В результате начались антиамериканские демонстрации кубинских националистов. Не обошлось и без местных студентов, которые, размахивая синебелыми флажками *, горячо поносили Соединенные Штаты. Ну и, конечно, властям пришлось расследовать эту историю. Старый камагуэно сердито ворчал, окутавшись клубами табачного дыма. Он признавал, что молодежь, подразумевая мистера Кеттельринга и горячие студенческие головы, да еще в таком климате, вправе встряхнуться. К тому же он ненавидел американцев и был глубоко убежден, что Куба должна принадлежать кубинцам. Как коммерсант он был за порядок, а как камагуэно - за расправу с чужестранцами. Ему не хотелось потерять este hombre, а главное, он боялся, что при официальном расследовании может быть проверена личность Кеттельринга.
      1 Что вам надо? (исп.)
      Как бы полиция не заинтересовалась снова мертвецом с тремя пулями в черепе, смерть которого была приписана неизвестным rowdies 1 с Севера. (Чистокровные кубинцы, как известно, решают свои споры ножом, это, однако, не относится к пеонам, у которых есть опыт штата Нью-Мексико.) Ay, hijos de vacas, cobardes, cojones! 2 Разве в старые времена на Куба творилось что-нибудь подобное? Тогда каждый кубинец сам, без помощи властей, оберегал свою честь; не было ни ссор, ни драк, потому что никто не хотел получить нож в бок. А какое правосудие было тогда на Кубе! Органы юстиции занимались, как им и подобает, имущественными правами граждан, контрактами на сдачу внаем и завещаниями, а не драками перепившихся пьянчуг.
      Старый сеньор в глубоком возмущении хмурил мохнатые брови и сплевывал бурую слюну, а мистер Кеттельринг, опухший, взъерошенный, стучал на машинке.
      - Этот голландец с Гаити опять просит увеличить ему кредит на постройку сахарного завода. - Кеттельринг поднял налитые кровью глаза. - Прошлый раз он писал, что уже заканчивает сборку прессов, а сейчас сообщает, что здание еще не подведено под крышу.
      Кубинец впился зубами в сигару. Как будто сейчас нет других забот!
      - Надо бы поглядеть, что у него там за стройка... - проворчал Кеттельринг и снова застучал на машинке.
      Старый кубинец хихикнул.
      - Это мысль, Кеттельринг! А не съездить ли вам туда?
      Este hombre пожал плечами, - ему, видимо, было совершенно безразлично, но хозяин окутался клубами дыма и, похохатывая, размышлял.
      - Отлично, сеньор, вы поедете на Гаити. Тем временем здесь страсти поостынут. Мои дела там, на
      1 хулиганам (англ.).
      2 Грубые испанские ругательства (прим. пер.).
      юге, требуют глаза. Во-первых, агентство в Порт-о-Пренсе, потом предприятия в Гонаиве и в Самане. Да вы и сами знаете.
      Старый камагуэно забавлялся от души. "Хотел бы я знать, думал он, - что este hombre будет делать на Гаити. Это тебе не Куба, милый. Вернее всего обопьется ромом, если только негритянки не оберут его до нитки. Там люди обалдевают настолько, что даже не крадут. Да, там мне нужен оборотистый человек, там можно сколотить хорошие деньги".
      Кубинец стал серьезнее.
      Гаити это не Куба, Гаити еще не разграбили американцы. Но тамошних условий не выдерживает никто. Да, да, никто, только негры. И все-таки на Гаити можно продавать и покупать. А у este hombre не слишком много совести; он, пожалуй, выдержит. У кого нет совести, тот вынослив...
      - Я поеду, пожалуй, - рассеянно процедил Кеттельринг.
      Камагуэно оживился. Макая в соль какую-то грушу, он стал с полным ртом объяснять, что интересует его на Гаити.
      - Пейте, Кеттельринг, ваше здоровье! И берегитесь женщин, приятель, они просто с ума сходят по блондинам. Мне нужны участки под сахарные плантации. Делаю ставку на сахар, Кеттельринг. Еще десять лет я буду ставить на тростниковый сахар. А 1а salud de usted 1. И остерегайтесь колдунов, эти скоты даже не христиане... Да, вот что еще: нам понадобятся складские помещения в Гонаиве. Надеюсь на вас, как на родного сына, Кеттельринг, и заклинаю - берегитесь obeahos, этих колдунов. Это самое главное. Да еще вовремя дать взятку властям... - Старый кубинец посасывал сигару, словно извлекая из нее свою грязную мудрость. - Негритянки лучше мулаток, дружище. Негритянка просто животное, а мулатка это дьявол. Да, дьявол, говорю вам. И хоро
      1 Ваше здоровье! (исп.)
      шенько прощупайте там наше агентство в Порт-о-Пренсе, Кеттельринг. Не забудьте захватить мазь от насекомых и пишите мне, что, и как, и каковы там бабы...
      XXVII
      Разумеется, я побывал в оранжереях ботанического сада, чтобы получить представление о тропической растительности. Сейчас я мог бы подробно описать кротоны с полосатыми красно-желтыми листьями, такими великолепными, что невольно думаешь: "Наверное, они ядовиты"; красные, как сурик, акалифы, бархатные побеги антурий, склонившиеся над темными заводями, где стоит сладковатый, гнилостный запах, заросли черного перца и твердые розетки бромелий, из которых лезут непостижимо розовые или невероятно синие колосья-цветы; панданусы, стоящие на кончиках собственных корней, зубчатые, как пилки. Не говорю уже о пальмах; нормальный человек, если он не ходит задрав голову кверху, как Гулливер, вернувшийся из страны великанов, не в состоянии разобраться в них. Но спросите меня, как я представляю себе тропический пейзаж, и я позабуду все эти описания и разражусь тирадой в стиле Рембо *, довольно невнятной с географической точки зрения: "Знайте же, что я попал в какие-то невероятные Флориды, где среди цветов вы можете увидеть глаза барса, где живут люди всех оттенков кожи. Я видел болота, где с кривых зловонных деревьев сползают гигантские змеи, мучимые паразитами... Я хотел бы показать детям эти золотые края..." Да, я описал бы их в таком духе. Эти болотистые джунгли надо было бы прорубить секирой, добела раскаленной солнцем, выжечь в них сорняки и затоптать босой ногой искры. Насадить там бататы или кофейные деревья, поставить соломенные хижины и только тогда показывать детям этот золотой край.
      Тут, среди благоуханных цветов, чудовищных змей и сверкающих синевой бабочек орудуют торговые агенты всех оттенков кожи, царит коммерческая конъюнктура и кредит, решаются проблемы экспорта и рабочей силы, заключаются международные конвенции о производстве сельскохозяйственных культур. Как ублюдочна вся эта пышная безудержная жизнь, какие здесь дикие джунгли! Знайте, я не стремлюсь найти в тропиках райский сад и почивать там под сенью пальм, на лоне благодатной природы, осыпаемый пурпуровыми цветами, одурманенный ароматом жасминов. К сожалению, - да, к сожалению!- мое представление о тропиках не настолько примитивно. Но мне хотелось бы понять, какое чертовски острое варево получается там из жаркого солнца, диких племен и коммерции, первобытных инстинктов и современной цивилизации. Варево, которое сам черт не захочет мешать поварешкой! Интересно знать, что более дико - Зеленый Питон, которому поклоняются негры, или Экономические Законы, которым поклоняемся мы. Я знаю только одно: и то и другое - дебри куда более фантастические, чем первобытные заросли хвощей, где допотопные ящеры откладывали яйца. Неизвестно, например, будет ли черная курица, что копается сейчас под кустиком сладкого картофеля, продана на рынке, или же ей откусят голову, чтобы умилостивить этой жертвой разгневанного Зеленого Питона. Хотел бы я видеть и того Зеленого Питона, что развалился в кресле, осклабясь, беседует по телефону и устраивает свои торговые операции. "Что? Падение курсов на амстердамской бирже? Well, ликвидируем плантации на Подветренных островах". Зеленый Питон сердится, бьет хвостом по берегам морей...
      Заглянул я и в статистические справочники - понюхать, из чего же состоит тропическое варево? Если говорить об Антильских островах, то тут налицо всевозможные этнические комбинации; на Кубе одна треть населения colorados и две трети белых, что нарушает классическую колониальную пропорцию двое цветных на одного белого, а в республике Гаити вымирающая горстка белых затерялась среди неистово горланящих негров. Добавьте сюда в виде приправы ростовщиков из Сирии, китайских кули и рабочих, привезенных из Индии, с Явы или с тихоокеанских островов. Какая блестящая идея - ввозить рабочую силу. Импортированный кули покорнее туземных рабочих. Погодите, Зеленый Питон колонизирует еще и Европу и начнет перебрасывать рабочих из страны в страну; тогда они присмиреют и не будут требовать ничего, кроме работы и женщин.
      Горячее колониальное варево основательно сдобрено "солью земли". Каждая колониальная держава посылает сюда лучшие образчики своей породы, дабы они с честью выполняли миссию белой расы. Идите в мир и учите народы, что такое государство и Торговля. Где ступит ваша нога, там создавайте колониальную администрацию и торговые конторы. Покажите этим жалким дикарям благодеяния цивилизации в лице раздраженных, злых, болезненных людей, которые чувствуют себя здесь изгоями и считают часы и деньги, в ожидании дня, когда они смогут вернуться к своим тетенькам и кузенам. Немалых усилий стоит внушить им, что на их плечах покоится престиж государства или Процветание, чтобы они не спились с тоски или от лени и продержались еще некоторое время, заполняя его препирательствами об авторитете, сплетнями и сменой взмокших сорочек. Камагуэно, тот хоть не станет выдумывать, что он движим высшими интересами; он честный пират, и нам приятно провести время в его обществе.
      Итак, все изрядно перемешалось в нашем горячем котелке: тут и британские, и американские, и французские, и голландские губернаторы, лейтенанты, торговые агенты и кладовщики; красавицы креолки и старожилы, - нечто вроде колониальной аристократии. Отсюда можно резво сбежать вниз по социальной лестнице, встречая разнообразнейшие лица от желтоватых и светло-кофейных - вплоть до мертвенно белых, как у прокаженных... В нашем гардеробе окажутся сомбреро кубинцев, оранжевая обувь мулатов, блестящая нагота йорубов и разноцветные полосатые тюрбаны девушек с Гваделупы. Все это свезено, сметено, переброшено сюда со всех концов света. Замечательный хлам, пожалуйста, ройтесь в нем! Испанские, африканские, английские, французские традиции во всей своей старомодной исключительности или уродливой деградации. И только колибри, лягушки, джунгли и табак (да еще сорняки и болезни) здесь исконные. Остальное - буйная поросль на свалке, которую создала Торговля.
      Так вот они, острова моих грез! Вот какими они мне представляются. Как видите, я не ловец пестрых бабочек, я не прикидываюсь мечтателем, жаждущим убежать в царство девственной природы и там, нагим и увенчанным цветами, восславлять солнце.
      Ничего подобного! И если я называю это бегством, то это бегство в самую гущу событий, где сталкиваются все противоречия, где сплетаются столетия в противоестественной смеси культур. Здесь еще бушуют оргии и насилие, здесь хватаются за прибыль конвульсивно и жадно, словно распутничая. Ну, что ж, пусть так человечество проявляет поразительный размах человеческих... и нечеловеческих возможностей.
      XXVIII
      Сахарный завод на Гаити по моим представлениям расположен неподалеку от негритянского селения, обозначенного на картах, скажем, как Ле-де-Мари.
      Там торчат несколько недостроенных стен, никакого оборудования нет и в помине. Триста акров желтой, растрескавшейся земли, поросшей джунглями и сахарным тростником четвертого ратуна, то есть уже пятилетним, без сока и сахара. Голландец заблаговременно и предусмотрительно улизнул, и Кеттельринг поселился в его хижине, но предварительно велел выловить там всех стоножек. В общем, он был доволен: за спиной - джунгли, заросли каштанов, каклина и чертова дерева; поют кескиди, а вечером... вечером из кустов вылетают светлячки, и летучие мыши зшзагами носятся над шуршащим тростником.
      Из деревни слышен грохот барабана - это негры танцуют, празднуя приезд нового хозяина. Мистер Кеттельринг вздыхает с облегчением: здесь и в самом деле не нужна фамилия, а что касается памяти, - то на что она? "Хозяин" хмурится от жары или сонливости, ему лень странствовать во времени по тропинкам воспоминаний. Он здесь, и этого довольно. Бесконечно тянется устойчивое, монотонное время.
      Надо бы написать хозяину о положении дел, но Кеттельрингу лень. Хижина заросла буйным вьюнком, касавой и бананами мафафо; мохнатая гусеница ползет по стеблю, муравей бегает вверх и вниз по огромному листу, словно выполняет какое-то задание.
      С минуту Кеттельринг развлекается, созерцая ящериц, шмыгающих по недостроенной стене. Одна вдруг остановилась и сидит, не шелохнется, словно пришпиленная. Эх, нет под рукой камня - швырнуть бы в нее, она бы промелькнула, как молния. Ну, погоди ты у меня! Кеттельринг манит пальцем негра, который прячется там, за стеной. Это деревенский староста, поставщик рабочих рук, надсмотрщик, в общем местная "шишка".
      - Это что за безобразие?! - рявкает Кеттельринг. - Ах вы разбойники, скоты, марш строить завод! Приведешь сюда тридцать человек, понял? Я вам задам, лежебоки!
      И вот уже дюжины две негров копошатся на постройке и делают вид, что работают. Ящерицам негде резвиться, а мистер Кеттельринг щурится, глядя на дрожащее марево. По крайней мере хоть что-то делается... или ему кажется, что делается. По крайней мере можно не глядеть на осточертевшую недостроенную стену, где неподвижно сидит ящерица, словно она не в силах двинуться с места. Что-то делается, глядишь, так пройдет день, неделя, месяц...
      А ночь, ну, ночью есть пальмовое вино и сон, ночью есть звезды, ночь как-нибудь можно скоротать.
      Уже кроют крышу. Самое время подумать о том, для чего, собственно, нужно такое дурацкое строение.
      Около стройки копошится чуть не все селение - старухи, поросята, голые ребятишки, куры - все! По крайней мере -что-то делается... А сахарного завода все равно не будет: ведь машин-то нет. Живее, лодыри, поторапливайтесь, не видите разве, что вон там, на углу стены, опять уселась ящерица, словно не знает, что ей делать... Здесь можно будет устроить сушильню: сушильня всегда на что-нибудь пригодится.
      Иногда к Кеттельрингу приезжал на муле сосед, молодой фермер Пьер, крестьянин из Нормандии. Он приехал сюда заработать деньги на женитьбу. Пьер тощ и неуклюж, измучен ушибами и лихорадкой, Видно, он недолго протянет.
      - Вы, англичане, мастера командовать, - жалобно говорил он, принимая Кеттельринга за британца. - А человек, привыкший беречь деньгу, никогда этому не научится; бережливый человек не умеет распоряжаться людьми. Подумайте: как только негры увидели, что я работаю сам, вот этими руками, с ними сладу не стало. Вы думаете, я могу им приказывать? Они смеются мне в глаза и все делают наперекор. А какие лодыри, боже мой! - Его передернуло от ненависти и отвращения. - В этом году у меня из-за них погибло семь акров кофейных саженцев. Не мог же я один выполоть все поле, а? - Он чуть не плакал с досады. - Приезжаю я в Порт-о-Пренс, к господам в белых туфлях, что сидят там и называются торговыми агентами, и говорю: "У меня есть кофе, есть имбирь, могу продать мускатные орехи". А они в ответ: "Ничего не требуется". Скажите, Кеттельринг, чего же они там сидят, если им ничего не требуется? Мух ловят, что ли? Даже не взглянули на меня, а потом вдруг говорят: "Что вам, собственно, нужно? Можем заплатить столько-то и столько-то". И предлагают смехотворную цену! Среди них есть и французы, Кеттельринг! Знали бы они, каково торчать тут, на плантации!
      Пьер тяжело вздыхает, на шее у него прыгает кадык, бедняга скребет все тело, словно страдает чесоткой,
      - Здесь сущий ад, - жалуется он. - Эти мулаты воображают, что они нам ровня. "Мой отец был американским торговым агентом, я не какой-нибудь там негр", задается эдакий лежебока. А я надрываюсь на работе... В Гавре у меня невеста, порядочная девушка, служит конторщицей в магазине. Продать бы все, что у меня тут есть, получить бы хоть несколько тысяч..,.
      Опустив на руки голову, Пьер вспоминает, как ему жилось дома. Кеттельринг отмалчивается, нк словом не помянет о своем прошлом, но Пьер не замечает этого: воспоминания всегда поглощают человека целиком. Пьер жалуется на потливость и у томление. Кто-то посоветовал ему есть так называемые "слоновые вши" - орехи с дерева "кашу" - они, мол, прогоняют усталость и придают бодрости. Пьер по стоянно носил полные карманы этих орехов и вечно жевал их. Бедняга не знал, что, помимо прочего, они возбуждающе действуют на половую сферу, и сох с тоски по невесте. Негритянок он избегал, боясь заразиться, и брезговал ими, потому что вообще ненавидел негров. Ведь они сгубили семь акров кофейных посевов!
      - Скажите, Кеттельринг, - горячечно шептал он, - вы спите с негритянками? Я бы не мог...
      Однажды он не показывался дней десять, и Kеттельринг поехал навестить его. Пьер лежал с воспалением легких и даже не узнал соседа.
      - Mon araant 1, - похвасталась негритянка, страшная баба, вся в струпьях, которую он застал в хижине. - Moi, sa ferame, he 2. С прошлой ночи!"
      Она радостно ржала, так что тряслись ее тощие груди, и хлопала себя по бокам,
      Через несколько дней Пьер умер.
      Любопытно: стоит человеку умереть, как начинают проявлять к нему повышенный интерес.
      Через два дня после смерти Пьера приехали двое из
      1 Мой возлюбленный (франц.).
      2 Я его жена (испорч. франц.),
      Порт-о-Пренса: мол, что же теперь будет с фермой покойного? Зашли они и к Кеттельрингу, смазали натруженные ноги пальмовым маслом и симарубовым бальзамом и принялись поносить этот мерзкий край.
      А ведь здесь можно неплохо заработать, если бы негритянский сброд был расторопнее, а то они ленивы, как вши. Ну, а у вас как дела с рабочей силой? Вы что-то строите, мистер Кеттельринг, сахарный завод, что ли?
      Кеттельринг пренебрежительно отмахнулся.
      - Сахарный завод здесь? Слишком сухо, сэр. Хлопок разводить - еще куда ни шло. Я вам скажу: здесь будет сушильня для хлопка.
      Оба гостя на минуту перестали обтираться бальзамом и бить комаров на потных ногах.
      - Ах, вот как, сушильня для хлопка. А у нас найдется покупатель на хлопок. Один плантатор из Нью-Орлеана купил бы здесь плантацию. У них, на Севере, слишком подорожала рабочая сила, поверите ли, эти вшивые негры создали там профсоюзную организацию!.. А сколько у вас тут обработанной земли?
      Кеттельринг расписал им плантацию площадью в триста акров. Правда, большую часть этих владений покрывали джунгли, да не все ли равно, ведь эти типы не пойдут проверять. Впрочем, он не верил ни в какого американского плантатора: кто станет интересоваться хлопком и на что он вообще нужен!
      Просто будет основано "Haitian Cotton Plantation Society" 1, которое пустит в продажу свои акции.
      К чертовой матери хлопок, для торговли вообще не нужно никакого хлопка, достаточно сушильни и земельных участков, чтобы выбросить на биржу красиво отпечатанные акции и тем самым похвально способствовать благому делу торговой и политической экспансии. На акциях будут изображены счастливые негры и новая сушильня на заднем плане. Бедняга Пьер, его кофейные поля теперь сплошь зарастут сорняками...
      1 Акционерное общество "Гаитянский хлопок" (инел.).
      Ей-богу, я охотнее описал бы что-нибудь другое - цвет граната или великолепие крыльев бабочки. Зачем, собственно, я окружил себя этой гнусной стеной из грязного желтого кирпича? И куда меня занесло?
      Уж эти мне прелести тропической природы! Я могу заглянуть в свой садик и насладиться видом цветущих колокольчиков, утренней свежестью кустарника...
      А я вместо того в полуденный зной щурюсь на желтую стену недостроенной сушильни, под которой валяются банановые корки, испражнения и гнилые кочерыжки, и не могу скрыть своего полного довольства: наконец-то я здесь, так далеко! Здесь можно сидеть, поставив локти на колени, и предаваться праздности. Так вот какие они, тропики, вот она здешняя действительность: накаленная солнцем, длинная, грязно-желтая стена. Благодарение богу, мы на другом конце света!
      Здесь мы и оставили мистера Кеттельринга; он сидит у своей хижины, жует какие-то плоды и хмуро поглядывает на неподвижных ящериц, словно прилипших к стене сушильни. Появляется огромный негр из Порт-о-Пренса, на голове он несет письмо. Оно от старого камагуэно: muy amigo mio 1 и так далее.
      В общем, патрон очень доволен: он только что продал "плантацию" около Де-Мари - триста шестьдесят акров хлопковых посевов и оборудование для сушки и очистки хлопка. "А то самое дело, - писал дальше кубинец, - еще не улажено. В политических кругах резко критикуют власти за то, что эта история все еще не расследована. Может быть, сеньор Кеттельринг съездит пока в Гонаиву?"
      Кеттельрингу все равно. Он бросает на произвол судьбы недостроенную сушильню и уезжает в Гонаиву: побыв там немного, перебирается в Сан-Доминго, а оттуда в Пуэрто-Рико. Переезды с острова на остров все учащаются, он перевидал столько мест, что в конце концов все это уже перестает казаться действительностью.
      1 мой большой друг (исп.).
      XXIX
      Это не биография, а только беглые зарисовки из прошлого пациента Икс, потому что я не мог бы связно описать его жизнь год за годом. Впрочем, эта жизнь складывалась не из событий. Для того чтобы жизнь была наполнена событиями, нужна воля, какие-то другие качества человека, а не безразличие.
      А наш герой, забыв свое прошлое, несомненно, утратил большую часть интересов, которые движут людьми. Вы и не представляете себе, какая сила - наша память. Мы смотрим на мир сквозь призму пережитого, мы приветствуем в вещах старых знакомых, и наше внимание охотнее устремляется на то, к чему оно уже было однажды привлечено. Наше отношение к окружающему в большинстве случаев соткано незримыми, ловкими руками воспоминания. Человек без воспоминаний ничем не связан с окружающим, Он чужд всему, и шум мира, который до него доносится, не вызывает в нем никакого отзвука. И всетаки нам кажется, что мистер Кеттельринг бродит по свету, словно отыскивая что-то. Но не будем обманываться на этот счет. У него нет стремления к определенной цели. Предоставьте его самому себе, и он снова прочно усядется у потрескавшейся стены в ДеМари и будет следить за ящерицами, то суетливыми, то неподвижными. Но он взвалил на себя торговые дела кубинского дона, он считает их своими и потому не сидит на месте. На его пути всегда попадается какая-нибудь ступенька или пень, на которые можно присесть. И Кеттельринг присаживается, ощущая, как струйка пота течет у него по спине, прислушивается к сухому шелесту пальм и леббековых стручков и развлекается, наблюдая лениво двигающихся людей.
      Это похоже на калейдоскоп, и он поворачивает его, - пусть поскорее меняются узоры. Ну-ка, ну-ка, негры, пошевеливайтесь, чтобы хоть что-нибудь делалось и мелькало перед глазами. Грузите судно кокосовыми орехами, несите корзины на головах, катите бочки с пиментовым ромом. Живее, живее, а не то я вам всыплю как следует. В гавани масло и грязь, радужные круги и полосы расползаются по воде. Какая прекрасная гниль, как флоуресцирует эта падаль!
      Пошевеливайтесь, черномазые скоты, марш в тростник, пусть волнуется и шуршит рыжеватое тростниковое поле, пусть мелькают на нем нагие тела.
      И странное дело: всему, что без всякой охоты и усердия предпринимает Кеттельринг, - предпринимает лишь затем, чтобы заполнить часы ленивого досуга, - сопутствует деловой успех. Люди побаиваются его равнодушного взгляда; его распоряжения точны и категоричны, коммерческая информация, которую он посылает своему принципалу - образец деловитости. Он уверенно распоряжается людьми, словно занимался этим всю жизнь, он заставляет их работать и обращается с ними так, что они подчи= няются ему с глухой и бессильной злобой. Люди,, пожалуй, примирились бы'с этим подчинением, если бы чувствовали, что Кеттельринг наслаждается властью, что он упивается собой, своим господством и высокомерием. Но нет, люди только ненавидят и боятся этого крупного, равнодушного человека, всегда готового пожать плечами. "Надорвитесь на работе или проваливайте, какое мне дело!" Но в глубине души Кеттельринга, где-то в тайниках его сознания теплится легкое горькое удивление: а что, если и я носил поклажу и греб в лодке, почесывал вспотевшую спину и, присев в тени, обедал грязной лепешкой; если бы и я был взмыленным, запарившимся кладовщиком, что бегает с бумагами в руках?.. А может быть, я носил белые бриджи и панаму, как сейчас, и следил, чтобы наемные люди лучше работали на какого-нибудь другого кубинца? Все это одинаково далеко и одинаково нереально, словно глядишь в перевернутый бинокль: где-то, до смешного далеко, копошатся и хлопочут люди - носильщики, конторщики, кладовщики и джентльмены в белых туфлях, что играют в теннис за сетчатой оградой...
      К Кеттельрингу часто приходят разные люди, торговые партнеры хозяина, его агенты и представители, владельцы плантаций, обремененных закладными, управляющие сахарными заводами и шумные фермеры.
      - Алло, мистер Кеттельринг, моя жена была бы рада видеть вас у себя.
      - Алло, мистер Кеттельринг, зайдем выпить по рюмочке коктейля...
      А через минуту они начинают заикаться под безразличным взглядом Кеттельринга. Мол, неурожаи, мистер Кеттельринг, плохой сбыт, да еще эти ворюги мулаты... и тому подобное. Кеттельринг даже не дает договорить, ему скучно. Сделаете так-то и так-то, мистер, принесете мне отчетность, я посмотрю сам. И человек чувствует себя униженным, переминается с ноги на ногу, потеет и мучительно, до колик ненавидит этого босса, который от имени своего хозяина приставил ему нож к горлу.
      А Кеттельринг тем временем проверяет в самом себе странную и тревожную гипотезу: быть может, это и есть мое прошлое, мое подлинное "я"? Быть может, я был рабовладельцем с бичом, плантатором или еще кем-нибудь - одним из тех, кто распоряжается богатством и людьми? Разве я мог бы приказывать, если бы не умел этого раньше! Попробую-ка я упражняться на других, тогда, быть может, этот голос отчетливее зазвучит во мне. Или, может, мне станет больно от удара, который я нанесу другому, и я вдруг пойму, что тоже когда-то получал удары...
      Если отвлечься от внешних событий, то в жизни Кеттельринга чередовались два состояния - скука и опьянение. И ничего другого, больше ничего. Скука переходила в опьянение, и опьянение сменялось скукой. В скуке - самая страшная и противная будничность. Внимание человека, объятого скукой, устремлено на все мелкое, противное, пустое, безнадежное.
      От него не укроется ничто смрадное и ветхое, он внимательно следит за бегущим клопом, за разложением падали, за растущей трещиной в потолке, он остро ощущает всю гнусность жизни. А опьянение?
      Пусть оно вызвано ромом, скукой, наслаждением или жарой, - лишь бы человек был увлечен, лишь бы помрачились чувства, лишь бы им овладел бешеный восторг. Хочется схватить все, все сразу, набивать себе рот, рвать добычу руками, жадно выжать все наслаждения и насытиться ими до предела-и соком фруктов, и женским телом, и прохладой листвы, и пылающим огнем. Если ничему нет границ, нет их и для нас, все, что движется, движется в нас самих. Это в нас покачиваются пальмы и женские бедра, в нас струятся солнечные блики и неустанно плачет вода.
      Посторонитесь же, дайте дорогу человеку, который так велик и так пьян, что вмещает в себе все - и звезды, и шум деревьев, и распахнутые врата ночи.
      Ах, что за пейзажи рисуют нам опьянение или скука!
      Пейзажи, застывшие в сухой, мертвой неподвижности или пропитанные гнилостной сыростью, полные липкой грязи, мух, зловония, разложения... Или другие, подобные праздничному хороводу, пронизанные ароматами, жгучим желанием, душными цветами, влагой и головокружением...
      Знаете, из скуки и опьянения можно создать отличный ад со всем, что полагается; он будет так обширен, что вместит в себя еще и рай - рай со всеми его отрадами и восторгами, с его наслаждениями; этот рай и есть самая пучина ада, ибо там рождаются отвращение и скука.
      XXX
      Назовем наугад: Гаити, Пузрто-Рико, Барбуда, Гваделупа, Барбадос, Тобаго, Кюрасао, Тринидад.
      Голландские торговцы, британский колониальный "свет", морские офицеры из США, скептическая, нечистоплотная французская бюрократия. И всюду креолы щебечут на patois 1, негры, filles de couleur 2, много людей жестоких, еще больше несчастных, а больше всего тех, кто тщится сохранить свое
      1 местном французском наречии (франц.).
      2 цветные девушки (франц.).
      достоинство, поколебленное пьянством, зудом и связями с цветными женщинами.
      Наш Икс не искал нового, пока можно было идти проторенным путем, и все же ему приходилось недели и месяцы жить где-то у самых джунглей, сотрясаемых ветром или дымящихся от тропических ливней, под соломенной крышей, в хижине, построенной на сваях, как голубятня, - чтобы не досаждали крабы и стоножки. Здесь он восседал на деревянных ступеньках, и, пока негр вытаскивал клещей из его ступни, Кеттельринг надзирал за тем, как еще несколько сот акров, отвоеванных у дикой природы, превращаются в посев, где вырастает злак, именуемый Процветанием.
      Благодать цивилизации нисходит на этот край - она в том, что неграм отныне придется работать больше, чем прежде, но они останутся такими же нищими, как были. Зато где-то далеко, в другой части света, крестьянам станут убыточны плоды их труда. Таков ход вещей, и мистеру Кеттельрингу все это совершенно безразлично. Тростник так тростник. Пусть же стучат топоры, жужжат москиты и кряхтят негры, - в конце концов все эти звуки просеются и откристаллизуются в цокот пишущих машинок... Нет, это не пишущие машинки, это квакают лягушки, трещат цикады, птица стучит клювом по дереву... Нет, это не птица и не шелест стеблей, это все-таки стучит машинка: мистер Кеттельринг сидит на земле и тычет пальцем в ржавые клавиши - всего лишь деловое письмо принципалу, ничего больше, но проклятая машинка насквозь проржавела от сырости!..
      У Кеттельринга как-то отлегло от сердца; что поделаешь, письма уже не дописать, значит - надо возвращаться.
      И вот, внеся свой вклад в дело разведения сахарного тростника на Антильских островах, Кеттельринг возвращается на пузатом суденышке, груженном ванилью, пиментом и какао, мускатным цветом и мандаринами, ангостурой и имбирем; суденышко благоухает, как лавка с колониальным товаром. Под голландским флагом тащится оно от гавани к гавани, подобно болтливой тетке, что останавливается посудачить перед каждой лавчонкой. Спешить некуда, сэр, засунем руки в карманы и будем глазеть. А на что?