Спустившись по лестнице, человек этот остановился и привстал на цыпочки, видимо в поисках свободного столика.

На мгновение – только на мгновение! – мне показалось, что я когда-то встречался с этим американцем. Что-то знакомое почудилось мне в его лице. Но что, что именно? Нет, может быть, этот человек и напоминал мне кого-то, но видел я его впервые.

Свободных столиков в баре не было. Американца заметили. Несколько человек жестами приглашали его к себе.

Посмотрев в нашу сторону и, очевидно, увидев Чарли, он стал пробираться к нам и, подойдя, громко спросил Брайта:

– Какого черта вы здесь торчите?

– Я полагал, сэр, – приподнимаясь со своего места, пробормотал Чарли, – что вы сегодня на приеме…

– И потому вам можно бездельничать? Даже в розово-голубом тумане бара я увидел, как покраснел бедный Чарли.

– Я случайно встретил…

– Встречать вам надо не здесь, а в аэропорту. Ваше место там!

– Но, сэр, – жалобно проговорил Брайт, – сейчас уже одиннадцатый час. Ни одного самолета сегодня больше не ждут.

– Ах, вы не ждете! – саркастически произнес американец. – А вот Жискар, например, изменил свое расписание, не согласовав с вами. Короче, немедленно отправляйтесь в аэропорт!

– Слушаю, сэр, – покорно сказал Брайт. – Прошу извинить меня. Я встретил советского коллегу, своего старого знакомого.

– Какого коллегу? – Американец вдруг заговорил совсем другим, заинтересованно-доброжелательным тоном. – Советского? – Обернувшись ко мне, он спросил: – Вы говорите по-английски?

– Когда мне этого хочется, – не глядя на него, ответил я. Меня возмутило, как этот тип разговаривал с Чарли, да еще в присутствии постороннего человека.

Однако моя резкость не произвела на американца никакого впечатления.

– Прекрасно! – добродушно сказал он. Обращаясь к уже вставшему, чтобы уйти, Брайту, он с улыбкой попросил: – Представь же нас друг другу, Чарли!

– Но вы, сэр, – запинаясь, начал Брайт, вдруг замолчал, потом продолжал, словно с трудом обретая дар речи: – Я хочу сказать, что вы, мистер Стюарт, когда-то встречались с моим приятелем. Правда, это было очень давно. Прошло тридцать лет. Вы, вероятно, забыли. Потсдамская конференция, советский корреспондент мистер Воронов…

«Мистер Стюарт!» Я чуть не хлопнул себя по лбу. Конечно, это был он, тот сукин сын и провокатор, из-за которого я чуть было не пострадал. На мгновение передо мной возник прежний Стюарт, в тех, запомнившихся мне очках с золотой оправой, с вежливо-надменным взглядом. Конечно, это был он, этот чертов англичанин, которого я почему-то принял сейчас за американца. Ну и постарел же он! Впрочем, и тогда, в Потсдаме, он был или казался старше и меня и Брайта.

Естественно, что я не испытывал особого восторга от этой встречи. Но почему так испугался Брайт? Почему он так лебезил перед этим Стюартом?

– О-о, мистер Воронов! – с преувеличенной, я бы сказал, сладострастной любезностью воскликнул Стюарт. – Я очень, очень рад видеть вас. Прибыли на Совещание?

Я нехотя кивнул головой.

– Ты валяй в аэропорт, Чарли, а я посижу с нашим русским коллегой, – уже совсем миролюбиво сказал Стюарт и, не ожидая приглашения, сел рядом со мной. – Имей в виду, – снова обратился он к Брайту, – что все делегации после прилета сразу проходят в комнату для почетных гостей. Журналистов туда пускать не будут. Тебе придется околачиваться в соседнем помещении. Надо быть все время начеку: вдруг кому-нибудь из руководителей или членов делегации придет в голову сделать заявление для печати. Понял?

– Но мне точно известно, что сегодня… – снова начал Брайт. Видимо, ему до смерти не хотелось уходить.

– Не твое дело, – уже прежним оскорбительно-грубым тоном перебил его Стюарт. – Могут быть любые неожиданности. Твоя развалюха на месте?

Только сейчас я заметил, что, обращаясь к Брайту, Стюарт подчеркнуто щеголял американским разговорным языком. Именно американским. В Потсдаме он отличался безукоризненно английским произношением, которое принято называть оксфордским. Этим он как бы противопоставлял себя Брайту, американскому плебею с характерным для него вульгарным жаргоном.

Теперь все было наоборот. Не только внешностью, но и манерой говорить Стюарт явно старался походить на стопроцентного «янки».

– Машина со мной, сэр, – уныло ответил Брайт.

– Садись в нее и жми в аэропорт.

– Позвольте мне хоть расплатиться…

– Расплачусь я. Отправляйся! Мистер Воронов, я надеюсь, не откажется посидеть со мной немного…

– Извини меня, Майкл, – смущенно сказал Брайт. – Сам понимаешь, дела… Я еще разыщу тебя. Прости.

Брайт уходил, ссутулившись, с низко опущенной головой. Я следил за ним, пока он не поднялся по лестнице и не скрылся из вида.

«Теперь моя очередь!» – сказал я себе, решив немедленно уйти.

– Сожалею, что нарушил вашу компанию, сэр, – любезно сказал Стюарт. – Но вы же знаете Брайта: дорвавшись до спиртного, он может выйти из строя на несколько дней. В такое-то время. Словом, я спас Чарли от него самого.

Все это он произнес добродушно-благожелательным тоном. Но я снова почувствовал крайнее раздражение. Чарли Брайт вовсе не был пьяницей! Я помню, он при случае охотно пропускал глоток-другой виски, но и только. Особого пристрастия к алкоголю он никогда не обнаруживал.

К тому же я никак не мог понять, почему этот англичанин, которого я знал как корреспондента лондонской газеты, так ведет себя по отношению к Брайту? Может быть, Чарли теперь работает в Лондоне? Но он же сам сказал мне, что руководит иностранным отделом в «Ивнинг гардиан», а это американская газета! Кто же дал Стюарту право так обращаться с журналистом, занимающим высокий пост в своей редакции? Наконец, почему Стюарт корчит из себя американца?..

– Я ухожу, – грубо сказал я. – Прощайте! – В конце концов, какого черта я сижу рядом с этим человеком? Мне бы с ним и здороваться не следовало!

– Почему? – спросил Стюарт с удивлением, в искренность которого трудно было поверить.

– Потому что не желаю иметь с вами никакого дела. После того, что произошло тогда…

– Стоп! – прервал меня Стюарт. – Ваше поведение, мистер Воронов, лишено логики.

– Какая еще, к черту, логика!

– Более того, – спокойно продолжал Стюарт, – позволю себе заметить, что вы действуете не в духе времени.

– Это еще почему?

– Насколько я понимаю, вы не желаете иметь со мной дела из-за истории с той полькой. Согласен, это был типичный эпизод «холодной войны». Но в между. народной жизни были сотни таких эпизодов. Из них, в сущности, и состояла «холодная война». Теперь ситуация изменилась! Не забудьте, что мы находимся в Хельсинки. Мы приехали сюда, чтобы перечеркнуть «холодную войну». А вы, мистер Воронов, намерены продолжать ее, так сказать, единолично. Может быть, вы считаете предстоящее Совещание ошибкой и приехали сюда, чтобы ворошить старое?

При всей моей неприязни к Стюарту нельзя было не признать, что в его словах есть здравый смысл. Я сидел в нерешительности.

– Что будем пить? – спросил Стюарт, брезгливо отодвигая стакан Брайта.

– Простите, – сухо сказал я, – мне действительно надо идти.

– Но почему? Ведь еще нет одиннадцати. Наверное, вас все же обидело, что я прогнал этого Брайта. Вы, по-видимому, считаете его своим другом.

– На месте Брайта… – хмуро начал я.

– Не могу представить вас на месте Брайта, – тонко улыбнувшись, перебил меня Стюарт. – Он всего лишь мелкий, ленивый репортер. Как редактор газеты, в которой он работает, я…

Он не договорил, потому что голос по радио, вновь остановив музыку, назвал его фамилию:

– Мистер Стюарт, вас приглашают к телефону. Пресс-центр, четвертая кабина. Спасибо.

«Вот здорово! – подумал я. – Сейчас он пойдет к телефону, а я расплачусь и сбегу». Но не тут-то было.

– Бармен! – крикнул Стюарт.

Бармен явился с быстротой, неожиданной для его комплекции.

– Передайте на коммутатор, – по-прежнему громко сказал Стюарт, – чтобы меня не беспокоили. Меня здесь нет. Ни для кого! Даже для президента Соединенных Штатов!

Это было произнесено с таким расчетом, чтобы слышали все окружающие.

Бармен поклонился, поспешил к своей стойке и нырнул за нее. Видимо, там у него был телефон.

Стюарт некоторое время посматривал по сторонам, словно желая удостовериться, что его акция произвела впечатление. Затем повернулся ко мне.

– Вы редактор газеты? – удивленно спросил я, возвращаясь к прерванному разговору.

– Вам кажется, что я не гожусь для этой роли? Должен вас разочаровать. Я редактор и издатель газеты, в которой работает Брайт. Короче говоря, она принадлежит мне и он, следовательно, тоже.

– «Ивнинг гардиан»?!

– Вот именно.

– Но это же американская газета!

– Уже в течение четверти века ваш покорный слуга является гражданином Соединенных Штатов Америки, – наслаждаясь моим недоумением, веско произнес Стюарт.

– Каким же образом? – пробормотал я.

– Когда вы будете менее агрессивно настроены и согласитесь забыть о потсдамском Стюарте, я с удовольствием расскажу, как это произошло.

Воспользовавшись моим замешательством, Стюарт слегка – без всякой фамильярности – прикоснулся к моему плечу и спросил:

– Вы встречались с Брайтом после Потсдама?

– Нет. Но все равно мы старые друзья. Потсдам не забывается.

Помимо воли я преувеличил свою близость с Чарли. Уж очень мне хотелось показать этому Стюарту, что его отношение к Брайту никак не может повлиять на мое.

– Вы совершенно правы, – понимающе подтвердил Стюарт. – Брайт тоже не забыл о Потсдаме. Он даже написал о нем книжку. Называлась, кажется, «Свидетельство очевидца».

– Чарли? – удивленно переспросил я. – Вы хотите сказать, что Чарли написал что-то о Потсдамской конференции?

– Да, именно. В пятидесятых годах он выпустил книжонку о Потсдаме.

Чарли – автор книжки, да еще о Потсдаме?! Это было невероятно.

Не приходилось читать, – пробормотал я. Ее и в Штатах мало кто читал, – пренебрежительно заметил Стюарт. – Мне-то самому пришлось полистать ее гораздо позже. Когда я брал этого парня в свою газету. Так что же мы будем пить?

Не дожидаясь ответа, Стюарт снова подозвал бармена.

Я сидел пораженный. Что мог написать Чарли о Потсдаме? Да еще как «очевидец»! Ведь он же ничего толком не знал и не видел! О том, что происходило в Цецилиенхофе, даже я знал больше, чем он. Кроме того, почему теперь, когда мы снова встретились, он ни слова не сказал о том, что написал книгу о Потсдаме? Впрочем, он вообще врал мне. Говорил, что руководит иностранным отделом…

Подошел бармен. Стюарт заказал себе водку со льдом.

– Вам тоже? – спросил он.

Я ответил, что у меня еще есть виски.

– Все меняется на свете, – с добродушной иронией заметил Стюарт, когда бармен отошел. – Вы знаете, какой сейчас самый популярный напиток в Штатах? Думаете, виски?

– Водка. Я бывал в Штатах.

– И даже не смирновская, а именно ваша. «Столичная». Дороже ценится. – Слово «столичная» Стюарт произнес почти по-русски и широко улыбнулся. – Простите, – снова заговорил он, – какую газету вы здесь представляете?

– Я представляю журнал. Он называется «Внешняя политика», – ответил я, уверенный в том, что этот журнал никогда не попадался на глаза Стюарту.

– Знаю, – неожиданно сказал он. – «Внешняя политика». Выходит в Москве ежемесячно. Так?

Каждый журналист немножко тщеславен. То, что Стюарт знал о существовании моего журнала, отчасти расположило меня в его пользу. Я кивнул.

– Все русские, кажется, живут на пароходе, – сказал Стюарт. – Вы тоже?

– Я – в гостинице. Только сегодня прилетел.

– А я вчера. Мы помолчали.

– Мистер Воронов, – заговорил Стюарт, стараясь придать своим словам некую задушевность, – давайте забудем старое. В карете прошлого никуда не уедешь. Вы помните, кто это сказал?

– Помню.

– Я видел «На дне» мальчишкой. Ваш Художественный театр гастролировал тогда в Европе. Итак, давайте поставим крест на прошлом. Все в мире изменилось. Символ этих изменений – Хельсинки. Будем считать, что мы встретились впервые. Американский редактор и русский…

– Политический обозреватель.

– Отлично. Мы с вами живем сейчас в изменившемся мире.

– Да, друг Горацио, – усмехнулся я.

– Вы платите Шекспиром за Горького. Благодарю. Так вот, может быть, я был слишком настойчив в своем желании задержать вас здесь. Но, не скрою, мне хочется поговорить с вами. Так сказать, на новом этапе. В преддверии Совещания американскому редактору хочется побеседовать с советским политическим обозревателем. Разве это не естественно?

Я слушал Стюарта, отвечал ему, но продолжал думать о Брайте и о книжке, которую он написал. Наконец я не выдержал и, прервав Стюарта, спросил:

– Вы сказали, что Брайт что-то написал о Потсдаме?..

– Ерунда! – Стюарт пренебрежительно махнул рукой.

– Мы были в Потсдаме вместе, и мне интересно, что же он написал? – настаивал я.

– Что мог написать Брайт? – пожав плечами, ответил Стюарт. – Честно говоря, я и сам не помню.

– Но все-таки?

– Обещаю, что разыщу его книжку на нью-йоркской свалке и пришлю вам. Дайте мне визитную карточку. Впрочем, ваш адрес есть на обложке журнала. Мои референты его получают.

– Спасибо. Но вы не могли бы несколько подробнее…

Стюарт подозвал бармена и заказал двойную порцию шотландского виски «Черный ярлык». Это был один из самых дорогих сортов шотландского виски, если не самый дорогой.

Стюарт вопросительно посмотрел на меня.

– Апельсиновый сок, – сказал я.

– Дайте вспомнить, – комически обреченным тоном произнес Стюарт, видя, что я смотрю на него с нетерпением. – Если мне не изменяет память, Брайт в своей книжке утверждал, что жить с вами в дружбе невозможно. Что к вам неприменимы критерии цивилизованного мира. Он описывал, например, как Сталин пытался навязать Западу свои правительства в Восточной Европе. Послушайте, мистер Воронов, – вдруг перебил сам себя Стюарт, обнажая в улыбке свои ослепительно белые – конечно, вставные – зубы. – Я вовсе не собираюсь защищать то, что он когда-то настрочил. Вы хотите назвать это антисоветской стряпней? Согласен. Впрочем, лет двадцать назад она воспринималась по-иному. Сейчас это уже анахронизм.

– Вы считаете, что с антисоветской стряпней в ваших газетах покончено? – вежливо спросил я.

– Не задирайтесь! – шутливо-снисходительно отозвался Стюарт. – Мы же договорились – новая эра! В прошлом вы тоже немало порезвились на «трубадурах империализма» и «поджигателях войны», на Пентагоне и военно-промышленном комплексе…

– Это название изобрели не мы.

– А кто же?

– Президент Эйзенхауэр. Ему было виднее.

– Ладно, не будем считаться, – снова улыбнулся Стюарт. – До семьдесят третьего вы не входили в международную авторскую конвенцию. Могли и позаимствовать. Перевернем страницу и начнем жить по-человечески, без осточертевшей грызни. Должен же для чего-нибудь войти в историю этот июль семьдесят пятого! Отныне Хельсинки не только столица Финляндии. Это и символ. Согласны?

Теперь он правильно говорил, этот Стюарт. Разумно! Черт с ним, с Брайтом и с его книгой! В конце концов, Потсдам – это уже история. Новым критерием международных отношений становятся теперь Хельсинки. Это слово прочно войдет в арсенал борьбы за мир. Надо смотреть вперед, а не назад. Вперед и только вперед!

– Согласен! – уже более дружелюбно ответил я. – Забудем о нашем старом споре. В конце концов, это уже далекое прошлое. Сюда же люди едут для того, чтобы строить будущее…

– Вот именно! – воскликнул Стюарт. – А как, по вашему мнению, будет выглядеть Заключительный акт?

– Я могу только предполагать…

– Что ж, давайте ваш вариант. Я дам свой, а потом проверим.

Стюарт усмехнулся и глотнул из стакана. Пить он, видимо, умел: сначала – водка без всякой закуски, затем – двойная порция неразбавленного виски. Другой бы на его месте давно захмелел.

– Никакого своего варианта я, естественно, дать не могу, – сказал я. – Но главный смысл документа, мне кажется, предсказать можно.

– Попробуйте.

– Главным, по-моему, является убеждение в том, что так дальше продолжаться не может. «Холодная война» изжила себя, выродилась и должна либо прекратиться, либо перерасти в горячую. А начать горячую войну значит предоставить обезьянам начать все сначала. Если они сохранятся, конечно.

Стюарт внимательно смотрел на меня:

– Дальше?

– А что дальше? – Я пожал плечами. – Остальное – дело техники. Необходимо практически обеспечить мирное сосуществование, сокращение вооружений, стабильность существующих границ, развитие экономических и культурных связей.

– Не слишком ли все просто на первый взгляд? – усмехнувшись, сказал Стюарт.

– Великое всегда просто, – пошутил я.

Но Стюарт даже не улыбнулся. Глаза его по-прежнему смотрели на меня внимательно и пытливо.

– Как известно, физика – наука внеклассовая. Во всех школах мира одинаково учат, что от соприкосновения разных электрических полюсов происходит разряд. Назовем его взрывом. Вот мне и хочется вас спросить: а как же будет с нашими системами?

– В каком смысле?

– «Два мира – две системы»! Вы так пишете в своих газетах, верно?

– Верно.

– Но тогда ваши выводы, как бы это сказать… – Стюарт пошевелил пальцами, точно пытаясь поймать нужное слово. – Если использовать марксистскую терминологию, ваши выводы несколько идеалистичны.

«В баре финской гостиницы, – подумал я, – американский газетный босс учит меня марксизму. Воистину зрелище для богов!»

– Почему же? – спокойно спросил я,

– Потому что, если не изменятся причины, останутся неизменными и следствия, – ответил Стюарт. – Если вы не изменитесь, все останется по-прежнему.

В пылу спора я не замечал, что люди, сидевшие за соседним столиком, внимательно к нам прислушивались Я понял это, когда возле меня неожиданно оказался молодой парень в джинсах и рубашке-ковбойке. В руке он держал стакан с виски.

– Простите, – сказал парень, обращаясь ко мне, – я хотел бы выпить за вас. Но, пожалуйста, не верьте ему, – он кивнул в сторону Стюарта, протянул ко мне стакан и добавил: – Фрэд Эллиот. «Дейли уорлд».

– Газетка наших «комми». Тираж не дотягивает и до пятидесяти тысяч, – презрительно процедил Стюарт.

– Кто вы такой, сэр? – вежливо спросил его парень.

– «Электрик машинери корпорэйшн». Слыхали? – наливаясь краской, ответил Стюарт.

– Плевал я на вашу… – парень грубо выругался, – «корпорэйшн». Здесь место для журналистов!

– Но я редактор «Ивнинг гардиан»! – возмущенно воскликнул Стюарт. Он выхватил из кармана пластмассовую зеленую карточку и бросил ее на стол.

– Значит, помесь таксы с бульдогом, – спокойно констатировал парень.

Я смотрел на него с удивлением. Во-первых, он употребил нецензурное слово, которое, впрочем, теперь часто встречалось в современной американской беллетристике. Во-вторых, при чем тут «корпорэйшн»?

Парень все еще выжидающе стоял возле нашего столика со стаканом в руке.

Я встал и звонко чокнулся с ним своим бокалом, в котором еще осталось немного сока.

– Благодарю вас, – сказал я. – За тост и за совет.

Парень отошел. Когда он сел за свой столик, его соседи громко рассмеялись.

– Продолжим наш разговор, – как ни в чем не бывало сказал Стюарт, пряча в карман свою карточку; очевидно, он не носил ее на лацкане, чтобы не походить на «обыкновенного журналиста». – Он ведь у нас дружеский, не так ли, мистер Воронов? Откровенный, дружеский разговор, не так ли?

– Допустим, что так, – уклончиво ответил я. – Но я хотел бы знать, каких изменений вы от нас ждете?

– Таких, которые пойдут вам же на пользу, – пояснял Стюарт. – Только таких.

– Например?

– Все это хорошо известно, мистер Воронов! – добродушно произнес Стюарт. – Чтобы жить в мире, надо лучше знать друг друга. Но разве можно в газетных киосках вашей страны найти хотя бы одну американскую газету? «Дейли уорлд» не в счет, ее и в Штатах только коммунисты читают.

«Старая песня! – с тоской подумал я. – „У вас нет свободы печати“… „У вас только одна партия“… Как скучно!»

– Что еще?

– Я мог бы, – все так же добродушно ответил Стюарт, – вывалить на вас всю «третью корзину». Однако я не собираюсь делать это. Наши и ваши бюрократы уже и так охрипли, обсуждая ее содержимое в Женеве. Если они пришли к соглашению, то отчего бы и нам не сговориться? В конце концов, взаимопонимание зависит от людей бизнеса и журналистов в гораздо большей степени, чем от чиновников государственного департамента или министерства иностранных дел.

– Вы, кажется, причисляете себя к бизнесменам?

– В известной степени. Вы тоже не слышали о фирме «Электрик машинери корпорэйшн»?

– Не слышал, – признался я.

– Между тем она не из последних.

– Какое же отношение вы к ней имеете?

– Фирма принадлежит нашей семье. Как-нибудь я расскажу вам свою одиссею.

«Еще одна неожиданность! – подумал я. – Значит, этот тип действительно не только редактор газеты, но и бизнесмен. „Фирма принадлежит нашей семье“… Чудеса в решете!»

– Никак не могу понять, – сказал я, – чего вы от нас все-таки ждете? Чтобы мы продавали ваши газеты?

– Но, мистер Воронов, это же просто символ! – возразил Стюарт. – Разумеется, гораздо важнее, чтобы ваши танки ушли из Европы.

– А что вы предлагаете взамен? Ликвидируете свои средства передового базирования? Так они, кажется, у вас называются? Что ж, давайте поторгуемся. Бизнес есть бизнес!

– Согласен, давайте торговаться. Во-первых, ваш уровень жизни еще очень невысок. Мы поможем повысить его. Продадим товары, нужные вашему населению У вас плохие отели, рестораны, магазины. Скажите откровенно, есть у вас что-либо похожее хотя бы на этот бар? Качество обслуживания в вашей стране очень низкое. Я позволяю себе говорить вполне откровенно…

– Валяйте, валяйте, – отозвался я, употребляя одно из жаргонных словечек Чарли.

Наш разговор прервался, ибо музыка вновь смолкла и нежный голос диктора сказал:

– Атеншен, атансьон, ахтунг! Ледиз энд джентльмен, медам э месье, майне дамен унд хэррен!

Стюарт невольно прислушался.

– Очередной пресс-релиз о делегациях, прибывших на Совещание, будет к услугам господ журналистов завтра в пресс-центре начиная с девяти часов утра. Сенкью, мерси, данке шен, киитос.

Текст объявления был произнесен сначала по-английски, а затем повторен по-французски, по-немецки, по-русски и, наконец, насколько я мог догадаться, по-фински.

– Кто бы мог подумать, что финский язык станет официальным языком такого Совещания, – иронически улыбнулся Стюарт.

– Боюсь, что вам еще об очень многом предстоит подумать, – в тон ему ответил я.

– Вот как! – протянул Стюарт. – Однако, как говорят французы, вернемся к нашим баранам. Итак, мистер Воронов, мы могли бы оказать вам весьма эффективную помощь. Да и не только вам. Жизненный уровень стран Восточной Европы тоже сильно отстает от западноевропейского. Посоветуйте им отказаться от плановой экономики. Они нуждаются в нашей помощи не меньше, чем вы. Вот тогда, мистер Воронов, мирное сосуществование станет не просто лозунгом, но реальным делом. Чему вы улыбаетесь?

– Вспомнил старый анекдот.

– Какой?

– Один купец… ну, коммерсант, бизнесмен, предлагает другому купить у него повидло и… секундные стрелки для часов.

– Повидло?

– Нечто вроде джема или варенья.

– При чем тут часовые стрелки?

– Точно такой же вопрос второй купец задает первому и заявляет, что повидло он возьмет, а стрелки ему не нужны. Тогда первый отвечает, что это невозможно.

– Почему?

– Потому, что стрелки и повидло перемешаны. Брать надо либо то и другое, либо ничего.

– Не понимаю аналогии.

– Чего же тут не понять? Ваш бизнес, мистер Стюарт, перемешан с политикой. Ваше изобилие перемешано с кровью.

– Мистер Воронов!..

– Простите, я не хотел вас обидеть. Но ведь у нас откровенный дружеский разговор! Я хотел сказать, что ваше изобилие неотделимо от безработицы, расизма, террора. Оно связано с богатством одних и нищетой других. Я не отрицаю ваши достижения в области техники и сервиса. Нам есть чему у вас поучиться.

– Это я и предлагаю!

– Бескорыстно?

– Бескорыстного бизнеса не бывает. Бескорыстной бывает только благотворительность! За помощь надо платить!

– Чем, мистер Стюарт? Если деньгами и товарами, мы согласны. Но вы же требуете другой платы.

– Какой? Уж не хотите ли вы сказать, что мы посягаем на вашу социальную систему?

– На словах – нет. Это было бы слишком наивно. Но мне кажется, на деле вы хотите приобрести такие рычаги, с помощью которых ее можно было бы видоизменить. Короче говоря, мы с вами по-разному понимаем слово «Хельсинки». А ваш «бизнес» нам уже некогда предлагали. Только он назывался иначе.

– Как?

– План Маршалла.

– Вас опять тянет в далекое прошлое.

– Уроки истории не проходят даром. В свое время мы отказались от этого плана, хотя были разорены войной. Тысячи наших сел и городов лежали в руинах. Неужели вы думаете, что мы примем такой же план теперь, когда видим мир с высоты наших космических кораблей?

– Любой бизнес невозможен без компромисса! – возразил Стюарт.

– Но он предполагает взаимную выгоду. Какое равноправие может быть между партнерами, если один из них сядет в долговую яму?

– Вы драматизируете события, мистер Воронов.

– Вовсе нет. Я оптимист и верю в победу здравого смысла.

– Он уже победил! Столь дорогая вашему сердцу Потсдамская конференция длилась две недели. Ее участники пробирались сквозь непроходимые джунгли. Совещание же в Хельсинки займет всего два дня.

– Плохо считаете, мистер Стюарт. Для того чтобы Потсдам стал реальностью, надо было разгромить фашизм. На это ушло четыре года. А для того чтобы состоялось нынешнее Совещание, понадобилось куда больше времени! Нашей стране и ее друзьям пришлось приложить немало усилий, чтобы Декларация 1966 года воплотилась в жизнь.

– Вы считаете созыв этого Совещания исключительно своей заслугой?

– Отнюдь нет. Я лишь хочу напомнить, что путь к нему был долог и труден. Запад весьма неохотно шел нам навстречу.

– Значит, вы нас заставили? Я покачал головой.

– Вас заставило совсем иное: позор вьетнамской войны, растущие безработица и инфляция, воля народов к миру и, наконец, здравый смысл. Вы же считаете, что он уже победил…

– Мистер Воронов, не нужно иронизировать! – с упреком сказал Стюарт. – Скажите честно, разве вашим соотечественникам не надоели очереди, хронический дефицит и все такое прочее? Или вы скажете, что все это вам нравится и вы не завидуете нашему изобилию?!

– Нет, не скажу… – после паузы ответил я. – Но ваше изобилие – палка о двух концах. В тридцатых годах вы топили в океане кофе, чтобы на него не снизились цены… Так?

– Тогда были годы депрессии, – пожал плечами Стюарт.

– Это известно. Значит, изобилие и нищета. Ну, а сейчас? Вам некуда девать деньги? Поэтому вы вбиваете их в ракеты и самолеты? Хотите поддержать курс доллара?

– Мы тратим много денег на вооружение, потому что в еще больших размерах это делаете вы, – возразил Стюарт.

– Советская военная угроза? Разговоры о ней просто камуфляж. Вы преследуете совсем другую цель. По крайней мере, преследовали до сих пор.

– Интересно какую?

– Как минимум две цели. Во-первых, обеспечить себе военное преимущество.

– А во-вторых?

– Вы хотите заставить нас гнаться за вами. В области вооружений. Не дать нам возможности тратить больше средств на те самые товары, отели, бары… Словом, вы меня понимаете.

– Беспочвенная подозрительность! – воскликнул Стюарт. – Не будем читать друг у друга в душах. Я предложил вам выгодную сделку! Жду вашего ответа.

– Каковы же условия этой сделки? Передовую технологию вы даете нам, а безработицу оставляете себе? Пятую авеню и Тайме Сквер – нам, а Гарлем – себе? Великолепные жилые дома и магазины нам, а астрономическую квартирную плату себе?

– Вы забываете, что средние заработки у нас гораздо выше, чем у вас.

– Как можно это забыть? «Голос Америки» ежедневно напоминает нам об этом. Но продолжим обсуждение предлагаемой вами сделки. Итак, всем хорошим, что у вас есть, вы хотите поделиться с нами, а все страшное оставите себе? Беретесь отделить повидло от секундных стрелок? Но если это отделимо, то почему вы у себя дома не покажете, как это делается? Какая могла бы начаться замечательная жизнь! Магазины переполнены товарами, и у всех есть деньги, чтобы их купить! Современнейшие заводы работают на полную мощность, и в стране нет ни одного безработного! К тому же безграничная свобода самовыражения, а на улицах никто не стреляет, не похищает людей, не взрывает в воздухе самолеты. Гангстеры переучиваются на учителей воскресных школ. Хозяева порнобизнеса переключаются на производство детских сосок. Военно-промышленный комплекс выпускает аттракционы для Диснейленда. Мистер Стюарт, вы помните легенду о царе Мидасе?

– Как, как?

– Древнегреческий царь Мидас обладал способностью превращать в золото все, к чему прикасался. В том числе и хлеб насущный. В результате умер от голода. Собираясь озолотить нас, оставляете ли вы за нами право выбора?.. Кстати, вы упомянули о наших танках. А как же все-таки быть с вашими базами вокруг нашей страны?