Это был могучий, слегка обрюзгший старик. Он стоял в дверях домика, который сохранился, видимо, еще со времен Первой экспедиции. Из темноты за его спиной раздавались бурные звуки симфонии Бетховена.
      — Здравствуйте, профессор, — сказал Хольст. — Я привел вам гостя.
      И он представил меня.
      — Дефосте, — отозвался старик, как мне показалось, довольно неприветливо.
      Мы вошли в домик. В плохо освещенном помещении, где была устроена лаборатория, царил страшный беспорядок. В углу стоял допотопный проигрыватель, на диске крутилась пластинка. Такие аппараты я видел на картинках, но никогда не слышал, как они звучат.
      — Вот, приходится работать здесь, — с горечью сказал старик. — Там меня не ценят, смеются надо мной. Антигравитатор? Это, говорят, полная бессмыслица. А я его сделаю! Пусть потом кусают себе локти!
      — Испокон веков всему передовому приходилось с боем завоевывать признание, — заметил Хольст. — Иначе, верно, не было бы прогресса.
      Польщенный старик улыбнулся.
      — Антигравитатор — совсем несложное дело… — продолжал он. — По крайней мере теоретически. Необходимо только достигнуть температуры абсолютного нуля… это значит, что нужно заморозить материю до минус двухсот семидесяти трех градусов. Но в том-то и загвоздка: на Земле это еще никому не удавалось, даже мне. Поэтому люди отказались от всяких попыток…
      — И вы думаете, что здесь…
      — Да! — патетически воскликнул он. — Настойчивость и упорство всегда облагораживали человека. Нужно упрямо идти к своей цели через…
      — Через все препятствия? А если тот, кто попытается сделать это, погибнет?
      Профессор пожал плечами.
      — Значит, одним героем, который пожертвует собой во имя науки, будет больше. Но он поможет другим избежать повторения ошибок. Будем ставить новые опыты. Исчезнет проблема горючего, радиус действия космолетов станет неограниченным. Путешествовать во Вселенной будет проще, чем сейчас обойти эту комнату…
      — И удастся наконец заглянуть в другой конец нашей Галактики, да?
      — О, это сущий пустяк. Мы отправимся дальше, гораздо дальше.
      — Куда же?
      — В антимиры.
      Мне стало не по себе — так просто и уверенно он это сказал. Кому-кому, а мне-то известно, как невообразимы дали Вселенной.
      — Не изумляйтесь, — продолжал старик, в горле у него неприятно посвистывало. — При температуре абсолютного нуля не происходит взаимодействия вещества с антивеществом, не возникает аннигиляции…
      — Конечно, конечно. Но послушайте, Дефосте, ведь человек тоже материален.
      — Ну и что же? Разве я сказал, что материя будет разрушена? Знаю, знаю… вы мне не верите… Ну и не надо. Все равно я первым обгоню время. Я вернусь на Землю и еще посмеюсь на могилах тех вершителей судеб, кто сейчас ставит мне палки в колеса.
      — Ну, знаете ли! Остановить время, пожалуй, можно, но обогнать? Едва ли!
      — А почему, почему это невозможно? Только потому, что так говорится в наших идиотских учебниках?! Такое понятие засело в ваших слабоумных мозгах! А там, во Вселенной, — там все возможно! Все! — Его покрасневшие от гнева глаза почти светились в полутьме.
      Немного успокоившись, старик показал нам аппарат, в котором происходил процесс абсолютного охлаждения. На меня он не произвел особого впечатления. Вскоре мы откланялись. Дефосте пригласил нас зайти через несколько дней — тогда он нам кое-что покажет.
      Мы вышли. Вслед нам вновь неслись звуки Патетической симфонии.
      — Своеобразный тип, а? С этим своим морозильником! — усмехнулся Хольст.
      — Мне он неприятен.
      — Но в общем-то вреда от него нет, особенно здесь. Вся беда, конечно, в его характере — этакое патологическое честолюбие!
      Стоял теплый вечер. Вокруг раскинулся приветливый холмистый край, покрытый рощицами гроздевидных деревьев. Только они и напоминали, что мы находимся на Тристане. Метровые гроздья торчали на фоне вечно серого неба.
      Мы закурили и не спеша направились к базе, находившейся примерно в километре отсюда. Легкий ветерок шевелил волосы.
      — Привычка, унаследованная от прадедов, — усмехнулся Хольст, задумчиво поглядев на свою сигарету. — Удивительное дело: несмотря на колоссальный прогресс, человек кое в чем продолжает оставаться ужасным ретроградом.
      — Ты о… о нем?
      — Да, о нем. И при всем том я говорю себе: что, если он прав? Что, если он действительно сделал величайшее открытие?
      — Сама фамилия его мне не нравится. Дефосте… по-латыни De Faustus. Помнишь? Таинственный доктор Фауст, романтическая сказка о вечной молодости, о бессмертии…
      — Видимо, у него фаустовская мания. Только теперь Фауст уже не продает душу дьяволу. Найдена современная преисподняя — антимиры.
      Мы пересекли ручей, заросший диковинными, похожими на пузырьки цветами. Струи его никогда не отливали радугой: небо на этой планете постоянно было затянуто серыми тучами и лишь сейчас, в предзакатный час, чуть багровело на западе.
      Направо от нас холмистая местность переходила в побережье, на которое лениво набегали лиловатые волны океана. Где-то далеко на западе простирался другой континент, который мы временно обозначили как континент Б. Знали мы о нем очень мало, как и вообще обо всей планете Тристан. Нам было известно только, что это ближайшая планета, жизненные условия которой сходны с земными, только формы жизни здесь примитивнее, а о разумных существах и речи быть не может. Не исключено, что на континенте Б другие условия и там есть какие-то разумные существа. Но там еще никто не был, для таких вылазок у нас просто не хватало времени: мы занимались строительством базы, наша экспедиция прибыла на Тристан всего полгода назад с заданием использовать идеальные условия этой планеты и создать здесь надежный форпост для дальнейших исследований Вселенной.
      Мы шли неторопливо и молчали, это была наша обычная вечерняя прогулка. Я покосился на четкий профиль Хольста. Этот человек — один из тех энтузиастов, которые всю свою жизнь посвятили исследованию Вселенной. Сейчас ему лет сорок пять. Землю он покинул, когда ему исполнилось двадцать два года, и с тех пор изредка возвращается туда в отпуск, недельки на две, и, по-моему, всегда скучает, ждет не дождется, когда опять сядет за пульт управления космолета. Хольст старше меня; прежде я летал с ним вторым пилотом, потом меня перевели на самостоятельную работу и мы расстались. Я летал на трассе Земля-Луна, вел первый корабль к Юпитеру, участвовал в неудачной экспедиции на Меркурий. Хольсту доставались задания потруднее. Он единственный, кто уцелел после катастрофы «Надира-2», на пути к периферийным планетам. Почти год он провел отшельником на одном из спутников Сатурна, жил в уцелевшей части космолета, в этом отчаянном положении ухитрился не лишиться рассудка и наконец вернулся на Землю… чтобы через две недели вновь отправиться в космос!
      Когда монтировали третью орбитальную станцию Земли и я работал простым линейным пилотом, возил материал туда и обратно, Хольст отправился в свой самый дальний полет, за пределы солнечной системы. Тогда-то и была открыта эта планета. У нее оказалось два спутника — белый и желтый, — и это навело первооткрывателей на мысль назвать ее Тристаном, а спутников — Белокурой и Белорукой Изольдами.
      Хольста оставили начальником космодрома — он встретил две ракеты с первыми колонистами и материалами для постройки базы. Третий корабль привел я. Так мы встретились после долгих лет разлуки.
      Мы поднялись на небольшой холм. На крупные темные ягоды гроздевидных кустов ложился багровый отблеск заката. Показались блестящие крыши базы. За ними, на фоне скучного небосвода, торчал нос моей «Андромеды». Это был порядком устаревший драндулет, но мне он был дорог — дело привычки! Вот она, моя машина, тихая, послушная, ждет, когда мы отправимся в обратный путь.
      — Когда ты летишь на Землю? — внезапно спросил Хольст, словно читая мои мысли.
      — Дней через десять. — Мне стало немного грустно. — Это будет мой последний рейс.
      — То есть как это — последний?
      — Я свое отлетал, приятель. Меня назначили начальником космодрома в Индии. Жена с детьми уже там. Устрою себе уютный домашний очаг и наконец-то обрету покой. Если бы не эта авария с Гейне, я бы давно был там. Но не оставлять же вас голодать. Так или иначе, это мой последний рейс.
      — Жена, дети, домашний очаг, — буркнул Хольст. — Самый тяжкий балласт для космонавта! Следовало бы обусловить в контракте, что космонавт не имеет права обзаводиться семьей.
      Налево от нас в котловине трое монтажников работали у большого радиотелескопа. Они помахали нам.
      — Ты, видно, воображаешь, что очень оригинален? — поддел я Хольста.
      — Вовсе нет! — отозвался он. — Просто стараюсь реально смотреть на вещи. Какие уж там оригинальные взгляды! Они меня не привлекают. Думаешь, люди сильно изменились за последние двести-триста лет?
      — Ну, насколько я могу судить…
      — По книгам, дорогой мой, — прервал Хольст, — только по книгам. А из книг вряд ли узнаешь, как мыслили наши предки. Что нам о них известно? Что они жили, разделившись на государства и народы, говорили на разных языках, так что жители одной планеты не понимали друг друга… воевали между собой… Что еще? Что у них были какие-то очень сложные имена… Все это ерунда, самые поверхностные сведения! А каков был характер человека двадцатого века?
      — Соответствовал его образу жизни, милейший.
      — Наконец-то ты понял! — воскликнул Хольст. — Допустим, что в целом люди стали лучше. Но ведь и по сей день встречаются эгоисты, завистники, честолюбцы, просто нечестные люди… Да возьми хоть бы этого…
      Он кивнул в сторону домика профессора Дефосте. Я оглянулся: домика уже не было видно.
      — Представь себе, — сказал я, — что придет время, когда все люди станут абсолютно честными, совершенными… Им будут неведомы злобные чувства…
      — И любовь тоже, — прервал меня Хольст. — А честность станет настолько само собой разумеющейся, что ее перестанут замечать… Вздор! Разве когда-нибудь человечество обходилось без проблем? Никогда! Разумеется, проблемы были разные. Каждому времени — свои проблемы; то, что некогда возводилось в добродетель, перерастает в свою противоположность. Прежде люди с легкостью убивали друг друга, теперь они этого не делают. Уже прогресс, черт побери, колоссальный прогресс! Ну, а если прежде люди лгали и теперь порой лгут, это меня не так уж беспокоит.
      — Зато тебя беспокоит другое — то, что я хочу иметь свою семью. А мне обидно, что у меня ее до сих пор нет. Когда я женился, жена была гораздо моложе меня. А сейчас? Мы, космонавты, летаем на скоростях, близких к скорости света, и потому стареем медленнее. Еще несколько таких полетов — и мы с ней станем ровесниками.
      — Тоже проблема, а? Проблема современного человека, отозвался Хольст. — А все почему? Все из-за этой проклятой зависимости от Земли, никак нам от нее не избавиться, вот что меня бесит. Так что если ты еще не отказался от курения, то это сущий пустяк. Закурим? От пустяков ведь отказываются в последнюю очередь!
      Смеркалось. Мы шли не торопясь, потом остановились и проводили взглядом стайку прелестных «стрекоз», круживших над темными кустами.
      Не знаю, кто из нас, я или Хольст, первым заметил темный шар, пролетевший по крутой баллистической траектории. Мы бросились ничком на землю и успели заметить, что шар упал где-то возле радиотелескопа. Послышался слабый взрыв, и мелькнула едва заметная розовая вспышка.
      Мы вскочили и бросились в сторону, откуда раздался взрыв. Из кустов выбежало какое-то маленькое животное и исчезло.
      Мы добежали до котлована. К счастью, ничего страшного не произошло. Радиотелескоп стоял на прежнем месте, а трое монтажников, сидя на корточках, пристально разглядывали что-то на дне котлована. Мы подбежали к ним.
      — Что случилось?
      Они пожали плечами. Почва в одном месте слегка порыжела, и там валялись какие-то осколки.
      — Никто не ранен?
      — Нет.
      — Тут что-то взорвалось?
      — Если и взорвалось, не все ли равно? — безучастно произнес один из монтажников.
      — Что ты имеешь в виду?
      Он как-то странно поглядел на меня.
      — Все равно нам отсюда не выбраться. На эту проклятую планету посылают как на верную гибель.
      — Я смотрел на него в изумлении. И это тот самый космонавт, что всего несколько минут назад весело махал нам рукой! Сейчас он и двое его товарищей стояли рядом с нами, с виду живые и невредимые, и все же что-то с ними было неладно.
      Врач нашей экспедиции несколько обленился без практики, но, как только в нем появилась надобность, вновь стал живым и энергичным. Пока монтажники раздевались, мы попытались выяснить у него, что с ними случилось.
      — Доктор…
      — Да погодите же, черт возьми, я и сам толком ничего не знаю!
      Он стремительно шагал из угла в угол по блестящему полу врачебного кабинета. Мы решили, что мешаем ему, и направились в клуб. Из кибернетической лаборатории донесся смех Елены, но мы прошли мимо — не было настроения.
      Выскочивший из своего кабинета химик чуть не сбил нас с ног.
      — Что это было? Говорят, вы видели?
      — Да, — сказал я. — Эта штука специально остановилась перед самым нашим носом, чтобы мы могли рассмотреть ее со всех сторон.
      Он обиделся.
      — Уж и спросить нельзя!
      Мы вошли в клуб. Кто-то хлопнул меня по спине так, что у меня перехватило дыхание. Я обернулся.
      — Марлен! Бродяга! Привет самому главному кибернетику!
      Он широко улыбнулся.
      — Первыми, кого полностью вытеснят мои роботы, будут пилоты-космонавты! Удивляюсь, кому ты еще нужен!
      И мы оглушительно захохотали. Таков уж был наш обычный обмен любезностями при встречах, заведенный много лет назад.
      В дверях показался седовласый начальник экспедиции.
      — Хольст, расскажи-ка, в чем дело.
      Мы описали ему все, что видели. Собравшиеся внимательно слушали, даже Марлен перестал шутить. Потом все принялись наперебой расспрашивать о подробностях, особенно женщины. К счастью, нас выручил доктор.
      — Никаких телесных повреждений у них нет, — хмуро сказал он. — Ни ожогов, ни следов радиоактивного облучения. Организм функционирует нормально.
      — В чем же дело?
      — Депрессия. Сначала появилось все нарастающее чувство отчаяния, оно сменилось глубокой апатией. Люди становятся буквально неузнаваемыми.
      — Как это — неузнаваемыми?
      — Психически, черт подери! Уж не знаю почему, но они больше не отчаиваются, просто им все безразлично.
      — А что сказал биолог?
      — Ну, что он может сказать? Все трое живы, никаких видимых нарушений нет, надо полагать, они вне опасности… Но это уже не те люди, что прежде.
      Мы притихли. Доктор стоял посреди комнаты, нервно потирал руки и шепотом чертыхался.
      — Какой странный несчастный случай, — проронил наконец начальник экспедиции.
      Хольст покачал головой.
      — Это не несчастный случай. Это был снаряд.
      — Ты имеешь в виду, что это умышленное нападение?
      Хольст сжал губы и кивнул.
      — Еще ни на одной планете человек не подвергался нападению… прямому, — возразила жена химика.
      — А на скольких планетах вы побывали? — огрызнулся я.
      Доктор ушел к пострадавшим, а мы, усевшись поудобнее, постарались трезво оценить обстановку. Хольст начал доказывать, что обследование континента Б больше откладывать нельзя.
      — Я понимаю, — сказал он, — строительство базы важнее всего. Но как бы нам не просчитаться с этой «идиллией» на Тристане. Как бы нам не помешали достроить базу.
      — Кто?
      — На этот вопрос я смогу ответить, когда вернусь с континента Б.
      Хольст, видимо, не сомневался, что начальник экспедиции поручит ему возглавить разведку континента. И он не ошибся.
      — Даю тебе три дня, — сказал наконец начальник. Казалось, он был сильно озабочен всем случившимся, но вынужден признать, что в сложившейся обстановке предложение Хольста весьма разумно.
      Хольст выбрал в спутники Марлена и меня. Я был рад. Четвертым он хотел взять доктора, но тот решительно воспротивился.
      — С ума сошел! — сердито ответил он Хольсту по видеофону. — Разве ты не знаешь, что у меня трое пациентов на руках, лезешь со всяким вздором.
      Хольст распрощался с нами в коридоре.
      — Итак, друзья, решено, отправляемся завтра. Ты, Марлен, доктор и я.
      — Доктор же отказался?
      Хольст снисходительно усмехнулся.
      — Я его знаю. Ему нужно все досконально обдумать. Подождем до десяти.
      В четверть одиннадцатого появился доктор и деловито осведомился, когда и откуда мы завтра вылетаем.
      Внизу под нами перекатывались белые гребешки лиловатых волн. Из-за сильного бокового ветра лететь пришлось на большой высоте.
      Пора бы Хольсту сменить меня у штурвала дископлана, но он был занят беседой с доктором в глубине кабины, и я решил не прерывать их. Вести машину было скучновато, но не утомительно.
      Вечерело. «Интересно, что мы будем делать, если ночь застанет нас над океаном», — подумал я. Не будь волн, дископлан мог бы опуститься на воду. Но даже с этой высоты видно, что океан неспокоен.
      — До темноты мы достигнем суши, — утешил меня Марлен. На берегу нас ждет великолепная посадочная площадка и почетный караул из тристанцев в мундирах с надраенными пуговицами.
      — А специально для тебя будет выстроен полк роботов, чтобы ты не скучал.
      Я хотел сказать еще что-то, но моего плеча коснулась рука доктора.
      — Что это? — Он показал вправо, палец его чуть дрожал.
      — Это и есть континент Б, — негромко произнес Хольст.
      На горизонте показалась синеватая полоска. Я слегка изменил направление полета, держа курс на загадочный континент. Минут через десять уже не оставалось сомнений, что это суша.
      Кверху поднималась струйка дыма.
      — Вулкан, — заметил доктор.
      — На равнине?
      — А почему бы и нет?
      — Ну, конечно, — укоризненно сказал Марлен. — Ведь мы на Тристане, а на Тристане все должно быть иначе, чем на Земле. Жители этой планеты ходят на голове, а уши у них на коленках.
      По мере нашего приближения к берегу становилось все темнее. Сумерки здесь сгущались быстро, тьма наступала непроглядная, серое небо неумолимо поглощало свет. Континент под нами постепенно окутывала мгла.
      Хольст поглядел на часы и сменил меня у штурвала.
      — Прости, я и не заметил, что так поздно.
      Я сел рядом с доктором. Только сейчас мне удалось как следует рассмотреть сушу, тянувшуюся далеко за горизонт. Явно это не остров. На мгновение мне показалось, будто я вижу внизу слабый свет, но в этот момент Хольст повел дископлан на снижение и отблески света исчезли.
      — Напрасно ты поспешил, — сказал я.
      — С чем?
      — Со спуском. Там, вдали…
      — Какой-то красноватый отблеск, да? — докончил доктор. Я тоже заметил…
      — Верно, вулкан, — отозвался Хольст.
      Марлен занялся настройкой радарной установки: мы не знали, есть ли здесь горы и высоки ли, а Хольсту хотелось спуститься пониже.
      Когда мы достигли побережья, было уже почти совсем темно. Впереди мелькнули какие-то огни, но тут же погасли.
      — Здесь есть разумные существа, — радостно шепнул доктор.
      — И знают о нас, что уже не столь приятно, — добавил я.
      — Если это они запустили к нам тот шар…
      — А кто же еще?
      Внизу была непроглядная тьма. И в этой тьме, видимо, жили какие-то неведомые существа, о которых мы знали только одно: они настроены к нам не слишком-то дружелюбно.
      — Свет! — сказал доктор. — Опять внизу какой-то свет.
      Где-то слева, в темноте, виднелись оранжевые отблески большого огня. От нашей недавней уверенности, что этот континент необитаем, что здесь, видимо, имеются лишь низшие формы жизни, почти ничего не осталось. Но почему же на континенте А, где обосновалась наша экспедиция, нет обитателей, а здесь…
      — Около двухсот метров над уровнем моря, — сообщил Марлен.
      — Мы?
      — Суша. А мы находимся на высоте примерно тысячи метров.
      Внизу ничего не было видно. Лишь там и сям вспыхивал алый огонек, словно старинный маяк на Земле, — то ли показывая нам дорогу, то ли передавая сигнал тревоги. А может, эти огоньки всего лишь ничего не значащее явление природы?
      Внезапно под нами раскрылась целая огненная долина длинная, с километр, вереница огней, крохотных, манящих огоньков. Казалось, они совсем близко. Что же это такое?
      — Доменные печи, — словно во сне, прошептал доктор.
      Линия огней была почти прямая.
      — А может, это природное явление?
      — Может быть, — убежденно сказал доктор. — Природа способна на все.
      — Безусловно, если она создала тебя, — серьезно заметил Марлен.
      Доктор сделал вид, что не слышит.
      — Природа способна на все, и все же, я бы сказал…
      Он не договорил и все глядел на линию огней, пока она не скрылась во тьме.
      — Впереди горы, — объявил Марлен, склонившийся над радарной установкой.
      Хольст набрал высоту. Местность под нами круто поднималась, у нас прямо-таки захватывало дух. Горный хребет вздымался до высоты почти двух километров, потом опять стал снижаться. Вдали блеснули огоньки и погасли.
      — Это нам только кажется, что они погасли, — их просто закрывают горы, — объяснил Хольст.
      — С чего это ты взял?
      — Да похоже, будто кто-то умышленно гасит огни, стоит нам спуститься пониже, а на самом деле это оптический обман.
      — И все-таки они знают о нас! — упрямо сказал доктор.
      — Очень приятно, что ты нам об этом сказал, — расшаркался перед ним Марлен. — Это меня крайне успокоило.
      Инфракрасные лучи локатора пронизывали тьму. Они показали какую-то обширную ровную поверхность, возможно, водную. Хольст решил спуститься.
      — Не можем же мы лететь всю ночь.
      — Ну, хорошо, — вздохнул Марлен. — У доктора уже заготовлена приветственная речь.
      Мы стали снижаться. Несущие винты дископлана тихо гудели.
      — Видно что-нибудь?
      — Кромешная тьма!
      — И больше ничего?
      — Лучше не допытывайтесь, что мне там видится, иначе все вы умрете со страху, — припугнул нас Марлен.
      Внизу под нами оказалось озеро. Мы спустились довольно низко, и Хольст включил прожекторы — издали они все равно не видны. Сноп света обшаривал берег, превращаясь то в круг, то в эллипс, вырывая из тьмы песчаную поверхность, скалы, валуны, деревца, кусты.
      Мы опустились шагах в тридцати от воды. Дископлан мягко, как в пену, сел на песок, Хольст выключил двигатели.
      — Надеюсь, оружие у вас наготове? — спросил он.
      — А как же, — насмешливо отозвался доктор, — разве ты не видишь — нас окружили полчища страшных людоедов.
      — Обман зрения! — тотчас поддел его Марлен. — Все это голубицы сизокрылые.
      С доктором трудно было говорить на эту тему: он верил в миролюбие обитателей Вселенной. (Это не мешало ему на Земле быть страстным охотником на диких уток. Нам никак не удавалось втолковать ему, что, с точки зрения уток, он убийца).
      Взяв оружие и ручные фонари, мы осторожно вылезли из дископлана в надежде ознакомиться с местом предстоящего ночлега. Марлен вызвался охранять дископлан.
      — Должен же кто-то жертвовать собой, — вздохнул он. Но никто из нас не принял всерьез его жалобного тона.
      — Надеюсь, что через полчасика мы с вами увидимся, — сказал он на прощание.
      — Если только ты не погибнешь, защищая дископлан, — в тон ему ответил я.
      — Благодарю за утешение, — учтиво отозвался Марлен. — Я прихожу к выводу, что никто из вас не стоит подобной жертвы.
      — Ну, потеря была бы не столь велика, — заметил Хольст, уже вышедший из машины. Мы с доктором последовали за ним.
      Песок под ногами был очень мелкий, сыпучий, мы вязли в нем по щиколотку. Я тщетно пытался отыскать какие-нибудь следы.
      — Ни намека на то, что здесь кто-нибудь есть, — сказал я.
      Мои спутники молчали. Доктор нагнулся к воде, опустил руку и попробовал воду на вкус.
      — Соленая, — с удивлением констатировал он.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я говорю, вода соленая, как в море. И препротивная. Он сплюнул.
      — Не может этого быть, — возразил я, — я сам видел на экране локатора: это озеро площадью всего несколько квадратных километров.
      Хольст возился со счетчиком Гейгера. Счетчик бездействовал, значит, радиоактивности нет. Но вода в озере действительно была очень соленой, гораздо солонее, чем в морях на Земле.
      Мы прошли еще несколько шагов по берегу, потом свернули в сторону. Слева от нас тускло светились окна дископлана.
      — Вы ничего не слышите? — вдруг спросил доктор.
      — Нет, а что?
      — Словно бы… что-то плеснулось в озере.