ГЛАВА XVI

Второе письмо от Астахова Ольге принесли, когда она принимала больных в своей амбулатории. Как только приём окончился, – казалось, что на этот раз он продолжается бесконечно, – Ольга вскрыла конверт и развернула знакомую хрустящую бумагу.

«Здравствуйте, Ольга! – писал Астахов. – Сказать по совести, я знал, что вы мне ответите. Не сочтите это за самонадеянность. Тут дело совсем в другом. У нас с вами был на Сахалине такой разговор, после которого вы не могли не ответить на моё письмо. Когда мы расставались, я знал, что напишу вам и что вы мне обязательно ответите. Хотя сам по себе разговор шёл, кажется, о пустяках – я даже не могу вспомнить, о каких именно. Помню только, что вы рассказывали мне о человеке, который хотел обогнать вращение земли и в конце концов подвесил себя к потолку…

Но хотя я был уверен, что получу ответ, вы никогда не сможете себе представить, как я обрадовался, получив вашу весточку. Я ведь не знал вашего почерка, но почему-то сразу догадался, что письмо именно от вас. И, окончательно убедившись в этом, я вдруг понял, что всё-таки очень боялся, как бы вы не забыли меня…

Вы просите шаг за шагом описать вам мою курильскую жизнь. Не уверен, что это у меня получится, но попробую.

Живу я по-прежнему в том же самом домике на берегу океана. Товарищи, приехавшие вместе со мной, разместились в пустующем сарае – квартир пока нет. Дня через два будет, кажется, одна комната.

Если бы вы знали, Ольга, что мы здесь застали! Полуразрушенные рыбозаводы и пирсы, брошенный на произвол судьбы и приведённый японцами в негодность рыболовецкий флот… Хвалёная японская «культура» с её бумажными ширмами и грязными циновками, которые мы, советские люди, с отвращением выбрасываем вон… Временами мне кажется, что над Курилами до сих пор висит горький чад всяческих трав и кореньев – этот верный спутник нищеты и убожества.

Недавно я совершил интересное путешествие вдоль всей гряды Курильских островов. Оказалось, что их очень много. Поэтому японцы и назвали их Цисима, что значит тысяча, множество.

На свой остров я вернулся с совершенно новым представлением о Курилах. Честное слово, Ольга, это вовсе не дикие, заброшенные среди океана пустынные острова: это замечательный, богатейший край. Я горжусь тем, что работаю на Курилах. Поверьте, что это не пустая фраза…

За то время, что я здесь нахожусь, нам уже удалось кое-что сделать. Полным ходом идёт строительство.

В северной оконечности острова близится к концу восстановление лесозавода. В недалёком будущем войдёт в строй кирпичный завод, – нужно ли вам объяснять, как необходим здесь свой кирпич!

С будущего лета начнёт функционировать небольшой дом отдыха, расположенный в необыкновенно живописном месте, на самом берегу океана. Солнечный пляж, горячие целебные источники… Вы, как врач, поймёте, что это для нас значит!

Работы, Ольга, здесь так много, что просто не знаешь, с чего начать, за что браться в первую очередь.

Развитие промышленности, сельского хозяйства, культуры и быта всех Курил во многом зависит от успехов нашего района. Не подумайте, что я хвастаюсь, – это точно. Для строительства нужен лес, а главные лесные массивы в нашем районе. Чтобы не возить издалека овощи, нужно иметь свою, курильскую, сельскохозяйственную базу. Все условия для создания такой базы, способной обеспечить Курилы овощами, есть опять-таки на территории нашего района.

Словом, сделать надо очень, очень много. А сделаны пока ещё только самые первые шаги.

Сейчас на острове находится уже несколько сотен русских людей, по преимуществу рыбаков. Все они приехали в последние дни. Перед нами во весь рост возникла проблема снабжения.

Как снабдить народ хлебом? Дело было не в муке, её у нас вполне достаточно, а в том, как наладить выпечку хлеба. Японцы не имели здесь ни одной пекарни. Сначала мы выдавали людям муку, но, когда все стали печь лепёшки на не приспособленных для этого жалких печках, расходуя уйму масла и всё-таки не получая настоящего русского хлеба, стало ясно, что это – не выход.

Пришлось в первую очередь позаботиться о том, чтобы у нас был настоящий хлеб… Собрал я народ, прикинули мы, как говорят, свои возможности и решили: через неделю во что бы то ни стало построить пекарню и дать первую буханку хлеба.

Ровно через неделю заведующий раиторготделом торжественно принёс нам только что испечённую душистую буханку и переломил её на колене… Это была огромная радость, Ольга, я уже давно ничего подобного не испытывал…

А вскоре после этого мы открыли отличную столовую; наладили работу парткабинета – я привёз с собой более пятисот книг, – начали строительство жилых домов.

Через две недели после того, как мы тут высадились, к нам приехал секретарь обкома Русанов. Он провёл первое заседание оргбюро райкома и райисполкома, вместе с нами объехал весь остров. На собрании районного партийного актива – на острове уже есть пятнадцать коммунистов! – Русанов прочитал телеграмму из Москвы. В этой телеграмме сообщалось, что на Курилы отправлено много судов и разных грузов. Москва запрашивала о наших потребностях на ближайшее время. Все мы вскочили со своих мест и аплодировали, наверное, минут десять. Великая сила – наше государство!

Теперь, Ольга, несколько слов по существу вашего письма. Вам показался обидным мой вопрос о том, не собираетесь ли вы удрать с Сахалина? А я не раскаиваюсь, что спросил. И очень рад, что вы рассердились. Видите, какой он, Сахалин! Сначала вы его испугались, даже насчёт обратного парохода справки наводили, а теперь… Теперь стали совсем молодчиной!…

Доронина, с которым вы сцепились из-за плохо промытых чанов, я не знаю, но если он так себя ведёт, – значит, бюрократ. Но, с другой стороны, ведь всё кончилось к общему удовольствию. Грозный директор покраснел, как мальчишка, и заговорил извиняющимся тоном… В вашем письме сквозит такая симпатия к этому самому Доронину, что… Впрочем, всё это пустяки!

У нас, кажется, начинается шторм. Из окна видно, как туча брызг взлетает над моим забором. Да и стекла уже влажные. Разбушевался мой сосед, так называемый «Великий», или «Тихий», океан…

Простите, Ольга, кончаю письмо – ко мне пришли товарищи с лесозавода. Надеюсь в ближайшее время получить от вас ответ. Теперь уж мы никогда не потеряем друг друга из вида, правда?

Всего, всего вам хорошего.

Ваш Астахов».

Ольга опустила письмо на колени и задумалась. Она ясно представила себе, как Астахов сидит за столом и пишет ей письмо, поглядывая в окно, за которым бушует океан…

«Ему очень трудно, – подумала она. – Живёт на маленьком острове, где все разрушено японцами, все надо восстанавливать… Трудная жизнь. Не то что у меня. Я всё-таки живу в городе. Электричество… Кругом свои люди…»

Ей очень, очень хотелось бы повидаться с Астаховым. Ведь должен же он когда-нибудь приехать на Сахалин. Ну, в обком, скажем…

В тот же вечер к ней пришёл Венцов. Ольга взглянула на него и испугалась: на нём лица не было. Глаза его ввалились, скулы стали заметней. Не раздеваясь, он сел на табуретку.

– Я зашёл к вам по делу, Ольга Александровна, – мрачно сказал Венцов. Голос его звучал глухо. – Дело в том, что я уезжаю на материк.

– То есть как на материк, – не поняла Ольга, – в командировку?

– Нет, совсем, – резко ответил Венцов, – я не могу работать с самодуром.

Ольга никогда не видела Венцова таким возбуждённым.

– Успокойтесь, пожалуйста. И разденьтесь, – сказала она голосом, каким разговаривала с больными в амбулатории.

Она даже помогла ему снять куртку.

– Это чёрт знает что! Князёк какой-то. Самодур. Меня, меня обвинить!…

Ольга почувствовала, что расспрашивать Венцова сейчас бесполезно.

– Я скоро вернусь, – сказала она и вышла из комнаты, чтобы оставить Венцова одного и дать ему время прийти в себя.

Когда она вернулась, он сидел в своей излюбленной позе, положив ногу на ногу и обхватив руками колено.

– Теперь расскажите мне, что произошло, – как можно непринуждённее сказала Ольга.

– Я должен немедленно уехать, – не глядя на Ольгу, повторил Венцов. – Он оскорбил меня.

– Кто вас оскорбил?

– Доронин. Человек, который ничего не смыслит в рыбном деле. Который осенью чуть не утопил людей. Вы сами знаете его по истории с чанами…

– Что же он вам сказал?

– Ему пришла в голову блажь начать зимний лов. Когда я стал доказывать, что это бессмысленно и опасно, он поднял крик. А потом заявил, что я хуже Манилова…

Венцов стал горячо и сбивчиво рассказывать Ольге, в чём состоит суть идеи зимнего лова и насколько она опасна и нерентабельна.

– Короче говоря, я должен уехать. Но он меня не отпустит. Я не прослужил положенного срока. Вы должны помочь мне…

Он замолчал и пристально посмотрел на Ольгу, словно пытаясь угадать, поможет она ему или нет.

– Вы работаете во ВТЭК, – продолжал он, опустив глаза. – Я подам заявление…

Ольга молчала. Ей стало очень стыдно. Она старалась не смотреть на Венцова. Оба они молчали.

– Я знаю, – резко сказал Венцов, – неудобно обращаться к вам с такой просьбой. Но… у меня нет другого выхода.

– Я же не одна в комиссии… – тихо, почти беззвучно проговорила Ольга.

– Чепуха, – убеждённо возразил Венцов, – один врач никогда не пойдёт против другого… Кроме того… Интеллигентные люди всегда поймут друг друга.

– Послушайте, Виктор Фёдорович, – с трудом произнесла Ольга, – вы простите меня, но… это невозможно. С такими просьбами к нам, случалось, приходили плохие люди… симулянты, рвачи, понимаете?…

– Ольга Александровна, у меня нет другого выхода, – раздражённо прервал её Венцов, – я не рвач и не симулянт, вы это прекрасно знаете! Я больше не могу работать с этим типом. Да и государству будет полезнее, если меня пошлют на настоящие промыслы, на Азов, скажем, или Каспий…

Ольга молчала.

– Если на то пошло, – пытаясь улыбнуться, добавил Венцов, – вам даже не придётся кривить душой: у меня действительно повышено кровяное давление…

И вдруг Ольга поняла, что может совершенно спокойно разговаривать с этим человеком. Он стал для неё совершенно чужим. Теперь она относилась к нему как к любому больному, пришедшему на приём с пустяковыми, сомнительными симптомами.

– Если у вас повышено кровяное давление, – едко сказала она, – приходите в амбулаторию. А сейчас я, к сожалению, должна уйти.

Она встала и направилась к вешалке. Проходя мимо Венцова, она заметила, что он съёжился, как от удара.

– Простите… – глухо пробормотал он за её спиной. – Я думал, что мы друзья.

Ольга оделась и вышла на улицу. Когда она через десять минут вернулась, Венцова уже не было.

Неожиданно для самой себя Ольга заплакала. Ей стало очень обидно. Человек, с которым она так подружилась, вдруг оказался просто ничтожеством…

«Что же с ним произошло? – вытирая слёзы, думала Ольга. – Ведь он не такой, он наверняка не такой… Очевидно, Доронин довёл его до этого состояния».

Она вспомнила, как директор комбината разговаривал с нею. Венцов всё равно не должен был, не имел права обращаться к ней с такой просьбой. Как это могло прийти ему в голову?… Но прежде всего виноват, конечно, Доронин…

Ольга почувствовала, как в ней закипает раздражение против этого человека. Кто дал ему право так поступать? Доводить людей до такого состояния? Венцов – видимо, опытный инженер, тактичный и мягкий человек. На таких людей и наседают типы вроде Доронина. Венцову надо было самому прикрикнуть на него, как в своё время сделала Ольга. Разумеется, Венцов не прав, она не собирается защищать его. Как он мог прийти с такой просьбой?… После этого их отношения кончены. Но дело не только в Венцове. Дело в том, что этот Доронин своим отношением к людям рано или поздно доведёт комбинат до катастрофы.

И Ольга поняла, что ей необходимо сейчас же увидеть секретаря райкома и поговорить с ним обо всём, что произошло.

Она пошла в райком.

– Товарищ Костюков уехал в район, – говорила молоденькая секретарша высокому человеку в полушубке. – А вы с рыбокомбината? Возьмите бумаги для вашего директора…

Человек в полушубке взял бумаги и пошёл к выходу. Ольга догнала его на лестнице.

– Вы сейчас на комбинат? – спросила она. – На машине? Я поеду с вами. Мне нужен ваш директор.

Доронин встретил Ольгу с весёлой улыбкой.

– А-а, министр здравоохранения!… – приветливо воскликнул он. – Приехали проверить, как выполняем ваши указания?

– Чаны отмыли? – на мгновение забывая о цели своего приезда, спросила Ольга.

– Ещё как! – усмехнулся Доронин. – Можно сказать, механизированным способом.

Ольга очень обрадовалась бы, если бы Доронин встретил её неприветливо и грубо, – ей было бы легче начать разговор о Венцове. Но директор, как назло, был исключительно внимателен и любезен. Усадив Ольгу в кресло, он стал подробно рассказывать ей о санитарных мероприятиях, которые они провели у себя на комбинате.

– Товарищ Доронин, – прервала его Ольга, – вы простите меня, но я пришла к вам совсем по другому делу.

– Значит, на этот раз удастся избежать головомойки, – пошутил Доронин.

– Не знаю, удастся ли, – в тон ему ответила Ольга. – У вас на комбинате работает инженер Венцов…

Лицо Доронина мгновенно помрачнело.

– Да, так вот, – уже менее уверенно продолжала Ольга, – у вас работает Венцов…

– Работал, – прервал её Доронин. – С позавчерашнего дня этот джентльмен сидит дома.

– Я знаю.

– Откуда? – резко спросил Доронин.

От его шутливого тона не осталось и следа. Глаза его сощурились, уголки губ опустились, на лбу проступила резкая морщина. Но Ольга была рада этой перемене. С таким Дорониным она чувствовала себя увереннее.

– Я пришла к вам как к руководителю комбината и коммунисту, – твёрдо начала Ольга. – У вас работает высококвалифицированный инженер Венцов. Не знаю, что у вас там произошло, но он решил уйти с комбината. Я по собственному опыту знаю, что вы способны ни с того ни с сего обидеть человека. Возможно, Венцов в чём-то и не прав, я не отрицаю… Но так же можно разогнать весь комбинат!…

Доронин смотрел на неё с явным недоумением.

– Какое вам до всего этого дело, товарищ Леушева? – сухо спросил он. – Может быть, у инженера Венцова хрупкое здоровье и вы пришли дать ему справку об освобождении от критики? Или, может быть, он вам родственник?

– Никакой он мне не родственник! – повышая голос, ответила Ольга.

– Тогда я решительно не понимаю, – пристально глядя па неё, сказал Доронин, – какое вам до всего этого дело.

– То есть как это какое дело? – крикнула Ольга. – Здесь, на острове, каждому до всего есть дело! Вы не имеете права так говорить!

По лицу Доронина пробежала едва заметная улыбка.

– Успокойтесь, – сказал он. – Почему вы так близко принимаете все к сердцу?

– Потому, что мне обидно, – уже значительно тише ответила Ольга, и губы её задрожали. – Мы хотим добиться здесь расцвета, счастливой жизни… а сами не умеем обращаться с людьми…

Она ждала, что Доронин вспылит, вскочит со своего места, закричит на неё. Но он только откинулся на спинку кресла и, чуть прищурив глаза, сказал:

– Венцов ведёт себя не по-советски, Ольга… Александровна, кажется? Мы надумали провести на комбинате одно очень важное с политической точки зрения мероприятие, а Венцов саботирует его.

– Зимний лов? – спросила Ольга.

– Да, зимний лов. Откуда вы знаете?

– Он рассказывал мне.

– Тем лучше. Я понимаю, ошибаться может всякий. Но Венцов активно мешает. Он встал на дороге. А когда я его покритиковал, может быть, слишком резко, он встал на путь прямого саботажа. Почему же вы защищаете его?

Доронин в упор посмотрел на Ольгу.

– Нам нужны люди, – тихо сказала она. – Венцов уедет, и вы останетесь без главного инженера.

– Никуда он не уедет, – махнул рукой Доронин.

– Нет, уедет. Подаст заявление во ВТЭК и уедет. У него кровяное давление повышено.

Доронин побледнел от гнева.

– Во ВТЭК?! – крикнул он, вскакивая с кресла. – Так вот в чём дело! Значит, этот трус и дезертир пришёл к вам как к члену комиссии! Давление у него повышено!

– Нет, нет, – растерянно проговорила Ольга, – вы меня не так поняли, он не приходил на комиссию…

– Рвача, дезертира, труса пришли защищать. А ещё говорите, что пришли ко мне как к коммунисту! С такими людьми, как Венцов, у коммунистов разговор короткий. Я сам уволю его с комбината. Ясно?

Доронин тяжело дышал. Он вытер пот, выступивший у него на лбу, и опустился в кресло.

– Спасибо, что пришли, – уже спокойнее сказал он. – Теперь физиономия этого субъекта мне совершенно ясна!

Ольга подавленно молчала. Всё получилось наоборот. Она предполагала, что Доронин не захочет её слушать, и тогда она выложит ему всё, что думает о нём. Но оказалось, что она окончательно скомпрометировала Венцова…

– Вы… всё-таки подумайте перед тем, как сделать выводы, – нерешительно посоветовала она.

– Хорошо, – сказал Доронин, вставая, – а теперь, прошу извинить, у меня неотложное дело… Возвращаться на ночь глядя вам нет смысла. Переночуете у нас, а завтра утром доставим на машине. Договорились?

Ночью Доронин и Нырков сидели в директорском кабинете и разговаривали о Венцове.

– Если раньше у меня ещё были сомнения, то теперь их нет. Завтра я отдам приказ об его увольнении.

Доронин замолчал и искоса взглянул на парторга.

Нырков молча сидел в плетёном кресле. На нём был ватник, подпоясанный широким ремнём с большой металлической пряжкой. На коленях лежала солдатская ушанка.

– Дело не в том, что он собирался идти на ВТЭК, – продолжал Доронин, – хотя и это достаточно характеризует его моральный облик. Мы должны беспощадно бороться со всеми, кто попытается задержать наш рост ссылками на японские традиции. Я предлагаю уволить Венцова, а потом широко обсудить его поведение.

Нырков молчал.

– Что же ты молчишь? – нетерпеливо спросил Доронин.

– Как же комбинат останется без главного инженера? – тихо и как будто нерешительно произнёс Нырков.

– Обязанности главного инженера будет временно исполнять Вологдина. Потом пришлют человека.

– Андрей Семёнович, – все так же негромко сказал Нырков. – Мне кажется, на Венцове рано крест ставить.

– Это ты Венцова воспитывать захотел? Он тебя, брат, сам перевоспитает! Для того чтобы не понимать значения зимнего лова, надо быть…

– А мы с тобой, Андрей Семёнович, сразу поняли? – тихо прервал его Нырков.

– Мы?… – Доронин запнулся.

– Ты помнишь, Андрей Семёнович, наш разговор о том, что рыбаки скучают? Разве нам тогда было ясно, в чём дело? Ведь мы зашевелились только после того, как стали поступать заявления об уходе. А где мы раньше были? Я письмо товарищу Русанову написал, да на том и успокоился.

– Ты же знаешь, что Русанов получил твоё письмо. Если бы я к нему не приехал, он сразу же ответил бы.

– Вот и тебе, – как бы не слушая Доронина, настойчиво продолжал Нырков, – прежде чем понять всё значение зимнего лова, пришлось к секретарю обкома съездить. Но ты ведь коммунист, а Венцов-то – человек беспартийный…

Доронин смущённо молчал. Он не сомневался, что Нырков, как один из инициаторов зимнего лова, примет близко к сердцу поведение Венцова и, конечно, не будет возражать против его увольнения. Но теперь дело принимало неожиданный оборот.

– Венцов, по-моему, полезный человек на комбинате, – снова заговорил Нырков. – Разве он не помог нам на судоремонте?

– Помог. А потом пытался саботировать зимний лов. Что ж, его за это по головке погладить, что ли? – с вызовом, но уже менее уверенно, спросил Доронин.

– По головке гладить никого не надо, – спокойно ответил Нырков. – Нужно… воспитывать.

Доронин встал и, чтобы Нырков не заметил его смущения, стал ходить по комнате. Он вдруг поймал себя на том, что думает не о Венцове, а о Ныркове.

В глазах Доронина Нырков оставался все тем же энергичным, исполнительным, но простоватым парнем, каким он застал его, когда приехал на комбинат. А сейчас перед ним сидел совсем другой человек. Внешне он нисколько не изменился, на лице его то и дело появлялась открытая, по-прежнему простодушная улыбка, но за всем этим Доронин чувствовал что-то новое – внутреннюю силу и убеждённость в своей правоте.

– Ладно, – грубовато сказал Доронин, усаживаясь за стол. – Я ещё раз продумаю все это дело.

– В общем, Андрей Семёнович, – твёрдо сказал Нырков, – я против увольнения. Людей надо воспитывать.

– Ладно, ладно, воспитатель, – беззлобно проворчал Доронин.

Нырков ушёл.

«Можно ли было четыре месяца назад представить, что этот парень будет спорить со мной? – думал Доронин. – Откуда у него появились эти слова, эта вежливая, но непоколебимая настойчивость? Он как будто и знать больше стал. Что он, вечерний университет марксизма окончил, что ли?…»

Доронин усмехнулся. Не было здесь ещё никаких университетов!…

Потом мысли его вернулись к Венцову, и он с удовлетворением почувствовал, что думает о Венцове спокойно, без обычного раздражения. Он боялся, что после заступничества Ныркова окончательно возненавидит главного инженера. Но никакой ненависти не было.

Доронин посмотрел на часы и снял с вешалки полушубок.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошёл Костюков. Он был в шинели с поднятым воротником и в барашковой шапке-ушанке.

– Куда собрался, директор? – весело спросил Костюков уже шагнувшего к двери Доронина и, не ожидая ответа, продолжал: – Я твоих планов не нарушу. Еду в колхоз «Советская родина», по дороге завернул к тебе погреться. Ох, и холод на этом Сахалине! А некоторые говорят, что здесь бананы растут… – Он хитро прищурился и подмигнул Доронину.

– Ты раздевайся, сейчас чаек приготовим, – улыбаясь, сказал Доронин, искренне обрадованный появлением этого большого, спокойного, весёлого человека, сразу заполнившего собой всю комнату. Было ясно, что Костюков завернул сюда вовсе не для того, чтобы погреться, и Доронин с интересом ждал, о чём он заговорит на этот раз.

– Чаек – это, конечно, хорошо, да не выйдет, – Костюков сокрушённо покачал головой, – ждут меня в колхозе. Партийное собрание у них. Малость оттаю и поеду дальше…

Он несколько раз прошёлся по комнате, потирая озябшие руки, потом снял шапку и сказал:

– А ведь я поздравить тебя заезжал.

– С чем?

– Зимний лов разворачиваешь?

«Вот он о чём! Все знает», – подумал Доронин и горячо сказал:

– Это, товарищ Костюков, – серьёзное дело! Первый раз на этих морях рискуем.

– Да, – Костюков снова покачал головой, – если все взвесили да рассчитали, почему не рискнуть…

– Взвесили, рассчитали, – рассмеялся Доронин, – да это тогда уже не риск!

Но Костюков как будто не придал его словам никакого значения.

– Русанов благословил? – спросил он.

– Обеими руками! – воскликнул Доронин. – Больше того: он нам политический смысл этого дела раскрыл!…

– Так… – задумчиво, точно про себя, проговорил Костюков. – Товарищ Русанов говорил со мной, рассказывал о вашей затее.

– Ну, а ты?

– Поддерживаю. Полностью согласен. Но только хочу сказать тебе несколько слов…

– Слушаю, – насторожился Доронин.

Костюков сел и положил на колени свои большие ладони.

– Вы затеяли серьёзное дело, – негромко заговорил он. – Зимний лов ещё сильнее сплотит людей, закалит их, позволит им круглый год заниматься своим основным, любимым делом. Но помни: главное – это путина. Все для путины, понимаешь?! И зимний лов для того, чтобы вступить в путину ещё более подготовленными, смелыми, выносливыми. Путина – семьдесят пять процентов плана – вот твой главный бой, вот направление главного удара! Ничего нового я тебе этим не открываю, но… – Костюков умолк. Молчал и Доронин.

«Ну да, конечно, всё это верно, – думал он, – путина – главное, но разве я этого не понимаю?» А Костюков, точно угадав ход его мыслей, сказал:

– Ты небось думаешь: «Зачем он всё это говорит?» А я тебе сейчас объясню. Рассказал мне Нырков об идее зимнего лова. Русанов о том же позвонил. Думаю: здорово, молодцы ребята, на новаторский путь становятся. Потом сижу вечером в райкоме и думаю: а отдают ли товарищи себе ясный отчёт в том, что зимний лов не самоцель, а звено, ступень, шаг к успешному проведению путины?

Он поднял руку, словпо Доронин хотел его перебить, и добавил:

– Знаю, уверен, что все это вам ясно. Но раз думка такая была – решил заехать. Ну, спасибо за тепло, – сказал он, вставая и надевая шапку. – Надо двигаться.

Когда Костюков заговорил, Доронину и в самом деле хотелось его перебить. Ему казалось, что за предостережением секретаря райкома кроется недооценка зимнего лова. Но чем дальше Костюков развивал свою мысль, тем яснее становилось Доронину, что речь идёт совсем о другом. Костюков не хотел, чтобы за подготовкой к зимнему лову руководители комбината потеряли перспективу, упустили самое главное, забыли о масштабе тех задач, которые им предстояло решить во время путины. «Могло так случиться? – спросил себя Доронин и со своей обычной прямотой ответил: – Да, конечно, могло».

– Спасибо тебе, товарищ Костюков, за предостережение, – сказал Доронин. – Будем готовить зимний лов, а думать – о путине…

Проводив Костюкова до машины, Доронин направился в свой кабинет, но, дойдя до двери, остановился. Он вспомнил о Венцове.

Главный инженер тоже ведь предупреждал, что путина – это основное. Доронин мысленно восстановил свой последний разговор с Венцовым. Да, главный инженер, конечно, беспокоится о путине, но делает это нелепо, суматошно, восстаёт против зимнего лова, не понимает, что это школа, большая школа. «Эх, если бы Венцов сумел избавиться от пустопорожней декламации, – подумал Доронин, – от этой оглядки на японцев – пусть бессознательной, но от этого не менее вредной…»

Так и не зайдя в свой, кабинет, он снова вышел на улицу.

Когда он постучал в комнату Венцова, тот уже спал и не сразу ответил на стук.

Увидев Доронина, главный инженер с недоумением посмотрел на него, потом уселся на кровать, подобрав под себя ноги и завернувшись в одеяло. Эта поза была так смешна, что Доронин едва удержался от улыбки.

– Что вам нужно? – глядя в сторону, неприязненно спросил Венцов.

– Зашёл поговорить, – с трудом сохраняя серьёзный тон, ответил Доронин.

– Обязательно ночью?

– Можно, конечно, и утром. Но мне не хотелось бы откладывать.

– О чём мы можем разговаривать после того, что между нами произошло?

– Именно об этом, – прислонившись к стене, спокойно ответил Доронин. – Мне хочется выяснить, что же у нас произошло?

– Вы меня жестоко оскорбили, – неестественно высоким голосом сказал Венцов.

– Чем?

– Тем, что обвинили меня в преклонении перед японскими традициями, – горячо ответил Венцов. – Допустим, я не устраиваю вас как главный инженер и вы хотите назначить на моё место кого-то другого. Но действовать такими методами…

– Значит, вы считаете, что я был не прав? Хорошо, поговорим.

Доронин сделал паузу, точно собираясь с мыслями.

– Я нисколько не сомневаюсь, – начал он, – что никакого сознательного преклонения перед японскими традициями у вас нет. Было бы просто смешно вам, инженеру советских пятилеток, работнику самой передовой в мире рыбной индустрии, преклоняться перед японской кустарщиной.

– Но я же об этом и говорил, – оживился Венцов. – Мне, инженеру, строившему комбинат на Каспии, рыбозавод на Черноморье, консервный завод на Белом море!…

– Вот именно, – прервал его Доронин. – И всё-таки я был прав. Я могу и сейчас повторить своё обвинение.

На лице Венцова появились красные пятна:

– Если вы пришли для того, чтобы…

– Погодите, – сказал Доронин, – вы сейчас поймёте, для чего я пришёл. Всё-таки, Виктор Фёдорович, живёт в вас эта маленькая, трусливая, рабская мыслишка: «Если они там не могут, то где уж нам!…» До поры до времени она дремлет где-то в тайниках вашей души. А в решительные минуты просыпается и начинает больно скрести своими лапками. Понимаете?