Изменившимся от волнения голосом Данвиц произнес:
      - Хайль, мой фюрер!
      Гитлер поднял голову и несколько секунд пристально рассматривал его, точно не узнавая. Потом вышел из-за стола, торопливыми мелкими шажками приблизился к Данвицу, нервно подергивая правым плечом. Нетерпеливо спросил:
      - Из Тихвина?
      Данвиц растерянно молчал. Он ожидал любых вопросов, и прежде всего связанных с его письмом, но только не этого.
      Гитлер стоял напротив, как-то по-птичьи вскинув голову.
      - Мой фюрер, - сказал Данвиц, - я не был в Тихвине. Мой полк стоит под Петербургом. Но генерал фельдмаршал фон Лееб приказал мне передать, что Тихвин у ваших ног и...
      - Я знаю, - прервал его Гитлер и повторил еще громче; - Знаю! Это славная победа! Завтра я лечу в Мюнхен, чтобы сообщить о ней на собрании гауляйтеров рейха!..
      Теперь глаза Данвица уже освоились с царившим в комнате полумраком, и он смог хорошо разглядеть Гитлера.
      Этот узкоплечий человек с впалой грудью и непропорционально длинным туловищем на коротких и тонких ногах всегда казался ему прекрасным.
      - Теперь - вперед! Теперь - наступать! - выкрикивал Гитлер.
      Он уже не глядел на Данвица, он вел себя так, будто в комнате не было никого.
      - На Петербург, мой фюрер?! - с робкой надеждой привлечь его внимание произнес Данвиц.
      - Петербург уже ваш, фактически наш! - откликнулся на это Гитлер, делая резкое движение рукой, словно хотел отбросить в сторону вопрос Данвица. Петербург издыхает! А мы пойдем дальше. Пойдем вперед!
      Данвиц растерялся, не понимая, что фюрер имеет в виду. Наступление на Москву?.. Одно было совершенно очевидно: Гитлер находится сейчас где-то далеко отсюда, видит каких-то других людей, среди которых Данвиц мелькает едва различимой тенью.
      - Мой фюрер, - тихо произнес Данвиц, - все это время я мечтал о встрече с вами. Я позволил себе написать вам письмо...
      - Письмо? - точно эхо, повторил Гитлер, и Данвицу показалось, что он просто не помнит, о каком письме идет речь.
      Но это было не так.
      - Да, - сказал Гитлер, и по лицу его пробежал хорошо знакомый Данвицу нервный тик, - я читал твое письмо. Ты честный и преданный мне человек. И ты заслуживаешь награды...
      - Я не ищу наград, мой фюрер, - все так же тихо продолжал Данвиц. Возможность видеть вас для меня высшая награда.
      Гитлер, казалось, пропустил это мимо ушей.
      - Да, да, ты достоин награды, и ты ее получишь, - пообещал он. - К карте, Данвиц!
      Гитлер повернулся и пошел своими мелкими шажками к столу. Данвиц последовал за ним.
      - Смотри, - сказал Гитлер, протягивая указательный палец к карте, лежащей в центре стола. - Ты знаком с этим участком фронта?
      В первую секунду Данвиц не видел ничего, кроме пальца фюрера, короткого пальца с обкусанным ногтем. Однако он заставил себя сосредоточиться и с радостью обнаружил, что перед ним - листы такой же точно карты, возле которой только вчера в кабинете фон Лееба генерал Бреннеке прочел ему маленькую лекцию о значении Тихвина.
      - Смотри, - повторил Гитлер, стоя спиной к Данайцу, - падение Тихвина открывает для нас неограниченные возможности. Я не упущу их. Немецкие войска устремятся теперь к городу, который называется Вологдой! - Палец его скользнул по карте, провел короткую невидимую линию от Тихвина на восток и на миг застыл там. Затем Гитлер обернулся к Данвицу и голосом, срывающимся от возбуждения, продолжал: - Мы отрежем весь север России, парализуем все ее северные коммуникации, лишим ее возможности общения с внешним миром! Юг русские уже потеряли. Захватив север, мы сомкнем клещи и раздавим все, что останется от русских войск после падения Москвы.
      Данвиц стоял ошеломленный. Значит, не Петербург, а какая-то Вологда? Опять не Петербург!.. Он заставил себя опустить взгляд к нижнему обрезу карты, туда, где обычно обозначается масштаб. Ему удалось разглядеть надпись "1:1000000". Снова перевел взгляд к тому месту, где фюрер только что прочертил воображаемую линию. Между Тихвином и Вологдой, о существовании которой Данвиц ранее никогда не слышал, было приблизительно тридцать сантиметров.
      - Почему ты молчишь? - раздался голос Гитлера.
      - Мой фюрер, - неуверенно произнес Данвиц, - может быть, я ошибаюсь... Но от Тихвина до этой... Вологды почти... триста километров!
      - И что же? - Гитлер вонзил в него свои глаза-буравчики. - Немецкие войска преодолевали такие расстояния за три-четыре дня.
      "Боже мой, что он говорит?! - ужаснулся Данвиц. - Зима же, морозы! И вдобавок еще бездорожье..."
      - Мой фюрер, осмелюсь спросить... там... есть мало-мальски сносные шоссе?
      - В России вообще нет сносных дорог! - выкрикнул Гитлер. - Но это не помешало нам преодолеть огромные расстояния, достичь Петербурга и Москвы! Что значат какие-то жалкие триста километров? Для танков это три дня ходу.
      "Мой фюрер, молю вас, одумайтесь! - хотелось крикнуть Данвицу. - Триста километров по снегам и не замерзшим еще болотам! Триста километров по лесам! Взгляните внимательнее на карту - ведь там сплошные леса и болота. Какие танки смогут пройти по такой местности? Как обеспечить их горючим?.."
      - Ты опять молчишь? - зловеще усмехнулся Гитлер. - Вот так же молчали некоторые наши генералы, когда я приказал им в течение четырех дней захватить Минск. А ты знаешь, сколько километров отделяло этот город от границы? Более трехсот!..
      "Мой фюрер! - мысленно возражал Данвиц. - Это было летом и в начале войны, когда на русских обрушился наш внезапный удар. А сейчас ведь совсем не то! Вот уже долгое время мы не в силах преодолеть четыре километра, отделяющие нас от Петербурга, только четыре! Туда, туда, под Петербург, надо бросить танки! Туда, а не в снега и лесную глушь!"
      Но вслух он не в силах был вымолвить ни слова. А Гитлер между тем продолжал:
      - Через несколько дней я начну новое наступление на Москву. И вслед за тем прикажу фон Леебу бросить часть его сил к Вологде. У нас уже есть опыт подобных прорывов. Именно так был прорублен коридор через Прибалтику к Пскову, в который хлынули танки Хепнера. И впереди них - подвижной ударный отряд. Этим отрядом командовал майор Данвиц. Так ведь?!
      И Гитлер, закинув голову, в упор посмотрел в глаза Данвица.
      - Да, это было так, мой фюрер, - точно в забытьи подтвердил Данвиц.
      - А теперь? - отступая шаг назад, чтобы видеть собеседника целиком, с головы до ног, медленно произнес Гитлер, и в голосе его зазвучали торжественные нотки. - Я хочу назначить уже не майора, а оберст-лейтенанта Данвица командиром ударной группировки, которой надлежит пронзить, как ножом, север России!
      "Почему я молчу, почему?! - возмущался собою Данвиц. - Мое молчание это же предательство, то самое предательство, о котором только что говорил Гиммлер! Знал ли Гиммлер об этом ужасном замысле фюрера? И если знал, то почему не предупредил меня, не дал времени собраться с мыслями?.. И вот теперь я молчу, боясь, что фюрер заподозрит меня в малодушии. Не говорю ему правды, а ведь это тоже малодушие..."
      - Мой фюрер! - произнес он наконец. - Вы ставите мне невыполнимую задачу.
      Сказал и окаменел, уверенный, что сейчас произойдет нечто ужасное, ударит гром, сверкнет молния, которая испепелит его. Однако ничего подобного не случилось. Гитлер только высоко поднял брови, так высоко, что правая почти ушла под жирную прядь волос, прикрывающую часть лба. Скорее удивленно, чем возмущенно, Гитлер спросил:
      - Почему?
      "Он спрашивает, он ждет разъяснений, он не разгневан! - обрадовался Данвиц. - Значит, я могу высказать ему все, о чем столько думал! Могу раскрыть ему глаза на реальную действительность!.."
      - Мой фюрер, - негромко, но твердо начал Данвиц, - район к югу, востоку и северо-востоку от Петербурга - это дремучие леса и зыбкие трясины. Сейчас они непроходимы. Кроме того, у солдат нет зимней одежды, нет лыж. У нас нарушилась связь с тылами. За спиной войск орудуют тысячи партизан мы сами умножили их число, дотла уничтожая деревни. Автотранспорт не может пробиться через сугробы. Лошадей почти нет, они гибнут из-за недостатка кормов и идут на пропитание солдатам. Единственно, что воодушевляет войска группы армий "Север", что поддерживает в них высокий боевой дух, - это близость конечной цели: Петербург в четырех километрах. А какую цель мы поставим перед ними, бросая в дремучие северные леса?
      - Славу в веках! - выкрикнул Гитлер. И, приблизившись к Данвицу почти вплотную, свистящим шепотом, будто поверяя ему великую тайну, сказал: - Я значительно расширю контингент людей, награждаемых орденом Крови. Этот орден, - Гитлер повысил голос и многозначительно приподнял правую руку, получат и те, кто покорит русские леса, кто огнем национал-социалистского духа растопит русские снега!
      Он умолк и снова пристально посмотрел на Данвица, желая, очевидно, проникнуть в его мысли, оценить, какое впечатление произвела на него эта только сейчас родившаяся идея.
      А Данвиц думал в эти минуты о том, что происходит там, под Петербургом. Ему казалось, что он слышит разрывы снарядов дальнобойной морской артиллерии, завывание ветра в оголенном, искалеченном войною лесу, видит обмороженные лица и руки солдат... Зачем им этот орден Крови, когда все они уже с ног до головы в крови - своей и вражеской?
      Полгода назад рассуждения Гитлера об ордене Крови, об "огне национал-социалистского духа", наверное, привели бы Данвица в священный трепет, даже в экстаз. Но сейчас он стоял в смятении, сбитый с толку, сознающий, что ни одно из произнесенных им слов не дошло до фюрера и - что самое страшное - слова самого фюрера не вызывают в нем того душевного отклика, который неизменно возникал прежде.
      Данвиц не понимал, что с ним происходит. Ему стало жутко. Все, чего он так ждал от свидания с фюрером, все, на что так надеялся, не осуществилось. И сам фюрер как-то изменился: то ли стал меньше ростом, то ли очень похудел. Китель висел на нем слишком свободно, нарукавная повязка со свастикой сползла ниже локтя. Волосы на голове казались слипшимися, плохо промытыми, имели какой-то серо-пепельный оттенок.
      Данвиц гнал от себя эти мысли, они казались ему кощунственными. И не мог отогнать. Снова и снова возвращался к тому же:
      "Неужели фюрер не знает, в каком положении находятся сейчас немецкие войска на северо-западе России, на самом холодном из фронтов?!"
      И вдруг, как уже не раз бывало с Данвицем в затруднительных случаях, будто кто-то невидимый подсказал ему всеспасительный ответ:
      "Генералы! Все дело в бесчестных генералах! Они неправильно информируют фюрера. Им выгодно затянуть войну до бесконечности. В них ведь не стреляют! Они неплохо устроились в своих непробиваемых блиндажах, в удобных штабных автобусах или даже в комфортабельных особняках, подобно фон Леебу; получают ордена, поместья на оккупированных землях. Зачем им говорить фюреру правду об ужасных условиях, в которых оказались немецкие солдаты? Зачем навлекать на себя гнев его?"
      - Мой фюрер, - чуть отстранясь, чтобы не дышать в лицо стоящему почти вплотную Гитлеру, решительно произнес Данвиц, - вас обманывают! Фельдмаршал фон Лееб не выполнил вашего приказа о захвате Петербурга, и теперь ему хочется затянуть события, отсрочить заслуженную расплату. Он пытается отвлечь ваше внимание, вернуть себе ваше доверие второстепенными победами вдали от Петербурга. Он боится предпринять новый штурм этого проклятого города. А бояться-то уже нечего. Вы же сами сказали - Петербург издыхает. Умоляю вас, мой фюрер, прикажите штурмовать! Усильте восемнадцатую армию хотя бы за счет шестнадцатой на какие-нибудь две недели, и Петербург будет у ваших ног!
      Гитлер слушал его не прерывая, и Данвицу показалось, что ему удается наконец привлечь внимание фюрера к тому, что сам считал главнейшим, из-за чего и решился написать свое письмо.
      Но Данвиц опять ошибался. Пробыв два года вблизи фюрера, он все-таки не постиг его характера. Да и не мог постичь, потому что, подобно многим другим, был ослеплен с детских лет. Атмосфера идолопоклонства перед Гитлером, в которой протекала вся пока еще недолгая жизнь Данвица, приучила его любой поступок, любое слово фюрера воспринимать как откровение.
      Среди тех, кто окружал Гитлера, особенно среди генералитета, было, конечно, немало людей иного склада. Отдавая должное его способностям к политическому шантажу, его умению играть на международных противоречиях, его знанию психологии "черни", они в то же время вполне сознавали интеллектуальное убожество Гитлера.
      Данвиц не принадлежал к их числу. Он был предан Гитлеру каждой частицей души и тела. И если чувствовал, что его слова, обращенные к фюреру, не находят отклика, то винил в этом только себя. Если Гитлер молчал, то Данвицу казалось, что в эти минуты на фюрера нисходит "озарение", что он советуется со своим "внутренним голосом".
      Сейчас Гитлер молчал. Но никакого "внутреннего голоса" он не слышал. Хитрость и сильная воля, которую правильнее было бы назвать не поддающейся рассудку маниакальностью, сочетались в нем с истерической неуравновешенностью. Мысль его двигалась как бы прыжками, перескакивая с одного на другое. И настроение менялось соответственно.
      Все эти дни Гитлер был охвачен приступом ярости из-за неудачи наступления на Москву. Он неохотно согласился с предложением Гальдера созвать совещание начальников штабов армий и армейских групп, воевавших в России. Где-то глубоко все время шевелились подозрения, что Гальдер и командующие группами армий попытаются использовать это совещание не для того, чтобы получше подготовить и быстрее возобновить наступление, а для того, чтобы аргументировать невозможность захватить советскую столицу зимой.
      Гиммлер знал, когда показать фюреру письмо Данвица. Именно в эти дни крушения очередных его планов Гитлер жаждал беседы с человеком, который воспринимал бы происходящие события точно так, как они воспринимались самим Гитлером, был бы абсолютным его единомышленником. Призыв Данвица продолжать наступление, не считаясь ни с чем, его не очень ясные обвинения против нерадивых генералов представлялись Гитлеру голосом истинного солдата, голосом армии. И этот голос был лучшим лекарством для душевной раны фюрера.
      Но взятие Тихвина, о чем Гитлер узнал только вчера, ввергло его в новое состояние. На какое-то время он забыл о Москве. Желание развить тихвинский успех, еще глубже вонзить рассекающий нож в тело России породило в его болезненном воображении план наступления на Вологду. Отгородившись от мира и от полей сражений дремучим лесом, запершись в комнате, куда из-за отсутствия окон никогда не проникал дневной свет, Гитлер планировал предстоящие битвы как бы в безвоздушном пространстве.
      Однако страстная, обличительная, направленная против фон Лееба речь Данвица вновь вернула его к неудачам недавнего времени.
      Имя фон Лееба всегда ассоциировалось у Гитлера с другим неприятным ему именем - с генералом Гальдером. А вспомнив Гальдера, он вспомнил и навязанное им совещание начальников штабов, которое должно состояться через несколько дней. Совещание же это было прямым следствием провала генерального наступления на Москву.
      Так вот и начало цепляться одно за другое. Потянулась длинная цепочка событий, фактов, имен, вновь расшевеливших улегшуюся было ярость Гитлера. Нервный тик ежеминутно пробегал по его лицу. Руки сжались в кулаки. И неожиданно, сразу обоими кулаками он ударил по столу:
      - Ты прав, мой Данвиц! Я не могу доверять ни одному из моих генералов и вообще никому, кроме моих адъютантов, моего шофера, моего повара и моей собаки Блонди. Никому! Я все рассчитал, все обдумал, я поднес моим тупицам генералам победу на блюдечке, но они оказались не в состоянии взять ее уже в готовом виде. Они...
      Гитлер осекся и утих так же внезапно, как и воспламенился. Перестал потрясать кулаками. Молча вытер пузырьки пены, выступившие в уголках рта. И отрывистым, командным тоном сказал Данвицу:
      - Я принял решение. Ты будешь назначен командиром ударного отряда. Ты захватишь Вологду. Но этот приказ последует несколько позже. Теперь же я поручаю тебе другое. Ты отправишься на совещание начальников штабов. Будешь молчать там и слушать. Слушать! - подчеркнул Гитлер, поднимая вверх указательный палец. - Потом ты доложишь мне, что говорил на совещании каждый из его участников. Слово в слово. Понял меня?
      Данвиц понял далеко не все. Хотелось спросить, в качестве кого надлежит ему присутствовать на этом совещании и где именно оно будет происходить? Но Гитлер не дал опомниться:
      - Иди! И помни: докладывать слово в слово!
      Он круто повернулся, подергивая правым плечом, и, едва заметно подволакивая левую ногу, направился к столу.
      4
      В Белоруссии, целиком оккупированной немецкими войсками, на юге Витебской области расположился небольшой город Орша. Трудно сказать, почему именно там Браухич и Гальдер решили провести совещание начальников штабов трех армейских групп - "Юг", "Центр", "Север" и почти всех армий, сражавшихся на Восточном фронте. Но так или иначе совещание было назначено в Орше.
      Ему предшествовало недоброе предзнаменование: перед самым вылетом в Оршу командующий сухопутными войсками вермахта фельдмаршал фон Браухич получил инфаркт. Начальнику генерального штаба Гальдеру пришлось взять на себя всю полноту ответственности за руководство этим авторитетным совещанием, которое должно было либо признать, что ни одна из главных целей войны не может быть достигнута по крайней мере до весны будущего года, либо рассудку вопреки выработать рекомендации, как продолжить наступление по всему фронту от Ладожского озера до Азовского моря.
      Данвиц после приема у фюрера очутился на своего рода конвейере, который долго перебрасывал его от генерала к генералу, из одной "зоны безопасности" в другую. Ему приказывали явиться в адъютантскую при фюрере, оттуда направляли в штаб рейхслейтера Бормана, потом вызывали в оперативный штаб вооруженных сил. Принимали его всюду второстепенные и даже третьестепенные должностные лица. Они делали какие-то отметки на его командировочном предписании, давали мелкие, как казалось Данвицу, поручения, смысл которых был довольно однообразен: что-то запомнить, что-то кому-то передать, что-то в письменном виде доложить по окончании совещания. А в конце концов он оказался прикомандированным к генералу Бреннеке.
      Данвиц явился к нему вечером, накануне отправки в Оршу. Генерал располагался в "зоне безопасности номер три", в домике, подобном тому, в котором Данвицу довелось провести тревожные сорок минут перед встречей с Гиммлером.
      Выслушав рапорт Данвица о том, что ему приказано сопровождать начальника штаба группы армий "Север" в Оршу, Бреннеке не выказал ни малейшего удивления, а лишь понимающе усмехнулся и сказал, что одобряет решение фюрера предоставить возможность храброму командиру полка провести еще некоторое время в тылу. Словом, дал понять, что рассматривает прикомандирование к нему Данвица как слегка замаскированный кратковременный отпуск фронтовику.
      А Данвиц понял другое: кто-то искусно дезинформировал генерала, позаботившись придать появлению возле него Данвица совершенно безобидный характер. Он спросил начальника штаба, в чем будут состоять его обязанности. Но Бреннеке было не до него. Перед генералом лежала карта и какие-то листки с машинописным текстом. Он, видимо, готовился к докладу на совещании и фактически отмахнулся от Данвица. Сказал, что на месте все прояснится, и распорядился, чтобы Данвиц завтра, в 7:00, был на аэродроме, где три дня назад они оставили самолет, доставивший их из Пскова.
      Совещание открылось ровно в десять часов утра.
      Трехэтажный каменный дом, в котором собрались начальники штабов, и весь квартал, прилегающий к нему, были оцеплены эсэсовцами. По пути туда Данвицу пришлось неоднократно предъявлять свою "Зольдбух" вместе с полученным в ставка командировочным предписанием.
      В Орше было холодно, почти так же, как под Петербургом. Офицеры, с которыми шел Данвиц по расчищенной от снега улице, говорили, что ночью температура упала до минус двадцати по Цельсию. У Данвица мерзли уши. Он пожалел, что не захватил с собой фронтовых своих наушников, которые смастерил ему ординарец из куска серого войлока.
      В последний раз предъявив документы, Данвиц поднялся по ступеням высокого крыльца и, открыв дверь, оказался наконец в жарко натопленной большой прихожей. Находившаяся здесь вешалка, явно не рассчитанная на такое скопление посетителей, была уже завалена офицерскими и генеральскими шинелями.
      Из прихожей широкая каменная лестница с выщербленными ступенями вела наверх. Поднявшись по ней на второй этаж, Данвиц вслед за своим шефом вместе с другими сопровождавшими Бреннеке офицерами прошел в большой зал с лепным потолком. В центре зала стоял длинный стол. По обеим сторонам его в три ряда выстроились стулья, частично уже занятые. Первые ряды по обе стороны стола и кресло у дальнего его торца оставались еще пустыми.
      На стене висела огромная карта, испещренная изгибающимися, точно змеиные языки, стрелами и кривыми линиями. К карте была прислонена длинная, похожая на бильярдный кий указка.
      Какой-то офицер встретил Бреннеке еще в дверях зала и почтительно указал ему место в первом ряду у стола. Он же безмолвным жестом дал понять всем, кто сопровождал генерала, что они могут располагаться во втором и третьем рядах позади своего начальника.
      Каждую минуту в зал входили все новые генералы и офицеры. Почти никого из них Данвиц не знал. И вдруг, к радости своей, увидел Эрнста Крюгера. Полковник стоял, озираясь, у входа, выбирал свободное место.
      Данвиц слегка приподнялся и вытянул шею, стараясь встретиться с ним взглядом. Но тут за спиной Крюгера возник какой-то высокий генерал, и полковник поспешно отступил в сторону.
      Наконец взгляды их встретились. Крюгер широко улыбнулся, закивал головой. Сделал знак рукой, приглашая Данвица подойти. Данвиц послушно стал пробираться между рядами стульев.
      - Рад тебя видеть, Арним, - приветливо сказал Крюгер. - Значит, мое предсказание сбылось?
      Еще не отдавая себе отчета, что имеет в виду Крюгер - высказанную им при расставании в Пскове надежду на возможность скорой встречи или исполнение его совета "закрепиться" в ставке, Данвиц поспешил ответить на приветствие:
      - Я тоже рад тебя видеть, Эрнст.
      - Сядем вместе? - предложил Крюгер, продолжая рассеянно шарить глазами по залу.
      - Но... я сопровождаю генерала Бреннеке, - нерешительно сообщил ему Данвиц.
      - Что ж, тогда я пойду туда, к вам, - сказал Крюгер. - Я на этот раз никого не сопровождаю.
      В третьем ряду еще сохранилось несколько свободных стульев, и Крюгер направился туда, увлекая за собой Данвица. На ходу он кивком головы и легкими взмахами руки приветствовал знакомых.
      Уселись так, что Данвицу был виден лишь коротко остриженный затылок начальника штаба группы армий "Север".
      - Ну... был у фюрера? - понизив голос до шепота, спросил Крюгер.
      - Был, - так же тихо ответил Данвиц и удивленно переспросил: - Разве ты не знаешь?
      - Откуда же? Я только вчера вечером вернулся из Пскова, в рано утром вылетел сюда.
      - С какой целью? - как-то непроизвольно вырвалось у Данвица.
      - Привез пакет, - неопределенно ответил Крюгер. - Мое дело штабное. А вот, позволь поинтересоваться, с какой целью прибыл сюда ты?
      Данвиц открыл было рот, но тут же плотно сжал губы. Спросил мысленно себя: "Да, с какой же, собственно, целью я приехал сюда?"
      И тотчас почувствовал, что лицемерит перед самим собой. Он послан сюда в качестве шпиона. Именно шпиона! Однако Данвиц с негодованием откинул это первое пришедшее на ум слово. Нет, он приехал с поручением фюрера. Слово "шпионство" несовместимо с заданиями фюрера. Убийство по приказу фюрера не есть убийство. Наблюдение за трусливыми генералами не шпионство. Все, что ни поручил бы фюрер, является священным долгом перед великой Германией и никаким другим понятием обозначено быть не может.
      Он посмотрел на Крюгера, и вдруг весь тот разговор в псковском казино снова зазвучал в его ушах. "Да, да, наблюдение за трусливыми генералами! с ожесточением повторил про себя Данвиц. - И если понадобится, то и за тобой буду наблюдать, полковник Эрнст Крюгер!"
      Занятый своими мыслями, он не сразу заметил, что Крюгер не сводит с него глаз, ожидая ответа.
      - Мне приказано сопровождать генерала Бреннеке, - слегка отворачиваясь, сказал Данвиц.
      - Что ж, приказы не обсуждают, - как будто с одобрением и вместе с тем с какой-то скрытой иронией откликнулся Крюгер. - Фюрер был к тебе благосклонен?
      - Он... не забыл меня, - ответил Данвиц. - И этого мне достаточно.
      - Я надеюсь, что ты... - начал было Крюгер, но в это время, как и при первой их встрече в Пскове, от дверей раздался громкий голос: "Ахтунг!.."
      Все встали. Вытянув шею и устремив взгляд к двери, Данвиц увидел, что в зале появился начальник генерального штаба Гальдер.
      ...Медленно, слегка прихрамывая - он все еще не поправился окончательно после падения с лошади, - Гальдер шел вдоль стола к пустующему креслу, и головы всех офицеров и генералов, обращенные в его сторону, поворачивались так же медленно.
      Кроме Крюгера, Гальдер был здесь единственным человеком, которого Данвиц знал раньше, потому что и до начала войны с Россией этот генерал уже занимал свой теперешний высокий пост и частенько бывал в кабинете Гитлера.
      По странному капризу самых различных обстоятельств всегдашняя неприязнь Данвица к штабным генералам никогда не распространялась на Гальдера. В данном случае верх брало другое чувство, традиционно культивируемое в немецкой военной среде, - чинопочитание. Кроме того, на отношение Данвица к Гальдеру оказывала влияние и репутация начальника генерального штаба как одного из выдающихся стратегов германских вооруженных сил. Даже в личном штабе Гитлера, который возглавлял Йодль и к которому после операции в Глейвице причислили Данвица, авторитет Гальдера был очень высок.
      О том, что по мере развития военных действий на Восточном фронте, не приведших до сих пор ни к одной решающей победе, этот авторитет неуклонно снижался, Данвиц не был осведомлен. Не знал он и о разногласиях фюрера с генштабом, обострившихся в августе, когда Гальдер, фон Бок и Гудериан настаивали на сосредоточении всех сил для наступления на Москву, а Гитлер ставил судьбу советской столицы в прямую зависимость от захвата на севере Ленинграда и Финского залива, а на юге - всей Украины и в особенности района Донецка.
      Напряженно и почтительно следя за медленной походкой слегка прихрамывающего Гальдера, Данвиц был уверен, что слово начальника генштаба здесь, на этом совещании, должно прояснить многое. Он не сомневался, что в большой черной папке, которую нес за генералом один из его адъютантов, уже лежат готовые ответы если не на все проклятые вопросы, мучающие Данвица, то по крайней мере на большинство из них.
      Но это было очень далеко от истины. Непроницаемый надменный взгляд Гальдера и его уверенная, хотя и с чуть заметным припаданием на одну ногу, походка являлись лишь привычной маскировкой, за которой тщательно скрывались душевные терзания, сомнения и противоречия, особенно обострившиеся в самые последние дни.
      Для этого имелись серьезные причины.
      Возникшее после взятия Тихвина фантастическое намерение Гитлера бросить часть войск группы армий "Север" дальше, в глубь России, не могло вызвать ликования в генштабе.
      Только что вернувшийся из Пскова полковник Крюгер доложил Гальдеру, что теперь и фельдмаршал фон Лееб оценивает события, последовавшие за взятием Тихвина, крайне пессимистично. Бои в районе между озерами Ладожским и Ильмень развивались неудачно. Противник оказывал очень сильное давление в направлении Малой и Большой Вишеры. Неустойчивым было положение и самого Тихвина: русские непрерывно атаковали его с юга и продолжали накапливание сил на этом участке фронта. Еще хуже обстояло дело с Волховом, судьба которого после захвата Тихвина считалась предрешенной. Войска генерала Федюнинского сумели не только отстоять этот важный пункт, но даже отбросили части первого армейского корпуса к югу от Волховстроя.
      Для того чтобы продолжать наступление, фон Лееб просил значительных подкреплений. В противном же случае фельдмаршал считал целесообразным выровнять линию фронта, оставив Тихвин, и усилить за счет этого волховское направление.
      Доложить обо всем этом Гитлеру начальник генерального штаба не решался. И до вылета в Оршу успел дать шифровку фон Леебу, в которой сама мысль об отходе из Тихвина характеризовалась как недопустимая.
      Серьезнейшие опасения вызывало у Гальдера и положение на центральном, а также на южном направлениях германо-советского фронта. Наступление фон Бока выдохлось. Войска его вышли из напряженных боев сильно потрепанными, а о пополнении их за счет части сил фон Лееба или Рунштедта нечего было и думать. К тому же ударили сильные морозы; генштаб не заблуждался относительно трудностей продолжения войны с Россией в зимних условиях.
      И Браухич и Гальдер все более укреплялись в мысли, что ни Москву, ни Ленинград до будущего года захватить не удастся, что в создавшихся условиях было бы идеальным достигнуть нижнего течения Дона, выйти к Горькому, овладеть Тамбовом, Рыбинском, Лодейным Полем, а на юге Майкопом, Сталинградом и здесь закрепиться до весны.
      Но Гитлер не хотел и слышать об этом. Он требовал наступления по всему фронту и захвата Москвы.
      Ситуация осложнялась тем, что всего лишь три месяца назад ж Браухич и Гальдер доказывали Гитлеру, что захват Москвы является главной и первоочередной задачей. А теперь, когда и Гитлер пришел к тому же выводу, они оказались вынужденными идти на попятную, доказывать фюреру, что в условиях зимы и с каждым днем крепнущего сопротивления советских войск эта задача неосуществима...
      Браухичу повезло: инфаркт надолго уложил его в постель. Зато Гальдеру приходится нести бремя за двоих.
      Он опустился в кресло, услужливо отодвинутое адъютантом, и, не дотрагиваясь до черной папки, положенной перед ним, негромко объявил:
      - Совещание считаю открытым. Полагаю необходимым, прежде чем слушать доклады начальников штабов групп армий, ознакомить присутствующих с обстановкой на Восточном фронте в целом.