Меня не удивили тоска и безутешность, звучавшие в словах "к ним". С первых же минут нашей беседы я убедился, с каким ужасом мадам Фанни воспринимает настойчивый интерес, проявляемый к ее девятнадцатилетней дочери роттердамскими молодыми бнайбритовцами.
      - Я понимаю, еврейской девушке из небогатой семьи сейчас трудно у нас, в Нидерландах, отвертеться от сионистов, тут уж мы с мужем ничего не можем поделать. Но почему моей дочерью заинтересовался именно "Бнай-Брит"? Зачем ей иметь дело не с обычными сионистами, а с какими-то масонами, которые вроде бы и сионистами себя не называют? Все их приказы молодежь должна беспрекословно выполнять. У них тайна на тайне и строгость на строгости. Я вчера умоляла Тильду: "Доченька, не ходи на их собрание!" Но она горько вздохнула: "Ах, мама, кто у них был хоть один раз, уже обязан ходить все время!" Знающие люди меня уже "обрадовали", что Тильде придется еще какую-то клятву им давать. Вот напасть!..
      Мадам Фанни, сама того не подозревая, охарактеризовала "Бнай-Брит", в общем-то, верно. Прокламирующим свою "национальную и религиозную внепартийность" бнайбритовцам не очень-то по нутру, когда о них судят не по словам, а по делам и вполне закономерно называют сионистами. Мало того, своими ультраэкспансионистскими взглядами на права палестинского народа и ярой ненавистью к социалистическим странам они, пожалуй, превосходят сионистов иных мастей и оттенков. И затем, действительно считая себя еврейской масонской организацией, "Бнай-Брит" пронизал свою деятельность и систему взаимоотношений между своими членами набором мистических масонских ритуалов.
      В Бельгии и Голландии мне бросились в глаза боязливость и трепет, с какими относятся не жалующие сионистов евреи к малейшему упоминанию о "Бнай-Брите". В Брюсселе от дамского портного, отца двух дочерей и сына, я услышал:
      - Я строго наказал детям: обходите "Бнай-Брит" за километр. Не удивляйтесь, господин писатель. Если бнайбритовец говорит тебе "доброе утро", то в часы, когда полагается услышать "добрый вечер", жди от него чего-нибудь очень недоброго. Ох и мастера они подстраивать ловушки! А если попадешься в их сети, уже не выберешься - они пользуются и сионистскими и масонскими уловками.
      Вернемся, однако, в Роттердам, к тревогам мадам Фанни.
      - Боже праведный, - воскликнула она, - неужели же моя дочь не сможет как-нибудь распутаться с этими неведомо чьими "сыновьями"! Она шутит, храбрится, но в душе, я вижу, тревожится и переживает. Каково ей разносить по квартирам листовки с протестом против международного совещания, которое называется не то конференцией, не то конгрессом сторонников мира...
      - А зачем вчера ходила ваша дочь к бнайбритовцам? - прервал я возникшую паузу.
      - На очередное собеседование. Причем вчера она пришла оттуда прибитая какая-то, раздавленная...
      - Почему?
      - Мужу с трудом удалось вытянуть из Тильды: на собеседовании бнайбритовцев шел разговор о Болгарии, о том, что болгары как всегда были антисемитами, так и остались ими... Не верите, что сионисты решились такое сказать? Мой муж тоже сначала не хотел верить: он ведь сразу после войны слышал и несколько раз читал, как Болгария спасла евреев, которых гитлеровцы собирались вывезти в лагеря смерти и бросить в газовые печи. У мужа даже сохранилась старая французская газета, где пишут, как в болгарской столице Софии сумели спасти двадцать три тысячи евреев от депортации в лагеря...
      - Это сделали прогрессивные силы Болгарии под руководством действовавшей в подполье коммунистической партии. Скажите вашей дочери, что отец ей говорит правду.
      - Не совсем, оказывается, правду. Тильде вчера на собеседовании показали книгу, где черным по белому напечатано, что евреев в Болгарии спас не народ, а царь Борис и его правительство. Сам Гитлер его очень, знаете, уважали не мог ему отказать. А болгарский народ и тогда преследовал евреев, а теперь еще хуже к ним относится. На следующем собеседовании - Тильде уже объявили - пойдет разговор об угнетении евреев в сегодняшней Болгарии.
      Каково было слышать все это мне, незадолго до того посетившему братскую Болгарию для детального изучения славной истории героического подвига болгарских коммунистов, сумевших в тяжелых условиях подполья поднять трудовой люд и интеллигенцию страны на борьбу за то, чтобы воспрепятствовать истреблению евреев на занятой гитлеровцами болгарской земле, а затем предотвратить их вывоз в лагеря смерти.
      Я познакомился с постоянно действующей в Софии выставкой "Спасение болгарских евреев. 1941-1944". Беседовал со многими общественными деятелями, писателями, рабочими, учеными еврейского происхождения. Узнал, что в мрачные годы союза монархической Болгарии с гитлеризмом многим евреям спасли жизнь болгарские трудящиеся, откликнувшиеся на призыв коммунистов. Записал немало рассказов бывших партизан и коммунистов-подпольщиков про то, как коммунистическая партия сумела в ту тяжкую пору сплотить болгарский народ против продавшихся немецкому фашизму монархистов. Услышал об особенно большой роли, которую сыграл в этих благородных делах выдающийся деятель Болгарской коммунистической партии и международного коммунистического движения Тодор Живков, возглавлявший в годы подполья партийную организацию Ючбунарского района Софии, густо заселенного еврейской беднотой. Воочию видел, как ныне в Народной Республике Болгарии граждане еврейского происхождения рука об руку со всем народом строят социализм в свободной стране, где нет и не может быть столь желанного сионистам "еврейского вопроса".
      Так, может быть, перепуганная мадам Фанни из Роттердама что-то напутала, может быть, ее дочь чего-то не поняла?
      Нет, растерянная женщина верно изложила суть собеседования, на которое молодые роттердамские сионисты затащили ее Тильду. Это действительно было первое занятие организованного "молодежной организацией "Бнай-Брит" семинара "О перманентном антисемитизме в странах восточноевропейского блока". Первые два собеседования по плану посвящались Болгарии, последующие три - Чехословакии.
      Стало быть, в течение трех вечеров Тильде и еще десяткам молодых людей вдалбливали в голову клеветнические измышления и о "перманентном антисемитизме чехословаков".
      Спешу извлечь из своего архива письмо бывшего израильского подданного Якова Цанцера. Подробно описывая свою жизнь начиная с тринадцатилетнего возраста, когда его заточили вместе с родителями в фашистское гетто, Цанцер писал мне в феврале 1976 года:
      "После того как меня вывезли из гетто на подводе под грязными мешками, я мог еще не раз попасться в руки фашистов. Но спас меня в деревне Любавино Иозеф Кунашек, по национальности словак. Он и его жена знали, что за укрытие еврея их могут расстрелять оккупанты. Они рисковали жизнью двух своих маленьких детей. Но укрыли меня. И вылечили, поставили на ноги... А потом, когда я старался уйти подальше от лагерей, меня в чешской колонии укрыл чех Зайчек. У него в конюшне среди соломы я встретил двух своих братьев - Ефима и Тулю, которых уже считал погибшими. Семья Зайчек спасла нас. Но начались усиленные облавы, и мы вынуждены были уйти от добрых людей. Уже после войны я узнал, что фашисты все-таки нашли место, где семья Зайчек укрывала евреев. Зайчека и его жену расстреляли. Чешские крестьяне погибли за то, что спасли жизнь мне, еврейскому мальчику. Я об этом буду помнить всю жизнь. Но в Израиле, когда я об этом рассказывал, на меня косились: как я смею прославлять "антисемитов"..."
      Как бы мне хотелось, чтобы правдивые строки Якова Цанцера прочитала Тильда! Возможно, это заставит девушку переоценить гнусные выдумки, какими ее пичкали на семинарах бнайбритовцев.
      Ни для кого не секрет, что клевета на социалистический строй занимает заметное место в пропагандистской трескотне сионистов, что они злопыхательски шумят о "еврейском вопросе" в странах социализма. Но о специальном молодежном семинаре на эту тему я услышал в Роттердаме, признаться, впервые.
      Почему же вдруг организовали там такой семинар, да еще в порядке особой срочности? Что там произошло? Почему виднейшие сионистские функционеры Нидерландов приняли личное участие в организации и проведении этого, с позволения сказать, семинара?
      Их, оказывается, встревожило стремление некоторых молодых роттердамцев еврейской национальности узнать правду о жизни евреев в социалистических странах.
      Особенное беспокойство вызвал такой случай. Из туристской поездки в Советский Союз возвратились молодожены - студент и студентка. Они встречались с советскими студентами, в том числе и евреями, и без прикрас рассказывали об этих встречах своим сокурсникам. Возникла мысль собраться вечерком в студенческом кафе и послушать более подробный рассказ друзей, побывавших в Советском Союзе. К ужасу сионистских руководителей, среди нескольких десятков пришедших в кафе молодых людей оказалось семеро членов "Еврейского молодежного движения Бней Акиба". Эту подозрительную семерку немедленно обвинили в идеологическом отступлении перед антисемитами, в распространении ложной информации о жизни советских евреев.
      А тут еще приехал на гастроли Варшавский еврейский театр. Его спектакли вызвали интерес у молодежи. В то же самое время злонамеренный беженец из Израиля показал молодым официантам еврейского ресторана несколько номеров московского журнала на идиш "Советиш Геймланд". И наконец, кто-то кому-то сказал, что какая-то девушка получила от кого-то "нехорошее" письмо из Венгрии.
      Все это вкупе заставило роттердамских сионистов всполошиться. Тут же последовали репрессивные меры. Беженца немедленно выдворили из Голландии. Молодые люди, особенно горячо восторгавшиеся спектаклями Варшавского театра, были взяты под строгое наблюдение. С теми, кто перелистывал журнал "Советиш Геймланд" (прочитать-то не могли - не знают языка", провели внушительную беседу. А всеобщей превентивной мерой, способной "искоренить заразу", стал семинар.
      Проведение семинара - далеко не единственный пример того, какое огромное место занимает клевета на социалистические страны в многообразном мрачном арсенале сионистских средств борьбы за еврейскую молодежь западных стран.
      Вспоминается разговор с Тинкой, дочерью амстердамского бухгалтера. Незадолго до того девушка решительно порвала с молодежным сионистским объединением "Бней Акиба" и уже не скрывала своих симпатий к Советской стране. Этим и объясняется, почему она шепотом, так, чтобы не слышали окружающие, смущенно спросила меня:
      - Наверно, скоро у вас, в Советской стране, пенсии по старости будут получать не только отставные офицеры, сотрудники государственной безопасности и партийные работники?
      Оказалось, Тинка слышала всяческие небылицы о советском пенсионном законодательстве в "Бней Акиба" на лекции "специалиста-советолога". Она, правда, тогда уже догадывалась, что брехливые советологи не брезгуют самыми беспардонными выдумками. Но лектор, рассказывавший об "ужасающих несправедливостях" в советской пенсионной системе, ссылался на какие-то декреты правительства и, роясь в бумажках, приводил номера и даты этих мифических декретов!
      А в Мехико в дни Олимпиады одного из советских корреспондентов, помню, спросил молодой парень, оказавшийся баскетболистом местного сионистского спортклуба "Маккаби":
      - Вашим знаменитым гимнасткам всего по шестнадцать-семнадцать лет. Когда же они вступили в Коммунистическую партию?
      У маккабиста были основания задать такой, мягко говоря, несуразный воспрос: ему внушили, что в состав советских олимпийских команд включаются только члены Коммунистической партии.
      Как видите, сионистские советологи рьяно служат антикоммунизму и, обрабатывая молодежь, напропалую стараются перещеголять друг друга в безудержной клевете на социалистические страны.
      Вернемся, читатель, в Роттердам. Если Тильда и поныне посещает там бнай-бритовские семинары, то ей вдалбливают уже не только клеветнические измышления о жизни социалистических стран. Сейчас на этих семинарах муссируются рассуждения о необходимости запасать оружие для еврейской "самообороны". От кого собираются обороняться голландские бнайбритовцы? На такой вопрос никто не может вразумительно ответить. Зато не приходится сомневаться, что слово "самооборона" представляет собой очередной камуфляж, на который, подчеркиваю снова, столь падки сионисты.
      С приходом в США к власти Рейгана сионисты стран Бенилюкса удесятерили клеветнические нападки на социалистические страны, а когда бегинская клика начала бойню в Ливане, утроили свои денежные взносы на... оборону Израиля.
      Однообразная антисоветчина "разнообразных вечеров"
      Я поймал на себе его пристальный взгляд. Собственно, впился он глазами не в меня, а в цветастые обложки двух номеров "Огонька". Я невольно улыбнулся. И рослый парень, тоже ожидавший автобус на лондонской улице Мили-роуд, обратился ко мне по-русски.
      Он, оказывается, давно не читал "Огонька" и вообще ни одного советского журнала. Не мог бы я ему подарить хоть один номер? Но я, к сожалению, должен был вернуть "Огоньки" одному из наших лондонских корреспондентов. И Роман поспешил тут же, на остановке, хотя бы полистать журналы.
      Мне бросилось в глаза, что в обоих номерах парня прежде всего заинтересовали стихи. Почему?
      - Пошел уже одиннадцатый год с того дня, - объяснил он, - как я пришел со своими наивными стихами в литературный кружок Дома пионеров. Тогда мне было одиннадцать лет. Теперь я понимаю, если бы родители вскоре не увезли меня в Израиль, поэта из меня все равно не вышло бы. Но русская поэзия необходима мне как хлеб. Она стала мне родной еще раньше, чем я пошел в школу. И уже на всю жизнь! Когда мы улетали в Израиль, тайком от матери я спрятал среди учебников небольшую книжку стихов Павла Антокольского. Вы знакомы с ним?
      Узнав, что у меня есть книги Павла Григорьевича с дружескими автографами, Роман окончательно сбросил с себя путы скованности и, не обращая внимания на окружающих, тут же, на лондонской улице, внятно произнес строки Антокольского:
      Как это ни печально, я не знаю
      Ни прадеда, ни деда своего.
      Меж нами связь нарушена сквозная,
      Само собой оборвалось родство.
      Зато и внук, и правнук, и праправнук
      Растут во мне, пока я сам расту.
      И юностью своей по праву равных
      Со мною делятся начистоту.
      Внутри меня шумят листвой весенней,
      И этот смутный, слитный шум лесной
      Сулит мне гибель и сулит спасенье
      И воскресенье каждою весной...
      - Говорят, в настоящих стихах каждый читатель видит что-то свое. Вот для меня в этих строках - вера поэта в молодежь, в будущие поколения, - сказал Роман. - И еще ответственность за внука, за правнука и праправнука... Нельзя себе представить современную поэзию без Антокольского, правда? - И, не дожидаясь моего ответа, парень возбужденно продолжал: - Я ведь читал, что Ярослав Смеляков - он и Эдуардас Межелайтис мои любимые поэты! - шутливо написал Антокольскому: "Здравствуй, Павел Григорьевич, древнерусский еврей!" Это не только шутка, правда? Мне кажется, что такими строчками талантливый ученик признает заслуги талантливого учителя в развитии русской поэзии, правда?
      Автобус запаздывал, погода была не по-осеннему пригожа, и мы решили пойти пешком. Парень вызвался проводить меня до советского посольства.
      Попал Роман в Израиль шестнадцатилетним пареньком. Прояви он решительность, честно признает Роман, мог бы и не поехать. Но побоялся разлучиться с больным отцом, целиком подчинившимся матери. Она же словно потеряла рассудок, так жадно внимала советам доброхотов, расписывавших райское житье в Израиле. А самый рьяный советчик, ссылаясь на профессоров-медиков, сумел убедить ее, что тамошний климат полезен отцу Романа больше, нежели вместе взятые Крым и Кавказ. Кстати, тот тип, искалечивший жизнь нескольким семьям, сам так и не решился уехать в Израиль. В последний момент прибежал в ОВИР и слезно отказался от выездной визы. А знакомым смиренно объяснил: "Не везет же мне! Чудодейственный израильский климат, утверждают врачи, мне противопоказан".
      Когда Роман рассказывал мне об этом наглеце, орудовавшем, кстати, методом очень многих подпольных пропагандистов сионизма в социалистических странах, я ощутил, с какой силой парень способен ненавидеть.
      В Израиле отцу Романа, квалифицированному инженеру и способному рационализатору, предложили изнурительную физическую работу. Из-за болезни он еле волочил ноги и, естественно, пойти на такую работу не мог. Его причислили к "злостным" безработным - таким, кто не имеет права на самое жалкое пособие. Кормилицей семьи стала мать. Ей, имеющей высшее экономическое образование, удалось устроиться приказчицей в супермаркете богатого, как его прозвали бывшие советские граждане, жадюги бакалейщика.
      Роману пришлось отказаться от мысли о продолжении учебы. Устроиться на работу было тоже очень трудно. Но выручила спортивная закалка: крепко скроенного мускулистого паренька взяли в докеры, правда, на неполную зарплату. Затем Роману пришлось перейти грузчиком в магазин, где работала мать. Работа была нерегулярной. К услугам "комсодрольца", как оскорбительно назвал парня хозяин, обращались в крайних случаях, когда жадюгу бакалейщика очень уж припирало.
      Слушая Романа, я все больше убеждался, что решение бежать из сионистского стана созрело в нем все же не под влиянием материальных лишений, отсутствия постоянной работы и бытовой неустроенности. Его подкосило другое: он стал ощущать себя человеком, упавшим в бездну бескультурья, где неразрешимой проблемой окружавшие его люди считали покупку книги ("Нужно быть по крайней мере Ротшильдом, чтобы позволить себе тратить деньги на какие-то никому не нужные романы или стишки!") и хороший концерт ("Приедет к нам из Тель-Авива на будущий год симфонический оркестр, может быть, выберемся на него, а пока хватит с нас радио!"). И наконец, искренняя дружеская беседа тоже стала недоступной. Даже близкие, казалось бы, друзья скрывали от Романа истинный размер своей зарплаты ("Как бы я, не дай бог, не попросил у них взаймы!"). Если они узнавали, что у них на работе есть вакансия, то скрывали это от Романа ("Спокойнее работать там, где рядом поменьше добрых знакомых - сегодня он тебе приятель, завтра донесет на тебя!").
      На мрачную обстановку бескультурья жаловалась Роману и попавшая в Израиль на год раньше Рита, не успевшая закончить в Черновцах школу. С трудом она уговорила не очень-то хорошо зарабатывающего отца дать ей деньги на абонемент в единственной библиотеке города. А потом оказалось, что библиотеку закрыли на три месяца - не было средств, чтобы платить женщине, заменившей ушедшую в предродовой отпуск библиотекаршу. Угнетала Риту отчужденность и взаимная подозрительность подруг. "Мы задохнемся, - твердила она Роману, - либо сами превратимся в черных эгоистов, которым нет никакого дела до других, которых никто и ничто не интересует".
      Однажды Рита привела Романа на квартиру подруги, где должна была состояться вечеринка вскладчину. На проигрыватель кто-то поставил истертую пластинку с песней Михаила Васильевича Исаковского и Матвея Исааковича Блантера "Летят перелетные птицы". И когда хорошо знакомый певец запел "А я остаются с тобою, родная моя сторона, - не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна", Рита зарыдала. Заплакали и другие девушки, покинувшие Советскую страну. Кто-то поспешил сообщить об этом городским заправилам сионистской молодежной организации. Началось форменное следствие. Хозяйка квартиры, где состоялась "крамольная" вечеринка, чуть было не лишилась из-за этого работы.
      Роман старался не пропускать ни одного из так называемых "разнообразных вечеров", устраиваемых специально для новоприбывшей в страну молодежи. Между полустриптизным номером и разухабистым танцем иногда выступали посредственные актеры-иммигранты с чтением русских стихов. Программы, правда, строились довольно странно: отрывки из стихов Эдуарда Багрицкого, Михаила Светлова, Маргариты Алигер, Бориса Слуцкого, Роберта Рождественского, Леонида Мартынова, Константина Ваншенкина перемежались антисоветскими стихами никому не ведомых авторов. Строки из "Думы про Опанаса" Багрицкого или "Стихов о ребе" Светлова так ловко перетасовывали с чужими виршами, что "мозаика" в целом звучала, как произведение о бесправии евреев в Советской стране.
      На одном из таких "разнообразных" вечеров Роман познакомился с девушкой из Литвы, ее тоже звали Ритой. Семья девушки числилась среди немногих "вполне благополучных". Израильские родственники матери оказались людьми весьма состоятельными и, главное, не очень черствыми. Они "при свидетелях" обещали девушке оплачивать комнатку и учебу в Хайфе до самого окончания университета. Привалило редкое счастье!
      Но через два месяца Рита оставила университет.
      - Я безнадежно больна, - объяснила она парню в первые же часы знакомства. - Нет, нет, у меня не рак и не туберкулез. Меня гложет страшная тоска. Болезненная. Видно, неизлечимая.
      На следующий "разнообразный" вечер Рита и Роман пришли вместе.
      - Рита сразу же разволновалась, - рассказал мне он. Оказывается, чтица, назвавшаяся мастером художественного чтения, нагло фальсифицировала стихи Павла Когана, автора знаменитой "Бригантины". Вопреки смыслу и ритму чтица выбросила строки: "Я - патриот, я воздух русский, я землю русскую люблю". Рита громко крикнула: "Вы расправляетесь со стихами Павла Когана!" Я ее поддержал. Поднялся шум. Устроители вечера вышвырнули нас из зала как "комсомольскую агентуру"...
      Как же все-таки полубезработный молодой грузчик попал в Англию, куда беженцев из Израиля категорически не пускают, да еще устроился на учебу?
      Его заарканили лондонские сионисты
      - Умер отец, и бакалейщик взял в жены мою мать, заплатив все ее долги, - продолжал Роман. - Отношения с отчимом у нас установились жуткие, я стал для него бельмом на глазу. Особенно его раздражали мои воспоминания о Родине. А когда он слышал, что я разговариваю с матерью только по-русски, приходил в бешенство. Но затем он стал сдерживать себя и только поглядывал на меня со злой улыбкой: приближался срок моего призыва в армию, а уж там, был он уверен, меня быстро приберут к рукам. В израильских казармах не терпят "враждебных" настроений, там строго взыскивают даже за хмурый взгляд, брошенный на сионистский плакат... Хотя отчим поселил меня отдельно от себя и матери, взрыв все равно произошел. Разговаривая с матерью, он опять позволил себе назвать меня "комсодрольцем". Вбежав из соседней комнаты, я запустил в него стулом... И тогда ради собственного спокойствия жадюга бакалейщик предложил сделку: он дает мне деньги на дорогу, а я, не предупреждая мать, убираюсь из страны. Я согласился. В военном мисраде, то есть управлении, с него содрали крупную взятку, но с воинского учета меня все-таки сняли, якобы как уезжающего на длительный срок в Америку по приглашению несуществующих родственников... Мне удалось покинуть Израиль, да еще с кое-какими деньжатами в кармане. Сотни молодых переселенцев - их там называют "олим", - мечтающих вырваться из тьмы сионистского государства, могли бы с полным правом назвать меня счастливчиком. Больше года скитался я по разным странам. Был моряком, уличным разносчиком, расклейщиком афиш. Все время не покидала меня мысль, как бы вернуться в Советский Союз...
      Роман замолк. Притворился заинтересованным чем-то в первой бросившейся в глаза витрине. Затем, подавив волнение, продолжал:
      - Вы, конечно, спросите, каким же образом я засел в Лондоне? Думаете, здесь нашел наконец вторую родину? О нет! Теперь, с опозданием, я понял: родина может быть только одна-единственная. И прелести буржуазного строя ощущаешь в Лондоне так же, как и в Марселе и в Гамбурге. Но случилось так, что в Лондоне меня, измученного скитаниями и полуголодным существованием, приметила и, прямо скажу, пригрела молодежная сионистская организация. И я, к своему стыду, попался на удочку этой организации. Одной из наиболее богатых и влиятельных в Англии...
      Прерываю повествование парня, чтобы пояснить читателям: он точно назвал мне подобравшую его организацию. Но я сознательно не называю ее, как опускаю и некоторые другие документальные детали из рассказанного мне Романом, который, конечно, носит совсем другое имя.
      Читателям, надеюсь, понятно, что, не поступи я так, Романа могли бы в Лондоне ожидать, мягко выражаясь, крупные неприятности. Напоминаю, что, когда рассказывается правда о сионизме, такую предусмотрительность вынуждены проявлять не только советские литераторы, но и общественные организации буржуазных стран, например, наблюдательная комиссия Швейцарской лиги по правам человека. Публикуя свой доклад об увиденных на Западном берегу Иордана кровавых издевательствах сионистских властей над арабским населением, комиссия не случайно делает такую оговорку: "В нашем докладе практически не приводятся имена людей. Делается это ради безопасности наших собеседников".
      А вот еще более убедительный пример того, насколько боятся расплаты сионистов говорящие о них правду крупные политические деятели. Гамбургский журнал "Штерн" опубликовал изобилующую разительными фактами статью о "руке Израиля в Америке", то есть о всесильном сионистском лобби, влияющем и на Белый дом, и на конгресс США. Но обличивший лоббистов американский конгрессмен, "сенатор-республиканец восточного штата с влиятельным еврейским меньшинством, попросил корреспондентов журнала "Штерн" не называть его фамилию". И прямо объяснил причину: "Лобби и организации (имеются в виду сионистские. - Ц.С.) дают нам голоса избирателей и солидные пожертвования в избирательный фонд. Если я выступлю против них открыто, то я конченый человек".
      Если такое признание публикует американский сенатор, то что уж может поделать с сионистами стопроцентно зависящий от них бесправный Роман! Вот почему в этой книге я обязан многое опускать ради безопасности своих собеседников, встречавшихся со мной там, где сионисты имеют возможность жестоко отомстить человеку, разгласившему о них правду. Мало того, поделившемуся этой правдой с советским писателем.
      - Меня, - продолжал Роман, - парня без подданства, проживающего в стране на птичьих правах и... что тут скрывать, основательно опустившегося, сионисты материально поддержали и устроили на учебу. Тогда, к стыду своему, я не задумался, чем же это я так приглянулся неожиданным покровителям, хотя знал, что беженцев из Израиля не принято оставлять в Англии. Тогда после долгих и совсем не романтических скитаний по белу свету мне страшно хотелось учиться и встать на ноги, и я не подумал, как и чем мне придется расплачиваться с лондонскими сионистами. Правда, сразу понял: их подкупило то, что я молод. Убежден, прежде всего моя молодость. При мне они даже не пожелали разговаривать с пожилым и не очень здоровым беженцем из Израиля, бывшим румынским гражданином. "Поскорее возвращайтесь в Израиль, от нас вы не дождетесь ни цента, - безжалостно отрезали ему. - Торопитесь в Израиль, у вас такой вид, что через несколько месяцев вы и там не понадобитесь..." А спустя некоторое время мне намекнули: лондонских сионистов заинтересовало мое отличное, с их точки зрения, знание русской культуры, советского быта и особенно характерных черт той союзной республики, где я родился и учился до выезда родителей в Израиль. Когда я услышал намеки на характер платы за то, что меня ценили как нужный им "интеллектуальный товар", мне стало совсем не по себе. Надо добиться возвращения советского гражданства, твердо решил я. Но тут же допустил непростительный промах...
      Гримаса досады исказила лицо парня. Забыв, что на людной улице его могут услышать, он воскликнул:
      - Дурачок я, глупый щенок! Забыл, где живу! Забыл, кто меня окружает! И слегка приоткрыл душу одному из окружавших меня молчунов. Думал, он только туповат, а он оказался заправским негодяем. Сумел всякими охами и вздохами побудить меня к дальнейшей откровенности. А я растрогался и с пафосом выложил ему четыре строчки из поэмы Евгения Евтушенко "Просека". Знаете, как я их запомнил? Еще до приезда в Англию зашел в одно советское консульство узнать, как надо оформлять заявление о возвращении советского гражданства. Там, в приемной, лежал номер "Литературной газеты". И врезалось в память: "Когда я говорю "Россия", то не позволит мне душа задеть хоть чем-нибудь грузина, еврея или латыша". Молчун, ахая от восторга, попросил меня продиктовать ему эти строки, старательно записал их, а затем выдал меня, как говорится, с потрохами руководителям нашей сионистской организации... Когда меня вызвали на "беседу", я пытался возразить: "Вы же сами настаиваете, чтобы я изучал произведения советских авторов, не забывал русский язык, был в курсе новостей советской культуры!" Мне, разумеется, не поверили. Словом, со мной круто поговорили. И предупредили. И пригрозили. Они ведь заарканили меня...
      За оживленной беседой я не заметил, как мы с Ромой подошли почти к самому повороту на Палас-гарден, ведущему к зданию нашего посольства.
      Но парень вдруг встрепенулся, стал нервно оглядываться по сторонам и, сразу как-то осев, с нескрываемой тревогой сказал:
      - Дальше не пойду... Мне за последнее время в Лондоне так везет, что кто-нибудь из сионистов, как назло, застукает меня у советского посольства. Да еще с человеком из Москвы!
      Посмотрев на Романа, я удивился: передо мной стоял совсем другой человек - опустившийся, боязливый, постаревший, совсем не тот, кто несколько минут назад так оживленно беседовал со мной.
      Словно прочитав мои мысли. Роман стал сбивчиво оправдываться:
      - Не думайте, не такой уж я трус! Но поймите, совсем недавно в Лондон приезжал Моше Даян. После его визита здешние сионисты вдвойне подозрительны. А я проштрафившийся, мне надо быть особенно начеку...
      Торопливо пожав мне руку, Роман убежал.
      Плоды визита "ястреба из ястребов"
      А я, честно говоря, остался в недоумении: какая связь может быть между визитом израильского министра иностранных дел, "ястреба из ястребов", одного из идеологов и практиков сионистского терроризма, и судьбой одного из десятков тысяч несостоявшихся граждан Израиля?
      Оказалось, есть прямая связь! И о ней следует рассказать подробно.
      Моше Даян получил портфель министра иностранных дел в кабинете Менахема Бегина - самом реакционном из всех израильских правительств всего за несколько дней до своего визита в Лондон.