– Ты, кажется, для этого и приехал? – пробурчал я сквозь зубы.

Брайт молча склонился над сиденьем своей машины, на секунду показал зад, туго обтянутый когда-то светло-кремовыми, а теперь грязными брюками, потом выпрямился. В руках он держал тонкий портфель или похожую на большой конверт кожаную папку.

Хотя я виделся с Гретой только вчера, она встретила меня потоком обычных любезностей, через каждые два-три слова вставляя неизбежное «хэрр майор».

– Хэлло, персик! – обратился к ней Брайт. Трудно было придумать слово, которое меньше подходило бы к Грете с ее костлявой фигурой и непропорционально большой грудью.

– О-о, мистер… – польщенно пробормотала Грета и умолкла, видимо не поняв, как назвал ее Брайт. – Кофе? – услужливо спросила она.

– Скажи ей, пусть зальется своей бурдой, – резко сказал Брайт. – Нам некогда.

– Мистер Брайт благодарит вас, фрау Вольф, но он только что пил кофе. – Так я перевел его слова на немецкий. Потом решительно сказал Брайту: – Пойдем!

С обычной своей бесцеремонностью он стал первым подниматься по лестнице в мою комнату.

Когда я вошел, Чарли уже сидел на стуле, вытянув длинные ноги и обеими руками придерживая на коленях свой кожаный конверт.

Я молча сел на кровать и вопросительно посмотрел на американца. Мне снова бросилось в глаза, как устало и неопрятно он выглядел.

– Когда я выезжал из Берлина неполных четыре дня назад, – как бы прочитав мои мысли, сказал Брайт, – на спидометре было семь тысяч четыреста сорок три мили. Сейчас на нем около девяти. Не веришь? Подойди и посмотри.

Очевидно, Брайт ждал, что я начну расспрашивать его, куда он так далеко ездил и каким образом оказался в Карлсхорсте. Видимо, он надеялся, что я забыл его подлый поступок и готов восстановить с ним прежние отношения. Но я решил держать Брайта на расстоянии.

– Зачем я тебе понадобился? Какое у тебя ко мне дело? – сухо спросил я. Всем своим видом я как бы говорил Брайту: если после всего случившегося наша встреча стала возможной, то только потому, что ты упомянул о некоем деле…

Я ожидал, что Брайт сейчас затараторит что-нибудь насчет нашей дружбы, предложит плюнуть на историю с фотографией, напомнит, что мы союзники, и прочее и прочее.

Но вместо этого Брайт очень серьезно спросил:

– Ты помнишь, что я тебе тогда сказал насчет Стюарта?

Да, во время нашей последней встречи Чарли действительно говорил об этом английском журналисте. Кажется, он сказал, будто Стюарт что-то затевает. Тогда я не придал словам Брайта особого значения. Да и что он мог затеять, этот неприятный тип, с которым я повздорил в «Андерграунде»? Напечатать еще одну антисоветскую статейку?

– Ты забыл? – снова спросил Брайт. – Тогда я обещал тебе сообщить, если что-нибудь узнаю. Так вот, сегодня в восемь часов Стюарт устраивает «коктейль-парти». Сегодня!

– Какое мне до этого дело?

– Советую пойти.

– К Стюарту?

– Именно. Он что-то задумал.

– Что именно?

– Не знаю. Что-то против вас. У него есть какие-то сведения. Материалы, что ли. Короче говоря, тебе надо там быть.

– Но меня никто не приглашал!

Чарли достал из кармана рубашки какую-то бумагу и молча протянул ее мне.

Я развернул вчетверо сложенный листок и прочел строки, отпечатанные то ли на машинке, то ли на ротаторе:

Далее следовал адрес.

– Как видишь, приглашение безымянное, – сказал Брайт. – У меня есть еще одно. Взял в пресс-клубе по дороге в Карлсхорст.

Упоминание о Карлсхорсте снова возбудило мое любопытство.

– Как ты там оказался? – спросил я. – Глядя на тебя, можно подумать, что ты вообще изъездил всю Германию.

– Я был в северо-западной части Германии. Брайт произнес эти слова очень весомо, вкладывая в них некий неизвестный мне смысл.

– Ну и что?

– Тебе известно, что это британская зона оккупации?

– Допустим.

– Ты не спрашиваешь, зачем меня туда понесло?

– Если сочтешь нужным, скажешь сам.

– Сочту.

Брайт покопался в своей папке и достал оттуда листок бумаги. Это была газетная вырезка.

– Тебе приходилось читать такое? Нет? Тогда читай.

Я прочел. В газетной заметке говорилось, что, по слухам, которые можно считать вполне достоверными, в английской зоне оккупации находятся нераспущенные чисти и соединения войск бывшего немецкого вермахта. При этом высказывалась догадка, что английское командование намеревается вооружить эти войска и бросить против «красных», если не удастся другими способами заставить тех уйти из Европы.

Заметка была помечена маем 1945 года. Напечатанная, судя по чернильной пометке, в американской газете, она никогда не попадалась мне на глаза. Но я тут же вспомнил: в одном из международных обозрений, читанных мною то ли в «Правде», то ли в «Известиях», сообщалось, что в английской зоне существуют какие-то нераспущенные германские соединения. Однако мне и в голову не приходило, что англичане собираются обратить их против нас.

Я и сейчас не мог в это поверить. Это было бы просто чудовищно!

– Что скажешь? – спросил Брайт.

– Провокация! – коротко ответил я, возвращая ему вырезку.

– Чья?

– Не знаю. Но смысл ее ясен даже ребенку. Кому-то очень хочется вбить клин между союзниками. Посеять недоверие между нами и в данном случае англичанами.

– Отлично, – с недоброй иронией сказал Брайт. – Но я получил эту вырезку по бильду. Одновременно с редакционным заданием поехать в британскую зону а выяснить, существуют ли там такие немецкие части до сих пор. Если существуют, то представить доказательства в виде фотоснимков.

Слушая Брайта, я спрашивал себя: зачем он все это мне говорит? Какой ему смысл бросать тень на своего английского союзника? Почему он явился с этим делом именно ко мне? Уж не получил ли Брайт задание посвятить в историю с англичанами кого-нибудь из советских журналистов, чтобы раздуть скандал? Опять-таки с какой целью? Во имя торжества правды? Но наивно было бы полагать, что Соединенные Штаты пойдут на открытое разоблачение тайного замысла Англии только истины ради, не преследуя никакой другой цели.

Нет, все это похоже на хорошо подготовленную фальшивку. Цель ее: на фоне разногласий между членами «Большой тройки», о которых сейчас много пишет западная печать, спровоцировать Советский Союз на разрыв с Англией, в результате которого Америка сможет что-то выиграть…

Ни один из пришедших мне в голову вопросов я, конечно, не задал Брайту. После истории с той фотографией у меня не было оснований ему доверять.

– Что же ты молчишь, Майкл? – наконец спросил Брайт.

– А что ты хочешь от меня услышать?

– Тебя это совсем не трогает?! – с удивлением произнес Брайт.

– Как тебе сказать… – Я хотел выиграть время и проникнуть все же в его подлинные намерения. – Заметка была напечатана, когда еще шла война. Может быть, англичанам просто некуда было девать этих военнопленных. Но теперь-то ситуация, наверное, изменилась?

– Логично! Этот вопрос задал себе и я. – Брайт был, видимо, доволен, что ход наших мыслей совпал. – Думаю, такой же вопрос задавали себе и в моей редакции. Конечно, их интересовало, что происходит у англичан теперь, когда наши боссы договариваются о мире и согласии.

Говоря о делах, Брайт становился точен и немногословен. Впрочем, я уже знал, что это свойственно многим американцам.

– Так вот, – продолжал Чарли, – я и поехал в английскую зону, чтобы ответить на этот вопрос.

– И тебя так легко всюду допустили? – с сомнением спросил я.

– Как и все наши военные корреспонденты, я аккредитован при штабе Айка во Франкфурте. А Монтгомери всего лишь заместитель Эйзенхауэра. Как тебе известно, у нас объединенное американо-английское командование. Кто мог мне помешать?

– Что же ты там увидел? – стараясь говорить с максимальным безразличием, как бы из вежливости поддерживая беседу, спросил я.

– То, что я увидел, увидишь сейчас и ты.

С этими словами Брайт достал из своего портфеля-конверта пачку фотографий, развернул ее веером и бросил рядом со мной, на кровать.

Стараясь не проявлять чрезмерного любопытства, я взял первую попавшуюся фотографию. На снимке были запечатлены две шеренги немецких солдат. Все они были одеты по всей, столь хорошо знакомой мне, форме (к тому же в новом обмундировании) и нисколько не напоминали «пленных фрицев», которых я видел так много раз. У этих были довольные лица, головы слегка повернуты налево, к стоявшему перед строем немецкому же командиру. Он, наверное, обращался к ним с речью. Солдаты – многие из них с «железными крестами» на груди – внимательно слушали его. В отдалении стоял офицер в английской форме.

– Что ж, – сказал я, кладя карточку на кровать, – это еще ничего не значит. Среди пленных солдат надо поддерживать элементарный порядок. Ими нередко командуют прежние офицеры.

– Порядок? – с усмешкой переспросил Брайт. – А как тебе понравится это, Майкл?

Брайт протянул мне другой снимок.

Это были военно-строевые занятия. Немецкие солдаты укрывались за невысоким земляным бруствером, на котором лежали их винтовки. В отдалении виднелись мишени, прикрепленные, как обычно на стрельбищах, к высоким деревянным щитам.

Над одним из лежащих солдат склонился немецкий офицер. Одну руку он положил на прижатый к плечу солдата приклад винтовки, другой указывал на прорезь прицела. Английских офицеров на этой карточке не было.

Уже с трудом скрывая свое состояние, я стал перебирать остальные фотографии. На одной из них объектив запечатлел колонну немецких солдат, марширующих строевым шагом во главе с офицерами. Впереди шел знаменосец с гитлеровским флагом в руках. Этих «военнопленных» никто не конвоировал. На другой фотографии я снова увидел немецких солдат. Вытянув руки в нацистском приветствии, они пожирали глазами фашистского генерала. На третьем снимке группа немецких солдат втаскивала на пригорок легкое артиллерийское орудие.

– Значит, «порядок»? – саркастически спросил Брайт. – Тот самый «новый порядок»? Верно, Майкл?

– Чем ты докажешь своей редакции, что снимки сделаны именно теперь? – мрачно спросил я. – И как она докажет это своим читателям?

– Под каждым фото будет стоять место и дата съемки. Например, эти снимки сделаны в Шлезвиг-Гольштейне. Кто желает, пусть проверит.

«Нет, нет, – все-таки продолжал я внушать себе, – не следует втягиваться в этот разговор. Брайту нельзя доверять. В случае чего он сделает невинные глаза и сошлется на „бизнес“. Если бы я мог сейчас посоветоваться с Карповым!»

Брайт по-своему истолковал мое молчание.

– Слушай, Майкл! – воскликнул он. – Я тебя просто не понимаю. Неужели тебе не ясно, что все это значит?

Его настойчивость и впрямь была подозрительна!

– Особого секрета тут нет, – уклончиво сказал я. – Наши газеты писали, что англичане медлят с роспуском немецких частей в своей зоне.

– А почему они медлят? Об этом ваши газеты писали? – с упором на каждое слово спросил Брайт.

– Не помню, – ответил я, по-прежнему стараясь выиграть время. – Если ты так хорошо все понимаешь, объясни.

– Мой бог! Неужели ты сам не понимаешь? Английские офицеры даже и не скрывают, что при определенных обстоятельствах эти немецкие дивизии могут быть брошены против вас. Теперь ты понял, наконец?

Но я понимал только одно: надо как можно скорее кончить этот разговор и как можно скорее рассказать о нем Карпову. То, что говорил Брайт, имело слишком важное значение.

Но прежде чем расстаться, я решил задать еще один вопрос. Мне показалось, что я нашел способ заставить Брайта полностью раскрыть свои намерения.

– Для чего же ты направился в Карлсхорст? Для того, чтобы сообщить все это нашему командованию?

Брайт нахмурился.

– Это еще зачем? – недовольно ответил он. – Я, кажется, американец. Никакими отчетами вам не обязан.

Дело принимало совсем странный оборот.

– Зачем же ты ездил в Карлсхорст?

– Ах, вот что тебя интересует! – с улыбкой воскликнул Брайт. – Ладно, расскажу. В штабе Монтгомери меня уверяли, что «красные» скопили на восточной границе своей зоны не менее десятка свежих дивизий, переброшенных откуда-то… Оттуда, где живут белые медведи.

– Но зачем?!

– Военное обеспечение переговоров. Вот зачем! На тот случай, если дядя Джо не договорится с английским толстяком. Тогда заговорят пушки. Мы, американцы, будем поставлены перед свершившимся фактом. Толстяк уверен, что мы будем вынуждены поддержать его. Начнется новая война, и весь мир полетит к чертовой матери.

Мне казалось, что я слышу бред сумасшедшего. Но далеко не безобидный…

– Словом, – продолжал Брайт, – я проявил личную инициативу. У нас это поощряется. Поехал в Карлсхорст и стал добиваться разговора с Жуковым.

– Он тебя принял?

– Нет, произошла осечка. Вместо Жукова меня принял генерал… генерал… Большая шишка, по три звезды на золотых погонах.

– Ты рассказал ему о том, что видел у англичан?

– Кажется, ты принимаешь меня за шпиона? – с неподдельным возмущением воскликнул Брайт. – Я не люблю англичан – они снобы и лицемеры. Считают нас дикарями, а себя – настоящими джентльменами. Любят повторять: «fair play, fair play»[1]. Сейчас они ведут грязную игру, я в этом убедился! Но, конечно, нас все же очень многое объединяет…

– Одна социальная система?

– Брось ты свою пропагандистскую терминологию! При чем тут «система»? Мы говорим с ними на одном языке, вместе высаживались в Нормандии, вместе дрались. Они наши союзники!

«А мы?!» – хотел было спросить я. Но это увело бы разговор в сторону.

– Что же ты сказал генералу? – спросил я.

– Я сказал ему, что получил задание от своей редакции – выяснить, действительно ли вы, русские, скапливаете в своей зоне огромные силы неизвестно зачем. Если это неправда, я готов дать опровержение.

– Это тебе тоже поручила редакция?

– Нет. Это была моя личная инициатива. Я хотел докопаться до правды.

– Что же генерал?

– Он оказался хитрым парнем. Без обиняков заявил, что я, очевидно, путаю русских с англичанами. Посоветовал поехать в английскую зону и посмотреть, как там чувствуют себя бывшие немецкие солдаты и офицеры. Короче говоря, я понял, что увиденное мною никакой тайны для русских не составляет.

– Что он сказал насчет советской зоны?

– Приказал принести карту и спросил, куда я хотел бы поехать. Я три раза ткнул пальцем наугад, но поближе к восточной границе Германии. Если вы действительно подтягиваете большое количество войск, то они же не иголка. В одном из трех пунктов я их наверняка обнаружу.

– Ну, а дальше?

– Я побывал во всех трех пунктах, вернулся и в тот же день отправился в Карлсхорст, чтобы поблагодарить за предоставленную мне возможность…

– Обнаружил войска?

– В большом количестве. Только они не выгружались, а погружались. Их увозили на восток. Демобилизация. Англичане меня надули…

После всего этого мои опасения насчет искренности Брайта несколько улеглись. В особенности после того, как он упомянул о генерале, который якобы дал ему понять, что скопления немецких войск в британской зоне не составляют никакой тайны для советского командования. Ни в рассказе Брайта, ни во всем его поведении я не видел теперь ничего подозрительного. Задание от своей редакции он конечно же получил – газетную вырезку-фотограмму я видел сам. Да и весь его рассказ звучал искренне и правдиво.

– Скажи, Чарли, – сказал я, глядя ему прямо в глаза и стараясь говорить как можно дружелюбнее, чтобы загладить все предыдущее, – почему ты решил рассказать все это мне?

– Почему? – пожав плечами, переспросил Брайт. – Может быть, потому, что ты оказался первым знакомым, которого я увидел, выходя из вашего штаба. Может быть, потому, что ты недавно выручил меня. Может быть, потому, что ты русский, а я люблю русских – Ленинград и Сталинград для меня не просто географические понятия. Но главное, чтобы сказать тебе о Стюарте… Какого черта ты меня пытаешь? – неожиданно взорвался он. – Почему человек не может поделиться со своим боевым товарищем тем, что его волнует?!

– Спасибо, Чарли, – сказал я. – Что ты намерен теперь делать?

– Прежде всего помыться и побриться. Я ведь и домой не заезжал, только в пресс-клуб – узнать, нет ли для меня телеграмм, а оттуда прямо в Карлсхорст. Воображаю, как я выгляжу… Впрочем, – спохватился он, – сначала я отправлю в редакцию свои фото и дам к ним подтекстовку.

– Какую?

– Естественно, о том, что англичане ведут грязную игру, а вся их болтовня насчет концентрации советских войск – сущая чепуха.

– Ты уверен, что это будет напечатано?

– Нелепый вопрос! Напечатала же американская газета эту статью! – Схватив лежавшую на столе вырезку, он потряс ею в воздухе.

– Но то было в мае!

– А что изменилось? Только то, что сейчас происходит Конференция. Но на ее фоне действия англичан тем более возмутительны!

Я хотел напомнить ему, что отвратительное фото за подписью «Чарльз А. Брайт» было напечатано тоже в дни Конференции. Но вместо этого сказал:

– Сомневаюсь, Чарли.

– В чем?

– В том, что твои материалы будут напечатаны.

– Это почему же? – с вызовом спросил Брайт.

– Не разрешат.

– Не раз-ре-шат?! – иронически повторил он. – Кто может что-то разрешить или не разрешить свободной американской прессе?

Видимо, он забыл свои же собственные слова о том, кто в Америке «заказывает музыку»…

– Все-таки я сомневаюсь.

– Послушай, Майкл-бэби, – решительно произнес Брайт, садясь на кровать рядом со мною, – ты не понимаешь Америку. Меряешь ее своими стандартами. У вас, например, есть цензура, это известно всему миру. А у нас ее нет. Понимаешь – нет! Правда, во время войны ввели, но не ту, что у вас. Если ваш партийный босс придет в редакцию и скажет: это печатать, а это нет, – редактор сразу подчинится. Иначе угодит на… как это у вас называется?.. На Лу-бьян-ку! А если какой-нибудь босс из демократов или республиканцев явится к нам с такими претензиями, редактор просто пошлет его ко всем чертям. Не сердись, я говорю правду!

«А то, что ты сам недавно и в этой же комнате говорил мне о бизнесе, о Белом доме, Капитолии и Пентагоне, – тоже правда, не так ли?» – хотелось сказать мне. Но, наверное, это было бы бесполезно. Правда и неправда легко уживались в сознании Брайта.

Во всяком случае, факт оставался фактом: на этот раз Брайт повел себя как настоящий товарищ. Как союзник в подлинном смысле этого слова. Дурацкие же его представления о нашей жизни, о том, что чуть ли не за каждым советским человеком стоит некто с «Лу-бьян-ки», – рассеять всю эту чушь за один раз было просто невозможно.

Я и сейчас отнюдь не переоценивал Брайта, отлично понимая, что от него можно ждать самых противоречивых поступков, что сегодня он может быть товарищем, а завтра противником. Тем не менее прежняя моя симпатия к нему постепенно возвращалась.

– Ладно, Чарли, спасибо, что приехал. Поторапливайся со своими фото. Но сначала все-таки побрейся.

Брайт собрал фотографии, сделал шаг к двери, но вдруг остановился.

– Послушай, Майкл, а как же со Стюартом? Ты поедешь?

– Не имею никакого желания.

– Никакого?! – с возмущением воскликнул Брайт. – После всего, что я тебе рассказал?

– Но какая связь…

– Но я же приехал к тебе прежде всего для того, чтобы ты знал: Стюарт собирает свою «коктейль-парти» именно сегодня!

– Мне не доставит никакого удовольствия снова встретиться с этим антисоветчиком!

– При чем тут удовольствие? Разве я зову тебя в бурлеск с голыми девками?! Битый час толкую о том, что видел в английской зоне. Неужели тебе безразлично, какой «полезной информацией» хочет угостить журналистов англичанин Стюарт? Антисоветчик? Тем более!

Брайт ткнул пальцем в лежавшее на столе приглашение.

«А ведь он прав!» Мне вспомнилась сцена, происшедшая в «Андерграунде». Я снова видел перед собой этого типа в очках с золотой оправой – корреспондента газеты «Дейли рекордер» Вильяма Стюарта, слышал его голос, лениво-саркастический тон, которым он говорил о «явной дискриминации»… «Вы игнорируете нас по собственной инициативе или выполняете приказ?» – ехидно спросил он меня тогда.

«Может, поехать?» – подумал я. Ведь и в самом деле не мешает послушать, какую «полезную информацию» собирается сообщить Стюарт. Несомненно, она будет связана с Конференцией.

– Но где эта улица?.. – неуверенно спросил я.

– Поедем вместе, – отрезал Брайт. – Сборище состоится в восемь. Я заеду за тобой в семь тридцать. Нет, лучше в семь сорок пять. О’кэй?..

Он быстро попрощался, словно боясь, что я передумаю, и ушел. Часы показывали двадцать минут первого. Здесь, в Потсдаме, делать мне, собственно, было нечего.

Я решил вернуться в Бабельсберг, чтобы повидать Карпова и рассказать ему о разговоре с Брайтом. Впрочем, ничего такого, о чем мне следовало немедленно довести до сведения советского командования, не было – вряд ли Чарли говорил неправду о советском генерале, которому хорошо известно то, что делается в английской зоне.

Во всяком случае, наше командование наверняка знает, что англичане содержат в своей зоне нераспущенные немецкие части. Но известно ли ему, с какой целью это делается? Ведь, по словам Брайта, английские офицеры даже и не скрывают, что эти немецкие дивизии могут быть брошены против нас…

Вот что самое главное! Значит, мне все равно необходимо поговорить с Карповым. Неужели англичане почти открыто формируют в своей зоне новую немецкую, нет, в сущности, старую фашистскую армию? Судя по всему, американцы не позволяют себе такого – иначе Чарли никогда не стал бы возмущаться англичанами…

Грета умоляла меня выпить чашечку кофе – «настоящего, настоящего, хэрр майор!», – но я отказался, покинул гостеприимный дом Вольфов, сел в машину и привычно сказал Гвоздкову:

– На объект!

Минут через пятнадцать они были уже в Бабельсберге. Воронову на мгновение показалось странным, что здесь царило такое спокойствие, в то время как на самом деле это был кратер вулкана, в котором кипели подземные страсти.

К усиленной охране на улицах, к шлагбаумам, разделявшим советский, американский и английский секторы, Воронов уже привык: все это уже как бы вписалось в пейзаж, не нарушая его идилличное.

По дороге Воронов думал о том, что, может быть, ему следует послать в Москву корреспонденцию, основанную на рассказах Чарли.

Но, во-первых, он не был в английской зоне и не видел сам того, о чем рассказывал Брайт. Без «эффекта присутствия», без возможности написать «я видел это собственными глазами» такая корреспонденция в значительной мере потеряла бы свое значение. А покинуть сейчас Бабельсберг, хотя бы и на два-три дня, было рискованно – кто знает, что могло здесь произойти за эти дни.

Во-вторых же, в Москве виднее, нужна ли такая корреспонденция. В конце концов, в Германии сейчас есть и другие советские журналисты, специалисты-международники. Возможно, кто-нибудь из них уже побывал в английской зоне.

Воронову сейчас хотелось только одного – встретиться с Карповым, рассказать ему о разговоре с Брайтом и спросить: что происходит?

Машина шла по Кайзерштрассе, улице, на которой – теперь это уже не было для Воронова тайной – жили, на расстоянии примерно километра друг от друга, разделенные «пограничным» шлагбаумом, Сталин и Трумэн. В доме Сталина шторы на окнах были полуопущены. Никакого особого движения возле решетчатой ограды не наблюдалось.

Зато около подъезда дома, где жил Трумэн, было весьма оживленно. Одна за другой отходили машины. Двое офицеров с белыми латинскими буквами «MP» – военная полиция – на шлемах остановили «эмку» Воронова. Знаками они приказали водителю прижаться к бровке противоположного тротуара и ждать, пока разъедутся машины с американскими флажками.

«Очевидно, у президента только что кончилось деловое совещание, – подумал Воронов. – Интересно, что они там обсуждали?»

Он сидел в своей «эмке», наблюдал, как срываются с места и, занимая всю проезжую часть улицы, удаляются американские машины, поглядывал на окна трумэновского особняка, словно надеясь понять, чем занят сейчас, о чем размышляет американский президент. О будущем Германии?.. О границах Польши?.. А может быть, и о положении в английской зоне?..