"Maja desnuda": ["Маха обнаженная" (исп.).] модернистское откровение в подаче секса. Еще нигде до этого не было в голой натуре столько секса и обнажения.
      Конец эротической лжи.
      Конец наготы аллегорической. Единственная nudita[нагая (исп.).] кисти Гойи, но обнажения в ней больше, чем в тоннах академического мяса.
      Картины из дома Гойи: сценами этого жуткого шабаша украсил художник свой дом. Почти все это неистовой силы рисунок черным по белому полотну; сущий ад, озаренный синими молниями. Колдуньи, уродцы и чудища; человек во всем его мракобесии и скотстве. Гойя, я бы сказал, выворачивает человека наизнанку, смотрит ему в ноздри, в разинутый зев, в кривом зеркале изучает обезображивающую человеческую скверность. Это какой-то ночной кошмар, какой-то визг ужаса и протеста. Не думаю, что Гойя этим забавлялся, скорее - бешено сопротивлялся чему-то. У меня было тягостное ощущение, что из этой истерической преисподней выглядывают рожки католического дьявола и капюшон инквизиции. В Испании тогда отменена была конституция и восстановлена Святая Officium;[инквизиция (исп.).] в судорогах внутренних войн и с помощью обманутой фанатической черни началась кровавая черная реакция деспотизма. Кладовая ужасов Гойи - это исполненный ненависти крик сопротивления и гнева. Ни один революционный политик не швырял в лицо миру такой страстный и желчный протест.
      Графические листы Гойи - фельетоны величайшего из журналистов. Сцены мадридской жизни, народные празднества и обычаи, chulas и нищие - сама жизнь, сам народ; "Los Toros" - бой быков во всей своей рыцарской куртуазности, живописности и кровавой жестокости; "Инквизиция" - адский маскарад религии, бичующие и язвительные листы патетического памфлета: "Desastros de la guerra"["Бедствия войны" -"Бедствия войны" (1810-1820),.(исп.).] - страшное обвинение войне, вечный документ, сострадание лютое и безжалостное в своей страстной прямоте; "Caprichos"["Капричос" -"Капричос" (1793-1803)-графические циклы сатирических рисунков Гойи (исп.).] - дикий смех и рыдания Гойи над несчастными, отвратительными и фантастическими созданьями, присвоившими себе бессмертие души.
      Люди, слышите, мир еще не воздал должное этому великому художнику, художнику современнейшему из современных, еще не научился его понимать. Этот выкрик, грубый и воинствующий, эта пылкая и патетическая человечность; никакого академизма, никакого художнического штукарства; способность видеть сверху и с изнанки, видеть людей, видеть жизнь, видеть обстановку; слышите, так по-настоящему видеть- означает действовать, драться, выносить приговор и пробуждать. В Мадриде революция: Франсиско Гойя-и-Люсиентес возводит баррикады в Прадо.
      Y LOS OTROS
      [И другие (исп.).]
      Меня уже ничто не может удивить: после Гойи я уж не останавливаюсь, как пораженный, перед творениями мастеров светлых или темных. Один из таких темных, строгих мастеров - Рибера; мне нравятся его костистые старцы и жилистые детины, которым он дает имена мучеников и святых; а вот другой, более светлый мастер, наполовину земной, наполовину спасенный, черный, как монашеская ряса, и белый, как наглаженный стихарь, - это Сурбаран[Сурбаран Франсиско (1598-1654)-выдающийся испанский художник-реалист.], имя у него широкое и плечистое, как и его творенья. Он всю жизнь рисовал монашествующую братию; это все парни кряжистые или же сухонькие, но всегда вытесанные из крепкого дерева, по ним чувствуется, сколько стойкой выдержки, сколько сдержанной мужественности заключалось когда-то в идее иночества. Хотите видеть торжество мужества в его неуклюжей ширококостной стати, в этом его суровом, нелепо обритом сословии? Не глядите на портреты полководцев и королей, а посмотрите на великих монахов благочестивого славного Сурбарана.
      Если хотите понять Мурильо[Мурильо Бартоломео Эстеван (1618-1682)-выдающийся испанский живописец; в свои картины на религиозные темы вводил жанровые мотивы и сообщал своим произведениям лирический характер.], отправляйтесь в Севилью, вы увидите, что красота его благодатная нега Севильи. Святые девы Мурильо в теплом и мягком сиянье ведь это же кроткие нежные севильянки, девушки милые и достойные; и возвеличил любезный дон Эстебан небеса тем, что нашел свой рай в Андалузии. Рисовал он и прелестных кудрявых мальчиков из Трианы или какого-нибудь barrio;[предместья (исп.).] теперь эти мальчики рассеяны по всем музеям мира, но в Испании они и сейчас такие же, с невероятно шумной непосредственностью озоруют на всех paseos[проспектах (исп.).] и plazas; [площадях (исп.).] а как только завидят иностранца, желающего поглядеть на мальчиков Мурильо, бегут к нему отовсюду с воинственным криком и начинают выманивать pesetas[песеты (исп.).] и perros[перро (исп.).] по бесстыжей и искони свойственной ребятишкам юга привычке попрошайничать.
      И когда я сейчас мысленно подвожу итог всему, что я видел в искусстве Испании, когда вспоминаю этих восковых Иисусов и пестро расцвеченные статуи со всеми аксессуарами замученного растерзанного тела, надгробия, от которых чуть ли не пахнет тлением, портреты, чудовищные и неумолимые - боже милостивый, какой это паноптикум! Испанское искусство словно дало обет показать человека таким, как он есть, с ужасающей убедительностью и почти с пафосом: вот Дон-Кихот! а вот король! вот уродец! Смотрите- вот человек! Быть может, в этом сказалось католическое непризнание нашей грешной и бренной земной оболочки, быть может...
      Но погодите, я еще буду говорить о маврах.
      Нельзя себе представить даже, какие это были искусники: их tapisserie[шпалеры (франц.).], их краски, их архитектурные кружева и сводики, весь этот блеск и волшебство - какая изысканность, какая неистощимая творческая сила, какая пластическая культура! Но человек был для них по корану запретен; они не смели воспроизводить человека или создавать идолов по его образу и подобию. И только христианская вновь завоеванная Испания принесла с крестом и образ человека. И, должно быть, с этого времени, должно быть, оттого, что проклятье корана было, наконец, снято с образа человека, вошел он в испанское искусство с такой настойчивой и даже страшной силой. Страна, так непередаваемо живописная, Испания до самого девятнадцатого века не знала пейзажной живописи - только изображения человека: человека на дереве креста, человека, облеченного властью, человека урода, человека мертвого и разлагающегося... Вплоть до апокалиптического демократизма Франсиско де Гойя-и-Люсиентес.
      АНДАЛУЗИЯ
      Признаюсь честно, когда я проснулся в вагоне и прежде всего посмотрел в окно, я совсем забыл, где я: вдоль полотна тянулось что-то похожее на живую изгородь, а за ней ровное бурое поле, из которого там и сям торчали какие-то растрепанные деревья. У меня было ясное и успокоительное ощущение, что я где-то на пути между Братиславой и Новыми Замками[Новые замки - город в Словакии.], и я стал одеваться и умываться, громко насвистывая "Кисуца, Кисуца" ["Кисуца, Кисуца" - популярней словацкая народная песня.] и другие подобные песенки.
      И только, исчерпав свой богатый запас народных песен, я разглядел, что живая изгородь - вовсе не изгородь, а густая поросль двухметровых опунций, тучных алоэ и каких-то чахлых пальмочек, скорее всего хамеропс, и что растрепаншле деревья - финиковые пальмы, а эта бурая распаханная равнина, судя по всему, - Андалузия.
      Как видите, друзья, где б вы ни ехали: по распаханной пампе, по австралийской кукурузной плантации или по пшеничным полям Канады - везде это будет то же, что и под Колином или Бржецлавом[Бржецлав - город в Чехии.].
      Нескончаемо разнообразие природы, и люди разнятся по языку, цвету волос и тысяче всяких обычаев, и только труд крестьянина - везде один и тот же, везде покрывает лицо земли одинаково ровными, аккуратными бороздами. Разными будут дома и церкви, и даже телеграфные столбы в каждой стране другие, но распаханное поле - везде одинаково: в Пардубице такое же, как и в Севилье. И в этом чтото великое и немножко однообразное.
      Однако должен заметить, что андалузский крестьянин не шагает по земле, как наш, тяжело и размашисто, андалузский крестьянин едет на ослике, и вид у него невероятно библейский и комический.
      CALLES SEVILLANAS
      [Севильские улицы (исп.).]
      Бьюсь об заклад на бутылку aljarafe[постного масла (оливкового) (исп.).] или чего угодно, что любой гид, любой журналист, даже любая путешествующая барышня не назовет Севилью иначе, как "нежно-ласковой". Есть фразы и определения с одним неприятным въедливым свойством: в них заключена правда. Вот хоть убейте меня или обзовите пустословом, дешевым краснобаем а Севилья всетаки нежно-ласковая. Тут уж ничего не поделаешь, по-другому это не назовешь. Нежно-ласковая - да и все тут; что-то веселое, нежное так и играет в уголках глаз и уст ее.
      Оттого, может быть, что эта уличка такая узкая и беленькая, словно ее белят каждую субботу. Или, может быть, оттого, что из всех окон, сквозь все решетки так и лезут цветы, пеларгонии и фуксии, пальмочки и всякая цветущая и кудрявая зелень. Через улицу от крыши к крыше еще с лета протянуты парусиновые полотнища, прорезанные лазурью неба, как синим ножом, и вы идете будто и не по улице, а по уставленному цветами коридору дома, где ждут вас в гости; вот сейчас на углу кто-то пожмет вам руку и скажет: "Как это мшю, что вы пришли", или "Que tal"["Как поживаете" (исп.).], или еще что-нибудь такое же нежно-ласковое.
      И так тут по-домашнему чисто, пахнет цветами и постным маслом, шипящим на сковородах, каждые решетчатые воротца ведут в маленький райский сад, который зовется патио, есть тут и собор с майоликовым куполом и с таким пышным порталом, словно всю жизнь не кончается великий праздник, и надо всем этим - светлый минарет Хиральды. А эта узкая петляющая уличка называется Sierpes, должно быть потому, что вьется, как змея; тягучей тоненькой струйкой вливается в нее севильская жизнь: клубы, распивочные, лавки, полные кружев и цветастых шелков, кабальеро в светлых андалузских сомбреро -уличка, куда не смеют заезжать повозки, потому что тут слишком много людей; они потягивают вино, разговаривают, заходят в лавки, смеются словом, под разными предлогами не делают ровно ничего. И еще тут есть кафедральный собор, вросший в старый квартал между домами и патио, так что откуда ни посмотри - видна только его часть, словно он так велик, что взгляд смертного не может его охватить целиком.
      Потом еще какой-то изразцовый соборик, небольшие дворцы, со светлыми, веселящими глаз фасадами, аркады и балконы, чеканные решетки, зубчатая стена, за которой виднеются пальмы и широколистые музы - везде что-нибудь красивое, везде уголок, в котором тебе так хорошо и который ты бы хотел сохранить в памяти на всю жизнь. Вспомнишь когда-нибудь тот деревянный крест на маленькой площади, белой и тихой, как келья девы в монастыре, милые и кроткие barrios[предместья (исп.).], с самыми узкими уличками и самыми красивыми крошечными площадями на свете...
      Да, все это было, был сумрак, и дети на улицах плясали севильяну под ангельские звуки шарманки; там где-то есть casa de Murillo[дом Мурильо (исп.).] - боже, если бы я жил там, я бы мог писать только вещи, полные радости, неги; и неподалеку красивейшее место на земле, называется оно Plaza de Dona Elvira[Площадь доньи Эльвиры (исп.).] или Plaza de Santa Cruz[Площадь св. Креста (исп.).], впрочем, это, кажется, два места, и уж не знаю, какое красивее, и не стыжусь признаться, что чуть не плакал там от восторга и от утомления.
      Желтые и красные фасады, зеленый сад посередине - сад из фаянса, буксов, мирт, детей и олеандров, - чеканный крест, вечерний колокольный перезвон; и, потрясенный всем этим, я, недостойный, восклицаю: "Боже, ведь это сон! это сказка!.."
      А потом остается только молчать и раствориться во всей этой красоте. Быть бы тебе молодым и красивым, иметь прекрасный голос, ухаживать за красоткой в мантилье - большего, кажется, уж и не надо. Достаточно одной красоты. Красоты бывают разные; прелесть Севильи - особенно сладостная и роскошная, интимная, любовная, какая-то по-женски теплая, с крестиком на груди, благоухает миртой и табаком, блаженно раскинулась в сладострастной неге. Словно это не улички и площади, а коридоры и патио в доме счастливых людей; так и хочется идти на цыпочках, но никто вас не станет спрашивать: "Что вам здесь нужно, caballero indiscrete? [нескромный кабальеро (исп.).]"
      (Есть там один большой коричневый дворец, богато изукрашенный, в стиле барокко; я думал, это королевский замок, а оказалось, что это государственная табачная фабрика - та самая, на которой крутила сигареты Кармен. Таких Кармен там и сейчас сколько угодно, за ухом у них цветок олеандра, и живут они в Триане, дон Хосе стал жандармом в треугольной шляпе, а испанские сигареты и теперь очень крепкие и черные, оттого, наверное, что их делают жгуче-черные девушки из Трианы.)
      REJAS Y PATIOS
      Если севильские улицы похожи на коридоры и дворики, то окна людских жилищ похожи на птичьи клетки, развешанные по стенам. Все они зарешечены и выдаются вперед; решетки называются rejas, и некоторые так изумительно выкованы спиралями, пальметтами и разными затейливо перегнутыми и перекрещенными прутьями, что действительно остается только петь под ними серенаду о sus ojitos negros или о mi triste corazon[о ее черных глазах или с моем печальном сердце (исп.).] (м-брум-брум, м-брум-брум,под аккомпанемент гитары).
      Oiga, nina:
      Para cantarte mis penas
      hago ha-ablar mi guitarra;
      Si no entiendes lo que dice-e
      no digas que tienes alma (м-брум).
      [Слушай же, девочка:
      Чтобы спеть тебе о моих муках,
      заставил я заговорить свою гитару;
      если тебе непонятен язык ее,
      не говори, что у тебя есть душа (исп.).]
      Ибо вы даже не представляете себе, до чего выигрывает такая nina, когда она, как редкостная птичка, виднеется из-за решетки.
      Вообще, кажется, кованые решетки - национальное испанское искусство; мне в жизни не выкрутить и не выплести из слов ничего, что могло бы сравниться с решеткою храма, а что касается светских решеток, то у каждого дома вместо дверей - красивая решетка, окна так и подмаргивают решетками, с решетчатых балконов свисают лианы цветов, из-за чего вся Севилья походит на мусульманский гарем, на клетку птицы, или нет, постойте: походит на музыкальный инструмент, обтянутый струнами, и их перебирают глаза ваши, аккомпанируя серенаде своего восхищения. Решетка в Севилье не загораживает - она обрамляет; это декоративная рамка, в которой виден дом. Ах, до чего же хорош вид на севильское патио, на беленькие сени, выложенные фаянсом, на открытый дворик, выстланный цветами и пальмами, этот маленький рай человеческих семей!
      Дом за домом дышит на вас тенистой прохладой своего патио; и даже в самом бедном домике, пусть на кирпичной настилке, - крошечные зеленые джунгли цветочных горшков, всякие там аспидистры, олеандры, мирта, вероника, словно брызжущая из земли драцена и еще разная дешевенькая райская ботва, а на стенах вдобавок висят горшочки с традесканцией, аспарагусом, карделином и паникумом и клетки с птицами, а во дворике на соломенном кресле отдыхает какая-нибудь почтенная матушка; а ведь есть и патио, выложенные майоликой, окруженные прелестными аркадами, где журчит фаянсовый фонтанчик и раскрывают свои веера латания и хамеропс, раскидывают непомерно длинные листья музы, кокосы, кентии и фениксы из густой листвы филодендронов, аралии, кливии, юкки и эвонимуса, да еще папоротников, мезембриантемумов, бегонии, камелии и прочей кудрявой, перистой, саблевидной и буйной листвы потерянного рая. И все это размещено в горшочках во дворике величиной с ладошку, и каждый домик кажется вам дворцом, когда вы сквозь красивую решетку заглядываете в его патио, напоминающее рай и знаменующее семейный очаг.
      Семья и семейный очаг. Везде на свете есть семьи и жилища, но лишь в двух уголках Европы люди создали семейный очаг в особенно полном, традиционном и поэтическом смысле слова. Один такой уголок - старая Англия, заросшая плющом, с ее каминами, мягкими креслами, книгами; другой уголок Испания с обрамленным решеткою видом на царство супруги, на средоточие жизни семьи, на цветущее сердце дома.
      В этой пылкой и теплой стране нет семейного очага - есть семейное патио, в нем вы видите семейный уют, детей, каждодневный праздник человеческой жизни. И держу пари, что тут хорошо быть женщиной, ибо она коронована славою и величием семейного патио, венчана пальмами, лаврами и миртами. Я убежден, что красота дома - своего рода могучее прославленье жены; оно возглашает ее устав, возвеличивает достоинство и украшает трон ее. Я имею в виду не тебя, большеглазая muchacha, а твою матушку, почтенную даму с усиками, восседающую на соломенном кресле, в честь которой я и пишу эти строки.
      ХИРАЛЬДА
      Хиральда - опознавательный знак Севильи; она так высока, что видна отовсюду. Если, блуждая по свету, вы увидите высоко над крышами галерею и башенку Хиральды - знайте, что вы в Севилье, за что воздайте хвалу добрым джинам и святым угодникам.
      Итак, Хиральда - это мавританский минарет с христианскими колоколами, увитый всякими красотами арабской орнаментации, на самом верху ее - статуя Веры, а низ ее сложен из римских и вестготских каменных плит. Это как во всей Испании: римский фундамент, мавританское великолепие и католический смысл. Рим почти не принес сюда своей городской цивилизации, но оставил тут нечто более долговечное: латинского земледельца, а следовательно, латинский язык. И вот в эту-то латинскую провинцию вторглась высокоразвитая блестящая, почти декадентская культура мавров. По манере своей это была культура парадоксальная: и в тончайшей своей изысканности сохраняла она кочевнический дух. По дворцам и замкам мавров всегда узнаете исконных обитателей шатра. Мавританское патио - это сладостный образ оазиса; журчащий фонтанчик испанского дворика и поднесь воплощает мечту кочевника о прохладных родниках; сад из цветочных горшков - сад переносный.
      Обитатель шатра свернет свой дом со всем его убранством и роскошью и взвалит на осла, поэтому дом его из текстиля, а роскошь его филигранная. Шатер - вот его замок; он устлан всяческим великолепием и славою, но великолепие это такое, что его можно вынести на спине: оно тканое, оно вышитое, оно вязанное из козьей или бараньей шерсти. Дворцы кочевников - из крашеных нитей, и мавританская архитектура сохраняла изысканнейшую красоту и плоскость ткани. Вот и возводил такой мавр кружевные аркады и вышитые своды и стены, затканные орнаментом. И хоть не мог он скатать Хиральду и вывезти на вьючных мулах, покрыл ее стены ковровым узором и тонким плетеньем, словно сидел, поджав под себя ноги, и всю ее выткал и вышил. И когда потом латинский земледелец с вестготским рыцарем мечом и крестом выгнали восточного кудесника, никто уже не мог стряхнуть с себя этот роскошно вытканный сон; готический estilo florido[стиль флоридо - Флорида направление в испанском готическом искусстве средневековья. (исп.).], ренессансный estilo plateresco, барочный estilo churriguerresco[стиль чурригерреско (исп.).] - все это сплошь архитектурное изукрашивание и вышивание, филигранные позументы и кружева, которые обволакивали, словно в волшебном сне окутывали камень стен, превращая их в причудливо переливающиеся драпировки. Исчез народ, по живет его культура. Страна, самая что ни на есть католическая, так и не перестала быть мавританской.
      Все это и еще многое другое вы увидели бы своими глазами на севильской Хиральде.
      С Хиральды вам открывается вся Севилья, белая и ясная, так что глазам больно, розовеющая плоскими черепичными крышами, прошитая фаянсовыми куполами и колокольнями, зубчатыми стенами, пальмами и кипарисами, а прямо под вами - огромный, почти чудовищный кров собора: каскады колонн, шпплей, круто изогнутых арок, контрфорсов и башенок, а вокруг неоглядная зеленая и золотая равнина Андалузии, искрящаяся белизной человеческих домиков.
      Если глаз у вас зоркий, вы увидите больше того: увидите семьи на дне патио, увидите садики на балконах, на террасах, на плоских крышах - везде, где только можно поставить цветочный горшочек, увидите женщин, . которые поливают цветы или белят беленькой известью белоснежный кубик своего дома, словно весь смысл этой жизни в ее красоте.
      Теперь, когда перед нами весь город, заглянем в два места, особенно почитаемых и изукрашенных всеми дарами искусства. Одно из них кафедральный собор. У каждого порядочного кафедрального собора - две функции. Во-первых, он так велик, что порывает все связи с окружающими его домами людей; он стоит среди них, как священный слон среди овец, одинокий и чужеродный - божий утес в гуще людского муравейника. Во-вторых, войти туда-значит сразу же очутиться среди широкого простора, свободно раскинувшегося в утробе города; он шире городской площади, больше базара; из узких улочек, двориков и чуланчиков человеческого жилья вы словно всходите на вершину горы; все эти своды, колонны простор не стесняют, наоборот, еще раздвигают его вдохновенным размахом, оставляя широкую, уходящую в небо пробоину в тесноте средневекового города.
      Тут уж дыши полной грудью, вот где тебе раздолье, душа. Вот где во имя божие вздохни с облегчением.
      Что там внутри, об этом я уже не буду говорить. Алебастровые алтари и грандиозные решетки, гробница Колумба, резьба, Мурильо, золото и инкрустации, мрамор, барок, ретабло, пюпитры и еще много всяких католических вещей, которые я даже не видел, потому что смотрел на то, что над всем этим - на пять огромных, круто уходящих вверх нефов, на эти божьи корабли, на этот величавый флот, плывущий по сверкающей Севилье; какой груз искусства и культа отягощает борта их, и, несмотря на это, сколько там еще священного и вольного простора!
      Второе место - ayuntamiento, то есть - ратуша.
      Севильская ратуша снаружи вся расшита рельефами, фестонами и медальонами, гирляндами, колоннами, кариатидами, гербами и масками, а внутри от потолка до пола сплошь покрыта резьбою, балдахинами, позолотой, фаянсом, лепными завитушками и всем добром, какое только могут изготовить мастера всех цехов. Есть что-то помпезное и немного наивное в этом самолюбованье городской общины, в нем что-то от добродушной спесивости бубнового или червонного короля. Эти старые ратуши всегда умиляют меня своим откровенным провозглашением славы и блеска общины; в них, я бы сказал, старая городская демократия воздвигала себе самой трон и украшала его, как алтарь; или - как резиденцию короля.
      В наши дни демократия, если и разорится на какойнибудь дворец, то обязательно построит банк или торговый дом. В эпохи менее передовые строили храм и ратушу.
      АЛЬКАСАР
      Снаружи это средневековая зубчатая стена из голых каменных плит, а внутри - мавританский замок, исписанный стихами из корана и от потолка до пола изукрашенный невообразимыми причудами и чарами Востока. Знайте же, что этот замок из тысячи и одной ночи мавританские зодчие построили для христианских королей. В лето тысяча двести сорок восьмое от рождества Христова (если говорить стилем исторических романов) христианнейший король Фердинанд[Фердинанд II - Арагонский, он же Фердинанд V Католик (1452-1516)-король Арагона с 1472 года. В результате его брака с Изабеллой Кастильской была заключена уния Арагона и Кастилии (1479). Являясь фактически первым королем объединенной Испании, Фердинанд стремился к установлению королевского абсолютизма и опирался на католическую церковь.] в день св. Климента вступил в отвоеванную у мавров Севилью; но совершить этот христианский подвиг помог ему некий Ион аль Ахмар, султан Гренадский, из чего явствует, что религия издавна заключала контракты с политикой. После этого христианский король изгнал из Севильи триста тысяч богом проклятых мусульман по соображениям, разумеется, религиозным и просветительским; но еще целых триста лет потом продолжали мавританские искусники строить христианским королям и идальго дворцы и расписывать стены их своей нежной орнаментикой и куфическими сурами[Куфические суры - главы корана, написанные так называемым куфическим письмом - арабским орнаментальным письмом.] корана, что проливает некоторый свет на вековую борьбу христиан с маврами.
      Ну, а если бы мне пришлось описать словами залы, покои и патио Алькасара, я бы взялся за это, как каменщик- сначала навез бы строительный материал: камень, майолику, алебастр, мрамор, драгоценное дерево и целые фуры красивейших слов, чтобы замешать из них стилистический раствор, потом, по-строительски, начал бы снизу, от фаянсовых полов, на которые поставил бы тонкие мраморные колонны, потрудившись больше всего над их основанием и капителью, но особенное внимание обратил бы на стены, облицованные чудесными майоликовыми изразцами, окутанные кружевом алебастра, покрытые нежными, переливчатыми многоцветными арабесками, прорезанные окнами, аркадами, ажурами, павильонами, ахимезами, галереями - целым набором изысканно вычерченных подков, ломаных дуг, кругов и провесов; а надо всем этим раскинул бы потолки, сводики, перекрытия из сталактитов, алебастровых кружев, сеток, звезд, ячеек резьбы, золота и росписи и, проделав все это, устыдился бы своей грубой халтурной работы, ибо так, как это сделано, нельзя описать словами.
      Возьмите лучше калейдоскоп и вертите его, пока голова у вас не пойдет кругом от этой нескончаемой геометрии; глядите на водную рябь, пока у вас не начнет мутиться в глазах; курите гашиш, пока свет не заменит для вас нескончаемая череда исчезающих и проступающих образов; прибавьте к этому все, что есть одуряющего, галлюцинаторного, переливчатого, сладострастного; все, что туманит разум; все, что можно сравнить с кружевом, филигранью, парчой, дорогими каменьями, сокровищами Али-Бабы, драгоценными тканями, сталактитовыми дворцами и сладостным сном; и все это прихотливо мерцающее, фантастическое, почти бредовое, разберите вдруг удивительно стройным, аккуратным и строгим рядом, подчините законам какой-то тихой и созерцательной сдержанности, какой-то мудрой мечтательной отрешенности, расстилающей эти сокровища сказок самой тонкой, почти невещественной, неосязаемой пеленой, вздымающейся на легких аркадах. Это непередаваемое великолепие так лишено ощущений рельефности, что становится почти нетелесным, кажется, что это фантом, неуловимый отблеск, упавший на стену. Как материально, как примитивно и тяжеловесно наше искусство по сравнению с этими дивными маврами: оно скорее для осязания, а не для зрения, как будто мы обеими руками держим и ощупываем то, что нам нравится; мы хватаем это сильно и грубо, как свою собственность. Бог знает, какая оторванность, какой чудовищный восточный спиритуализм привел мавританских зодчих к их чисто оптическому чародейству, к этим словно пригрезившимся нетелесным постройкам, сотканным из кружев, блесток, ажура и калейдоскопических образов; это насквозь мирское, чувственное, сладострастное искусство уничтожает самую материю, превращая ее в волшебную дымку. "Жизнь есть сон". И тут вы уже начинаете понимать, что латинский земледелец и римский христианин должны были смести эту слишком утонченную украшательскую расу.
      Европейская массивность и трагичность должна была перевесить духовный сенсуализм одной из самых изысканных культур.
      Говоря короче, отличие стиля европейских построек от мудехарской архитектуры состоит уже в том, что готика, да и барок рассчитывали на человека, стоящего или коленопреклоненного, тогда как мавританские зодчие возводили свои постройки, по-видимому, для духовных сибаритов, которые, лежа на спине, услаждали свой взор всеми этими сводами, арками, фризами, раскинувшимися у них над головой, дабы служить неиссякаемым источником мечтательного созерцания.
      Тут неизвестно откуда на эти фантастически нежные патио, сокрытые зубчатой стеной, слетает стайка белых голубей, и, словно удивившись, вы постигаете вдруг настоящий смысл этого чародействующего зодчества: это сплошная лирика.
      JARDINES
      [Сады (исп.).]
      Сады Алькасара устроены так же, как все испанские сады; впрочем, там есть вещи, которых вы не найдете в другом месте, например, сводчатая купальня доньи Марии де Падилья, любовницы христианского короля Педра Жестокого[Педро Жестокий - португальский король Педро I (1357-1367), боролся против феодальной знати за укрепление абсолютизма.]. Говорят, по правилам тогдашнего этикета, придворные кавалеры должны были пить воду из ее купальни, но я этому не верю, потому что в Севилье едва ли видел кабальеро, пьющего воду.
      Я попытался нарисовать по памяти вид обычного испанского сада, и так как на одном листе это не поместилось, вынужден был рисовать на трех.
      1. Испанский сад составляют прежде всего кипарисы, подстриженные буксы, мирты, волчьи ягоды, лавры, лавровишни, остролист, жимолость и все эти декоративные кустарники, пирамиды и шары, из которых тут выстрижены, вывязаны и выложены шпалеры, аллеи и коридоры, своды и арки, живые изгороди, стенки, бордюры, загородочки, окна, кулисы, лабиринты - целая умная геометрия старой и строгой школы садового искусства; в этой солнечной стране человек понимает, что главное тут не садовая зелень, а садовая тень.
      2. Во-вторых, испанский сад составляют прежде всего изразцы, кирпичи, глазурь, майоликовые лестницы, фаянсовые стенки, ниши, скамьи, а также майоликовые бассейны, фонтаны, водоемы, водопады, фонтанчики и канавки с журчащей водой, фаянсовые павильоны, беседки, своды и балюстрады, причем вся майолика выложена прехорошенькими черно-белыми шашками, сетками, полосками, узор-ами или раскрашена охрой, индиго и венецианской красной краской; этот фаянсовый мир целиком заполняют цветочные горшки: горшки с камелиями, фикусами, азалиями, абутилонами, бегониями, колеусами, хризантемами, астрами - целые аллеи и рощицы хорошо обожженных цветочных горшков; они стоят на земле, на ограде фонтанов, на террасах, на лестницах.
      3. В-третьих, испанский сад составляет прежде всего буйная зелень джунглей, густая тропическая поросль, из которой вздымаются пальмы, кедры, платаны, а их обвивают лианы, бугенвилеи, клематисы, аристолохии, бегонии и еще лозы с такими большими листьями и цветами, похожими на повилику, их здесь называют "campanilla", и лозы, цветущие, как дурман, которые тоже называются "campanilla", и еще ползучие растения с цветами, похожими на огромные клематисы, и тоже носящие имя "campanilla"; ну и затем драцена, фикусы, хамеропсы, акации, фениксы - да и бог их там ведает, как они все называются!