Рэймонд Чандлер
      "Джон Далмас"
      Китайский жадеит
      1
      "Фей Цуй", 300 каратов
      Когда позвонил Фиалка Макги, я курил свою трубочку и строил рожи собственной фамилии, крупными буквами выведенной на стекле с той стороны ведущей в контору двери. Я сидел тут и курил уже неделю - работы не было.
      - Как дела у сыщиков? Процветаем? - спросил Фиалка. Он служит в конторе у шерифа, в отделе расследования убийств. - Не хочешь малость размяться? Тут нужен человек, то ли телохранитель, то ли еще что.
      - За доллары - что угодно, - сказал я. - Кроме убийства. За это я беру три пятьсот.
      - И эту работу тоже делаешь чистенько, держу пари. Ладно, пиши.
      Он продиктовал мне имя, адрес и телефон. Некий Линдли Пол, живет в Кастелламаре, ведет светскую жизнь, ходит повсюду, только не на работу, живет один со слугой-японцем, ездит на очень большой машине. Шерифское управление ничего предосудительного за ним не знает, кроме не в меру бурной жизни.
      Кастелламаре - это в черте города, но похоже уже на загород: несколько дюжин домов самой разной формы и размера висят, прицепившись краешком к склону горы, так что кажется, чихни хорошенько, и все они посыплются вниз, на пляжные павильоны. На тротуаре у поворота шоссе было открытое кафе, а за ним - бетонная арка - пешеходный мостик, за которым начинались белые каменные ступеньки лестницы, как по линейке поднимавшейся прямо вверх по склону горы. Квайнонел-авеню, как сказал мне по телефону мистер Линдли Пол, будет третья улица, пересекающая лестницу, если меня не затруднит прийти к нему пешком. Он объяснил, что так легче будет отыскать его дом, потому что улицы на склоне горы образуют чрезвычайно интересный, но слишком запутанный лабиринт, чтобы найти в нем что-нибудь с первого раза. Некоторые его знакомые блуждали там по нескольку часов, продвигаясь вперед не больше, чем извивающийся на крючке червяк.
      Так что я оставил свой старый синий "крайслер" внизу и отправился вверх по лестнице. Вечер был чудесный, внизу на воде играли солнечные блики. Но когда я, наконец, шагнул на последнюю ступеньку, нигде уже ничего не играло. Я сел на камень и долго, дожидаясь, пока мой пульс замедлится до какого-нибудь трехзначного числа ударов в минуту, растирал икры, потом отлепил от спины рубашку и направился к единственному заметному отсюда дому.
      Дом смотрелся вполне прилично, но все же не так, чтобы предположить у его хозяев действительно серьезные деньги. Ведущая к передней двери железная лестница потускнела от соли; гараж был под домом. Там стояло длинное черное блестящее сооружение, больше похожее на военный корабль, чем на автомобиль: огромный обтекаемый корпус, капот, которого хватило бы на добрых три машины, а позади радиатора - длинный, как у койота, хвост. Судя по виду, эта игрушка стоила дороже, чем сам дом.
      Человек, открывший дверь, к которой вела железная лестница, был одет в белый фланелевый костюм, украшенный небрежно заправленным под воротник фиолетовым сатиновым шарфом. У него была загорелая нежная шея - такая могла бы быть у очень сильной женщины, - прозрачные, как аквамарин, бледные голубовато-зеленые глаза, тяжеловатые, но правильные и очень красивые черты лица; над гладким загорелым лбом тремя аккуратными волнами уложены густые белокурые волосы. Ростом он был, наверное, на дюйм повыше меня - значит, шесть футов один дюйм, и выглядел именно так, как должен выглядеть тип, который носит белые фланелевые костюмы с фиолетовыми сатиновыми шарфами под воротником.
      Он прочистил горло и, глядя поверх моего левого плеча, произнес:
      - Да?
      - Я человек, за которым вы посылали. По рекомендации Фиалки Макги.
      - Фиалки? Что за прелесть! Редкое прозвище. Позвольте, вас зовут...
      Он запнулся, припоминая. Я дал ему как следует поработать мозгами, пока он не решил снова прочистить горло и не перевел глаза к некоему предмету, расположенному где-то в десятке миль за моим правым плечом.
      - Далмас, - сказал я. - Сегодня после обеда я еще не успел сменить фамилию.
      - О, заходите, мистер Далмас. Надеюсь, вы извините меня. У прислуги сегодня вечером выходной. Так что я...
      Он закрыл за мной дверь с извиняющимся видом, словно эта работа могла его унизить.
      Мы стояли на балконе, с трех сторон окружавшем расположенную на три ступеньки ниже большую гостиную. Затем спустились туда, и Линдли Пол движением бровей указал мне на розовый стул, на который я осторожно опустился, надеясь, что не очень сильно его запачкаю.
      Комната была из тех, в которой восседают на полу на подушках, скрестив ноги и потягивая через сахарные трубочки абсент; в которых разговаривают, извлекая звуки из самой глубины глотки. Вдоль всех стен расположились книжные полки, и повсюду стояли какие-то угловатые скульптуры из глазированной глины. Тут были уютные маленькие диванчики и разбросанные там и сям куски вышитого шелка, на которых стояли лампы, вазы и еще что-то. Еще был большой рояль розового дерева и очень высокая напольная ваза с одной-единственной желтой розой. Под вазу был подставлен персикового цвета китайский коврик, такой пушистый, что в его ворсе могла бы спрятаться дюжина крыс.
      Линдли Пол прислонился к изгибу рояля, и, не предложив мне, закурил сигарету. Чтобы выпустить дым к высокому потолку, он откинул голову, и шея его более чем когда-либо стала похожа на женскую.
      - Дело-то, в общем, совсем простое, - небрежно сказал он. - Наверное, и не стоило вас беспокоить. Просто я подумал, что мне не помешает маленький эскорт. Вы должны пообещать, что не станете палить из пистолетов или делать еще что-нибудь в этом духе. Вы ведь носите при себе оружие?
      - О да, - ответил я. - Конечно.
      Я разглядывал ямку у него на подбородке. В ней вполне можно было потерять пару мраморных шариков, которыми играют мальчишки.
      - Так вот, мне, понимаете ли, не хотелось бы, чтобы вы его применяли. И, пожалуйста, никаких других фокусов тоже. Мне просто надо встретиться с людьми и кое-что у них купить. А для этого мне придется взять с собой немного денег наличными.
      - Сколько денег и для чего? - спросил я, поднося свою собственную спичку к своей собственной сигарете.
      - Но, право же... - это было сказано с самой милой улыбкой, но мне очень хотелось врезать по этой улыбке кулаком - ей-богу, я бы почувствовал себя лучше. Мне решительно не нравился этот человек.
      - Это сугубо конфиденциальное дело, которое я должен исполнить по поручению моего друга. И я отнюдь не намерен вдаваться в детали, - сказал он.
      - И я вам нужен просто для того, чтобы держать вашу шляпу, предположил я.
      Рука его дрогнула, и на белоснежный отворот пиджака упал кусочек пепла. Это его рассердило. Он нахмурившись глянул вниз, а затем, тоном султана, отдающего распоряжение послать шелковый шнурок наскучившей ему леди из обширного гарема, ласково сказал:
      - Надеюсь, вы не станете настаивать и совать свой нос в то, что вас не касается?
      - Надежды юношей питают, - ответил я.
      Несколько минут Линдли смотрел на меня молча.
      - Мне дьявольски хочется дать вам по носу, - наконец сказал он.
      - Вот это уже лучше. Правда, чтобы дать мне по носу, вам пришлось бы довольно долго набирать форму, но воодушевление ваше мне нравится. А теперь давайте к делу.
      В голосе его все еще звучала обида:
      - Я просил прислать мне телохранителя, - сказал он сухо. - Если бы мне был нужен личный секретарь, я и то не стал бы вводить его в курс всех своих дел.
      - Он и так знал бы все ваши дела, если бы работал у вас постоянно. Он бы знал их наизусть и в мельчайших подробностях. Но я на это не претендую вы наняли меня на день. Но тут вам все равно придется сказать мне, в чем суть этого дела. Шантаж?
      Помолчав довольно долго, он проговорил:
      - Нет. Это жадеитовое ожерелье "Фей Цуй", стоимостью по меньшей мере в семьдесят пять тысяч долларов. Вы когда-нибудь слыхали о жадеите "Фей Цуй"?
      - Нет.
      - Ну что ж, выпьем по капельке бренди, и я вам расскажу. Да, по капельке бренди.
      Не шевеля ни мускулом выше талии, он отошел от рояля походкой профессионального танцора. Я вынул изо рта сигарету, понюхал воздух и решил, что пахнет сандаловым деревом. Линдли Пол вернулся с очень милой на вид бутылочкой и двумя хрустальными наперстками для дегустации ароматов. В каждый наперсток он плеснул по чайной ложке бренди и один из них протянул мне.
      Я проглотил его в ползахода и стал ждать, пока он кончит перекатывать языком свою чайную ложку и, наконец, заговорит. Ждать мне пришлось долго.
      Наконец, довольно любезным тоном он начал свой рассказ:
      - "Фей Цуй" - единственный действительно ценный вид жадеита. Все прочие ценятся главным образом за работу. "Фей Цуй" драгоценен сам по себе. Месторождения его очень редки и все, по крайней мере, известные на сегодняшний день, полностью выработаны много веков назад. Ожерелье из такого жадеита было у одной моей приятельницы. Пятьдесят одна резная бусина в форме мандаринов, камни примерно по шесть каратов каждый, изумительно подобранные друг к другу. Некоторое время назад ее ограбили прямо на улице. Взяли только ожерелье и предупредили нас - я тогда сопровождал эту леди, и это одна из причин, почему я теперь беру на себя риск вручить выкуп, - предупредили, чтобы мы не обращались ни в полицию, ни в страховую компанию, а ждали телефонного звонка. Несколько дней назад звонок состоялся, была назначена цена - десять тысяч долларов, и время - сегодня в одиннадцать. Места я пока еще не знаю. Но это должно быть где-то здесь, рядом, где-нибудь возле Палисадов.
      Я заглянул в свой пустой стакан-наперсток и выразительно потряс его. Он капнул туда еще бренди. Отправив эту порцию вслед за первой, я закурил вторую сигарету - на сей раз из его пачки, дивную "Вирджиния Стрейт Кат" с его монограммой.
      - Ювелирный рэкет, - сказал я. - Выкуп за драгоценности. Но организация у них, должно быть, поставлена хорошо, в противном случае, они не знали бы, когда и где проворачивать свою работу. Действительно ценные вещи носят редко, да и то в половине случаев это подделки. Жадеит трудно подделать?
      - Сам камень - нет, - ответил Линдли Пол, - но подделать резьбу - на это ушла бы целая жизнь.
      - Значит, они не могут продать его на сторону - разве что за сотую долю настоящей цены. Выходит, выкуп - единственный доход шайки. Ну что же, я бы сказал, что им есть резон играть с нами по правилам. Только проблемой телохранителя вы занялись поздновато, мистер Пол. Откуда вы знаете, что они не станут возражать против телохранителя?
      - Ничего я не знаю, - проговорил он вяло. - Но я же не герой. Среди ночи в незнакомом месте мне приятнее иметь компанию. Не выйдет - так не выйдет. Я было думал отправиться один, но потом решил, почему бы не спрятать на заднем сиденье машины еще кого-нибудь - просто так, на всякий случай?
      - На случай, если они возьмут ваши деньги и дадут вам взамен пустой бумажный сверток? Но как я смогу им помешать? Если я выскочу из машины и открою стрельбу, если это действительно бумажный сверток, то вы про свой жадеит просто никогда больше не услышите. Тем более, что ребята, которые имеют с вами дело, - простые исполнители, и скорее всего, о том, кто стоит за их шайкой, ничего не знают. А если я буду сидеть спрятавшись, они смоются до того, как вы выясните, пустой у вас сверток или нет. Да они могут вам вообще ничего не дать. Скажут, что получите все по почте после того, как они проверят, не помечены ли деньги. Кстати, они помечены?
      - Боже мой, конечно нет!
      - Ну и зря, - проворчал я. - Их сейчас можно пометить так, что пометки будет видно только под микроскопом и при черном свете. Но для этого, разумеется, нужна специальная техника, а значит, и полиция. О'кей. Рискнем. Моя роль обойдется вам в пятьдесят монет. Лучше дайте их мне сейчас, на случай, если мы не вернемся. Мне приятно ощущать в кармане деньги.
      Его широкое, красивое лицо заметно побледнело и заблестело от испарины. Он быстро сказал:
      - Давайте выпьем еще.
      На сей раз он налил нам по настоящему глотку.
      Потом мы сидели и ждали звонка. Я получил свои пятьдесят монет и с нежностью перебирал их в кармане.
      Телефон звонил четырежды, и, судя по голосу Линдли, все это были женщины. Звонок, которого мы ждали, раздался только в десять сорок.
      2
      Я теряю клиента
      Я вел машину. Точнее, я держался за руль большой черной машины, которая ехала сама. На мне были спортивного покроя светлое пальто и шляпа из гардероба Линдли Пола. В кармане у меня лежали десять тысяч долларов сотенными бумажками. Пол сидел сзади, держа в кармане отделанный серебром и похожий на игрушечный люгер. Я очень надеялся, что он представляет себе, как с ним обращаться. Господи, до чего же мне все это не нравилось!
      Встреча была назначена в ложбине у начала Чистейшего Каньона, минутах в пятнадцати езды от дома. Пол заявил, что отлично знает эти места и без труда найдет дорогу.
      Мы катились вниз по склону, описывая восьмерки и петли, как на "американских горках" в парке аттракционов, пока у меня не закружилась голова. Внезапно наш автомобиль оказался на шоссе. Огни мчащихся мимо машин в обе стороны, сколько хватало глаз, образовывали сплошную белую полосу. Это было время грузовиков дальних рейсов.
      Проехав заправочную станцию на Закатном Бульваре, мы свернули от моря. Вокруг нас сразу сомкнулась тишина, напоенная слабым запахом водорослей-ламинарий и стекавшим с темных склонов гор очень сильным запахом дикого шалфея. Время от времени с гребня какого-нибудь холма слабым желтым светом нам подмигивало далекое одинокое окошко. Машина с тихим ворчанием проносилась мимо всей этой красоты, и ослепительно-белый свет ее фар на мгновение скрывал холмы из виду. Луна в первой четверти уже опускалась к горизонту, и клочья холодного серого тумана гнали ее по небу все ниже.
      - Вон там - клуб Бель-Эйр-Бич, - сказал Пол. - Следующий каньон будет Лас-Пульгас, а за ним - Чистейший. На ближайшем перевале надо повернуть.
      Говорил он напряженным шепотом, в котором не осталось ничего от медного звона Парк-авеню недавних часов нашего первого знакомства.
      - Спрячьте голову, - рявкнул я, не оборачиваясь. - За нами могут наблюдать всю дорогу. Эта машина не может не броситься в глаза, так же как полосатые гетры на пикнике в Айове.
      Наш автомобиль, тихо урча, мчался вперед, пока на вершине следующего холма Пол, наклонившись вперед, не шепнул мне:
      - Тут направо.
      Я повернул черный автомобиль на широкий бульвар, так и не превратившийся в транспортную артерию. Между камнями мостовой густо проросла трава. Черные основания так и не поставленных фонарных столбов торчали над потрескавшимся тротуаром. Мелкий кустарник, покрывавший вольно раскинувшиеся вокруг пустынные склоны, придвинулся вплотную к мостовой. Сквозь стрекот цикад я слышал пение древесных лягушек - настолько бесшумно шла машина.
      В стороне от дороги темной глыбой промелькнул дом. Похоже, что хозяева там улеглись вместе с курами. Потом мостовая внезапно оборвалась, и мы скользнули вниз по грунтовой дороге на грунтовую террасу, а оттуда снова вниз по склону. Внизу, поперек грунтовой дороги, стояло что-то вроде баррикады из покрашенных белой масляной краской щитов размером четыре на четыре фута.
      Позади меня раздался шорох: Пол приподнял голову над сиденьем и со вздохом шепнул:
      - Это здесь. Вам придется выйти, разобрать баррикаду и проехать дальше, вниз, в ложбину. Наверное, они устроили баррикаду для того, чтобы мы не могли слишком быстро выехать назад - с этой машиной в узкую дырку не проедешь. Они хотят выиграть время, чтобы оторваться от нас.
      - Заткнитесь и не высовывайтесь, по крайней мере до того момента, пока не услышите, как я закричу "Караул", - сказал я, выключил и без того почти бесшумный мотор и замер, прислушиваясь. Пение цикад и древесных лягушек стало громче. Больше я ничего не слышал. Поблизости никто не двигался иначе цикады бы умолкли. Я потрогал подмышкой холодную рукоятку револьвера, открыл дверцу и, ступив на твердую глинистую почву, постоял так с минуту. Кругом все заросло сплошным кустарником. Его хватило бы, чтобы спрятать в нем целую армию. Пахло шалфеем. Я зашагал к баррикаде.
      Может быть, это была просто проверка - посмотреть, будет ли Пол делать все, как ему велено.
      Я вытянул руки - приходилось занять обе, - приподнял один из белых щитов и начал оттаскивать его в сторону. Это была не проверка. Из-за куста всего в десяти-пятнадцати футах от дороги прямо мне в лицо ударил ослепительный луч самого большого в мире фонаря.
      Высокий, тонкий негритянский голос пропищал из темноты позади луча:
      - Двое из нас с дробовиками. Давай грабли кверху и без шуток. Рисковать не будем.
      Я не отвечал. Какое-то время я просто стоял, держа на весу тяжелый щит. Со стороны Пола и машины не было слышно ни звука. Потом мои мускулы вдруг ощутили тяжесть шестнадцати квадратных футов досок, мозг скомандовал: "Бросай!", и я опустил щит на землю. Медленно-медленно я поднял руки в воздух. В луче фонаря я чувствовал себя мухой, которую прикололи булавкой к белому листу. В голове моей не было ни одной мысли, кроме, может быть, туманного несформулированного вопроса: неужели не было более разумного способа приняться за это дело?
      - Во, отлично, - сказал тонкий, высокий, слегка подвывающий голос. Во, так и постой, пока я тебя маленько ощупаю.
      Этот голос пробуждал в моем мозгу смутный отзвук. Впрочем, отзвук еще ничего не значил. Память моя отзывалась эхом на слишком многие голоса и лица. Интересно, что сейчас делает Пол? Тоненькая угловатая фигура мелькнула в конусе света и тут же снова растворилась во мраке, превратившись в еле слышный шорох где-то сбоку. Потом шорох раздался у меня за спиной. Я стоял все так же, вытянув руки над головой и моргая под лучом фонаря.
      Спиной я почувствовал легкие пальцы, затем твердое дуло пистолета. Полузабытый голос произнес:
      - Потерпи, дорогой, сейчас будет немножко больно.
      Я услышал глупое хихиканье, свистящий взмах, и вслед за этим у меня в голове вспыхнула слепящая белая молния. Я рухнул на баррикаду, вцепился в нее и заорал. Правой рукой я тщетно пытался найти левую подмышку.
      Во второй раз свистящего звука я не расслышал. Я только увидел, как белая молния становится все ярче и растет, и вот уже на стене не осталось ничего, кроме жесткого, причиняющего адскую боль белого света. Потом белизна сменилась чернотой, в которой, извиваясь как микроб под микроскопом, мелькало что-то красное. Потом исчезло и оно, оставив лишь тьму и пустоту и ощущение свободного падения куда-то.
      Очнувшись, я сквозь какую-то ватную пелену долго глядел на далекую звезду и слушал разговор двух гномов, сидевших в большой черной шляпе:
      - Лу Лид.
      - Что это такое?
      - Лу Лид.
      - Кто такой Лу Лид?
      - Черномазый гангстер! Ты его однажды мельком видел в мэрии, там его допрашивали с пристрастием.
      - А... да... Лу Лид.
      Я перевернулся и, вцепившись пальцами в землю, с трудом поднялся на одно колено. Вокруг никого не было, так что я не стеснялся громко стонать. Приходя в себя, я вслух разговаривал сам с собой. Упираясь ладонями в землю, я нашел положение равновесия и прислушался: ни звука. Я тихонько поднял руки - к коже прилипли сухие колючки и густой липкий сок пурпурного шалфея, из которого дикие пчелы получают так много меду.
      Мед такой сладкий. Слишком, слишком сладкий, и слишком тяжел для желудка. Меня стошнило.
      Время шло, и я потихоньку собирал свой распавшийся на части организм. Ничего, кроме звона в собственных ушах, я по-прежнему не слышал. Очень осторожно, как дряхлый старик вылезает из горячей ванны, я поднялся на ноги. Ноги мои до щиколоток были как деревянные, а выше - как резиновые. Покачнувшись и преодолевая тошноту, я вытер со лба холодный пот и пощупал затылок. Он был мягкий и сочный, как помятый спелый персик. Когда я до него дотронулся, боль прострелила меня насквозь - до коленок. Я свежо и реально ощутил сумму всей боли, какую испытывал в своей жизни, начиная с того раза, когда мне впервые, в первом классе начальной школы, дали коленкой под зад.
      Наконец, глаза мои достаточно прояснились, чтобы различить очертания поросшей по краям кустарником неглубокой котловины и едва заметную в свете заходящего месяца полоску взбегавшей наверх грунтовой дороги. Потом я заметил машину. Она стояла совсем рядом, в каких-нибудь двадцати футах от меня. Это была машина Линдли Пола, с потушенными фарами. Я заковылял к ней, инстинктивно сунув руку за пистолетом под мышку. Разумеется, его там не было. Этот парень, чей голос с подвываниями кого-то мне напоминал, должен был об этом позаботиться. Но авторучка-фонарик оказалась на месте. Я выудил ее из кармана, открыл заднюю дверцу машины и посветил внутрь.
      Там не оказалось ничего: ни крови, ни разорванной обивки, ни трещин на стекле, ни осколков, ни трупов. Одним словом, на поле боя похоже не было. Машина была просто пуста. Ключи висели на приборном щитке. Ее пригнали сюда вниз и бросили. Я направил тоненький луч своего фонарика на землю и, водя им из стороны в сторону, потихоньку двинулся вокруг машины. Я должен был найти его. Он не мог не быть где-то рядом, раз машина была здесь.
      Вдруг в холодной тишине над краем котловины послышалось урчание мотора. Мой фонарик погас, и тут же над косматым кустарником вспыхнули другие огни две яркие фары дальнего света. Я упал на землю и быстро заполз за капот автомобиля.
      Свет фар скользнул по грунтовой дороге в котловину и стал ярче. Теперь мне был хорошо слышен глуховатый стук маленького мотора.
      На полдороге вниз машина остановилась. Звякнула подвижная фара у ветрового стекла, луч света от нее описал дугу, опустился и замер, освещая что-то, чего мне не было видно. Снова звякнула фара, и маленький автомобиль медленно покатился дальше вниз, в котловину.
      Проехав немного по дну котловины, машина слегка повернула, так что черный корпус автомобиля Линдли Пола заблестел под светом фар. Я закусил верхнюю губу и не замечал этого до тех пор, пока не ощутил вкуса крови.
      Машина еще раз повернула, и внезапно фары потухли. Заглох и мотор. Ночь вдруг снова стала огромной, черной, пустой и безмолвной. Нигде ничего - ни звука, ни движения, только цикады и древесные лягушки, которые не умолкали ни на минуту, но я их не слышал. Потом лязгнула защелка дверцы, по земле прошелестели легкие, быстрые шаги, и поток света, словно меч, отсек мою голову от темной массы автомобиля.
      И тут раздался смех. Девичий смех - звонкий, тугой, как струна мандолины. А белая полоса света перескочила под машину - на мои ноги.
      Девичий голос резко произнес:
      - Эй, вы. Выходите-ка оттуда! Все, что в руках, - бросить к чертям поганым, и руки вверх! Вы у меня на мушке.
      Я не пошевелился.
      Звонкий голос снова вонзился мне в уши:
      - Слушайте, мистер, для ваших стройных ног у меня тут три раза по девять грамм, а если не поможет, то еще семь - для вашего брюха, и запасные обоймы - а перезаряжаю я быстро - опомниться не успеете. Выходите, нет?
      - Брось игрушку! - заревел я на нее. - Или я сейчас вышибу ее у тебя из рук.
      Голос мой звучал как чужой - какой-то незнакомый мне хриплый бас.
      - О, какой темпераментный джентльмен! - ее голос на мгновение дрогнул, но тотчас зазвенел по-прежнему твердо. - Ну, выходите? Считаю до трех. Смотрите, какое я вам даю преимущество - у вас есть двенадцать толстых больших цилиндров, чтобы спрятаться, - а может, в ней все шестнадцать? Правда, ноги спрятать некуда, и им будет больно. Поврежденную щиколотку люди, случается, лечат годами и не всегда успешно...
      Я выпрямился и взглянул прямо в ее фонарь.
      - Угу. Я тоже слишком много разговариваю, когда трушу, - сказал я.
      - Не двигаться! Не двигаться больше ни шагу! Вы кто?
      - Говенный сыщик - то бишь, для вас - никуда не годный частный детектив. Но вам какая разница?
      Я двинулся к ней вокруг машины. Она не выстрелила. В шести футах от нее я остановился.
      - Стойте! Не подходите! - яростно выпалила она после того, как я остановился.
      - Ну разумеется. А что это вы там разглядывали на спуске вашей вращающейся фарой?
      - Там человек.
      - Раненый?
      - Боюсь, что мертвый, - ответила она просто. - Да вы сами, похоже, полумертвый.
      - Меня стукнули по голове, - объяснил я. - После этого у меня всегда синяки под глазами.
      - Милый юмор, - сказала она. - Как у служителя в морге.
      - Давайте-ка взглянем на него, - грубовато перебил я. - Можете идти за мной с вашим пугачом, если с ним вы чувствуете себя увереннее.
      - Я и так чувствую себя уверенно как никогда, - сердито огрызнулась она и повернулась ко мне спиной.
      Я обошел маленькую машину, на которой она приехала. Обыкновенный автомобильчик, чистенький, ухоженный, блестевший в слабом отсвете заходящего месяца. За спиной я услышал ее шаги, но не обратил на них никакого внимания. Поднявшись примерно до середины склона, я в нескольких футах от дороги заметил человеческую ногу.
      Я посветил лежащему фонариком прямо в лицо, то же самое сделала и девушка, и я увидел его всего. Он лежал под кустом, распластавшись на спине, в той самой позе - "мешок тряпок", - которая не оставляет сомнений, означая всегда одно и то же.
      Девушка молчала, держась поодаль от меня и тяжело дыша. Но фонарь она держала твердо, как закаленный ветеран отдела по расследованию убийств.
      Одна рука покойника была отброшена в сторону и так и застыла со скрюченными пальцами в каком-то хватательном жесте. Другая лежала под спиной, а пальто было перекручено так, словно труп сбросили сверху, и он катился до этого куста по склону. Густые белокурые волосы слиплись от глянцевито черневшей под луной, как сапожная вакса, крови, и на лице тоже была, смешанная с грязью и серой пылью, кровь. Шляпы его я не видел.
      И вот тут-то я чудом избежал своей пули. До самого последнего мгновения я и не вспоминал о лежащем у меня в кармане свертке с деньгами. А теперь эта мысль внезапно пронеслась у меня в мозгу и прямо-таки ударила меня по лбу, так что я, не раздумывая, быстро сунул руку в карман. Со стороны это должно было выглядеть именно так, как выглядит быстрый рывок руки за пистолетом.
      В кармане было пусто. Я вытащил руку и оглянулся на девушку.
      - Мистер, - с трудом выдохнула она, - если бы я не составила себе мнения о вашей физиономии...
      - У меня в кармане было десять кусков, - сказал я. - Деньги вот этого типа. Я должен был расплатиться вместо него. Выкуп. Я только сейчас вспомнил про эти десять тысяч. У вас самая восхитительная нервная система, какая только может быть у женщины. Я не убивал его.
      - Я и не думала, что вы его убили, - сказала она. - Кто-то должен был здорово его ненавидеть, чтобы так размозжить ему голову - почти пополам.
      - Я был с ним знаком недостаточно долго, чтобы возненавидеть, - сказал я. - Посветите-ка еще раз.
      Я опустился на колени и принялся обшаривать его карманы, стараясь не слишком нарушить положение его тела. В карманах была серебряная мелочь, несколько мелких купюр, ключи в узорном кожаном кошельке, обычный бумажник с обычным окошечком для водительских прав и обычными, засунутыми под права страховыми карточками. Денег в бумажнике не было. Интересно, почему они не потрудились обыскать его как следует? Наверное, увидели фары и ударились в панику. Иначе они вытащили бы все, даже подкладку от пальто оторвали бы. Я рассматривал в луче ее фонарика кучу мелочей: два тонких носовых платка, хрустящих и белых, как сухой снег, полдюжины бумажных спичечных книжечек из шикарных ночных заведений, массивный серебряный портсигар, тяжелый, как кирпич, и полный его импортных сигарет с монограммой; еще один портсигар китайский шелк на черепаховой рамке, с каждой стороны вышит извивающийся дракон. Я открыл его; внутри, прижатые резинкой, лежали три длинные папиросы - русские, с полым мундштуком. Я вытащил одну. На ощупь она была сухая и очень старая.
      - Может быть, для леди, - сказал я. - Сам-то он курил другие.
      - А может, это вроде талисмана, - дыша мне сзади в шею, произнесла девушка. - Я знала одного парня, который курил такие же. Можно взглянуть?
      Я протянул ей портсигар, и она светила на него фонариком, пока я сердито не крикнул ей, чтобы светила вниз. Впрочем, ничего интересного я больше не нашел. Захлопнув портсигар, она вернула его мне, и я сунул его Полу в нагрудный карман.
      - Все, - сказал я. - Спасибо. Тот, кто его пристукнул, не убрал за собой, потому что боялся оставаться на месте.
      Я поднялся, небрежно отряхнул колени и быстро выбил у нее из руки пистолет.
      Она вскрикнула:
      - А, проклятье! Зачем же так грубо?
      - Ничего, - сказал я, подбирая пистолет. - Кто вы и как очутились среди ночи в этом месте?
      Она сделала вид, что у нее ужасно болит ушибленная мною рука, поднесла к ней фонарик и пристально разглядывала.
      - А я ведь отнеслась к вам по-человечески, скажете, нет? - проговорила она жалобно. - Я умираю от любопытства и от страха, но разве я задала вам хоть один вопрос, а?
      - Вы были просто изумительны, - сказал я. - Но я влип в такую ситуацию, в которой нежелательно больше хлопать ушами. Кто вы? И вырубите этот фонарь. Свет нам больше ни к чему.
      Она погасила фонарик, и окружившая нас сразу темнота стала постепенно светлеть, позволяя различить очертания кустов, распластанное на земле мертвое тело и слабое зарево на юго-востоке, там, где должна была быть Санта-Моника.
      - Меня зовут Кэрол Прайд, - сказала она. - Я живу в Санта-Монике. Я пытаюсь делать рассказы и очерки для одного газетного синдиката. Иногда мне не спится по ночам - тогда я беру машину и катаюсь, просто так еду куда глаза глядят. Все эти места я знаю наизусть. Я заметила внизу луч вашего фонарика и подумала, что для влюбленной парочки сегодня холодновато; к тому же, зачем парочке фонарик?
      - Не знаю, - сказал я. - Мне он никогда не был нужен. Значит, у вас с собой есть и запасные обоймы? А разрешение на этот пистолет у вас есть?
      Я взвесил пистолетик на ладони. Насколько можно судить в темноте, это был двадцатипятикалиберный кольт. Для такого маленького пистолета весил он порядочно. Немало хороших людей отправилось в лучший мир при непосредственном участии и помощи двадцатипятикалиберного кольта.
      - Разумеется, разрешение у меня есть. А насчет запасных обойм - это был просто блеф.
      - Выходит, вы не из трусливых, мисс Прайд? Или, может быть, миссис?
      - Нет... Вообще-то здешние окрестности тихие и безопасные. Люди в этих местах даже не запирают дверей. Я думаю, какие-то мерзавцы просто пронюхали, насколько здесь тихо и пустынно, хотя и недалеко от города.
      Я протянул ей пистолетик:
      - Держите. Видно, в эту ночь мне суждено делать только глупости. А теперь, может быть, вы будете настолько любезны, чтобы подвезти меня до Кастелламаре, - там я заберу свою машину и попробую добраться до какого-нибудь полицейского.
      - А с ним разве не надо кому-нибудь остаться?
      Я взглянул на светящийся циферблат своих часов.
      - Четверть первого. Мы оставим его с цикадами, лягушками и звездами. Поехали.
      Она сунула пистолет в сумочку, мы спустились по склону и сели в ее машину. Не зажигая фар, она развернулась и поехала назад, вверх. Позади нас, словно монумент, возвышался огромный черный автомобиль.
      В конце подъезда я вылез, вернулся к баррикаде и оттащил деревянный щит на место. Теперь я был спокоен за остаток ночи: там его никто не тронет. Впрочем, в этих безлюдных местах можно было быть спокойным и за десяток ночей.
      Девушка молчала, пока мы не поравнялись с первым домом. Там она включила свет и спокойно сказала:
      - У вас на лице кровь, мистер Как-Вас-Там, и я в жизни еще не видала человека, который бы больше нуждался в стаканчике спиртного. Почему бы не поехать ко мне домой и не позвонить в Лос-Анджелес оттуда? Тут поблизости ничего нет, только пожарная станция.
      - Меня зовут Джон Далмас, - представился я. - И я ничего не имею против крови на лице. А вам совершенно ни к чему оказываться замешанной в такую передрягу. Я не стану даже упоминать про вас.
      Она сказала:
      - Я сирота и живу совсем одна. Так что ничего страшного.
      - Поезжайте-ка прямо вниз, к побережью, - сказал я. - А там я буду играть свою партию соло.
      Но по дороге в Кастелламаре нам все-таки пришлось остановиться еще раз. Автомобильная езда пришлась не по вкусу моей разбитой голове, и меня снова вырвало в кустах.
      Когда мы добрались, наконец, до места, где был припаркован мой "крайслер" и откуда начиналась ведущая вверх на холм лестница, я пожелал Кэрол Прайд спокойной ночи и долго еще сидел в своей машине, пока задние сигнальные огоньки ее автомобильчика не скрылись из виду.
      Кафе на тротуаре еще не закрылось. Я мог бы зайти туда, выпить и позвонить. Но мне показалось, что будет эффектнее сделать то, что я и сделал полчаса спустя - трезвым как стеклышко, с зеленым, покрытым запекшейся кровью лицом войти в полицейский участок Западного Лос-Анджелеса.
      В конце концов, полицейские тоже люди. И виски у них не хуже того, которое вам подают через стойку бара.
      3
      Лу Лид
      Рассказ мой получился не очень хорошим, и с каждой минутой звучал все более скверно. Человек по фамилии Ревис, приехавший из городского бюро по расследованию убийств, слушал меня, уставившись в пол, а за спиной у него торчали похожие на телохранителей двое в штатском. Полицейская машина давно уже выехала на место происшествия.
      Ревис был безупречно одетым худым, узколицым, спокойным мужчиной лет пятидесяти, с гладкой серой кожей. Прежде чем опуститься на стул, он аккуратно поддернул брюки, на которых была безукоризненно прямая и острая, как лезвие ножа, стрелка. Рубашка и галстук его выглядели так, словно он надел их новыми десять минут назад, а шляпа - словно он купил ее в лифте, поднимаясь на третий этаж.
      Мы сидели в комнате дежурного капитана полицейского участка Западного Лос-Анджелеса возле бульвара Санта-Моника. В комнате нас было четверо. Рядом в камере дожидались отправки в городской вытрезвитель к утреннему заседанию суда несколько пьяных, и оттуда все время несся оглушительный рев - что-то вроде боевого клича австралийских бушменов.
      - В общем, на этот вечер я был его телохранителем, - сказал я в заключение. - И, как видите, превосходно справился со своей работой.
      - Я бы на вашем месте не стал слишком много об этом раздумывать, небрежно заметил Ревис. - Такое со всяким может случиться. Мне кажется, они приняли вас за этого Линдли Пола и стукнули вас сразу, чтобы не тратить аргументов и выиграть время. Может, у них и не было с собой этой штуки и они не собирались отдавать ее так дешево. А потом, обнаружив, что вы не Пол, они здорово обиделись и решили отыграться на нем.
      - У него был пистолет, - сказал я. - Великолепный люгер. Хотя, конечно, под прицелом двух винтовок всякий воинственный пыл быстро остывает.
      - А теперь займемся этим черным братишкой, - берясь за телефон на письменном столе, сказал Ревис.
      - Я слышал только голос в темноте, поэтому не могу поручиться, что это был именно он.
      - Угу. Мы просто выясним, чем он был в это время занят. Лу Лид. Запоминающееся имечко.
      Он снял телефонную трубку и сказал полицейскому на коммутаторе:
      - Дежурного в Главном управлении, Джо... Говорит Ревис из Западного Лос-Анджелеса, по поводу этого убийства с ограблением. Мне нужен гангстер по имени Лу Лид, негр или мулат. Года двадцать два - двадцать четыре, кожа светло-коричневая, одевается опрятно, маленького роста, вес, скажем, сто тридцать, один глаз поврежден, какой - не помню. На него есть кое-что, но не очень много; привлекался и выпускался раз сто. Ребята из Семьдесят седьмого должны его хорошо знать. Мне нужно уточнить все его передвижения сегодня вечером. Дайте час цветной бригаде, а потом объявите розыск.
      Он повесил трубку и подмигнул мне.
      - У нас лучшая черномазая полиция к западу от Чикаго. Если он в городе, они возьмут его сразу, и разыскивать не понадобится. Ну что, теперь поехали туда?
      Спустившись по лестнице, мы влезли в полицейскую машину и поехали назад - через Санта-Монику к Палисадам.
      Холодным серым рассветом несколько часов спустя я был, наконец, дома. Я как раз запивал аспирин виски и очень горячей водой отпаривал затылок, когда зазвонил телефон. Это был Ревис.
      - Ну вот, - сказал он. - Лу Лид у нас. Пасадена нашел его и еще одного мексиканца по имени Фуенте. Подобрал их на бульваре Арройо Секо - пришлось подбирать не то чтобы совковой лопатой, но что-то вроде того, Кропотливая работа.
      - Дальше, - попросил я, сжимая трубку телефона так, что она почти трещала. - В чем там дело?
      - Да вы, наверное, уже сами сообразили. Они нашли их под мостом Колорадо-стрит, связанных спина к спине ржавой проволокой. И разбитых в лепешку, как перезрелые апельсины. Как вам это нравится?
      Тяжело дыша, я сказал в трубку:
      - Именно этого мне и недоставало, чтобы заснуть сном младенца.
      Твердая булыжная мостовая бульвара Арройо Секо проходит в семидесяти пяти футах под мостом Колорадо-стрит, который еще называют Мостом Самоубийц.
      - Похоже на то, - помолчав прибавил Ревис, - что вы сунули нос в какое-то очень тухлое дело. Что вы на это скажете?
      - Ну, в качестве первого предположения я бы сказал, что парочка неглупых ребят каким-то образом пронюхала, что есть возможность за так содрать выкуп, на собственный страх и риск провернула это дело и на обратном пути с деньгами попалась.
      - Для этого понадобился бы помощник - кто-то должен был проболтаться, сказал Ревис. - Вы имеете в виду, что они знали о краже, но бус у них не было. Мне больше нравится другой вариант: они, со всей выручкой и бусами впридачу, вместо того, чтобы отдать все это боссу, попытались удрать из города. А может быть, босс просто решил, что ему приходится кормить слишком много ртов.
      Он пожелал мне спокойной ночи и приятных снов. Виски я решил выпить ровно столько, чтобы заглушить боль в голове. Однако на самом деле выпилось значительно больше, чем было мне полезно.
      В офис свой я отправился достаточно поздно, в связи с чем рассчитывал чувствовать себя элегантным джентльменом, но почему-то не чувствовал. Две царапины на затылке начали отчаянно зудеть, а приклеенный на обритое место пластырь горел, как мозоль на ноге у бармена в разгар праздников.
      Мой офис состоял из двух комнат, навсегда впитавших запахи кофе из располагавшейся внизу гостиницы Мэншн-Хауза. Маленькую комнату, служившую приемной, я никогда не запирал, чтобы клиент мой войти и подождать меня, на случай, если у меня когда-нибудь появится клиент, да еще такой, который станет меня ждать.
      Кэрол Прайд сидела в приемной и, сморщив нос, разглядывала линялый красный диванчик, два непарных стула, маленький квадратик ковра на полу и детский письменный столик, на котором валялось несколько старых - еще эпохи сухого закона - журналов.
      На ней был коричневый твидовый костюм в крапинку и с широкими отворотами, мужская рубашка с галстуком, изящные туфли, черная шляпа, обошедшаяся ей, насколько я понимаю, долларов в двадцать и выглядевшая так, словно вы могли бы сделать ее одной рукой сами из старой промокашки.
      - Отлично, значит, вы все-таки проснулись, - сказала она. - Очень приятно. А я уже начала думать, что вы всю работу делаете в постели.
      - Тсс, - сказал я. - Идемте в мой будуар.
      Я достал ключ и отпер дверь, полагая, что это произведет лучшее впечатление, чем если я просто слегка стукну по замку - эффект был бы тот же самый, - и мы вошли в следующую комнату, открывавшую взору посетителя ржаво-красный ковер с богатым узором из пролитых чернил, пять зеленых ящиков картотеки, из которых три были заполнены целебным калифорнийским воздухом, рекламный календарь, изображавший живописно разбросанный на небесно-голубом полу набор "Дионна", несколько почти ореховых стульев и стандартный письменный стол со стандартными отпечатками каблуков на нем и стандартным скрипучим вертящимся креслом позади. В это кресло я теперь и опустился, накрыв телефон шляпой.
      До сих пор я еще не успел разглядеть ее как следует, даже при свете фонарей в Кастелламаре. На вид ей было лет двадцать шесть, и, судя по всему, она страдала бессонницей. Пышные каштановые волосы обрамляли усталое миловидное личико: неширокий, но зато высокий, выше, чем считается красивым, лоб, маленький любопытный носик, верхняя губа самую малость длинновата, рот далеко не самую малость широковат. Глаза ее могли быть очень синими, когда старались. Ее можно было бы назвать скромной, но не по-мышиному. Ее можно было бы назвать модной, но не по-голливудски.
      - В вечерней газете, которая выходит утром, я прочитала, что они напечатали обо всем этом, - сказала она.
      - А это значит, что они не собираются раздувать это дело, иначе они приберегли бы сенсацию для утренних газет.
      - Ну, во всяком случае, сегодня утром я немножко поработала на вас, сказала она.
      Пристально поглядев на нее, я подвинул через стол плоскую пачку сигарет, а сам принялся набивать свою трубку.
      - Вы ошибаетесь, - сказал я. - Я не занимаюсь этим делом. Вчера вечером я наглотался достаточно грязи и, чтобы уснуть, полночи глушил себя виски. Пусть им занимается полиция - это ее работа.
      - Не думаю, - сказал она. - Во всяком случае, не только ее. В конце концов, вам надо отработать ваш гонорар. Или вы не получили гонорара?
      - Пятьдесят монет, - отчитался я. - Я сейчас же верну их, как только выясню, кому их можно вернуть. Даже моя собственная матушка не стала бы утверждать, что я их заработал.
      - Вы мне нравитесь, - сказала она. - Глядя на вас, думаешь: вот парень, который уже стал было почти законченным уголовником, но в самый последний момент что-то его остановило. Вы знаете, кому принадлежало это жадеитовое ожерелье?
      Я рывком выпрямился в кресле так, что заболело все тело.
      - Какое жадеитовое ожерелье? - я почти орал на нее. Ведь я ничего не говорил ей про это чертово ожерелье. Да и в газете о нем ничего не могло быть.
      - Вам не требуется много ума, чтобы сообразить, что к чему. Я побеседовала с человеком, которому поручено это дело, - вы знаете лейтенант Ревис. Я рассказала ему про вчерашний вечер. Видите ли, я легко нахожу общий язык с полисменами. Он решил, что я знаю больше, чем это было на самом деле, ну и проговорился кое о чем.
      - Ладно. Так кому же оно принадлежит? - спросил я после тягостной паузы.
      - Некоей миссис Филип Кортни Прендергаст - леди, которая живет в Беверли-Хиллз - во всяком случае, некоторую часть года. У ее мужа есть миллион или что-то около того и больная печень. Миссис Прендергаст черноглазая блондинка, которая, пока мистер Прендергаст сидит дома и принимает каломель, посещает разные занимательные места.
      - Блондинки не любят блондинов, - сказал я. - Линдли Пол был белокурее любого швейцарского йодлера.
      - Перестаньте нести чушь. Вы начитались голливудских журналов. Этот блондин нравился этой блондинке. Я знаю. Мне сказал редактор отдела светских новостей в "Кроникл". Он весит двести фунтов, носит усы и зовут его Джидди Джерти.
      - Это он сказал вам про ожерелье?
      - Нет. Про ожерелье мне сказал управляющий Ювелирной компании Блока. Я объяснил ему, что пишу статью о редком жадеите для "Полицейской газеты". Видите, вы заставили меня сострить.
      Я в третий раз поднес спичку к своей трубке и со скрипом откинулся в своем кресле назад, так, что чуть не грохнулся спиной на пол. - Ревису все это известно? - спросил я, стараясь глядеть на нее так, чтобы она этого не заметила.
      - Если и известно, то мне он об этом не сказал. Впрочем, он может без труда все это выяснить, и я не сомневаюсь, что выяснит. Он не глупее других.
      - За исключением вас, - сказал я. - Он говорил вам про Лу Лида и Фуенте-мексиканца?
      - Нет. А кто это?
      Я рассказал ей все, что знал.
      - Господи, какой ужас, - вздохнула она и улыбнулась.
      - А ваш старик случайно не был полицейским, нет? - подозрительно спросил я.
      - Он почти пятнадцать лет был шефом полиции в Помоне.
      Я ничего не ответил, вспомнив, что шеф полиции Помоны Джон Прайд был застрелен года четыре тому назад двумя несовершеннолетними бандитами.
      Помолчав немного, я сказал:
      - Я так и думал. Что же дальше?
      - Ставлю пять против одного, что миссис Прендергаст не получила назад свое ожерелье и что у ее желчного супруга достаточно связей, чтобы вся эта история не просочилась в газеты. Во всяком случае, их имена в газетах вряд ли будут упомянуты. И я уверена, что для того, чтобы помочь распутаться с этой историей без скандала, ей совершенно необходим хороший детектив.
      - Без какого еще скандала?
      - Ну, я точно не знаю. Но она из тех женщин, у кого в гардеробной полный шкаф поводов для скандалов любого рода.
      - Я полагаю, что вы с ней сегодня завтракали, - сказал я. - В котором часу вы встаете?
      - Нет, я смогу увидеться с ней сегодня только в два часа. А встала я в шесть.
      - Боже мой, - пробормотал я, доставая из нижнего ящика стола бутылку. Голова просто раскалывается.
      - Только одну, - строго предупредила Кэрол Прайд. - И только потому, что вас вчера здорово отколотили. Впрочем, осмелюсь предположить, что это случается с вами довольно часто.
      Я проглотил содержимое своего стакана, заткнул, но не слишком крепко, бутылку пробкой и глубоко вздохнул.
      Тем временем девушка порылась в своей сумочке и сказала:
      - Вот еще кое-что. Может быть, этим вы займетесь сами?
      - Приятно узнать, что я все еще здесь работаю, - проговорил я сквозь зубы.
      Она, уже без улыбки, выложила на стол три длинные русские папиросы.
      - Загляните в мундштуки, - все еще без улыбки сказала она, - и сделайте ваши собственные выводы. Вчера ночью я вытащила их из того китайского портсигара. Тут в каждой из них есть кое-что, над чем стоит задуматься.
      - Ах вы, фараонская дочка, - сказал я.
      Она поднялась, вытерла сумочкой крупинки трубочной золы с моего стола и направилась к двери.
      - Не только. Я еще и женщина. Сейчас мне надо повидаться еще с одним редактором светской хроники и выяснить побольше насчет миссис Филип Кортни Прендергаст и ее сердечных дел. Забавно, правда?
      Мой рот и дверь моего офиса захлопнулись почти одновременно.
      Я взял со стола одну из папирос, повертел ее между пальцами и заглянул в полный мундштук. Кажется, туда было что-то засунуто - свернутая бумажка или карточка.
      В конце концов мне удалось подцепить ее кончиком пилки для ногтей из моего перочинного ножа и вытащить.
      Это и в самом деле оказалась карточка - тоненькая визитная карточка цвета слоновой кости. На ней было выгравировано всего два слова:
      ЭКСТРАСЕНС СУКЕСЯН
      И больше ничего.
      Я заглянул в другие мундштуки. В каждом лежала точно такая же карточка. Мне это ровным счетом ничего не говорило. Я в жизни не слыхал про экстрасенса Сукесяна. Посидев с минуту в задумчивости, я стал листать телефонную книгу. Там был указан телефон человека по фамилии Сукесян с Седьмой Западной улицы. Фамилия была похожа на армянскую, и я решил поискать ее в справочнике по отделу "Восточные ковры". И точно, там был Сукесян, но это ничего не доказывало. Чтобы продавать восточные ковры, вам не надо быть экстрасенсом. Экстрасенсом вам надо быть - и с достаточным сдвигом по фазе, - чтобы покупать их. А какой-то смутный внутренний голос говорил мне, что этот Сукесян на карточке не имел решительно ничего общего с восточными коврами. Кое-какое, хотя и не слишком определенное, представление о том, каким бизнесом может промышлять человек, объявляющий себя экстрасенсом, и какого рода люди составляют его клиентуру, у меня все-таки было. И я догадывался, что чем крупнее его бизнес, тем меньше он будет себя рекламировать. Если дать ему достаточно времени и денег, он вылечит вас от чего угодно, начиная от надоевшего мужа и кончая бубонной чумой. Это должен быть эксперт по неудовлетворенным и разочарованным женщинам, по сложным, запутанным, лживым любовным историям; по мальчикам, которые убежали из дому и не пишут писем; эксперт по вопросам типа: продавать поместье сейчас или придержать его еще год-два; соглашаться ли на новую роль - не исказит ли она сложившийся у публики образ или, напротив, сделает его еще более чарующим. К экстрасенсу могут ходить даже мужчины - из тех, что разъяренными быками ревут на служащих у себя в конторе и превращаются в кусок холодной манной каши, оставшись в кабинете одни. Но главным образом, конечно, женщины: женщины с деньгами, женщины с драгоценностями, женщины, легко, как шелковая нить, наматывающиеся на гибкий азиатский палец.
      Я снова набил свою трубку и стал шевелить мозгами, стараясь при этом как можно меньше шевелить головой. Сами посудите: с какой это стати мужчина станет таскать у себя в кармане второй портсигар с тремя не предназначенными для курения папиросами, в мундштуке каждой из которых спрятано имя другого мужчины? Кто мог бы найти и прочесть это имя?
      Я подвинул бутылку поближе и усмехнулся. Эти карточки найдет всякий, кто возьмет на себя труд что называется "частым гребнем", аккуратно и не торопясь, прочесать карманы Линдли Пола. А кто может это сделать? Только полицейский. А когда? После смерти мистера Пола или его тяжелого ранения при загадочных обстоятельствах.
      Я снял свою шляпу с телефона и позвонил человеку по имени Вилли Петерс, который, по его собственным словам, служил в какой-то страховой компании, а подрабатывал на том, что продавал на сторону не занесенные в книгу телефонные номера, которые он покупал у горничных и шоферов. Такса его была пять долларов. Я решил, что Линдли Пол одобрил бы такой расход из выданных им пятидесяти монет.
      Вилли Петерс тут же выдал мне желаемый номер. Это было, видно, где-то на Брентвудских Высотах.
      Я позвонил в Главное управление Ревису. Он сказал, что, если не считать недосыпа, все отлично и чтобы я помалкивал и ни о чем не беспокоился, но что я действительно должен был сказать ему про девушку. Я сказал, что он, конечно, прав, но, может быть, у него есть дочь и он сам подумал бы, прежде чем выставлять ее на всеобщее обозрение, где на нее со всех сторон набросятся эти прожорливые шакалы с камерами. Он сказал, что дочь у него есть и что моя роль во всей этой истории выглядела, конечно, не слишком красиво, но такое может случиться со всяким, и тому подобное.
      Потом я позвонил Фиалке Макги, чтобы пригласить его как-нибудь на днях, когда он только что вычистит зубы и во рту у него будет особенно гадко, зайти и разделить со мной ленч. Но он оказался в Вентуре - поехал ловить сбежавшего заключенного. Тогда я позвонил на Брентвудские Высоты экстрасенсу Сукесяну.
      Спустя минуту женский голос с легким акцентом произнес:
      - Алло.
      - Могу ли я поговорить с мистером Сукесяном?
      - Извините, пожалуйста. Сукесян никаагда не разгааваривает по телефону. Я его секретарь. Маагу я передать ему что-нибудь?
      - Угу. У вас есть карандаш?
      - Раазумеется, у меня есть каарандаш. Что передать, паажалуйста?
      Я продиктовал ей сначала свое имя, адрес, род занятий и номер телефона. Проверив, правильно ли она записала, я сказал:
      - Я хотел бы побеседовать с доктором Сукесяном по поводу нашего общего знакомого по имени Линдли Пол. Его убили вчера ночью на Палисадах, недалеко от Санта-Моники. Может быть, мистер Сукесян не откажется дать мне совет.
      - Он будет очень раад окаазать вам услугу, - волнения и живости в ее голосе было не больше, чем в устрице. - Но раазумеется, я не могу записать вас на прием сегодня. Сукесян всегда очень-очень заанят. Быть может, завтра...
      - Чудесно, - сказал я. - Можно и на той неделе. Спешить некуда, с расследованием убийств, знаете ли, никогда не торопятся. Вы просто передайте, ему, что через два часа я пойду в полицию и выложу им все, что я знаю.
      Трубка молчала, если не считать какого-то шороха - то ли у кого-то на том конце перехватило дыхание, то ли это были просто помехи. Наконец тягучий чужестранный голос медленно произнес:
      - Хаарашо, я скаажу ему. Но я не паанимаю...
      - Пустяки, мой ангел, тут и понимать нечего. Я жду у себя в конторе.
      Повесив трубку, я снова ощупал пальцами затылок, засунул в бумажник три визитные карточки и, прислушавшись к своему внутреннему голосу, понял, что неплохо бы сейчас принять немного горячей пищи. Я встал и отправился на ее поиски.
      4
      Второй урожай
      Индеец вонял. Волна вони затопила мою маленькую приемную сразу же, как только я услышал, как отворяется входная дверь, и поднялся посмотреть, кто это. Он переступил порог и теперь стоял у двери так, словно его лет сто назад отлили тут из бронзы. Выше пояса он был могучего сложения, с широкой грудью.
      Во всем остальном вид у него был препаршивый. Старый коричневый костюм был ему и тесен и короток. Шляпа была по меньшей мере на два размера меньше, чем нужно и, не считая пятен, насквозь пропитана потом прежнего, видимо, владельца, на голову которого она налезала как следует. А этот носил шляпу там, где дома обычно носят флюгер. Воротник его рубашки облегал шею так же плотно, как хомут облегает шею лошади, и был примерно того же грязно-коричневого оттенка. Под ним болтался галстук, концы которого свешивались поверх застегнутого пиджака, а узел был затянут, вероятно, плоскогубцами, что позволило уменьшить его до размеров горошины. Голую шею над воротником он обмотал чем-то похожим на кусок черной ленты.
      У него было большое плоское лицо и большой, на вид не уступавший в крепости носу бронированного крейсера мясистый нос с горбинкой у самой переносицы. Глаза, словно лишенные век, скулы широкие, щеки висят вниз, плечи, как у деревенского кузнеца. Если бы его хорошенько помыть и одеть в белую ночную рубашку, он был бы похож на очень свирепого римского сенатора. Пахло от него земляным запахом дикаря, грязью, но не той, какая бывает в городах.
      - Уф, - сказал он. - Идем. Быстро.
      Я молча указал большим пальцем в сторону внутренней комнаты конторы и сам отправился туда. Он двинулся за мной, тяжело переваливаясь с ноги на ногу и производя при этом шума не больше, чем муха. Усевшись за стол, я указал ему на стул напротив, но он не пожелал садиться. Его маленькие черные глазки глядели враждебно.
      - Идем - куда? - поинтересовался я.
      - Уф. Мой Второй Урожай. Мой голливудский индеец.
      - Присаживайтесь, пожалуйста, мистер Урожай.
      Он фыркнул, и ноздри его широко раздулись. Они и раньше, еще в приемной, были достаточно широки - впору для мышиной норки.
      - Зовут Второй Урожай. Нет, мистер Урожай. Таки да.
      - И что же вам угодно?
      - Он сказал приходить быстро. Большой Белый Отец сказал приходить сейчас. Он сказал...
      - Послушай, друг, - перебил я его, - кончай пичкать меня своей тарабарской латынью. Я ведь не наставница пансиона для благородных девиц, заплатившая за билет на змеиные танцы.
      - Таки да, - сказал он.
      Медленно, с видимым отвращением, он снял свою шляпу, перевернул ее и сунул палец за подкладку, отчего та вывернулась наизнанку, так как нитки, которыми она была пришита, давно истлели от пота. Изнутри к подкладке скрепкой была прикреплена бумажка. Он подошел ближе и бросил ее на стол грязный, мятый, сложенный вчетверо клочок папиросной бумаги, в который он сердито ткнул своим пальцем. На его прямых, черных, сальных волосах отпечаталась полоска от слишком туго натянутой на затылок шляпы.
      Я развернул папиросную бумажку и вынул карточку с изящно выгравированной тоненьким мелким шрифтом надписью: "Экстрасенс Сукесян". У меня в бумажнике уже лежало три точно таких же.
      Уставившись на индейца, я некоторое время играл своей потухшей трубкой, стараясь пронять его своим пронзительным взором.
      - О'кей. И чего же он хочет?
      - Он хочет вас приходить быстро. Сейчас.
      - Таки да, - сказал я. Индейцу это понравилось. Это было как братское рукопожатие. Он чуть не улыбнулся.
      Я прибавил:
      - Но это обойдется ему в сто монет аванса.
      - Уф? - не понял индеец.
      - Сто долларов. Много-много железных людей. Одна сотня монет. Мой нет денег, мой нет приходить. Соображаешь?
      И я начал считать, сгибая пальцы на обеих руках.
      Индеец, не дожидаясь, пока я закончу, бросил на стол второй сверток папиросной бумаги. Я развернул его. Там оказался новехонький стодолларовый билет.
      - Вот это экстрасенс, - присвистнул я. - Такого смышленого парня я даже побаиваюсь, но так и быть, все равно поеду.
      Индеец водрузил свою шляпу на место, не позаботившись о том, чтобы заправить вылезшую подкладку. Впрочем, так оно выглядело ненамного смешнее, чем раньше.
      Я вытащил из-под мышки пистолет - к сожалению, не тот, что был у меня с собой вчера ночью (до чего же ненавижу терять оружие!), - высыпал из магазина на ладонь патроны, вставил их обратно, пощелкал предохранителем и сунул пистолет на место в кобуру.
      Индеец обратил на это столько же внимания, как если бы я чесал в затылке.
      - Моя машина, - сказал он. - Большая машина. Таки да.
      - Какая жалость, - прохныкал я. - Со вчерашнего вечера я разлюбил большие машины. Но делать нечего, пошли.
      Я запер дверь, и мы пошли. Боже, как вонял этот индеец в лифте! Даже лифтер еле удерживался от того, чтобы не зажать нос.
      Светло-коричневый "линкольн" был довольно старым, но вместительным и удобным, с цыганскими занавесками из стеклянных бус на задних стеклах. Он промчался вниз, мимо ослепительно зеленого поля для игры в поло, резко взмыл вверх, после чего смуглый, похожий на иностранца шофер свернул на узкую, мощеную белыми камнями улочку, почти такую же крутую, как лестницы Линдли Пола - только шла она не прямо, а петлями. Это уже было за чертой города за Вествудом. Здесь начинались Брентвудские Высоты.
      Карабкаясь вверх, мы миновали две апельсиновые рощи - экзотическая забава богатых землевладельцев, потому что, вообще-то, апельсины в этих местах не растут; миновали несколько вжавшихся в крутые склоны предгорий и похожих на барельефы домов.
      Потом дома кончились, осталась только асфальтовая лента дороги и выжженные предгорья кругом, слева - отвесный обрыв в прохладную тень безымянного каньона, справа - раскаленная стена потрескавшейся иссушенной глины, по карнизу которой свисали, цепляясь, какие-то неистребимо живучие дикие цветы, упрямые, как детишки, которые не хотят уходить спать из-за праздничного стола.
      А впереди меня - две спины: одна - худая габардиновая и над ней смуглая шея, черные волосы, фуражка с козырьком; другая - широкая, неуклюжая, в старом коричневом костюме и над ней - толстая красная шея, большая тяжелая голова с засаленной ветхой шляпчонкой на макушке, из-под которой до сих пор торчала выдранная подкладка.
      Тут дорога круто свернула, большие шины забуксовали на мелкой гальке, и сквозь распахнутые ворота коричневый "линкольн" въехал на обсаженную розовыми геранями крутую подъездную дорожку. В конце дорожки, на самой вершине горы возвышалось этакое орлиное гнездо, сторожевая башня - стекло, хром и белая плитка: сооружение модерновое, как флюороскоп, и недоступное, как маяк.
      В конце подъездной дорожки машина развернулась и остановилась у глухой белой стены с единственной черной дверью. Индеец вышел и устремил на меня свой свирепый взгляд. Прижимая левой рукой к боку пистолет, я тоже выбрался из машины.
      Черная дверь в белой стене без всякого нажима снаружи медленно отворилась, и перед нами открылся длинный, узкий черный коридор. На потолке горели слабые лампочки.
      Индеец сказал:
      - Уф, заходи, Большой Стрелок.
      - После вас, мистер Урожай.
      Нагнув голову, он прошел вперед, я последовал за ним, и черная дверь сама собой бесшумно закрылась за нами. Фокус-покус для клиентов. В конце узенького коридора перед нами так же бесшумно растворились двери лифта, и мне пришлось влезть туда вместе с индейцем. Мы медленно поднимались наверх под мелодичное мурлыканье маленького моторчика. Наконец, лифт остановился, дверь беззвучно открылась, и мы снова увидели дневной свет.
      Я вышел из лифта, который закрылся за мной и ушел вниз, увозя с собой индейца, и очутился в комнате, расположенной, видимо, в башне, - вместо стен у нее были сплошные окна. Часть окон была плотно занавешена от ослепительного послеполуденного солнца. На полу лежали старинные персидские ковры мягких цветов. Напротив меня стоял письменный стол резного дерева: похоже было, что его принесли сюда из церкви. А за столом сидела женщина, улыбавшаяся мне такой блеклой, натянутой, высушенной улыбкой, что, казалось, дотронься до нее, и она рассыплется в прах.
      У нее были блестящие, черные, завитые кольцами волосы и темное азиатское лицо. Из ушей свисали жемчужины, пальцы были унизаны большими дешевыми кольцами; там был и лунный камень, и огромный квадратный изумруд, выглядевший таким же фальшивым, как старинный рабский ошейник в магазине "Все за десять центов". Руки у нее были маленькие, темные, морщинистые малоподходящие для колец.
      - Ах, мистаар Даалмас, это так любезно с вашей стороны, что вы пришли. Сукесян будет так раад.
      - Спасибо, - сказал я, вынимая из бумажника новый стодолларовый билет и кладя его на стол перед ее темными, разноцветно сверкающими руками. Она не взглянула на него и не прикоснулась к нему. - Спасибо, что вы об этом подумали, но эту партию играю я.
      Она неторопливо поднялась, все с тон же застывшей улыбкой на лице, и вышла из-за стола в облегающем платье, которое сидело на ней, как кожа на русалке, демонстрируя превосходную фигуру, если только вам нравятся фигуры, у которых ниже талии все на пять размеров больше, чем выше нее.
      - Я прааважу вас, - сказала она.
      Пройдя впереди меня к обшитому деревянными панелями узкому простенку единственному в комнате, где были только сплошные окна да маленькая шахта лифта, она отворила узенькую дверцу. Улыбка ее теперь казалась старше Древнего Египта. За дверцей мерцал не похожий на дневной мягкий рассеянный свет. Я снова прижал к боку кобуру и вошел.
      Дверь за мной все так же беззвучно закрылась. Я очутился в обитом черным бархатом восьмиугольном зале без окон. Далеко-далеко вверху смыкался шатром черный бархатный потолок. Посреди восьмиугольного черного ковра стоял белый восьмиугольный стол и возле него - два табурета, уменьшенные его копии. Еще один такой же табурет стоял у одной из бархатных стен. Посреди белого стола возвышался большой матово-белый шар на черной подставке. Из него исходил рассеянный свет. Больше в комнате решительно ничего не было.
      Я простоял так секунд, наверное, пятнадцать с неприятным ощущением, что за мной наблюдают. Потом бархатная драпировка одной из стен распахнулась, и в комнату вошел человек. Не глядя на меня, он направился прямо к столу и уселся за него. И только тогда поднял на меня глаза и проговорил:
      - Садитесь, пожалуйста, напротив меня. Если вам не трудно, постарайтесь не курить, не расхаживать по комнате, не двигать руками. Чем могу служить?
      5
      Экстрасенс Сукесян
      Это был очень высокий, прямой, как стальной клинок, мужчина, с самыми черными глазами и с самыми светлыми, самыми красивыми золотисто-белокурыми волосами, какие я когда-либо видел в своей жизни. Ему могло быть и тридцать лет, и шестьдесят. На армянина он был похож не больше, чем я. Золотистые волосы были зачесаны прямо назад над профилем, который не хуже, чем у Джона Барримора в двадцать восемь лет. Этакий солнечный бог, супер-звезда и дамский кумир, а я-то ожидал увидеть что-то темное, вороватое, скользкое, потирающее потные ручки.
      На нем был черный двубортный деловой костюм, скроенный на порядок лучше любого делового костюма в мире, белая рубашка, черный галстук. Он сверкал безупречной чистотой, как подарочная книга.
      С трудом проглотив слюну, я сказал:
      - Мне не нужно ни лекций, ни гаданий. Я и так все знаю про эти дела.
      - Да? - вежливо спросил он. - И что же вы знаете?
      - Оставим это, - сказал я. - С секретаршей все понятно - отличная контрастная подготовка к шоку, который люди получают, увидев вас. Индеец немножко сбивает меня с толку, но в конце концов это меня никаким боком не касается. Я не служу в отделе по борьбе с мошенничеством. Я к вам пришел по поводу убийства.
      - Этот индеец, между прочим, естественный медиум, - мягко проговорил Сукесян. - Они встречаются в природе намного реже, чем алмазы, и, как алмазы, часто попадаются в самых Грязных местах. Впрочем, это вас, наверное, тоже не интересует. А что до убийства, то, может быть, вы будете настолько любезны и введете меня в курс дела. Я никогда не читаю газет.
      - Ну да, - сказал я. - Даже для того, чтобы узнать, кто подписывает чеки на астрономические суммы в передней у вашей секретарши? О'кей, дело, в общем-то, заключается в следующем.
      И я выложил ему всю эту проклятую историю, включая его визитные карточки, не забыв поведать и о том, где они были обнаружены.
      Он даже не пошевелился. Я не имею в виду, что он не заорал, не замахал руками, не затопал ногами, не начал кусать ногти. Нет, у него в самом буквальном смысле не дрогнул ни один мускул, он даже не моргал и не сводил глаз с одной точки. Он просто сидел неподвижно, глядя прямо мне в лицо, как каменный лев у входа в Публичную библиотеку.
      Когда я кончил говорить, он приступил прямо к сути дела:
      - Вы утаили эти карточки от полиции? Почему?
      - Скажите мне вы. Я просто сделал то, что я сделал.
      - Вероятно, ста долларов, которые я вам послал, было недостаточно.
      - Это тоже неплохая идея, - сказал я. - Но я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать ее.
      Наконец он пошевелился - скрестил руки. Глаза его были непроницаемыми и плоскими, как подносы в кафетерии, или, если угодно, глубокими, как дыра сквозь земной шар до самого Китая - выбирайте любое. Во всяком случае, они ровным счетом ничего не говорили.
      - Поверите ли вы мне, если я скажу, что был знаком с этим человек лишь шапочно - чисто профессионально?
      - Поверю, если мне за вас поручатся.
      - - Я вижу, вы мне не слишком доверяете. В отличие, вероятно, от мистера Пола. Скажите, а на этих карточках кроме моего имени еще что-нибудь было?
      - Ага, - сказал я. - Было, и вам это вряд ли сильно понравится.
      Это был детсадовский приемчик - из тех, какими пользуются полицейские в детских радиоспектаклях.
      Он спокойно пропустил его мимо ушей, даже не моргнув глазом.
      - Моя профессия требует, знаете ли, известной щепетильности, - сказал он. - Хоть она и считается раем для мошенников. Позвольте мне взглянуть на одну из этих карточек.
      - Я брал вас на пушку, - признался я. - Там нет ничего, кроме вашего имени.
      Достав бумажник, я вытащил одну карточку и положил перед ним на стол, а бумажник снова сунул в карман. Он перевернул карточку длинным ногтем.
      - Знаете, что я думаю? - сказал я доверительно-сердечным тоном. - Я думаю, что Линдли Пол считал, что вы сможете узнать, кто его замочил, даже если полиция ничего не найдет. А это значит, что он кого-то боялся.
      Сукесян расправил руки и снова скрестил их - по-другому. При его сдержанности это было, наверное, равносильно тому, чтобы вскарабкаться на фонарный столб и зубами откусить лампочку.
      - Ничего подобного вы не думаете, - спокойно сказал он. - Сколько? Только быстро - сколько? - за три карточки и письменное заявление о том, что вы обыскали тело прежде, чем известили полицию?
      - Неплохо, - сказал я. - Совсем неплохо для парня, у которого брат торгует вразнос старыми коврами.
      Он улыбнулся чрезвычайно любезной улыбкой. Правда - улыбка была почти дружелюбная.
      - Среди торговцев коврами бывают и честные люди, - сказал он. - Но Аризмян Сукесян мне не брат. Наша фамилия в Армении очень распространенная.
      Я кивнул.
      - Вы, конечно, и меня считаете одним из мошенников, - добавил он.
      - А вы докажите мне, что это не так.
      - Быть может, вам действительно нужны не деньги, - задумчиво произнес он.
      - Быть может, нет.
      Я не заметил, чтобы он пошевелил ногой, но он должен был нажать на какую-то кнопку на полу. Потому что черные бархатные драпировки раздвинулись, пропуская в комнату моего приятеля индейца. Только теперь он не казался ни грязным, ни смешным.
      Он был одет в широкие белые штаны и вышитую черным шелком белую тунику. Талия его была обвязана черным кушаком, а лоб - узкой черной лентой. Черные глаза смотрели сонно. Волоча ноги, он поплелся к табурету у стены и сел, скрестив руки и уронив голову на грудь. Могучее тело его выглядело более грузным, чем когда-либо, словно он надел новый наряд поверх своего обычного костюма.
      Сукесян вытянул руки вперед, держа их над стоявшим на столе между нами молочно-белым шаром. Свет, преломляясь, медленно заплясал на высоком черном потолке, образуя самые странные узоры и причудливые фигуры, смутно различимые оттого, что потолок был так черен. Индеец, по-прежнему упираясь в грудь подбородком, не поднимал головы, но глаза его медленно и все шире раскрывались, пока неподвижным взором не уставились на волнообразно подрагивающие руки.
      Быстрыми, точными, грациозными движениями руки эти исполняли какой-то замысловатый танец, который мог означать и очень многое, и ничего; это было похоже на греческий сиртаки в исполнении членов Юношеской Лиги или на кольца рождественской ленты, сплетающиеся и расплетающиеся на полу - как вам больше нравится.
      Могучая челюсть индейца все так же покоилась на его могучей груди, а глаза медленно-медленно, как у жабы, начали закрываться.
      - Я мог бы загипнотизировать его и без всего этого представления, мягко проговорил Сукесян. - Это просто часть шоу.
      - Ага. - Я не сводил глаз с его крепкой, худой шеи.
      - Ну вот, теперь нужно что-нибудь, до чего дотрагивался Линдли Пол, сказал он. - Эта карточка подойдет.
      Он бесшумно поднялся, подошел к индейцу и, плотно прижав ко лбу, засунул карточку за его головную повязку. Потом вернулся и сел на место.
      Он начал тихо, напевно бормотать что-то на незнакомом мне гортанном языке. Я по-прежнему не сводил глаз с его горла.
      Индеец вдруг заговорил. Он произносил слова очень медленно, с видимым усилием выдавливая их из-за неподвижных губ, словно это были не слова, а тяжелые камни, которые ему нужно было под палящим солнцем втащить на гору.
      - Линдли Пол плохой человек. Делать любовь со скво белого вождя. Вождь очень сердиться. Вождь велеть украсть ожерелье. Линдли Пол надо вернуть его назад, Плохой человек убивать. Грррр-р.
      Сукесян хлопнул в ладоши, и голова индейца дернулась. Маленькие черные глазки без век тотчас открылись. Сукесян взглянул на меня без всякого выражения на своем красивом лице.
      - Потрясающе! - воскликнул я. - И главное, ни капли дешевого циркового эффекта. - Я махнул большим пальцем в сторону индейца. - Этот парнишка малость тяжеловат, чтобы сидеть у вас на коленях, а? Ей-богу, я не видал хорошего чревовещателя лет сто, с тех пор как хористки перестали носить подвязки.
      По лицу Сукесяна пробежала едва заметная улыбка.
      - Я следил за вашими горловыми мускулами, - сказал я. - Но это не важно. Главное, я понял вашу мысль. Пол отирался возле чьей-то жены. Этот кто-то оказался достаточно ревнивым, чтобы убрать его с дороги Что же, как теория это совсем неплохо. Потому что она вряд ли надевала это жадеитовое ожерелье каждый день, и кто-то должен был заранее знать, что оно будет на ней тем вечером, когда ее остановили налетчики. Муж как раз должен был быть в курсе.
      - Вполне возможно, - сказал Сукесян. - Но раз они не убили вас, то, по-видимому, в их планы не входило убивать и Линдли Пола. Они просто хотели избить его до потери сознания.
      - Ага, - сказал я. - Но тут у меня возникла еще одна идея. Мне надо было сообразить это раньше. Если Линдли Пол действительно боялся кого-то и хотел оставить сообщение, то он мог и вправду написать что-то на этих карточках - невидимыми чернилами.
      Это, наконец, проняло его. Улыбка не сошла с его лица, но в уголках рта собралось заметно больше, чем раньше, морщинок. Впрочем, для наблюдений у меня было слишком мало времени.
      Свет внутри мелочно-белого шара внезапно погас. В тот же миг комната погрузилась в такую кромешную тьму, что хоть глаз выколи. Я не видел собственной руки. Пнув назад свою табуретку, я выхватил пистолет и начал потихоньку пятиться к стене.
      Ни звука. Потом - неуловимое движение воздуха, и в нос мне ударил сильный земляной запах. Господи, как это было жутко. С предельной точностью рассчитав время и расстояние, что было почти невероятно в этом непроницаемом мраке, индеец нанес мне удар сзади и тут же железной хваткой схватил за локти и начал поднимать меня в воздух. Я мог выдернуть руку и выпалить наугад вперед - веером. Но я не стал и пытаться. Какой в этом был смысл?
      Индеец поднял меня в воздух, двумя руками прижимая мои локти к моим бокам; ощущение было такое, словно меня поднял подъемный кран. Потом он резко швырнул меня на землю и, схватив за запястья, начал выкручивать их у меня за спиной. Колено, твердое и тяжелое, как гранитный пьедестал, чуть не раскрошило мне копчик. Я пытался закричать, но крик застрял у меня в глотке и никак не мог вырваться наружу.
      Резким рывком индеец швырнул меня в сторону, сжав мои ноги своими, и связал меня узлом. Я, придавленный его весом, больно стукнулся об пол.
      Пистолет все еще был при мне. Индеец про него не знал. Во всяком случае, вел он себя так, словно не знал. Пистолет был зажат между нами, и я начал высвобождать руку, чтобы дотянуться до него.
      Тут снова вспыхнул свет.
      Сукесян стоял, облокотившись о белый стол. Теперь он казался гораздо старше, и в лице его появилось что-то новое, что-то такое, что мне очень не понравилось. Он был похож на человека, которому предстоит сделать что-то крайне ему неприятное, но который решился сделать это, несмотря ни на что.
      - Так, - проговорил он мягко. - Значит, невидимые чернила.
      Черные портьеры распахнулись, и худая смуглая секретарша ворвалась в комнату, держа в руках распространявшую противный резкий запах белую тряпку. Подбежав, она склонилась ко мне, опалив меня на секунду огнем пронзительных черных глаз, и шлепнула мне тряпку прямо на лицо, быстро обмотав ее концы вокруг затылка.
      Сзади, изо всех сил оттягивая мои руки, тихонько посапывал индеец.
      Пришлось мне вдыхать хлороформ. Слишком уж большая тяжесть давила на меня сзади, сжимая горло. Густой, сладковатый запах все глубже въедался в меня. Потом я провалился куда-то из этой комнаты. Еще до того, как я провалился, кто-то дважды выстрелил из пистолета. Я слушал хорошо знакомые звуки без всякого интереса, как не имеющие ко мне никакого отношения.
      Очнулся я, снова лежа под открытым небом, в точности, как вчера ночью. Только в этот раз был еще день, и солнце собиралось прожечь во мне дырку правая штанина, кажется, уже дымилась. Я видел жаркое синее небо, очертания горной гряды, корявый низкорослый дуб, цветущую юкку, покрывающую склон холма, опять горячее синее небо.
      Я сел, и тут же левая нога моя дала о себе знать тысячью булавочных уколов. Я принялся растирать ее, потом - живот. В носу, казалось, навечно застрял мерзкий запах хлороформа. Я чувствовал себя старой ржавой канистрой из-под бензина, выкопанной на помойке.
      Попытался встать, но не удержался на ногах. На сей раз рвота была гораздо сильнее, чем прошлой ночью. Сильнее озноб, сильнее спазмы и во сто раз сильнее боль в желудке. Потом я снова встал.
      Океанский бриз, взлетев вверх по склону, вдохнул в меня немножко жизни - еще хрупкой и неверной. Я потоптался вокруг, как лунатик, тупо глядя на отпечатки колес на красной глине, потом - на большой крест из гальванизированного железа, когда-то покрашенный белой краской, но теперь совершенно облезлый. Сверху донизу он был обит пустыми патронами для лампочек и стоял на потрескавшемся каменном постаменте, в котором была распахнута маленькая дверца, а за ней - позеленевший медный выключатель.
      Позади каменного постамента я увидел пару ног.
      Они ненавязчиво выглядывали из-под куста. Обуты они были в пару ботинок на твердой подошве, точно такие, какие носили школьники примерно за год - за два перед войной. Сколько лет я уже не видел таких ботинок, если не считать одного раза?
      Я обошел постамент, раздвинул кусты и взглянул сверху на индейца.
      Его широкие грубые руки лежали по бокам - такие большие, бессильные и ненужные. В сальных черных волосах застряли кусочки глины, сухие листья и колючки. На коричневых щеках играли солнечные блики. Пятно спекшейся крови на животе уже облюбовали мухи. Глаза у него, как и у всех других - мне пришлось видеть их слишком много - глядели открыто, ясно, но игры за ними уже не было.
      Он был опять в своем комическом костюме, рядом валялась засаленная шляпа, и подкладка ее все так же торчала наружу. Но он больше не казался ни смешным, ни грубым, ни противным. Он был всего лишь бедным простофилей, который так до самого конца и не узнал, вокруг чего заварилась вся эта каша.
      Разумеется, это я его убил. Выстрелы, которые я слышал проваливаясь, были мои собственные, из моего пистолета.
      Но, ощупав свою одежду и вывернув все карманы, пистолета я не нашел. Двух оставшихся карточек Сукесяна тоже не было. Все остальное оказалось на месте. По отпечаткам колес я дошел до проселочной дороги с глубоко врезавшимися колеями, и по ней спустился с холма. Далеко внизу проносились машины, солнечный свет мгновенно загорался и гас на их ветровых стеклах и фарах. Там же внизу виднелась заправочная станция и несколько домиков. А дальше - бескрайняя синева моря, молы, длинный изгиб береговой линии к мысу Фирмин. Сквозь знойную дымку я не мог разглядеть остров Каталина.
      Судя по всему, людям, с которыми я имел дело, нравилось работать именно в этих местах.
      Мне понадобилось примерно полчаса, чтобы добраться до заправочной станции. По телефону я заказал такси и сидел, дожидаясь, пока оно доберется сюда с Санта-Моники, а потом отправился к себе на квартиру в Бергленд - это три квартала за моей конторой. Там я переоделся, сунул в кобуру свой последний пистолет и сел к телефону.
      Сукесяна не было дома. Трубку никто не брал. Кэрол Прайд тоже не было. Впрочем, я и не ожидал ее застать - она, вероятно, пила сейчас чай в компании миссис Филип Кортни Прендергаст. Но Главное полицейское управление сняло трубку, и Ревис оказался еще на работе. Судя по всему, он не слишком обрадовался, услышав мой голос.
      - Есть что-нибудь новое об убийстве Линдли Пола? - спросил я лейтенанта.
      - Мне кажется, я вам говорил, чтобы вы выбросили это дело из головы. Если нет, то я говорю вам это сейчас, - в голосе его звучала угроза.
      - Да нет, вы действительно мне говорили. Но оно не идет у меня из головы. Я, знаете ли, люблю чистую работу. Я думаю, это сделал ее муж.
      Он с минуту помолчал и спросил:
      - Чей муж, мистер Всезнайка?
      - Ну, естественно, муж этой вертихвостки, которая потеряла жадеитовые бусы.
      - И вам, конечно, срочно понадобилось разнюхивать своим длинным носом, как ее зовут?
      - Да нет, - сказал я, - оно как-то само приплыло мне в руки. Мне оставалось только принять его к сведению.
      Он снова замолчал. На сей раз пауза длилась так долго, что я смог прослушать пару объявлений насчет украденных машин, которые читали по висевшему у него на стене в Управлении громкоговорителю.
      Потом он заговорил, ровно и отчетливо выговаривая каждую букву:
      - Слушай, сыщик, я хочу продать тебе отличную идею. Может, ты ее и купишь. Она даст тебе, по крайней мере, море душевного покоя. Так вот, в один прекрасный день Полицейское управление выдало тебе лицензию, а шериф выдал значок. Любой капитан при исполнении может отобрать у тебя и то и другое в течение суток по первой же жалобе, какая на тебя поступит. Может, даже и лейтенант - вроде меня. А теперь посмотрим, что дала тебе эта лицензия и этот значок. Не надо отвечать, я сам тебе скажу. Они дали тебе общественное положение таракана. Ты стал наемным Сователем-Носа-в-Чужие-Дела. Все, что от тебя требовалось - это истратить свою последнюю сотню долларов, подыскав комнату подешевле и подержанную конторскую мебель, а потом сидеть, поджав хвост, и ждать, пока кто-нибудь приведет тебе в контору льва - чтобы ты мог сунуть ему в пасть голову и посмотреть, кусается он или нет. Если он, к примеру, откусит тебе ухо, то тебя же и привлекут к суду за членовредительство. Ну как, начинаешь врубаться понемножку?
      - Все правильно, - сказал я. - Я руководствовался примерно такой же идеей - много лет назад. Значит, вы не собираетесь закрывать дело?
      - Если бы я мог тебе доверять, я бы сказал, что мы собираемся не закрыть дело, а накрыть одну очень неглупую шайку специалистов по драгоценностям. Но я не могу тебе доверять. Ты откуда говоришь - из бильярдной?
      - Я в постели, - сказал я. - Ударился головой об телефон.
      - Вот и отлично. Ты прямо сейчас набери себе бутылку горячей воды, приложи к голове и ложись, пожалуйста, баиньки, как послушный мальчик, ладно?
      - Не-а. Я лучше пойду гулять и подстрелю индейца, так, для разминки.
      - Ладно, но только одного индейца, не больше, малыш.
      - Ага, только не забудьте эту свою шуточку, - заорал я в трубку и швырнул ее прямо ему в физиономию.
      6
      Веселая леди
      По дороге вниз, к бульвару, в одной забегаловке, где меня хорошо знали, я выпил чашечку черного кофе с бренди. После этого желудок мой стал как новенький, но голова все равно была, как подобранная старьевщиком на помойке канистра, а усы по-прежнему воняли хлороформом.
      Поднявшись к себе в контору, я отворил дверь передней комнаты. На сей раз их было двое - Кэрол Прайд и еще одна блондинка. Блондинка с черными глазами. Такая блондинка, что даже епископ мог бы проковырять пальцем дырку в дверном стекле, чтобы только поглазеть на нее.
      Кэрол Прайд, сердито хмурясь, поднялась мне навстречу и представила:
      - Это миссис Филип Кортни Прендергаст. Она уже довольно долго вас дожидается. А она не привыкла, чтобы ее заставляли ждать. Она хочет дать вам работу.
      Блондинка нежно улыбнулась мне и протянула руку в перчатке. Ей было лет тридцать пять, и у нее было то самое мечтательное выражение широко распахнутых глаз - клянусь, я сроду не видал, чтобы черные глаза могли передать это выражение! Все, что может быть вам нужно в этой жизни - кто бы вы ни были, - все это в ней было. Я не обратил особого внимания, во что она была одета. Что-то такое черно-белое. Во всяком случае, это было то, во что одел эту фантастическую красавицу ее портной, а он должен был разбираться по высшему классу, иначе она не пошла бы к нему.
      Я отпер дверь в свой интимный кабинет раздумий и пригласил их войти. С краю на моем столе красовалась неубранная полупустая квартовая бутыль виски.
      - Прошу извинить меня, что заставил вас ждать, миссис Прендергаст, сказал я. - Мне пришлось отлучиться по делу.
      - Честно говоря, не вижу, зачем вам было отлучаться, - ледяным тоном вмешалась Кэрол Прайд. - Похоже, все, что вам нужно для работы, есть здесь, прямо на столе.
      Я придвинул им стулья, уселся в свое вертящееся кресло, протянул руку к бутылке, и тут под моим левым локтем задребезжал телефон.
      Незнакомый голос неторопливо заговорил с большими паузами.
      - Далмас? О'кей. Пушка у нас. Тебе, небось, захочется получить ее назад, а?
      - Обе. Я человек бедный.
      - У нас только одна, - проговорил вкрадчивый голос. Одна - но та самая, которую легавые не прочь будут заполучить. Ну ладно, я перезвоню тебе попозже. Обдумай все как следует.
      - Спасибо. - Я повесил трубку и, сняв со стола бутыль, поставил ее на пол и улыбнулся миссис Прендергаст.
      - Разговор придется вести мне, - сказала Кэрол Прайд. - Миссис Прендергаст слегка простужена. Ей нужно беречь горло.
      Она искоса бросила на блондинку один из тех взглядов, которых мужчины, по мнению женщин, не в состоянии понять, один из тех, что сверлят все, как бормашина у дантиста.
      - Ну... да, - слегка наклоняясь, чтобы заглянуть за край стола, где я поставил на ковер бутылку виски, проговорила миссис Прендергаст.
      - Миссис Прендергаст была со мной совершенно откровенна, - продолжала Кэрол Прайд. - Не знаю, чем я заслужила такое доверие. Разве что тем, что указала ей, каким образом можно было бы избежать неприятной огласки.
      Я взглянул на нее, нахмурившись.
      - Насколько я знаю, никакой огласки и не будет. Я не давно говорил с Ревисом. Он окружил все это дело такой секретностью, что взрыв динамитной шашки произведет не больше шума, чем беглый взгляд оценщика в ломбарде на долларовые часы.
      - Ужасно смешно, - сказала Кэрол Прайд, - во всяком случае, для любителей подобного юмора. Но, как ни странно, миссис Прендергаст хочет получить назад свое ожерелье. И, по возможности, так, чтобы мистер Прендергаст не узнал, что оно было украдено. По-видимому, он до сих пор ничего не знает.
      - Ну что ж, это меняет дело, - сказал я. (Черта с два он не, знает!).
      Миссис Прендергаст одарила меня улыбкой, которую я почувствовал даже в заднем кармане брюк.
      - А я так люблю простое ржаное виски, - проворковала она. - Может, мы... того, по маленькой?
      Я достал стеклянные стопочки и снова водрузил бутылку на стол. Кэрол Прайд откинулась на спинку стула, с презрительным видом закурила сигарету и глядела в потолок. Но смотреть на нее было вполне приятно. На нее можно было смотреть довольно долго, не чувствуя головокружения. Не то, что на миссис Прендергаст - на эту достаточно было разок взглянуть, чтобы забыть, как тебя зовут.
      Я налил обеим леди по стопочке. Кэрол Прайд до своей даже не дотронулась.
      - На всякий случай, может, вы не в курсе, - проговорила она холодно, имейте в виду, что Беверли-Хиллз, где живет миссис Прендергаст, - район не совсем обычный. У них радиофицированные машины с обратной связью, и вся территория охраняется спецнарядами, потому что за полицейскую охрану они платят кучу денег. Территория небольшая, так что каждый дюйм под присмотром. А в домах побогаче установлена прямая связь с Главным управлением подземные коммуникации, которые нельзя перерезать.
      Миссис Прендергаст тем временем одним глотком управилась со своим виски и нежно поглядывала на бутылку. Я надоил ей еще стаканчик.
      - Это все ерунда, - промурлыкала она, сияя от удовольствия. - У нас есть еще очень чувствительные фотоэлементы, вделанные в дверцы сейфов и шкафов. Нажимаешь кнопку - и весь дом под сигнализацией, так что даже слуги не могут подойти близко к каким-то комнатам без того, чтобы через тридцать секунд в дверь уже не стучалась полиция. Великолепно, правда?
      - Да, великолепно, - согласилась Кэрол Прайд. - Но все это - только на Беверли-Хиллз. Стоит вам выйти за пределы района - а вы ведь не можете провести всю жизнь на Беверли-Хиллз, если только вы не муравей, - и ваши драгоценности уже не в такой безопасности. Вот почему у миссис Прендергаст была копия жадеитового ожерелья - из стеатита.
      Я выпрямился в своем кресле. Если меня не подвела память, Линдли Пол говорил что-то такое насчет этого ожерелья - что его, мол, невозможно подделать, даже если найти подходящий материал, что на это, мол, не хватит человеческой жизни.
      Миссис Прендергаст допивала свой второй стаканчик, но его хватило ненадолго. Ее улыбка становилась все теплее и теплее.
      - Так что, выезжая в театр или в гости за пределы Беверли-Хиллз, миссис Прендергаст должна была надевать копию своего ожерелья. В том случае, разумеется, когда ей хотелось надеть именно жадеит. На этот счет мистер Прендергаст всегда был очень требователен.
      - А характер у него препаршивый, - вставила миссис Прендергаст.
      Я приподнял ее руку и налил в стаканчик еще одну порцию виски. Кэрол Прайд, внимательно следившая за всем происходящим, в этот момент почти что заорала на меня:
      - Но в тот вечер, когда на нее напали, она по ошибке надела не копию, а настоящий жадеит.
      Я искоса взглянул на нее.
      - Я знаю, о чем вы думаете, - отрезала она. - Кто мог знать о ее ошибке? О ней случайно, вскоре после того, как они вышли из дому, узнал мистер Пол. В тот вечер ее спутником был он.
      - Он... ммм... он слегка потрогал мое ожерелье, - вздохнула миссис Прендергаст. - А он, знаете ли, мог определить подлинный жадеит на ощупь. Во всяком случае, я слыхала, что некоторые люди могут. А он так здорово разбирался в камнях.
      Я снова откинулся на спинку своего скрипучего кресла.
      - Черт подери, - пробормотал я с досадой. - Я должен был заподозрить этого молодчика с самого начала. Ведь у шайки должен был быть наводчик непременно из хорошего общества. Иначе откуда они могли бы узнавать, когда деликатесы вынимаются из морозильника? Должно быть, он затеял с ними двойную игру, и они воспользовались случаем, чтобы убрать его.
      - Не слишком ли расточительно с их стороны, вам не кажется? Такого талантливого наводчика? - спросила Кэрол Прайд ласково, одним пальцем отодвигая от себя стаканчик с виски.
      - Мне действительно не хочется, миссис Прендергаст, - прибавила она. Может быть, вам...
      - Будьте здоровы, живите богато, - пропела миссис Прендергаст, резким движением опрокидывая стакан в глотку.
      - Где и как произошел налет? - вмешался я.
      - Ну это, понимаете, выглядит тоже немного странно, - поспешно отозвалась Кэрол Прайд, опередив миссис Прендергаст на полслова. - На обратном пути с вечеринки, которая была на Брентвудских Высотах, мистер Пол предложил заехать в Трокадеро. Они ехали в его машине. А как раз в это время, если вы помните, был перекрыт Закатный Бульвар - весь отрезок вдоль Каунти-стрит, - его должны были расширять. Ну так вот, после того, как они убили еще немного времени в Трокадеро...
      - И пропустили по паре глоточков... - хихикая вмешалась миссис Прендергаст, пытаясь дотянуться до бутылки и так и оставив фразу незавершенной. Наконец, она добилась своей цели и наполнила один из стаканов. Вернее сказать, ей удалось добиться того, что некоторое количество виски попало и в стакан.
      - ...Мистер Пол повез ее домой по бульвару Санта-Моника, - закончила свою мысль Кэрол.
      - Но это самый простой путь, - сказал я. - И даже, пожалуй, единственный, если вы не хотите петлять по улицам и насквозь пропитаться пылью.
      - Да, но на этом пути им пришлось проезжать мимо одной третьеразрядной гостиницы под названием "Тремейн", напротив которой, через дорогу, располагается пивная. Миссис Прендергаст заметила, что одна из машин, стоявших у входа в пивную, тронулась и поехала следом за ними. И она абсолютно уверена, что именно эта самая машина немного позже врезалась в них на повороте - и что налетчики совершенно точно знали, что им нужно. Все это миссис Прендергаст помнит отлично.
      - Ну, естественно, - сказала миссис Прендергаст. - Я надеюсь, вы не думаете, что я была пьяна. Что-что, а пить малышка умеет. И потом, не каждую же ночь приходится терять такие ожерелья.
      И она бодро выплеснула в рот пятый стаканчик.
      - Я па-панятия не имею, ка-а-как выглядели эти типы, - обратилась она ко мне несколько охрипшим голосом. - Лин - это мистер Пол, я, понимаешь ли, звала его Лином, - ужасно перепугался. Забился в угол и носа не высовывал.
      - Это были ваши деньги, - десять тысяч выкупа? - спросил я.
      - А ты думаешь, это были деньги моей горничной, лапочка? Я хочу получить свои бусы назад, пока Корт ничего не знает. Может, наведаешься в эту пивную?
      Она порылась в своей черно-белой сумочке, вытащила несколько скомканных банкнот и подвинула весь комок ко мне через стол. Я расправил бумажки и сосчитал. Там было четыреста шестьдесят семь долларов. Неплохие деньги. Я оставил их лежать на столе.
      - Мистер Прендергаст, - снова, почти нараспев вступила Кэрол Прайд, которого миссис Прендергаст называет "Кортом", полагает, что похищено ожерелье-дубликат. Он, по-видимому, не в состоянии отличить одно от другого. И он ничего не знает о событиях прошедшей ночи, за исключением того, что Линдли Пол был убит какими-то бандитами.
      - Черта с два он не знает. - На сей раз я произнес эти слова вслух, и с достаточно кислой миной, отодвигая от себя пачку денег. - Мне кажется, миссис Прендергаст, вы думаете, что вас шантажируют. Вы ошибаетесь. По-моему, вся эта история не попала и не попадет в газеты потому, что кто-то сильно нажал на полицию. А полиция согласилась, потому что единственное, что им теперь нужно, - это шайка охотников за драгоценностями. Ребята, которые убили Пола, уже мертвы.
      Миссис Прендергаст неподвижно уставилась на меня блестящими, пронзительными, пьяными глазами.
      - Мне и в голову не приходило думать, что меня шантажируют, - сказала она, с трудом справляясь с шипящими звуками. - Я хочу получить свои бусы, и поскорее. Деньги - не проблема. Сколько угодно. Налейте мне виски.
      - Оно перед вами. - Насколько я понимаю, еще немного, и она бы свалилась под стол.
      - А вам не кажется, - вмешалась Кэрол Прайд, - что все же стоило бы наведаться в эту пивную - может быть, там вам попадется что-нибудь стоящее?
      - Ага, попадется - кусок жеваной колбасы в физиономию, - проворчал я. Изумительная идея.
      Тем временем блондинка, долго пытавшаяся прицелиться из бутылки в один из двух своих стаканов, все-таки ухитрилась налить себе виски, и, выпив, свободным, плавным, царственным жестом, точно ребенок, играющий в песок, рассыпала по столу кучу долларовых бумажек.
      Я отобрал их у нее, снова сложил стопочкой и, обойдя вокруг стола, засунул ей в сумку.
      - Если мне удастся что-нибудь сделать, я дам вам знать, - объяснил я ей. - От вас мне не надо авансов, миссис Прендергаст.
      Ей это понравилось. Она вознамерилась было налить себе еще стаканчик, но потом, обмозговав свое намерение с помощью еще оставшихся у нее не оглушенных виски мозгов, передумала, поднялась на ноги и, постаравшись как можно вернее определить направление, тронулась к двери.
      Я вовремя подскочил к ней, чтобы не дать открыть дверь носом, поддержал под руку. За дверью, прислонившись к противоположной стене, скучал здоровенный шофер в форме.
      - О'кей, - беззвучно произнес он, выплюнул сигарету так, что она отлетела шагов на десять, и крепко ухватил миссис Прендергаст под руку. Пошли, крошка. Мне бы и на самом деле нужно как следует отшлепать тебя по попке. Ох, надо бы черт меня побери.
      Она захихикала, вцепившись в него, и они пошли по коридору, исчезнув вскоре за углом. Я вернулся в контору, уселся за стол и взглянул на Кэрол Прайд. Она откопала где-то тряпку для пыли и теперь вытирала стол.
      - Все вы и ваша проклятая бутылка. - В голосе ее была горечь, а в глазах - одна сплошная ненависть.
      - К черту бутылку, и к черту ее, - я тоже сердился. - Я бы не доверил ей и пары драных носков. Надеюсь, ее сейчас трахнут хорошенько по дороге. К черту ее, и ее пивную туда же.
      - Вы слишком узко понимаете мораль, мистер Джон Далмас. У нее горы денег, и она на них не скупится. Я видела ее мужа - это палка, на которой круглый год растут чековые книжки. Если в этом деле кто-то с кем-то о чем-то договаривался, то только она сама. Она говорила мне, что заподозрила Пола в нечистой игре довольно давно. Но ей было наплевать, пока он ее не трогал.
      - Этот Прендергаст небось порядочный скряга, а? По-моему, он не может не быть скрягой.
      - Высокий, тощий, желтый. Вид у него такой, словно первый же глоток материнского молока на всю жизнь испортил ему желудок, и его до сих пор мучает отрыжка.
      - Пол не крал ее ожерелья.
      - Нет?
      - Нет. И у нее не было никакого дубликата.
      Глаза ее стали уже и темнее.
      - Видимо, вы узнали все это от экстрасенса Сукесяна.
      - А кто это такой?
      Она на секунду наклонилась вперед, потом опять откинулась на спинку стула, взяла свою сумочку и прижала ее к боку.
      - Ясно, - медленно произнесла она. - Вам не нравится моя работа. Извините за навязчивость. Я думала, что смогу вам немного помочь.
      - Я сказал уже, что это не мое дело. Ступайте домой и пишите ваш очерк. Мне не нужно помощников.
      - Я думала, мы друзья, - сказала она. - Я думала, я вам нравлюсь. - С минуту она смотрела на меня печальными, усталыми глазами.
      - Мне надо зарабатывать себе на жизнь. Если я буду лезть в дела полицейского управления, я не заработаю ничего, кроме шишек.
      Она встала и еще какое-то время молча глядела на меня. Потом повернулась и вышла. Я еще слышал ее шаги по мозаичному полу коридора. А потом еще десять или пятнадцать минут не шевелясь просидел в своем кресле, придумывая объяснения тому странному факту, что Сукесян не убил меня. Но все мои объяснения выходили одно неубедительнее другого. Потом я спустился на стоянку и сел в свою машину.
      7
      В баре
      Гостиница "Тремейн" оказалась далеко за бульваром Санта-Моника, возле городских свалок. Междугородняя железнодорожная ветка делила улицу пополам, и как раз когда я дошел до дома, на котором должен был быть нужный мне номер, меня нагнал паровоз с двумя вагонами, мчавшийся со скоростью сорока пяти миль в час и грохотавший не меньше, чем грузовой самолет при взлете. Я прибавил скорости и проехал мимо дома рядом с поездом, а потом свернул на мощеную площадку, на которой раньше, должно быть, был рынок. Там я вылез из машины и из-за угла посмотрел назад.
      Оттуда мне была видна вывеска "Отель Тремейн" над узкой дверью старого, сжатого с обеих сторон двумя магазинами с пустыми витринами, двухэтажного здания. Это была одна из тех гостиниц, где деревянные панели и балки воняют керосином, сломанные жалюзи болтаются на одном крюке, в мятых занавесках больше дыр, чем линялого ситца, а пружины кровати всю ночь впиваются в ваше тело. Я наизусть знал все про такие места, как гостиница "Тремейн": в них я спал, в них я отсиживался неделями, в них я ругался с тощими, злыми хозяйками, в них в меня стреляли, и может быть, из одного из таких мест меня когда-нибудь вынесут ногами вперед. Тут вы приходите в отчаяние, не успев обрадоваться, что вам надо так мало платить, тут за вами подсматривают в замочную скважину, тут вас ежеминутно норовят уколоть в самое больное место, тут вас встречают незнакомые оборванцы, которые спускают курок прежде, чем вы успеете поздороваться.
      Пивная была на моей стороне улицы. Я вернулся к своему "крайслеру", сунул пистолет за пояс и поехал вдоль тротуара назад.
      Над дверью красными буквами горела неоновая вывеска: ПИВО. Большой полотняный навес был спущен, и в нарушение закона целиком закрывал окно. Пивная была перестроена из обычной лавочки и занимала половину первого этажа. Я открыл дверь и вошел.
      Бармен играл в кегли за счет заведения; на табурете у стойки сидел и читал письмо мужчина в сдвинутой на затылок коричневой шляпе. На зеркале позади стойки белой краской были намалеваны цены.
      Стойкой бара служила простая, грубо сколоченная деревянная перегородка, на обеих концах которой висело по старинному кольту сорок четвертого калибра в тоненькой дешевой кобуре, какую никогда не стал бы носить ни один стрелок. На стенах были развешаны отпечатанные в типографии объявления, советовавшие ничего не просить в кредит и рекомендовавшие средства от головной боли с похмелья и от горячки с перепою. Среди них висело несколько фотографий с довольно симпатичными ножками. Судя по виду, это заведение даже издержек не окупало. Бармен, бросив кегли, прошел за стойку. Ему было лет под пятьдесят, лицо его было хмурым и раздраженным, брюки понизу обтрепались до бахромы, и ходил он так, словно на каждом его пальце было по мозоли. Человек на табурете продолжал тихонько хихикать над своим написанным зелеными чернилами на розовой бумаге письмом.
      Бармен положил на стойку обе руки, покрытые пятнами самых невероятных цветов, и глядел на меня с каменной невозмутимостью хорошего комедийного актера. Я сказал:
      - Пива.
      Он медленно нацедил мне пива, старым столовым ножом сняв пену.
      Отхлебнув, я взял стакан в левую руку и, помолчав немного, спросил:
      - Лу Лида давно не видел?
      С таким вопросом, казалось мне, нельзя было напороться на неожиданности: ни в одной из газет, какие я видел, насчет Лу Лида и Фуенте-мексиканца не было ни слова.
      Бармен глядел на меня без всякого выражения. Кожа у него над глазами была зернистая, как у ящерицы. Наконец, сиплым шепотом он произнес:
      - Не знаю такого.
      На горле у него белел толстый рубец. Кто-то однажды всадил туда нож вот откуда сиплый шепот.
      Человек, читавший письмо, вдруг громко загоготал и хлопнул себя по ляжке.
      - А это непременно надо рассказать Музу, - прогремел он. - Это же черт знает что такое.
      Он слез с табурета, проворно скользнул к двери в задней стене и скрылся за ней. Самый обыкновенный рослый чернявый мужчина, каких сотни. Дверь за ним захлопнулась.
      Бармен сказал своим сиплым шепотом:
      - Лу Лид - Веко? Смешная кликуха. Сюда их куча ходит. Откуда мне знать, как кого зовут? Легавый?
      - Частный сыщик, - ответил я. - Да вы не ломайте себе голову. Я зашел просто выпить пива. Этот Лу Лид был цветной парень. Такой светло-коричневый. Молодой.
      - Может, я и видал его когда. Не припомню.
      - А кто такой Муз?
      - Муз? Это хозяин. Муз Магун.
      Наклонившись, он вынудил из корзины толстое полотенце, сложил его пополам, скрутил и, держа за концы, стал катать по стойке. Получилась дубинка дюйма в два толщиной и дюймов восемнадцать длиной. Такой дубинкой, если знать, как с ней обращаться, можно без труда переправить человека в лучший мир.
      Мужчина с розовым письмом вернулся, все еще тихонько посмеиваясь, сунул письмо в боковой карман и направился к кегельбану. Таким образом он оказался позади меня, в связи с чем я начинал уже немножко волноваться.
      Быстро допив пиво, я слез с табурета. Бармен пока еще не потребовал с меня моего десятицентовика. Он держал в руках скрученное полотенце и медленно катал его взад вперед по стойке.
      - Хорошее пиво, - сказал я. - Спасибо.
      - Заходите еще, - прошептал он и сбросил мой стакан на пол.
      Это отвлекло мое внимание ровно на секунду. Когда я снова поднял глаза, задняя дверь была распахнута, а в проеме стоял большой человек с большим пистолетом в руке.
      Он ничего не говорил. Просто стоял на пороге. Пистолет смотрел прямо на меня. Дуло было черное и широкое, как тоннель. Человек казался тоже очень широким в плечах и очень смуглым. Сложен он был, как борец-тяжеловес. Вид у него был самый что ни на есть блатной. Не тот вид, какой может быть у человека, настоящее имя которого Муз Магун.
      Никто ничего не говорил. Бармен и человек с большим пистолетом просто очень пристально глядели на меня. Потом я услышал идущий по междугородной ветке в нашу сторону поезд. Он приближался быстро и с жутким грохотом. Переднее окно пивной было загорожено навесом, и заглянуть в комнату никто не мог. Поезд, проходя мимо, будет грохотать так, что никто не услышит нескольких выстрелов.
      Шум поезда становился все громче. Надо было двигаться, прежде чем он станет совсем громким.
      Головой вперед я кувырнулся через стойку бара.
      Раздался какой-то, заглушаемый ревом поезда грохот, что-то по чему-то (видимо, по стене) забарабанило. Не знаю, что это было. Поезд мчался мимо в оглушительном крещендо.
      Я ударился о грязный пол и о ноги бармена одновременно. Он сел мне на шею.
      От этого нос мой уткнулся в лужу прокисшего пива, а ухо - в какой-то очень твердый и острый выступ каменного пола. В голове моей от боли словно взвыла сирена. Лежа наполовину ничком, наполовину на левом боку вдоль низкого дощатого настила за стойкой бара, я выдернул из-за пояса пистолет. Прижатый брючиной, он чудом не выскользнул на пол.
      Бармен издал какой-то, обозначавший крайнее недовольство, рокочущий звук, и в меня вонзилось что-то горячее, так что в эту минуту выстрелов я больше не слышал. Я не стал стрелять в бармена, только двинул его изо всех сил дулом револьвера по той части тела, которая у некоторых людей отличается особой чувствительностью. Он оказался как раз одним из таких людей.
      Грузная пятидесятилетняя туша взвилась верх, как обезумевшая муха. Если он не издавал душераздирающих воплей, то не за недостатком желания, а из-за отсутствия голосовых связок. Я еще немного откатился в сторону и снова ударил пистолетом по тому месту, где сходились его штанины.
      - Хватит с тебя! - зарычал я на него. - Живо убирайся. Мне не хочется делать в тебе вульгарную дырку.
      Грохнули еще два выстрела. Отдаленный шум поезда был уже едва слышен, но кому-то было наплевать. Деревянная перегородка затрещала. Она была сколочена давно и основательно, но не настолько основательно, чтобы остановить пули 45 калибра. Где-то надо мной глубоко вздохнул бармен. На лице мне упало что-то мокрое и горячее.
      - Ребята, вы меня пристрелили, - прошептал он и, покачнувшись, начал на меня падать.
      Я вовремя успел отскочить от него, подполз к тому краю стойки, что был ближе к улице, и заглянул за него. Примерно в десяти дюймах от моего лица и на одном с ним уровне на меня глядело лицо человека в коричневой шляпе.
      Мы смотрели друг другу в глаза какую-то долю секунды, но, казалось, достаточно долго, чтобы из семечка успело вырасти взрослое дерево. Это бесконечно долгое время было настолько коротким, что тело бармена все еще падало позади меня, медленно описывая дугу в воздухе.
      Это был мой последний пистолет. Он не достанется никому. Я поднял его раньше, чем мой визави успел хотя бы осознать, что происходит. Он не предпринял ничего. Просто, скользнув по стойке бара, тихо опустился на бок и выпустил изо рта большой красный пузырь.
      Этот-то выстрел я услыхал. Он загрохотал так громко, словно наступил конец света, так громко, что я едва услышал, как захлопнулась задняя дверь. Я осторожно подполз к краю перегородки, брезгливо отпихнул чей-то валявшийся на полу пистолет, и высунул из-за угла кончик своей шляпы. По ней никто не стрелял. Тогда я одним глазом выглянул за стойку.
      Задняя дверь была закрыта, и комната перед ней пуста.
      Я встал на колени и прислушался. Где-то хлопнула еще одна дверь, взревел мотор, отъехала машина.
      Я чуть с ума не сошел. Скачком перелетев через комнату, я распахнул заднюю дверь и ринулся туда.
      Это была обычная ловушка. Спектакль с хлопаньем дверей и шумным отъездом машины. Я успел увидеть взмах сжимавшей бутылку руки.
      В третий раз за двадцать четыре часа я провалился в небытие.
      На этот раз вынырнул я из него с отчаянным воплем, задыхаясь от едкой вони нашатыря в носу. Сжав кулак, я свингом ударил по какому-то лицу. Однако свинга не получилось - бить мне было нечем. Каждая моя рука превратилась в четырехтонный якорь. Я мог только ворочаться и глухо рычать.
      Расплывшееся передо мной лицо материализовалось в усталую, но внимательную физиономию человека в белом халате - врач скорой помощи.
      - Нравится? - усмехнулся он. - А некоторые даже пьют его - на десерт, с рюмочкой тоника.
      Он потянул меня за руку, резкий холод обжег мне плечо, и в него вонзилась иголка.
      - Легкое огнестрельное ранение, - сказал он. - Но вот голова ваша не в лучшем виде. Гулять пока не придется.
      Его лицо отодвинулось. Я поводил глазами по сторонам. Кругом туман и какие-то расплывчатые тени. Потом я начал различать еще одно лицо внимательное, молчаливо-сосредоточенное. Девушка. Кэрол Прайд.
      - Ага, - сказал я. - Вы следили за мной. С вас станется.
      Она улыбнулась и пошевелилась. Потом ее пальцы начали гладить меня по щеке, и я уже не мог ее видеть.
      - Нет, это все ребята из машины полицейского патруля, - сказала она. Эти бандиты завернули вас в ковер - чтобы погрузить в кузов грузовика.
      Видеть толком я не мог. Передо мной проскользнул какой-то высокий краснолицый человек в синем. В руке он держал взведенный револьвер. Где-то позади него кто-то хрипло закричал.
      Она сказала:
      - Они еще двоих закатали в ковер. Но те были уже мертвы. Уф!
      - Идите домой, - гнусаво проворчал я. - Идите и пишите ваш очерк.
      - Вы уже говорили это сегодня, дурачок. - Она все так же гладила меня по щеке. - Я думала, раз вы отправились сюда, вы забыли эти глупые шутки. Спать хочется?
      - Ладно. Об этом уже позаботились, - раздался где-то рядом отрывистый голос. - Отвезите этого типа куда-нибудь, где вы сможете им заняться как следует. Я хочу, чтобы он остался жив.
      Словно из тумана, передо мной появился Ревис. Лицо его медленно принимало четкие очертания - серое, внимательное, очень строгое. Вот оно склонилось ниже - Ревис сел рядом со мной.
      - Значит, вам-таки непременно надо было поиграть в Шерлока Холмса, сказал он злым, колючим голосом. - Ладно, рассказывайте. К чертям вашу голову и как там она себя чувствует. На что напрашивались, то и получили.
      - Дайте выпить.
      Что-то задвигалось, блеснуло в тумане, и к моим губам прижалось горлышко фляжки. Жизненная сила вливалась ко мне в глотку. Холодная струйка потекла по подбородку, и я отвернулся от фляжки.
      - Спасибо. Главного взяли - Магуна?
      - Он весь нашпигован свинцом, но, кажется, выкарабкается. Его везут сейчас в город.
      - А индейца нашли?
      - А? - поперхнулся он.
      - В кустах под Крестом Мира на Палисадах. Я его застрелил. Нечаянно.
      - Мать... - Ревис пропал в тумане. Легкие пальцы продолжали медленно и ритмично гладить мою щеку.
      Ревис снова выплыл из тумана и сел рядом.
      - Откуда взялся этот индеец? - отрывисто бросил он.
      - Что-то вроде телохранителя и вышибалы у Сукесяна. Экстрасенса Сукесяна. Он...
      - Про Сукесяна мы знаем, - хмуро оборвал меня Ревис. - Вы, мистер Шерлок Холмс, пролежали в отключке больше часа. Леди рассказала нам про те карточки. Она утверждает, что это ее вина, но я ей не верю. Да в любом случае, все это странно. Но несколько человек наших ребят уже уехали туда.
      - Я там был, - сказал я. - У него дома. Он точно что-то знает, только я не знаю что именно. Он испугался меня - но не стал меня мочить. Непонятно.
      - Любитель, - сухо проговорил Ревис. - Он оставил эту работу для Муза Магуна. Муз Магун был парень крутой - до сегодняшнего дня. Хвост за ним тянется отсюда до Питтсбурга... Держите-ка. Только поосторожней. Это особый напиток - специально для предсмертной исповеди. Слишком хорош для такого идиота, как вы. Фляжка снова коснулась моих губ.
      - Послушайте, - прохрипел я. - Это ведь была одна команда. Сукесян мозги, Линдли Пол - указательный палец. Наверное, он повел с ними какую-то двойную игру...
      - Потрясающая мысль, - сказал Ревис, и тут где-то вдалеке зазвенел телефон и чей-то голос сказал:
      - Вас, лейтенант.
      Ревис ушел. Вернувшись, он уже не стал ко мне подсаживаться.
      - Может, вы и правы, - мягко проговорил он. - Может, тут вы и правы. В доме на вершине холма на Брентвудских Высотах обнаружен сидящий в кресле мертвый блондин, над которым плачет женщина. Самоубийство. На столе рядом с ним лежит ожерелье из жадеита.
      - Слишком много мертвецов, - пробормотал я и потерял сознание.
      Очнулся я в карете скорой помощи. Сначала я думал, что я там один, но потом понял, что нет, почувствовав на лице ее руку. Теперь я был слеп, как крот. Я даже не видел света. Глаза и лоб были сплошь обмотаны повязками.
      - Доктор сидит в кабине с шофером, - сказала она. - Можете взять меня за руку. Хотите, я вас поцелую?
      - Если это меня ни к чему не будет обязывать.
      Она тихо рассмеялась.
      - Я думаю, вы будете жить, - сказала она и поцеловала меня. - У вас волосы пахнут шотландским виски. Вы что, в нем купаетесь? Доктор сказал, что с вами нельзя разговаривать.
      - Они стукнули меня по голове полной бутылкой. Я рассказал Ревису про индейца?
      - Да.
      - А я рассказал ему, что, по мнению миссис Прендергаст, Пол был замешан...
      - Вы ни разу не упомянули миссис Прендергаст, - перебила она меня.
      На это я ничего не сказал. Через некоторое время она снова заговорила:
      - А этот Сукесян, похож он был на бабника?
      - Доктор сказал, что со мной нельзя разговаривать, - ответил я.
      8
      Белокурая змея
      Спустя пару недель я ехал вниз по бульвару Санта-Моника. Десять дней я пролежал в госпитале за свой собственный счет, оправляясь от сильного сотрясения мозга. Примерно столько же времени Муз Магун прожил в тюремной больнице штата, где из него выковыривали семь или восемь полицейских пуль. Через десять дней его похоронили.
      К тому времени благополучно похоронили и всю эту историю. Газеты обыграли ее на все лады, всплыло еще несколько подробностей, и в конце концов все сошлись на том, что была шайка, воровавшая драгоценности и перессорившаяся между собой оттого, что почти все ее главные члены вели двойную игру. Во всяком случае, так решила полиция, а кому лучше знать, как не ей. Других драгоценностей они не нашли, да и не ожидали найти. По их мнению, шайка проворачивала по одному делу за один раз, нанимая исполнителей со стороны и убирая их по окончании работы. Таким образом, только три человека по-настоящему были в курсе дела: Муз Магун, который тоже оказался армянином; Сукесян, использовавший свои связи, чтобы найти владельцев подходящих драгоценностей; и Линдли Пол, наводчик, указывавший шайке, когда и где их можно взять. Во всяком случае, так утверждала полиция, а кому лучше знать, как не ей.
      Стоял чудный солнечный день. Кэрол Прайд жила на Двадцать пятой улице в отделенном от улицы живой изгородью опрятном домике из красного кирпича с нарядными белыми полосками.
      Убранство гостиной составляли узорный светло-коричневый ковер, бело-розовые кресла, камин с черной мраморной доской и высокой медной решеткой, книжные полки по стенам от пола до потолка и толстые кремовые шторы снаружи на фоне полотняных навесов того же цвета.
      Ничто в этой комнате не говорило о том, что здесь живет женщина, если не считать высокого зеркала, перед которым сверкала полоска чистейшего пола.
      Я уселся в восхитительно мягкое кресло, откинув на его спинку то, что оставалось от моей головы, и, потягивая шотландское виски с содовой, разглядывал ее пушистые каштановые волосы над высоким закрытым воротом платья, из-за которого лицо ее казалось совсем маленьким, почти детским.
      - Готов поспорить, что не вы заработали все это вашими очерками, сказал я.
      - Но это еще не значит, что мой отец жил на взятки с полицейских, огрызнулась она. - У нас было несколько участков на Плайя Дель Рей, если вам уж непременно надо все знать.
      - А, немножко нефти, - протянул я. - Здорово. Мне не надо ничего и непременно знать. Не надо сразу на меня огрызаться.
      - Ваша лицензия все еще при вас?
      - О да, - ответил я. - Отличное виски. Вам, конечно, не захочется прокатиться в стареньком автомобиле, а?
      - С какой это стати я должна презирать старенькие автомобили? Что я, кинозвезда? - возмутилась она. - По-моему, вам в прачечной так накрахмалили воротничок, что вы не можете разговаривать по-человечески.
      Я засмеялся, глядя на тоненькую морщинку у нее между бровей.
      - Вы, может быть, не забыли о том, что я поцеловала вас в скорой помощи, - сказала она. - Но не стоит придавать этому большого значения. Просто я пожалела вашу так ужасно разбитую голову.
      - Ну что вы, - успокоил я ее. - Я же деловой человек и не стану строить свою карьеру на столь зыбком фундаменте. Поедемте лучше покатаемся. Мне надо повидать одну блондинку на Беверли-Хиллз. Я должен перед ней отчитаться.
      Она встала, глядя на меня заблестевшими глазами:
      - Ах, Прендергастиху, - процедила она сквозь зубы. - Эту, с тощими деревянными ногами.
      - Не знаю, может, и тощими, кому как кажется, - сказал я.
      Покраснев, она выскочила из комнаты и секунды через три или меньше влетела обратно в маленькой смешной восьмиугольной шапочке с красной пуговкой и ворсистом клетчатом пальто со шведским воротником и манжетами.
      - Поехали, - бросила она на бегу, уже успев запыхаться.
      Мистер и миссис Филип Кортни Прендергаст проживали на одной из тех улиц, где дома кажутся стоящими несообразно близко друг к другу для их архитектурного размаха и величины представляемых ими состояний. Садовник-японец с презрительным выражением, неизменным у всех японцев-садовников, вылизывал несколько акров нежно-зеленой лужайки. Крыша дома была покрыта шиферными плитками на английский манер; перед входом росло несколько красивых привозных деревьев; стояли увитые бугенвиллеей шпалеры. Место было приятное и тихое. Но Беверли-Хиллз есть Беверли-Хиллз, и у дворецкого, открывшего нам дверь, был воротник крылышками и произношение, как у Алана Мобрея.
      Он провел нас сквозь заколдованное царство абсолютной тишины в комнату, где никого пока не было. Честерфилдовские диванчики и мягкие шезлонги, живописно расставленные вокруг камина, были обиты бледно-желтой кожей; перед камином, на натертом до блеска, но не скользком полу лежал ковер тоньше шелка и старше Эзоповой тетушки. В углу - цветы, еще цветы - на низеньком столике, стены обиты пергаментом с неярким рисунком - тишина, покой, простор, уют, немножко ультрасовременного, немножко очень старинного. Словом, комната что надо.
      Кэрол Прайд сморщила нос и фыркнула.
      Дворецкий распахнул одну створку обитых кожей дверей, и в комнату вошла миссис Прендергаст. Вся в бледно-голубом, в шляпе и с сумочкой того же оттенка, готовая к выходу. Бледно-голубые перчатки легонько похлопывали по бледно-голубой ляжке. Улыбка, лукавые искры в глубине бездонных черных глаз, яркий румянец и приятное легкое опьянение, замеченное мною еще до того, как она заговорила.
      Хозяйка протянула нам навстречу обе руки. Кэрол Прайд ухитрилась увернуться от рукопожатия, я же пожал ту, что была мне протянута.
      - Это просто изумительно, что вы пришли, - воскликнула она. - Я так рада снова видеть вас обоих. До сих пор не могу забыть дивный вкус виски у вас в конторе. Это было ужасно, да?
      Мы все уселись.
      Я сказал:
      - Наверное, мне не следовало отнимать у вас время, являясь к вам лично, миссис Прендергаст. Ведь все уладилось, и вы получили ваши бусы назад.
      - Да. Этот странный человек... Трудно было поверить, что он мог оказаться одним из этих... Я ведь тоже была с ним знакома. Вы знали об этом?
      - Сукесян? Я полагал, что вы могли быть с ним знакомы, - сказал я.
      - О, да. И довольно близко. Но я ведь осталась должна вам кучу денег. И ваша бедная голова... Как вы теперь себя чувствуете?
      Кэрол Прайд сидела рядом со мной.
      Она пробормотала тихонько сквозь зубы, почти про себя, но не совсем:
      - Опилки и креозот. Но все равно термиты не оставят ее в покое.
      Я улыбнулся миссис Прендергаст, и она вернула мне такую лучезарно-ангельскую улыбку, что я мог видеть трепетание крылышек в воздухе.
      - Вы не должны мне ни гроша, - сказал я. - Тут только есть еще одна такая вещь...
      - Нет, это невозможно. Я обязана вознаградить вас. Но сперва давайте выпьем по капельке шотландского, вы не против?
      Держа сумочку на коленях, она нажала что-то под своим креслом и произнесла:
      - Скотч и соду. Верной.
      И снова засияла лучезарной улыбкой:
      - Остроумно, правда? Вы ни за что не найдете микрофона. Таких забавных штучек у нас полон дом. Мистер Прендергаст их очень любит. Вот эта говорит в буфетной у дворецкого.
      Кэрол Прайд сказала:
      - Я думаю, что та штучка, которая говорит прямо у шофера в кровати, еще остроумнее.
      Миссис Прендергаст пропустила ее слова мимо ушей. Вошел дворецкий с подносом, смешал для нас напитки, обошел всех и вышел.
      Касаясь губами краешка своего бокала, миссис Прендергаст проговорила:
      - Как мило с вашей стороны, что вы ничего не сказали полиции о том, что я подозревала Линдли Пола в... - ну, в общем, вы понимаете. И о том, что вы из-за меня отправились в эту ужасную пивную. Кстати, как вы им это объяснили?
      - Проще простого. Я сказал, что Пол сам мне про нее рассказывал. Ведь он был тогда вместе с вами, помните?
      - Но он вам, конечно, ничего не говорил? - Мне показалось, что в глазах ее промелькнул лукавый огонек.
      - По правде говоря, он мне вообще ничего не рассказывал. И во всяком случае, он, безусловно, не рассказывал мне, что шантажировал вас.
      Я заметил, что Кэрол Прайд совсем перестала дышать.
      Миссис Прендергаст по-прежнему глядела на меня поверх своего бокала. На долю секунды лицо ее приняло почти беспомощное выражение - "испуганной нимфы, застигнутой во время купанья". Потом она медленно поставила стакан на стол, открыла лежавшую на коленях сумочку и впилась зубами в извлеченный носовой платок. Некоторое время все молчали.
      - Это, - заговорила она глухим, низким голосом, - чистая фантастика, вам не кажется?
      Я холодно усмехнулся.
      - Работа полиции, миссис Прендергаст, во многом похожа на работу газетчиков. По той или иной причине они очень часто не могут дать ход всем имеющимся у них материалам. Но это отнюдь не значит, что они ничего не понимают. Ревис далеко не дурак. На самом деле он не больше моего верит в то, что такая личность, как Сукесян, действительно руководила шайкой уголовников-профессионалов. Да он и пяти минут не мог бы поруководить человеком вроде Муза Магуна. Через минуту они бы уже топтали его лицо ногами - просто так, ради разминки. Однако ожерелье оказалось именно у Сукесяна. Этот факт требует объяснения. Я думаю, он его купил - у того же Муза Магуна. За те самые десять тысяч выкупа, которые дали вы, - плюс небольшое дополнительное вознаграждение, выплаченное, по всей вероятности, вперед, чтобы заставить Муза провернуть основную работу.
      Веки миссис Прендергаст опустились, почти совсем закрыв глаза. Теперь она снова подняла их и улыбнулась. Улыбка получилась страшноватая. Кэрол Прайд сидела рядом со мной не шелохнувшись.
      - Кто-то хотел, чтобы Линдли Пол был убит, - продолжал я. - Это совершенно очевидно. Вы можете нечаянно убить человека ударом дубинки, если не знаете, как с ней обращаться. Но вы не расколете ему череп и не размажете мозги по всему лицу. А если вы бьете его для того, чтобы он вел себя как следует, то и вовсе не станете бить его по голове. Потому что тогда он уже не будет чувствовать боли. А вам надо, чтобы он ее обязательно почувствовал, - конечно, в том случае, если вы желаете преподать ему урок и добиться от него чего-то, что вам нужно.
      - Н-н-но, - хрипло проговорила блондинка, - при чем же здесь я?
      Лицо ее застыло, словно маска. Глаза налились похожей на отравленный мед теплой горечью. Одна рука некоторое время машинально рылась в сумочке, пока, наконец, так и застыла внутри нее.
      - Муз Магун всегда охотно брался за подобную работу, если ему хорошо платили, - нудно продолжал я долбить в одну и ту же точку. - Собственно, он готов был сделать какую угодно работу. Кроме того, Муз был армянином. Видимо, благодаря этому Сукесян и вышел на него. А Сукесян был как раз тот тип мужчины, который способен прилипнуть к шикарной юбке и исполнять все, чего она ни пожелает, вплоть до человекоубийства, в особенности если человек был его соперником, и тем более, если этот соперник принадлежал к тем, кто принимает гостей на полу на подушках и не прочь иногда заснять скрытой камерой своих веселых подруг, когда они, резвясь, слишком близко подходят к воротам Эдема. Это ведь не так уж трудно сообразить, миссис Прендергаст, вы согласны?
      - Выпейте-ка лучше, - ледяным тоном оборвала меня Кэрол Прайд. - К чему вся эта болтовня? Вы напрасно утруждаете свои голосовые связки, пытаясь доказать этой крошке, что она потаскуха. Она это и так отлично знает. Вот только как, черт побери, можно было ее шантажировать? Чтобы шантажировать человека, надо, чтобы у него была репутация.
      - Не лезьте не в свое дело! - огрызнулся я. - Чем ее у вас меньше, тем больше вы готовы заплатить, чтобы сохранить остатки.
      Я заметил, как рука в сумочке внезапно дернулась.
      - Не трудитесь вынимать пистолет, - сказал я. - Я сам знаю, что они вас не повесят. Я просто хотел, чтобы вы поняли, что вам не удалось никого провести. И я - и не только я - знаю, что эта ловушка в пивной, когда Сукесян от страха потерял голову, была подстроена специально, чтобы убрать меня с дороги, и что именно вы послали меня туда, чтобы я получил от них все, что мне причиталось. Впрочем, все это теперь уже быльем поросло.
      Однако она все равно вытащила пистолет и, держа его на небесно-голубом колене, улыбалась мне.
      Кэрол Прайд швырнула в нее бокалом. Она увернулась, и пистолет выстрелил. Пуля мягко и вежливо, высоко под потолком, ввинтилась в пергаментную стену, произведя не больше шума, чем ввинчивающийся в перчатку палец.
      Дверь отворилась, и в комнату неторопливой походкой вошел худой мужчина невероятно высокого роста.
      - Стреляй в меня, - сказал он. - Я всего лишь твой муж.
      Блондинка взглянула на него. На какое-то мгновение я подумал, что она собирается поймать его на слове.
      Но она ограничилась лишь тем, что одарила его еще более лучезарной улыбкой, спрятала пистолет назад в сумочку и потянулась за своим бокалом.
      - Опять подслушивал? - лениво проговорила она. - В один прекрасный день ты можешь услышать что-нибудь такое, что тебе не понравится.
      Высокий худой человек вынул из кармана чековую книжку в кожаном переплете и, приподняв одну бровь, обратился в мою сторону:
      - Сколько вам надо, чтобы вы замолчали - раз и навсегда?
      Я вытаращил на него глаза:
      - Вы что, слышали все, что я тут говорил?
      - Полагаю, да. В такую погоду помех почти никаких. Насколько я понимаю, вы обвиняли мою жену в причастности к чьей-то смерти, не так ли?
      Я все так же сидел, вытаращив на него глаза.
      - Так сколько же вы хотите? - тон его стал резким. - Торговаться с вами я не стану. Я привык к шантажистам.
      - Пусть будет миллион, - сказал я. - Кроме того, она только что стреляла в нас. Это будет стоить еще четыре куска.
      Блондинка разразилась безумным хохотом, который перешел в визг, а потом - в вой. Через минуту она уже каталась по полу, вопя и брыкаясь.
      Долговязый быстро подошел к ней, наклонился и ударил ладонью по лицу. Не просто похлопал - звук этой пощечины можно было услышать, наверное, за милю отсюда. Когда он снова выпрямился, лицо его было темно-багровым. Блондинка, тихо всхлипывая, осталась лежать на полу.
      - Я провожу вас к выходу, - сказал он. - Вы можете прийти ко мне в контору завтра.
      - Зачем? - спросил я, берясь за шляпу. - Вы и у себя в конторе останетесь дураком.
      Подхватив Кэрол Прайд под руку, я вывел ее из комнаты. Молча мы вышли из дома. Садовник-японец только что выдернул на лужайке несколько сорняков и, усмехаясь, разглядывал их длинные корешки.
      Мы поехали в сторону предгорий. Красный свет светофора у старого здания отеля "Беверли-Хиллз" заставил меня, наконец, остановиться. Дальше я не поехал - так и сидел, положив руки на руль. Девушка рядом со мной тоже сидела не шевелясь и не произнося ни слова. Просто смотрела прямо перед собой.
      - Мне не удалось испытать большого теплого чувства, - сказал я. - Мне не удалось их нокаутировать. У меня ничего не вышло.
      - Вряд ли это был хладнокровный расчет, - прошептала она. - Скорее всего, она просто с ума сходила от ярости и обиды, и кто-то подсунул ей эту идею. Такие женщины берут себе мужчин и, когда те им наскучат, быстро их бросают, а те бесятся и все на свете готовы отдать, лишь бы заполучить своих возлюбленных обратно. Тут, возможно, было просто два соперника - Пол и Сукесян. А мистер Магун сработал жестче, чем было задумано.
      - Она послала меня в ту пивную, - сказал я. - Для меня этого достаточно. А у Пола были свои соображения насчет Сукесяна. Я знал, что она промахнется. Я имею в виду, с этим пистолетом.
      Я обнял ее. Она вся дрожала.
      Позади нас остановилась машина. Водитель нажал клаксон и прижал его ногой. Я послушал немного, потом выпустил Кэрол Прайд и, выйдя из своего "крайслера", зашагал назад. За рулем седана сидел рослый широкоплечий детина.
      - Это перекресток, - сердито сказал он. - Проезжая часть. Аллея Влюбленных дальше в ту сторону. Проезжайте, пока я не столкнул вас в кювет.
      - Нажмите, пожалуйста, на клаксон еще разок, - вежливо попросил я. Только один разочек. И не откажите в любезности сообщить мне, под каким глазом вам предпочтительно иметь фонарь.
      Он вытащил из жилетного кармана значок капитана полиции. Потом поглядел на меня и ухмыльнулся. Я тоже ухмыльнулся. Это был не мой день.
      Вернувшись к себе в машину, я развернулся и поехал в сторону Санта-Моники.
      - Давай поедем домой и выпьем еще немножко виски, - сказал я. - Твоего виски.