Story of Your Life © Ted Chiang, 1998 © Перевод. Л. Щекотова, 2005
 
        Твой отец собирается задать мне вопрос. Это самый важный момент в нашей жизни, и я хочу запомнить все до малейшей детали. Уже за пол­ночь, но мы только что вернулись домой после ужина в ресторане и веселого шоу и сразу выходим в патио полюбоваться полной луной. Хочу танце­вать! — объявляю я, и твой отец подтрунивает надо мной, но мы начинаем скользить в медленном танце; нам по тридцать лет, но мы романтично кружимся в лунном свете, словно юная пара. Я совсем не ощущаю ночной прохлады. И тогда твой отец задает мне вопрос:
        — Ты хочешь ребенка?
        К этому моменту мы женаты почти два года и живем на Эллис-авеню; когда мы съедем оттуда, ты будешь еще слишком мала, чтобы запомнить дом, но мы с твоим отцом станем рассказывать тебе о нем разные истории и показывать фотографии. Мне бы очень хотелось поведать тебе о ночи, когда ты была зачата, но самый подходящий повод для по­добного рассказа возникает, когда девушка задумывается о собственных детях, а на это у нас с тобой нет шансов, абсолютно никаких.
        Попытайся я рассказать о той ночи раньше, все пропало бы втуне: ты не удосужилась бы даже по­сидеть спокойно, чтобы выслушать столь романти­ческое (слюнявое, как ты бы выразилась) повество­вание. Я помню гипотезу о твоем происхождении, которую ты выдвинешь в свои двенадцать лет.
        —  Вы родили меня лишь для того, чтобы обза­вестись бесплатной прислугой! — горько заявишь ты, выволакивая из кладовки пылесос.
        — Ты права, — соглашусь я. — Еще тринадцать лет назад я знала, что сегодня надо будет вычистить ковры. И решила, что самый лучший и дешевый способ выполнить эту работу — родить ребенка. Поэтому принимайся за дело и не медли.
        — Жаль, что ты моя мать, а то бы тебя привлек­ли за эксплуатацию детского труда, — сердито про­бурчишь ты, разматывая шнур и вставляя вилку в розетку.
        Это произойдет в нашем доме на Белмонт-стрит. Я увижу, как чужие люди поселятся в обоих домах — и в том, где ты была зачата, и в том, где ты выросла. Первый мы с твоим отцом продадим через пару лет, второй я продам гораздо позже. К тому времени мы с Нелсоном уже переедем на нашу загородную ферму, а твой отец будет жить с этой... как ее там.
        Я знаю, чем кончается моя история; я много ду­маю об этом. Я также много думаю о том, как она началась, сколько-то лет тому назад, когда на орбите появились чужие корабли, а на земных лужайках — неземные артефакты. Наш Госдеп не давал своему народу почти никакой информации, зато желтая прес­са сообщала все, что только можно было вообразить.
        И вот тогда раздался телефонный звонок, и меня попросили о встрече.
 
        Они дожидались меня в коридоре, под дверью моего кабинета. Довольно странная пара. Один — стриженный ежиком и в военной форме — имел при себе алюминиевый чемоданчик и, как мне по­казалось, взирал на окружающий мир критическим взглядом. Во втором я никак не могла ошибиться: хрестоматийный ученый с пышной бородкой и уса­ми, в вельветовом пиджаке; он развлекался, разгля­дывая густо наклеенные друг на друга листочки на доске объявлений.
        — Полковник Вебер?  —  Я пожала руку солдату. — Луиза Бэнкс.
        — Доктор Бэнкс! Спасибо, что согласились уде­лить нам немного времени.
        — Не стоит благодарности. Хороший повод, что­бы прогулять факультетское собрание.
        Полковник Вебер указал на своего спутника.
        —  Это доктор Гэри Доннели, тот самый физик, о котором я уже говорил вам по телефону,
        — Просто Гэри, — откликнулся тот, и мы пожа­ли друг другу руки. — С нетерпением жду, что вы скажете, ваше мнение для нас очень ценно.
        Мы вошли в кабинет, я поспешно сняла стопки книг со стульев и предложила гостям присесть.
        —  Я поняла так, полковник, что должна про­слушать какую-то запись. Полагаю, она имеет от­ношение к пришельцам?
        —  Могу сказать лишь то, что запись со мной.
        — Что ж, давайте послушаем.
        Полковник Вебер достал из своего чемоданчика портативный магнитофон и нажал кнопку. Воспроизведенные звуки наводили на мысль о промокшей насквозь собаке, энергично отряхивающей шерсть.
        — Что вы об этом думаете? — спросил он. Я не стала говорить о мокрой собаке.
        —  Каков контекст записанного высказывания?
        —  Не могу вам сказать.
        — Знание контекста может помочь мне в пони­мании этих звуков. Вы видели чужака, когда запи­сывали его речь? Что он делал в это время?
        —  Я уполномочен предложить вам только за­пись.
        —  Вы не откроете никакой тайны, полковник, если сознаетесь, что видели пришельцев. Вся обще­ственность и так в этом уверена.
        Но полковник Вебер был непробиваем как скала.
        — Что вы можете сказать о лингвистических свой­ствах этого... гм... речевого образца? — спросил он.
        —  Ну что ж. Совершенно ясно, что их голосо­вой тракт значительно отличается от человеческо­го. Должно быть, они не гуманоиды, верно?
        Полковник промолчал, но Гэри Доннели спро­сил с живейшим интересом:
        — А вы способны выдвинуть какую-то гипотезу на основании этой записи?
        —  Вряд ли. Судя по звучанию, я довольно уве­ренно могу утверждать, что звуки производятся не в гортани, но это ничего не говорит мне о внешнем виде пришельцев.
        —  Понятно. Что еще? Гм... Не можете ли вы сказать нам еще что-нибудь, доктор Бэнкс? — Пол­ковник Вебер, как я отметила, явно не привык кон­сультироваться с гражданскими лицами.
        —  Только одно. Достичь взаимопонимания с этими существами будет чрезвычайно трудно из-за значительных анатомических различий. Они почти наверняка используют звуки, которые наш голосо­вой аппарат не способен воспроизвести. И вполне вероятно, у них есть такие звуки, которые челове­ческое ухо не воспринимает.
        — Инфра и ультразвук? — спросил Гзри Доннели.
        — Не обязательно. Ведь наша слуховая система отнюдь не идеальный акустический инструмент, она «создана» для различения именно тех звуков, кото­рые может издавать человеческая гортань. Если че­ловеческому уху придется иметь дело с нечелове­ческой голосовой системой, ни за что нельзя пору­читься. — Я пожала плечами. — Может быть, мы и научимся со временем, при большой практике, улавливать различия между чужими фонемами... Но скорее всего наши уши просто не смогут опозна­вать те сущностные признаки, которые значимы для их языка. В такой ситуации нам понадобится сонограф , чтобы понять речь чужака.
        —  Предположим, я дам вам часовую запись, — сказал полковник Вебер. — Сколько времени вам потребуется, чтобы определить, нужен этот ваш со­нограф или нет?
        — Я ничего не могу сказать только по записи. Сколько бы времени вы мне ни дали. Тут требуется непосредственное общение с чужаками.
        Полковник покачал головой.
        —  Исключено.
        Я постаралась вразумить его.
        —  Это ваше дело, разумеется. Однако един­ственный способ изучить неизвестный язык состоит в общении с его носителями. То есть ты задаешь вопросы, анализируешь ответы, пытаешься поддер­жать беседу и прочее в том же духе. Без подобной процедуры задача попросту неразрешима. И если вы действительно хотите изучить язык пришельцев, специалисту в области полевой лингвистики — мне или кому-то другому — придется общаться с чужа­ками. Одни лишь записи ничего нам не дадут. Полковник Вебер нахмурился.
        — Означает ли это, что ни один инопланетянин не сможет выучить какой-нибудь из наших языков, записывая земные радиопередачи?
        — Скажем так, я очень сильно сомневаюсь, что это возможно. В принципе необходима специально разработанная для конкретной нечеловеческой расы методика обучения человеческому языку. Или, как я уже сказала, интерактивное общение с людьми. Если у чужаков есть либо та, либо другая возмож­ность, они смогут почерпнуть много информации из наших телепередач. В противном случае им не на что будет опереться.
        Полковник явно заинтересовался; его жизнен­ная философия, совершенно очевидно, базирова­лась на постулате: ЧЕМ МЕНЬШЕ ОНИ УЗНАЮТ О НАС, ТЕМ ЛУЧШЕ. Гэри Доннели прочел выра­жение его лица и картинно закатил глаза. Я подави­ла усмешку.
        Немного поразмыслив, полковник Вебер задал вопрос:
        — Допустим, вы занимаетесь изучением чужого языка, беседуя с его носителями. Можно ли до­биться успеха, не обучая их английскому?
        — Зависит от того, в какой мере они склонны к сотрудничеству. Если я хочу выучить их язык, а они готовы меня обучать, то все пойдет нормально. Ко­нечно, они усвоят кое-что из английского, кусочек здесь, кусочек там, но совсем немного. Если же чужаки больше настроены на изучение нашего язы­ка, а не на преподавание собственного... задача сильно осложнится.
        Полковник кивнул.
        —  Благодарю вас,  доктор Бэнкс. Думаю, мы с вами еще поговорим на эту тему.
 
        Звонок полковника Вебера с просьбой о линг­вистической консультации был, вероятно, вторым из самых памятных телефонных звонков в моей жизни. Первым, конечно же, станет звонок из гор­носпасательной службы. К тому времени мы с тво­им отцом будем разговаривать друг с другом раз в год по обещанию, и то в лучшем случае, но после этого памятного звонка я сразу позвоню ему.
        Мы вместе поедем на опознание, и это будет очень длинное и очень молчаливое автомобильное путешествие. Я помню морг, весь в кафеле и не­ржавеющей стали, урчание холодильной установки и резкий запах антисептика. Санитар аккуратно ото­гнет простыню и покажет твое лицо. Твое лицо будет выглядеть как-то неправильно, но я всегда тебя узнаю.
        — Да, это она, — скажу я. — Это моя дочь.
        Тебе будет тогда двадцать пять лет.
 
        Дежурный из военной полиции проверил мой пропуск, сделал пометку в планшете, отворил воро­та, и я въехала на своем джипе во временный лагерь: кучка палаток, натыканных армейцами на вы­жженном солнцем фермерском пастбище. В центре лагеря находилось одно из инопланетных устройств, в обиходе именуемых Зеркалами.
        Согласно данным, полученным мной на предва­рительном инструктаже, на территории США пребы­вали девять таких устройств, а по всей планете их насчитывалось сто двенадцать. Зеркала работали как двухсторонние средства связи — предположительно, с кораблями, висящими на геостационарной орбите. Никто не знал, почему пришельцы не пожелали всту­пить с человечеством в непосредственный контакт; возможно, из опасения подхватить чужеродные мик­роорганизмы. По всей Земле к коммуникаторам чу­жаков были приставлены группы ученых, непремен­но включающие физика и лингвиста. В нашей компа­нии такими были Гэри Доннели и я.
        Гэри уже маячил, дожидаясь, на парковке. Нам пришлось преодолеть кольцевой лабиринт бетонных баррикад, прежде чем мы приблизились к большому полотняному шатру, скрывающему Зеркало. Перед шатром стояла тележка с аппаратурой, позаимство­ванной из фонологической лаборатории: оборудова­ние я прислала загодя, чтобы армейцы успели его обнюхать.
        Снаружи шатра были установлены также три видеокамеры на треногах: их объективы глядели внутрь через специально прорезанные в материи окошки. Бесчисленные глаза, включая недреман­ное око военной разведки, станут следить за всем, что мы с Гэри будем делать перед Зеркалом. Кроме того, нам обоим вменялись в обязанность ежеднев­ные письменные рапорты; мои в непременном по­рядке должны были содержать оценку степени понимания английского языка, продемонстрирован­ную чужаками.
        Гэри откинул прикрывающую вход занавесь и любезным жестом предложил войти.
         —Заходите, не стесняйтесь! — провозгласил он тоном циркового зазывалы. — Не упустите счастли­вого случая узреть диковинных тварей, каковых еще не носила наша зеленая матушка-Земля!
        —  И все за какой-то жалкий медяк, — пробор­мотала я, переступая порог.
        Коммуникатор, как я увидела, не был активиро­ван и действительно напоминал полукруглое зерка­ло десяти футов в высоту и двадцати в поперечнике. Перед ним на пожухлой бурой траве обычной крас­кой из баллончика была нарисована белая дуга, отмечающая зону активации. На данный момент в этой зоне присутствовали лишь стол, пара склад­ных стульев и щиток электропитания со шнуром, уходящим к внешнему генератору. Деловитое жуж­жание флюоресцентных ламп, подвешенных на ше­стах по бокам помещения, сливалось с ленивым жужжанием одуревших от жары мух.
        Мы с Гэри переглянулись и покатили нашу те­лежку к столу. Как только мы пересекли белую ли­нию, Зеркало стало приобретать прозрачность, слов­но некто неспешно увеличивал силу света за тонким, чуть тонированным стеклом. Иллюзия объема была сверхъестественной; казалось, можно просто шагнуть в эту невероятную глубину. Когда освещенность Зер­кала достигла максимума, перед нами предстала дио­рама полукруглой комнаты в натуральную величину. В комнате наличествовало несколько крупных объек­тов, которые могли бы сойти за мебель, но живых существ там не было. На изогнутой дальней стене виднелась обычная дверь.
        Мы принялись подключать доставленное обо­рудование — микрофон, сонограф, портативный компьютер и акустические колонки. Пока мы зани­мались этим, я то и дело поглядывала на Зеркало, готовясь увидеть чужаков, и все-таки буквально подпрыгнула, когда появился первый.
         Этовыглядело, как бочка, подвешенная на пере­сечении семи длинных конечностей. Существо обла­дало радиальной симметрией, и каждая из его конеч­ностей могла служить и ногой, и рукой. Чужак, кото­рого я увидела первым, расхаживал по комнате на четырех ногах, а три остальные конечности были свер­нуты и поджаты к туловищу. Гэри сказал мне, что окрестил пришельцев гептаподами.
        Мне, разумеется, уже показывали видеозаписи, и все-таки я окаменела, разинув рот. Конечности гептапода не имеют внешне различимых суставов; анатомы выдвинули предположение, что их под­держивают аналоги нашего позвоночного столба. Каково бы ни было их внутреннее устройство, дви­жутся они в раздражающе текучей манере, и при­том в полном согласии друг с другом: торс чужака плыл ко мне на струящихся, изгибающихся ногах так же ровно, как авто на воздушной подушке плы­вет над землей.
        Семь лишенных век глаз кольцом окружали вер­хушку телесной бочки. Чужак пошел назад к двери, из которой появился, издал короткий невнятный звук и вернулся в центр комнаты в сопровождении другого гептапода, и все это без малейшего поворо­та тела вокруг собственной оси. Жутковато, но вполне логично: если у тебя глаза глядят во все стороны, любое направление может быть обозначе­но как ВПЕРЕД.
        Гэри молча наблюдал за моей реакцией.
        — Ты готова? — спросил он наконец.
        Я набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула.
        —  Вполне.
        У меня солидный опыт полевой работы на Ама­зонке, но там я всегда проводила двуязычную про­цедуру: либо мои информанты немного знали пор­тугальский, который я могу использовать, либо у меня были кое-какие предварительные сведения о языке, полученные от местных миссионеров. Те­перь мне предстояла первая в жизни попытка про­вести чисто монолингвистическую процедуру де­шифровки неизвестного языка; впрочем, в теории она разработана достаточно подробно.
        Я приблизилась к Зеркалу, и гептапод с другой стороны сделал то же самое. Изображение было столь реалистично, что у меня по всему телу попол­зли мурашки. Я могла подробно разглядеть даже текстуру серой кожи чужака, напоминающую руб­чики вельвета, закрученные в петли и завитки. От Зеркала абсолютно ничем не пахло. Не знаю поче­му, но данное обстоятельство делало ситуацию еще более невероятной.
        Я указала на себя и медленно произнесла: «Че­ловек». Потом показала на Гэри и повторила: «Че­ловек». Затем я по очереди указала на обоих гептаподов и спросила: «Кто вы?»
        Никакой реакции.
        Я попробовала еще раз. И еще.
        Один из гептаподов указал на себя рукой со сжатыми вместе четырьмя конечными отростками. Это была большая удача. В некоторых культурах личность указывает на себя подбородком, и не ис­пользуй чужак одну из своих конечностей, мне пришлось бы теряться в догадках по поводу равно­значного жеста. Раздался короткий переливчатый звук, и я увидела на верхушке его тела складчатое вибрирующее отверстие: гептапод заговорил. Ука­зав на компаньона, он повторил звук.
        Я поспешила к компьютеру: на мониторе появи­лись две практически идентичные сонограммы — ви­зуальное представление произнесенных звуков. Я от­метила образец для воспроизведения и вновь указала на себя и Гэри, повторяя: «Человек». Потом я указала пальцем на гептапода и проиграла через динамик записанный звук.
        Гептапод сказал что-то еще. Заключительная часть новой сонограммы выглядела повторением первой: обозначив первое высказывание [трель!], я получила последовательность [трель2 трель!].
        — Что это? — снова спросила я, указывая на предмет обстановки, который мог бы быть, к при­меру, аналогом стула.
        После паузы чужак указал на «стул» и произвел очередной звук. Его сонограмма значительно отли­чалась от предыдущих [трельЗ]. Я тут же проиграла [трельЗ], указывая на тот же предмет.
        Чужак ответил; судя по сонограмме, его выска­зывание представляло собой последовательность [трельЗ трель2]. Оптимистическая интерпретация: информант подтверждает правильность моих выс­казываний, вследствие чего я могу предположить,  что дискурсивные модели в наших языках по край­ней мере сравнимы. Пессимистическая интерпре­тация: чужак страдает навязчивым кашлем...
        Вернувшись к компьютеру, я разграничила по­лученные сонограммы на сегменты и напечатала под ними ориентировочное толкование: «гепта­под» — для [трель!], «да» — для [трель!], «стул» — для [трельЗ]. Сверху я напечатала заголовок: ЯЗЫК ГЕПТАПОДА (А).
        Гэри, стоя за моей спиной, смотрел, как я печатаю.
        — Что означает «язык А»? — спросил он.
        —  Ничего особенного. Просто чтобы отличить этот язык от других, которыми могут пользоваться гептаподы, — объяснила я, и Гэри кивнул.
        —  Ну вот, теперь попробуем поговорить. Про­сто ради смеха!
        Я указала на обоих чужаков и, как могла, постара­лась воспроизвести [трель!]. После долгой паузы пер­вый гептапод что-то сказал, а затем второй сказал что-то еще,  и ни одна из этих новых сонограмм ни­чем не напоминала предыдущие. Я даже не знала (по причине полного отсутствия лиц), со мной они гово­рят или друг с другом. Я попыталась еще раз произне­сти [трель!], но никакой реакции не последовало.
        —  И близко не лежало, — буркнула я.
        —  Я опечален, — сказал Гэри. — Представить не мог, что ты умеешь издавать такие звуки.
        — Тогда тебе стоит послушать мой мышиный зов. Обращает всю популяцию в паническое бегство.
        После нескольких попыток я сдалась, не услы­шав в ответ ничего, что смогла бы распознать. И только заново проиграв запись [трель!], я получила от гептапода подтверждение «да»: [трель2].
        —  Нам придется использовать записи? — спро­сил Гэри, внимательно наблюдавший за процеду­рой. Я кивнула.
        —  По крайней мере, на первых порах.
        —  И что теперь?
        —  Теперь мы должны убедиться, что гептапод сказал именно то, что мы поняли, а не «ах, какие они милашки!», или «ты только погляди, что они там выделывают!», или что-нибудь вроде того. По­том мы посмотрим, удастся ли нам распознать те же слова в произношении другого гептапода... Ты бы лучше присел, Гэри, — заметила я, указывая на стул. — Такие вещи быстро не делаются.
 
        В 1770 году корабль капитана Кука «Индевр» при­чалил к берегу Куинсленда, Австралия. Пока часть команды чинила судно, Кук со товарищи отправился исследовать местность и наткнулся на племя абориге­нов. Один из матросов указал на животных, которые резво скакали вокруг с детенышами, выглядывающи­ми из живота, и спросил аборигена, как эти звери называются. «Кенгуру», — ответил спрошенный, и с тех пор Кук и его команда только так их и называли. И лишь гораздо позже они узнали, наконец — это означает «Что ты говоришь?»
        Я рассказываю о Куке и кенгуру каждый год в своей вводной лекции. Почти наверняка данный исторический факт — чистейшей воды выдумка, что я впоследствии и объясняю, но это классичес­кий анекдот. Конечно, мои ученики на самом деле мечтают услышать анекдоты о гептаподах, и я обре­чена отвечать на вопросы о них до конца своей преподавательской карьеры. Многие студенты толь­ко поэтому и будут записываться на мой курс. И я стану показывать им старые видеозаписи моих му­чений перед Зеркалом, а также пленки с записями работы других лингвистов; все это будет изумитель­но полезно, если нас когда-нибудь удосужатся на­вестить другие чужаки, но только занимательных историй из данных записей никак не извлечешь.
        Если уж говорить об анекдотах, связанных с изучением языков, то для меня любимый источник подобных историй, конечно же, дети, осваивающие родную речь. Я помню тот день. Тебе пять лет и ты вернулась домой из детского сада. Ты будешь рас­крашивать картинки цветными карандашами, а я проставлять оценки на студенческих работах.
        —  Мамочка, — промолвишь ты, используя тот специфически небрежный тон, каким всегда требу­ешь одолжения. — Можно, я тебя о чем-то спрошу?
        —  Конечно, дорогая.
        —  Могу я стать почтенной особой?
        Я оторву глаза от студенческой работы и устав­люсь на тебя.
        — Что ты имеешь в виду?
        —  В садике Шарон сказала, что ей оказали по­чтение.
        —  Вот как? А она не объяснила, по какому поводу?
        —  Это было, когда ее старшая сестра вышла замуж. Шарон сказала, что на свадьбе только одна юная особа может получить, ну, почетную роль, и это была она.
        —  Кажется, я поняла. Ты хочешь сказать, что Шарон была подружкой невесты?
        —  Ну да. Так я могу получить особые почести?
 
        * * *
         Мы с Гэри вошли в сборно-щитовой барак, где разместился оперативный центр по контактам. Внут­ри все выглядело так, словно здесь в большой спешке планируется вторжение или, напротив, тотальная эва­куация: стриженые вояки носились взад-вперед, не­которые из них работали с огромной картой близле­жащих окрестностей, другие сидели перед внуши­тельной электронной аппаратурой, что-то наговари­вая в микрофоны. Нас провели в дальнюю комнату, служившую полковнику Веберу кабинетом; там жуж­жал кондиционер, и наконец-то повеяло желанной прохладой.
        Мы вкратце рассказали ему о результатах пер­вого дня.
        — Не похоже, чтобы вы заметно продвинулись, — заметил полковник.
        — У меня есть идея, которая могла бы ускорить процесс, — сказала я. — Но вам придется одобрить применение дополнительного оборудования.
        — Что вам еще нужно?
        —  Мне нужна цифровая видеокамера и боль­шой видеоэкран. — Я показала ему эскиз приду­манной мною системы. — Идея в том, чтобы под­ключить письменность к процедуре лингвистичес­кой дешифровки. Я буду демонстрировать слова на экране и с помощью камеры зафиксирую их пись­менные ответы. Полагаю, гептаподы быстро пой­мут, чего мы от них хотим.
        Вебер с сомнением поглядел на рисунок.
        —  Почему вы думаете, что так будет лучше?
        — Я начала работать по стандартной процедуре, как это делается при общении с носителями бес­письменного языка. Но потом мне пришло в голову, что у них наверняка есть письмо, просто не может не быть.
        — И что это дает?
        —  Если у них существует механический способ воспроизведения письменных текстов, то знаки письма должны быть достаточно стандартными и маловариативными. А значит, нам будет гораздо проще идентифицировать графемы вместо фонем. Представьте, что вы разбираете по буквам напеча­танное предложение вместо того, чтобы пытаться выделить те же буквы, когда его произносят вслух.
        — Я понял вашу мысль, — признал Вебер. — А как вы намерены им отвечать? Будете показывать слова, которые они сами вам продемонстрировали?
        —  В основном. Если в письме гептаподов пре­дусмотрены пробелы между словами, то любое письменное предложение, которое мы составим, будет для них намного понятнее, чем звуковой ва­риант, склеенный из кусочков различных сонограмм.