Я почесал ухо, хотя оно вовсе не чесалось. Сейчас почти ничего нельзя было прочесть на ее лице, кроме разве того, что она как бы разговаривала сама с собой. Я был чем-то абстрактным, и мой голос был почти что ее собственным внутренним голосом.
      Потом на меня снизошло одно из странных - и зачастую обманчивых озарений.
      - Послушайте, - сказал я, - а среди вашего окружения нет ли человека, который производит на вас то же впечатление? Больше, чем все остальные?
      Она испуганно осмотрелась по сторонам. И я вместе с ней. Комната была пуста - никто не прятался под стулом и не подглядывал в дверь или окно.
      - Почему я должна говорить вам? - выдохнула она.
      - Вы не должны. Вы поступите как захотите.
      - Вы обещаете никому не говорить - никому на свете, даже миссис Мердок?
      - Ей в последнюю очередь, - сказал я. - Обещаю.
      Она открыла рот, и на лице ее появилось подобие робкой доверительной улыбки... и потом что-то не получилось.
      Слова застряли у нее в горле. Она издала какой-то хриплый, сдавленный звук. И зубы ее застучали просто оглушительно.
      Я хотел было крепко встряхнуть девушку, но побоялся до нее дотронуться. Мы стояли. Ничего не происходило. Мы стояли. И проку от меня было как от пятого колеса в телеге.
      Потом она повернулась и бросилась прочь. Я слышал ее удаляющиеся по коридору шаги. Потом хлопнула дверь.
      Я пошел к канцелярии. Она рыдала за дверью. Я стоял и слушал ее рыдания.
      И ничего не мог поделать. И вряд ли кто-нибудь мог что-нибудь здесь поделать.
      Я вернулся к застекленной двери, стукнул и просунул в нее голову. Миссис Мердок сидела в той же позе, в какой я ее оставил.
      - Кто нагнал страху на девочку? - спросил я.
      - Убирайтесь из моего дома, - процедила она, не разжимая толстых губ.
      Я не пошевелился. Тогда она хрипло расхохоталась:
      - Вы считаете себя умным человеком, мистер Марлоу?
      - Я не задавался этим вопросом.
      - Ну а если зададитесь?
      - За ваш счет.
      Она пожала мощными плечами:
      - Возможно, и так.
      - Вы ничего не добились, - сказал я. - Я все-таки должен буду все рассказать в полиции.
      - Я ничего не добилась, но и ни за что не заплатила. А монета возвращена. Будем считать, это мне стоило тех денег, которые я отдала вам, - это меня устраивает. Теперь уходите. Вы мне надоели. До предела.
      Я закрыл дверь и пошел обратно. За дверью канцелярии никто не рыдал. Было очень тихо. Я прошел мимо.
      Я вышел из дома, остановился у двери и послушал, как солнечные лучи сжигают траву. Поодаль заработал мотор, и из-за угла показался серый "Меркурий". За рулем сидел мистер Лесли Мердок. Увидев меня, он остановился, вышел из машины и торопливо подошел ко мне. Он был премило одет - во все новенькое: габардиновые штаны кремового цвета, черно-белые ботинки с блестящими белыми носками, спортивную куртку в очень мелкую черную и белую клеточку, кремовую рубашку без галстука; из кармана рубашки торчал черно-белый носовой платок. На носу у мистера Мердока были зеленые солнцезащитные очки.
      Он остановился рядом и сказал как-то тихо и застенчиво:
      - Вы, наверное, думаете, что я страшный подлец.
      - Из-за вашей истории с дублоном?
      - Да.
      - Эта история нисколько не повлияла на мое суждение о вас.
      - Значит...
      - Что вы хотите услышать от меня?
      Он заискивающе пожал плечами. Его дурацкие рыжие усики просто сияли на солнце.
      - Наверное, мне просто нравится всем нравиться.
      - Виноват, мистер Мердок. Мне очень нравится ваша преданность жене. Вы это хотели услышать?
      - О, вы полагаете, я лгал? Вы думаете, я рассказывал все это только для того, чтобы защитить ее?
      - Я нахожу это возможным.
      - Понимаю, - он вставил сигарету в длинный черный мундштук, который извлек из-за щегольского платка. - Значит... я могу понимать это как то, что я вам совсем не нравлюсь. - За зелеными стеклами очков было заметно смутное движение его зрачков - словно движение рыб в глубине пруда.
      - Глупый разговор, - сказал я. - И чертовски бесполезный. Для нас обоих.
      Он поднес спичку к сигарете и затянулся.
      - Я понимаю, - сказал он. - Извините, я был настолько невежлив, что начал его.
      Он повернулся на пятках и направился к машине. Я стоял неподвижно и наблюдал, как он отъезжает. Потом я пошел вдоль стены и на прощание потрепал по голове маленького нарисованного негритенка.
      - Сынок, - сказал я ему, - ты единственный в этом доме, кто еще не спятил.
      23
      Следователь лейтенант Джесси Бриз высоко поднял руки, потянулся, зевнул и сказал:
      - Ну что, припоздал на пару часиков, а?
      - Да, - ответил я. - Но я просил передать вам, что задержусь. Мне нужно было сходить к зубному врачу.
      - Садись.
      Его заваленный хламом стол стоял в углу наискосок. Слева от Бриза находилось высокое окно без занавесок, а справа - пришпиленный к стене большой календарь. Дни, канувышие в небытие, были старательно зачеркнуты мягким черным карандашом, очевидно для того, чтобы Бриз, взглянув на календарь, всегда мог точно знать, какое сегодня число.
      Спрэнглер сидел в стороне за столом значительно меньших размеров и значительно более аккуратном. На столе лежал зеленый регистрационный журнал, ониксовая подставка для ручек, настольный календарь и морская раковина, полная спичек, пепла и окурков. Спрэнглер швырял стальные перышки в прислоненное к противоположной стене войлочное сиденье от стула, беря их по одному из пригорошни, - настоящий мексиканский метатель ножей у мишени. Перышки втыкаться не хотели.
      В комнате стоял какой-то нежилой, не то что бы затхлый, не то что бы свежий, но какой-то не человеческий запах - как правило, свойственный подобным помещениям. Дайте полицейскому управлению совершенно новое здание - и через три месяца оно насквозь будет пропитано этим запахом. В этом есть что-то символичсеское.
      Один нью-йоркский репортер написал однажды, что, проезжая за зеленые огни полицейского участка, словно выезжаешь из этого мира в другой, находящийся по ту сторону закона.
      Я сел. Бриз достал из кармана сигарету в целлофановой обертке и начал исполнять заведенный ритуал - жест за жестом, неизменно и педантично. Наконец он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную пепельницу и сказал:
      - Эй, Спрэнглер!
      Спрэнглер повернул голову к Бризу, и Бриз повернул голову к Спрэнглеру. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз указал на меня сигарой:
      - Смотри, как он потеет.
      Спрэнглер должен был развернуться всем телом в мою сторону, чтобы увидеть, как я потею. Если, конечно, я потел. Не могу сказать.
      - Вы, ребята, остроумны, как пара стоптанных сандалий. Как это у вас, черт возьми, получается? - восхитился я.
      - Кончай острить, - сказал Бриз. - Что, хлопотное было утречко?
      - Точно.
      Он все еще ухмылялся. И Спрэнглер все еще ухмылялся. И что бы там Бриз ни катал языком во рту - он явно не торопился это глотать.
      Наконец он откашлялся, придал веснушчатому лицу серьезное выражение, чуть отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на меня в упор, но все-таки видеть боковым зрением, и сказал отсутствующим голосом:
      - Хенч признался.
      Спрэнглер резко развернулся, чтобы увидеть мою реакцию. Он подался вперед, чуть не упав со стула, и губы его приоткрылись в почти что неприличной экстатической улыбочке.
      - Чем это вы на него воздействовали? - поинтересовался я. Киркомотыгой?
      Оба молчали, пожирая меня глазами.
      - Этот итальяшка, - произнес наконец Бриз.
      - Этот - что?
      - Ты рад, парень?
      - Вы собираетесь рассказать мне, в чем дело? Или собираетесь сидеть тут - жирные и самодовольные - и наблюдать за тем, как я радуюсь?
      - Нам нравится наблюдать, как кто-то радуется, - сказал Бриз. - Нам не часто представляется такая возможность.
      Я сунул сигарету в зубы и пожевал ее.
      - Мы на него воздействовали итальяшкой, - сказал Бриз. - Итальяшкой по имени Палермо.
      - О. Знаете что?
      - Что? - спросил Бриз.
      - Я только что понял, в чем особенность диалогов с полицейскими.
      - В чем?
      - В их репликах каждое последующее слово является кульминационным.
      - Так ты хочешь знать? - спокойно поинтересовался Бриз. - Или все-таки хочешь немного поострить?
      - Я хочу знать.
      - Значит, дело было так. Хенч был пьян. И не просто пьян, а до самой ручки. Он пил уже несколько недель и почти перестал есть и спать. Только одно спиртное. И дошел до той точки, когда уже не пьянел после очередного приема, а как будто даже трезвел. И виски было для него последней реальностью в этом мире. Когда парень допивается до такого состояния, и вдруг у него отнимают виски, не предлагая взамен ничего похожего, он может окончательно спятить.
      Я ничего не сказал. На юном лице Спрэнглера блуждала все та же неприличная улыбочка. Бриз постучал пальцем по сигаре - пепел с нее упал, он сунул сигару в зубы и продолжил:
      - Так вот, у Хенча был заскок. Но мы не хотим, чтобы это обстоятельство фигурировало в деле. Наш подследственный не должен иметь никаких приводов к психиатру.
      - Мне показалось, вы были уверены в его невиновности.
      Бриз неопределенно кивнул:
      - Это было вчера. Или я просто пошутил. В любом случае, ночью Хенч бац! - и спятил. Так что его отволокли в тюремный госпиталь и накачали наркотиками. Тюремный врач. Но это между нами. В протоколе никаких наркотиков. Уловил мысль?
      - Все слишком ясно.
      - Да.
      Мой тон как будто показался ему подозрительным, но он был слишком поглощен предметом, чтобы отвлекаться на мелочи.
      - Так вот, сегодня утром он был в прекрасном состоянии. Действие наркотиков еще не прекратилось; парень бледен, но вполне миролюбив. Мы пошли посмотреть на него. "Как дела, парень? Какие-нибудь пожелания? Вплоть до любой мелочи. Будем рады услужить. Как с тобой здесь обращаются?" Ну, ты знаешь эти прихваты.
      - Конечно, - сказал я. - Я знаю эти прихваты.
      - Значит, чуть погодя он разевает пасть достаточно широко, чтобы произнести слово "Палермо". Палермо - это имя итальяшки, владельца похоронного бюро, и этого дома, и прочего. Вспоминаешь? Вижу, вспоминаешь. Из-за высокой блондинки. Но все это чушь собачья. У этих итальяшек одни блондинки на уме - шеренгами по двенадцать. Но этот Палермо - серьезный тип. Я поспрашивал в округе. Не из тех, кому можно приказывать. Я говорю Хенчу: "Значит, Палермо - твой друг?" Он говорит: "Позвоните Палермо". Ну, мы возвращаемся сюда и звоним Палермо, тот говорит, что сейчас же прибудет. О'кей. И приезжает очень скоро. И между нами происходит следующий разговор: "Хенч хочет видеть вас, мистер Палермо. Не знаю зачем". - "Бедняга Хенч, - говорит Палермо. - Хороший парень. Надеюсь, с ним все о'кей. Он хочет смотреть меня, хорошо. Я смотреть его. Я смотреть его один, без всякий полицейский". Я говорю: "О'кей, мистер Палермо", и мы отправляемся в тюремный госпиталь, и Палермо беседует с Хенчем без свидетелей. Спустя некоторое время Палермо выходит и говорит: "О'кей, полицейский. Он признался. Я платить адвокату, может быть. Я люблю этот бедняга". Вот таким образом. И он уходит.
      Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене стал передавать новости. Бриз начал было вслушиваться, но через десять-двенадцать слов отвлекся.
      - Значит, мы пошли к Хенчу со стенографисткой, и он нам все выложил. Филлипс приставал к его девице. Это было накануне, на площадке. Хенч был в комнате и все оттуда видел, но Филлипс зашел в свою квартиру и закрыл дверь прежде, чем Хенч успел выйти. Но парень разозлился. И подбил девушке глаз. Но не успокоился на этом. Он просто зациклился на этой мысли, как зацикливаются пьяные. Он все время говорил себе: "Этот щенок не имеет права приставать к моей девушке, это ему так просто не сойдет, он меня еще попомнит". Короче, Филлипса из поля зрения он не выпускал. Вчера вечером он увидел, как Филлипс заходит в свою квартиру. Хенч велит девице пойти прогуляться, она отказывается, так что Хенч подбивает ей второй глаз, после чего она идет прогуляться. Парень стучит к Филлипсу, и тот ему открывает. Хенч несколько удивлен этим обстоятельством, но я объяснил ему, что Филлипс ждал тебя. Так или иначе, дверь открывается, Хенч входит в квартиру и сообщает Филлипсу все, что о нем думает и что собирается с ним сделать. Филлипс напуган, вытаскивает пистолет. Хенч бьет его кастетом в висок. Филлипс падает, но Хенч местью не удовлетворен. Вы врезали праню, тот валится с ног - и что остается вам? Ни - полного удовлетворения, ни толковой мести... Хенч поднимает с полу пистолет; он очень пьян и очень неудовлетворен, а Филлипс к тому же вцепляется ему в ногу. Хенч сам не понимает, зачем он сделал то, что сделал затем. В голове у него помутилось. Он тащит Филлипса в ванную и разбирается с ним с помощью его же собственного пистолета. Как вам это нравится?
      - Я влюблен, - сказал я. - Но какое удовольствие Хенч получил от всего этого?
      - Ну, ты знаешь пьяных. Так или иначе, дело сделано. Пистолет принадлежит Филлипсу, но Хенч не хочет, чтобы это выглядело самоубийством - иначе опять-таки ни малейшего удовлетворения. Поэтому Хенч забирает пистолет Филлипса и кладет его себе под подушку, а от своего собственного - избавляется. Возможно, отдает его какому-нибудь лихому пареньку из этой округи. Потом он находит девицу, и они идут закусить.
      - Бесподобный нюанс, - восхитился я. - То, что он положил пистолет себе под подушку. Я бы до этого не додумался.
      Бриз откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок. Спрэнглер, убедившись, что основная часть представления завершена, развернулся, взял пару перышек и метнул одно из них в войлочное сиденье.
      - Давай посмотрим с другой стороны, - сказал Бриз. - В чем заключался трюк? Смотри, как Хенч все проделал. Он был пьян, но кое-что все-таки соображал. Он нашел и показал нам пистолет еще до того, как труп был обнаружен. Сначала мы заподозрили было Хенча, но потом поверили его показаниям. Они выглядели убедительно. Какой идиот сможет так поступить, как поступил Хенч? В его действиях не было никакого смысла. Поэтому мы поверили, что кто-то подложил пистолет под подушку, а пистолет Хенча забрал. Ну а если бы Хенч избавился не от своего пистолета, а от пистолета Филлипса - разве для него это было бы лучше? Обстоятельства складывались так, что мы все равно заподозрили бы его. И в этом случае он ничем не смог бы усыпить наши подозрения и заставить нас думать иначе. Он же повел себя так, что сумел убедить нас: он всего лишь безобидный пьяница, который оставил дверь открытой, выйдя перекусить, и кто-то подкинул ему в это время пистолет.
      Он смолк. Губы его приоткрылись, грубая веснушчатая рука держала сигару у самого рта, бледно-голубые глаза полицейского были полны неотчетливого удовлетворения.
      - Ладно, - сказал я. - Если уж Хенчу так приспичило признаться, все это не имеет никакого значения. Он будет писать апелляцию?
      - Конечно. Полагаю, Палермо поможет ему смягчить формулировку обвинения. Естественно, я не могу быть в этом абсолютно уверен.
      - А зачем вообще Палермо помогать ему?
      - Он вроде бы симпатизирует парню. А Палермо не из тех, с кем можно конфликтовать.
      - Ясно. - Я встал. Спрэнглер искоса взгялнул на меня блестящими глазами. - А что девушка?
      - Не говорит ни слова. Очень сообразительна. Мы ничего не можем с ней поделать. Мелко суетимся вокруг. Не пинать же ее ногами? Какова бы ни была твоя работа - это твоя работа. Усек?
      - И девушка эта - высокая блондинка, - сказал я. - Не первой свежести, но все-таки высокая блондинка.
      - Черт, я как-то об этом не подумал, - сказал Бриз.
      Он обдумал мои слова и потряс головой.
      - Нет, ничего похожего, Марлоу. Не тот класс.
      - Помыть ее да протрезвить - и неизвестно еще, что получится, сказал я. - Класс - это качество, которое легко растворяется в алкоголе. Я вам не нужен больше?
      - Вроде нет. - Бриз нацелил сигару мне в глаз. - Не то чтобы я не хочу услышать твою историю. Но не думаю, что в данных обстоятельствах имею полное право настаивать на ней.
      - Очень порядочно с вашей стороны, - сказал я. - И с вашей тоже, Спрэнглер. Много радости и счастья в жизни вам обоим.
      Они смотрели мне вслед с чуть вытянутыми физиономиями.
      Я спустился в просторный мраморный вестибюль, вышел и вывел машину со служебной стоянки.
      24
      Мистер Пьетро Палермо сидел в комнате, которая выглядела бы в точности как викторианский салон, если бы не шведское бюро красного дерева, священный триптих в золотой рамке и большое распятие из слоновой кости и черного дерева. Кроме того, там находилась полукруглая софа и кресла с резной отделкой красного дерева и кружевными салфеточками на спинках, а также часы из золоченой бронзы на серо-зеленой мраморной каминной полке; другие часы - стоячие - лениво тикали в углу; несколько восковых цветков под прозрачным куполом украшали овальный мраморный стол с изящными резными ножками. На полу лежал толстый ковер в мелкий нежный цветочек. Здесь был даже стеклянный шкафчик для безделушек - и в нем много чашечек из прекрасного фарфора, крохотные статуэтки из стекла и фаянса и всякая всячина из слоновой кости и древесины красных пород, разрисованные блюдца, старинный набор солонок в виде лебедей и прочая подобная ерунда.
      На окнах висели длинные кружевные занавеси, но помещение выходило на юг, и поэтому было ярко освещено. Отсюда были видны окна квартиры, где убили Джорджа Ансона Филлипса. Залитая солнцем улица была безмолвна.
      Высокий смуглый итальянец с красивой головой и волосами серо-стального цвета прочел мою карточку и сказал:
      - Через двадцать минут я иметь важное дело. Что вы хотите, мистер Марлоу?
      - Я тот самый человек, кто вчера обнаружил труп в доме напротив. Убитый был моим другом.
      Он спокойно посмотрел на меня холодными черными глазами.
      - Этта не то, что вы говорить Люк.
      - Люк?
      - Мой управляющий этот дом.
      - Я не разговариваю с незнакомыми людьми.
      - Этта хорошо. Вы разговаривать со мной, а?
      - Вы человек с положением, видный человек. С вами я могу говорить. Вчера вы видели меня и описали полиции. Они сказали, очень точно.
      - Si. Я много вижу, - бесстрастно подтвердил он.
      - Вы вчера видели, как из дома выходила высокая блондинка.
      Он внимательно рассматривал меня.
      - Нет вчера. Два-три дня назад. Я сказать полиции "вчера". - Он щелкнул длинными смуглыми пальцами. - Полицейские, фи!
      - А вчера вы видели каких-нибудь незнакомых людей, мистер Палермо?
      - Есть задний вход-выход, - сказал он. - И лестница с второй этаж. Он посмотрел на наручные часы.
      - Значит, ничего. Вы видели Хенча сегодня утром.
      Он поднял глаза и лениво смерил меня взглядом.
      - Полицейские сказать вам это, да?
      - Они сказали, что вы заставили Хенча признаться, что он ваш друг. Насколько близкий, они, конечно, не знают.
      - Хенч признаться, да? - Он улыбнулся неожиданно ослепительной улыбкой.
      - Только Хенч не убивал, - сказал я.
      - Нет?
      - Нет.
      - Этта интересно. Продолжайте, мистер Марлоу.
      - Ето признание - вздор. Вы заставили его это сделать по какой-то личной причине.
      Он поднялся, подошел к двери и позвал:
      - Тони!
      Потом снова сел. В комнату вошел короткий плотный итальянец. Он смерил меня взглядом и уселся на стул у стены.
      - Тони, этта мистер Марлоу. Посмотри, возьми карточка.
      Тони подошел, взял карточку и вернулся на место.
      - Ты смотреть на этот человек очень хорошо, Тони. Не забыть его, да?
      - Можете полжиться на меня, мистер Палермо, - сказал Тони.
      - Был друг для вам, да? Хороший друг, да?
      - Да.
      - Этта плохо. Да. Этта плохо. Я говорить вам что-то. Друг этта друг. Но вы не говорить никому больше. Не проклятой полиции, да?
      - Да.
      - Этта обещание, мистер Марлоу. Этта что-то, чего нельзя забыть. Вы не забыть?
      - Не забуду.
      - Этот Тони, он не забыть вас. Ясно?
      - Я даю вам слово. Все, что вы мне скажете, останется между нами.
      - Прекрасно, о'кей. Я из большая семья. Много сестры и братья. Один брат очень плохой. Почти такой же плохой, как Тони.
      Тони ухмыльнулся.
      - О'кей, этот брат жить очень тихо. В доме напротив. О'кей, дом полон полиция. Совсем нехорошо. Задавать слишком много вопросов. Совсем нехорошо для этот плохой брат. Вам ясно?
      - Да. Ясно.
      - О'кей. Этот Хенч нехорош, но бедняга, пьяница, работы нет. Не платить за квартиру, но я имею много денег. Так я говорить: "Слушай, Хенч, ты делать признание. Ты больной человек. Две-три неделя больной. Пойдешь в суд. Я дать адвокат для тебя. Ты говорить: "Какое, к черту, признание? Я был совсем пьяный" - проклятых полицейских обманем. Суд тебя освобождать, и я о тебе заботиться. О'кей?" Хенч говорит: "О'кей" - и делать признание. Этта все.
      - А через пару недель плохой брат будет далеко отсюда, след совсем остынет, и полицейские, скорей всего, напишут, что убийство Филлипса осталось нераскрытым, так?
      - Si, - он снова улыбнулся. Ослепительная теплая улыбка, завораживающая, как поцелуй смерти.
      - Это поможет Хенчу, мистер Палермо, - сказал я. - Но это совсем не поможет мне в поисках убийцы друга.
      Он покачал головой и снова посмотрел на часы. Я встал. И Тони тоже. Он не собирался предпринимать ничего такого, но стоять всегда удобней: для быстрой реакции.
      - Ребятки, - сказал я, - с вами так хлопотно, потому что вы делаете тайну из ничего. Вы должны произносить пароль, прежде чем откусить кусок хлеба. Если я пойду в управление и перескажу все, что вы мне здесь поведали, мне рассмеются в лицо. И я рассмеюсь вместе с ними.
      - Тони не много смеется, - сказал Палермо.
      - На свете полно людей, которые не много смеются, мистер Палермо. Вы должны это знать. Вы многих из них отправили туда, где они находятся и сейчас.
      - Это мой дело. - Он выразительно пожал плечами.
      - Я сдержу свое обещание, - сказал я. - Но в случае, если вы засомневаетесь в этом, не пытайтесь разбираться со мной. Потому что в своем районе я человек достаточно известный, и если вместо этого кое-кто разберется с Тони - это будет как раз по части вашего заведения. Невыгодно.
      Палермо рассмеялся.
      - Этта хорошо. Тони. Один похороны - по части нашего заведения, а?
      Он поднялся с места и протянул мне руку, красивую, сильную, теплую руку.
      25
      В вестибюле Белфонт-Билдинг в едва освещенном лифте на деревянном стуле неподвижно сидел все тот же реликт с водянистыми глазами, являя собой свою собственную интерпретацию образа пасынка судьбы.
      Я зашел в лифт и сказал: "Шестой".
      Лифт затрясся и тяжело пополз вверх. Он остановился на шестом, я вышел, а старик высунулся из лифта, сплюнулв в урну и сказал ничего не выражающим голосом:
      - Что сегодня?
      Я стремительно развернулся всем телом, как манекен на вращающейся платформе, и тупо уставился на него.
      - На вас сегодня серый костюм, - сказал он.
      - Серый, - сказал я. - Да.
      - Хорошо смотрится. Синий, что был на вас вчера, мне тоже понравился.
      - Продолжайте, - сказал я, - выкладывайте все.
      - Вы поднялись на восьмой. Дважды. Во второй раз поздно вечером. Обратно вы спустились с шестого. Вскоре после этого примчались ребята в голубом.
      - Кто-нибудь из них сейчас наверху?
      Он помотал головой.
      - Я ничего не сказал им.
      - Почему?
      - Почему не сказал? А пошли они к черту. Вы разговаривали со мной вежливо. Чертовски мало людей так ведет себя. Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этому убийству.
      - Вы ошибаетесь, - сказал я. - Глубоко ошибаетесь.
      Я вытащил визитку и дал ему. Он выудил из кармана очки в металлической оправе, водрузил на нос и, держа карточку на расстоянии фута от глаз, углубился в чтение. Шевеля губами он медленно прочитал ее, посмотрел на меня поверх очков и вернул мне визитку со словами:
      - Пусть она останется у вас. Я могу уронить ее по рассеянности. Должно быть, жизнь у вас очень интересная?
      - И да, и нет. Как вас зовут?
      - Грэнди. Зовите меня просто Поп. Кто его убил?
      - Не знаю. Вы не замечали, кто-нибудь поднимался или спускался на днях - кто-нибудь, кто не вписывается в это окружение, или просто незнакомый вам человек?
      - Я мало что замечаю, - сказал он. - Просто мне случилось заметить вас.
      - Высокая блондинка или высокий стройный мужчина лет тридцати пяти с бачками?
      - Нет.
      - А подняться и спуститься можно только вашим лифтом?
      Он покивал древней головой.
      - Если только не пользоваться пожарной лестницей. Она выходит в переулок, дверь всегда заперта на засов. Но за лифтом есть лестница на второй эжтаж. А оттуда можно пройти к пожарной лестнице.
      Я кивнул.
      - Мистер Грэнди, не пригодятся ли вам пять долларов - не как подкуп, ни в коем случае, но как знак искреннего уважения от искреннего друга?
      - Сынок, да я могу просадить пять долларов так, что у Эйба Линкольна с усов пот потечет струями.
      Я дал ему банкноту. Перед тем как отдать, я посмотрел на нее. Все в порядке. Линкольн на пяти.
      Он тщательно свернул банкноту и засунул глубоко в карман.
      - Это очень любезно с вашей стороны. Надеюсь, вы не думаете, что я напрашивался на это?
      Я отрицательно покачал головой и пошел по коридору, снова читая надписи на дверях: "Д-р Е.Дж.Бласкович, хиромант-практик"; "Далтон и Рис, машинописные работы"; "Л.Придвью, бухгалтер". Четыре двери без табличек. Компания по пересылке семян почтой. Еще две двери без табличек. Х.Р.Тиджер, зубное протезирование. Расположена в той же части коридора, что и офис Морнингстара, двумя этажами ниже. Но планировка помещений была иной. Дверь у Тиджера была одностворчатая, и расстояние до следующей двери было значительно больше.
      Ручка не поворачивалась. Я постучал. Ответа не было. Я постучал сильнее - тот же результат. Я вернулся к лифту. Он все еще стоял на месте. Поп Грэнди смотрел на меня так, как если бы видел впервые.
      - Знаете что-нибудь о Х.Р.Тиджере? - спросил я.
      Он задумался.
      - Плотный, пожилой, нерядшиво одетый, ногти грязные - как у меня. Пожалуй, сегодня я его не видел.
      - Как считаете, комендант пустит меня в его офис?
      - Прелюбопытный тип, этот комендант. Я бы не советовал к нему обращаться.
      Старик медленно повернул голову и посмотрел вверх на стену лифта. Над его головой болтался ключ на большом металлическом кольце. Отмычка. Поп Грэнди медленно вернул голову в нормальное положение, встал со стула и сказал:
      - А теперь я, пожалуй, схожу в сортир.
      И он пошел. Когда дверь за ним закрылась, я снял ключ со стенки лифта и вернулся к офису Х.Р.Тиджера. Отпер дверь и вошел.
      Я очутился в маленькой темной прихожей, на обстановку которой ушли, вероятно, все доходы хозяина. Там было два кресла, курительный столик из магазина уцененных товаров, приобретенный в сельской лавке торшер, покрытый пятнами деревянный стол с несколькими старыми журналами на нем. За моей спиной щелкнул замок, и прихожая погрузилась во мрак, лишь сквозь матовое рифленое стекло в двери чуть проникал свет. Я подошел к торшеру, дернул за цепочку выключателя и прошел к внутренней двери. На ней значилось: "Х.Р.Тиджер. Посторонним вход воспрещен". Она была незаперта.
      За этой дверью находился квадратный кабинет с двумя выходящими на западную сторону окнами с очень пыльными подоконниками. Занавески были раздвинуты. В кабинете стояли два грубо сработанных деревянных стула, вращающееся кресло и приземистый стол, на котором не было ничего, кроме старого пресс-папье, дешевой подставки для ручек и круглой стеклянной пепельницы с пеплом от сигар. В ящиках стола валялись какие-то пыльные бумажки, несколько скрепок, аптечные резинки, перышки, грязные промокашки, четыре непогашенные двухцентовые марки, конверты и формы для счетов.
      Мусорная корзина была полна хлама, на исследование которого я потратил почти десять минут. По истечении этого времени я знал следующее: Х.Р.Тиджер был зубным техником, выполняющим в своей лаборатории заказы для нескольких не особо процветающих дантистов того типа, чьи грязные кабинетики располагаются на вторых этажах над магазинами и лавками в дешевых домах без лифтов; дантистов, которым не хватает ни квалификации, ни оборудования, чтобы заниматься подготовкой стоматологических материалов собственноручно, и которые предпочитают давать заказы людям, столь же несостоятельным, как и они сами, нежели отсылать эти заказы в большие, великолепно оборудованные лаборатории, где им ничего не дадут в кредит.
      Я нашел одну важную вещь - домашний адрес Тиджера: 1354В, Тоберман-стрит. На старом счете за газ.
      Я запихал мусор обратно в корзину, выпрямился и прошел к деревянной двери с табличкой "Лаборатория". На двери висел новый автоматический замок, отмычка к нему не подходила. Я выключил в прихожей свет и вышел.
      Я вызвал лифт и, когда он поднялся, прокрался бочком за стул Попа Грэнди, пряча ключ за спиной, и повесил его на место. Ключ звякнул о стенку. Грэнди ухмыльнулся.
      - Он смылся, - сказал я. - Должно быть, прошлой ночью. Наверное, много чего стащил с собой. Стол почти пуст.
      Поп Грэнди кивнул:
      - Два саквояжа. Я бы, правда, и не заметил. Многие носят саквояжи. Я решил, что он отправился развозить заказы.
      - Какие такие заказы? - спросил я.
      - А такие: зубы вставные, которые не подходят ни к одной пасти, сказал Поп Грэнди. - Для таких старых дурней, как я.
      - Вы бы не заметили, - сказал я, пока он возился с раздвижными решетками, - вы бы не заметили, какого цвета глаз у пролетающей в пятидесяти футах колибри?
      Старик ухмыльнулся.
      - Что он сделал?
      - Пойду к нему домой и выясню. Скорей всего, он предпринял путешествие в никуда.
      - Я бы поменялся с ним местами, - сказал Поп Грэнди. - Даже если он всего-навсего дернул во Фриско и там попал за решетку, я бы с удовольствием поменялся с ним местами.