1

«Фей Цуй», 300 каратов

Когда позвонил Фиалка Макги, я курил свою трубочку и строил рожи собственной фамилии, крупными буквами выведенной на стекле с той стороны ведущей в контору двери. Я сидел тут и курил уже неделю – работы не было.

– Как дела у сыщиков? Процветаем? – спросил Фиалка. Он служит в конторе у шерифа, в отделе расследования убийств. – Не хочешь малость размяться? Тут нужен человек, то ли телохранитель, то ли еще что.

– За доллары – что угодно, – сказал я. – Кроме убийства. За это я беру три пятьсот.

– И эту работу тоже делаешь чистенько, держу пари. Ладно, пиши.

Он продиктовал мне имя, адрес и телефон. Некий Линдли Пол, живет в Кастелламаре, ведет светскую жизнь, ходит повсюду, только не на работу, живет один со слугой-японцем, ездит на очень большой машине. Шерифское управление ничего предосудительного за ним не знает, кроме не в меру бурной жизни.

Кастелламаре – это в черте города, но похоже уже на загород: несколько дюжин домов самой разной формы и размера висят, прицепившись краешком к склону горы, так что кажется, чихни хорошенько, и все они посыплются вниз, на пляжные павильоны. На тротуаре у поворота шоссе было открытое кафе, а за ним – бетонная арка – пешеходный мостик, за которым начинались белые каменные ступеньки лестницы, как по линейке поднимавшейся прямо вверх по склону горы. Квайнонел-авеню, как сказал мне по телефону мистер Линдли Пол, будет третья улица, пересекающая лестницу, если меня не затруднит прийти к нему пешком. Он объяснил, что так легче будет отыскать его дом, потому что улицы на склоне горы образуют чрезвычайно интересный, но слишком запутанный лабиринт, чтобы найти в нем что-нибудь с первого раза. Некоторые его знакомые блуждали там по нескольку часов, продвигаясь вперед не больше, чем извивающийся на крючке червяк.

Так что я оставил свой старый синий «крайслер» внизу и отправился вверх по лестнице. Вечер был чудесный, внизу на воде играли солнечные блики. Но когда я, наконец, шагнул на последнюю ступеньку, нигде уже ничего не играло. Я сел на камень и долго, дожидаясь, пока мой пульс замедлится до какого-нибудь трехзначного числа ударов в минуту, растирал икры, потом отлепил от спины рубашку и направился к единственному заметному отсюда дому.

Дом смотрелся вполне прилично, но все же не так, чтобы предположить у его хозяев действительно серьезные деньги. Ведущая к передней двери железная лестница потускнела от соли; гараж был под домом. Там стояло длинное черное блестящее сооружение, больше похожее на военный корабль, чем на автомобиль: огромный обтекаемый корпус, капот, которого хватило бы на добрых три машины, а позади радиатора – длинный, как у койота, хвост. Судя по виду, эта игрушка стоила дороже, чем сам дом.

Человек, открывший дверь, к которой вела железная лестница, был одет в белый фланелевый костюм, украшенный небрежно заправленным под воротник фиолетовым сатиновым шарфом. У него была загорелая нежная шея – такая могла бы быть у очень сильной женщины, – прозрачные, как аквамарин, бледные голубовато-зеленые глаза, тяжеловатые, но правильные и очень красивые черты лица; над гладким загорелым лбом тремя аккуратными волнами уложены густые белокурые волосы. Ростом он был, наверное, на дюйм повыше меня – значит, шесть футов один дюйм, и выглядел именно так, как должен выглядеть тип, который носит белые фланелевые костюмы с фиолетовыми сатиновыми шарфами под воротником.

Он прочистил горло и, глядя поверх моего левого плеча, произнес:

– Да?

– Я человек, за которым вы посылали. По рекомендации Фиалки Макги.

– Фиалки? Что за прелесть! Редкое прозвище. Позвольте, вас зовут...

Он запнулся, припоминая. Я дал ему как следует поработать мозгами, пока он не решил снова прочистить горло и не перевел глаза к некоему предмету, расположенному где-то в десятке миль за моим правым плечом.

– Далмас, – сказал я. – Сегодня после обеда я еще не успел сменить фамилию.

– О, заходите, мистер Далмас. Надеюсь, вы извините меня. У прислуги сегодня вечером выходной. Так что я...

Он закрыл за мной дверь с извиняющимся видом, словно эта работа могла его унизить.

Мы стояли на балконе, с трех сторон окружавшем расположенную на три ступеньки ниже большую гостиную. Затем спустились туда, и Линдли Пол движением бровей указал мне на розовый стул, на который я осторожно опустился, надеясь, что не очень сильно его запачкаю.

Комната была из тех, в которой восседают на полу на подушках, скрестив ноги и потягивая через сахарные трубочки абсент; в которых разговаривают, извлекая звуки из самой глубины глотки. Вдоль всех стен расположились книжные полки, и повсюду стояли какие-то угловатые скульптуры из глазированной глины. Тут были уютные маленькие диванчики и разбросанные там и сям куски вышитого шелка, на которых стояли лампы, вазы и еще что-то. Еще был большой рояль розового дерева и очень высокая напольная ваза с одной-единственной желтой розой. Под вазу был подставлен персикового цвета китайский коврик, такой пушистый, что в его ворсе могла бы спрятаться дюжина крыс.

Линдли Пол прислонился к изгибу рояля, и, не предложив мне, закурил сигарету. Чтобы выпустить дым к высокому потолку, он откинул голову, и шея его более чем когда-либо стала похожа на женскую.

– Дело-то, в общем, совсем простое, – небрежно сказал он. – Наверное, и не стоило вас беспокоить. Просто я подумал, что мне не помешает маленький эскорт. Вы должны пообещать, что не станете палить из пистолетов или делать еще что-нибудь в этом духе. Вы ведь носите при себе оружие?

– О да, – ответил я. – Конечно.

Я разглядывал ямку у него на подбородке. В ней вполне можно было потерять пару мраморных шариков, которыми играют мальчишки.

– Так вот, мне, понимаете ли, не хотелось бы, чтобы вы его применяли. И, пожалуйста, никаких других фокусов тоже. Мне просто надо встретиться с людьми и кое-что у них купить. А для этого мне придется взять с собой немного денег наличными.

– Сколько денег и для чего? – спросил я, поднося свою собственную спичку к своей собственной сигарете.

– Но, право же... – это было сказано с самой милой улыбкой, но мне очень хотелось врезать по этой улыбке кулаком – ей-богу, я бы почувствовал себя лучше. Мне решительно не нравился этот человек.

– Это сугубо конфиденциальное дело, которое я должен исполнить по поручению моего друга. И я отнюдь не намерен вдаваться в детали, – сказал он.

– И я вам нужен просто для того, чтобы держать вашу шляпу, – предположил я.

Рука его дрогнула, и на белоснежный отворот пиджака упал кусочек пепла. Это его рассердило. Он нахмурившись глянул вниз, а затем, тоном султана, отдающего распоряжение послать шелковый шнурок наскучившей ему леди из обширного гарема, ласково сказал:

– Надеюсь, вы не станете настаивать и совать свой нос в то, что вас не касается?

– Надежды юношей питают, – ответил я.

Несколько минут Линдли смотрел на меня молча.

– Мне дьявольски хочется дать вам по носу, – наконец сказал он.

– Вот это уже лучше. Правда, чтобы дать мне по носу, вам пришлось бы довольно долго набирать форму, но воодушевление ваше мне нравится. А теперь давайте к делу.

В голосе его все еще звучала обида:

– Я просил прислать мне телохранителя, – сказал он сухо. – Если бы мне был нужен личный секретарь, я и то не стал бы вводить его в курс всех своих дел.

– Он и так знал бы все ваши дела, если бы работал у вас постоянно. Он бы знал их наизусть и в мельчайших подробностях. Но я на это не претендую – вы наняли меня на день. Но тут вам все равно придется сказать мне, в чем суть этого дела. Шантаж?

Помолчав довольно долго, он проговорил:

– Нет. Это жадеитовое ожерелье «Фей Цуй», стоимостью по меньшей мере в семьдесят пять тысяч долларов. Вы когда-нибудь слыхали о жадеите «Фей Цуй»?

– Нет.

– Ну что ж, выпьем по капельке бренди, и я вам расскажу. Да, по капельке бренди.

Не шевеля ни мускулом выше талии, он отошел от рояля походкой профессионального танцора. Я вынул изо рта сигарету, понюхал воздух и решил, что пахнет сандаловым деревом. Линдли Пол вернулся с очень милой на вид бутылочкой и двумя хрустальными наперстками для дегустации ароматов. В каждый наперсток он плеснул по чайной ложке бренди и один из них протянул мне.

Я проглотил его в ползахода и стал ждать, пока он кончит перекатывать языком свою чайную ложку и, наконец, заговорит. Ждать мне пришлось долго.

Наконец, довольно любезным тоном он начал свой рассказ:

– "Фей Цуй" – единственный действительно ценный вид жадеита. Все прочие ценятся главным образом за работу. «Фей Цуй» драгоценен сам по себе. Месторождения его очень редки и все, по крайней мере, известные на сегодняшний день, полностью выработаны много веков назад. Ожерелье из такого жадеита было у одной моей приятельницы. Пятьдесят одна резная бусина в форме мандаринов, камни примерно по шесть каратов каждый, изумительно подобранные друг к другу. Некоторое время назад ее ограбили прямо на улице. Взяли только ожерелье и предупредили нас – я тогда сопровождал эту леди, и это одна из причин, почему я теперь беру на себя риск вручить выкуп, – предупредили, чтобы мы не обращались ни в полицию, ни в страховую компанию, а ждали телефонного звонка. Несколько дней назад звонок состоялся, была назначена цена – десять тысяч долларов, и время – сегодня в одиннадцать. Места я пока еще не знаю. Но это должно быть где-то здесь, рядом, где-нибудь возле Палисадов.

Я заглянул в свой пустой стакан-наперсток и выразительно потряс его. Он капнул туда еще бренди. Отправив эту порцию вслед за первой, я закурил вторую сигарету – на сей раз из его пачки, дивную «Вирджиния Стрейт Кат» с его монограммой.

– Ювелирный рэкет, – сказал я. – Выкуп за драгоценности. Но организация у них, должно быть, поставлена хорошо, в противном случае, они не знали бы, когда и где проворачивать свою работу. Действительно ценные вещи носят редко, да и то в половине случаев это подделки. Жадеит трудно подделать?

– Сам камень – нет, – ответил Линдли Пол, – но подделать резьбу – на это ушла бы целая жизнь.

– Значит, они не могут продать его на сторону – разве что за сотую долю настоящей цены. Выходит, выкуп – единственный доход шайки. Ну что же, я бы сказал, что им есть резон играть с нами по правилам. Только проблемой телохранителя вы занялись поздновато, мистер Пол. Откуда вы знаете, что они не станут возражать против телохранителя?

– Ничего я не знаю, – проговорил он вяло. – Но я же не герой. Среди ночи в незнакомом месте мне приятнее иметь компанию. Не выйдет – так не выйдет. Я было думал отправиться один, но потом решил, почему бы не спрятать на заднем сиденье машины еще кого-нибудь – просто так, на всякий случай?

– На случай, если они возьмут ваши деньги и дадут вам взамен пустой бумажный сверток? Но как я смогу им помешать? Если я выскочу из машины и открою стрельбу, если это действительно бумажный сверток, то вы про свой жадеит просто никогда больше не услышите. Тем более, что ребята, которые имеют с вами дело, – простые исполнители, и скорее всего, о том, кто стоит за их шайкой, ничего не знают. А если я буду сидеть спрятавшись, они смоются до того, как вы выясните, пустой у вас сверток или нет. Да они могут вам вообще ничего не дать. Скажут, что получите все по почте после того, как они проверят, не помечены ли деньги. Кстати, они помечены?

– Боже мой, конечно нет!

– Ну и зря, – проворчал я. – Их сейчас можно пометить так, что пометки будет видно только под микроскопом и при черном свете. Но для этого, разумеется, нужна специальная техника, а значит, и полиция. О'кей. Рискнем. Моя роль обойдется вам в пятьдесят монет. Лучше дайте их мне сейчас, на случай, если мы не вернемся. Мне приятно ощущать в кармане деньги.

Его широкое, красивое лицо заметно побледнело и заблестело от испарины. Он быстро сказал:

– Давайте выпьем еще.

На сей раз он налил нам по настоящему глотку.

Потом мы сидели и ждали звонка. Я получил свои пятьдесят монет и с нежностью перебирал их в кармане.

Телефон звонил четырежды, и, судя по голосу Линдли, все это были женщины. Звонок, которого мы ждали, раздался только в десять сорок.

2

Я теряю клиента

Я вел машину. Точнее, я держался за руль большой черной машины, которая ехала сама. На мне были спортивного покроя светлое пальто и шляпа из гардероба Линдли Пола. В кармане у меня лежали десять тысяч долларов сотенными бумажками. Пол сидел сзади, держа в кармане отделанный серебром и похожий на игрушечный люгер. Я очень надеялся, что он представляет себе, как с ним обращаться. Господи, до чего же мне все это не нравилось!

Встреча была назначена в ложбине у начала Чистейшего Каньона, минутах в пятнадцати езды от дома. Пол заявил, что отлично знает эти места и без труда найдет дорогу.

Мы катились вниз по склону, описывая восьмерки и петли, как на «американских горках» в парке аттракционов, пока у меня не закружилась голова. Внезапно наш автомобиль оказался на шоссе. Огни мчащихся мимо машин в обе стороны, сколько хватало глаз, образовывали сплошную белую полосу. Это было время грузовиков дальних рейсов.

Проехав заправочную станцию на Закатном Бульваре, мы свернули от моря. Вокруг нас сразу сомкнулась тишина, напоенная слабым запахом водорослей-ламинарий и стекавшим с темных склонов гор очень сильным запахом дикого шалфея. Время от времени с гребня какого-нибудь холма слабым желтым светом нам подмигивало далекое одинокое окошко. Машина с тихим ворчанием проносилась мимо всей этой красоты, и ослепительно-белый свет ее фар на мгновение скрывал холмы из виду. Луна в первой четверти уже опускалась к горизонту, и клочья холодного серого тумана гнали ее по небу все ниже.

– Вон там – клуб Бель-Эйр-Бич, – сказал Пол. – Следующий каньон будет Лас-Пульгас, а за ним – Чистейший. На ближайшем перевале надо повернуть.

Говорил он напряженным шепотом, в котором не осталось ничего от медного звона Парк-авеню недавних часов нашего первого знакомства.

– Спрячьте голову, – рявкнул я, не оборачиваясь. – За нами могут наблюдать всю дорогу. Эта машина не может не броситься в глаза, так же как полосатые гетры на пикнике в Айове.

Наш автомобиль, тихо урча, мчался вперед, пока на вершине следующего холма Пол, наклонившись вперед, не шепнул мне:

– Тут направо.

Я повернул черный автомобиль на широкий бульвар, так и не превратившийся в транспортную артерию. Между камнями мостовой густо проросла трава. Черные основания так и не поставленных фонарных столбов торчали над потрескавшимся тротуаром. Мелкий кустарник, покрывавший вольно раскинувшиеся вокруг пустынные склоны, придвинулся вплотную к мостовой. Сквозь стрекот цикад я слышал пение древесных лягушек – настолько бесшумно шла машина.

В стороне от дороги темной глыбой промелькнул дом. Похоже, что хозяева там улеглись вместе с курами. Потом мостовая внезапно оборвалась, и мы скользнули вниз по грунтовой дороге на грунтовую террасу, а оттуда снова вниз по склону. Внизу, поперек грунтовой дороги, стояло что-то вроде баррикады из покрашенных белой масляной краской щитов размером четыре на четыре фута.

Позади меня раздался шорох: Пол приподнял голову над сиденьем и со вздохом шепнул:

– Это здесь. Вам придется выйти, разобрать баррикаду и проехать дальше, вниз, в ложбину. Наверное, они устроили баррикаду для того, чтобы мы не могли слишком быстро выехать назад – с этой машиной в узкую дырку не проедешь. Они хотят выиграть время, чтобы оторваться от нас.

– Заткнитесь и не высовывайтесь, по крайней мере до того момента, пока не услышите, как я закричу «Караул», – сказал я, выключил и без того почти бесшумный мотор и замер, прислушиваясь. Пение цикад и древесных лягушек стало громче. Больше я ничего не слышал. Поблизости никто не двигался – иначе цикады бы умолкли. Я потрогал подмышкой холодную рукоятку револьвера, открыл дверцу и, ступив на твердую глинистую почву, постоял так с минуту. Кругом все заросло сплошным кустарником. Его хватило бы, чтобы спрятать в нем целую армию. Пахло шалфеем. Я зашагал к баррикаде.

Может быть, это была просто проверка – посмотреть, будет ли Пол делать все, как ему велено.

Я вытянул руки – приходилось занять обе, – приподнял один из белых щитов и начал оттаскивать его в сторону. Это была не проверка. Из-за куста всего в десяти-пятнадцати футах от дороги прямо мне в лицо ударил ослепительный луч самого большого в мире фонаря.

Высокий, тонкий негритянский голос пропищал из темноты позади луча:

– Двое из нас с дробовиками. Давай грабли кверху и без шуток. Рисковать не будем.

Я не отвечал. Какое-то время я просто стоял, держа на весу тяжелый щит. Со стороны Пола и машины не было слышно ни звука. Потом мои мускулы вдруг ощутили тяжесть шестнадцати квадратных футов досок, мозг скомандовал: «Бросай!», и я опустил щит на землю. Медленно-медленно я поднял руки в воздух. В луче фонаря я чувствовал себя мухой, которую прикололи булавкой к белому листу. В голове моей не было ни одной мысли, кроме, может быть, туманного несформулированного вопроса: неужели не было более разумного способа приняться за это дело?

– Во, отлично, – сказал тонкий, высокий, слегка подвывающий голос. – Во, так и постой, пока я тебя маленько ощупаю.

Этот голос пробуждал в моем мозгу смутный отзвук. Впрочем, отзвук еще ничего не значил. Память моя отзывалась эхом на слишком многие голоса и лица. Интересно, что сейчас делает Пол? Тоненькая угловатая фигура мелькнула в конусе света и тут же снова растворилась во мраке, превратившись в еле слышный шорох где-то сбоку. Потом шорох раздался у меня за спиной. Я стоял все так же, вытянув руки над головой и моргая под лучом фонаря.

Спиной я почувствовал легкие пальцы, затем твердое дуло пистолета. Полузабытый голос произнес:

– Потерпи, дорогой, сейчас будет немножко больно.

Я услышал глупое хихиканье, свистящий взмах, и вслед за этим у меня в голове вспыхнула слепящая белая молния. Я рухнул на баррикаду, вцепился в нее и заорал. Правой рукой я тщетно пытался найти левую подмышку.

Во второй раз свистящего звука я не расслышал. Я только увидел, как белая молния становится все ярче и растет, и вот уже на стене не осталось ничего, кроме жесткого, причиняющего адскую боль белого света. Потом белизна сменилась чернотой, в которой, извиваясь как микроб под микроскопом, мелькало что-то красное. Потом исчезло и оно, оставив лишь тьму и пустоту и ощущение свободного падения куда-то.

Очнувшись, я сквозь какую-то ватную пелену долго глядел на далекую звезду и слушал разговор двух гномов, сидевших в большой черной шляпе:

– Лу Лид.

– Что это такое?

– Лу Лид.

– Кто такой Лу Лид?

– Черномазый гангстер! Ты его однажды мельком видел в мэрии, там его допрашивали с пристрастием.

– А... да... Лу Лид.

Я перевернулся и, вцепившись пальцами в землю, с трудом поднялся на одно колено. Вокруг никого не было, так что я не стеснялся громко стонать. Приходя в себя, я вслух разговаривал сам с собой. Упираясь ладонями в землю, я нашел положение равновесия и прислушался: ни звука. Я тихонько поднял руки – к коже прилипли сухие колючки и густой липкий сок пурпурного шалфея, из которого дикие пчелы получают так много меду.

Мед такой сладкий. Слишком, слишком сладкий, и слишком тяжел для желудка. Меня стошнило.

Время шло, и я потихоньку собирал свой распавшийся на части организм. Ничего, кроме звона в собственных ушах, я по-прежнему не слышал. Очень осторожно, как дряхлый старик вылезает из горячей ванны, я поднялся на ноги. Ноги мои до щиколоток были как деревянные, а выше – как резиновые. Покачнувшись и преодолевая тошноту, я вытер со лба холодный пот и пощупал затылок. Он был мягкий и сочный, как помятый спелый персик. Когда я до него дотронулся, боль прострелила меня насквозь – до коленок. Я свежо и реально ощутил сумму всей боли, какую испытывал в своей жизни, начиная с того раза, когда мне впервые, в первом классе начальной школы, дали коленкой под зад.

Наконец, глаза мои достаточно прояснились, чтобы различить очертания поросшей по краям кустарником неглубокой котловины и едва заметную в свете заходящего месяца полоску взбегавшей наверх грунтовой дороги. Потом я заметил машину. Она стояла совсем рядом, в каких-нибудь двадцати футах от меня. Это была машина Линдли Пола, с потушенными фарами. Я заковылял к ней, инстинктивно сунув руку за пистолетом под мышку. Разумеется, его там не было. Этот парень, чей голос с подвываниями кого-то мне напоминал, должен был об этом позаботиться. Но авторучка-фонарик оказалась на месте. Я выудил ее из кармана, открыл заднюю дверцу машины и посветил внутрь.

Там не оказалось ничего: ни крови, ни разорванной обивки, ни трещин на стекле, ни осколков, ни трупов. Одним словом, на поле боя похоже не было. Машина была просто пуста. Ключи висели на приборном щитке. Ее пригнали сюда вниз и бросили. Я направил тоненький луч своего фонарика на землю и, водя им из стороны в сторону, потихоньку двинулся вокруг машины. Я должен был найти его. Он не мог не быть где-то рядом, раз машина была здесь.

Вдруг в холодной тишине над краем котловины послышалось урчание мотора. Мой фонарик погас, и тут же над косматым кустарником вспыхнули другие огни – две яркие фары дальнего света. Я упал на землю и быстро заполз за капот автомобиля.

Свет фар скользнул по грунтовой дороге в котловину и стал ярче. Теперь мне был хорошо слышен глуховатый стук маленького мотора.

На полдороге вниз машина остановилась. Звякнула подвижная фара у ветрового стекла, луч света от нее описал дугу, опустился и замер, освещая что-то, чего мне не было видно. Снова звякнула фара, и маленький автомобиль медленно покатился дальше вниз, в котловину.

Проехав немного по дну котловины, машина слегка повернула, так что черный корпус автомобиля Линдли Пола заблестел под светом фар. Я закусил верхнюю губу и не замечал этого до тех пор, пока не ощутил вкуса крови.

Машина еще раз повернула, и внезапно фары потухли. Заглох и мотор. Ночь вдруг снова стала огромной, черной, пустой и безмолвной. Нигде ничего – ни звука, ни движения, только цикады и древесные лягушки, которые не умолкали ни на минуту, но я их не слышал. Потом лязгнула защелка дверцы, по земле прошелестели легкие, быстрые шаги, и поток света, словно меч, отсек мою голову от темной массы автомобиля.

И тут раздался смех. Девичий смех – звонкий, тугой, как струна мандолины. А белая полоса света перескочила под машину – на мои ноги.

Девичий голос резко произнес:

– Эй, вы. Выходите-ка оттуда! Все, что в руках, – бросить к чертям поганым, и руки вверх! Вы у меня на мушке.

Я не пошевелился.

Звонкий голос снова вонзился мне в уши:

– Слушайте, мистер, для ваших стройных ног у меня тут три раза по девять грамм, а если не поможет, то еще семь – для вашего брюха, и запасные обоймы – а перезаряжаю я быстро – опомниться не успеете. Выходите, нет?

– Брось игрушку! – заревел я на нее. – Или я сейчас вышибу ее у тебя из рук.

Голос мой звучал как чужой – какой-то незнакомый мне хриплый бас.

– О, какой темпераментный джентльмен! – ее голос на мгновение дрогнул, но тотчас зазвенел по-прежнему твердо. – Ну, выходите? Считаю до трех. Смотрите, какое я вам даю преимущество – у вас есть двенадцать толстых больших цилиндров, чтобы спрятаться, – а может, в ней все шестнадцать? Правда, ноги спрятать некуда, и им будет больно. Поврежденную щиколотку люди, случается, лечат годами и не всегда успешно...

Я выпрямился и взглянул прямо в ее фонарь.

– Угу. Я тоже слишком много разговариваю, когда трушу, – сказал я.

– Не двигаться! Не двигаться больше ни шагу! Вы кто?

– Говенный сыщик – то бишь, для вас – никуда не годный частный детектив. Но вам какая разница?

Я двинулся к ней вокруг машины. Она не выстрелила. В шести футах от нее я остановился.

– Стойте! Не подходите! – яростно выпалила она после того, как я остановился.

– Ну разумеется. А что это вы там разглядывали на спуске вашей вращающейся фарой?

– Там человек.

– Раненый?

– Боюсь, что мертвый, – ответила она просто. – Да вы сами, похоже, полумертвый.

– Меня стукнули по голове, – объяснил я. – После этого у меня всегда синяки под глазами.

– Милый юмор, – сказала она. – Как у служителя в морге.

– Давайте-ка взглянем на него, – грубовато перебил я. – Можете идти за мной с вашим пугачом, если с ним вы чувствуете себя увереннее.

– Я и так чувствую себя уверенно как никогда, – сердито огрызнулась она и повернулась ко мне спиной.

Я обошел маленькую машину, на которой она приехала. Обыкновенный автомобильчик, чистенький, ухоженный, блестевший в слабом отсвете заходящего месяца. За спиной я услышал ее шаги, но не обратил на них никакого внимания. Поднявшись примерно до середины склона, я в нескольких футах от дороги заметил человеческую ногу.

Я посветил лежащему фонариком прямо в лицо, то же самое сделала и девушка, и я увидел его всего. Он лежал под кустом, распластавшись на спине, в той самой позе – «мешок тряпок», – которая не оставляет сомнений, означая всегда одно и то же.

Девушка молчала, держась поодаль от меня и тяжело дыша. Но фонарь она держала твердо, как закаленный ветеран отдела по расследованию убийств.

Одна рука покойника была отброшена в сторону и так и застыла со скрюченными пальцами в каком-то хватательном жесте. Другая лежала под спиной, а пальто было перекручено так, словно труп сбросили сверху, и он катился до этого куста по склону. Густые белокурые волосы слиплись от глянцевито черневшей под луной, как сапожная вакса, крови, и на лице тоже была, смешанная с грязью и серой пылью, кровь. Шляпы его я не видел.

И вот тут-то я чудом избежал своей пули. До самого последнего мгновения я и не вспоминал о лежащем у меня в кармане свертке с деньгами. А теперь эта мысль внезапно пронеслась у меня в мозгу и прямо-таки ударила меня по лбу, так что я, не раздумывая, быстро сунул руку в карман. Со стороны это должно было выглядеть именно так, как выглядит быстрый рывок руки за пистолетом.

В кармане было пусто. Я вытащил руку и оглянулся на девушку.

– Мистер, – с трудом выдохнула она, – если бы я не составила себе мнения о вашей физиономии...

– У меня в кармане было десять кусков, – сказал я. – Деньги вот этого типа. Я должен был расплатиться вместо него. Выкуп. Я только сейчас вспомнил про эти десять тысяч. У вас самая восхитительная нервная система, какая только может быть у женщины. Я не убивал его.

– Я и не думала, что вы его убили, – сказала она. – Кто-то должен был здорово его ненавидеть, чтобы так размозжить ему голову – почти пополам.

– Я был с ним знаком недостаточно долго, чтобы возненавидеть, – сказал я. – Посветите-ка еще раз.

Я опустился на колени и принялся обшаривать его карманы, стараясь не слишком нарушить положение его тела. В карманах была серебряная мелочь, несколько мелких купюр, ключи в узорном кожаном кошельке, обычный бумажник с обычным окошечком для водительских прав и обычными, засунутыми под права страховыми карточками. Денег в бумажнике не было. Интересно, почему они не потрудились обыскать его как следует? Наверное, увидели фары и ударились в панику. Иначе они вытащили бы все, даже подкладку от пальто оторвали бы. Я рассматривал в луче ее фонарика кучу мелочей: два тонких носовых платка, хрустящих и белых, как сухой снег, полдюжины бумажных спичечных книжечек из шикарных ночных заведений, массивный серебряный портсигар, тяжелый, как кирпич, и полный его импортных сигарет с монограммой; еще один портсигар – китайский шелк на черепаховой рамке, с каждой стороны вышит извивающийся дракон. Я открыл его; внутри, прижатые резинкой, лежали три длинные папиросы – русские, с полым мундштуком. Я вытащил одну. На ощупь она была сухая и очень старая.

– Может быть, для леди, – сказал я. – Сам-то он курил другие.

– А может, это вроде талисмана, – дыша мне сзади в шею, произнесла девушка. – Я знала одного парня, который курил такие же. Можно взглянуть?

Я протянул ей портсигар, и она светила на него фонариком, пока я сердито не крикнул ей, чтобы светила вниз. Впрочем, ничего интересного я больше не нашел. Захлопнув портсигар, она вернула его мне, и я сунул его Полу в нагрудный карман.

– Все, – сказал я. – Спасибо. Тот, кто его пристукнул, не убрал за собой, потому что боялся оставаться на месте.

Я поднялся, небрежно отряхнул колени и быстро выбил у нее из руки пистолет.

Она вскрикнула:

– А, проклятье! Зачем же так грубо?

– Ничего, – сказал я, подбирая пистолет. – Кто вы и как очутились среди ночи в этом месте?

Она сделала вид, что у нее ужасно болит ушибленная мною рука, поднесла к ней фонарик и пристально разглядывала.

– А я ведь отнеслась к вам по-человечески, скажете, нет? – проговорила она жалобно. – Я умираю от любопытства и от страха, но разве я задала вам хоть один вопрос, а?

– Вы были просто изумительны, – сказал я. – Но я влип в такую ситуацию, в которой нежелательно больше хлопать ушами. Кто вы? И вырубите этот фонарь. Свет нам больше ни к чему.

Она погасила фонарик, и окружившая нас сразу темнота стала постепенно светлеть, позволяя различить очертания кустов, распластанное на земле мертвое тело и слабое зарево на юго-востоке, там, где должна была быть Санта-Моника.

– Меня зовут Кэрол Прайд, – сказала она. – Я живу в Санта-Монике. Я пытаюсь делать рассказы и очерки для одного газетного синдиката. Иногда мне не спится по ночам – тогда я беру машину и катаюсь, просто так еду куда глаза глядят. Все эти места я знаю наизусть. Я заметила внизу луч вашего фонарика и подумала, что для влюбленной парочки сегодня холодновато; к тому же, зачем парочке фонарик?

– Не знаю, – сказал я. – Мне он никогда не был нужен. Значит, у вас с собой есть и запасные обоймы? А разрешение на этот пистолет у вас есть?

Я взвесил пистолетик на ладони. Насколько можно судить в темноте, это был двадцатипятикалиберный кольт. Для такого маленького пистолета весил он порядочно. Немало хороших людей отправилось в лучший мир при непосредственном участии и помощи двадцатипятикалиберного кольта.