– Это ложь! – громко, на весь зал крикнул Воронов по-английски.

Мгновенно все головы повернулись к нему.

– Кто это сказал? – насмешливо и вместе с тем угрожающе спросил Стюарт. – Я прошу, – с наигранным возмущением продолжал он, – я прошу джентльмена, оскорбившего мученицу Варшавы, назвать свое имя и сообщить, какую газету он представляет.

Стоявший рядом с Вороновым Брайт крепко сжал его руку выше локтя.

– Не связывайся, – тихо, но настойчиво сказал он. – Разве ты не видишь, что у них все разыгрывается как по нотам…

– Отстань! – грубо ответил Воронов, резким движением вырвал руку и стал протискиваться вперед.

Когда он вышел к столу, разом вспыхнули прожекторы, защелкали и застрекотали фотоаппараты и кинокамеры.

Воронов не думал сейчас о том, что никто не поручал ему не только выступать, но и присутствовать на этом сборище. Он был весь во власти гнева. Сочувствие к Урсуле мгновенно исчезло. Стало окончательно ясно, что она была сознательным и активным действующим лицом этого гнусного спектакля.

Глядя прямо в зал, Воронов громко сказал:

– Михаил Воронов. Советский Союз. Советское Информационное бюро.

– Очень приятно, – с издевкой произнес Стюарт. – Но в цивилизованных странах принято задавать вопросы после того, как оратор закончит свое выступление…

– Какое выступление? – резко прервал его Воронов. – То, что здесь происходит, напоминает допрос. С той только разницей, что все заранее договорено и отрепетировано. И вопросы и ответы.

В зале раздался одобрительный гул. Это подстегнуло Воронова. На мгновение он забыл, в какой аудитории находится. Переполнившие зал западные журналисты просто-напросто обрадовались, что их, судя по всему, ждет новая сенсация.

Тотчас оценив обстановку, Стюарт сказал спокойно и рассудительно:

– Столь грубой реакцией на слова представительницы Польши мистер русский журналист лишь подтвердил, что мнение мисс Кошарек об отношении России к ее стране не лишено веских оснований.

Как ни странно, спокойствие Стюарта, хотя и явно наигранное, передалось Воронову и помогло ему взять себя в руки. Он уже понял, что поступил опрометчиво, что западные газеты могут этим воспользоваться, но отступать было поздно.

– Госпожу Кошарек, судя по всему, вряд ли можно назвать представительницей Польши, – подражая спокойно-снисходительному тону Стюарта, произнес Воронов. – Вы, госпожа Кошарек, сказали, что были посланы в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому?

– Я должна отвечать этому человеку? – неприязненно спросила Урсула.

– Это целиком зависит от вас, – пристально глядя на нее, сказал Стюарт. Этим взглядом он как бы давал понять, что ей следует высказать свое возмущение и отказаться от дальнейших переговоров.

– Хорошо, я отвечу, – надменно и словно вопреки взгляду Стюарта произнесла Урсула. – Да, я была послана в Варшаву с поручением к Бур-Коморовскому.

– Вы выполнили это поручение? – спросил Воронов.

– Нет.

– Почему?

– Мне сказали, что штаб генерала находится в подвале банка. Но он был выбит оттуда немцами, когда началось восстание. По слухам, генерал перебрался на одну из улиц, пересекавших Маршалковскую, но я не могла узнать, на какую именно.

– Что же вы делали во время восстания?

– То же, что каждый честный поляк. Сражалась! Как рядовой боец и как сестра милосердия. Моя мать была до замужества медицинской сестрой. Она научила меня.

– От кого вы узнали, что Красная Армия находится якобы рядом?

– Это знали в Варшаве все. Грохот вашей артиллерии отчетливо слышался из-за Вислы.

– Кто сказал вам, что Красная Армия не хочет помочь варшавянам? Бур-Коморовский?

– Он наверняка сказал бы мне это, если бы мы встретились.

– Он солгал бы.

– Какое вы имеете право! – с ненавистью глядя на Воронова, воскликнула Урсула. – Я была в те дни в Варшаве. Я все знаю! Мне неизвестно, где были в то время вы, но…

– Я был не так уж далеко от вас, – прерывая Урсулу, отчеканил Воронов. – В штабе маршала Рокоссовского.

По залу снова пронесся шум. Снова вспыхнули прожекторы. Объективы кино– и фотокамер опять нацелились на Воронова.

Мысль о том, что его фотографии могут появиться в западных газетах и черт знает с какими комментариями, все больше тревожила Воронова. Но это опасение не сковало его, не заставило растеряться или искать путь к отступлению. Он, что называется, закусил удила…

– Чем вы можете доказать это, мистер Воронов? – настороженно спросил Стюарт.

– Вы, кажется, представляете газету «Дейли рекордер»? – спросил его Воронов. – В одном из номеров этой газеты именно в дни Варшавского восстания была напечатана моя корреспонденция из войск Рокоссовского. Если вы сомневаетесь, запросите свою редакцию. Но дайте обязательство сообщить на следующей пресс-конференции, так это или не так.

В зале раздался сочувственный смех.

– О’кэй, Майкл-бэби! Крой дальше! – весело воскликнул кто-то. Воронов узнал голос Брайта.

– Простите, сэр, – сказал Стюарт, поднимая руку, чтобы установить тишину, – но какое отношение все это имеет к тому, что сказала мисс Кошарек? Допустим, вы и в самом деле находились тогда в штабе Рокоссовского. В таком случае вы лучше, чем кто-нибудь другой, можете подтвердить, что ваша армия бросила варшавян на произвол судьбы. Не так ли?

Иронически посмотрев на Воронова, Стюарт обвел зал победным взглядом.

– Наоборот, мистер Стюарт, – ответил Воронов.

– Что именно «наоборот»?

– Все, что вы изволили сказать.

– Может быть, вы будете так любезны и уточните?

– Охотно! Все, что фрау или пани Кошарек говорила здесь о поведении советских войск и что вы, мистер Стюарт, так горячо поддерживаете, – ложь от начала до конца.

– В таком случае не поделитесь ли вы с нами своей правдой? – Стюарт старался говорить надменно-саркастически, но в голосе его неожиданно послышались растерянные нотки.

– Начать с того, – резко сказал Воронов, – что первого августа, когда вспыхнуло восстание, советские войска находились еще на расстоянии многих десятков километров от Варшавы. Измотанные предыдущими многодневными боями, они остро нуждались в пополнении людьми и вооружением. Наступать дальше без этого они не могли.

– Вы хотите сказать, – прервал Воронова Стюарт, – что руководители восстания выбрали для него самый неподходящий момент? О чем же они, спрашивается, думали? Хотели бесцельно погибнуть?

– О нет! – воскликнул Воронов, с радостью чувствуя, что зал внимательно слушает его. – Цель у них была!

– Но какая?

– Они недаром приурочили начало восстания к переговорам между Польским комитетом национального освобождения и представителями лондонского эмигрантского правительства. Эти переговоры должны были начаться в Москве в первых числах августа. Вам все еще непонятно, мистер Стюарт?

– Вы имеете в виду…

– Я вижу, вы начинаете понимать! Да, я имею в виду, что организаторы восстания предприняли демонстрацию сил в поддержку эмигрантского правительства и против демократической Польши. Если бы авантюра удалась и восстание чудом оказалось успешным, следующим шагом был бы переезд «лондонских поляков» в Варшаву. Таков был план возрождения панской Польши.

– Слушайте, вы! – раздался пронзительный, истерический выкрик Урсулы. – Какое право вы имеете называть авантюристами патриотов, которые предпочли умереть, чтобы не жить на коленях?!

– Я никогда не посмел бы назвать этих людей авантюристами, – быстро ответил Воронов. – Авантюристами были те, кто, заведомо располагая всего лишь несколькими сотнями винтовок и не более чем десятком пулеметов, бросили почти безоружных варшавян в бой против вооруженного до зубов двадцатитысячного фашистского гарнизона. Авантюристами были те, кто не позаботился о выводе из строя городских коммуникаций – хотя бы мостов! – и тем самым дал гитлеровцам возможность подтянуть в Варшаву свои резервы. Авантюристами были те, кто не пожелал даже сообщить советскому командованию о готовящемся восстании. Рокоссовский узнал о нем только второго августа. Я могу клятвенно подтвердить это, потому что случайно оказался тогда на его командном пункте.

– Интересно, как же маршал реагировал на это известие? – язвительно спросил Стюарт. Он уже справился с минутной растерянностью.

– Если вы оглохли, сэр, – ответил Воронов, сознавая, что становится грубым, – то другие слышали, что я сказал. Войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов, освободившие к тому времени восточную часть Польши и за сорок дней прошедшие с тяжелыми боями почти семьсот километров, были измотаны и не могли немедленно предпринять новое серьезное наступление.

– Значит, они отдыхали?

– Нет, черт возьми! Отдыхало эмигрантское правительство в Лондоне. Наши войска отбивали ожесточенные контратаки гитлеровцев севернее и южнее Варшавы! Но как только представилась возможность непосредственно помочь восстанию – а все знают, что оно длилось целых два месяца! – на центральном участке Первого Белорусского фронта началось наступление. Оно велось совместно с частями Войска Польского.

– Но оказалось бесцельным?

– Нет! В сентябре была с ходу форсирована Висла, уже в пределах самой Варшавы. На левом берегу реки удалось создать несколько плацдармов.

– Почему же русским и этому самому «Войску» не пришло в голову объединиться с повстанцами и помочь им хотя бы авиацией? Мы, англичане, до этого додумались!

– Вы хотите знать почему? – в ярости крикнул Воронов. – Потому, что командование Армии Крайовой эвакуировало своих бойцов подальше от этих плацдармов, предоставив фашистам возможность снова захватить их. Оно боялось, что части Войска Польского объединятся с повстанцами. Это означало бы, что все попытки возродить антисоветскую панскую Польшу потерпели бы окончательный крах! Что же касается авиации, то позвольте спросить вас, мистер Стюарт, вы видели, как английские летчики действовали над Варшавой?

Стюарт промолчал.

– А я видел! Ваши самолеты – их было совсем немного! – летали на высоте нескольких тысяч метров – так безопаснее! – и сбрасывали свои грузы абсолютно бесцельно! Большинство этих грузов оказывалось за пределами города, а может быть, и попадало прямо в руки к немцам!

– А вы, разумеется, доставляли свои грузы прямо Бур-Коморовскому?

– Наши самолеты, как правило, шли над Варшавой бреющим полетом. Их сбивали, на смену им приходили другие. Только за месяц наши летчики произвели более десяти тысяч самолето-вылетов и сбросили повстанцам десятки, сотни тысяч автоматов, минометов, гранат, тонны медикаментов. Я сам видел, как это делалось! Сам!

– Но никаких других попыток связаться с повстанцами ведь не было, правда?

– Неправда! В Варшаву были посланы разведчики с заданием установить связь с повстанцами. Я лично знал одного из этих разведчиков – Ивана Колоса. Запомните эту фамилию! Но Бур-Коморовский отказался от нашей помощи.

– Этого не могло быть! – воскликнул Стюарт. – Вы хотите сказать, что Бур-Коморовский был самоубийца?

– Нет, – покачал головой Воронов, – он был убийца! Десятки тысяч варшавян, восставших против гитлеровцев, были патриотами и героями. Мы чтим их светлую память. Но только убийца мог призвать к восстанию почти невооруженных людей, бессильных в борьбе с немецкими танками и артиллерией!

– А русские тем временем стояли на другой стороне реки и хладнокровно смотрели…

– Это ложь, слышите? Наглая ложь! – То, что Стюарт продолжал повторять лживую сказку, привело Воронова в неистовство. – Я уже сказал, что русские не «стояли» и не «смотрели»! Я знаю то, чего, наверное, не знает пани Кошарек и о чем сознательно умалчиваете вы, мистер Стюарт!

Многого и я тогда еще не знал. Ведь война только недавно кончилась. Ход Варшавского восстания, как и многих других событий и сражений минувшей битвы, еще не был детально проанализирован военными специалистами.

Пройдут годы, прежде чем маршал Рокоссовский напишет свои мемуары, в которых расскажет о варшавской трагедии и о действиях советских войск.

В июле же сорок пятого года, когда происходила сегодняшняя схватка со Стюартом, Воронов мог полагаться только на собственную память. В каких-то деталях он мог и ошибиться, но главное знал совершенно твердо. Знал не из вторых рук, а как свидетель и участник событий. Знал, где стояли войска Рокоссовского, когда пришло известие о том, что в Варшаве началось восстание. Знал о героических попытках прийти на помощь восставшим, о жертвенных, самоубийственных полетах советских летчиков, доставлявших варшавянам оружие, медикаменты и продовольствие. Знал о том, что произошло в Варшаве с разведчиком Иваном Колосом – ему одному из посланных удалось вернуться, и он сам рассказывал Воронову о своих тщетных попытках договориться с руководителями АК о согласованных совместных боевых действиях.

Это была чистая правда, и ею напрочь опровергалась заведомая ложь пани Кошарек и мистера Стюарта…

– Я был там, понимаете, был! – гневно кричал Воронов. Им владело сейчас только одно страстное желание – разорвать липкую, ядовитую паутину лжи, которой Стюарт пытался опутать собравшихся здесь людей.

На какое-то время он забыл и о Стюарте и об Урсуле. Он видел измученного бессонными ночами и многодневными кровопролитными боями Рокоссовского, к которому с трудом тогда добрался, видел офицеров-разведчиков, тщетно пытавшихся найти путь форсирования Вислы, которую держали под огнем сотни немецких орудий и самолетов, видел Ивана Колоса, только что вернувшегося из пылающей Варшавы…

Стюарт несколько раз пытался прервать Воронова, но безуспешно.

Наконец Воронов задохнулся и смолк. Перед ним постепенно, как из тумана, стали выступать лица сидевших в зале журналистов. В толпе у входа он разглядел Брайта. Чарли высоко поднял руку, образуя колечко большим и указательным пальцами. Это должно было означать: «О’кэй!»

– Мы вас внимательно слушали, мистер Воронов, – заговорил меж тем Стюарт, – хотя в вашей речи было гораздо больше эмоций, чем реальных доказательств. Вы пытались убедить нас, что русские горели желанием помочь полякам. У меня есть факты, свидетельствующие об обратном.

Лицо Стюарта побледнело, золотые очки выделялись на нем особенно отчетливо. Видно было, что ему с трудом удается сохранять хотя бы внешнее спокойствие,

– Какие у вас есть факты? Какие?! – в упор глядя на Стюарта, спросил Воронов.

– Вот один из них. Мне хорошо известно, что премьер-министр Великобритании посылал телеграммы мистеру Сталину, буквально умоляя его помочь полякам…

– Ах, это вам известно! – саркастически воскликнул Воронов, хотя понятия не имел, о каких телеграммах шла речь. – А мне известно другое! Когда англо-американские войска попали в немецкую мясорубку в Арденнах, ваш премьер действительно умолял нас выручить их. Мы немедленно предприняли наступление по всему фронту, хотя планировали его на более поздние сроки. И выручили вас, выручили! Спасли десятки тысяч ваших солдат и офицеров от неминуемой гибели! Вот как мы отвечали на просьбы союзников.

– Но я говорю сейчас не об Арденнах, а о Польше! – уже явно теряя контроль над собой, резко возразил Стюарт. – Тогда просьба Черчилля встретила холодный, бесчеловечный отказ Кремля!

– Не верю! – крикнул Воронов. – Если мы не выполнили такой просьбы, значит, не могли!

– Это, конечно, веское доказательство! – насмешливо произнес Стюарт. – Разумеется, вас информировал об этом сам Сталин?

– А вас – премьер-министр?

– Не скрою, да! Я не раз беседовал с ним.

– Тогда спросите вашего премьера, с какой целью он держит в своей зоне почти готовые к дальнейшим боям гитлеровские войска? Против кого он хочет их бросить?! Это предательство!

– Что?! – громким фальцетом воскликнул Стюарт.

Снова вспыхнули прожекторы. Журналисты вскочили, точно по команде, вскидывая свои аппараты.

– Это ложь, ложь, ложь! – окончательно теряя самообладание, закричал Стюарт.

– Полегче, Вилли! – раздалось вдруг из зала. – Парень говорит правду!

Это был голос Брайта.

Тотчас же послышались выкрики: «О чем речь? Факты! Какие войска? Факты, факты!..»

Воронов стоял в оцепенении, ослепленный светом «юпитеров». Он проклинал себя за то, что у него вырвались эти слова. Доведенный до предела клеветническими измышлениями, которые одно за другим нагромождал Стюарт, он не выдержал и сорвался. Нет, он не раскаивался ни в едином слове, которое произнес, защищая честь своей страны, честь Красной Армии. Но выдвигать такое обвинение лично против Черчилля он не смел, не имел права! Кто знает, каковы будут последствия того, что он натворил! Своим заявлением он, возможно, нанес вред стране, ее внешней политике, Конференции, которая сейчас происходит!

Сознавать все это было для Воронова истинной пыткой.

Но в эту минуту произошло то, чего меньше всего можно было сейчас ожидать. Дверь широко распахнулась, и в зал медленно вошли один за другим несколько официантов в белых куртках. Они несли подносы, уставленные высокими стаканами, бокалами и рюмками. В них были напитки самых разных цветов. В накаленной атмосфере, которая царила в зале, торжественное шествие официантов произвело трагикомическое впечатление.

Воронов стал пробираться к выходу. Его пытались задержать, хватали за плечи, за руки, за полы пиджака, на ходу задавали вопросы. Он ничего не чувствовал и не слышал.

Оказавшись на улице, Воронов огляделся. «Как я доберусь отсюда домой?» – безнадежно подумал он.

– Хэлло, бой! – услышал он голос за своей спиной. – Ну и представление ты им устроил! Запомнят надолго!

– Ты отвезешь меня?.. – едва шевеля пересохшими губами, спросил Воронов.

– А для чего же я здесь? – воскликнул Брайт.

По дороге Чарли все время что-то говорил, о чем-то спрашивал. Но Воронов ничего не слышал. Он думал только о том, что должен как можно скорее увидеть Карпова. Увидеть его и рассказать ему обо всем, чтобы хоть этим предупредить возможные последствия своего поступка. Воронов понимал, что эти последствия, масштаба которых он не мог предусмотреть, уже неотвратимы…