А каких только тут нет листьев! Лоснящиеся и кожистые, бахромчатые, как страусовое перо, вытесанные, как палаши, колыхающиеся, как хоругви; ну, скажу вам, если этакий листик надела Ева, то уж это не из стыдливости, а из желания щегольнуть и пофорсить.
      В этом девственном райском лесу нет места ни цветочкам, ни травке, возможно, что траву выращивают здесь только в цветочных горшках.
      Я изобразил вам это на трех рисунках, но в действительности это одно целое, что изобразить, разумеется, невозможно. Испанский сад одновременно и подстрижен по всем законам садового искусства, и пронизан фаянсовыми фонтанами, террасами, нишами и лестницами, и заставлен цветочными горшками, и покрыт дикими зарослями пальм, перевитых лианами, и все это иногда умещается буквально на клочке земли, изрытой канавками и водоемами. Я в жизни не видел сада такой страшной скученности и насыщенности, как в Испании. Английский парк - облагороженная природа; испанский сад искусственный рай.
      Французский парк - монументальная архитектура; испанский сад - это сладкая греза. В упоительных тенистых уголках его, полных журчания струй, майоликовой прохлады, пьянящего аромата и тропической листвы, и поныне слышны тихие шаги другой, более сластолюбивой расы. И здесь прошли мавры.
      MANTILLAS
      Все нижеследующее да послужит к чести и прославлению севильянок. Они миниатюрны, смуглы, черноволосы, с черными игривыми глазами и ходят большей частью в черных платьях; руки и ноги у них маленькие, как и требуется по канонам старой рыцарской лирики, и вид у этих женщин такой, будто они сейчас идут к исповеди - то есть полный святости и немножечко грешный. Но особенное величие и торжественность придает им peineta, высокий черепаховый гребень, словно короной венчающий каждую севильянку, гребень пышный и триумфальный, подобный царскому венцу или нимбу. Эта хитроумная надстройка превращает каждую чернявую чикиту в величавую знатную даму; с такой вещью на голове надо ступать гордо, нести голову, как святыню, и только постреливать глазками, что севильянки и делают.
      Еще более возвеличивает севильянок mantilla, кружевная накидка, наброшенная на этот королевский гребень; мантилья черная или белая, похожая на чадру мусульманки, на капюшон затворницы, митру архиерея и шлем крестоносца, мантилья, которая одновременно и венчает женщину, словно короной, и защищает ее от нескромных глаз, и приоткрывает для взора самым соблазнительным образом. Отродясь не видел на женщине ничего более строгого и изощренно изысканного, чем эта смесь монастыря, гарема и вуали любовницы.
      Но позвольте мне здесь остановиться и воздать хвалу женам севильским. Какая уверенность в себе, какая национальная гордость нужна была для того, чтобы эти черноволосые chulas ради старинной традиционной мантильи и пейнеты презрели все модные кодексы мира! Севилья - это не деревня. Севилья - веселый, богатый город, где самый воздух напоен любовью; и если севильянки ие расстаются со своей мантильей, то это, во-персых, потому, что она им к лицу, а во-вторых, потому, что хотят быть просто испанками, славными, издавна чтимыми испанками, но, главное, потому, что им это к лицу.
      Если уж на голове у севильянки не корона, то, во всяком случае, венец: за ухом в черные волосы вколот целый букет или хотя бы красная роза, камелия, цветок олеандра; а с плеч приспущена шелковая шаль с большими вышитыми розами и тяжелыми кистями, узлом завязанная на груди; или manton.de Manilla - такой просторный шелковый плащ, шаль, или облачение, расшитый розами и оканчивающийся кистями, но, чтоб носить его, нужно особое уменье. Его присобирают и спускают с плеч, затем туго перехватывают в талии, руку упирают в бок, стан прогибают и откидывают немного назад и при этом пристукивают деревянными каблучками; говорю вам, носить мантои правильно - большое танцевальное искусство.
      У меня такое впечатление, что испанки сохранили две важные женские привилегии: зависимость и честь.
      Испанку стерегут, как клад; после вечерни вы не встретите на улице ни одной девушки, я даже видел, что девиц легкого поведения сопровождают дуэньи - очевидно, чтобы охранять их честь. Говорят, будто здесь каждому мужчине в семье от самого дальнего прадяди и до внука предоставляется право и вменяется в обязанность, что называется с мечом в руке, блюсти девическую честь своих сестер, кузин и прочих родственниц. Конечно, в этом что-то от гарема, но есть тут и большое уважение к достоинству женщины.
      Муж гордится своим саном рыцаря и стража; жена окружена вниманьем и почетом, как сокровище, которое стерегут, и в деле чести - обе стороны квиты.
      А народ тут и правда красивый: парни в широкополых андалузских шляпах, дамы в мантильях, девушки с букетиком у уха и обжигающим взглядом, искоса брошенным из-под стыдливых ресниц; как грациозно они выступают, красуются, словно голубки; как здесь красиво ухаживают, сколько страсти и деликатности в их нескончаемой любовной игре! И сама жизнь здесь звучная, но без гомону; во всей Испании ни разу не слышал я никакой перебранки, ни одного грубого слова, оттого, может быть, что браниться здесь означает пускать в ход ножи. Это мы на севере без конца ссоримся, потому что не размахиваем при этом ножом; и простите меня, если я не скажу вам, какая из этих двух норм поведения выше.
      ТРИАНА
      Триана - цыганское и рабочее barrio Севильи, на другом берегу Гвадалквивира; кроме того, триана - особый вид танца, и особый вид песенки так же, как гранадинас - типичные песни Гранады, мурсианас - Мурсии, валенсианас-Валенсии, картахенерас - Картахены, а малагеньас - Малаги. Представьте себе, что Жижков имел бы свой собственный танец, а Дейвице[Дейвице - предместье Праги.] - свою народную поэзию, что Градец Кралове[Градец Кралове - городок на юг от Праги.] музыкальным фольклором резко отличался бы от Пардубице, а что Часлав[Пардубице, Часлав - дачные места возле Праги.] бы, скажем, всегда можно было узнать по особенно самобытной и огневой пляске.
      Насколько могу судить, Часлав едва ли выдержал бы такую нагрузку.
      Разумеется, я побежал в Триану поглядеть на цыган.
      Был воскресный вечер, я ждал, что на каждом углу под звуки бубна будут плясать gitanas[цыганки (исп.),], что они заманят меня в свой табор и что там со мной случится что-то ужасное; и я покорился своей участи и пустился в Триану. Но ничего решительно не случилось, не потому, что там не было цыган и цыганок,их там полно, - но никакого табора нет, а есть только маленькие домики с чистенькими патио, где действительно целые оравы цыганских ребятишек, кормящие матери, девушки с миндалевидными глазами и красным цветком в иссиня-черных волосах, стройные цыганы с розой в зубах, мирный воскресный люд, сидящий на завалинке, и я сидел среди них и со смаком поглядывал на тамошних девушек. Могу дать о них следующие сведения: они большей частью красивого чистого индийского типа, у некоторых немного косой разрез глаз, с оливковым цветом лица и крепкими зубами, а в крестце они прогибаются еще резче, чем девушки из Севильи. Полагаю, что вам этого достаточно; мне тоже в ту теплую трианскую ночь этого было вполне достаточно.
      И за то, что я довольствовался малым, бог триапский послал мне в награду целую ромерию. Издали неожиданно послышался стук кастаньет, и на уличку, влекомая волами, вплыла высокая повозка, увешанная венками и множеством тюлевых занавесочек, балдахинов, вуалей, вся в оборках, воланах и разных фестончиках; в ее белоснежном кузове было полным-полно девушек, которые трещали кастаньюэлями[От castanuelas - кастаньеты (исп.).] и распевали во все горло, как это делают в Испании. Свидетель бог, эта устланная белым повозка, освещенная красным лампионом, казалась какой-то роскошной и дивной, как свадебная постель, полная девушек. Одна за другой голосисто запевали они сегидилью, пока остальные стучали в такт кастаньетами, хлопали в ладоши и гикали. А из-за другого угла плыла другая такая же повозка с грузом нарядных стучащих и хлопающих девушек. И экипаж с упряжкой из пяти ослов и мулов, которым правили кабальеро в широкополых андалузских шляпах. За ними еще кабальеро верхом на танцующих конях.
      Я спросил у местных, что все это значит; мне ответили:
      - Vuelta de la romeria, sabe? [Возвращение с богомолья, понятно? (исп.) ]
      Ромерия, да будет вам известно, - это такое паломничество к какому-нибудь святому в округе; со всей Севильи съезжается и сходится туда народ, и заметьте, народ обоего пола. Подолы юбок у этих девушек обшиты были широкой оборкой, или какова там называется, и чирикали они, будто целый воз воробьев.
      И когда эта веселая ромерия исчезла в трианских улицах под стук кастаньет, мне вдруг открылся секрет этого национального инструмента: кастаньюэли напоминают одновременно и соловьиное щелканье, и стрекот цикад, и мерное тиканье ослиных копытцев по мостовой.
      CORRIDA
      На колени ко мне, пока я пишу эти строки, невзначай забралась кошка и мурлычет не переставая.
      Должен сказать, что хоть это животное мне очень мешает и никак не хочет от меня отвязаться, но умертвить его за это копьем или эспадой, в пешем бою или a caballo[на коне (ucn.)] я все-таки, надо думать, не смог бы.
      А посему не сочтите меня кровожадным или садистом, если на глазах у меня забили шесть быков, а я ушел, только когда готовились приступить к седьмому, да и то не столько по соображениям морального порядка, а потому, что мне это уже начало надоедать. Коррида оказалась не совсем удачной, и главным образом из-за того, по-моему, что быки были очень живучие.
      Хотите знать, какие ощущения испытал я во время боя быков - они были очень разнообразны: были и восхитительные мгновенья, которые я никогда не забуду, и мучительные минуты, когда хотелось убежать, провалиться куда-нибудь, лишь бы уйти от этого. Самым красивым, конечно, был торжественный въезд всех кадрилий на арену; но это надо видеть своими глазами: желтый песок под синим небом, круглая plaza de toros[арена для боя быков (исп.).] в сплошном кольце человеческих лиц, потом блеск фанфар, и на арену въезжают расшитые альгвазилы, за ними в сверкающих куртках и затканных золотом плащах, в треугольных шляпах и коротких шелковых панталонах вступают матадоры, эспады, бандерильеро, пикадоры на своих клячах, чуло и четверка мулов, увешанных бубенцами; и все они идут так величественно, так грациозно - ни один оперный хор в мире не смог бы так пройти.
      В тот день в программе было кое-что необычное: состязание "frente a frente" - лоб в лоб двух матадоров-солистов, придерживающихся старой аристократической традиции конной корриды. Это были: кордовский капитан кавалерии дон Антонио Каньеро, одетый a la andaluz[по-андалузски (исп.).], и португальский рехонэадор Жоао Бранко Нунсио, на котором был пышный голубой наряд в стиле рококо. Сначала на арену, танцуя, въехал дон Антонио на андалузском жеребце, он рыцарски приветствовал инфанту и президента, потом конем и шляпой свольтировал приветствие всей публике, и тут распахнулись ворота, и на арену вылетел черный ком мускулов - бык с каменной глыбой груди и шеи, остановился, ослепленный солнечным горном, взмахнул хвостом и с какой-то веселостью припустился за единственным неприятелем, с тоненькой пикой в руке поджидавшим его на лошади посреди арены. Я с удовольствием стал бы описывать вам шаг за шагом все, что произошло дальше, но разве можно передать словами этот танец быка, коня и наездника? До чего красив этот боевой бык, когда он стоит вот так, фыркая, блестящий словно асфальт, огнедышащий зверь, которого только что раздразнили в клетке до бешенства; вот он остановился, зарывшись ногами в песок, и горящими глазами ищет соперника, чтобы его разорвать. А к нему красивым парадным шагом пританцовывает конь, крутит боками, словно байладорка[от bailadorca - танцовщица (исп.).] мягко подкидываясь на пружинящих ногах; черная, как смоль, глыба мускулов приходит в движение и стремительно, как стрела, с неожиданной упругостью каучуковой массы, опустив чуть не до земли голову, бешеным рывком кидается в атаку. Признаюсь, в эту минуту мне стало так жутко, что у меня сразу же вспотели ладони - как когда-то в горах, когда одна нога моя ВДРУГ поехала вниз. Но это была только секyнДа, Два скачка - и танцующий конь изящным галопом, высоко подбрасывая ножки, уже кружит за костистым крупом быка. Аплодисменты, прогремевшие как выстрел, остановили упрямый бег резинового танка - тут уж бычка взорвало: он ударил хвостом и галопом помчался за лошадью. Однако тактика быка - атаковать по прямой, а тактика коня и всадника - ускользать в крутых поворотах. Бык, выставив вперед голову, летит, чтобы сокрушительным ударом поднять на рога, и перебросить через себя противника, и неожиданно останавливается с удивленным и глуповатым видом, когда перед ним оказывается пустая арена. Но бык не только поддает рогами, он еще вспарывает страшным боковым рывком, его стремительный разбег иногда кончается неожиданным завалом в сторону, так что концы рогов приходятся как раз против лошадиного паха; не знаю уж, конь или всадник угадывает первым этот предательский поворот, но только я с невероятным облегчением кричал и хлопал в ладоши, когда еще через секунду красавец конь уже опять выделывал свои пируэты в пяти шагах от быка. Я думаю, что и коню игра эта стоит предельного напряжения нервов, потому что каждые пять минут рехонэадор, ускакав за барьер, возвращается на свежей лошади.
      Изумительно красивое и возбуждающее зрелище весь этот танец, и я едва не забыл вам сказать, что в нем убивают; если говорить честно, я даже сначала забыл об этом и тогда, когда смотрел на арену. Я, правда, видел, как один раз рехонэадор с разбегу оперся своей пикой о бычий затылок, но бык только тряхнул головой и галопом помчался дальше - это казалось игрой. Другая пика осталась торчать у него в шее, подрагивая, как ручка с пером, вонзившаяся в половицу.
      Бык отчаянно старался стряхнуть этот впившийся ему в шею предмет, мотал головой, вставал на дыбы, но копье крепко засело в этой стокилограммовой груде мускулов. Тогда бычок остановился, начал рыть ногами песок, словно собираясь в него закопаться, и заревел от боли и гнева, с морды у него капала слюна - должно быть, по-бычьи это означало плакать. А перед ним уже снова легко и плавно подкидывается конь с неприятелем. Раненый бык перестает мычать, фыркает, горбит холку и бешеным рывком кидается в атаку. Я закрыл глаза, думая, что сейчас на песке арены будет сплошная каша из растерзанных и растоптанных тел. Но когда я открыл глаза, бык стоял с поднятой головой, в затылке у него качалась переломленная пика, а напротив балетным шагом переступал с ноги на ногу конь, и только в его прижатых ушах виден ужас. Какое доблестное сердце у этого коня; сколько отваги, сколько изящества в этом красивом наезднике, который, впиваясь глазами в глаза быка, направляет коня коленями; несколько стойкости, сколько врожденного героизма и в этом бычке, который плачет, но не сдается! Конем правит человек, а человеком - тщеславие; бычок же хочет только одного: остаться на арене в одиночестве. Кто осмелится встать между мною и всеми коровами света? Глядите, он уже наклоняет лоб и опять бросает всю свою страшную тяжесть против единственного соперника, приплясывающего по арене; бык обрушивается на него, как каменная глыба, но уже минутами сухожилия ног его как-то вяло оседают. Он пошатнулся? Нет, это пустяки; вперед и только вперед! ура, за честь быков! Тут, словно молния, сверкнула третья пика. Бычок оступился, но тут же встряхнулся, и кажется, что уже наливаются силой его мускулы для нового разбега... но неожиданно он ложится- спокойно, будто жующая корова. Наездник с конем кружит около отдыхающего бойца. Бык распрямился, словно хотел вскочить, но как будто раздумал: нет, полежу еще капельку. Тогда наездник завертел лошадь кольцом по арене и галопом ускакал за барьер под ураганным огнем рукоплесканий и криков. Бык положил голову на землю: только минуточку, только мгновенье покоя... Тело его расслабилось и снова напряглось, ноги неуклюже напружились и как-то неестественно и странно выставились из черной груды его тела. Kigor mortis[Труппнoе окоченение (лат.).]. Из других ворот, гремя колокольчиками, выбежала упряжка мулов и через несколько секунд под хлопанье бичей рысью поволокла мертвого и тяжелого быка по песку арены.
      Ну вот, я рассказал вам, как все это было, не утаив ничего. Красиво это или жестоко? Не знаю; то, что я видел, было скорее красиво; и когда я сейчас думаю об этом... было бы лучше, если бы этот отважный и гордый бычок издох, оглушенный ударом на бойне? Было бы это человечнее, чем умереть вот так в битве, как подобает бойцу с храбрым и страстным сердцем? Не знаю; но я почувствовал удивительное облегчение, когда несколько минут можно было смотреть на пустую арену, огненно-желтую под синим небом посреди возбужденной, шумящей толпы.
      Теперь в этот круг галопом въехал голубой искрящийся португалец, пустив коня карьером, объехал арену, закружился, приветственно помахал шляпкой; конь его был еще грациознее, еще красивее поднимал ножки по правилам высокого искусства верховой езды, Черны'й бык, вырвавшийся из ворот, был зверь упрямый и злокозненный; он сгорбился, выставив рога для удара, но не поддался соблазну броситься в атаку сразу; и лишь когда подрагивающий конек переступал с ноги на ногу в двух шагах от него, вылетел на врага, как камень из пращи. Он был так уверен в исходе дела, что едва не перекувырнулся в том месте арены, где должен был прийтись удар в грудь коня; но как раз в ту секунду, когда всколыхнулась черная масса бычьего тела, конь, повернутый коленями всадника, взвился, как пущенная из лука стрела, помчался во весь опор, в мгновенье ока сделал разворот и, высоко закидывая ножки, словно танцуя гавот, уже опять скакал к храпящему быку. Я в жизни не видел такого наездника, не представлял себе, что можно так слиться с конем, не шелохнуться в седле, когда конь идет рысью и вскачь, поворачивать его в десятую долю секунды, останавливать, швырять во все стороны, переводить с галопа на испанский шаг, на переступь, и уж не знаю, как там все эти балетные коленца называются, и при этом держать поводья в одной руке с такой легкостью, словно это и не поводья, а паутинка, пока в другой стережет свою жертву жало клинка. А теперь представьте себе, что этот кавалерийский танец всадник, разряженный, как игрушечка, исполняет перед рогами рассвирепелого быка - правда, на этот раз концы их обезопасили латунными шариками, - что он убегает, отскакивает и нападает, летит, как стрела, и возвращается, как резиновый мячик, на лету жалит быка пикой, переламывает древко и безоружный, преследуемый храпящим зверем, скачет к барьеру за новой пикой. Три копья всадил он с молниеносной быстротой и, уже не глядя на быка, отгарцевал с арены; ревущее животное предстояло еще ударить мечом, и, наконец, пунтильеро заколол его кинжалом. И это было отвратительно, как бойня.
      Третий бык предназначался обоим конкурентам.
      Первое копье было за португальцем; пока его конь поигрывал перед неприкрытыми рогами быка, жеребчик андалузца переступал с ноги на ногу, готовый включиться в игру в любую минуту. Но с третьим быком шутить было опасно: воинственный и фантастически быстрый, он с того самого момента, как ворвался на арену в облаках песка и пыли, не переставая нападал. Разбег следовал за разбегом, бык этот был подвижнее коня и прогонял своего всадника по всей арене; потом вдруг бросился на выжидающего андалузца. Андалузец повернул коня и начал удирать, бычок упрямо следовал за ним и уже настигал его. И тут в какой-то момент рехонэадор, спасая жизнь себе и лошади, поднял копье, чтобы остановить быка; но ведь первый удар принадлежал португальцу!
      Андалузец опустил копье, уж и не знаю, каким напряжением воли рванул коня в сторону и поскакал прочь под бурю аплодисментов и криков -такие вещи испанцы умеют ценить. Португалец перехватил своего бычка и галопом повел за собой; на скаку всадил в него пику, но бык только тряхнул головой - и копье отлетело далеко в песок. Теперь настает очередь испанца; он перехватывает быка и старается измотать его, заставляя гоняться по всей арене. Дон Жоао тем временем, возвратившись на свежей лошади, присматривается к происходящему. Можно подумать, что у этого бычка своя стратегия: он гонит андалузца к барьеру и метит в его левый бок. Зрители взволнованно поднимаются с мест: еще секунда - и бык настигнет всадника с незащищенной левой стороны; тут прямо наперерез быку кинулся голубой разряженный наездник, конь вздыбился и отскочил, бык дергается головой к новому противнику, тот отступает; но тут уж андалузец поворачивает коня и втыкает пику быку в затылок, как нож в масло. В эту минуту все как один поднялись с мест, люди кричали от восторга; и даже у меня, хоть я и не терплю игру со смертью даже в литературе, потому что смерть - это не забава и не зрелище, даже у меня в эту минуту как-то странно сжалось горло: от пережитого страха, разумеется, но, думаю, что и от восхищения. Впервые в жизни видел я рыцарство, как сказано о нем в книге: с мечом в руке, лицом к лицу со смертью, с готовностью положить жизнь за честь игры. Нет, думайте обо мне, как хотите, но что-то в этом есть; что-то великое и красивое.
      Но и третье копье не доконало этого удивительного быка, опять пришлось подскочить человеку с кинжалом... Потом люди разровняли арену граблями, и она лежала чистая и желтая в синем воскресном полудне Севильи.
      LIDiA ORDINARIA
      [Состязание в обычном стиле (исп.)..]
      Второй частью корриды было состязание в обычном стиле, в нем больше драматизма, но смотреть его тяжелее. Я не хочу судить о бое быков по этому состязанию: то был несчастливый день. Первый же бык, получив бандерилью, рассвирепел и упрямо пошел в атаку; но кричавшая толпа не хотела, чтобы он был сначала "измотан" - затрещали фанфары, арена опустела, и сверкающий золотом эспада Пальменьо пошел эстоковать быка. Но бык был еще слишком подвижен, он с первого же разбега боднул Пальменьо в пах, перебросил через себя и ринулся к его распростертому телу.
      Перед этим я видел, как разъяренный бык рвал и топтал кем-то брошенный плащ. И в эту минуту у меня, кажется, в самом прямом смысле слова остановилось сердце.
      В тот же миг подскочил тореро с плащом и бросился прямо быку на рога, закрыл ему плащом глаза и повел наступающего быка за собой; а два чуло тем временем подняли несчастного Пальменьо, красивого даже в бесчувствии, и быстро унесли с арены. "Pronostico reservado"["Исход не ясен" (исп.).], писали на другой день газеты о его ранении.
      И скажу вам, что, если бы я ушел сразу же после этого случая, я бы навсегда унес с собой одно из самых сильных впечатлений моей жизни: безымянный чуло, которого не упомянут газеты, подставил бычьим рогам свой живот, чтобы отвести их от раненого матадора; без колебаний привлек на себя бешено ринувшегося в атаку быка и еле успел увернуться в последнюю секунду; и сейчас же другой тореро приманил быка плащом на себя, чтобы первый мог золотым сверкающим рукавом отереть со лба пот.
      Потом оба эти безымянные отошли в сторону, и новый эспада со шпагой .в руке заступил место раненого матадора.
      У мадатора sobresaliente[высшей квалификации (исп.)] длинное и грустное лицо; он явно непопулярен, и быка, которого он принимает, зовут "Преступник". С этой минуты коррида превратилась в чудовищную бойню, озверевшая толпа криком и свистом толкала нелюбимого эспаду прямо на рога дикого зверя; и он шел, стиснув зубы, как идут на смерть, и рукою, хотя и нетвердой, эстоковал быка. Бык вышиб у эспады шпагу, и она, раскачиваясь, так и осталась торчать в ране. Новые крики протеста. Тореро бегут, чтобы отвлечь быка плащами. Толпа яростным криком гонит их обратно: подавай им геройскую смерть быка да и только.
      И опять бледный матадор со шпагой и мулетой идет убивать по правилам игры; но бык уперся и стоит, задрав голову, шея его утыкана бандерильями и словно прикрыта кровяным плащом. Эспада острием шпаги пробует наклонить ему голову, чтобы можно было проколоть лопатку, но бык стоит и мычит, как корова. Тореро накидывают плащи на торчащие из его шеи бандерильи, чтобы, растревожив боль, вывести его из этой упрямой неподвижности; но бык ревет, мочится от боли и роет песок арены, словно хочет укрыться в земле. Наконец матадор нагибает быку голову и эстокует недвижное животное, но и эта рана не последняя: пунтильеро, как ласка, кидается на бычий загривок и докалывает его кинжалом. Под злобный смех и выкрики двадцати тысяч уходит верзила-матадор, весь так и сверкая золотом, с черным традиционным узелком волос на затылке; глубоко запавшие глаза его устремлены в землю.
      Никто не протягивает ему через барьер руку, и этот осужденный толпой человек должен забить еще трех быков.
      И опять, как тяжелый сон, закружилась, завертелась коррида во всем ее ужасе и искрящейся красоте. Опять засверкали тореро в золотых пелеринках и куртках, въехали золотые пикадоры верхом на жалких клячах с завязанными глазами, чтобы, стоя на одном месте, поджидать быка; им пока занимаются тореро: взмахивают плащами, подскакивают, увертываются. Он небольшой, но проворный, как бешеная кошка. Тореро стараются заманить его к пикадору, тот поднял пику, а его кляча с завязанными глазами трясется от страха и хочет вздыбиться, только недостает на это сил. И бык поддается на провокацию: он с готовностью кидается на пикадора, наталкивается шеей на древко, едва не выбив пикадора из седла, но тут же встряхивается и опять бросается вперед, поднимает на рога костлявую кобылу вместе со всадником и швыряет о доски барьера.
      В наши дни по приказу диктатора брюхо и грудь кляче пикадора обязательно защищают специальным волосяным матом, так что бык, который обыкновенно поднимает и швыряет эту лошадь, теперь уже редко вспарывает ей бок, как это бывало раньше.
      И все-таки у пикадоров тяжелая и нелепая роль.
      Слышите, нехорошо смотреть, как этот поработавший на своем веку мерин бьется в судорогах страха, тащить его, подставлять страшным ударам быка, потом поднимать на ноги и опять гнать на бычьи рога; ведь от этих двух пикадоров быку предстоит получить три глубокие раны тупым копьем, чтобы он потерял немного крови и был "castigado"["таким, как полагается по правилам игры" (исп.).]. Бой может быть прекрасен; но страх, друзья мои, будь это страх человека или животного - невыносимое и унизительное зрелище. Так вот, когда лошадь, седок и копье сплетаются в один клубок, подскакивают тореро с плащами и уводят за собой храпящего быка, всегда выигрывающего это первое сраженье ценою страшной раны между лопаток.
      Пикадоры ускакали. Бык некоторое время бешено кидается на красные шелковые подкладки плащей, и на арену стремглав вбегают бандерильеро. Они искрятся и сверкают больше остальных, если только это еще возможно; в руках у них тонкие копья, или, вернее, длинные деревянные стрелы, украшенные бумажными лентами и розетками. Бандерильеро скачут перед быком, орут на него, машут руками, бегут ему навстречу, и, наконец, он, склонив голову и выгнув шею, бросается в слепую яростную атаку. Но как только бык делает рывок, бандерильеро поднимается на носки и весь напрягшийся, прогнутый, словно лук, держа наготове бандерильи в высоко поднятых руках, ждет. Пусть говорят, что угодно, но эта легкая танцевальная поза человека перед разъяренным зверем - прекрасна. В последнюю долю секунды, как молнии, сверкают обе бандерильи, бандерильеро отскакивает и отбегает в сторону, а бык неистовыми прыжками силится стряхнуть две качающиеся у него в шее рогатины. Через минуту в нее уже воткнута вторая пара убранных лентами бандерилий, а легконогий бандерильеро, спасаясь, прыгает за барьер.
      Раны быка теперь уже сильно кровоточат, его огромная шея залита целыми пластами крови и из-за торчащих бандерилий напоминает пронзенное семью стрелами сердце Девы Марии.
      И снова выбежали чуло, чтобы выматывать и одновременно дразнить быка своими плащами, потому что нельзя допускать, чтобы бык сделался вялым.
      Они машут перед ним красными подкладками, бык кидается на самое большое красное пятно, на плащ, иначе говоря, и тореро едва успевает увернуться от удара. Но этот бык решил, кажется, позабавить публику. Он неожиданно бросился на тореро с таким проворством и такой отчаянной воинственностью, что все, как блохи, поскакали за барьер. Бычок только взмахнул хвостом, с разбегу вслед за ними перевалился через барьер и погнал их по коридорчику между ареной и публикой. Весь персонал корриды опрометью бросился спасаться на арену; бычок, победоносно проскакав весь коридор, возвращается на арену, гордо помахивая хвостом, и сейчас же новым стремительным натиском швыряет всех, кто там есть, за барьер. Теперь он полновластный хозяин арены, и весь его вид говорит об этом; кажется, он так и ждет, что амфитеатр разразится овацией. Опять выскочили чуло, чтобы немножко его погонять.
      Толпа взревела: она хотела швырнуть эспаду на быка, когда тот еще в полной силе. Искрящийся золотом эспада с запавшими глазами и плотно сжатым ртом встал перед ложей президента, держа красную мулету в левой руке и склоненную шпагу в правой; было видно, что ему уже все едино: он ждал знака, но президент медлил. Тореро скакали вокруг бычка, который гонялся за ними, выставив рога и не отставая ни на вершок. Зрители угрожающе поднимались и вопили. Ожидающий знака эспада наклонил голову с черным узелком волос, и президент кивнул: заиграли фанфары, арена мигом опустела, и эспада с бесстрастным лицом, подняв шпагу, дал клятву, что бык примет смерть. Потом, помахивая мулетой, пошел по арене к быку.
      Это была нехорошая коррида. Эспада рисковал жизнью с какой-то отвагой отчаяния; бык даже не давал ему возможности эстоковать, он стал гонять его по песку арены, унес на рогах его мулету и яростно преследовал незащищенного матадора, пока тот не прыгнул за барьер, потеряв при этом шпагу.
      Бывают минуты, когда этот танец человека и зверя красив; эспада, держа перед собой мулету, старается приманить животное; бык бросается на красный лоскут, тело человека подается в сторону, запавшие глаза выбирают на бычьей шее место для удара.
      Все это не занимает и секунды, и снова рывок, скачок в сторону, и удар, который не попадает в цель.
      Этот поединок быка и человека до того напрягает нервы, что уже через несколько минут все ощущения притупляются. Несколько раз выбегали чуло, чтобы сменить измаявшегося эспаду, но публика ревом загоняла их обратно. Эспада, слегка пожав плечами, снова пошел на быка. Он сделал красивый выпад, но эстоковал плохо. И только после пятого удара бык растянулся на песке. Творилось что-то страшное; эспада шел как побитый, освистанный целым амфитеатром, и мне было жаль его еще мучительней, чем издыхающего быка.