе или Ривьера ди Леванте; это снова латинская земля, влажная и сверкающая котловина Средиземноморья; и когда хочешь определить по карте; где ты, видишь, что это называется Cataluna[Каталония (исп.). ].
      ТИБИДАБО
      Тибидабо - холм над Барселоной; наверху собор, кафе, качели и главное - вид на море, на землю и на город, причем это море светится мглистыми испарениями, земля вся в розовом и зеленом сиянье, а город удивительно нежно искрится белыми домиками.
      Или еще с террасы Фонт дель Льео... до чего же красив оттуда сверкающий город между теплыми волнами холмов и моря - панорама, бодрящая, как легкое вино.
      Или вечером на склоне Монхич, на выставке, когда все фонтаны, каскады, каналы, фасады и башенки так засияют переливами огней, что уж не описать это никакими словами, и только смотришь, пока, наконец, все не поплывет перед глазами.
      И уже на втором месте после этих сказочных вещей- Барселона сама: город богатый, не старый, немного бахвалящийся своими деньгами, своей промышленностью, новыми улицами, торговыми домами и виллами; все это на бесконечные километры расходится вправо и влево, и лишь в самом центре, словно на дне кармана, около горстки таких стародавних и достославных вещей, как кафедральный собор, ратуша и Diputacion[Diputacion - здание, в котором, начиная с XIV века, заседал парламент.], теснится старый город, узенькие кишащие улички, прорубленные славными рамблами, где барселонский люд толчется под платанами, чтоб покупать цветы, оглядывать девушек и делать революцию. В целом город бойкий, красивый, хвастливо побрякивающий преуспеванием и атакующий окрестные холмы, город парадный и фанфаронящий, где этот фантастический зодчий Гауди[Гауди и Корнет Антонио (1852-1926)-испанский архитектор-модернист, строитель храма Святого Семейства, о котором упоминает Чапек; храм не был завершен.] с таким неистовством замахнулся в небо недостроенным куполом и шишкообразными башнями огромного храмового торса Sagrada Familia.
      И порт, грязный и шумный, как все порты мира, окруженный поясом баров, зал для танцулек, кафешантанов, с вечера, как жеребец, учуявший течку, ржущий всеми своими оркестрионами, подмигивающий цветными огоньками, вульгарный, с железной силищей, с этим своим удивительным населением из грузчиков, матросни, поденщиков, пухлых девок, буянов и портовых крыс бордель, пожалуй, побольше Марселя, гнездо, сомнительнее, чем Лайм-Хаус, сливная яма, в которую земля и море скидывают свою накипь.
      И рабочие предместья, где сжатые кулаки в карманах и глаза, в которых фанатическая непреклонность и вызов; это уж вам не беззаботный люд Трианы; принюхайтесь - тут пахнет паленым. Настал вечер, и к центру города потянулись какие-то тени; на ногах эспадрильи, бедра обмотаны красным поясом, в углу рта сигаретка, кепка надвинута на глаза. Это лишь тени, но оглянитесь - их уже горсточка. Горсточка пристальных упрямых глаз.
      И здесь, внутри города, - люди, которые не хотят быть испанцами; и кругом, вон в тех горах, крестьяне, которые не испанцы. С высот Тибидабо это такой искрящийся и благодатный город; но чем ближе подходишь к нему, тем ясней различаешь, как словно тяжелое и учащенное дыханье вырывается сквозь стиснутые зубы.
      А Барселона тем временем брызжет огнями и веселится почти лихорадочно; чуть ли не с полуночи начинают в театрах, к двум часам ночи заполняются бары и дансинги; тихие хмурые группки стоят, не двигаясь, на paseos и ramblas и быстро, неслышно расходятся, как только из-за угла вынырнет такая же тихая хмурая кавалькада жандармов, держащих в седле наготове винтовки.
      САРДАНА
      А ну, каталонцы, послушаем вашу сардану, музыку резкую и обстоятельную, с козлиным блеяньем и посвистом пастушеской свирели, настоящую музыку Средиземноморья. Это уж не тягучий вопль мавров, не темная страсть гитар, а что-то сельское, грубое и веселое, как весь каталонский край,
      А край этот уже напоминает Прованс; например, скалы здесь не такие, как в остальной Испании, а такие, как в холмистом Провансе; пальмы здесь не растут так, как в Мурсии, а растут так, как на Ривьере.
      Различие, сами видите, очень тонкое, и не так-то легко, его объяснить; оно в самом воздухе, которым вы дышите, в людях, в их домиках с зелеными ставнями - словом, главное, что оно просто есть.
      Ну, а что касается людей, то они в этом крае носят белые плетеные шлепанцы, которые зовутся alpargatas и напоминают римские сандалии; и кое-где красные фригийские шапки (называемые barretinas или что-то в этом роде). И уже много их тут, синеглазых и русых, приземистых и кургузых; здесь во все уже словно подмешано немного севера: в музыку и во вкус вина, в человека и природу. В природе берет перевес уже лист опадающий, - первый желтый листок платана был для меня чем-то вроде привета из дома. Жизнь людей протекает тут уже не в патио, как там, внизу, а на улице; дети, собаки, матери, пьянчужки, читатели газет, мулы и кошки - все тут обитает на завалинке и на панели; потому-то, наверное, здесь так легко возникают толпы и вспыхивают уличные скандалы.
      Но что меня удивило здесь больше всего, так это гвардейцы перед королевским замком: на ногах у них белые каталонские шлепанцы, а на голове цилиндр.
      Надо сказать, что цилиндр, шлепанцы и винтовка со штыком - аккорд несколько необычного звучания; но ведь это в конечном счете олицетворение всей каталонской земли, такой деревенской, купеческой на фоне прочих испанских королевств.
      ПЕЛОТА
      Баскская пелота - это такая игра с твердым мячиком из собачьей кожи; если смотреть с некоторого расстояния, можно подумать, что там какая-то свалка и что среди диких криков началась, должно быть, стрельба; но когда вы подходите ближе, вы видите, что орут не игроки и не болельщики, а маклеры, которые мечутся перед зрителями и выкрикивают ставки на Синих или на Красных - это опознавательные знаки команд. С точки зрения драматической, эти маклеры - самая занимательная часть зрелища. Они вопят, как ревуны, скачут, размахивают руками и объявляют ставки на растопыренных пальцах; а ставки и выигрыши в виде надутых мячиков летают между маклерами и публикой, как орехи у дерева, облепленного стаей обезьян.
      И пока идет эта азартная игра в ставки, у ног зрителей разыгрывается партия пелоты в более узком смысле слова; ее играют по два человека с каждой стороны с таким длинным плетеным стручком, или корытцем, прикрепленным кожаной рукавичкой к правой руке. Этим стручком синьор Элола подхватывает летящий мячик... и хлоп - бьет им об стену, которая называется фронтон. Звучно шлепнувшись, мячик отскакивает и стрелой летит обратно; бум - синьор Габриэль уже поймал его своим стручком и метнул в стену. Хлоп теперь его поддел в воздухе синьор Угальде, завертел палкой и, как бомбу, швырнул мячик на фронтон. И бум! Мяч уже словил корытцем синьор Теодоро и ударил им так, что стена загудела; и снова очередь синьора Элолы ловить отскакивающий мяч.