Приготовления

Как ни толкуй, а все признаки говорят о том, что природа, так сказать, ложится в зимнюю спячку. Лист за листом опадает с моих березок — движением прекрасным и в то же время печальным; все, что цвело, клонится к земле; от всего, что буйно зеленело, остались — голая метелка да осклизлая кочерыжка, сморщенный лопух и сухой стебель. Сама земля издает сладкий запах тления. Как ни толкуй, а на нынешний год — кончено. Хризантема, не фантазируй больше о богатстве жизни. Лапчатка, не принимай этого последнего солнца за яркое солнце марта. Ничего не поделаешь, дети: занавес опущен; смирно ложитесь на всю зиму — спать.

Да нет же, нет! С чего вы взяли? Молчите лучше! Причем тут сон? Каждый год говорим мы, что природа на всю зиму ложится спать, а ни разу не видели этого сна вблизи; точнее сказать, не видели снизу. Перевернем же все вверх ногами, чтобы лучше разобраться; перевернем природу вверх ногами, чтобы заглянуть в глубь ее: перевернем ее вверх корнями. Господи, какой же это сон? И это вы называете отдыхом? Можно подумать, что растительность перестала тянуться вверх — по недостатку времени — а, засучив рукава, ринулась вниз: поплевала себе на ладони и пошла закапываться в землю. Посмотрите: эти светлые щупальцы в земле — это корни. Видите, куда лезут? Хруп, хруп! Слышите, как земля трещит под их неистовым могучим натиском? “Честь имею доложить, генерал, что передовые части корней проникли глубоко в район расположения противника. Патрули флоксов вошли в соприкосновение с патрулями колокольчиков. Отлично. Пускай теперь окапываются, закрепляя завоеванное пространство: боевое задание выполнено”,

А вот эти толстые, белые, хрупкие — это новые ростки и побеги. Смотрите, сколько их появилось! Как ты незримо раскинулся, увядший высохший многолетник, как весь кипишь жизнью! А вы говорите — сон. Черт ли в цветах и листьях — нам не до красовання. Внизу, под землей, идет теперь настоящая работа. Вот здесь, здесь и здесь расти новым стеблям. Отсюда досюда, в этих ноябрьских границах, забьет ключом мартовская жизнь. Под землей уже начертана великая программа весны. Еще не было ни минуты отдыха; вот план строительства, здесь выкопаны рвы для фундамента и проложены трубы. Мы прокопаем еще дальше, прежде чем землю скует мороз. Пусть весна раскинет зеленые свои своды над трудом зачинательницы-осени. Мы, силы осенние, свое дело сделали.

Твердый, плотный торчок под землей, желвак на темени клубня, странный отросток, скрытый сухой листвой: это бомба, из которой вырвется весенний цветок. Весну называют порой прорастания; на самом деле пора прорастания — осень. Если судить по внешнему виду природы, получается, что осень — конец года. Но едва ли не больше правды в том, что она — начало года. На обычный взгляд, осенью листья осыпаются, и против этого трудно спорить; и все же я утверждаю, что в подлинном, глубоком смысле слова осень — как раз такая пора, когда пробиваются листки. Листья сохнут потому, что близится зима; но еще и потому, что уже близится весна, что уже образуются новые почки, маленькие, как капсюль, который, взорвавшись, выпустит на волю весну. Это обман зрения, будто деревья и кустарники осенью голы: они усеяны всем, что на них появится и развернется весной. Это обман зрения, что осенью цветы погибают: они тогда как раз нарождаются. Мы твердим, будто природа отдыхает, в то время как она рвется очертя голову вперед. Она только заперла магазин и закрыла ставни; но за ними уже идет распаковка нового товара, и полки гнутся от тяжести. Друзья мои, да ведь это настоящая весна! Что не заготовлено сейчас, того не будет и в апреле. Будущее — не впереди; оно уже сейчас налицо, в виде ростка, уже среди нас. А чего среди нас нет, того не будет и в будущем. Мы не видим ростков, потому что они под землей; и не знаем будущего, потому что оно в нас. Иногда нам кажется, что мы пахнем тлением, заваленные сухими остатками прошлого. Но если б мы могли видеть, сколько толстых белых побегов пробивается в этом старом культурном слое, что носит название “сегодня”, сколько семян незримо пустило ростки; сколько старых саженцев собирает и сосредоточивает всю свою силу в живой почке, которая однажды прорвется цветущей жизнью! Если бы мы могли наблюдать тайное клокотанье будущего среди нас, мы, наверно, сказали бы: какая чепуха — все наши скорби и сомнения! Поняли бы, что лучше всего на свете — быть живым человеком: то есть человеком, который растет.

ДЕКАБРЬ САДОВОДА

Ну вот, теперь все кончено. До сих пор он рыл, копал и рыхлил, переворачивал, известковал и унаваживал, пересыпал землю торфом, золой и сажей, подстригал, сеял, сажал, пересаживал, делал отводки, опускал в землю луковицы и вынимал на зиму клубни, поливал и опрыскивал, косил траву, полол, укрывал посадки хвоей или окучивал их. Все это он делал с февраля по декабрь, — и только теперь, когда весь сад завален снегом, вдруг вспомнил, что забыл одно: полюбоваться им. Некогда было. Летом бежишь взглянуть на цветущий энциан — по дороге остановишься, из травы сорняк вырвешь. Только думал насладиться красотой расцветающих дельфиниумов — видишь: надо устраивать им подпорки. Расцвели астры, побежал за лейкой — поливать. Расцвел флокс, выдергивай пырей; зацвели розы, смотри, где им надо обрезать дикие побеги либо уничтожить колонии мучнистой росы. Расцвели хризантемы, кидайся на них с мотыгой — взрыхлять слежавшуюся землю. Да что вы хотите: дела было все время по горло. Когда же тут, засунувши руки в карманы, смотреть, как все это выглядит?

Но теперь, слава богу, кончено. Правда, кое-что еще надо бы сделать. Там, сзади — земля, как свинец, и я все собирался пересадить эту центаврию… ну да уж ладно. Снегом завалило. Что ж, садовод, пойди, наконец, полюбуйся на свой сад! Вот это черное, что выглядывает из-под снега, — вискария; этот сухой стебель — голубые орлики; этот ком опаленных листьев — астильба. А та, метелка — астра ericoides, а здесь, где сейчас пусто, — тут оранжевая купавка, а та кучка снега — диантус, ну, конечно, диантус… А вот тот стебелек — красная острожка. Бррр, как мороз пробирает! И зимой-то нельзя полюбоваться своим садом.

Ну, ладно, затопите мне печь. Пускай сад спит под снежной периной. Нужно подумать и о другом. У меня полон стол непрочитанных книг; примемся зачтение; а сколько планов и забот! Пора заняться и ими. Только хорошо ли мы все укрыли хвоей? Достаточно ли утеплили тритому, не забыли ли прикрыть плумбаго? А кальмию надо бы затенить какой-нибудь веточкой! И как бы не замерзла наша азалия! А вдруг не прорастут луковички азиатского лютика? Тогда высадим на это место… что бы такое? Посмотрим-ка прейскуранты.

Итак, в декабре сад воплотился в огромное количество садоводческих каталогов. Сам садовод проводит зиму за стеклом, в натопленном помещении, заваленный по горло отнюдь не навозом или хвоей, а садоводческими прейскурантами и проспектами, книгами и брошюрами, из которых он узнает, что:

1) самыми ценными, благородными и прямо-таки необходимыми сортами являются как раз те, которых у него в саду нет;

2) все, у него имеющееся, — “слишком нежно” и “легко вымерзает”; к тому же он посадил на одной и той же клумбе, рядом, растения “влаголюбивые” и “боящиеся сырости”, а то, что он постарался высадить на самое солнце, требует как раз “полной тени” — и наоборот;

3) существует триста семьдесят, а то и больше, видов растений, “заслуживающих особого внимания”, которые “должны быть в каждом саду”, или во всяком случае представляют собой “совершенно новую разновидность, по своим качествам далеко превосходящую прежде выведенные”.

Обычно в декабре все это сильно портит садоводу настроение. Его берет страх, что под влиянием мороза или сильного припека, сырости, сухости, обилия солнца или недостатка его, ничто из посаженного им не примется. И он начинает ломать себе голову, как бы возместить страшный ущерб.

Кроме того, он видит, что даже если эту беду как-нибудь пронесет мимо, у него в саду не будет почти ни одного из тех “ценнейших, пышноцветущих, совершенно новых, непревзойденных” сортов, о которых он прочел в шестидесяти каталогах; вот это уж действительно недопустимый минус, который необходимо так или иначе устранить. Тут зимующий садовод совсем перестает думать о том, что у него в саду имеется, и отдается мыслям о том, чего там нету; а этого — гораздо больше. Он набрасывается на каталоги и отчеркивает в них то, что необходимо заказать, что нужно завести во что бы то ни стало. С наскоку он намечает к приобретению четыреста девяносто видов многолетников, которые надо заказать непременно. Пересчитав их и несколько умерив свой пыл, он с болью в сердце начинает вычеркивать те, от которых пока придется отказаться. Эту мучительную ампутацию приходится проделать еще пять раз, так что в конце концов остается каких-нибудь сто двадцать “самых ценных, благородных и необходимых” многолетников, которые он, охваченный восторгом, тотчас и заказывает. “Господи, поскорей бы март!” — думает он при этом с лихорадочным нетерпением. Но господь помутил его разум: в марте он обнаруживает, что в саду у него с великим трудом найдешь разве два-три места, куда еще можно что-то посадить, да и то у самой изгороди, за кустами японской айвы.

Покончив с этой главной и — как мы видим — немного преждевременной зимней работой, садовод начинает нестерпимо скучать. Поскольку “в марте начнется”, он считает дни, остающиеся до марта; а так как их слишком много, отнимает две недели, исходя из того, что “иной раз начинается уже в феврале”. Ничего не поделаешь, надо ждать. Тогда садовод бросается на что-нибудь дру-гое — например, на софу, на диван или на шезлонг — и пробует погрузиться в зимнюю спячку, следуя примеру природы.

Однако через полчаса он неожиданно вскакивает из этого горизонтального положения, загоревшись новой мыслью. Горшки! Ведь можно выращивать цветы в горшках! Перед ним тотчас возникают заросли пальм и латаний, драцен и традесканций, аспарагусов, кливий, аспидистр, мимоз и бегоний — во всей их тропической красе. И между ними, конечно, расцветет какая-нибудь скороспелая примула, какой-нибудь гиацинт или цикламен. В прихожей устроим экваториальные джунгли, по лестнице будут сбегать лианы, а на окнах поставим цветы, которые будут цвести как сумасшедшие. Тут садовод озирается по сторонам: он уже не видит комнаты, в которой живет; вокруг него райский девственный лес, который он создаст. И он бежит в цветоводство — здесь же, за углом, — чтобы принести оттуда охапку растительных драгоценностей.

Принеся домой свою добычу, он обнаруживает:

что, если высадить все это, получится отнюдь не экваториальный девственный лес, а скорей небольшая горшечная лавка;

что на окна ничего ставить нельзя, так как женщины с пеной у рта доказывают ему, будто окна существуют для проветривания помещения;

что на лестнице тоже ничего нельзя ставить, потому что он там разведет свинушник и надрызгает водой;

что прихожую нельзя превращать в тропические заросли, так как, несмотря на его слезные просьбы и ругань, женщины не желают отказываться от привычки отворять там окна на мороз.

Кончается тем, что садовод уносит свои сокровища в подвал, утешая себя тем, что там они по крайней мере не замерзнут. А весной, копаясь в теплой почве сада, он начисто о них забывает. Но эти неудачи нисколько не помешают ему через год, в декабре, опять попытаться, при помощи новых цветочных горшков, превратить свою квартиру в зимний сад. Перед вами — еще одно проявление вечной жизни природы.

О жизни садовода

Говорят, розы знают свое время. Это верно: роз нельзя ждать раньше июня, а то и июли, кроме того — три года уходит у них на рост: раньше этого они не дадут вам порядочного венчика. Но гораздо правильней будет сказать, что знают свое время дубы. Или березы. Посадил я несколько березок и думаю: “Здесь будет березовая роща; а вот в том углу подымется могучий столетний дуб”. И посадил дубок. Но прошло вот уже два года, а нет еще ни столетнего дуба, ни столетней березовой рощи, приюта нимф. Несколько лет я, понятное дело, еще подожду: у нас, садовников, адское терпение.

У меня на лужайке стоит ливанский кедр, почти с меня ростом; согласно научным данным, кедр должен превысить сто метров, при толщине в шестнадцать метров. Хотелось бы мне дождаться, когда он достигнет предусмотренной вышины и охвата. Право, было бы очень подходяще, если б я дожил в добром здоровье до этого момента и, так сказать, пожал плоды своих трудов. Пока он вырос у меня на целых двадцать шесть сантиметров. Что ж, подождем еще.

Или возьмем какую-нибудь травку. Она, правда, — если вы ее посеяли как следует, и воробьи ее не поклевали, — через две недели взойдет, а через шесть ее уже можно косить. Но до английского газона тут еще далеко. У меня для английского газона есть замечательный рецепт, принадлежащий, подобно рецепту на устерский соус, одному “английскому сквайру”. Некий американский миллиардер сказал этому сквайру:

— Сэр, я заплачу вам любую сумму, если вы мне откроете, каким способом можно получить такой совершенный, безукоризненный, зеленый, густой, бархатный, ровный, свежий, не поддающийся порче, — короче говоря, такой английский газон, как у вас.

— Это очень просто, — ответил английский сквайр — Надо тщательно обработать почву на большую глубину. Она должна быть тучной и довольно рыхлой; но не кислой, не жирной, не тяжелой и не скудной. Потом нужно ее хорошенько выровнять, чтоб была как столешница. Посеяв траву, тщательно пробороните землю. Потом каждый день поливайте и, когда трава вырастет, раз в неделю косите ее; скошенное выметайте метлой, а газон бороздите. Каждый день нужно поливать его, опрыскивать, увлажнять, сбрызгивать или дождевать. После трехсот лет такой обработки вы получите точно такой же замечательный газон, как у меня.

Прибавьте к этому, что каждый садовод хотел бы, да и на самом деле должен испытать на практике все сорта роз, в отношении бутонов и цветов, стебля и листьев, кроны и других особенностей; а равно все виды тюльпанов и лилий, ирисов, дельфиниумов, гвоздик, колокольчиков, астильб, фиалок, флоксов, хризантем, георгин, гладиолусов, пионов, астр, примул, анемон, орликов, камнеломок, горечавок, подсолнечников, желтых лилий, маков, золотеня, купальниц, вероники, — из которых каждый имеет по меньшей мере дюжину первоклассных, необходимых пород, разновидностей и гибридов. К этому нужно добавить несколько сот родов и видов, имеющих только от трех до двенадцати разновидностей. Далее, необходимо уделить особое внимание растениям горным, водяным, вересковым, луковичным, папоротниковым, тенелюбивым, древовидным и вечнозеленым. Если сложить время, требующееся на все это, то, по самым скромным подсчетам, так сказать “на брата” выйдет по одиннадцати столетий. Садоводу нужно бы одиннадцать столетий на то, чтобы испытать, изучить и оценить на практике все, что ему полагается. Дешевле уступить не могу, самое большее — скину пять процентов, только для вас, поскольку вам нет надобности разводить все, хоть и стоило бы! Но вы должны поторопиться, не теряя дня даром, если хотите поспеть к указанному сроку. Начатое надо доводить до конца — это ваш долг перед вашим садом. И рецепта я вам не дам. Вы должны сами пробовать и добиваться.

Мы, садоводы, можно сказать, живем будущим. Расцвели у нас розы, мы уже думаем о том, что через год они зацветут еще пышней. А вот эта елочка через каких-нибудь десять лет станет настоящим деревцем, — поскорей бы только эти десять лет проходили! Так хочется видеть, какими будут эти березки лет через пятьдесят. Настоящее, лучшее — еще впереди. С каждым годом все разрастается и хорошеет. Слава богу, и мы продвинулись на целый год дальше!