Глава 24

Дом на Уэстмор-стрит оказался маленьким дощатым строением, примостившимся позади большого здания. На домике не было номера, зато на основном здании висела освещаемая лампочкой эмалевая табличка: 1618. Вдоль боковой стены в глубь двора вела узкая дорожка. На маленькой террасе стоял один единственный стул. Я нажал кнопку звонка.

Звонок зазвонил тут же, за дверью. В двери было небольшое забранное проволочной сеткой оконце, свет в доме не горел. Из темноты заплаканный женский голос спросил:

– Чего надо?

Я сказал в темноту:

– Мистер Талли дома?

Голос ответил резко:

– Кто его спрашивает?

– Друг.

Женщина в темном доме издала тихий звук, который, видимо, должен был изображать смешок. Может быть, она просто откашлялась?

– Допустим, – сказала она. – И сколько это будет стоить?

– На этот раз нисколько, миссис Талли, – ответил я. – Я предполагаю, вы – миссис Талли?

– Ах, оставили бы вы меня в покое! – произнес тот же голос. – Мистера Талли здесь нет. И не было. И не будет!

Я прижался носом к оконцу и попытался заглянуть внутрь. Неясно виднелась какая-то мебель. В той стороне, откуда доносился голос, угадывалась кушетка, на которой лежала женщина. Казалось, она лежала на спине и смотрела в потолок. И не шевелилась.

– Я больна, – сказал голос. – У меня было много горя. Уходите, оставьте меня в покое. Я сказал:

– Ваш адрес мне сообщили Грейсоны, я сейчас прямо от них.

Возникла небольшая пауза. Потом послышался вздох.

– Никогда о таких не слышала.

Я прислонился к дверному косяку и оглянулся на дорожку, которая вела на улицу. Напротив, у обочины, стояла машина с незажженными фарами. Впрочем, вдоль квартала стояло еще несколько машин. Я сказал:

– Нет, вы о них слышали. Я работаю по поручению Грейсонов, миссис Талли. Они все еще не оправились от горя. А как вы, миссис Талли? Вы не хотите вернуться к прежней жизни?

– Покоя я хочу! – закричала она.

– Мне нужна всего лишь справка, – сказал я, – и я ее получу. Мирным путем, если удастся. А придется – так менее мирным.

Голос снова зазвучал плаксиво:

– Опять полицейский?

– Вы прекрасно понимаете, что я – не полицейский, миссис Талли.

Грейсоны не доверились бы никакому полицейскому. Позвоните им и убедитесь.

– Не знаю я никаких Грейсонов, а если бы и знала... все равно, у меня нет телефона. Убирайтесь, полицейский. Я больна, уже целый месяц больна.

– Моя фамилия Марлоу, – сказал я. – Филип Марлоу. Я частный детектив из Лос-Анджелеса. Я говорил с Грейсонами. Мне многое известно, но я хочу поговорить с вашим мужем.

Женщина истерически захохотала.

– Вам многое известно! Слышала я это выражение. Господи, те же самые слова! Вам многое известно! Джорджу Талли тоже было многое известно... когда-то.

– Он может снова найти свой шанс, – сказал я. – Если только пойдет с правильной карты.

– Ах, вот вы на что рассчитываете! – воскликнула она. – Нет уж, лучше вычеркните его из своего списка.

Я прислонился к косяку и потер подбородок. На улице кто-то зажег сильный карманный фонарь. Зачем – не было видно.

Светлое пятно ее лица над кушеткой пошевелилось и исчезло. Лишь были неясно видны волосы. Женщина повернулась лицом к стене.

– Я устала, – сказала она, и голос ее звучал теперь совсем глухо. – Я бесконечно устала. Оставьте, молодой человек. Будьте так добры – уходите!

– Может быть, вам пригодилось бы немного денег?

– Вы что, не чувствуете сигарного дыма?

Я принюхался, запаха сигар я не почувствовал.

– Нет.

– Они были здесь. Ваши дружки из полиции. Приходили два часа назад.

Господи боже мой, я сыта этим по горло! Уходите же наконец!

– Что вы хотите этим сказать...

Она резко повернулась на кушетке, и я снова увидел светлое пятно ее лица.

– Что я хочу сказать? Я вас не знаю. И знать не хочу! Мне нечего вам сказать. И ничего не сказала бы, даже если было бы что. Я здесь живу, молодой человек, если это можно назвать жизнью. Во всяком случае, живу как могу. Я ничего не хочу, лишь немножко мира и покоя. А теперь ступайте и оставьте меня!

– Пожалуйста, откройте мне дверь, – сказал я. – Нам надо поговорить. Я убежден, что смогу вам доказать...

Внезапно она вскочила с кушетки, и ее босые ноги зашлепали по полу. В ее голосе была еле сдерживаемая ярость.

– Если вы немедленно не уберетесь, я позову на помощь! Я буду кричать!

Убирайтесь! Немедленно!

– Хорошо, хорошо, – быстро ответил я. – Я подсуну вам под дверь мою визитную карточку, чтобы вы не забыли мою фамилию. Может быть, вы передумаете.

Я вытащил из кармана карточку и сунул ее в щель под дверью.

– Доброй вам ночи, миссис Талли.

Ответа не последовало. Ее глаза, смотревшие на меня из темноты, были матовыми, лишенными блеска. Я спустился с терраски и по дорожке вышел на улицу.

На противоположной стороне, у машины, стоявшей с погашенными фарами, тихо заурчал мотор. Ну и что? Моторы работают у тысячи машин на тысячах улиц, что же в этом особенного?

Глава 25

Эта улица, Уэстмор-стрит, находилась в богом забытой части города и вела с севера на юг. Я поехал на север. На следующем углу я пересек старые трамвайные рельсы и оказался на автомобильном кладбище. За деревянными решетками лежали трупы бесчисленных старых автомобилей. Они громоздились кучами, словно на поле боя. Штабели проржавевших деталей казались в лунном свете какими-то диковинными строениями. Оставленные между ними проходы были широкими, как улицы.

Внезапно в зеркале над приборным щитком вынырнули светящиеся фары. Они становились все больше и больше. Нажав на газ, я одновременно отпер перчаточный ящик на приборном щитке и достал свой револьвер 38-го калибра.

Положил его рядом на сиденье.

За кладбищем находился кирпичный завод. Высокая дымовая труба резко выделялась на фоне темных груд кирпича и мрачных деревянных строений.

Пустота: ни движения, ни людей, ни огонька.

Машина приближалась. Тихое завывание сирены, словно ее еле тронули, прорезало ночь. Звук раскатился по пустырю справа, по двору кирпичного завода слева. Я еще сильней нажал на газ, но бесполезно. Они двигались быстрее. Улицу осветил яркий свет красного прожектора: приказ остановиться.

Полицейская машина поравнялась со мной и попыталась преградить мне путь. Я, уклоняясь, резко повернул свой «крайслер» и круто развернулся: какой-нибудь дюйм – и у меня ничего бы не получилось. Я выровнял машину и помчался в противоположном направлении со всей скоростью, на какую она была способна. За собой я слышал визг тормозов, звук переключаемых скоростей, яростное завывание мотора. Свет от красного прожектора, словно гигантская метла, прошелся по двору кирпичного завода.

Бессмысленно. Они опять быстро догоняли меня. Я не видел выхода. Мне лишь хотелось скорей оказаться среди жилых домов, среди людей, которые, может быть, выйдут, может быть, потом вспомнят...

Делать было нечего. Полицейский автомобиль прижался сбоку к моему «крайслеру», и грубый голос прокричал:

– Стой – или будем стрелять!

Я подъехал к обочине и остановился. Убрав револьвер на место, я запер ящик. Полицейская машина покачивалась на рессорах рядом с моим левым передним крылом. Из нее выскочил толстый человек в полицейской форме.

– Вы что, никогда сирены не слышали? Вон из машины!

Я вылез и стал рядом со своим «крайслером» в свете луны. У толстого в руке был револьвер.

– Ваши водительские права! – пролаял он голосом жестким, как сталь.

Я молча вытащил права и протянул ему. Второй полицейский вылез из-за руля, подошел ко мне с другой стороны и взял их. Включив карманный фонарь, он просмотрел документы.

– Так, фамилия Марлоу, – сказал он. – Черт побери, этот тип – частный сыщик. Можешь себе представить, Конни?

Конни сказал:

– И больше ничего? Ну тогда это не понадобится. – Он сунул револьвер в кобуру и застегнул ее. – Я с ним и так справлюсь. Без оружия.

Второй осклабился:

– Еще бы! Мчится со скоростью пятьдесят пять миль, да еще пьян! Ничего удивительного!

Второй наклонился ко мне, все еще издевательски ухмыляясь, и вежливо произнес:

– Вы позволите, мистер частный детектив?

Он принюхался.

– Гм, – сказал он. – Вроде не пахнет, это надо признать.

– Довольно прохладно для летней ночи. Угостите парня хорошим глоточком, лейтенант Добс.

– Идея недурна, – сказал Добс. Он пошел к своей машине и вытащил полулитровую бутылку. Поднял ее. Жидкости в ней было на треть. – Это всего лишь легкий коктейль, – сказал он, протянув мне бутылку. – Выпейте! За свое собственное здоровье!

– А если я откажусь?

– Только не говорите так, – ухмыльнулся Конни. – Иначе мы можем подумать, что вы предпочитаете пару пинков в живот!

Я взял бутылку, отвинтил пробку и понюхал. Пахло виски. Чистым виски.

– Не можете же вы до бесконечности повторять один и тот же трюк! – сказал я.

На Конни это не произвело никакого впечатления.

– Сейчас ровно восемь часов двадцать семь минут. Запомните, лейтенант Добс.

Добс пошел к своей машине и наклонился внутрь, чтобы сделать запись в рапорте. Я поднял бутылку и сказал Конни:

– Вы настаиваете, чтобы я выпил?

– Нет. Все-таки пару пинков я дал бы вам еще охотнее.

Я поднес бутылку ко рту, крепко сжал горло и наполнил рот крепкой жидкостью. В этот момент Конни сделал выпад и сильно ударил меня кулаком в живот. Я выплюнул виски и скорчился. Меня вырвало. Бутылка упала на мостовую.

Я наклонился, чтобы поднять ее, и прямо перед глазами увидел жирное колено Конни. Я отскочил в сторону, выпрямился и со всей силы, всем своим весом ударил его в лицо. Он схватился рукой за нос и взвыл. Другая рука метнулась к кобуре. Добс отшвырнул меня в сторону, схватил Конни за руку и отвел ее вниз. Резиновая дубинка ударила меня по левому колену. Нога сразу онемела, я с размаху сел на мостовую, скрипя зубами и выплевывая виски.

Конни отнял ладонь от лица. Она была полна крови.

– Иисус, – жалобно прохрипел он. – Кровь! Моя кровь! – Он издал дикий рев и попытался ударить меня ногой в лицо.

Мне удалось отклониться лишь настолько, чтобы удар пришелся в плечо. Но и этого было достаточно. Добс втиснулся между нами и сказал:

– Хватит, парень. Что надо – сделано. Лучше не будем пересаливать.

Конни, спотыкаясь, отступил на три шага, сел на подножку своей машины и закрыл лицо ладонью. Другой рукой он достал носовой платок и принялся бережно обтирать нос.

Добс сказал:

– Не заводись. Мы свое выполнили. Точно по программе. – Он слегка похлопывал себя резиновой дубинкой по бедру. Конни поднялся с подножки и неверными шагами двинулся вперед. Добс уперся ему в грудь ладонью. Конни попытался отстранить руку лейтенанта.

– Я хочу видеть его кровь! – рычал он. – Грязная собака! Его кровь!

Добс резко произнес:

– Ничего не поделаешь. Успокойся. Дело сделано.

Конни повернулся и тяжеловесно направился к полицейской машине. Он прислонился к ней, что-то бормоча в свой носовой платок. Добс сказал мне:

– А ну-ка, вставай, дружок!

Я поднялся, потирая колено. Внутри него какой-то нерв неистовствовал, как взбесившаяся обезьяна.

– В машину! – приказал Добс. Я сел в полицейский автомобиль. Добс сказал своему партнеру:

– Ты поведешь вторую машину.

– Будь я проклят, если не оборву ей все крылья, – прогудел тот.

Добс поднял бутылку из-под виски, бросил ее через забор и уселся рядом со мной. Он нажал на стартер.

– Это пойдет за ваш счет, дружок, – сказал он. – Не надо было вам его бить.

– А почему бы и нет?

– Он хороший парень. Только немного резкий.

– Шутки у него неважные. Совсем скверные шутки.

– Не скажите этого при нем, – посоветовал Добс трогаясь. – А то наступите на его любимую мозоль.

Конни громко захлопнул дверь «крайслера», завел мотор и воткнул рычаг скорости с такой яростью, словно задался целью его сломать. Добс ловко развернулся, и мы поехали опять в северном направлении, мимо кирпичного завода.

– Наша новая тюрьма вам понравится! – сказал он.

– А какое обвинение вы мне собираетесь предъявить?

Он минуту подумал, продолжая править машиной осторожно, даже почти элегантно. Одновременно он наблюдал в зеркало за Конни, следовавшим за нами в «крейслере».

– Превышение скорости, – сказал он, – отказ остановиться. И прежде всего 10. «10» на языке полицейских означает «тяжелое опьянение».

– А может быть, лучше так: удар кулаком в живот, ногой в плечо, принуждение под угрозой избиения к питью виски, угроза оружием и удар резиновой дубинкой безоружного человека?

– Бросьте вы болтать, – сказал он с досадой. – Думаете, я не мог бы найти себе занятия поприятнее?

– Я считал, что этот город когда-то очистили от дерьма и что приличный человек может показаться на улице без пулезащитного жилета.

– Очистить-то его очистили, но, видно, недостаточно тщательно. Иначе здесь не кишело бы охотниками за грязными долларами.

– Такие слова могут вам стоить нашивок, – заметил я. Он засмеялся.

– Черт бы побрал их всех!

Для него это происшествие казалось исчерпанным. Оно ничего для него не значило. Было будничным и естественным. Он даже не испытывал ни малейших угрызений совести.

Глава 26

Камера была новая, с иголочки. Серая краска стальных стен я двери еще сохранила первозданную свежесть, лишь в двух-трех местах виднелись следы от выплюнутой табачной жвачки. Лампа была вделана в потолок и прикрыта массивным колпаком из армированного стекла. Вдоль одной стены стояла двухэтажная койка. Наверху, завернувшись в темно-серое одеяло, храпел какой-то человек. Поскольку мой сокамерник улегся спать так рано, от него не исходил запах виски или джина и, помимо всего прочего, он избрал себе верхнее место, было ясно, что это завсегдатай.

Я уселся на нижнюю постель. Они ощупали меня в поисках оружия, но карманов не выворачивали. Я достал сигарету и стал массировать распухшее колено. Боль распространилась до лодыжки. Виски, которым пропиталась верхняя часть пиджака, издавал отвратительный запах. Я подтянул вверх ткань и вдувал в нее дым от сигареты. Но дым, не задерживаясь, поднимался к светлому четырехугольнику из стекла на потолке. В тюрьме было очень тихо. Где-то, очень далеко, визгливо кричала женщина, но это было, по-видимому, в другом крыле здания. Здесь же было тихо, как в церкви.

Женщина кричала изо всех сил. Это был тонкий, высокий, какой-то ненатуральный звук, похожий на вой койотов в лунную ночь. Через некоторое время она замолчала.

Я выкурил две сигареты и бросил окурки в стоявший в углу унитаз. Сосед надо мной продолжал храпеть. Лицо его было накрыто. Был виден только клок влажных жирных волос, выглядывавших из-под края одеяла. Он лежал на животе и спал непробудным сном. Этот человек явно был крепкой породы.

Я сидел на койке с жестким тонким матрасом на стальных пружинах. На ней лежали два аккуратно сложенных одеяла. Неплохая тюрьма, действительно. Она располагалась на двенадцатом этаже нового здания ратуши. Милая ратуша, действительно. И милый городок, этот Бэй-Сити. Ведь живут же в нем люди, которые находят жизнь прелестной. Если бы я здесь жил, я бы, вероятно, придерживался того же мнения. Я смотрел бы на красивую синюю бухту, скалы, яхт-клуб, на тихие улицы со спокойными старыми погруженными в мечты домами, под тенистыми деревьями, и новыми домами с зелеными газонами и проволочными изгородями. Я знавал одну девушку, которая жила на Двадцать пятой улице.

Милая улица. Милая девушка. Я любил такой Бэй-Сити.

Эта девушка безусловно не задумывалась о кварталах бедноты, где в развалюхах-казармах жили негры и мексиканцы. И о портовых пивных, сгрудившихся на плоском берегу, к югу от скал, о провонявших потом танцульках, о лавочках, где курили марихуану, о жуликоватых лисьих мордах, спрятавшихся за развернутыми газетами в слишком тихих холлах гостиниц, о карманниках и сутенерах, о пьяных матросах и спекулянтах, о сводницах и проститутках.

Я подошел к двери камеры. В коридоре никого не было. Коридор был сумрачен и молчалив. Жизнь здесь не била ключом.

Посмотрел на часы. Девять пятьдесят четыре. Время идти домой, надевать домашние туфли и садиться за шахматы. Время для стакана славного прохладного напитка и долгой уютной трубки. Время положить ноги на стул, сидеть тихо и ни о чем не думать. Время, позевывая, полистать журнал. Время быть человеком – отцом семейства, хозяином своего дома, у которого нет никакого другого дела, кроме наслаждения ночным воздухом, кроме отдыха перед завтрашним трудовым днем.

Служащий в серо-синей тюремной форме шел вдоль камер, посматривая на номера. Он остановился перед моей камерой, отпер дверь и посмотрел на меня с тем жестким выражением, которое они здесь обязаны сохранять на лице всегда, всегда и всегда: «Я из полиции, дружок, Я парень крепкий. Смотри-ка, браток, а то мы тебя так отделаем, что забудешь, мужчина ты или баба. А ну-ка, выкладывай, браток, выкладывай всю правду, выкладывай, выкладывай, не забывай, что мы парни крепкие. Мы из полиции, а с такими бродягами, как ты, мы делаем, что захотим».

– Выходи, – сказал он.

Я вышел из камеры, он снова запер дверь и пальцем показал, куда идти дальше. Мы подошли к высокой стальной решетке, он отпер ее и опять запер за нами. Ключи весело позвякивали на большом стальном кольце. Спустя некоторое время мы прошли через стальную дверь, которая снаружи была выкрашена, как деревянная, а изнутри напоминала люк на военном корабле.

Дегамо стоял у шкафа и разговаривал с сержантом-писарем. Он повернулся ко мне и спросил:

– Ну, как дела?

– Хороши.

– Нравится вам наша новая тюрьма?

– Ваша тюрьма мне очень нравится.

– С вами хочет поговорить капитан Уэббер.

– Очень рад.

– Я вижу, у вас теперь нет других слов, кроме похвал.

– В настоящий момент нет, – подтвердил я, – здесь нет.

– Вы хромаете, бедняжка? Неужели споткнулись?

– Да, – сказал я. – Споткнулся о резиновую дубинку. Она подпрыгнула и укусила меня в левое колено.

– Какая жалость! – произнес Дегамо без всякого выражения. – Получите у писаря ваши вещи.

– Мои вещи при мне. У меня ничего не отбирали.

– Да? Это хорошо, – сказал он.

– Да, это хорошо, – подтвердил я. Писарь поднял голову, внимательно посмотрел на нас обоих и сказал:

– Надо было бы вам видеть Конни, его миниатюрный носик. Производит незабываемое впечатление. Он у него размазан по всему лицу, как сироп по вафле.

Дегамо спросил с отсутствующим видом:

– А что случилось? Он ввязался в драку?

– Не могу сказать, – ответил писарь. – Может быть, это та же самая дубинка подпрыгнула и укусила его.

– Для сержанта вы разговариваете чертовски много, – сказал Дегамо.

– Сержанты-писари всегда разговаривают слишком много, – ответил тот. – Видимо, по этой причине они и не дослуживаются до лейтенанта из следственного отдела!

– Видите, как мы здесь живем! – сказал Дегамо с иронией. – Как большая, счастливая, любящая семья!

– С сияющими улыбками на лицах, распростертыми объятиями и резиновыми дубинками в каждой руке. Дегамо резко отвернулся. Мы вышли в коридор.

Глава 27

Капитан Уэббер высунул свой острый загнутый нос из-за конторки, увидел меня и сказал:

– Садитесь.

Я сел на жесткий стул с подлокотниками и примостил свою левую ногу так, чтобы она не касалась твердого края сиденья. Это была большая чистая угловая комната. Дегамо в углу скрестил ноги, задумчиво потирал запястье и смотрел в окно. Уэббер продолжал:

– Вы сами вызвали неприятности, и вы их получили. Вы ехали со скоростью пятьдесят пять миль в час, в черте города, вы не подчинились приказу остановиться, хотя слышали звук сирены и видели красный стоп-сигнал. Когда вас остановили, вы позволили себе оскорбить полицейского и ударили его в лицо.

Я ничего не ответил. Уэббер взял спичку, сломал ее пополам и бросил через плечо.

– Или, может быть, вы скажете, что они, по обыкновению, лгут? – спросил он.

– Я не читал рапорта, – сказал я. – Может быть, я и ехал со скоростью 55 миль в черте города. Полицейская машина ждала перед домом, который я посетил. Когда я тронулся, она последовала за мной. Я сначала еще не знал, что это полицейская машина. Я не видел причин, почему меня надо преследовать, поэтому мне все это не понравилось. Вот я и постарался прибавить скорости. Но я лишь хотел добраться до освещенной части города.

Дегамо обратил взгляд на меня. Уэббер нетерпеливо прикусил губу.

– Ну, а после того, как вы поняли, что это полицейская машина, вы развернулись посреди квартала и снова пытались удрать. Правильно?

– Правильно, – ответил я. – Но дайте мне возможность говорить свободно, если хотите, чтобы я все объяснил.

– Свобода слова мне не мешает, – сказал Уэббер. – У меня слабость к свободе слова. Я заявил:

– Эти полицейские, которые меня поймали, поджидали меня перед домом, где живет жена Джорджа Талли. Они зашли к ней раньше, чем я. Джордж Талли был здесь, в Бэй-Сити, частным детективом. Я хотел с ним поговорить. Дегамо знает, о чем я хотел с ним говорить.

Дегамо вытащил из кармана спичку и начал спокойно ее жевать. Он кивнул без всякого выражения. Уэббер и не посмотрел на него.

Я сказал:

– Вы дурак, Дегамо. Что вы ни задумаете – все глупо, да и выполняете задуманное по-дурацки. Когда вы вчера потребовали у меня ответа перед домом Элмора, вы сходу начали грубить, хотя для грубости не было никаких оснований. Вы возбудили мое любопытство, хотя до этого у меня не было никакого интереса к Элмору. Вы даже проговорились о том, как мне удовлетворить свое любопытство, если дело покажется мне важным. Если вы хотели уберечь своих друзей, то вам надо было держать язык за зубами и ждать, не предприму ли я сам чего-нибудь. А сам бы я никогда ничего не стал предпринимать. Именно так вы могли бы избежать того, что теперь дело пошло полным ходом. Уэббер проворчал:

– Черт возьми, что здесь общего с вашим поведением в денадцатом квартале Уэстмор-стрит?

– Это связано с делом Элмора. Джордж Талли расследовал дело Элмора, пока его не засадили за решетку по обвинению в управлении машиной в состоянии опьянения!

– Дело Элмора вел не я, и оно меня не касается, – накинулся на меня Уэббер. – И я не знаю, кто первый всадил нож в грудь Юлия Цезаря. Не уклоняйтесь от темы, черт вас побери!

– А я и не уклоняюсь. Дегамо в курсе дела Элмора, только он не любит, чтобы об этом говорили. Даже ваши парни из патруля – и те в курсе дела.

Конни и Добс не имели других причин меня преследовать, кроме одной: я посетил жену человека, который расследовал дело Элмора! Когда они за мной погнались, у меня скорость была меньше двадцати пяти миль. Я попытался удрать, потому что с полным основанием предвидел, что они начнут меня избивать за то, что я там появился. И эту уверенность мне внушил Дегамо.

Уэббер быстро посмотрел на Дегамо. Синие глаза Дегамо безучастно разглядывали противоположную стену, Я продолжал:

– Я не ударял Конни по носу, пока он не вынудил меня угрозами пить виски и не ударил меня кулаком в живот, так что я облил весь пиджак. Не может быть, чтобы вы впервые слышали об этом трюке, капитан Уэббер!

Уэббер сломал вторую спичку. Откинувшись в кресле, он рассматривал свою узкую ладонь. Потом опять посмотрел на Дегамо:

– Что вы можете на это сказать?

– Черт возьми, – ответил Дегамо. – Эта ищейка попала на пару идиотов. Они глупо с ним пошутили – вот и все. А если он шуток не понимает...

– Значит, это вы послали Конни и Добса?

– Ну... я, – сказал Дегамо. – Я не знаю, к чему мы придем, если будем пускать к себе в город разных ищеек и позволять им ворошить старое дерьмо, лишь бы получить возможность выжать из пары старых идиотов приличный гонорар. Таких парней надо учить, и как следует!

– Значит, для вас это так выглядит? – спросил Уэббер.

– Вот именно, так и выглядит.

– Я размышляю, в чем нуждаются такие люди, как вы, – сказал Уэббер. – В данный момент, я полагаю, вы больше всего нуждаетесь в свежем воздухе.

Будьте добры, лейтенант Дегамо, отправляйтесь-ка прогуляться.

Лейтенант медленно открыл рот.

– Вы имеете в виду... чтобы я закрыл дверь с той стороны?

Уэббер внезапно быстро наклонился, его острый подбородок был похож сейчас на нос крейсера.

– Будьте так любезны!

Дегамо медленно встал, на его скулах появились красные пятна. Он положил на стол плашмя свою большую ладонь и посмотрел на Уэббера. Некоторое время царило тягостное молчание. Потом он сказал:

– Ладно, капитан. Но вы ставите не на ту карту! Уэббер не ответил. Он подождал, пока за Дегамо закрылась дверь, потом сказал:

– Вы полагаете, что сумеете связать дело Элмора полуторагодичной давности с убийством Лэвери? Или вы просто пытаетесь увести нас в сторону, хотя сами уверены в виновности жены Кингсли?

– Это дело было связано с Лэвери еще до того, как его пристрелили. Но, может быть, и не очень крепко, да и плохим узлом. Но при всех условиях связано настолько, что мне было над чем задуматься.

– Я несколько основательнее занялся этим делом, чем вы полагаете,сказал Уэббер холодно. – Хотя лично я не имею никакого отношения к делу о смерти миссис Элмор. Тогда я еще не был начальником следственного отдела.

Если вы вчера утром и не были еще знакомы с Элмором, то за это время, должно быть, немало о нем узнали.

Я подробно рассказал ему все, что слышал, как от мисс Фромсет, так и от Грейсонов.

– Итак, по вашей теории получается, что Лэвери шантажировал доктора? – спросил он, когда я закончил. – И что это как-то связано с его убийством?

– Это не теория. Это не более как версия. Но с моей стороны было бы упущением пройти мимо такой версии. Отношения между Элмором и Лэвери могли зайти далеко и стать опасными, а могли быть просто соседскими и весьма поверхностными. Я же не знаю, может быть, они вообще ни разу ни говорили друг с другом. Но если в деле Элмора все чисто, то почему он так остро настроен против всякого, кто проявляет к нему интерес? Может быть, арест Талли, когда он расследовал это дело, – чистая случайность. Может быть, случайность, что Лэвери застрелили до того, как мне удалось поговорить с ним вторично. Но то, что двое ваших людей сегодня охраняли дом Талли, готовые задержать меня, если я там появлюсь, – это уже не случайность!

– Это я признаю, – сказал Уэббер. – И не считаю этот вопрос исчерпанным.

Желаете предъявить обвинение?

– Жизнь слишком коротка, чтобы имело смысл предъявлять обвинения полиции.

– Тогда забудем об этом, – сказал он, – и приобщим к нашему жизненному опыту. Поскольку, как я установил, вас даже не зарегистрировали в тюремной книге, вы можете в любой момент ехать домой. И будь я на вашем месте, я бы предоставил капитану Уэбберу заниматься делом об убийстве Лэвери, а также связью между этим убийством в делом Элмора.

– Тогда, может быть, и связью между этим убийством и некой женщиной по имени Мюриэль Чесс, которую выудили из озера Маленького фавна?

Он высоко поднял брови.

– Что вы хотите этим сказать?

– Лишь то, что вы, возможно, слышали о ней под другим именем. Если предположить, что вы ее знаете, то тогда под именем Милдред Хэвиленд, медсестры доктора Элмора. Это Милдред в известную вам ночь уложила в постель миссис Элмор, а позднее – ту нашли мертвой в гараже. И если в этой внезапной смерти было что-то нечисто, то медсестра должна была бы знать об этом. А потом ее либо подкупили, либо припугнули, и она уехала из города.

Уэббер взял две спички и сломал их. Его маленькие серьезные глаза были неотрывно устремлены на мое лицо. Он ничего не сказал.

– И это тот пункт, – продолжал я, – где мы действительно сталкиваемся с причинной связью, единственной, которую я во всей картине вижу четко.

Милдред Хэвиленд встретила в Риверсайде в одном кафе человека по имени Билл Чесс. У нее были веские причины выйти за него замуж и поселиться в горах, у озера Маленького фавна. Однако это озеро – владение человека, чья жена имела интимные отношения с Лэвери, который, со своей стороны, нашел труп Флоренс Элмор. Одно это уже можно назвать совпадением, причем не случайным. Может быть, оно и случайное, но в этом есть зацепка. А все остальное лишь отсюда исходит.

Уэббер встал и подошел к холодильнику. Он дважды заполнил бумажный стаканчик водой и выпил обе порции. Потом задумчиво смял стаканчик в руке, скрутил из него шарик и бросил в металлическую корзинку для мусора. Подошел к окну и посмотрел на бухту. В порту горели огни... Он медленно вернулся, сел за стол и провел рукой по лицу. Было ясно, что он принимает какое-то решение. Он медленно произнес:

– И все-таки я не могу понять, какой смысл связывать все это со старой историей полуторагодичной давности.

– Что ж, я согласен, – сказал я. – Большое спасибо, что вы уделили мне столько времени. – Я встал, собираясь уйти.