Мать. Что с тобой, Корнель?
      Корнель. Ничего, мамочка. Не бойся... я останусь с тобой... и с Тони. Понимаешь, когда на улицах неспокойно, могут объявиться разные люди... Но ты, мама, не бойся ничего. Я буду дома. (Подходит к стойке с ружьями.)
      Мать. Что ты там ищешь?
      Корнель. Папин карабин, который он брал с собой в Африку. Надо, его, пожалуй, почистить. (Берет карабин со стойки.)
      Мать. Да я ведь каждый день стираю с него пыль!
      Корнель. Ты этого не понимаешь, мамочка. Ружье требует большего. И время от времени из него надо стрелять. (Подходит к матери и кладет ей руку на плечо.) Не беспокойся ни о чем, мама. Все будет в порядке, вот увидишь.
      Мать. А Петр вернется?
      Корнель. Вернется, вернется, мамочка. (Уходит с винтовкой.) Сумерки сгущаются.
      Мать (смотрит ему вслед). Ты говоришь мне неправду, Корнель, я знаю... (Ходит по комнате и то тут, то там что-нибудь поправляет.) Вдали несколько выстрелов. Господи, что с Петром! (Садится в кресло и молитвенно складывает руки.) Господи Иисусе, спаси и помилуй моего Петра! Милосердная матерь божья, смилуйся надо мной, спаси моих детей! Господи Иисусе Христе, верни мне Петра! Пресвятая богородица, моли бога за моих детей! Господи, распятый на кресте, помилуй моих детей!
      Петр показывается в дверях; на нем только брюки и распахнутая рубашка. В комнате почти совсем темно.
      Петр. Здравствуй, мама!
      Мать (вскакивает). Петр! Тебя освободили!
      Петр. Какое... Просто мне не о чем больше с ними разговаривать, мамочка.
      Мать (спешит к нему). Я так боялась за тебя... Иди же скорее ко мне, мой мальчик!
      Петр (уклоняется). Не надо, мамочка. Прошу тебя, сядь там.
      Мать (тянется к нему). Да что с тобой, сыночек? Где твой пиджак?
      Петр (по-прежнему уклоняется). Там... Там. Они его, наверно, пришлют. Они ведь такие строгие любители порядка.
      Мать. Кто?
      Петр. Они. Белые, понимаешь? Не надо, не зажигай света, мамочка... Мне очень тяжело, но я должен тебе кое-что сказать. Я, собственно, затем и пришел. Пожалуй, лучше, если я тебе скажу это сам.
      Мать. Что случилось, Петр? (Старается до него дотронуться.) Пойди же ко мне!
      Петр (отодвигаясь). Ты только не сердись на меня, мамочка, но, право, я никак не могу отвечать за это. И Корнель не может.
      Мать. За что?
      Петр. Ах, мамочка, какая ты непонятливая! Ведь этого надо было ждать. И Корнель это знал. Ну, теперь уж дело прошлое...
      Мать (с возрастающим ужасом). Что-дело прошлое?
      Петр. И произошло страшно давно, мама... Больше получаса тому назад.
      Мать. Что произошло?
      Петр. Ну... расстреляли меня.
      Мать. Петр! (Шатается и без чувств падает на пол.)
      Петр. Ах, мама! Господи, да что же это я... Помогите кто-нибудь! Ондра!
      Из мрака выбегает Ондра в белом халате.
      Ондра. Что случилось?
      Петр. Да вот мама...
      Ондра (опускается на колени возле нее, щупает пульс.) Дай-ка, мамочка...
      Из мрака выходит Отец в офицерской форме.
      Отец. Что с ней?
      Петр. Не знаю... Вдруг повалилась...
      Отец. Надо быть осторожнее! (Опускается на колени возле матери.) Душенька, что с тобой?
      Из мрака появляется И р ж и в комбинезоне летчика.
      И р ж и. Здравствуй, Петр. Что, маме нехорошо? (Зажигает лампу на письменном столе.) Ондра (на коленях возле матери). Сердце. Такие перебои... Бедняжка!
      Отец. Если б мы могли кого-нибудь позвать!
      Ондра. Затем? И нас довольно. Теперь она некоторое время пролежит без сознания. Нервное потрясение. .Лучше всего оставить ее в покое. Давайте какуюнибудь подушку.
      Петр (собирает диванные подушки). На, бери.
      Иржи (несет целую груду подушек). Вот, возьми.
      Ондра. Приподыми ей голову, папа. (Подкладывает подушки.) Ну, теперь лежи себе тихонько, мамочка. (Встает.) Отойдите от нее, пусть полежит спокойно.
      Отец (встает). Чем ты ее так напугал, Петр?
      И скажи, пожалуйста, как ты вообще здесь очутился?
      Ондра. Одну минуту, папа! (Поворачивает Петра к свету и осматривает ему лоб.) Так! Одна, другая. (Раскрывает у него рубашку и водит пальцем по груди.) Одна, две, три. Эта вот - прямо в сердце.
      Отец. Покажи-ка! Меткий выстрел. Собственно говоря, это очень похоже на... Как-то раз у нас поставили к стенке одного араба, угостили его по-военному свинцом... Послушай, сынок, с тобой-то это как случилось?
      Петр. Поставили к стенке, папа.
      Отец. Эге, братец ты мой! И стреляли, видно, солдаты.
      Петр. Солдаты, папочка.
      Отец. Надеюсь, Петр, ты не изменил родине?
      Петр. Нет, папа. Я боролся за великое и благородное дело.
      Отец. Против солдат? Что-то я никак не возьму этого в толк, мой милый!
      Петр. И на нашей стороне тоже есть солдаты, папа.
      О т е ц. На обеих сторонах солдаты?
      Петр. Да.
      Отец. Наши против наших?
      Петр. Да, папа.
      Отец. Это мне что-то не нравится, Петр. Это у вас, ребята, какая-то путаница... Ну, и ты, значит, .был разведчиком, Петр?
      Петр. Нет, папа. Я только писал в газетах.
      Отец. Не ври, Петр. За это не расстреляли бы. У нас казнили одних шпионов да изменников.
      И р ж и. Теперь, папа, другие времена.
      Отец. Да, по-видимому. Очевидно, мои милые, теперь у вас какие-то новые правила игры. (Поворачивается к матери.) Ну, как она?
      Ондра (сидит, склонившись над матерью). Ничего. Пока еще в обмороке. Можно подумать, спит.
      Петр. Ну и хорошо. Она одна может нас слышать...
      Ондра. И говорить с нами. Только мамочка может нас видеть. Она еще не утратила с нами контакта.
      Петр (рассеянно вертит глобус на письменном столе'.) Доложу вам, мои милые, мучительна была минута, когда пришлось сказать ей...
      И р ж и. Знаю, знаю, дружище. Чувствуешь себя невероятно глупо, как будто ты должен сознаться в какой-то проделке. (Открывает ящик письменного стола и роется в нем.) Знаете, мамочка хранит даже наши трубки?! Ну, какая же она хорошая, эта мама! А ведь при жизни, бывало, только и слышишь: "Не дыми ты здесь, пожалуйста!" (Привычным жестом курильщика машинально берет в рот пустую трубку и посасывает.) Ммм... Честное слово, здесь чувствуешь себя совсем как дома.
      Выстрелы на улице.
      Отец (подходит к окну). Как будто стреляют. Тах-тах! Это солдатские винтовки. (Прислушивается.)
      Петр (передвигает с места на место пепельницы и пресс-папье). Это наши. Наши стреляют!
      И р ж и. И мои тетради тоже здесь. Нет, в самом деле, чего только она не хранит, эта мама! (Перелистывает тетрадь.) Ага, мой чертеж. Так, безделка! Я пробовал набросать новый профиль крыльев.
      П етр (ставит на стол негритянскую фигурку, которая стояла на шкафу). Пусти-ка!
      И р ж и. Зачем ты ее притащил?
      Петр. Да так... Сам не знаю. От нечего делать.
      Отец (оборачивается, продолжая стоять у окна). Оставь его, Иржи. Это просто беспокойство мертвых. Им хочется обратить на себя внимание, отметить, что они здесь побывали. У него со временем пройдет... Послушай, Петр! Ты по крайней мере держал себя... как мужчина?
      Петр (переставляет коробку с табаком). Конечно, папа. Не сплоховал.
      Отец. Это хорошо. Не посрамил фамилию!
      Ондра (сидит возле матери). Должно быть... дьявольски неприятное чувство, когда тебя вот так... расстреливают.
      Петр. И не говори! Стоишь со связанными за спиной руками, а против тебя шестеро солдат - простых деревенских парней... Мне их было ужасно жаль. Я бы не хотел быть на их месте.
      Отец. Но глаза у тебя не были завязаны?
      Петр. Нет, папа. Я не позволил.
      Отец. Молодец! А кто командовал?
      Петр. Какой-то щуплый, писклявый лейтенант. Страшно хорохорился, чтобы не было заметно, что ему не по себе. Тут же на моих глазах зарядил свой револьвер: на всякий, мол, случай; если солдаты промажут.
      Ондра. Вот дьявольщина!
      Отец. Так полагается, Ондра. Иначе нельзя.
      Петр. Черт бы его побрал; он действовал мне на нервы, этот хлыщ! Ну, я ему и сказал: "Пошел прочь, болван, не мозоль мне глаза. Я сам скомандую!" Отец. Этого не надо было, Петр. Казнь... дело серьезное. Я как-то раз присутствовал и... Ну, да что говорить!
      Петр. Чем-нибудь надо же подбодрить себя, папа. Положение ведь довольно паршивое... Солдаты засмеялись, и я тоже. И всем стало как-то легче. А он покраснел, выхватил шашку да как закричит: "Смирно! Целься!" Откровенно сказать, ребята...
      И ржи. Что?
      Петр. У меня прямо колени подкосились. Чуть не упал. Вдруг такая отвратительная слабость в ногах... и в животе... Брр! Сам себе тряпкой показался. Странно, не помню даже, когда этот шут гаркнул: "Пли!" Почувствовал только, как холодный ветер пробежал у меня по волосам.
      О н д р а. Это от страха.
      Петр. Может быть. (Опять беспокойно передайгает вещи с места на место.) Но скажу вам... это ужасное чувство. Ужасное.
      Иржи (подняв глаза от тетради). Мне можешь не рассказывать.
      Петр. Нет, ты себе не представляешь, Иржи... Ни ты, ни кто другой.
      Иржи. Мне это хорошо знакомо, голубчик. Когда я падал со своим самолетом...
      Петр. Ну, это только мгновенье.
      Иржи. Напрасно ты так думаешь. С высоты двенадцати тысяч метров - это длится порядочно. Вообще невозможно определить, сколько времени падаешь. Кажется... целую вечность. И все время, все время чудится, будто вся земля валится тебе на голову.
      О н д р а. О чем же ты в это время думал?
      Иржи. Да, собственно, ни о чем: мной овладело какое-то страшное спокойствие. Значит, конец? Отдаешь себе в этом полный отчет - тупо, ясно, спокойно. Да глядишь: где лучше расшибаться? Вон там не хотелось бы: там деревья; на этом вот поле удобней...
      Петр. Ну, это еще хорошо, Иржи.
      Иржи. Хорошего мало. Такое безразличие хуже... отвратительней всякой боли. Словно в тебе заживо что-то каменеет, и ты уже не в силах шевельнуться... Брр!
      О н д р а. Это было не безразличие, Иржи. Скорей ужас.
      Иржи. Не знаю. Но я не хотел бы еще раз испытать что-нибудь подобное. Уф!.. Ужасное ощущение!
      Пауза.
      Петр. А... с тобой как получилось, Ондра?
      О н д р а. Ну, у меня, дружище, было довольно времени. У меня это длилось... несколько суток.
      Петр. Что? Умирание?
      Ондра. Ну да. Я за целых три дня знал... что мне конец... О чем только за это время не передумаешь... чего только не вспомнишь! А я к тому же... был тогда занят еще наблюдениями: ага, вот один, вот другой симптом! Печень подвела, Ондрушка! Ну и пришлось - в дальний путь...
      Отец. Скажи, Ондра, как ты подцепил желтую лихорадку?
      Ондра. Это был эксперимент, папа. Мы хотели выяснить, передается ли зараза этим подлым комаром, этой самой стегомией, и от тех больных, которые перенесли первую стадию болезни. Это в точности не было известно. Вот я и дал себя искусать подопытным комарам.
      Отец. И схватил лихорадку?
      Ондра. Схватил - да еще какую... Но это противоречило нашим предположениям.
      Отец. А какое значение имел подобный опыт?
      Ондра (пожав плечами). Ну, хотя бы научное. Мы хотели узнать, как развивается этот микроб в комаре. Это очень важно, папа.
      Иржи. И тяжело умирать от этой лихорадки?
      Ондра. Тяжело, милый; валяешься, как Лазарь...
      Жар, желтуха... Всякие пакости. В общем, паршивая болезнь, друг мой. Брр! Никому не пожелаю.
      Петр. Значит, только папка погиб у нас прекрасной смертью?
      Отец. Я? Почему ты так думаешь?
      Петр. Ну, быть убитым в бою - это по крайней мере значит выполнить свой долг; кроме того - имеешь возможность защищаться.
      Отец. Но я ведь не был убит в бою, сыночек!
      Петр. Нет? Как же так? А мы всегда думали...
      Отец. ...что я был убит при последней вылазке? Нет. Это только для мамочки, дети. Нельзя же было сказать ей, как получилось на самом деле.
      И р ж и. А как получилось?
      Отец. Я вовсе не был убит в бою. А просто остался лежать, мой мальчик.
      О н д р а. Раненый?
      Отец. Ну да, и меня нашли туземцы.
      Петр. А потом?
      Отец. А потом они меня замучили. (Махнув рукой.) Ну, довольно об этом, правда? Как мамочка, Ондра?
      О н д р а. Пульс лучше.
      Отец. Но она, конечно, так и не должна знать, что я вам сказал, дети.
      Пауза.
      И ржи (над своей тетрадью). Вот говорят... отдать жизнь за что-то великое: за науку, за родину, за веру, за спасение человечества или за что-нибудь еще в этом роде. А когда с тобою случается...
      Ондра. ...так все выглядит совсем иначе, знаю. Если б люди могли себе представить, каково при этом человеку... они, наверно, меньше твердили бы о том, как прекрасно... за что-то . умереть. Прекрасно! Я не нахожу в своей смерти ничего особенно прекрасного.
      П е т р. И я тоже, дружище.
      Вдали ружейный залп. Пауза.
      Отец. Да!.. Люди всегда умирали за что-нибудь - кто их знает, за что... Должно быть, так надо. Но иногда мне приходит в голову... был бы я теперь полковником, а то и генералом, получал бы пенсию, жил бы здесь с вами, писал бы мемуары и копал грядки в огороде... Это было бы неплохо, ребятки. Что ни говорите, а жизнь есть жизнь: по крайней мере можно что-то делать... Я знаю - вы все отдали жизнь за что-нибудь великое: Ондра-за науку, Иржи - за технический прогресс, а Петр... За что ты умер, Петр?..
      Петр (отрываясь от шахматной доски). За равенство и свободу, папа.
      Отец. Вот... Ну, а я - за короля, отечество и честь знамени. А может быть, просто из-за того, что наш полковник отдал идиотский приказ. Впрочем, теперь уже - все равно. Конечно, все это очень хорошо и благородно, но только... знаете, я ведь дольше вас всех покойник, и скажу вам... неплохо было бы пожить еще немножко. Я очень любил жизнь, дети. Очень. А когда посмотрю на вас, то почему-то думаю: черт возьми, пожалуй, кто-нибудь из этих мальчишек мог бы и в самом деле прославиться чем-нибудь замечательным... или даже великим. А то что - герои! Да, жаль. Могли бы еще пожить ребята...
      Ондра (потягивается и встает). Да, прямо злость берет, когда можешь только смотреть, что делают другие... Мы, мертвые, прозябаем. (Подходит к книжному шкафу.) Эх, друзья, будь я сейчас жив, я бы работал как одержимый. Сонная болезнь, например, - страшно интересная штука.
      Иржи (углубившись в свою тетрадь). Ах, какой я дурак!
      Отец. В чем дело?
      Иржи. Да я - насчет этой моей конструкции плоскостей. Ведь вполне возможная вещь, папа. И черт бы меня побрал - что я не доделал этого раньше... Минуточку! Вот тут надо было бы выравнять так... (Чертит, сидя за письменным столом.) Превосходно!
      Ондра (открывает шкаф). Нет, в самом делена маму просто не надивишься!
      Петр. А что?
      Ондра. До сих пор выписывает мои медицинские журналы. Вот новый номер "Бюллетеня тропических болезней". Я тоже там печатался.
      Петр. Там ведь был очень хороший некролог о тебе.
      Ондра (вытаскивает один из номеров). Ну-ка, посмотрю я здесь одну вещь. (Удобно устраивается на диване и начинает просматривать неразрезанный номер журнала.) Отец (стоит, склонившись над матерью). Ну, видишь, душенька, у тебя снова целый полк сыновей. И чувствуют они себя как дома. Ведь для тебя, мамочка, мы все по-прежнему живы, не правда ли?
      Петр (над шахматной доской). Нет, так не выйдет. Черт, трудная задача!
      И ржи (над чертежом). Так, пожалуй, можно, но только центр тяжести надо обязательно переместить пониже.
      Отец (открывает граммофон). Этот граммофон я всюду возил с собой, ребятки. Даже в поход. (Машинально заводит граммофон.) А это была самая моя любимая пластинка. Мама, бедная, так и оставила ее на память обо мне... (Пускает пластинку.)
      Граммофон тихо играет. Отец слушает. Остальные все погрузились каждый в свои думы.
      О н д р а (склонившись над журналом,}, Гм, оказывается, нашли-таки кое-что против проказы. Это хорошо!
      Снаружи слышна стрельба.
      И р ж и (над чертежом). А там все стреляют.
      Петр (над шахматной.доской). Погодите. Теперь только начинается!.. Твоя задача, папа, дает только ничейный результат. Ни черные, ни белые не могут выиграть. Жалко...
      Стрельба усиливается, пластинка доиграна, и граммофон замолкает.
      Отец. Самая моя любимая... (Оборачивается и прислушивается.) Слышите? Та-та-та. Это пулеметы, Петр.
      Петр. Это - начало. (Вскакивает.) Ах, как бы я хотел быть с ними. Держитесь, товарищи!
      О н д р а (встает и откидывает в сторону журнал), Значит, опять будет много героев? Нет, это мне не по душе.
      Петр. Да ведь это же музыка, Ондра! Слушай! Это наши переходят в наступление. Оно уже началось, друзья. Они идут в атаку. Расчищают себе дорогу пулеметами и - вперед, вперед... Какая мощь! Нет, я умер не напрасно!
      Глухие раскатистые выстрелы.
      Отец. Это - скорострельное орудие. Пам-пампам-пам. Расстояние - три километра, направление - туда.
      И р ж и (вставая). Центр города, папа!
      Петр (лихорадочно). Это наши орудия! Значит, мы победили!
      Отец. Как бы это не напугало маму.
      Ондра. Она еще ничего не чувствует. (Машинально разворачивает и сворачивает ленту бинта, которую он вынул из кармана.} С ума сошли! Стрелять на улицах! Ведь это же бойня!
      Петр. Пускай бойня! Надо расчистить место для нового мира. Ах, Ондра, Иржи! За это не жаль отдать жизнь! Даже тысячи и тысячи жизней... Вы слышите пальбу? Она прекрасна! Ах, если бы только я мог быть с ними...
      Отец. А теперь стреляют со всех сторон... Это мне не нравится. Это, брат, не регулярное сражение. Это похоже скорее на побоище.
      Петр. Ничего не поделаешь! Иначе невозможно. Народ должен, наконец, разделаться с этими предателями... Пусть перестреляют всех белых бандитов! Слышите, как разгорается бой? Наши не сдадутся. На нашей стороне пехота. На нашей стороне матросы. На нашей стороне народ. У них - только офицеры. Правда, у них самолеты и тяжелые орудия, но ведь в городе они не могут пустить их в ход. Иначе они разгромят весь город - правда, папа?
      Отец. Не знаю, Петр. У вас какие-то новые правила.
      Иржи (подходит к радиоприемнику}. А в чьих руках радиостанция?
      Петр. Понятно, в наших. Попробуй, Иржи. Может, услышим.
      Иржи. Ладно. (Вертит ручку.) Тише!
      Голос по радио (напоминающий голос Корнеля). Алло! Говорит штаб белых.
      Петр (остолбенев). Не может быть!
      Голос по радио. Алло! Алло! Командующий войсками белых в последний раз предлагает черным бандам прекратить бой на улицах города. Сложите оружие! В противном случае командующий через пять минут даст артиллерии приказ открыть огонь по городу.
      Петр (кричит). Это невозможно! Папа, Ондра, неужели они это сделают? Они просто спятили!
      Голос по радио. Алло! алло! Командующий войсками белых предлагает всем жителям немедленно укрыться в подвалы. Если черные не сдадут своих позиций, через четыре минуты артиллерия начнет обстрел центра города. В случае надобности будет произведена также воздушная бомбардировка.
      Петр. Варвары! Варвары! Вы этого не сделаете! Вы просто хотите нагнать на нас страху, белые звери!
      Голос по радио. Алло, алло! Вся ответственность за разрушение города и человеческие жертвы падет на руководство черных. Мы предупреждали их своевременно. Мы до последней минуты вели переговоры, а в это время черные начали преступно умерщвлять наших заложников, наших офицеров, жителей города...
      Петр. Это ложь! Это вы начали! Псы! Кровавые псы! (Обнажает свою простреленную грудь.) Это что, по-вашему?
      Голос по радио. Мы отказываемся от дальнейших переговоров. Каждый захваченный с оружием в руках будет расстрелян на месте. Все, кто был на стороне черных, будут преданы военному суду. Алло, алло! Через две минуты артиллерия начнет обстреливать центр города. В последний раз предлагаем черным сдаться. Только таким путем вы можете избавить наш город от невиданного разгрома.
      Петр. Нет, нет, нет! Не слушайте их! Товарищи, не сдавайтесь! Пусть громят город, коли на то пошло!
      Ондра. Есть за что умирать, не так ли? Выключи, Иржи!
      Иржи поворачивает рычажок радиоприемника.
      Петр. Да, есть за что умирать! Черные, вперед! За нашу свободу! За нашу победу! За новый мир! Товарищи, не сдавайтесь! Пусть уничтожат город, пусть погибнет народ, пусть разрушится весь мир - только бы победило наше дело. Лучше смерть, только бы не восторжествовали эти белые псы!
      Вдали орудийный залп.
      Отец. Это тяжелые орудия. Шестидюймовки. Сдержали-таки слово.
      Иржи. Знаете, друзья мои, я почти рад, что...
      Отец. ...что ты мертв? Охотно верю. Бум! Это была девятидюймовка, ребятки.
      Петр. Убийцы! Подлые убийцы!
      Ондра. Погодите! Тише! Мама приходит в себя.
      Иржи. И как раз в такую минуту. Бедняжка! .
      Отец. Погасите свет.
      Полная тьма. Грохот орудий и треск винтовок.
      Голос О н д р ы. Ну, прощай, мамочка.
      Голос Отца. Не бойся, дорогая. Мы всегда с тобой.
      Голос Иржи. Это только гроза, мама. Она пройдет.
      Голос Петра. Убийцы! Убийцы!
      Грохот орудий и ружейная пальба. За окном разрастается багровое зарево далекого пожара.
      Мать (встает]. Петр!.. Корнель!.. Тони!.. Корнель, что это делается? Где Петр?.. Тони, где Корнель? Корнель, ты слышишь?
      В дверях появляется Тони.
      Тони. Мама, мамочка, ты здесь? (Зажигает свет.} А я ищу тебя...
      Мать (закрывает глаза рукой). Тони, где Петр? Он еще не вернулся?
      Тони. Нет, мама. Ты не беспокойся...
      Мать. Что там творится, Тони?
      Тони. Стреляют, но очень далеко отсюда. Не бойся, мамочка. Я не отойду от тебя ни на шаг. (Открывает ящик стола и хочет взять оттуда револьвер, заряженный Корнелем.) Не бойся ничего.
      Мать. Ты что там берешь, Тони? Положи сейчас же револьвер! Не трогай его! Эти игрушки не для тебя!
      Тони. Я -ничего, мама... Я только думал... на случай, если бы что-нибудь... Видишь ли, Корнель говорил...
      Мать. Да где же Корнель? Позови Корнеля!
      Тони. Ты только не сердись, мама...
      Мать. Тони, где наш Корнель?
      Тони. Он пошел туда, мама... Взял винтовку и сказал: "Тони... передай маме, пусть она не сердится, что мне приходится покинуть ее... но я должен туда!"
      Занавес опускается под грохот орудий
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Та же комната, но со стен убрано все оружие, со стойки исчезли все ружья и винтовки.
      Мать (снимает со стены последнюю пару пистолетов, запирает их в ящик письменного стола и берет себе ключ). Так. Не хочу, чтобы у Тони всюду было перед глазами оружие. (Оглядывает комнату.) Не хочу. (Подходит к окнам и закрывает ставни.) И на улицу он тоже не будет смотреть. (Подходит к двери и поворачивает выключатель; зажигается люстра.) Кажется, все?.. (Подходит к радиоприемнику.) Ты, ты будешь теперь молчать. Тони не должен знать, что происходит на свете. (Стоит задумавшись возле радиоприемника.) А мне, мне этого не нужно. Я больше ничего не хочу слышать. Меня больше ничто не трогает. (Снова задумывается.) Вот видишь, придется тебе помолчать. А тебе хотелось бы, наверное, говорить? Хотелось бы вскружить Тони голову? Нет, нет, больше ты здесь не будешь кричать. Объявляй свои новости где хочешь, только не здесь. Только не здесь. Здесь - я. Ты больше ничего не будешь вбивать в голову моему Тони... Ну, что ты на это скажешь? (Включает радиоприемник.) А?..
      Женский голос по радио (страстный, убедительный). Это преступление. Преступно нарушены все человеческие права, попраны все соглашения, совершилось грубейшее насилие. Слушайте, слушайте, слушайте! Без объявления войны, без всякого повода, без единого слова предупреждения иностранная армия вторглась в нашу страну. Без единого слова предупреждения, без всякого повода, без объявления войны артиллерия и самолеты иностранной державы начали бомбардировать наши города. Враг выждал, когда наш народ ослабит сам себя жестокой гражданской войной, и теперь вторгся на нашу территорию под предлогом восстановления порядка. Кто дал ему на это право? Какой у него может быть повод к интервенции? Никакого повода и никакого права. Мы взываем ко всему миру: слушайте, слушайте, слушайте! Совершилось преступление, неслыханное преступление! We call the world: hear, hear, it is an outrage, it is an awful crime! [Мы взываем ко всему миру: слушайте, слушайте, совершается грубое насилие, совершается ужасающее преступление! (англ.)] Nous appelons toutshumanite: voyez, quel crime! [Мы взываем ко всему человечеству: смотрите, какое преступление! (франц.) ] Wir rufen die ganze Welt: es wurde ein schreckliches Verbrechen begangen [Мы взываем ко всему миру: совершилось ужасное преступление (нем.). ], Наш народ, наш несчастный, измученный народ истребляют, как диких зверей!
      Мать (выключает радио). Что ты на меня кричишь? Я не хочу тебя слушать! Преступление, преступление! А разве это не было преступление, когда расстреляли моего Петра? Разве не было преступление, когда погиб мой Корнель? Мой Корнель! Мой Петр! И ты будешь рассказывать мне о преступлениях! Я лучше знаю, что такое преступления: я больше всех пострадала от них, - я, мать. Ну да, ты не знала моих мальчиков... Если б ты только видела их, как они наполняли собою дом... Можешь кричать на весь мир. Я тоже кричала, и ты думаешь - кто-нибудь отозвался? (Снова включает радио.)
      Женский голос по радио. Мы сами, сами должны помочь себе. Будем защищаться до последней капли крови. Воздвигнем неодолимую преграду из наших тел и сердец. Наши войска, двинутые против неприятеля, сражаются с беспримерной отвагой; но они не смогут держаться, если не получат подкреплений. Мы обращаемся с призывом ко всем мужчинам: вы должны быть там, где они. Слушайте, слушайте! Мы обращаемся ко всем без исключения мужчинам. Мы взываем к вам, мужчины нашей страны: становитесь все, становитесь все под ружье! Мы взываем к вам. женщины нашей страны: беритесь все за работу, займите места своих мужей и сыновей, которых вы пошлете под знамена!..
      Мать (выключает радио). Нет, нет! Это пустой разговор. Никого я не могу послать: у меня никого больше нет. Тони не в счет, Тони еще ребенок. Нет такого закона, чтобы дети шли на войну. Это бессмыслица. Да и что ты посылаешь под знамена чужих мужей и сыновей? Они не твои? Ну, так и помолчи! У тебя есть сын? Нет. Вот видишь! Тогда бы ты заговорила другим голосом! (Включает радио.)
      Женский голос по радио. Уже не голос человека, а сама родина взывает к вам! Я, ваша родина, взываю ко всем мужчинам. Я, родина-мать, молю своих сыновей: защитите! Защитите меня, мои дети!..
      Мать (выключает радио). Нет, ты - не мать. Мать - это я. Я, я, понимаешь? Какие у тебя права на моих детей? Если б ты была матерью, ты не посылала бы их на войну. Ты спрятала бы их, как я, заперла бы их на замок, как я, и кричала бы - не отдам, не отдам!.. Да мне уж некого отдавать, так и знай. Здесь больше никого нет. Здесь осталась только я - старая, глупая женщина. Я уже отдала всех сыновей. Больше у меня нету, нету...
      В дверях появляется Тони.
      Тони. Мамочка...
      Мать (оборачивается). Чего тебе? (Кричит с ужасом.) Тони, ты тоже?.. (Бросается к нему и ощупывает его со всех сторон.) Нет, слава богу, это ты, ты! Ты ведь жив, правда?.. Как ты меня напугал! И чего ты тут ищешь, Тони? Ты же знаешь: я не хочу, чтобы ты... чтоб ты слушал здесь... эту женщину. Не желаю, Тони!
      Тони. Но, мама, у нее такой... красивый и страшный голос! Знаешь, я так живо представляю ее себе: высокая, бледная... с огромными глазами...
      Мать. Нечего тебе думать о ней!
      Тони. Но она зовет меня!
      Мать. Это к тебе не относится, Тони. Пусть говорит, что хочет. И больше не ходи сюда, мой мальчик. Я эту комнату запру на ключ.
      Тони. Почему?
      Мать (садится). Просто так. Возьму и запру... Я буду держать здесь разные продукты. Ведь если теперь начнется война, мне же нужно будет чем-то кормить тебя, мой маленький. Да и все равно эта комната ни к чему... Хорошо, что я позаботилась о продуктах!. А мы с тобой будем жить внизу, в подвале. Чтобы нас никто не видел. Чтобы дом был как вымерший.
      Тони. Но, мама...
      Мать. Подожди, Тони, не перебивай. Не бойся, я тебя хорошо спрячу, никто не будет знать, что ты дома. Только никуда не выходи. Как-нибудь перетерпишь... Перетерпим вместе, пока все это не кончится. Ты даже и знать не будешь, что где-то война. Понимаешь - тебя это не касается. Ты еще слишком молод для этого. Мы укроемся в подвале, как мыши; ты будешь там читать свои книжки... и вспоминать, как светит солнце. Ну, скажи, чем плохо?
      Т он и. Мамочка, я прошу тебя... Прошу тебя, мама, отпусти меня!
      Мать. Что тебе только приходит в голову? Довольно об этом, мой мальчик.
      Тони. Мамочка, прошу тебя, отпусти меня, отпусти. Я хочу пойти добровольцем! Я не могу оставаться здесь!..
      Мать. Не сходи с ума, Тони! Да тебя и не возьмут. Тебе еще нет восемнадцати...
      Тони. Это теперь не имеет значения, мама! Все пойдут, вот увидишь. Из нашей школы весь старший класс запишется в добровольцы... Прошу тебя, мамочка, ты должна отпустить меня!
      М а т ь. Это вздор, глупышка! Кому ты там нужен?
      Тони. Напрасно так думаешь, мама. Я буду такой же хороший солдат, как любой мальчик из нашей школы! Я дал уже слово...
      Мать. Кому?
      Тони. Своим школьным товарищам, мама.
      Мать. Мне кажется, Тони, это дело касается больше твоей матери, чем твоих товарищей.
      Тони. Прости, мама, но если пойдут все...
      Мать. ...то ты не должен идти, мой маленький. Ты останешься дома.
      Тони. Но почему именно я не должен идти?
      Мать. Потому что у тебя неподходящий для этого характер. Потому что ты слишком слаб для военной службы. И потому что я этого не хочу, мой сыночек. Достаточно?
      Тони. Ты, мама, не сердись, но... посуди сама: ведь может погибнуть действительно все... родина... и народ...