1

Весна наступила как всегда неожиданно. Едва потеплело, как на город обрушился отвратительный настойчивый ветер, несущий песок. В транспорте запахло пылью, разморенные на солнышке пассажиры выползали на остановках едва дыша, попадали в могучие объятия ветра и ворчали: «Ну вот и дождались весны». Люди боролись с климатом, но в последнее время климат здорово преуспел в этой борьбе. Только старожилы еще помнили четкое деление на сезоны: морозные зимы и жаркое лето, теплую и солнечную весну с одуряюще пахнущими плодовыми деревьями, которые не замерзали через неделю после начала цветения, осень, богатую овощами и фруктами, выращенными здесь же, а не в Турции или на Кипре. Край, представление о котором сформировал хит советской киноиндустрии «Кубанские казаки», в последние годы не тянул даже на декорации к этому фильму. Но Валерия не замечала этих перемен. Если бы кто-нибудь заговорил с ней на подобную тему, она только пожала бы плечами. Что же тут удивительного? Глобальные изменения — дань, которую цивилизация платит за свое существование. А для Валерии не было ничего милее своего угла, она была тем самым куликом, который ни на что не променяет свое болото.

Всю неделю она возвращалась домой поздно.

Вот и сегодня из-за накопившихся дел пришлось задержаться. В последние дни она чувствовала себя неважно, ей было неприятно смотреть на себя в зеркало по утрам и по вечерам. Казалось, она приучила себя не думать о личной жизни и о «биологических часах», как пишут в женских журналах, но в глубине души она знала причину своего состояния.

«Я одинока, жутко, невыносимо одинока, и я не могу больше так жить, — неожиданно сказала она своему отражению в зеркале и заплакала, сев на край ванны. Она плакала недолго, но громко, навзрыд, по-детски всхлипывая и шмыгая носом, размазывая слезы с остатками нанесенной питательной маски. — Неужели я такая уродина? — В поисках ответа она опять бросила взгляд на слегка запотевшую гладь зеркала. Зеркало равнодушно отразило заплаканное веснушчатое лицо в красных пятнах, с распухшим расплывшимся носом, куцыми слипшимися ресницами и предательски дрожащими губами. — Нет, я не верю, я сильная. Я возьму себя в руки. Бабуля, ну почему я не похожа на тебя?»

Она умылась холодной водой, потом плескалась еще некоторое время — то держа руки под ледяной струей, то прикладывая их к вспухшим векам и горячим щекам. Расчесала волосы роскошной щеткой с инкрустацией из черепахового панциря двести раз" как и учила ее бабка Наталья. «У настоящей барыни, — говорила она, — должны быть богатые волосы и холеные, руки. Не нужно быть красавицей, нужны лишь стать и нрав. А нрав у тебя мой, то, что надо».

Валерия сняла атласный халат и осталась в кремового цвета сорочке, отделанной тончайшим кружевом. Спать, быстрее заснуть и больше ни о чем не думать, завтра будет день, и новые хлопоты заставят отодвинуться на задний план эту неразрешимую, заклятую проблему. Она легла и натянула одеяло до подбородка, чувствуя жжение под опухшими веками, и начала равномерно дышать, вдыхая через нос, а выдыхая через рот, чтобы успокоиться.

Валерия открыла глаза. В лицо ей бил солнечный свет. В дверях появилась бабка в строгом черном платье, с жемчужной ниткой на шее и косой, в виде короны уложенной на голове.

— Бабушка, что с тобой? Что-то случилось?

Бабушка молчала. Неожиданно потемнело, небо заволокли тучи, в комнате появился туман, который постепенно густел, и вскоре Валерия не могла уже видеть бабку Наталью, она лишь слышала свистящий шепот: «Верни все, верни. Только ты это можешь». Туман сырыми хлопьями стал прилипать к ней, она почувствовала, что не может вырваться из его цепкой сырости, хотела закричать, но он начал душить ее, вползая в открытый рот. Задохнувшись, с глазами, полными слез, она села в кровати, не понимая, где она и что происходит. В спальне было очень холодно и сыро, слегка приоткрытое с вечера окно распахнулось настежь из-за сильных порывов ветра. Занавеска вилась под потолком. На улице лил холодный серый дождь. С портрета скорбно смотрела бабка Наталья.

— Я верну все, — прошептала Валерия пересохшими губами, — Если нужно будет, я вырву свое… Клянусь.

— Толик, это ты?

Мать была на кухне, как всегда готовила какое-то очередное суперблюдо, чтобы угодить своему красавчику-сыну.

Как ему надоела эта убогая жизнь и эта квартира, и даже мама с ее нелепым обожанием и постоянной готовностью исполнять все его прихоти! Что она понимает в жизни? В той жизни, которую он видел во сне так ясно, что казалось ее можно потрогать? Оставаться дома было невыносимо. Он переоделся в любимые черные джинсы, надел легкий лиловый джемпер, взял мобильник, сунул бумажник в задний карман" пересчитав деньги еще раз, как будто их могло стать больше. В коридоре схватил черный замшевый пиджак и, не заглядывая в кухню, бросил на ходу:

— Ма! Я ушел!

— Толик, а ужин? — спохватилась мать, но дверь уже захлопнулась за ним.

Он дошел до ближайшего киоска и купил банку пива, открыл и жадно сделал несколько глотков, Холодное пиво слегка погасило пожар в его груди. Так, с банкой в руке, он двинулся в направлении любимого боулинг-клуба.

Уже была половина девятого, а я все еще торчала в пробке на Старокубанской. Ну просто гиблое место. В девять часов у меня встреча с клиенткой в центре города. Еще вчера шефиня предупредила, что клиентка — новая русская из породы самодуров, запросто вываливала на голову официанту икру, если она была недостаточно свежей. Впрочем, об этом я даже не думала, — мое внимание было всецело поглощено рассматриванием стоящих вокруг автомобилей. На любой из них я поменяла бы не глядя свою «шестерку», все еще резвую, но слегка побитую. Машина слева была хороша: новый серебристый «БМВ». «А стоит в пробке, как все, — философски сказала бы Клавдия, моя лучшая подруга. — Ты бы лучше на мужчин обращала внимание».

Я как будто услышала ее голос. Мужчина за рулем был ничего, даже очень, настоящий мачо аля Бандерас, смуглое лицо, ни бороды, ни усов.

Интересно, какие у него глаза? А вдруг синие?

Солнцезащитные очки скрывали глаза водителя.

И солнца вроде нет уже неделю. Я пялилась на парня. И место рядом с водителем свободно…

Сигнал машины сзади перемежался с весьма крепкими выражениями. Неужели это в мой адрес?!

— Ты ехать собираешься, коза безрогая?!

Романтические грезы рассеялись, и я попыталась лихо тронуться с места, но машина предательски хрюкнула и заглохла. Вот черт, опять форс-мажор! Серебристый «БМВ» равнодушно скользнул мимо. Я с изумлением увидела, как из заднего окна спланировал легкий шифоновый шарф цвета спелой моркови и приземлился прямо в лужу рядом с моим передним правым колесом. Сто шестьдесят у.е. в бутике неподалеку. Забавно, пару дней назад я сама рассматривала такой же и презрительно хмыкнула, когда увидела ценник. Не то, чтобы у меня не было этих денег, но отдать их за простой кусок шифона (хоть и натурального) было бы очередным взносом в «Фонд глупости», как я это называю. Я и без того частенько делаю взносы в этот фонд. Дома в обувнице уже стояли славные туфельки из змеиной кожи, которые я однажды рискнула надеть, но через несколько шагов выяснилось, что носить их можно только в руках. И если бы не встретился на моем пути армянский обувной салон «Грант», я пришла бы домой босиком. Или вот, например, чудненький сарафанчик, на который я клюнула из-за веселенькой расцветки и купила без примерки, даже не разобравшись со способом его надевания. Придя домой, я запуталась в лямках, а когда натянула его на себя, обнаружила, что размер моего бюста не был предусмотрен в данной модели. В итоге я подарила его своей бывшей однокурснице, которая отличалась поразительной субтильностью. Я и сама не являлась эталоном высокого роста, но рост Даши вызывал трепетное отношение окружающий: однажды на море нас приняли за мать с дочкой.

Смотреть, как сто шестьдесят у.е. тонут в грязной луже, было выше моих сил. Не отрывая глаз от тонущей красоты, я полезла через сиденье к правой дверце. Мне казалось, что я без труда достану шарфик, не выходя из машины. Вот только левую ногу придется закинуть повыше, на руль…

— Хорошо устроились, господа гимнасты! — присвистнул водитель проезжающего мимо джипа.

— И местечко нашли ничего, уединенное! — заржал бритоголовый паренек с цепурой на шее, почти вывалившись из окна того же джипа.

Оказывается, принять подобную позу было гораздо легче, чем вернуться в исходное положение. Давно собираюсь заняться собой, записаться в группу бодибилдинга или научиться танцевать ирландскую чечетку, благо рядом с домом и тренажерный зал, и Дом культуры, да все никак не заставлю себя сделать решительный шаг на пути к самосовершенствованию. Я с трудом села и обнаружила, что мои новые колготки можно смело назвать старыми и выбросить. Безобразная дыра на правом колене никак не соответствовала имиджу профессионального риэлтера. Боже мой! Меня же ждет клиентка! Неожиданно затрещал мобильник Шефиня. Я специально записала в телефон звук, который издают гремучие змеи, чтобы сразу узнавать родное начальство.

А куда же я сунула мобильник? Прислушалась: трещало в бардачке. Судорожно скомкав спасенный шарфик, я сунула его в бардачок и извлекла оттуда маленькую серебристую трубку.

— Воробьева!

— Слушаю! Я здесь, Виолетта Петровна!

— Где это «здесь»? Здесь тебя как раз нет, а через полчаса ты должна быть в офисе. Звонила Привалова и перенесла вашу встречу в свой офис.

Так что, Ольга, придется тебе заехать за документами.

Моя работа в агентстве недвижимости началась пять дет назад, когда я оставила преподавательскую работу. С тех пор ни разу не пожалела о своем решении. Дело в том, что, когда в середине восьмидесятых я поступила на отделение романо-германской филологии университета, нам обещали, что по окончании учебы мы все получим квалификацию лингвиста и переводчика с соответствующей записью в дипломе. Толпы абитуриентов, мечтающих получить модную и современную профессию, осаждали здание вуза и штурмом брали приемную комиссию. Работа переводчика в те годы была сравнима со свежим глотком воздуха, со свободомыслием и многообещающим будущим. Но в процессе моей учебы тенденции в образовании изменились. Нам, студентам уже третьего курса, объявили, что основной объем учебных часов теперь будет заполнен такими нужными дисциплинами, как педагогика, методика и т.д., и что нам ужасно повезло, так как в скором времени мы пополним армию людей, носящих гордое имя — учитель. Школы — это перспектива и творчество, а переводчик — журавль в небе. Хотелось бы, конечно, самим сделать выбор, но такого шанса нам не оставили. Из программы обучения сразу убрали логику, риторику, технический перевод и другие предметы, без которых невозможно представить абсолютного владения языком. Дорога во многие совместные предприятия была закрыта, там обязательно читали запись в дипломе о полученной специальности. Получив «красный» диплом, я осталась преподавать на вечернем отделении своего факультета, но особых перспектив не было. Зарплата была смешная, и если бы не муж, я не смогла бы существовать на такие деньги. Самолюбие неустанно твердило мне о необходимости финансовой независимости. А поскольку в приемной комиссии я не сидела и судьбы поступающих не вершила, то и рассчитывать на дополнительные доходы не приходилось. Студенты меня любили, потому не боялись… К моему счастью, одна хорошая знакомая, с ребенком которой я занималась английским, предложила мне попробовать свои силы в качестве риэлтера. Уже стали анахронизмами квартирные маклеры, промышлявшие вопреки преследованиям закона и создававшие вокруг себя атмосферу таинственности. Достаточно вспомнить героя одного замечательного фильма, который иносказательно выражал свои предложения и вопросы, называя квартиру «тетенькой», комнаты «дочками», а метраж зашифровывал в возрасте последних. Теперь торговля недвижимостью не подпадала под статьи Уголовного Кодекса, и многие фирмы стали предлагать свои услуги населению. Всем требованиям я отвечала: легкая на подъем, общительная и способная произвести впечатление грамотного человека. Что-что, а разностороннее образование мне альма-матер дала. Клиенты были довольны, серьезных проколов я не допускала, хотя за пять лет работы случаи были всякие.

Коллектив в нашей фирме был дружный. Даже присутствие директрисы, энергичной женщины по имени Виолетта Петровна, не портило особую атмосферу взаимопонимания и благожелательности. Колебания ее настроения распознавались подчиненными еще по звуку шагов, доносящихся с первого этажа (наш офис располагался на втором). Если она была в хорошем расположении духа, мы принимались безмятежно шуршать бумагами на своих столах. Если стрелка барометра падала вниз, все тут же хватались за телефоны, договаривались о встрече и уезжали по делам.

Привалова была рада, что не сменила свою девичью фамилию во время учебы в финансово-экономическом институте, как многие однокурсницы. А когда ей привалили большие деньги, тем более казалось неразумным делиться с каким-то представителем слабого мужского пола своим капиталом и, что еще хуже, своей свободой. К сильному полу Валерия Евгеньевна относила себя.

Крупная, рыжеволосая, с веснушками, покрывавшими к ее огорчению не только круглое лицо с энергичными чертами, но и все ее молочное тело, она еще в юности поняла, что в этой жизни, чтобы добиться успеха, ей придется делать ставку на собственный ум и трезвый расчет. Сцепив зубы от ярости, она наблюдала, как смазливые пустоголовые девчонки получают зачеты и сдают экзамены, не бывая на занятиях, как устраиваются на «теплые» места, не имея в голове ничего, способного создать препятствие ветру. «Ничего, когда-нибудь вы придете устраиваться ко мне на работу, и я скажу, что знания алфавита недостаточно, надо еще знать таблицу умножения».

Кирпичик за кирпичиком вкладывала она в фундамент своего будущего благополучия. Валерия убедилась, что деньги — это власть, власть — это деньги, и стала подниматься по комсомольской номенклатурной лестнице. Она не прогадала. Невзирая на то, что страна сменила одну идеологию на подобие другой, те, кто успел проявить себя на комсомольском поприще, как правило, не оказались на обочине жизни. Их кипучая энергия, так удачно маскировавшаяся в комитетах ВЛКСМ вузов под личиной бескорыстного служения людям, после крушения советского режима устремилась на взятие финансовых высот, что совершенно не противоречило их недавним убеждениям и было очень актуально. Имена вчерашних комсомольских вожаков перекочевали в списки учредителей крупнейших предприятий города.

В умении приспосабливаться к новым условиям равных им не оказалось. Обычные граждане зависли между ностальгией по прошлому и тягой к грядущим переменам, а их бывшие идейные лидеры уже шли в авангарде приватизации и открывали счета в нейтральной, но очень любящей деньги Швейцарии. Их улыбки на предвыборных плакатах олицетворяли успех. Многим уже не хватало владения крупной городской недвижимостью, хотелось настоящей власти. О власти они знали не понаслышке, труды крупнейших теоретиков по этой части, если и не были изучены ими досконально в студенческие годы, то перефразировались многократно при снисходительном приеме в свои ряды новобранцев. Как, вы не понимаете всей глубины трудов Маркса! Почему эта работа Ленина вызвала такой резонанс в обществе?..

Период, когда отпала необходимость притворяться, открыл перед комитетчиками комсомола безграничные возможности роста. Законодательное собрание края украсило присутствие вчерашних комсомольских бонз, в свое время распределявших путевки в страны соцлагеря — за активную общественную работу.

Привалова сама успела посетить многие страны. После окончания института она получила так называемый «свободный» диплом. Место в процветающем совместном предприятии ей было уже припасено. Благодаря своей целеустремленности она смогла сделать успешную карьеру за рекордно короткий срок и вскоре возглавляла региональный филиал весьма известной фирмы.

Финансовые трудности были не неизвестны. Когда появилась идея открыть собственное дело, опыта и денег хватало, в бизнесе ей все было по плечу, она твердо стояла на ногах. Одно оставалось неизменным — ее личная жизнь. Личной жизни не было.

— Милочка, опаздывать нехорошо!

Меня встретил уверенный голос и стойкий аромат дорогого парфюма.

— Извините, Валерия Евгеньевна. Возникли непредвиденные обстоятельства. Дело в том, что…

— Дорогая моя, обстоятельства возникли у вас, так какое мне до них дело?

— Простите, но я…

— Вы — это вы, а я — это ваш платежеспособный клиент, — не унималась Привалова.

— Прошу прощения, давайте перейдем к делу?

С первых секунд общения было понятно, что госпожа Привалова привыкла командовать, и мнение остальных ее совершенно не интересует.

Я достала из портфеля прихваченные из офиса бумаги и принялась знакомить ее с домами, которые, на мой взгляд, могли бы ее заинтересовать. Привалова прервала меня в самом начале:

— Адом на Майской? Он ведь тоже продается?

— Ну, в общем-то, да…

Я замолчала, сбитая с толку такой осведомленностью клиентки. Дом действительно три дня назад был выставлен на продажу, но мне казалось, что респектабельная бизнес-леди вряд ли захотела бы жить в таком доме.

— Я бы хотела осмотреть дом прямо сейчас.

Надеюсь, это возможно?

— Конечно, только придется заехать в офис и взять ключи.

…Дом номер двадцать четыре на Майской улице, которым так заинтересовалась госпожа Привалова, действительно представлял собой строение в высшей степени незаурядное. История этого дома была интересной и заслуживала отдельного рассказа.

Когда-то этот район краевого центра был за чертой города. Это потом, во времена индустриализации, он разросся, — прихватив земли близлежащих станиц и хуторов. На месте нынешнего дома стояла большая усадьба середины девятнадцатого века. После революции здание было экспроприировано у семьи Игониных — очень зажиточного рода. Хозяева бесследно пропали, как пропадали на раннем этапе строительства социализма сотни тысяч других семей. В начале в усадьбе разместилась коммуна юных городских беспризорников, затем школа рабочей молодежи.

В войну здесь был госпиталь, а когда фашисты оккупировали город, они расселили в этом доме своих офицеров. Во время освобождения города усадьба серьезно пострадала, а после войны никак не находились деньги в городском бюджете на восстановление огромного, но отдаленного от центра здания. В период застоя из-за соседства со старым кладбищем дом снискал недобрую славу, хотя все вокруг уже было застроено частными домами. И только в перестроенные времена, когда первые кооператоры и бизнесмены решили увековечить свои финансовые достижения в построении уродливых имений, о доме вдруг снова вспомнили. Его попытался восстановить известный в городе «кожаный король», сколотивший свое состояние на пошиве курток и прочей галантереи, и чьи мастерские были разбросаны по всему городу. Он угробил уйму денег на реконструкцию некогда красивого здания, но довести начатое до конца не успел: на самом взлете его сразила пуля конкурента. Дом стоял незаконченным еще несколько лет, пока родственники убитого не решили продать этот «долгострой».

Новый хозяин появился три года назад. Одним махом он снес старое здание, оставив только фундамент; который готов был простоять еще несколько сотен лет. В считанные дни на участок были завезены горы кирпича, и началось строительство. Посмотреть на растущий «замок» приходили жители всех окрестных улиц. Пожилые люди устраивали ежевечерние моционы до «замка» и обратно. Кто-то даже поставил лавочки напротив для удобства наблюдения, но их быстро убрал" строители.

Владелец дома на участке практически не появлялся либо приезжал тогда, когда никто из соседей не смог бы его увидеть, поэтому постепенно обрастал чертами какого-то мифического существа. Одни говорили, что хозяин — известный в городе солидный пожилой человек с большим весом в обществе. Другие, с невесть откуда взявшейся уверенностью утверждали, что это одним из «братков» — молодой, дерзкий, красивый. Третьи уверяли, что это вообще бывшая жена одного из столичных олигархов, получившая дом в качестве откупных и высланная с глаз долой на юг страны. Жизнь некоторых соседей приобрела новый смысла особенно повезло тем, кто жил поближе к «замку» — они пользовались явными преимуществами в наблюдениях. Ближе всех жил тихий алкоголик Михась, но он настолько редко бывал в состоянии ремиссии, что его рассказы о том, кто владелец дома, нужно было воспринимать с учетом галлюцинаций белой горячки.

На самом деле хозяином нового дома был невысокий пожилой мужчина в строительном комбинезоне, которого все соседи принимали за прораба. Едва общественность начала привыкать к обнаруженному владельцу особняка, как он вновь сумел всех удивить и заинтриговать — взял, да и, пропал! Милиция опрашивала соседей на предмет чего-либо подозрительного, замеченного в районе «замка». Свидетели затруднялись с ответами, так как подозрительным им казалось все, что было связано с этим домом и его хозяином. Но каждый искренне старался помочь, что еще больше запутывало следствие. Поиски ни к чему не привели, дело закрыли, и, спустя год, единственная наследница пропавшего — внучатая племянница из Прибалтики, через доверительного управляющего решила продать дом.

Я припарковалась возле высокого забора и вышла из машины. «Мерседес» Приваловой остановился чуть поодаль. Осмотр дома и участка не занял у нас много времени. Клиентка не обращала внимания на архитектурные особенности и планировку особняка. Лично я, будь у меня столько денег, не испытывала бы ни малейшего желания жить здесь. Привалова велела подготовить документы, необходимые для оформления сделки, и умчалась, заявив, что время — деньги, а у нее еще масса дел. Я решила зайти к подруге, которая по совпадению жила тут же, напротив.

2

Моя близкая подруга Клавдия Арефьева была довольно неплохим психологом, ее консультации и патронаж пользовались спросом. Я порой не до конца понимала, каким образом она помогает людям решать их личные проблемы, учитывая тот факт, что личная жизнь самой Клавы представляла собой клубок неразрешимых противоречий.

Но для психолога это, наверное, не главное.

Первый раз Клава вышла замуж еще на первом курсе филфака за Геннадия Лукьянова. Он был известный в университете спортсмен и ловелас и уже несколько лет числился на четвертом курсе того же факультета. Влюбленность старательной отличницы-первокурсницы поначалу забавляла Генку, но затем он оценил преимущества дружбы с таким ответственным человеком, совершенно нетребовательным к другим. Тем более что человек этот был достаточно хорошенькой хрупкой девчушкой с доверчивыми карими глазами. Родители Клавы, простые станичники, приняли в штыки идею дочери выскочить замуж, едва покинув школьную парту. Они пытались объяснить, что ее чувства — это всего лишь блажь, и таких женихов у нее еще будет навалом.

Но Клава чахла от родительского непонимания и оживала лишь при появлении плечистого и громко гоготавшего Генки. Сыграли свадьбу в зимние каникулы, весьма поспешно. Через восемь месяцев после бракосочетания появился крепенький доношенный Филипп. Родители-студенты не стали брать «академ»: Клава — в виду своего трепетного отношения к учебе, а Геннадий из-за безразличия к семейной жизни и ребенку. Она буквально разрывалась между домом и университетом, а ее красивый муж продолжал пропадать в ресторанах и на дискотеках. Она плакала, но вскоре переставала обижаться, и все начиналось сначала.

Только через три года, когда вечно сопливый Филипп уже посещал детский сад, а она, переведясь на заочное, устроилась работать в школу, Клава узнала от местного участкового, что ее мужа забирает милиция за пьяный дебош, карточные игры и мошенничество в отношении одиноких обеспеченных дам. Первое время Клава еще носила передачки в СИЗО и оплачивала адвокатов из своего скудного учительского бюджета, но когда толпой потянулись брошенные и якобы беременные от Лукьянова женщины, которые обращались к ней, как к сестре Геннадия, и ласково сюсюкали сего трехлетним «племянником», терпение Клавы лопнуло. Она прозрела в один миг и сумела посмотреть на всю свою семейную жизнь со стороны. Ее родители были правы. Как только ему дали срок, она подала на развод и переехала в новый район города, поменяв комнату в одной малосемейке на другую.

Второй брак Клавы был удачным. Самым большим преимуществом этого замужества было наличие необыкновенно доброй и самоотверженной свекрови. К моменту знакомства с Клавой Вероника Павловна Арефьева была врачом на пенсии. Очень рано овдовев, она смогла воспитать единственного сына Виктора интеллигентным и в то же время приспособленным к жизни человеком. Окончив с отличием отделение психиатрии медицинского института, он очень долго не женился. Объяснялось это не тем, что его мать не устраивали кандидатки в невестки, напротив, Вероника Павловна мечтала о том дне, когда ее Виктор обзаведется супругой и наследниками. Но сам Арефьев считал, что к созданию семьи нужно тщательно подготовиться. Была куплена кооперативная квартира в зеленом микрорайоне города, машина «Волга» и несколько дорогих костюмов. Впервые он увидел Клавдию в книжном магазине, она покупала там что-то для сынишки. У сорокалетнего Арефьева эта незнакомая молодая женщина вызвала чувства удивительной симпатии и теплоты. Но он не был сторонником уличных знакомств и не верил в любовь с первого взгляда, поэтому прошел мимо, а к вечеру благополучно забыл о незнакомке. Каково же было его изумление, когда через неделю он увидел ее распивающей кофе в ординаторской своего отделения Она пришла навестить свою подругу. Виктор Васильевич приосанился и решил начать ухаживания. Не остановило его и наличие сына у женщины, которой он так неожиданно увлекся.

Поженились они через год, Арефьев усыновил Филиппа, а еще через пять месяцев Клавдия порадовала мужа известием, что скоро он станет отцом. Вероника Павловна была на седьмом небе от счастья. Невестка понравилась ей с самого начала, а уж перспектива наконец-то в шестьдесят лет стать бабушкой и вовсе превратила ее в настоящую подругу и наперсницу Клавы. Анастасия родилась слабенькой, и свекровь целыми днями носилась то за козьим молоком, то за массажисткой, то за продуктами Виктор семью любил, но он был слишком занят на работе" и поэтому женщины не хотели обременять его еще и домашними хлопотами Клава оставила работу и полностью посвятила себя детям и мужу. Когда Настеньке было пять лет, Арефьевы купили небольшой домик в частном секторе города себе «на старость», надеясь потом кое-что в нем переделать и создать там необходимые удобства. Но их совместная старость, видимо, не входила в планы того, кто вершит судьбы людей. В сорок восемь лет Виктор Арефьев полюбил другую женщину, двадцатилетнюю практикантку, и ушел из семьи. Для успевшей привыкнуть к стабильности Клавы это был настоящий удар. Вероника Павловна переживала вместе с невесткой и наотрез отказывалась понимать сына. Он пытался разговаривать с женой как врач и как психолог, рассуждая о разности полов, о необходимых ему в его возрасте свежих ощущениях и т, д.

Как ни странно, Клава смогла понять его чувства. Именно тогда она решила, что психология — это удивительная наука, которая поможет ей до конца простить Виктора и пережить случившееся. Она с детьми переехала в дом, который при разделе имущества достался им, и пошла учиться на психолога Свекровь посвящала все свободное время внукам, Клаве, ее учебе, а затем работе. Виктор исправно помогал материально, но навещал их крайне редко. Молодая жена, ее кандидатская и его докторская занимали все его время. Он был совершенно спокоен за свою мать, благополучно порученную заботам бывшей жены Правда, Вероника Павловна не нуждалась в чьей-либо опеке, а Клава никогда не чувствовала той разницы в тридцать шесть лет, что была между ними.

Увлечение психологией очень изменило Клавдию — зерно упало в благодатную почву. И без того терпеливая, она и вовсе стала философски относиться к любым человеческим слабостям и недостаткам Но самое главное — она научилась прощать себя. Клава и раньше не отличалась собранностью, а теперь она воспринимала подобное качество абсолютно спокойно. «Не мы живем для вещей, а вещи — для нас» — было ее девизом в быту. Она не испытывала угрызений совести, когда, зачитавшись интересной книгой, вдруг вспоминала о немытой посуде или неубранных комнатах. Она сделает все это потом, когда у нее появится желание заняться домашними делами. Нужно жить, находясь в постоянной гармонии со своим внутренним "я" — так считала Клавдия Арефьева. Изменилось отношение и к воспитанию детей. Осознав недостатки излишней опеки, она предоставила своим чадам возможность развиваться самодостаточными творческими личностями. Сейчас, когда Филиппу было восемнадцать лет, а Насте четырнадцать, Клава стала свидетелем незаурядной самостоятельности своих детей, которых не испортила даже самоотверженная любовь бабушки. Большую часть времени они пребывали в автономном режиме, иногда в течение всего дня даже не пересекаясь с матерью. Клава же за восемь лет своей практики, не без помощи Вероники Павловны, обросла клиентурой и была очень занята работой. В ее деятельности было одно неоспоримое преимущество: она могла сама планировать свой рабочий день.

— Слышь, мам! Сижу я в туалете, поднимаю голову, а там — звезды!

— Это твоя учеба весь день перед компьютером! Комета Галея там не пролетала?

— Да ты что, не веришь мне? Я тебе говорю: звезды!!!

— Звезды, Филя, бывают на небе, а не на потолке туалета.

С этими словами и рассуждениями о том, что всякий раз, когда у нее находится время для интеллектуального самосовершенствования, ее безбашенные детки обязательно придумают поводке отвлечь, Клава двинулась к туалету. Крыша наверху этого культурного сооружения действительно отсутствовала. Вернее, она лежала на земле в некотором отдалении, как купол поверженного в сорок пятом Рейхстага.

— ?!

— Ну, что я говорил? Комета Галея, комета Галея, — возник рядом Филипп.

— И что теперь? Кто ее снял?

— Водяной вылез из дырки, встал во весь рост, и она сама отлетела, — не унимался сынок.