В латвийской столице Бреслав заведовал большим магазином хозяйственных товаров. Он не без гордости сказал об этом израильским чиновникам иммиграционного пункта в порту Лод. И услышал в ответ:
      - У нас вам ничем заведовать не придется. Ищите новую профессию.
      Новую профессию Бреслав приобрел довольно скоро: через каких-нибудь три недели стал грузчиком. Дине, не очень-то здоровой и хрупкой девушке, тоже пришлось вкусить прелести этой специальности. Она, правда, мечтала об учебе, но мечта оказалась несбыточной: право на бесплатное обучение в Израиле имеют только дети до 14 лет. Дина с горечью сказала отцу:
      - Помнишь, я предупреждала тебя об этом еще в Риге! А ты мне сердито ответил, что не надо быть дурой и верить газетной пропаганде.
      Дина в отчаянии решила поступить в ульпан - на краткосрочные курсы, где новоприбывших обучают языку иврит. Опять неудача. За несколько дней до того, как девушка обратилась в ульпан, туда пришло распоряжение из Тель-Авива: принимать на курсы только олим с высшим и в особых случаях со специальным средним образованием.
      Никому не было дела до бедствующей семьи Бреслав. Даже родственники забыли их, предварительно предупредив:
      - У нас не принято ходить в гости друг к другу. И еще запомните, что каждая семья должна надеяться только на себя. Даже если вы все трое сразу заболеете, никого вам разжалобить не удастся. Старайтесь откладывать хоть несколько монеток на черный день.
      Бреславы, впрочем, считали, что черные дни пришли к ним сразу же после приезда в Израиль. Но самым черным оказался тот, когда Эли Абрамович заметил, что его дочерью весьма заинтересовались местные сионисты.
      Неожиданно Дине предложили оставить черную работу и подумать о подготовке к какой-нибудь доходной профессии. Девушку настойчиво приглашали на всякого рода собрания и митинги.
      Бреслав спросил одного из новых знакомцев дочери:
      А мне можно пойти вместе с Диной на собрание?
      - Вас уже не перевоспитаешь, - со снисходительной откровенностью ответил ему молодой сионист. - Вы сами даже не замечаете, что насквозь пропитаны враждебными нам взглядами. А вашу дочь мы превратим в настоящую израэлитку.
      Методы превращения в настоящую израэлитку становились день от дня все более крутыми. Мать и отец с тревогой ощущали, как явственно отдаляется от них дочь, становится черствой и насмешливо безразличной к их сетованиям на тяжелую и непривычную жизнь. Это окончательно подтолкнуло Эли Абрамовича к решению немедленно оставить Израиль.
      К удивлению Бреслава, местные власти сравнительно благодушно отнеслись к такому решению. Что ж, если в его голубой книжечке появится штамп о погашении всех долгов, то Бреслав может убираться на все четыре стороны вместе со своей женой.
      - С женой? А дочь? - Единственная дочь!
      - У дочери другая дорога. Она останется в Израиле. Сначала отбудет воинскую повинность. Затем выйдет замуж. Родит детей. И ваши внуки будут настоящими сабрами. Понимаете, что это значит для них? Бреслав к тому времени уже не раз видел, как кичатся своей "первосортностью" сабры, родившиеся на территории Палестины. - Может быть, ваш внук когда-нибудь станет шофером администрации концерна, а внучка выйдет замуж за директора. Представляете себе, какую ветвь может дать дерево вашей семьи!
      Тут Бреслав понял, как был прав один из его соседей - польский еврей, непрестанно проклинавший родственников, которые вызвали его в Израиль. Он горько предупреждал Бреслава:
      - Им нужны не мы, а наши дети. И часто даже не дети, а наши внуки.
      Бреславам все-таки удалось покинуть Израиль вместе с дочерью. После коротких, но нелегких скитаний по разным странам и городам они попали в Вену. И там обратились в советское консульство с ходатайством разрешить им вернуться на Родину, преданную ими с такой легкостью.
      ...Ноля Ициксон, двадцатилетний бывший рижанин, считавший себя профессиональным гитаристом, приехал в Израиль несколько ранее Бреславов. И с первого же дня не брезговал никакими средствами, чтобы его не коснулись недоверие и настороженность, неизменно проявляемые израильскими властями ко всем олим из Советского Союза.
      Быстро разучил угодные сионистам песенки вроде той, которой, как говорят в Израиле, особенно восхищалась сама Голда Меир, "Весь мир против нас. Но все те, кто против нас, пусть сгорят в преисподней", говорится в этом "произведении искусства". Стал цитировать человеконенавистнические антиарабские призывы Моше Даяна. Придумывал всяческие небылицы о жизни советских евреев, ласкавшие слух не только сохнутовцев, но даже самих шинбетовцев.
      Играя при них жалкую роль сводника и осведомителя, Ициксон услужливо знакомил их с олим из прибалтийских советских республик. Правда, подобное рвение тогда еще мало отразилось на материальною благополучии пронырливого музыканта. Как выражается мать Дины Бреслав, Ноля всегда производил впечатление "обшарпанного и полинявшего".
      Он, собственно, и познакомил Дину с местными сионистскими активистами. А затем смиренно отошел в тень.
      И вдруг в один из сентябрьских дней небывало погожей венской осени Ноля Ициксон появился в жалком жилище Бреславов.
      То ли гонца специально принарядили для вояжа в Вену, то ли он получил наконец долгожданные тридцать сребреников за ревностное служение сионистским хозяевам, но Бреславы не сразу узнали в приехавшем к ним франте "обшарпанного и полинявшего" Нолю.
      - Я специально приехал за Диной, - огорошил он родителей девушки.
      - Разве вы ее жених?
      Ициксон не счел нужным отвечать на столь банальный вопрос. Он стал пространно доказывать родителям Дины, что она обязана вернуться на "землю предков". И многозначительно намекнул:
      - Если даже вам разрешат вернуться в Советский Союз, то Дину там ждут особенные неприятности.
      Этот провокационный довод не подействовал, однако, на Бреславов. И тогда Ицнксон стал разглагольствовать о своей страстной любви к Дине.
      - Но в Израиле вы в последние дни даже не стремились увидеть ее.
      - Я проверял свое чувство, - с дешевой патетикой ответил сионистский курьер.
      Мать спросила Дину:
      - Ты его любишь?
      Дочь, уйдя от прямого ответа и опустив глаза, грустно твердила одно:
      - Он прав, я вынуждена вернуться в Израиль. Вынуждена! Я не могу вернуться в Латвию.
      И зарыдала.
      Через полтора часа после того, как Ициксон с улыбкой победителя увез Дину в аэропорт, ее отец сказал мне:
      - Мы с женой по собственной вине потеряли Родину. Но у нас есть надежда вновь увидеть ее. Только что мы потеряли дочь. Как, по-вашему, есть у нас надежда когда-нибудь увидеть ее?
      Что мог ответить я отцу, чью дочь уволок сионистский агент, вторично увез в стан фанатиков и злобных врагов той земли, где она появилась на свет и впервые увидела мирное небо над своей головой.
      "ТЫ ОБЯЗАН НЕНАВИДЕТЬ АРАБОВ!"
      - Многое, очень многое не могут простить проживавшим ранее в СССР евреям сионисты да и вообще израильские старожилы - ватики и сабры.
      Так сказал мне известный австрийский публицист Ганс Волькер, о беседах с которым я уже упоминал.
      - Старожилы, скажем, откровенно возмущены налоговыми льготами, которые израильская администрация первое время предоставляет новоприбывшим, - продолжал Ганс Волькер. - Эти льготы весьма мизерны, но нельзя забывать, что по высокому размеру налогов Израиль прочно удерживает первое место в мире. Поэтому жители дорожат самыми крохотными льготами. Раздражает коренных израильтян и то, что бывшие советские граждане никак не могут привыкнуть к платной медицинской помощи. Ну и, естественно, не могут привыкнуть к тому, что надо платить врачу из собственного кармана.
      Или вот такая еще, чрезвычайно характерная особенность. Бывшим гражданам Советского Союза в диковинку, что работу им предоставляет не государство, а частные предприниматели, что частника приходится покорно просить, а иногда даже унижаться перед ним. Новоприбывшие всем своим существом протестуют против таких порядков, кажущихся им просто дикими. А старожилов возмущают такие, как им кажется, причудливые капризы людей, привыкших к советскому образу жизни.
      Крайне злит ватиков и сабров, - рассказал далее Волькер, - и чрезмерная, на их взгляд, "культурная жажда" приезжих из Советского Союза. Насмешливо выслушивая сетования на то, что мало библиотек, что билет в кинотеатр стоит неслыханно дорого, что негде послушать интересную лекцию, старожилы говорят об олим: они с жиру бесятся, эти избалованные Советской властью "аристократы"!
      Но знаете, что больше всего и прежде всего не могут простить бывшим советским гражданам сионисты? Попытаюсь сформулировать это кратко и точно, - говорит австрийский публицист. - Отсутствие у олим из Советского Союза ненависти к арабам. Поверьте, я пришел к этому выводу после долгих и внимательных наблюдений. Сионисты внушают новоприбывшему: "Ты обязан ненавидеть арабов!" А он искренно удивлен: "За что? Почему?.."
      "За что? Почему? Мне не за что их ненавидеть. И не мог я внушать такой ненависти и своим детям. Не мог!"
      Не раз довелось и мне слышать это от многих беженцев. И горе тем, кто в Израиле не сумел скрыть подобные настроения от сионистов.
      В переполненный автобус вошли несколько арабов. И двадцативосьмилетний Абрам Питилашвили поспешил уступить место сгорбленной, с трудом передвигавшейся "иноверке".
      Тут же на него накинулась группа молодых людей.
      - Вы недостойны называться израильтянином! - запальчиво крикнула ему девушка с портфелем, судя по всему, студентка. - Эти скоты нагло пользуются тем, что мы пока не всегда еще в состоянии перевозить их в отдельных автобусах!
      - Представляю, как вы воспитываете своих детей, - язвительно сказал Абраму Питилашвили спутник студентки.
      Такие же нападки и тоже в автобусе обрушились на бывшего одессита Семена Хуновича Полонского. В чем же выразилась его вина перед израильским обществом? Он велел своему десятилетнему сынишке уступить место беременной арабской женщине.
      Больше всего поразила Полонского злоба, прозвучавшая в замечании пожилого израильтянина:
      - Чтоб эту ведьму задавил автобус прежде, чем она успеет родить еще одного разбойника!
      "Ведьма", впрочем, не решилась сесть на предложенное ей место. И неудивительно: израильтяне приучили арабов видеть в неожиданных проявлениях вежливости только подвох, насмешку, издевательство.
      Всех новоприбывших в Израиле буквально с первых же часов убеждали (а по выражению Иды Левит, "инструктировали"): каждому встречному арабу надо показать свое презрение.
      Бывший артист Мособлконцерта Леонид Толчинский, устроившийся на временную работу в дешевом ночном кабаре, позволил себе в какой-то репризе сказать "евреи и арабы". Крамольника немедленно вышвырнули из кабаре.
      Даже семидесятилетний Арон Абрамович Куролапник был нещадно обруган владельцем бензоколонки за симпатии к арабам. А "симпатии" бывшего киевлянина выразились вот в чем: очищая от грязи заправлявшуюся горючим машину, он чересчур вежливо, как счел хозяин, объяснил проходившему мимо арабскому юноше, как выйти на шоссейную дорогу.
      Для воспитания ненависти к арабам используются и ульпаны. Как? Ведь там изучают только иврит. Но...
      - Учебные тексты так ловко подобраны, - поясняет инженер Злоцкий, - что, по существу, обучающиеся проходят в ульпане еще один предмет - антиарабизм. Даже самые малоуспевающие учащиеся выходят из ульпана с обширным запасом и безукоризненным произношением антиарабских ругательств на безукоризненном иврите.
      С особенным размахом ненависть к арабам прививают школьникам.
      Приведу только два коротких, но весьма красноречивых отрывка из учебника для старшеклассников, точнее, из главы, где дается исторический обзор израильско-арабских войн:
      "Народ Израиля - избранный среди народов по расе, воспитанию и климату, в котором он развивается".
      "Раса народа Израиля - самая чистая из рас, ибо создана путем отбора всего лучшего во всех поколениях".
      И затем следует вывод: арабов надо уничтожать!
      А в детских садах ребятишки под руководством воспитательниц хором поют такую песенку-считалочку:
      А ту-ту, ту-ту, ту-ту,
      Хааравим ямуту!
      Вот точный перевод второй строчки: "Пусть арабы умрут!"
      Согласитесь, читатель, не так уж сильно отличается эта песенка от тех, какие при нацистском режиме заставляли распевать германских школьников про евреев.
      Таня, дочка Клары Розенталь, как-то, возвратясь из школы, тут же начала зубрить стихотворение. Мать удивилась. К тому времени она уже знала, что израильские педагоги не очень-то жалуют поэзию. Какое же стихотворение учительница приказала Тане выучить назубок к следующему дню? Заглянув в учебник, мать ужаснулась:
      - Это был набор зарифмованных лозунгов, призывавших истреблять арабов. А вывод категорический и ясный: пока рядом с тобой живут арабы, ты не будешь знать спокойной жизни.
      В письмах из Израиля родным, живущим в Советском Союзе и других социалистических странах, самая запретная тема - это здешняя ненависть к арабам. Александру Шапошнику, ранее работавшему в Одессе рубщиком мяса, сохнутовец пригрозил:
      - Я знаю, ты много себе позволяешь в письмах. Запомни и скажи другим: за одну строчку о притеснениях арабов вы тут же узнаете, какая это прелесть - наручники! Будет лучше, если ты напишешь, как спокойно живется у нас арабам.
      Иногда новоприбывшие все-таки рискуют откровенно заговорить на эту зловещую тему с людьми, неспособными, по их мнению, на донос. Отважился на это и Марк Исаакович Перельштейн, приехавший из Узбекистана и получивший сравнительно приличную работу в дилонской транспортной конторе. Он спросил своего сослуживца, несказанно гордящегося перед олим тем, что родился на израильской земле:
      - Евреи столько выстрадали из-за разгула гитлеровского расизма. Неужели вы совсем потеряли совесть и смеете подходить к арабам с расистскими мерками?
      Сослуживец вопреки ожиданиям Перельштейна не вскипел, не стал пугать его разоблачением недостойных истинного израильтянина взглядов, а терпеливо, словно непонятливому школьнику, попытался растолковать ему:
      - Ты ошибаешься. Какие же мы расисты, если признаем даже черных! Ты же видишь вокруг себя сефардов - этих чернокожих евреев, похожих на скотов. Как они тупы, как недоразвиты! Видит бог, иногда просто не хватает сил сдержать себя и не заехать в морду тупоголовому сефарду, у которого столько же разума, сколько у буйвола! Но приходится быть терпеливыми, приходится скрепя сердце даже понемножку им помогать. Мы не ограничиваем для них въезд в наше государство. Потому, что они хотят быть полезными нам, хотят в меру своих жалких силенок помочь нам укреплять Израиль. И так как мы еще пока не Америка и у нас для самой поганой работы еще нет своих пуэрториканцев, мы стараемся приобщить сефардов к нашей стране. Благо они довольствуются малым. Иное дело арабы. Мы знаем только, что они наши исторические враги. Мы не верим, что в их среде могут вырасти прогрессивные люди... Я бы лучше умер, чем согласился пойти к арабскому врачу. Нам и арабам вместе на земле тесно. Либо мы, либо они.
      Сионистам, к счастью, не удалось привить всем жителям Израиля такие откровенно звериные взгляды. Тому же Перельштейну один пожилой ватик, бухгалтер по профессии, сын которого был ранен в шестидневной войне, с возмущением говорил:
      - Читаю о гитлеровских лагерях смерти, где истребляли евреев, и с ужасом убеждаюсь, что для живущих у нас арабов мы ненамного человечнее гитлеровцев. Разве поголовный расстрел стариков в арабской деревне Яллу чем-нибудь отличается от того, что творили гитлеровцы в еврейских кварталах Каунаса или Минска? Мой сын видел, как расправлялись наши солдаты с пленными арабами. Не пожелаю своему заклятому врагу, чтобы такое ему приснилось!
      Но подобные слова в Израиле произносят шепотом, с оглядкой по сторонам.
      Те из иммигрантов, кто готов любой ценой сделать в Израиле карьеру, сообразили, что антиарабизм - верная "козырная карта" на скользком пути к преуспеянию.
      Правда, не сразу, но сообразил это и "писатель" Григорий Свирский.
      Приехав в Израиль с самыми радужными и далеко идущими "творческими планами", сей неудавшийся литератор с ходу предложил издательствам чуть ли не полное собрание своих не принятых советскими издательствами сочинений. К огорчению Свирского, израильские издательства тоже сочли его "прозу" малохудожественной и недостойной типографского станка. Весьма ограниченный спрос и скудный гонорар встретили и новые, его произведения: скетчи, монологи и радиокомпозиции, где автор обрушивает свой гнев на советских евреев, не помышляющих об отъезде в Израиль. Дело в том, что еще до приезда Свирского страна была наводнена подобной литературой.
      Неудачи оказались даже на внешнем облике Свирского. Познакомившийся с ним врач из Минска Иосиф Григорьевич Бурштейн рассказывает:
      - Я увидел небритого, раздражительного человека. Одежда, в которой он приехал из Москвы, износилась, обтрепалась. Да и сам он производил впечатление какого-то потрепанного, обветшавшего. В кругах бывших советских граждан знали, что Свирский получил субсидию для работы над циклом рассказов о "мучениях" жителей Биробиджана. Каждая глава была оснащена эпиграфом из писаний клеветника Солженицына. Но рассказы, по мнению заказчиков, не удались, а субсидию Свирский к моменту нашей встречи уже успел проесть. Однако через несколько недель Свирского нельзя было узнать: он подтянулся, оживился. И, главное, уже не норовил выпить чашечку кофе за чужой счет и не стрелял сигареточки. Общие знакомые открыли мне причину такого сказочного превращения: Свирский целиком посвятил свое творчество глумлению над арабами. Даже сумел придумать "исторические" корни вековечной вражды арабских и славянских народов. И, конечно, сразу же стал желанным и признанным автором!
      Признанным, кстати, не только Израилем, но и антисоветчиками из других капиталистических стран. С первого дня новой войны на Ближнем Востоке радиостанция "Свобода" доверила Свирскому ответственные обязанности ее специального корреспондента в Иерусалиме. Поистине, всяк злак находит свое место, а бурьян - свой овраг. Опасаясь, видимо, потерять золотоносную жилу, Свирский своими небылицами о "зверствах" египетских и сирийских войск оставил далеко позади всех шовинистских израильских писак. Словом, военный пожар способствовал его обогащению.
      И все же антиарабские писания Свирского, хотя их печатали и передавали по радио даже на русском языке, мало влияли на советских олим.
      Об этом красноречиво говорит признание Семена Хуновича Полонского:
      - Как ни трудно живется в Вене, но какое счастье, что я не должен больше лицемерно внушать своему мальчику: сынок, ради своего отца постарайся, чтобы все думали, что ты в самом деле считаешь арабов не людьми, а зверями. А в Израиле я не мог смотреть своему сыну в глаза, но вынужден был так учить его... Вам это покажется невероятным, но ведь по одному неосторожному слову мальчика мне могли пришить обвинение в симпатии к арабам. А для израильского жителя это - самое тяжелое обвинение!
      От престарелого Арона Абрамовича Куролапника я услышал:
      - Я-то хорошо знаю, как гитлеровцы внушали немцам: если ты настоящий ариец, ты обязан ненавидеть евреев. Мог ли я, потерявший в гитлеровских гетто, немало родных, представить себе, что услышу из уст евреев такие же расистские наставления в отношении арабов! Меня и сейчас бросает в дрожь, когда я вспоминаю плакаты и песенки, газетные статьи и речи на митингах. Все сводилось к бесчеловечному приказу: "Ты обязан ненавидеть арабов!"
      ДЛИННЫЕ РУКИ "СОХНУТА"
      Даже на земле западноевропейских стран многие беженцы из Израиля все равно смертельно боятся, как они выражаются, длинных рук "Сохнута". Мне довелось читать в шведских и австрийских газетах, как терроризируют сохнутовцы в Риме бежавших из Израиля бывших граждан социалистических стран. Особенно беспощадно расправляются агенты "Сохнута" со многими из тех, чьи имена упоминает иностранная пресса, рассказывая о тяжкой и беспросветной жизни олим на "земле предков".
      Передо мной подавленный человек. Даже в комнате он пугливо озирается по сторонам, то и дело вздрагивает. Когда же направляется к двери, то заметно волочит левую ногу.
      Его зверски избили венские сохнутовцы. Он, видите ли, посмел рассказать корреспонденту шведской газеты "Квелльспостен", как сестра из Хайфы прислала ему в Советский Союз письмо, превозносившее в самых восторженных тонах тамошнюю жизнь. Когда же он прибыла Израиль, сестра поразилась: такого письма она брату не посылала. Даже официальный вызов от ее имени, мотивированный стремлением к "объединению" семьи, тоже оказался сфабрикованным.
      Отдадим должное шведскому журналисту: он предусмотрительно обозначил фамилию обманутого иммигранта и город, где живет его сестра, только начальными буквами. Однако венские сохнутовцы сумели обнаружить "клеветника" и расправились с ним. Особенно возмутило громил, как посмел он сказать шведскому журналисту, что даже религиозно настроенные люди не могут привыкнуть к израильским порядкам.
      - Теперь ты на своей шкуре почувствуешь израильские порядки, цинично сказал сионистский агент, бросив свою окровавленную жертву на улице. - И поймешь, что от нас нигде не скроешься.
      Не раз пытались сохнутовцы расправиться и с бывшим тбилисским шофером Маместваловым. Он-то совершил уж особенно тяжкое, по их понятиям, преступление: передал шведским журналистам любительский фотоснимок прощального семейного ужина перед отъездом семьи Маместваловых в Израиль. "На фото видно, - отметила шведская газета, как столы ломятся от блюд и вин". Угроза расправы продолжает висеть над Маместваловым.
      Неудивительно, что некоторые беженцы, с которыми беседуют корреспонденты венских газет, тоже просят не называть их подлинных имен - не ровен час, отомстят сохнутовцы.
      Сохнутовцы не только избивают "изменников". Есть и другие методы мести. Газета "Фольксштимме" сообщила читателям, что беженец, чья фотография в газете иллюстрировала его рассказ о причинах бегства из Израиля, на следующий же день потерял в Вене работу. И безвозвратно. А работа-то была из черных чернейшая да еще оплачивалась по пониженной ставке. Но раз сохнутовцы включили еврея в свой черный список, ни одна венская фирма, к которой причастны сионисты, на работу его не возьмет.
      Вот почему "Фольксштимме" часто вынуждена не называть настоящих имен беженцев. Именно так поступила газета, рассказав о письме, привезенном делегатом от трехсот двух семей грузинских евреев. Эти люди мечтают вырваться из израильского, как они пишут, концлагеря. Что ни семья, то четверо-пятеро детей. Следовательно, речь идет о несчастной доле по крайней мере двух тысяч человек. Главы всех семей поименно названы в этом письме, фотокопия с которого хранится в редакции "Фольксштимме". Каждый собственноручно подписал письмо.
      Надо отметить, что оно было привезено в Вену еще до того, как в израильском городе Ашдоде выросли баррикады, воздвигнутые забастовавшими евреями из Грузии!
      Баррикады! Это был массовый, внушительный протест обманутых людей, во весь голос заявивших об издевательствах над ними. Как известно, незначительные уступки, на которые вынуждены были пойти израильские власти, не удовлетворили забастовщиков. И нетрудно себе представить, что после ашдодских событий число подписей под письмом значительно бы возросло.
      Особенно горько и взволнованно повествуется в этом письме о безвыходном положении молодежи. Юноши и девушки, воспитанные в Советской Грузии, никак не могут свыкнуться с чудовищным для них образом жизни. Непонятно им, как могут стать трудноразрешимой проблемой посещение кинотеатра, покупка книги, желание учиться и работать одновременно.
      Сын одного из подписавших письмо, восемнадцатилетний юноша, дошел до отчаяния. Убедившись, что из-за него, достигшего призывного возраста, власти не выпустят всю семью, юноша с помощью сочувствовавшего ему израильского грузчика пробрался на иностранный теплоход и спрятался в трюме. Перед отплытием судна его, однако, обнаружили и передали в руки портовой полиции. После этого полиция взяла его под гласный надзор.
      Письмо трехсот двух семей грузинских евреев, в складчину собравших средства на тайную поездку своего делегата в Вену, еще раз убедительно доказывает: не одни только кабальные долги задерживают бегство многих олим из Израиля. Далеко не одни долги!
      Можно в конце концов продать последние вещи, сэкономить на питании и погасить долги. Но тогда власти приводят в действие зловещий механизм более жестких, более непреодолимых препон.
      Военнообязанных не выпускают.
      Получивших жилье, пусть убогое и жалкое, не выпускают.
      Самую неквалифицированную работу на самом малозначительном предприятии неожиданно провозглашают "связанной с обороной государства", и человека, выполняющего такую работу, тоже не выпускают.
      И все же наиболее сильнодействующие средства борьбы с мечтающими покинуть "землю обетованную" - это запугивание и провокации. Этим уже занимается пресловутый "шинбет", причем не местные его отделения, а преимущественно центральный шинбетовский мисрад. Где бы ни проживал заговоривший об отъезде олим, для вящего эффекта его обычно вызывают "на разговор" в Тель-Авив.
      Вот как, например, разговаривали с бывшим одесситом Рувимом Львовичем Блувштейном.
      Допрашивавший его жандарм вызвал себе на подмогу двух полицейских.
      - Я знаю, почему ты хочешь удрать, - в раздражении перешел он на идиш. - Твоему сыну скоро минет восемнадцать. А ты рассчитываешь забрать у государства солдата! Не позволим!
      Блувштейн ответил, что все равно в Израиле не останется. Тогда по приказу шинбетовца полицейские, сковав Блувштейну руки наручниками, стали избивать его. Один из полицейских с методическим усердием царапал ему щеки. Когда потерявший сознание Блувштейн пришел в себя, ему сказали:
      - Теперь хорошенько подумай.
      И отпустили, заставив сначала тщательно умыться, чтобы хоть как-нибудь скрыть следы допроса.
      Жена избитого Блувштейна робко напомнила шинбетовцу:
      - Мы не взяли с собой денег на обратные билеты из Тель-Авива. Нас предупредили, что вы оплачиваете проезд тем, кого вызываете к себе.
      - Если они оказываются настоящими израильтянами, - услышала в ответ женщина. - А тебе придется научиться просить милостыню. Притворись женой забастовщика - и соберешь на билеты.
      По такому же сценарию, включая удары по лицу наручниками, был проведен разговор и с Михаилом Урманом. Его обвинили в стремлении увезти с собой дочь. А ей вскоре предстояло отбывать воинскую повинность.
      ПОКИНУТЬ ИЗРАИЛЬ УДАЕТСЯ ДАЛЕКО НЕ ВСЕМ
      Вызывали в контрразведку и парикмахера Владимира Матвеевича Рейзина, приехавшего с женой и шестилетним сыном из Одессы и поселенного в городе Герцлие. Поводом к вызову был донос какой-то незнакомой Рейзину девушки. На улице она услыхала, как тетка жены Рейзина, вызвавшая их в Израиль, жаловалась знакомой на то, что "этот мерзавец Володя хочет увезти семью в Советский Союз".
      Жене пришлось дать подписку, что она останется у тетки и не отдаст шестилетнего Руслана "изменившему родине отцов" мужу. В отместку сохнутовцы помещали Рейзину получить визу на выезд из Израиля. Он добрался в Австрию кружным путем.
      С Ильей Исаевичем Иосибашвили, работавшим ранее на тбилисской фабрике "Синтетика", в "шинбете" беседовали неслыханно мягко и даже сочувственно.
      - Если ты так хочешь, можешь уезжать, - сказали ему. - Но в Тбилиси, к сожалению, уже знают, как подробно ты рассказал нам о советской оборонной промышленности. Сколько за это полагается по советскому уголовному кодексу?
      Иосибашвили, знавший о советской оборонной промышленности ровно столько же, сколько об израильской, смиренно ответил:
      - Ну что ж, отвечу за свое преступление.
      Поняв, что номер не удался, шинбетовцы вышли из себя. Илье Исаевичу было коротко сказано:
      - Не уедешь! И не думай об этом.
      Как же все-таки он уехал? Поистине не было бы счастья, да несчастье помогло. Неожиданная поддержка пришла от... сохнутовцев. Им надоели законные жалобы Иосибашвили на то, что ему не отдают одиннадцати ящиков с мебелью и домашней утварью, отправленных из Грузии в Израиль. На руках у Иосибашвили были документы о прибытии ящиков по месту назначения, но затем они загадочно испарились. Об этом весьма конфузливом для "Сохнута" факте стало широко известно в городке. Илье Исаевичу предложили сделку:
      - Откажись от претензий на пропавшие ящики, и мы договоримся с "шинбетом", тебя выпустят.
      Сделка состоялась.
      Вдосталь хлебнул шинбетовских увещеваний и врач Иосиф Григорьевич Бурштейн. Его вызывали четыре раза. Отобрали письма и дневник. Пытались воздействовать через сына, запутавшегося в сионистских сетях. Чтобы укрыться от полицейской слежки, Бурштейн вынужден был последние ночи перед бегством из Израиля проводить на улице или у сочувствовавших его беде соседей-старожилов.
      Не только контрразведчики расправляются с теми, кто задумал покинуть Израиль.
      Когда бывшая жительница Черновиц Александра Ефимовна Каручеру заболела, ее сын, двадцатилетний Ефим, обратился в военный мисрад:
      - Мама здесь погибнет. Снимите меня с учета, мы уезжаем.
      - Заболела ведь мама, а не ты, - ответили ему. - Если ты такой любящий сын, уговори маму оставить тебя здесь.
      Ефим вспылил, поднял крик. Его избили.
      Бывшему рижанину Абраму Гиршовичу Гецу, кое-как просуществовавшему в Яффе девять месяцев, удалось пробраться в Вену. Вскоре нью-йоркская газета "Нью-Йорк колэм" напечатала беседу своего корреспондента с Гецем. "Я был дурак дураком. Ринуться в Израиль вместе с другими дураками - в этом была моя погибель, - признался он. - А теперь я вынужден расплачиваться за свою глупость". Венские сохнутовцы разъярились и стали методично преследовать Абрама Гиршовича.
      - Горько расплачиваться ты будешь только теперь, - пригрозили они ему. По их указанию венская еврейская община включила Геца в "черный список". И отныне ни одна венская фирма, в числе владельцев которой имеются предприниматели еврейской национальности, не дает Гецу никакой работы.
      Но и путь Геца из Яффы в Вену тоже был достаточно тернист. Когда этот сорокадевятилетний человек пришел в военный мисрад и попросил снять его с учета в связи с предстоящим отъездом, чиновник до того осатанел, что, осыпая Геца угрозами, перешел с иврита на русский язык - тяжелейший проступок для государственного чиновника! Для начала Геца бросили в карцер на двенадцать часов. А мужу его сестры, бывшему артисту Рижской филармонии Якову Подкоминеру, позвонили по телефону: