Непросохшая краска

Вполне вероятно, вы никогда не слышали о Кинсолвинге — очень многие люди, включая большинство космонавтов, ничего не слышали о нем. Это один из миров Приграничья, что означает, что он стоит далеко от проторенных путей даже свободных судов класса эпсилон. Это планета земного типа, но не настолько похожа на Землю, чтобы привлечь колонистов. Сила тяжести немного больше, воздух немного более разрежен, и в нем чуть больше углекислого газа. Его солнце достаточно горячее, но не слишком яркое, и его свет настолько голубой, что создает впечатление прохлады. Затем, конечно, есть эта болезненная пустота безлунного, беззвездного ночного неба, длящаяся шесть месяцев в году.

Кинсолвинг, стало быть, это просто название в списках Обзорной комиссии — просто название и несколько строчек относящихся к делу данных. Открыт и нанесен на карту командором Пирсоном с исследовательского корабля «Магеллан», назван по имени его заместителя. Исследовательская команда оставлена на планете и снята с нее, как обычно, после двух лет исследования. Основана колония, укомплектованная машинами и необходимой флорой и фауной. Через десять лет колония, по собственному желанию ее членов, снята с планеты и переведена на Кларенси.

— Что вам известно о Кинсолвинге? — спросил меня Уорбертон.

Уорбертон — это мой непосредственный начальник и директор не слишком афишируемого отдела расследований Обзорной комиссии. Если кратко, то его работа состоит в чтении рапортов — рапортов, написанных капитанами исследовательских кораблей, капитанами судов Межзвездной транспортной комиссии и, опять же, капитанами судов, принадлежащих тем немногим инопланетным расам, обладающим равным с нами технологическим уровнем. Иногда он находит в этих рапортах что-нибудь интересное, и когда находит, то посылает группу расследования, которая, в свою очередь, составляет собственный рапорт. Что будет дальше — это уже решать важным шишкам.

— Что вам известно о Кинсолвинге? — снова спросил он.

— Контр-адмирал в отставке, — ответил я. — Успешная, но ничем не примечательная карьера. Это все.

— Я не о человеке, — бросил Уорбертон. — О планете. Его именем был назван мир. Посмотрите, Таррант.

Я посмотрел: набрал номер Центральной библиотеки, сказал, что мне нужно, и через несколько секунд мы с Уорбертоном смотрели несколько жалких параграфов печатного материала на экране.

— Типичный мир Приграничья, — сказал я. — Вероятно, гораздо хуже большинства миров.

— У меня здесь рапорт, — сказал Уорбертон, — от некоего капитана Спенса, с корабля «Эпсилон Эридана». Некоторое время он летал по чартеру на линиях Туле. Он направлялся маршрутом с Эльсинора до Ультимо, и у них возникли проблемы с приводом — и, как вы знаете, систему управления приводом Манншена можно перекалибровать только на поверхности планеты. Ближайшей планетой оказался Кинсолвинг, и Спенс приземлился там, в старом космопорту. Во всяком случае, можете прочитать, — он вручил мне пачку бумаг. — Посмотрите, что вы можете из этого извлечь.

Я сел и стал читать. Рапорты капитанов, насколько я понял, неизменно делятся на две категории. Они или строго официальны, или написаны необычайно литературным стилем. Было ясно, что капитан Спенс считал себя современным Конрадом.

«Здания этого древнего космопорта в этом бледном свете выглядели как могильные камни на заброшенном кладбище», — писал он. — «Немного южнее лежал город, явно мертвый. Было трудно поверить, что он когда-то был населен. Единственным заметным движением были дым и пар, плывущие рваными клочьями мимо иллюминаторов нашей рубки — летное поле, как мы заметили еще до приземления, густо заросло каким-то ползучим местным растением, плети которого были испепелены выхлопом нашего межпланетного привода.

Я взглянул на Мэкинса, моего старшего офицера. На моем лице, должно быть, отразились мои ощущения. Посмотрев на меня, он заметил:

— Прекрасное место для кладбища, капитан!

В таком духе оно шло и дальше. Я перелистнул несколько страниц, заполненных красивым, размашистым почерком. Далее:

«Лоренкон, инженер по межзвездному приводу, сообщил мне, что работы по перекалибровке потребуют не менее шести дней, по местному времени. Услышав это, мистер Мэнкинс спросил моего разрешения взять вертолет и вместе с группой младших офицеров и кадетов провести собственное исследование. Он заверил меня, что на Кинлосвинге нет опасных животных, что подтверждает копия рапорта командора Пирсона, которая была прислана на корабль правлением линий Туле, вместе с другой полезной литературой. Он сказал, что, возможно, поросята или кролики, которых разводили колонисты, выжили, и добавил, что мясная культура, которую мы выращиваем в баках, стала совершенно безвкусной. Он сказал, что ему хотелось бы найти пещеры, о которых сообщала первоначальная исследовательская группа, и сфотографировать настенные рисунки. Он даже полагал, что его неквалифицированные исследования могли бы пролить свет на тайну исчезновения древних гуманоидов, создавших эти рисунки. Поначалу я не хотел давать на это разрешение, но затем вспомнил, что это обязанность каждого капитана — помогать работе межзвездной разведки, если при этом он не подвергает опасности корабль или персонал. Я дал разрешение на подготовку.

Мистер Мэкинс — активный офицер, и уже к середине того же дня у него все было готово. Вертолет был собран и стоял на поле, похожий на огромное, уродливое насекомое. Его грузовой отсек был заполнен провизией и боеприпасами для легких спортивных винтовок, которые носили мы все; в мирах Приграничья развлечений мало, и охота — один из способов провести время во время вынужденной стоянки. Он взял с собой Уоллиса, третьего офицера и двоих кадетов — Пенрода и Джилбея.

Мэкинс доложил, что собирается отвести вертолет к подножию гряды Макайвора, в долинах которой были обнаружены пещеры с рисунками. Он также сообщил, что будет поддерживать связь с кораблем при помощи бортового радиотелефона и уже договорился о времени сеансов связи с мистером Кейдом, радиоофицером. Я проверил, все ли они взяли, что им может потребоваться — хотя смог сделать очень мало дополнений, затем отошел в сторону и смотрел, как на лопастях вертолета расцвели огненные цветы, неуклюжая конструкция поднялась в воздух и направилась на запад, к тускло-голубой изрезанной линии гряды на фоне тускло-голубого неба, и ее яркий металл тускло блестел в свете этого тусклого голубого солнца».

— И они назвали это место колыбелью тоски, — пробормотал я.

— Что? — спросил Уорбертон. Он ухмыльнулся. — Да, проза капитана Спенса иногда действует угнетающе. Но читайте дальше.

Я стал читать дальше.

«Тем вечером Мэкинс связался с кораблем в назначенное время. Ему почти нечего было докладывать. Он подстрелил поросенка, и его партия поужинала жареной свининой. Он обнаружил входы в несколько многообещающих пещер, но пока отложил их исследование. У меня возникло впечатление, что истинной целью этой экспедиции было избавиться от смертельного однообразия корабельной пищи.

Снова Мэкинс связался с кораблем на следующее утро. Он сообщил, что собирается начать исследование пещер. Я сказал ему, чтобы он не забывал использовать клубки бечевки, чтобы отмечать дорогу внутри; Мэкинс довольно кратко ответил, что поскольку он и брал в дорогу эти клочки бечевки, то не забудет об их назначении. В полдень молодой Пенрод вызвал корабль и сообщил, что остальные все еще в пещерах, а его оставили в лагере готовить дневную пищу. У них был кролик, сообщил он, и одичавшая сладкая кукуруза, которая росла в изобилии в том месте, где приземлился вертолет.

Следующий сеанс связи был назначен на конец дня. Я был в радиорубке, ожидая связи, но не ждал от этого ничего серьезнее, кроме как описания того, чем они питались в этот день. Голос Мэкинса, однако, был возбужденным:

— Капитан! — сказал он, — мы нашли рисунки!

— Отлично, — ответил я. — Вы их сфотографировали?

Но он проигнорировал мой вопрос.

— Капитан! — он чуть ли не орал, — Краска там еще не просохла!

— Мистер Мэкинс, — сказал я, — исследовательская команда провела целых два года на этой планете. Если бы здесь была разумная жизнь, они, несомненно, нашли бы ее. Может, влага просачивается с верха пещеры.

Он ответил коротким грубым словом.

— Сэр, — напряженно заговорил он опять. — Я хозяйственник и кое-что знаю о краске. Это часть моей работы. Если я говорю, что краска влажная, то так оно и есть. Я сейчас вернусь в космопорт и предлагаю вам отправиться вместе со мной на вертолете, чтобы вы сами посмотрели.

Я ждал снаружи, когда вертолет вернулся. Солнце уже село, но мы заметили навигационные огни и огни выхлопов на расстоянии в несколько миль; они четко выделялись на черном, почти беззвездном небе. Мы все ждали снаружи, исключая инженеров, которые работали над перекалибровкой привода. Новости по кораблю разносятся быстро.

Вертолет приземлился. Мы подождали, пока лопасти почти остановятся, затем побежали к двери кабины. Мэкинс вышел первым. Он молча показал мне свои руки. Его ладони были измазаны сажей и охрой. Краски сильно пахли растительным маслом и другими, неопределимыми запахами, которые, вероятно, были связаны с используемыми пигментами. Я прикоснулся к правой ладони Мэкинса указательным пальцем своей правой руки. Кончик пальца был измазан черным.

— Мистер Мэкинс, — спросил я, — это розыгрыш?

— Я не кадет-первогодок, — ответил он. — И уже знаю, что чувство юмора мало помогает в продвижении по службе.

Он был весьма обижен, когда я сказал ему, что мистер Уоллис отвезет меня к пещере, в то время как ему придется остаться на корабле. Правила ясно говорят о том, что на планетах, где отсутствуют нормальные условия жизни — а Кинсолвинг несомненно относится к этой категории! — на борту постоянно должен находиться или капитан или его помощник. Он сообщил мне, что оставил в долине большой костер и что мистер Уоллис без труда найдет это место. Так оно и оказалось.

В долине было холодно — несмотря на костер — и темно. Небольшой поток, текущий по ней, булькал и журчал по камням, создавая неприятное звучание как бы голосов. Что-то шуршало в кустах. Поросенок, возможно, или одно из больших безобидных травоядных местных млекопитающих, или хищная ящерица. Согласно докладу команды исследователей и сообщениям колонистов, эти ящерицы никогда не нападают на человека. Но все когда-нибудь случается в первый раз.

Верхний конец долины смахивал скорее на каньон, там и находились пещеры. Уоллис взял фонарь из кабины вертолета и повел нас по неровному грунту. Двое кадетов тащились позади.

Без труда мы нашли вход в пещеру. В свете фонарей легко был заметен белый конец бечевки; она была привязана к кусту. Высота пещеры была футов семь; через нее, должно быть, когда-то тек поток; на полу был достаточно толстый слой белого песка. Мы прошли футов пятьдесят, постепенно опускаясь все глубже. Затем, после резкого поворота, мы попали в первый зал. Стены были испещрены рисунками. Я видел фотографии сходных работ примитивных художников на Земле и в других населенных гуманоидами мирах. Почти все они изображают сцены охоты: охотники с копьями или луками, иногда их собаки. И мамонт или буйвол, или их эквивалент другого мира, похожий на одушевленную подушку для булавок. Любопытная смесь грубости и изящества, неизбежная в том случае, когда художнику еще предстоит учиться мастерству.

Все это очень впечатляло. Я прошел к ближайшей стене и потрогал ее пальцем.

— Мистер Уоллис, — сказал я, — даже мне ясно, что эти рисунки были выполнены по меньшей мере тысячи лет назад.

— Это, сэр, — сказал он, — не те рисунки.

Он вел нас по туннелю еще мили две. Наконец, мы вышли в другой зал, больше первого. Его стены тоже были покрыты рисунками. Там опять преобладали сцены охоты.

И краска была влажной».

Я поднял глаза от рапорта.

— Та первая команда исследователей, должно быть, очень плохо работала, — заметил я.

— Первые команды исследователей плохо не работают, — заявил Уорбертон, — никогда. Если первая команда исследователей утверждает, что на планете нет разумной жизни — значит, ее просто нет. Когда дочитаете рапорт капитана Спенса, то увидите, что влажная краска была единственным свидетельством наличия разумной жизни, обнаруженным командой «Эпсилон Эридана». После того как перекалибровка привода была закончена, корабль не мог там оставаться дольше, капитан Спенс был связан условиями второго чартера, но люди использовали каждую секунду, пока оставались на Кинсолвинге, пытаясь найти ответ на эту загадку. Спенс взял соскобы краски, как со старых, так и с новых рисунков. Они были подвергнуты анализу. Старая краска и есть старая — пятьдесят тысяч лет, по меньшей мере. Новая краска была смешана всего за несколько месяцев до этого. Масло оказалось не растительного происхождения, как он предположил, а животного. Пигменты представляли собой толченый древесный уголь и охристую землю.

— Ну и, — спросил я, — что дальше?

— Дальше мы посылаем свою команду исследователей, — сообщил он. — Это все часть… общей ненормальности, характеризующей Приграничье. Правительства Приграничья в этом не заинтересованы: они никогда не заинтересуются, если дело не касается денег. Так что это наша тема.

— Кого вы пошлете? — спросил я.

— Институт Райна предоставит нам эксперта, если я вежливо их попрошу. Затем есть Риццио, наш собственный стрелок. Пригодится и этнолог. Похоже, и для спелеолога найдется поле деятельности. Затем, конечно, нам понадобится просто человек с улицы, обладающий некоторым жизненным опытом и не совсем лишенный воображения, чтобы выполнять функции координатора. Здесь вы и появляетесь на сцену.

— Этого я и боялся, — сообщил я.

— Приграничье вам не нравится, не правда ли? — спросил он.

— А кому оно нравится? Здесь все время никак не отделаться от ощущения, что вы на самом краю чего-то — или, точнее, пустоты. Не знаю, что хуже.

— Вы лучше начинайте паковать вещи, — сказал он. — Если вы успеете на «Альфу Дракона» на следующей неделе, то окажетесь в Туле меньше, чем за три месяца. Если вы упустите ее, придется лететь кружным путем, в основном, на бродягах класса Дельта и Эпсилон. По сути дела, «Альфа Дракона» до конца вас не довезет. Ее конечный пункт назначения — планета Мергенвайлер.

Так что я начал с того, что передал дела своему непосредственному подчиненному — юноше по имени Джонс. Я думал о том, как наша контора будет справляться без меня. В департаменте в те дни нас было только четверо — Уорбертон, Риццио, Джонс и я.

На следующий день Уорбертон был в плохом настроении. Ему удалось уговорить институт Райна предоставить нам бесплатно эспера, в конце концов, институт бывает только признателен, когда ему позволяют сунуть свой коллективный нос во что-нибудь такое, что отдает паранормальными феноменами. Приземленный командор, являвшийся его начальником, отказался, однако, финансировать специалистов, присутствие которых Уорбертон считал необходимым. Наша команда, стало быть, состояла из Риццио, эспера и меня.

Риццио, приглашенного на инструктаж, это не беспокоило. Он полагал — и не без причины, — что во всей Вселенной не может быть такой ситуации, от которой он не смог бы отстреляться. Его любимым оружием была пара идеально сбалансированных и красиво оформленных двенадцатимиллиметровых автоматических пистолетов, хотя в его руках и маленький игольчатый пистолет Минетти был не менее смертоносен. Но Риццио нравилось ощущение тяжелого пистолета, нравилась их отдача, их грохот. К лучевым пистолетам он относился с презрением:

— Они, — говорил, бывало, он, молниеносно выхватывая свои огромные автоматы, — всегда сшибают человека с ног, независимо от того, какую броню он бы ни надел или чем бы ни заэкранировался. А другие игрушки причинят ему только мягкий солнечный ожог.

Но, с другой стороны, Риццио был коротышкой — со всей агрессивностью коротышки; коротышкой, возвышенным до положения гиганта благодаря оружию, которым он пользовался с таким мастерством. Мне он нравился, но в то же время я немного боялся его. Я никогда не забывал ту злобу, которая, как я не однажды видел, преображала его смуглое, обычно приятно улыбающееся лицо в оскаленную, жестокую маску.

Мы сидели там — Уорбертон, Риццио, Джонс и я — пили кофе из автомата и курили. Мы выдвигали разные теории, чтобы объяснить наличие влажной краски в наскальной живописи — Джонс, насколько я помню, настаивал на том, чтобы позвонить в Центральную библиотеку и затребовать информацию об одном надувательстве двадцатого века о предположительно доисторическом, но на самом деле несуществующем существе, названном Пилтдаунский человек.

— Рисунки в пещерах, — говорил он, — могут быть таким же розыгрышем.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Уорбертон.

Вошедшая девица казалась совершенно не к месту в нашем скромном убежище. Ростом слегка выше среднего, стройная, с обманчивой худобой профессиональной модели. Глянцевитые волосы цвета меди, глаза скорее зеленые, чем серые. Лицо ее было узким, с тонкими чертами, с широким, пухлым ртом. Она была одета с крайней простотой, которая выглядит гораздо дороже надуманной, якобы впечатляющей, пышности.