1. Когда письмо Цезаря (1) было вручено (2) консулам (3), то лишь с трудом и благодаря величайшей настойчивости народных трибунов (4) удалось добиться от них прочтения его в сенате; однако добиться, чтобы на основании этого письма был сделан доклад сенату, они не могли. Консулы делают общий доклад о положении государства (5). Консул Л. Лентул обещает деятельную помощь сенату и государству, если сенаторы пожелают высказывать свои мнения смело и мужественно; если же они будут считаться с Цезарем и искать его расположения, как они это делали в прежние времена, то он будет заботиться только о своих интересах и не станет сообразоваться с волей сената; он также сумеет найти путь к расположению и дружбе Цезаря (6). В том же смысле высказывается и Сципион: (7) Помпей готов помочь государству, если сенат пойдет за ним; но если сенат будет медлить и действовать слишком мягко, то, хотя бы впоследствии сенат и пожелал обратиться к нему с просьбой о помощи, все мольбы будут напрасными.
      2. Эта речь Сципиона – ввиду того, что сенат заседал в городе и Помпея там не было (8), – казалась исходившей из уст самого Помпея. Кое-кто попробовал было сделать более умеренные предложения. Так поступил прежде всего М. Марцелл (9), высказывавшийся сначала в том смысле, что об этом деле уместно докладывать сенату только тогда, когда будет произведен по всей Италии набор и будут сформированы армии, чтобы таким образом сенат, обеспеченный этой охраной, имел смелость принимать самостоятельные решения сообразно со своими убеждениями; далее М. Калидий (10), предлагавший, чтобы Помпей отправился в свои провинции для устранения всякого повода к войне, и утверждавший, что Цезарь, у которого отняли два легиона (11), боится того, что Помпей, по всей видимости, желает употребить их против него и потому держит их в окрестностях Рима; к предложению Калидия присоединился с кое-какими оговорками М. Руф (12). На всех на них напал с резкими порицаниями консул Л. Лентул. Лентул заявил, что предложения Калидия он вообще не поставит на голосование. Марцелл, устрашенный этой бранью, отказался от своего предложения. И таким образом, под влиянием окриков консула, страха перед стоявшим вблизи войском и угроз друзей Помпея, большинство против воли и по принуждению присоединяется к предложению Сципиона, которое гласило: Цезарь должен к известному сроку распустить свою армию; в противном случае придется признать, что он замышляет государственный переворот. Народные трибуны М. Антоний и Кв. Кассий заявляют протест (13). О протесте трибунов делается спешный доклад. Выступают с суровыми предложениями против них; и чем более оскорбительными и жестокими были эти речи, тем более находили они одобрения со стороны врагов Цезаря.
      3. После заседания сената, окончившегося к вечеру, Помпей вызывает к себе всех его членов. Он хвалит людей решительных и предлагает им сохранить свое мужество и на будущее время, а малодушных порицает и подбадривает. Вызывают отовсюду много ветеранов из прежних Помпеевых армий, обещая им награды и повышения в ранге, приглашают также многих из тех двух легионов, которые были переданы Помпею Цезарем. Город наполняется солдатами, комиции – военными трибунами, центурионами, добровольцами-ветеранами. Все друзья консулов, сторонники Помпея и старых врагов Цезаря созываются в сенат; крики и многолюдство устрашают слабых, укрепляют колеблющихся, а большинство лишают возможности высказаться независимо. Цензор Л. Писон (14), а также претор Л. Росций (15) обещают отправиться к Цезарю и известить его об этом; на исполнение этого дела они просят шесть дней сроку. Некоторые предлагают даже отправить к Цезарю послов для объявления ему воли сената.
      4. Все эти предложения встречают отпор: одерживают верх направленные против них речи консула, Сципиона и Катона. Катону не дает покоя его старая вражда к Цезарю и обида за провал на консульских выборах (16). Лентула волнуют его громадные долги, надежды на получение войска и провинций и на щедрые подарки за исходатайствование царских титулов; он хвастается в кругу своих друзей, что будет вторым Суллой и к нему перейдет верховная власть (17). Сципион также питает надежды на провинции и войска, которые он рассчитывал поделить с Помпеем в качестве родственника; к этому присоединяется страх перед судебными процессами, тщеславное самохвальство и основанные на взаимной лести связи с могущественными людьми, которые тогда имели очень большое влияние на дела государственные и судебные. Сам Помпей, подстрекаемый врагами Цезаря и не желавший терпеть наряду с собою какого-либо равносильного соперника (18), совершенно порвал дружественные отношения с Цезарем и снова сблизился с теми, кто раньше были их общими врагами и большую часть которых он сам навязал Цезарю, пока был с ним в родстве (19). Кроме того, он тяготился злословием по поводу упомянутых двух легионов, удержанных им вместо посылки в Азию и Сирию для усиления своего собственного могущества и единовластия, и потому очень желал, чтобы дело дошло до войны.
      5. По указанным причинам все решения принимаются спешно и беспорядочно. При этом ни близким к Цезарю людям не дают времени известить его, ни народным трибунам – возможности выхлопотать себе личную безопасность и удержать за собой то последнее право протеста, которое оставил за ними даже Л. Сулла; (20) но уже на седьмой день они вынуждены помышлять о своем спасении, между тем как самые мятежные народные трибуны прежних времен могли со страхом думать об этом только на восьмой месяц своей деятельности (21). Прибегают к тому крайнему и чрезвычайному постановлению сената (22), к которому до сих пор дерзость сенаторов обращалась раньше только тогда, когда Рим, можно сказать, был объят пламенем и все представлялось безнадежно погибшим, а именно: консулы, преторы, народные трибуны и стоящие с проконсульской властью под городом должны заботиться о том, чтобы государство не понесло какого-либо ущерба. Эти постановления сената записываются в седьмой день до январских Ид. Таким образом, в первые пять дней, в которые мог заседать сенат (23), со времени вступления в консульство Лентула, за исключением двух комициальных дней, принимаются очень важные и очень суровые решения о власти Цезаря и о таких высоких сановниках, как народные трибуны. Народные трибуны тотчас же спасаются бегством из города и направляются к Цезарю. Последний в это время находился в Равенне и ожидал ответа на свои весьма умеренные требования в надежде на то, что люди каким-нибудь образом станут справедливыми и покончат дело миром.
      6. В ближайшие дни сенат заседает вне города (24). Помпей повторяет заявления, уже сделанные через Сципиона, хвалит доблесть и твердость сената, сообщает о своих силах: у него наготове девять легионов, кроме того, ему доподлинно известно, что Цезаревы солдаты не сочувствуют своему полководцу Цезарю и их нельзя убедить защищать его или хотя бы даже идти за ним. Об остальных делах делается доклад сенату: по всей Италии должен быть произведен набор; Фауста Суллу надо послать с властью претора в Мавретанию; (25) Помпею дать денег из государственного казначейства. Предложено было также даровать царю Юбе титул союзника и друга римского народа. Марцелл заявляет, что он в настоящий момент этого предложения не допустит. Против посылки Фауста протестует народный трибун Филипп. По остальным делам постановления сената записываются. Провинции определяются частным людям (26), две консульских, остальные преторские. Сципиону досталась Сирия, Л. Домицию – Галлия. По частному соглашению помпеянской партии, Филиппа и Котту обходят и не допускают до жеребьевки (27). В остальные провинции посылают бывших преторов, не дожидаясь, чтобы, по примеру прежних лет, было внесено предложение об утверждении их власти в народное собрание; (28) назначенные надевают одежду полководца (29), приносят обеты и немедленно выступают из города. Консулы отправляются из Рима, чего до сих пор никогда не бывало (30), частные лица появляются с ликторами в городе и на Капитолии (31), вопреки всем историческим прецедентам. По всей Италии производят набор, требуют оружие, взыскивают с муниципиев деньги, берут их из храмов, одним словом, попирается всякое право: божеское и человеческое.
      7. Узнав об этом, Цезарь произносит речь перед военной сходкой. В ней он упоминает о преследованиях, которым он всегда подвергался со стороны врагов; жалуется на то, что они соблазнили и сбили Помпея, внушив ему недоброжелательство и зависть к его славе, тогда как сам он всегда сочувствовал Помпею и помогал ему в достижении почестей и высокого положения>(32). Он огорчен также небывалым нововведением в государственном строе – применением вооруженной силы для опорочения и даже совершенного устранения права трибунской интерцессии. Сулла, всячески ограничивший трибунскую власть, оставил, однако, право протеста неприкосновенным; Помпей, который с виду восстановил утраченные полномочия (33), отнял у трибунов даже то, что они имели раньше. Каждый раз, как сенат особым постановлением возлагал на магистратов заботу о том, чтобы государство не понесло какого-либо ущерба (а этой формулой и этим постановлением римский народ призывался к оружию), это делалось в случае внесения пагубных законопроектов, революционных попыток трибунов, восстания народа и захвата храмов и возвышенных мест; подобные деяния в прежние времена искуплены, например, гибелью Сатурнина>(34) и Гракхов>(35). Но теперь ничего подобного не происходило, не было даже и в помышлении. В конце речи он убеждал, просил солдат защитить от врагов доброе имя и честь полководца, под предводительством которого они в течение девяти лет с величайшим успехом боролись за родину, выиграли очень много сражений и покорили всю Галлию и Германию (36). Солдаты бывшего при нем 13-го легиона (он успел его вызвать в самом начале смуты, а остальные еще не подошли) единодушным криком заявили, что они готовы защищать своего полководца и народных трибунов от обид.
      8. Познакомившись с настроением солдат, он двинулся с этим легионом в Аримин и там встретился с бежавшими к нему народными трибунами; (37) остальные легионы он вызвал с зимних квартир и приказал следовать за собой. Сюда прибыл молодой Л. Цезарь, отец которого был легатом Цезаря. По окончании беседы о деле, которое было непосредственной целью его поездки, он сообщил, что имеет, кроме того, частное поручение от Помпея: Помпей желает оправдаться перед Цезарем, чтобы меры, принятые им в интересах государства, Цезарь не рассматривал как свое личное оскорбление. Благо государства он всегда ставил выше личных отношений. Цезарь также по своему высокому положению должен в государственных интересах отказаться от своих партийных симпатий и не слишком далеко заходить в гневе на своих противников: иначе, надеясь вредить им, он будет вредить государству. Он прибавил и кое-что еще в этом роде в извинение Помпея. В общем то же самое и почти в тех же выражениях сообщил и претор Росций, ссылаясь на то, что так перед ним высказывался Помпей.
      9. Все это, по-видимому, нисколько не способствовало смягчению взаимных обид. Так как, однако, Цезарь нашел людей, подходящих для передачи его пожеланий Помпею, то он просил их обоих, раз они довели до его сведения поручение Помпея, потрудиться сообщить и Помпею его ответ: может быть, таким образом им удастся с малыми усилиями устранить серьезные недоразумения и избавить всю Италию от страха. Он всегда ставил на первом плане свою честь и ценил ее выше жизни; он был огорчен тем, что его враги оскорбительнейшим образом вырывают у него из рук милость римского народа и, насильственно сократив его проконсульскую власть на целых шесть месяцев, тащат его назад в Рим>(38), тогда как народ повелел на ближайших выборах считаться с его кандидатурой заочно. И все-таки, в интересах государства, он отнесся к этому умалению своей чести спокойно. Когда он послал сенату письмо с предложением, чтобы все распустили свои армии, то даже и этого он не добился. По всей Италии производится набор; Помпей удерживает два легиона, уведенные у него под предлогом войны с парфянами; все гражданство находится под оружием. К чему же все это клонится, как не к тому, чтобы погубить его? Тем не менее он готов пойти на все уступки и все претерпеть ради государства. Пусть Помпей отправляется в свои провинции, пусть они оба распустят свои войска, пусть вся Италия положит оружие, пусть гражданство будет избавлено от страха, а сенату и римскому народу пусть будет предоставлена независимость выборов и все управление государством. Но для того, чтобы облегчить возможность этого соглашения, обставить его определенными условиями и скрепить клятвой, Помпей или должен приехать к нему сам, или согласиться на его приезд; путем личных переговоров все недоразумения будут улажены.
      10. С этим поручением Росций и Л. Цезарь прибыли в Капую и там застали консулов и Помпея; Росций сообщил требования Цезаря. Те обсудили их и через них же послали Цезарю письменный ответ. Существенное содержание его было таково: Цезарь должен вернуться в Галлию, оставить Аримнн и распустить свое войско, если он это сделает, то и Помпей отправится в Испанию. А тем временем, пока не будет дана гарантия, что Цезарь действительно исполнит свои обещания, Помпей и консулы не приостановят набора.
      11. Было большой несправедливостью со стороны Помпея требовать, чтобы Цезарь оставил Аримин и вернулся в свою провинцию, а самому удерживать и провинции, и чужие легионы; желать роспуска армии Цезаря, а самому производить набор; обещать отправиться в провинцию и при этом не определять срока отъезда. Конечно, этим Помпей желал производить впечатление человека, совсем не имеющего на своей совести лжи, хотя бы он не уехал даже по окончании цезаревского консульства. Наконец, Помпей не указывал времени для переговоров и не обещал приехать, что уже сильно подрывало надежду на мирный исход дела. Поэтому Цезарь послал из Аримина М. Антония с пятью когортами в Арреций, а сам с двумя когортами остановился в Аримине и там организовал производство набора. Города Писавр, Фан и Анкона были заняты, по его приказу, каждый одной когортой.
      12. Тем временем он получил известие, что претор Терм стоит с пятью когортами в Игувии и укрепляет город, но что все игувинцы безусловно на стороне Цезаря. Тогда он послал туда Куриона с тремя когортами, которые были у него в Писавре и Аримине. Не доверяя настроению муниципия, Терм, при известии о приближении Куриона, вывел когорты из города и бежал. Солдаты на пути оставили его и возвратились по домам. Курион, при полном сочувствии всего населения, занял Игувии. Узнав обо всем этом и вполне полагаясь на настроение муниципиев, Цезарь вывел когорты 13-го легиона из занятых городов и отправился в Ауксим. Этот город занимал тремя когортами Аттий Вар, который разослал оттуда сенаторов по всей Лицейской области для производства в ней набора.
      13. Когда декурионы (39) Ауксима узнали о приходе Цезаря, то они собрались в большом количестве к Аттию Вару и указали ему, что дело это не подлежит их суждению; но ни сами они, ни остальные их сограждане помогут помириться с тем, чтобы перед таким заслуженным и покрытым воинской славой полководцем, как Г. Цезарь, были заперты ворота их города. Поэтому пусть Вар подумает о будущем и об опасности, которой он подвергается. Встревоженный их речью. Вар вывел из города поставленный им гарнизон и бежал. Несколько Цезаревых солдат из первой когорты догнали его и принудили остановиться. Когда завязалось сражение, Вар был покинут своими собственными солдатами; значительная часть из них разошлась по домам, остальные явились к Цезарю, и вместе с ними был приведен схваченный центурион первого ранга, Л. Пупий, который до этого занимал ту же самую должность в войске Гн. Помпея. Цезарь похвалил Аттиевых солдат, Пупия отпустил, а жителей Ауксима поблагодарил и обещал помнить об их заслуге.
      14. В Риме при известии об этих происшествиях на всех вдруг напал такой ужас, что когда консул Лентул пошел открывать казначейство, чтобы на основании постановления сената достать для Помпея деньги, то он тут же, не успев открыть тайной казны, бежал из города; действительно, приходили ложные вести, что Цезарь каждую минуту может подойти и что его конные разъезды уже находятся под Римом. За Лентулом последовали другой консул Марцелл и большинство магистратов. Гн. Помпей, оставивший Рим накануне этого дня, был на пути к легионам, полученным от Цезаря, которые он разместил на зимние квартиры в Апулии. Набор в окрестностях Рима был приостановлен; ни одна местность по сю сторону Капуи не представлялась безопасной. Только уже в Капуе бежавшие ободрились и собрались с духом. Здесь они решили произвести набор колонистов, выведенных в Капую по Юлиеву закону; (40) Лентул приказал даже вывести на форум гладиаторов, которых Цезарь держал там в фехтовальной школе; обнадежив их обещанием свободы, он дал им лошадей и приказал следовать за собой; но так как эту меру все единодушно порицали, то он распределил их по домам римских граждан кампанского округа для надзора (41).
      15. По выступлении из Ауксима Цезарь быстро прошел всю Пиценскую область. Все префектуры этого района приняли его с большой готовностью и снабдили его войско всем необходимым. Даже из Цингула, города, который основал и построил на собственные средства Лабиэн (42), пришли к нему послы и с великой радостью обещали исполнить все его требования. Он приказал дать солдат, которых они и послали. Тем временем Цезаря догнал 12-й легион. С этими двумя легионами он отправился в Аскул Пиценский (43). Этот город занимал десятью когортами Лентул Спинтер (44). При известии о прибытии Цезаря он бежал из города и пытался увести с собой когорты, но значительная часть солдат покинула его. На дороге, в сопровождении немногих оставшихся при нем людей, он встретил Вибуллия Руфа, которого Помпей послал в Пиценскую область, чтобы поддержать в населении верность долгу. Тот, узнав теперь о событиях в Пицене, принял от Спинтера солдат, а самого его отпустил. Также и из соседних местностей он стянул к себе по возможности все когорты, образовавшиеся от Помпеевых наборов; в том числе он принял бежавшего из Камерина Луцилия Гирра с шестью когортами, которым был занят Камерин; таким образом, он довел свой отряд до тринадцати когорт. С ними он прибыл ускоренным маршем в Корфиний к Домицию Агенобарбу и сообщил ему о приближении Цезаря с двумя легионами. Сам Домиций своими средствами успел собрать около двадцати когорт из Альбы, из области марсов, пелигнов и соседних местностей.
      16. Заняв Фирм и выгнав оттуда Лентула, Цезарь приказал разыскать солдат, ушедших от Лентула, а также организовать набор. Сам он пробыл там только один день по продовольственным делам и затем поспешил в Корфиний. Когда он туда прибыл, пять когорт, высланных Домицием вперед из города, ломали на реке мост, находившийся от города приблизительно в трех милях. В сражении, завязавшемся с передовым отрядом Цезаря, Домициевы солдаты были быстро отброшены от моста и отступили в город. Цезарь переправил свои легионы, остановился у города и под стенами его разбил лагерь.
      17. Тогда Домиций послал к Помпею в Апулию людей, знающих местность, которым обещал большую награду. Они должны были доставить его письмо и убедительно просить Помпея о помощи: две армии, и притом в ущелье, легко могут отрезать Цезаря и помешать ему запастись провиантом; иначе же Домиций с тридцатью с лишком когортами и с большим числом сенаторов и римских всадников подвергнется большой опасности. Тем временем Домиций ободрил своих солдат, расположил по стенам метательные орудия и назначил каждому свое место по обороне города; на военной сходке он обещал солдатам земельные участки из своих собственных владений по четыре югера на человека, а центурионам и добровольцам-ветеранам – пропорционально больше (45).
      18. Между тем Цезарь получил известие, что жители города Сульмона, лежащего в семи милях от Корфиния, очень хотят исполнить его желания, но их удерживают от этого сенатор Кв. Лукреций и Аттий Пелигн, которые занимали этот город гарнизоном в семь когорт. Он послал туда М. Антония с пятью когортами 13-го легиона. Как только сульмонцы увидали наши знамена, они открыли ворота и все до одного – и горожане и солдаты – вышли с приветствиями навстречу Антонию. Лукреций и Аттий спустились со стены. Аттий был приведен к Антонию и просил отправить его к Цезарю. Антоний с когортами и Аттием в тот же день возвратился назад. Цезарь включил эти когорты в состав своего войска, а Аттия отпустил невредимым. Цезарь в первые же дни начал укреплять лагерь большими сооружениями, свозить из соседних муниципиев хлеб и поджидать остальные силы. Через три дня к нему пришел 8-й легион, двадцать две когорты нового набора в Галлии и около трехсот всадников от царя Норика. С их прибытием он разбил второй лагерь у другой стороны города и назначил его комендантом Куриона. В следующие затем дни он начал окружать город со всех сторон валом и редутами. Около времени окончания большей части этих сооружений посланные к Помпею возвратились от него.
      19. Прочитав письмо от него, Домиций утаил его содержание и на военном совете заявил, что Помпей скоро придет на помощь; поэтому он советовал не падать духом и готовить все необходимое для обороны города. Но наедине он вел тайные беседы с немногими своими друзьями и сообща с ними вырабатывал план бегства. Однако выражение лица Домиция не согласовалось с его речью, и во всем поведении его было больше суетливости и робости, чем в предыдущие дни; далее, он, против обыкновения, слишком часто совещался тайком с своими приближенными и избегал всяких сходок и собраний. Таким образом, истину нельзя было дольше скрывать и утаивать. Дело в том, что Помпей прислал ему такой ответ: он не склонен к решительному и опасному шагу, а кроме того, Домиций не по его совету и не по его воле утвердился в Корфинии: поэтому, если представится какая-либо возможность, пусть Домиций сам идет к нему со всеми своими силами. Но этому мешала блокада и обложение города осадными верками.
      20. Когда замысел Домиция стал всем известен, солдаты, находившиеся в Корфинии, устроили под вечер сходку и при посредстве военных трибунов, центурионов и заслуженных людей своего звания так определили свое положение: их осаждает Цезарь, окопные работы и укрепления им почти окончены; их же полководец, Домиций, полное доверие к которому заставило их остаться, намерен бросить всех на произвол судьбы и бежать; теперь они сами должны думать о своем спасении. Сперва им стали противиться марсы, занимавшие наиболее укрепленную часть города, и раздор так разгорелся, что уже собирались вступить в рукопашную и решить дело оружием; но немного спустя обе стороны обменялись посредниками, и марсы только теперь узнали то, чего не знали раньше, именно о намерении Домиция бежать. Тогда все они сообща вывели Домиция к себе на сходку, окружили его и заключили под стражу, а к Цезарю отправили послов из своей среды с заявлением, что они готовы открыть ворота, исполнить все его приказания и выдать ему Домиция живым.
      21. Ввиду таких известий для Цезаря, конечно, было очень важно как можно скорее овладеть городом и перевести его гарнизон к себе в лагерь, чтобы его настроение не изменилось от подкупа, агитации или ложных вестей, ибо на войне часто незначительные обстоятельства приводят к большим переменам. С другой стороны, он опасался, как бы солдаты, вступив в город ночью, не вздумали его разграбить. Поэтому он похвалил посланных к нему из города и отпустил их назад, приказав наблюдать за воротами и стенами. Со своей стороны он поставил солдат на возводимых им укреплениях не на определенном расстоянии друг от друга, как это делалось в предыдущие дни, но в виде непрерывной цепи караулов и постов, так чтобы они имели связь друг с другом и заполняли все укрепления; военные же трибуны и начальники конницы должны были нести патрульную службу и не только остерегаться вылазок, но и следить за тайным выходом даже отдельных людей. Но и помимо его распоряжения никто решительно не проявил такой небрежности или вялости, чтобы заснуть в эту ночь: все напряженно выжидали, чем кончится все дело, и их мысли и чувства были направлены на самые разнообразные вопросы: что случится с корфинийцами, что с Домицием, что с Лентулом, что с остальными, какой кого ждет конец.
      22. Около четвертой стражи Лентул Спинтер стал со стены переговариваться с нашими караулами и постами, говоря: он желал бы, если это возможно, повидаться с Цезарем. Ему это разрешили и выпустили его из города, но Домициевы солдаты все время не отходили от него, пока его не привели к самому Цезарю. Он стал ходатайствовать перед Цезарем о помиловании и усердно просил пощадить его. При этом он упомянул о своей прежней дружбе с Цезарем и перечислил все полученные им милости, а они были очень большими: при поддержке Цезаря он пришел в коллегию понтификов, получил немедленно после отправления должности претора провинцию Испанию, Цезарь же помог ему и в достижении консульства. Цезарь перебил его: не для злодейств он выступил из Провинции, но с тем, чтобы защититься от издевательств врагов, чтобы восстановить народных трибунов, безбожно изгнанных из среды гражданства, в их сане, чтобы освободить и себя, и народ римский от гнета шайки олигархов. Ободренный его речью, Лентул попросил позволения вернуться в город: милость, которую он получит для себя, несомненно, утешит и обнадежит всех остальных, из коих некоторые находятся в таком ужасе, что помышляют наложить на себя руки. Получив позволение, он удалился.
      23. На рассвете Цезарь приказал привести к себе всех сенаторов, сенаторских детей, военных трибунов и римских всадников. Их было пятьдесят человек: из сенаторского сословия Л. Домиций, П. Лентул Спинтер, Л. Цецилий Руф, квестор Секст Квинтилий Вар, Л. Рубий, кроме того, сын Домиция с несколькими молодыми людьми и большое количество римских всадников и декурионов, которых Домиций вызвал из муниципиев. Всех их, когда они были приведены к нему, он постарался оградить от брани и оскорблений со стороны солдат и обратился к ним лишь с немногими словами. Он жаловался, что некоторые из них дурно отблагодарили его за великие благодеяния. Однако отпустил всех их невредимыми. Шесть миллионов сестерциев, которые Домиций привез и отдал на хранение в городское казначейство (46), Цезарь приказал корфинийским кваттуорвирам (47) принести к себе и возвратил назад, чтобы видели, что он столь же бережно обращается с деньгами, как с человеческой жизнью, хотя хорошо было известно, что это были деньги из государственного казначейства и даны они были Помпеем на жалованье солдатам. Солдаты Домиция должны были присягнуть Цезарю, и он в тот же день снялся с лагеря и совершил обычный дневной переход. В общем он пробыл под Корфинием всего семь дней. Через область марруцинов, френтанов и ларинатов он достиг Апулии.
      24. Помпей, узнав о происшествиях под Корфинием, отправился из Луцерии в Канусий, а оттуда в Брундисий, где должны были собраться войска нового набора. Кроме того, он вооружил рабов (48) и пастухов и дал им лошадей; из них сформировался конный отряд около трехсот человек. Претор Л. Манлий бежал из Альбы с шестью когортами, претор Рутилий Руф из Таррацины – с тремя. Когда эти когорты заметили издали конницу Цезаря под командой Вибия Курия, то оставили своих преторов и перешли со знаменами к Курию. И на других дорогах некоторые когорты натыкались либо на пехоту, либо на конницу Цезаря. На пути был захвачен и доставлен к Цезарю начальник инженерных войск Гн. Помпея, Н. Магий из Кремоны. Цезарь отослал его обратно к Помпею со следующим заявлением: так как до сих пор не было возможности вступить в переговоры и сам Цезарь намерен идти в Брундисий, то для государства и для общего блага было бы важно, чтобы это свидание его с Помпеем состоялось: переговоры на далеком расстоянии через посредников, конечно, не могут привести к таким результатам, к каким приведет личное обсуждение всех отдельных спорных пунктов.
      25. После этого он прибыл в Брундисий с шестью легионами, из которых три состояли из ветеранов, а остальные образовались из новых наборов и были укомплектованы во время похода (Домициевы когорты он тут же из Корфиния послал в Сицилию). Он узнал, что консулы со значительной частью войска отправились в Диррахий, а Помпей остался в Брундисий с двадцатью когортами. Однако нельзя было точно установить, остался ли он там с целью овладеть Брундисием, чтобы, таким образом, из двух конечных пунктов и гаваней Италии и Греции господствовать над всем Адриатическим морем и вести войну в двух странах, или же его задерживал недостаток судов. Боясь, что Помпей не пожелает отказаться от Италии, Цезарь решил помешать ему выйти из брундисийской гавани и вообще не давать ему свободно ею пользоваться. Для этого предприняты были такие работы: в самом узком месте входа в гавань Цезарь приказал сваливать с обеих сторон берега материал для плотины, так как в этих местах море было мелко. Ввиду того, что при дальнейшем продвижении плотина, вследствие большей глубины, не могла держаться, он продолжил ее с обеих сторон двойными плотами в тридцать квадратных футов. Каждый из них был укреплен со всех четырех углов четырьмя якорями, чтобы их не качало волнами. К укрепленному таким образом плоту он прибавлял другой того же размера. Они были покрыты землей и щебнем, чтобы нетрудно было переходить на них с плотины для отражения неприятеля. С фронта и с боков они были защищены фашинами и щитками, а на каждом четвертом плоту были поставлены двухэтажные башни, чтобы удобнее было защищать все сооружение от нападений неприятельских кораблей и от огня.
      26. В противовес этим работам Помпей оснащал большие грузовые корабли, захваченные им в брундисийской гавани. На них он выстраивал трехэтажные башни, которые вооружал большим количеством тяжелых орудий и всякого рода метательных снарядов и направлял на верки Цезаря, чтобы пробивать цепь плотов и расстраивать сооружения. Таким образом, ежедневно с обеих сторон сражались пращами, стрелами и прочими метательными дальнобойными снарядами. Но, несмотря на все эти приготовления, Цезарь все еще не считал возможным отказываться от мирных переговоров.
      Хотя он удивлялся тому, что Магий, которого он отправил с поручением к Помпею, не возвращается к нему с ответом и хотя этими повторными попытками парализовались его планы и энергичные решения, тем не менее он полагал необходимым во что бы то ни стало держаться своего принципа. Поэтому он послал для переговоров к Скрибонию Либону легата Каниния Ребила (49), его близкого друга, и поручил ему уговорить Либона выступить посредником в деле мира. Но главным требованием Цезаря было личное свидание с Помпеем. Он высказывал свою полную уверенность в том, что если это свидание состоится, то им легко будет прийти к мирному соглашению, приемлемому для них обоих, и тогда, если по инициативе Либона и при его содействии будут прекращены военные действия, то на его долю выпадет большая честь и слава. Либон тотчас же после разговора с Канинием отправился к Помпею. Немного спустя он сообщил Канинию ответ Помпея: консулов нет налицо, а без них нельзя вести переговоры о соглашении. Таким образом, Цезарь должен был признать, что пора наконец отказаться от этих слишком частых и напрасных попыток и думать только о войне.
      27. Когда, после девятидневной работы, у Цезаря уже было готово около половины осадных сооружений, вернулись в Брундисий посланные назад консулами из Диррахия суда, которые перевезли туда первую половину войска. Помпей – потому ли, что на него произвели впечатление осадные работы Цезаря, или потому, что он с самого начала решил оставить Италию, – с приходом кораблей стал готовиться к отъезду. На тот случай, если бы при атаке Цезаря его солдаты ворвались в город как раз во время отправления, Помпей приказал заложить ворота, застроить улицы и площади, перерыть улицы поперечными рвами и натыкать в них заостренные колья и стволы. Эти рвы были потом заполнены фашинами и землей. Подходы и обе улицы, которые вели к гавани вне городской стены, были перегорожены громадными заостренными бревнами, вбитыми в землю. После всех этих приготовлений он приказал солдатам без шума сесть на корабли, а готовых к бою добровольцев-ветеранов со стрелками и пращниками поставил небольшими группами в разных местах на стене и на башнях и распорядился отозвать их с постов по условленному сигналу после посадки всех других солдат на корабли; с этой целью он оставил для них на удобном месте быстроходные гребные суда.
      28. Брундисийцы, возмущенные притеснениями со стороны Помпеевых солдат и оскорбительным обращением самого Помпея, сочувствовали делу Цезаря. И вот, когда суетливая беготня озабоченных солдат убедила их в приготовлении Помпея к отъезду, они все стали сигнализировать Цезарю из домов. Узнав этим путем в чем дело, Цезарь приказал солдатам вооружиться и держать наготове лестницы, чтобы не упустить случая к нападению. Перед наступлением ночи Помпей снялся с якоря. Стоявшая на стене стража была отозвана оттуда условленным сигналом и поспешила знакомыми путями к кораблям. Цезаревы солдаты приставили лестницы и взошли на стены, но брундисийцы предупредили их насчет скрытых рвов и частокола. Тогда они остановились, и брундисийцы провели их обходными путями до гавани. Здесь они при помощи челноков и лодок остановили и затем захватили два корабля с Помпеевыми солдатами, застрявших у Цезаревых плотин.
      29. Хотя Цезарь считал самым целесообразным средством для окончания войны собрать флот и преследовать Помпея за морем, прежде чем он упрочит свое положение заморской помощью, однако он боялся, что это может надолго задержать его, так как Помпей собрал к себе все корабли и этим совершенно отрезал возможность немедленного преследования. Кроме того, для этой цели пришлось бы ожидать кораблей из довольно отдаленных местностей Галлии, Пицена и [Сицилийского] пролива. А в данное время года это, очевидно, было делом довольно затруднительным. Помпей же тем временем в его отсутствие формировал бы сильные отряды из своих ветеранов, закреплял бы за собой расположение обеих испанских провинций, одна из которых и без того была ему очень обязана, набирал бы вспомогательные войска и конницу и старался бы склонить на свою сторону Галлию и Италию. Все это для Цезаря было очень нежелательно.
      30. Итак, Цезарь оставил план немедленного преследования Помпея и решил отправиться в Испанию; дуумвиры (50) всех муниципиев получили от него приказ собрать корабли и доставить их в Брундисий. Легата Валерия он послал с одним легионом в Сардинию, а пропретора Куриона с тремя легионами – в Сицилию; ему же он приказал по занятии Сицилии немедленно переправиться с войском в Африку. Сардинией управлял М. Котта, Сицилией – М. Катон, Африку должен был получить по жребию Туберон. Как только каралитанцы узнали, что к ним посылают Валерия, они еще до его отъезда из Италии сами выгнали из города Котту. Последний в ужасе – так как он видел, что вся провинция единодушно настроена в пользу Цезаря, – бежал из Сардинии в Африку. Катон чинил в Сицилии старые военные корабли и приказывал общинам поставить новые. Все это он делал с большим усердием. В Лукании и Бруттии он производил через своих легатов набор римских граждан, а с общин Сицилии требовал определенных контингентов конницы и пехоты. Когда почти все эти задачи были выполнены, он узнал о приближении Куриона и стал жаловаться на сходке, что он брошен на произвол судьбы и предан Помпеем, который при полной неподготовленности взял на себя ненужную войну, а на запрос Катона и других сенаторов с уверенностью заявил, что вполне к ней готов. После этих жалоб на сходке Катон бежал из провинции.
      31. Получив оставленные наместниками Сардинию и Сицилию, Валерий и Курион прибыли туда со своими войсками. Туберон по прибытии в Африку нашел эту провинцию во власти Аттия Вара. Последний после упомянутой потери своих когорт под Ауксимом поспешно бежал прямо в Африку. Пользуясь тем, что там не было власти, он самовольно захватил провинцию, произвел набор и сформировал таким образом два легиона. При его знании людей и местности и вообще знакомстве с провинцией ему нетрудно было осуществить эту попытку, так как несколько лет тому назад он получил эту же провинцию вслед за исполнением должности претора. Когда Туберон подходил со своей эскадрой к Утике, Вар не пустил его ни в город, ни в гавань и не позволил даже высадить на сушу его заболевшего сына, но принудил сняться с якоря и удалиться отсюда.
      32. По окончании всех этих операций Цезарь отвел своих солдат в ближайшие муниципии, чтобы дать им на время отдых от работ, а сам отправился в Рим. Созвав заседание сената, он перечислил все оскорбления, нанесенные ему врагами. Он сослался на то, что он отнюдь не стремился к какой-либо незаконной почести, но выждал установленный законом срок для консульства и довольствовался тем, что предоставлено всем гражданам. Предложение принять во внимание на ближайших выборах его заочную кандидатуру было внесено всеми десятью трибунами в консульство самого Помпея>(51). Против него возражали только его враги, но особенно ожесточенно боролся Катон, старавшийся, по своей старой привычке, аннулировать целые дневные заседания своими затяжными речами. Если Помпей не одобрял этого предложения, то зачем он позволил вносить его, а если одобрял, то почему воспрепятствовал Цезарю воспользоваться милостью народа? Далее Цезарь выставлял на вид свою уступчивость, именно то, что он сам от себя заявил требование о роспуске армий, нанося таким образом ущерб своему собственному положению и сану. С другой стороны, он ссылался на упрямство врагов, которые отклоняют от себя то, чего требуют от других, и предпочитают всеобщий переворот отказу от военной власти и войск. Затем он подчеркивал несправедливое отнятие у него легионов, жестокое и высокомерное ограничение прав народных трибунов; упоминал о мирных предложениях, которые он делал, о переговорах, которых он просил и в которых ему отказывали. Ввиду этого он настоятельно предлагал сенаторам взять на себя заботу о государстве и управлять им сообща с Цезарем. Но если они из страха будут уклоняться от этого, то он не станет им надоедать и самолично будет управлять государством. Следует отправить к Помпею послов относительно соглашения; при этом он не боится недавнего заявления Помпея в сенате, что тем, к кому отправляют послов, придают значение, а со стороны посылающих – это признак страха. Это заявление свидетельствует о мелочности и слабости характера. Но сам он желает быть выше других своей справедливостью и гуманностью так же, как прежде старался превосходить их своими воинскими подвигами.
      33. Сенат одобрил предложение отправить послов, но не находилось людей, которых можно было бы послать; каждый – главным образом из страха – отказывался за себя лично от должности посла. Ибо Помпей при отъезде из Рима сказал в сенате, что он будет ставить на одну доску тех, кто останется в Риме, с теми, кто окажется в лагере Цезаря. Так прошло целых три дня в этих рассуждениях и извинениях. Враги Цезаря даже подбили народного трибуна Л. Метелла расстраивать это дело и противодействовать вообще всем предположениям Цезаря (52). Поняв его умысел и понапрасну потеряв несколько дней, Цезарь не пожелал еще тратить время, но оставил Рим, не исполнив намеченных планов, и направился в Дальнюю Галлию.
      34. Здесь он узнал, что Вибуллий Руф (53), которого он несколько дней тому назад взял в плен в Корфинии и отпустил, послан Помпеем в Испанию; что Домиций отправился для занятия Массилии с семью гребными судами, которые он набрал в Италии и в Косанской области у частных лиц, посадив на них своих рабов, вольноотпущенников и арендаторов (54), что уже отправлены из Рима на родину послами знатные молодые массилийцы, которых Помпей при своем отъезде из Рима уговаривал не забывать из-за недавних услуг Цезаря о тех благодеяниях, которые он сам раньше оказывал их городу. В результате этих наставлений массилийцы немедленно заперли перед Цезарем ворота, вызвали к себе альбиков (варваров, которые издавна находились под их покровительством и жили на горах над Массилией), свезли хлеб из соседних местностей и крепостей в город, устроили в городе оружейные мастерские и начали ремонтировать стены, ворота и флот.
      35. Цезарь вызвал к себе из Массилии коллегию «пятнадцати первых» (55) и указал им, что Массилии не следует брать в свои руки военную инициативу, они должны скорее последовать авторитетному примеру всей Италии, чем повиноваться воле одного человека. Привел он и другие доводы, которые, по его мнению, способны были образумить их. Послы сообщили у себя дома содержание его речи и вернулись с следующим ответом, основанным на постановлении их сената: они видят, что римский народ разделился на две партии. Не подлежит их суду и не соответствует их силам решение вопроса о том, какая из двух сторон стоит за более правое дело. Главы этих партий – Гн. Помпей и Г. Цезарь – патроны их общины: из них один от лица государства уступил им земли вольков, аремориков и гельвиев, другой подчинил им побежденных на войне саллиев и этим увеличил их доходы. Поэтому на одинаковые их благодеяния они должны ответить и одинаковым отношением к ним, не помогать одной стороне против другой и не принимать их ни в городе, ни в гавани.
      36. Во время этих переговоров Домиций прибыл со своими кораблями в Массилию, где его приняли и назначили комендантом города с предоставлением ему высшего руководства войной. По его приказу массилийцы разослали свой флот по разным направлениям, захватили, где можно, грузовые корабли и отвели их в гавань. Те суда, у которых не хватало гвоздей, леса и снастей, употреблены были на оснастку и починку других; хлеб, сколько его нашлось, свезен был для общественного употребления; остальные товары и провиант они также приберегли на случай осады города. Цезарь был возмущен такими враждебными мерами и привел к Массилии три легиона. Для осады города он решил подвести башни и крытые навесы и построить в Арелате двенадцать кораблей. Через тридцать дней с того дня, как начали рубить лес, они были построены, вооружены и приведены в Массилию; командиром над ними он назначил Д. Брута, а легата Требония (56) оставил для осады Массилии.
      37. Среди этих приготовлений и распоряжений Цезарь послал вперед своего легата Г. Фабия (57) в Испанию с тремя легионами, расквартированными на зимние стоянки в Нарбоне и его окрестностях, и приказал быстро захватить Пиренейский хребет, который в то время занимал легат Л. Афраний своим отрядом. Остальные легионы, зимовавшие на далеком от него расстоянии, должны были подвигаться за ним следом. Фабий, как ему было приказано, поспешил сбить отряд Афрания с хребта и ускоренным маршем направился против главных сил Афрания.
      38. С прибытием в Испанию Л. Вибуллия Руфа, который, как указано, был отправлен туда Помпеем, Помпеевы легаты, Афраний, Петрей и Варрон, из которых один занимал с тремя легионами Ближнюю Испанию, другой с двумя легионами – Дальнюю от Кастулонского хребта до Аны, третий с таким же количеством легионов – область веттонов от Аны и Луситанию, распределили между собой свои обязанности следующим образом: Петрей со всеми своими силами должен был двинуться из Луситании через область веттонов к Афранию, а Варрон со своими легионами – прикрывать всю Дальнюю Испанию. После этого соглашения они потребовали конницы и вспомогательных войск – Петрей от всей Луситании, Афраний от Кельтиберии, кантабров и всех варваров, живших по соседству с Океаном. Получив эти подкрепления, Петрей быстро прошел через область веттонов, соединился с Афранием, и они решили сообща вести войну под Илердой вследствие удобства местности.
      39. Как было выше указано, у Афрания было три легиона, а у Петрея два; кроме того, когорт из Ближней Провинции, вооруженных короткими щитами, и из Дальней Испании, вооруженных малыми щитами, – всего около восьмидесяти, – и сверх того конницы из обеих провинций до пяти тысяч человек. Цезарь же заранее послал в Испанию шесть легионов, пеших вспомогательных войск пять тысяч человек, конницы три тысячи – эти силы были при нем во все предыдущие войны – и столько же из той части Галлии, которую он сам покорил, причем он вызвал поименно самых знатных и храбрых людей из всех общин; к ним он присоединил бравых молодцов из аквитанов и горцев, живущих на границе провинции Галлии. Он слыхал, что Помпей идет через Мавретанию с легионами в Испанию и скоро будет на месте. Вместе с тем Цезарь занял денег у военных трибунов и центурионов и распределил их между своими солдатами. Этим он вдвойне выиграл; займом он привязал к себе центурионов, а щедростью купил расположение солдат.
      40. Фабий (58) стал посылать к соседним общинам письма и гонцов, чтобы познакомиться с их настроением. На реке Сикорисе он успел построить два моста на расстоянии четырех миль друг от друга. По этим мостам он посылал своих людей за фуражом, так как все запасы по сю сторону реки были использованы им в течение предыдущих дней. Почти то же самое и по той же причине делали вожди Помпеева войска, и вследствие этого дело часто доходило до конных стычек. Раз, по ежедневному обыкновению, вышли сюда для прикрытия фуражиров два Фабиевых легиона и по ближайшему мосту уже перешли через реку, причем за ними шел обоз и вся конница. Вдруг от сильных ветров и разлива реки мост обрушился, и оставшаяся масса оказалась отрезанной. Петрей и Афраний догадались об этом по дереву и хворосту, которые несла река. Тогда Афраний быстро перевел по своему мосту, который был соединен и с городом и с лагерем, четыре легиона и всю конницу и пошел навстречу двум Фабиевым легионам. При известии о его приближении командир легиона Л. Планк был вынужден необходимостью занять возвышенность и, чтобы не быть окруженным конницей, выстроил свои силы на два фронта, друг другу противоположных. Благодаря этому он мог выдержать сильную атаку легионов и конницы, несмотря на численное превосходство неприятеля. Во время завязавшегося конного сражения обе стороны заметили издали знамена двух легионов, которые Фабий послал дальним мостом на помощь нашим, предположив то, что и случилось в действительности, именно что вожди противников воспользуются счастливым случаем для внезапного нападения на наших. Приход этих легионов прервал сражение, и оба вождя увели свои легионы обратно в лагерь.
      41. Через два дня после этого Цезарь с девятью сотнями всадников, которых он оставил при себе для своей личной охраны, прибыл в лагерь. Разрушенный бурей мост был уже почти восстановлен: Цезарь приказал окончить работу еще ночью. Познакомившись с характером местности, он оставил для прикрытия моста и лагеря шесть когорт, а также весь обоз; а сам двинулся к Илерде со всеми силами, построив их в три линии, остановился перед самым лагерем Афрания, пробыл там некоторое время под оружием и предложил сражение на удобном месте. Тогда Афраний вывел свои войска и поставил их посредине холма перед лагерем. Но сражение не состоялось из-за Афрания. Когда Цезарь в этом убедился, то он решил разбить лагерь приблизительно в четырехстах шагах от подошвы горы; а чтобы во время производства работ внезапные атаки неприятелей не устрашали солдат и не мешали им работать, он запретил укреплять его валом, который по своей высоте, естественно, был уже издали заметен, но приказал ограничиться только проведением спереди, против неприятелей, рва в пятнадцать футов шириной. Первая и вторая линии оставались под оружием в своем первоначальном расположении, а скрытая за ними третья работала над проведением рва. Таким образом, вся эта работа была окончена, прежде чем Афраний мог заметить, что лагерь укрепляется. Под вечер Цезарь отвел легионы за этот ров, где они и провели ближайшую ночь под оружием.
      42. Следующий день он пробыл со всем войском за рвом. Так как материал для плотины приходилось искать далеко, то он пока ограничился продолжением вчерашней работы: а именно каждый легион должен был укрепить один бок лагеря и провести ров такой же ширины, как первый; а остальные легионы были выстроены в боевой готовности и в полном вооружении против неприятеля. Афраний и Петрей с целью устрашения и помехи работам вывели свои войска к самой подошве горы и стали беспокоить наших атаками. Несмотря на это, Цезарь не прервал своих работ, вполне полагаясь на свои три легиона и на прикрытие, образуемое рвом. Неприятели задержались недолго и, несколько отойдя от подошвы холма, увели свои войска назад в лагерь. На третий день Цезарь укрепил лагерь валом и приказал перевести к себе обоз и остальные когорты, находившиеся еще в прежнем лагере.
      43. Между городом Илердой и ближайшим холмом, который был занят лагерем Петрея и Афрания, была равнина шагов в триста шириною: приблизительно на середине ее находился довольно высокий холм. Если бы Цезарю удалось захватить и укрепить его, то он, несомненно, мог бы отрезать противника от города, моста и от всего провианта, свезенного ими в город. В надежде на это он вывел из лагеря три легиона и, выстроив их на удобном месте, приказал антесигнанам (59) одного из них бегом занять этот холм. Афраний понял намерение Цезаря и немедленно послал более кратким путем когорты, стоявшие на карауле перед лагерем, для захвата того же пункта. Завязалось сражение, и так как афранианцы достигли холма раньше, то наши были отброшены и, вследствие подхода к неприятелю резервов, вынуждены были повернуть тыл и отступить к подходившим легионам.
      44. У неприятельских солдат был особый способ сражения: сначала они набегали с большою стремительностью, смело занимали позицию, не слишком держа при этом строй, сражались небольшими группами и рассыпным строем; если же их теснили, то они не считали позором подаваться назад и оставлять занятое место. Они привыкли к своего рода варварскому способу сражения от постоянных войн с луситанами и другими варварами, так как на солдат вообще оказывают большое влияние нравы тех стран, где они долго стоят. Во всяком случае, этот способ смутил наших непривычных к тому солдат: когда неприятели выбегали поодиночке, им казалось, что их обходят на незащищенном фланге; а сами они считали своим долгом держать строй, не покидать знамен и без уважительной причины не уходить с занятой позиции. Поэтому, когда антесигнаны были расстроены, то легион, стоявший на том фланге, не удержал позиции и отступил на ближайший холм.
      45. Так как это неожиданное и необычное отступление привело в полное замешательство почти весь фронт, то Цезарь, ободрив солдат, повел на помощь 9-й легион, остановил неприятеля, надменно и энергично преследовавшего наших, и вынудил его, с своей стороны, повернуть тыл, отступить к городу Илерде и стать под его стенами. Но в пылу сражения солдаты 9-го легиона, увлеченные желанием загладить понесенный урон, опрометчиво погнались за далеко убегающим неприятелем, зашли на неудобное место и подошли к самой горе, на которой лежал город. Когда они хотели отсюда отступить, то враги с более высокого места начали их теснить. Место это было с двух сторон отвесным и настолько узким, что на нем могли помещаться лишь три выстроившихся когорты; таким образом, ни с боков не могли подойти к ним подкрепления, ни конница не в состоянии была помочь им, когда им становилось трудно. А со стороны города шла покатость с легким уклоном, длиной около четырехсот шагов. Здесь и приходилось отступать нашим, неосторожно попадавшим сюда в пылу увлечения; сражение шло на месте, которое было неудобно и своей узостью, и тем, что наши стояли у самой подошвы горы, так что все метательные снаряды попадали в них без промаху. Однако благодаря своей храбрости и выносливости они стойко держались, не смущаясь никакими ранениями. Но у врагов силы все увеличивались, и Афраний часто посылал из лагеря через город свежие когорты на смену уставшим. Цезарь также был вынужден отправлять на то же место в подкрепление свежие когорты и уставших выводить из боя назад в лагерь.
      46. Такое сражение длилось пять часов подряд, и неприятель очень теснил наших благодаря своему численному превосходству. Наконец, они, издержав все снаряды, обнажили мечи, бросились в гору в атаку на когорты, убили нескольких человек, а остальных принудили повернуть тыл. Только тогда, когда неприятельские когорты были прижаты к стенам и отчасти, в страхе, загнаны в город, для наших было облегчено отступление. Со своей стороны, наша конница, хотя она и стояла внизу в долине, с большою храбростью пробилась с обоих боков на гору и, разъезжая между двумя фронтами, сделала для них отступление более удобным и безопасным. Так, с переменным успехом, шло это сражение. Наших в первой схватке пало около семидесяти человек, в том числе центурион 1-го гастата (60) 14-го легиона, Кв. Фульгиний, который достиг этого ранга из низших чинов за свою выдающуюся храбрость; раненых было больше четырехсот. Из афранианцев убиты были центурион первого ранга, Т. Цецилий, четыре других центуриона и более двухсот солдат.
      47. Что касается суждений об этом дне, то каждая сторона приписывала себе верх. Афранианцы – хотя по общему признанию они были слабее – ссылаясь на то, что они довольно долго держались в рукопашном бою, выдержали нашу атаку, с самого начала заняли выгодную позицию, именно холм, из-за которого завязалось сражение, а в первой же стычке заставили наших повернуть тыл; наши же вступили в бой на невыгодной позиции с более многочисленными врагами, выдержали пятичасовое сражение, с обнаженными мечами взошли на гору, заставили врагов повернуть тыл на более высокой позиции и загнали их в город. Тот холм, из-за которого завязалось сражение, неприятели укрепили сильными сооружениями и поставили там прикрытие.
      48. Через два дня после этого приключилась и еще одна внезапная неприятность: поднялась такая буря, что, по общему мнению, никогда в той местности не было такого большого наводнения. Со всех гор обрушился растаявший снег, реки даже в самых высоких местах вышли из берегов, и оба моста, построенные Фабием, были снесены в один день. Это обстоятельство создало для Цезаревого войска большие затруднения. А именно: его лагерь, как было выше указано, находился между двумя реками – Сикорисом и Цингой, расстояние между которыми достигало тридцати миль. Ни одной из них теперь нельзя было перейти, и по необходимости пришлось ограничиваться этим узким местом. Те общины, которые примкнули к Цезарю, не могли подвозить хлеба; зашедшие слишком далеко фуражиры были оторваны реками и не могли вернуться; наконец, и главный транспорт со съестными припасами, который шел из Италии и Галлии, не мог достигнуть лагеря. А время года было самое неблагоприятное: запасного хлеба уже не было, а новый еще не совсем поспел; соседние общины были истощены, так как Афраний свез почти весь хлеб в Илерду еще до прихода Цезаря, а что оставалось, то Цезарь издержал в предыдущие дни; скот, мясом которого можно было бы на первое время облегчить голод, соседние общины угнали из-за войны в отдаленные места. Того же, кто далеко заходил за фуражом или за хлебом, преследовали легковооруженные луситаны и знакомые с местностью солдаты из Ближней Испании с малыми щитами; им нетрудно было переправляться через реку вплавь, так как, по распространенному там обычаю, они выступают в поход не иначе, как с мехами.
      49. Наоборот, войско Афрания было богато всевозможным провиантом. Много хлеба Афраний успел запасти и свезти еще раньше, много свозилось со всей провинции, под рукой был также большой запас фуража. Все это вполне безопасно доставлялось по мосту у Илерды из заречных местностей, не пострадавших от войны, к которым Цезарь вообще не имел доступа.
      50. Упомянутый разлив продержался несколько дней. Цезарь сделал попытку восстановить мосты: но ни высота воды в реке не допускала этого, ни расположенные по берегу неприятельские когорты не давали кончить работу. Они без труда могли мешать ей как по самому характеру берегов реки и вследствие ее разлива, так и потому, что они обстреливали со всей береговой полосы одно, и притом узкое, место. Наоборот, нашим трудно было работать на очень быстрой реке, не попадая при этом под метательные снаряды.
      51. Афраний получил известие, что большой обоз с провиантом, державший путь к Цезарю, остановился у реки. Это были стрелки из области рутенов и всадники из Галлии с большим количеством повозок и, по галльскому обыкновению, с большим багажом. Там было, кроме того, около шести тысяч всякого рода людей, включая рабов и детей, но не было никакого определенного порядка, никакого определенного руководства: каждый поступал по-своему, и все совершали путь без страха, с той же вольностью, с какой они путешествовали в прежние времена. Среди них было также много молодых людей из знатных семейств, детей сенаторов и всадников, были посольства от отдельных общин, были даже послы Цезаря. Всех их задерживал разлив реки. Для внезапного нападения на них Афраний выступил ночью со всей конницей и тремя легионами и, послав перед собой конницу, напал на них врасплох. Однако галльские всадники быстро изготовились и приняли бой. Пока можно было сражаться одинаковым оружием, они, несмотря на свою малочисленность, выдерживали натиски большого числа врагов; но как только начали приближаться знамена легионов, они, потеряв несколько человек, двинулись на ближайшие горы. Задержка, вызванная этим сражением, оказалась для наших спасительной: они выиграли время для отступления на высоты. В этот день мы потеряли около двухсот стрелков, несколько всадников, небольшое число погонщиков и некоторую часть обоза.
      52. В довершение всего, поднялись цены на хлеб. Это повышение цен, как почти всегда бывает, было тягостно не только вследствие нужды в данный момент, но и вследствие страха за будущее. Цена дошла уже до пятидесяти денариев за модий: (61) недостаток питания успел ослабить силы солдат, а между тем лишения со дня на день увеличивались. Таким образом, в несколько дней произошла огромная перемена в общем положении: наши должны были бороться с нуждой в предметах первой необходимости, тогда как у врагов всего было вдоволь, и они теперь были, по-видимому, сильнее наших. Поэтому Цезарь потребовал от примкнувших к нему общин поставки мелкого скота, так как хлеба у них самих было мало; кроме того, он рассылал своих погонщиков по более отдаленным общинам и сам всеми возможными средствами старался смягчить эту нужду.
      53. Петрей и Афраний со своими друзьями подробно и с большими преувеличениями сообщали об этом в Рим. Многое присочиняли и городские слухи, так что война казалась почти оконченной. Когда эти письма и вести приходили в Рим, то все спешили в дом Афрания с торжественными поздравлениями. Многие отправлялись из Италии к Гн. Помпею – отчасти чтобы первыми принести это известие, отчасти чтобы не возбуждать подозрений, что они сначала выжидали исхода войны и явились к нему позднее всех других.
      54. При таком бедственном положении, когда все дороги были отрезаны пехотой и конницей Афрания и нельзя было докончить постройку мостов, Цезарь приказал своим солдатам строить корабли такого типа, какому его научил опыт, приобретенный в прежние годы в Британии (62). Киль и ребра делались из легкого дерева, а остальной корпус корабля плели из прутьев и покрывали кожей. Когда они были готовы, он привез их ночью на повозках, связанных парами, на двадцать миль от лагеря, переправил на них через реку солдат, внезапно захватил холм, лежавший у самой реки, и быстро укрепил его, прежде чем противники могли это заметить. Потом он переправил на другой берег легион и начал с двух сторон наводить мост, который через два дня был готов. Таким образом, и транспорт с провиантом, и люди, отправившиеся за хлебом, безопасно достигли его лагеря, и подвоз хлеба был теперь налажен.
      55. Еще в тот же день он перевел через реку значительную часть всадников. Напав на фуражиров, которые этого не ожидали и беззаботно рассеялись по окрестностям, они захватили много вьючных животных и людей, а когда на помощь посланы были когорты с малыми щитами, они умело разделились на два отряда: один должен был стеречь добычу, а другой – сопротивляться неприятельским атакам и отбивать их. Таким образом, одну из когорт, которая неосторожно выбежала вперед за линию фронта, они отрезали от других, окружили и уничтожили, после чего сами благополучно и с большой добычей вернулись по тому же мосту в лагерь.
      56. Во время этих происшествий под Илердой массилийцы изготовили, по совету Л. Домиция, семнадцать военных кораблей, в том числе одиннадцать палубных. К ним они прибавили суда меньшего размера, чтобы самой своей численностью устрашить наш флот. На них было посажено большое число стрелков и вышеупомянутых (63) альбиков, которых поощряли наградами и обещаниями. Домиций выговорил себе особые корабли и посадил на них арендаторов, которых привел с собой. Эта отлично снаряженная эскадра с большой уверенностью выступила против наших судов, находившихся под командой Д. Брута и стоявших у острова против Массилии.
      57. Числом кораблей Брут значительно уступал противнику; но Цезарь назначил на этот флот отборных храбрецов из всех легионов, антесигнанов и центурионов, которые сами выговорили себе это назначение. Они изготовили абордажные крюки и багры и запаслись большим количеством копий, дротиков с ремнями и прочего метательного оружия. Заметив приближение врагов, они вывели свои корабли и вступили в бой с массилийцами. Сражались с обеих сторон очень храбро и ожесточенно: суровые горцы-альбики, опытные в употреблении оружия, немногим уступали в храбрости нашим; притом они только что расстались с массилийцами и помнили их недавние обещания. Равным образом и пастухи Домиция в надежде на обещанную им свободу старались отличиться на глазах у своего господина.
      58. Сами массилийцы, уверенные в быстроходности своих судов и опытности кормчих, издевались над нашими, уклоняясь от их атак; насколько можно было развернуться на просторе, они растягивали свою линию и старались либо окружать наших, либо нападать с несколькими кораблями на один, либо, наконец, проходя мимо него, по возможности ломать у него весла. Но когда неизбежно было сближение, а опытность и хитрые маневры кормчих были бесполезными, то они прибегали к храбрости горцев. У наших не было таких опытных гребцов и искусных кормчих, так как они поспешно были взяты с грузовых судов и еще не успели усвоить себе даже названия снастей; кроме того, большой помехой была медленность и тяжесть кораблей: они были сделаны из сырого леса и не обладали полезными качествами быстроходных судов. Поэтому, при первой возможности сражаться на близком расстоянии, наши хладнокровно выставляли один корабль против двух: они накидывали тогда крюки, зацепляли оба корабля и сражались на обе стороны, а затем переходили на суда неприятелей. Таким образом они перебили большое количество альбиков и пастухов, часть неприятельских кораблей пустили ко дну, некоторые захватили в плен вместе с экипажем, остальные загнали в гавань. В этот день кораблей массилийцев и Домиция было взято шесть, погибло – девять.
      59. Об этом сражении Цезарю дали знать в Илерду. Вместе с тем с постройкой моста быстро изменилось и его собственное положение. Устрашенные храбростью его конницы, неприятели разъезжали не так свободно и дерзко; иногда они не решались отходить далеко от своего лагеря и, чтобы иметь возможность быстро вернуться, собирали фураж на более ограниченном пространстве; иногда делали большой крюк, чтобы не столкнуться с нашими караулами и пикетами; или же, если несли какие-либо потери и даже просто замечали нашу конницу, бросали по дороге груз и бежали. Наконец, они стали пропускать по нескольку дней и даже, вопреки всяким обычаям, выходить за фуражом ночью.
      60. Между тем оскийцы и зависевшие от них калагурританцы отправили к Цезарю послов с обещанием исполнить все его требования. За ними последовали тарраконцы, якетаны и аусетаны, а несколько дней спустя также иллурагвонцы, жившие у реки Ибера. Всех их он просил снабжать его хлебом. Они обещали это и доставили хлеб на вьючных животных, которых согнали отовсюду из окрестностей. Перешла к нему, при известии о решении своего племени, даже иллурагвонская когорта; она оставила свой пост и явилась к Цезарю со знаменами. Все сразу сильно изменилось. Постройка моста, переход на сторону Цезаря пяти больших общин, урегулирование снабжения продовольствием, прекращение слухов о тех пяти легионах, которые будто бы должны были прийти на помощь [Афранию] через Мавретанию (64), – все это привело к тому, что еще несколько, притом более отдаленных, племен отпало от Афрания и примкнуло к Цезарю.
      61. Все это очень беспокоило противников. В свою очередь Цезарь, чтобы не приходилось отправлять по мосту конницу каждый раз с большим обходом, нашел удобное место и начал проводить несколько рвов шириною в тридцать футов с целью несколько отвести в сторону Сикорис и образовать на этой реке брод. Когда эта работа была почти окончена, Афрания и Петрея охватило сильное беспокойство, как бы их вообще не отрезали от хлеба и фуража, так как Цезарь располагал очень мощной конницей. Поэтому они решили оставить эту местность и перенести военные действия в Кельтиберию. В пользу этого решения говорило, между прочим, то, что из тамошних общин те, которые в прошлую войну стояли на стороне Сертория (65), даже заочно боялись имени и власти Помпея как побежденные им; с другой стороны, те, которые, в противоположность им, оставались в дружбе с Помпеем, любили его за его большие милости; имя же Цезаря было у варваров недостаточно известно. Здесь они ожидали подхода больших конных и пехотных подкреплений и рассчитывали, ввиду удобства местности, затянуть войну до зимы. И вот прежде всего они приказали разыскать по всей реке Иберу корабли и привести их в Октогесу. Это был город, лежавший у Ибера и отстоявший от их лагеря на тридцать миль. Они распорядились навести в этом месте реки понтонный мост, переправили два легиона через Сикорис и разбили укрепленный лагерь с валом вышиною в двенадцать футов.
      62. Об этом плане Цезарю сообщили разведчики. Напряженную и не прерывавшуюся ни днем, ни ночью работу по отводу реки Цезарь настолько подвинул вперед, что всадники, – правда, с большим трудом и усилиями, – могли уже решиться на переправу, но пехотинцы стояли по плечи и по шею в воде, и их переправе, помимо глубины реки, мешала быстрота ее течения. Как бы то ни было, почти одновременно приходили известия о том, что мост через Ибер достраивается и переправа через Сикорис вброд становится возможной.
      63. Теперь у неприятелей стало больше оснований ускорить свое отступление. Они оставили в Илерде в качестве гарнизона только две вспомогательные когорты, а с главными силами перешли через Сикорис и соединились с двумя легионами, которые были переправлены в предыдущие дни. Цезарю не оставалось ничего другого, как беспокоить своей конницей колонну противников и вредить ей. Дело в том, что для переправы по его собственному мосту нужно было сделать больший крюк, а враги могли бы дойти до Ибера гораздо скорее. Посланные им всадники переправились через реку, и когда Афраний и Петрей двинулись в третью стражу в поход, они внезапно появились у их арьергарда, окружили его большой массой и начали всячески задерживать его движение.
      64. На рассвете с высот, примыкавших к лагерю Цезаря, видно было, как сильно теснит наша конница задние ряды неприятельского арьергарда; иногда он, впрочем, выдерживал атаку и прерывал марш, а иногда и вся неприятельская колонна поворачивалась, шла в контратаку и отгоняла их; но затем они снова возвращались и возобновляли преследование. Во всем лагере солдаты собирались в кучки и жаловались на то, что врага выпускают из рук и что войну тянут дольше, чем нужно; они обращались с усердной просьбой к своим центурионам и военным трибунам сообщить Цезарю, что незачем оберегать их от труда и опасностей: они вполне готовы, у них хватит сил и смелости перейти через реку там, где была переправлена конница. Их пыл и громкие заявления побудили Цезаря сделать наконец эту попытку, хотя вообще он опасался бросать войско в глубокую реку. И вот он приказал отобрать из всех центурий наиболее слабых солдат, у которых не хватило бы ни храбрости, ни физической силы. Их он оставил с одним легионом для охраны лагеря, а остальные легионы вывел без поклажи, поставил в реке вверх и вниз по течению большое количество вьючных животных и таким образом переправил войско. Немногих солдат унесло течением, так что их должна была подхватывать и поддерживать конница; однако никто не погиб. После благополучной переправы Цезарь выстроил войско и двинулся тремя колоннами. При этом пыл солдат был так велик, что, несмотря на крюк в шесть миль и большую задержку у речного брода, они к девятому часу дня нагнали неприятелей, которые вышли еще в третью стражу.
      65. Как только Афраний и Петрей издали заметили движение нашего войска, они, в ужасе от этой неожиданности, остановились на высоком месте и выстроили свои силы. Цезарь дал солдатам отдохнуть на равнине, чтобы не бросать их в бой усталыми; при попытках же противника продолжать путь он каждый раз преследовал и задерживал его. Неприятели по необходимости должны были разбить лагерь раньше, чем предполагали. Уже близки были горы, и в пяти милях за ними шли трудные и узкие дороги. В область этих гор им и хотелось вступить, чтобы уйти от Цезаревой конницы и захватом ущелья получить возможность задерживать движение его пехоты, а самим тем временем, без страха и без риска, переправить свои войска через Ибер. Эту попытку им нужно было сделать и выполнить во что бы то ни стало; но утомление от продолжавшегося целый день сражения и трудного похода заставило их отложить ее до следующего дня. Цезарь также разбил свой лагерь на ближайшем холме.
      66. Около полуночи люди, которые ушли слишком далеко от лагеря за водою, были захвачены нашими всадниками. Через них Цезарь узнал, что неприятели начали без шума выводить свои войска из лагеря. Тогда он приказал дать сигнал к выступлению и, по военному обычаю, клич «к упаковке». Те, услыхав этот клич и боясь, что им придется вступить в бой отягченными поклажей или что их может задержать в ущелье наша конница, приостановили выступление и задержали войска в лагере. На следующий день Петрей тайно отправился с несколькими всадниками на рекогносцировку местности. Цезарь также послал из своего лагеря Л. Децидия Саксу с немногими людьми для осмотра местности. Оба они возвратились с одинаковыми сообщениями: ближайшие пять миль пути продолжается еще равнина, а затем идет местность неровная и гористая; кто первый займет это ущелье, тот без всякого труда может задержать неприятеля.
      67. Петрей и Афраний стали обсуждать на военном совете вопрос о времени выступления. Большая часть высказывалась за ночной марш на том основании, что можно дойти до ущелья прежде, чем Цезарь это заметит. Другие утверждали, что тайно уйти нельзя, и в качестве доказательства ссылались на боевую тревогу, поднятую прошлой ночью в лагере Цезаря. Они говорили, что ночью разъезжает кругом конница Цезаря и занимает все пункты и дороги; ночных сражений надо избегать еще и потому, что в гражданской войне солдаты, раз они устрашены, обыкновенно более поддаются внушению страха, чем думают о своем долге, зато при дневном свете, когда они находятся у всех на глазах, много значит стыд, большую пользу приносит также присутствие военных трибунов и центурионов. Все это обыкновенно сдерживает и дисциплинирует солдат. Поэтому надо во что бы то ни стало прорваться днем: правда, это, может быть, будет связано с некоторыми потерями, но раз ядро армии будет спасено, то занятие необходимой позиции наверно удастся. Это мнение одержало на военном совете верх, и решено было выступить в поход на рассвете следующего дня.
      68. После ознакомления с местностью Цезарь с первым светом вывел все свои войска из лагеря и двинулся далеко в обход, не держась определенного направления. Ибо те пути, которые шли к Иберу и Октогесе, были заняты находившимся напротив лагерем неприятелей. Ему приходилось идти по очень глубоким и труднопроходимым долинам, во многих местах движение задерживалось скалами, так что солдаты по необходимости передавали оружие из рук в руки и значительную часть пути прошли без оружия, поддерживая друг друга. Но никто не отказывался от этих трудностей в убеждении, что всем их трудам придет конец, если удастся отрезать неприятеля от Ибера и от подвоза продовольствия.
      69. Сначала Афраниевы солдаты из любопытства с радостью выбегали из лагеря и провожали наших насмешками, что, очевидно, голод заставил нас бежать и возвратиться в Илерду. Действительно, сперва наш путь шел в противоположном направлении от намеченной цели, и казалось, что мы идем совсем в сторону от Ибера. Неприятельские вожди превозносили похвалами свой мудрый план, именно что они остались со всем войском в лагере. В этом ошибочном мнении их очень поддерживало то, что они видели, как мы выступили без вьючных животных и без обоза; а это внушало им уверенность, что мы дольше не можем выносить нужду. Но когда они заметили, что наша колонна мало-помалу повертывает направо, и обратили внимание на то, что первые ряды ее уже выходят за линию их лагеря, то даже самые ленивые и медлительные люди стали высказываться за немедленное выступление навстречу врагу. Раздался клич «к оружию», и все войско, оставив несколько когорт для охраны лагеря, поспешило прямым путем к Иберу.
      70. Теперь все зависело исключительно от быстроты, именно от того, кто первый займет ущелье и горы. Армию Цезаря замедляли трудности дорог, а войско Афрания задерживала преследовавшая его по пятам наша конница. Но, во всяком случае, афранианцы поставили себя в очень тяжелое положение: если бы даже они и достигли первыми гор, к которым стремились, то они только сами избавились бы от гибели, спасти же обоз всей армии и оставленные в лагере когорты у них не было никакой возможности: раз они оказались отрезанными армией Цезаря, помочь им нельзя было никоим образом. Цезарь первый достиг цели. Вслед за высокими утесами он попал на равнину и на ней выстроил свое войско против неприятеля. Афраний, арьергард которого все время теснила наша конница, теперь увидал неприятеля прямо перед собой. Он нашел один холм и на нем остановился. Отсюда он послал испанцев, вооруженных легкими щитами, на очень высокую гору, находившуюся у всех на виду. Ее он приказал захватить бегом, с тем расчетом, чтобы самому поспешить туда же со всеми силами, изменить затем маршрут и по горам дойти до Октогесы. Эти когорты пошли на гору сбоку и были атакованы заметившей их конницей Цезаря. Ни одной минуты они не могли выдержать ее натиска: наши окружили их и перебили всех на глазах обеих армий.
      71. Это был подходящий момент для удачного сражения. Цезарь сам понимал, что войско в ужасе от большой потери, понесенной у всех на глазах, и не в состоянии сопротивляться, тем более что оно со всех сторон окружено нашей конницей и вынуждено сражаться на ровном и открытом месте. И этого все от него требовали. Легаты, центурионы и военные трибуны – все поспешили к нему и убеждали дать без колебаний сражение: все войско пылает желанием боя; наоборот, афранианцы дали много доказательств своего страха: они не пришли на помощь своим, не сходят с своего холма, с трудом выдерживают натиск нашей конницы, снесли знамена в одно место, сбились в кучу, не держат строя и не стоят у знамен. Но если Цезарь боится неудобств этой местности, то все равно в другом пункте непременно представится удобный случай для сражения, так как Афраний неизбежно должен уйти отсюда: пробыть без воды он не может.
      72. Но Цезарь стал надеяться достигнуть своей цели без сражения и без потерь, раз ему удалось отрезать противников от продовольствия: зачем ему хотя бы и в счастливом бою терять кого-либо из своих? Зачем проливать кровь своих заслуженных солдат? Зачем, наконец, испытывать счастье? Ведь задача полководца – побеждать столько же умом, сколько мечом. Жалел он и своих сограждан, которых пришлось убивать; а он предпочитал одержать победу так, чтобы они остались невредимыми. С этими соображениями Цезаря большинство не соглашалось; солдаты открыто говорили друг другу, что раз упускают случай одержать такую большую победу, то они не станут сражаться даже тогда, когда Цезарь от них этого потребует. Но Цезарь остался при своем решении. Он отошел в сторону от своей позиции, чтобы уменьшить у противников страх. Петрей и Афраний воспользовались этим случаем и возвратились в свой лагерь. Цезарь поставил в горах сильные посты, совершенно отрезал все пути к Иберу и укрепил свой лагерь в ближайшем соседстве с лагерем неприятеля.
      73. На следующий день вожди противников, смущенные тем, что им пришлось отказаться от всякой надежды на продовольствие и на доступ к Иберу, начали совещаться относительно дальнейшего образа действий. Перед ними были две возможности – вернуться в Илерду или же идти к Тарракону. Во время этого совещания им дали знать, что отправившихся за водой теснит наша конница. Тогда они немедленно расставили для охраны частые конные посты и союзные отряды, поместив между ними также несколько легионных когорт, и начали вести вал от лагеря к водопою, чтобы за этим укреплением можно было ходить за водой без страха и без прикрытий. Эту работу Петрей и Афраний разделили между собою и для ее выполнения сами отправились довольно далеко от лагеря.
      74. С их уходом солдаты получили полную возможность завязать разговоры с людьми Цезаря. Они вышли толпами из лагеря и стали разыскивать и вызывать своих знакомых и земляков в войске Цезаря. Прежде всего они сообща поблагодарили всех нас за то, что вчера при их великом страхе мы их пощадили: только нам они обязаны жизнью. Затем они спрашивали, держит ли свое слово полководец и правильно ли будет с их стороны довериться ему, жалели, что не сделали этого с самого начала, но подняли оружие против людей родных и единокровных. Увлеченные этой беседой, они теперь уже выражали желание получить от полководца определенную гарантию, что он сохранит жизнь Афранию и Петрею: иначе их будут считать преступниками и предателями своих. В случае утвердительного ответа они готовы были сейчас же перейти к Цезарю со своими знаменами и отправили к нему послами для переговоров о мире центурионов первых рангов. Тем временем некоторые из афранианцев привели к себе в лагерь своих друзей для угощения, а другие были уведены к нам, так что теперь два лагеря казались соединенными в один. Даже многие из военных трибунов и центурионов явились к Цезарю засвидетельствовать свое почтение. Их примеру последовали испанские князья, которых Афраний вызвал к себе и держал в качестве заложников. Они стали разыскивать своих знакомых и гостеприимцев, чтобы, по их рекомендации, получить доступ к Цезарю. Даже молодой сын Афрания просил Цезаря при посредстве его легата Сульпиция помиловать его и его родителя. Все были радостно настроены и поздравляли друг друга – одни с избавлением от великой опасности, другие – с крупным и бескровным успехом. Цезарь, по общему признанию, пожинал теперь великие плоды своей вчерашней мягкости, и его образ действий встречал со всех сторон полное одобрение.
      75. При известии об этом Афраний немедленно оставил начатые работы и возвратился в лагерь с видимой решимостью отнестись спокойно и хладнокровно ко всему, что пошлет судьба. Но Петрей не изменил себе: (66) он вооружил всех своих слуг, взял с собой, кроме них, преторскую когорту (67) из вооруженных легкими щитами, а также несколько варварских всадников, которых он обыкновенно держал при себе в качестве привилегированной личной охраны (68), и неожиданно для всех прискакал к валу. Тут он прекратил солдатские разговоры, отогнал наших от своего лагеря, а кого захватил, тех приказал убить. Остальные в страхе перед внезапной опасностью сплотились, обернули левую руку плащом, обнажили мечи, отбивались таким образом от легковооруженных и всадников в надежде на близость лагеря и, наконец, отступили к нему. Здесь их приняли под свою защиту те когорты, которые стояли на карауле у ворот.
      76. После этого Петрей со слезами обходит манипулы, лично обращается к солдатам и заклинает их не предавать неприятелям на гибель ни его, ни своего отсутствующего полководца Помпея. Войско быстро собралось к преторской ставке. Петрей требует от всех присяги, что они не покинут и не предадут армии и вождей и не будут принимать сепаратных решений. Первым присягает он сам, затем приводит к присяге Афрания, за ним следуют военные трибуны и центурионы; наконец, тут же приносят присягу солдаты, выстроенные по центуриям. Предводители издают приказ, в силу которого приютившие Цезаревых солдат должны были привести их к ставке; приведенные были публично казнены. Но большую часть своих гостей солдаты спрятали и ночью выпустили через вал. Таким образом, устрашающие меры вождей, жестокая казнь и новая торжественная присяга уничтожили надежду на немедленную сдачу, произвели поворот в умах солдат и восстановили прежнее военное положение.
      77. Цезарь приказал тщательно разыскать и отпустить тех неприятельских солдат, которые во время переговоров пришли в его лагерь. Но из военных трибунов и центурионов некоторые добровольно остались у него. Впоследствии он держал их в большом почете, центурионы были восстановлены в своих прежних рангах, а римские всадники – в должности военных трибунов (69).
      78. Неприятелям была затруднена фуражировка, с трудом доставали они и воду. Легионеры их имели некоторый запас хлеба, так как им было приказано захватить с собой из Илерды провианта на семь дней, но у легковооруженных и у вспомогательных войск его совсем не было: у них не хватало денег на его покупку, да и сами они были физически непривычны носить поклажу. Поэтому они ежедневно в большом количестве перебегали к Цезарю. Столь бедственно было положение неприятелей. Из двух планов, между которыми у них был выбор (70), более простым представлялось возвращение в Илерду, так как там они оставили немного провианта; вместе с тем они были уверены, что там они сообразят, что делать дальше. Но Тарракон был слишком далеко: на этом длинном пути, естественно, могло бы случиться немало разных неожиданностей. Они приняли первый план и выступили из лагеря. Цезарь послал вперед конницу – беспокоить и задерживать их арьергард и сам пошел следом за ней с легионами. Тут же начались не прекращавшиеся ни на один момент стычки задних рядов арьергарда с нашей конницей.
      79. Эти сражения были такого рода. Неприятельский арьергард замыкало несколько когорт в полной боевой готовности; на ровных местах они останавливались в большом количестве для отпора коннице. При подъеме на гору наилучшей защитой была сама местность, так как те, которые заходили вперед, защищали сверху поднимающихся вслед за ними; но на равнине или при спуске передние части колонны не могли подавать помощь отстававшим задним, так как наша конница стреляла сверху прямо им в тыл, и тогда положение становилось весьма опасным. При приближении к таким местам не оставалось ничего другого, как отдавать приказ легионам остановиться и сильной контратакой отбрасывать конницу, а затем всем до одного бегом спускаться в долину и, пройдя ее таким способом, снова останавливаться на ближайших возвышениях. Их собственная, хотя и очень многочисленная, конница не оказывала им ровно никакой поддержки; наоборот, она была так напугана предыдущими сражениями, что легионам пришлось дать ей место в середине и самим же ее защищать. И никто на походе не мог выходить из рядов, не попадая в руки нашей коннице.
      80. При таких сражениях им удавалось подвигаться вперед лишь медленно и понемногу и часто приходилось останавливаться, чтобы подать помощь своим. Так тогда и было. Пройдя путь в четыре мили, во время которого их непрерывно и необыкновенно сильно беспокоила наша конница, они заняли высокую гору и там разбили лагерь, но укрепили только ту его сторону, которая обращена была против неприятеля. При этом они не стали снимать поклажу с вьючных животных. И вот, как только они обратили внимание на то, что Цезарь также разбил лагерь, раскинул палатки и отправил конницу в разные стороны за фуражом, они вдруг бросились около шестого часа того же дня из своего лагеря и, в надежде, что мы за отъездом нашей конницы замедлим с преследованием, выступили в поход.
      Заметив их движение, Цезарь немедленно вывел свои легионы и пошел по пятам за неприятелями. Для охраны обоза им было оставлено несколько когорт, которые должны были в десятом часу двинуться следом за ним. Фуражиры и конница были спешно отозваны назад, причем конница тут же вернулась к своей повседневной походной службе. Начались жаркие стычки с арьергардом, так что тот едва не обратился в бегство, и много солдат, даже несколько центурионов, были при этом убиты. Пехота Цезаря также уже надвигалась и угрожала врагу всей своей массой.
      81. Теперь у врагов не оставалось никакой возможности ни найти подходящее место для лагеря, ни двигаться вперед. По необходимости они остановились и разбили лагерь на совершенно неудобном месте и далеко от воды. Но, по вышеуказанным причинам, Цезарь не стал их беспокоить (71). Однако он не позволил своим людям ставить на этот день палаток, чтобы все они были вполне готовы к преследованию, на тот случай, если враги попытаются прорваться, все равно, ночью или днем. Неприятели заметили невыгодное положение своего лагеря; в течение всей ночи они выносили вперед свои укрепления и заменяли один лагерь другим. То же самое они делали и на следующий день и работали с раннего утра до вечера. Но насколько они преуспели в этой работе и выдвинули лагерь, настолько же удалились от воды, так что одно зло пришлось исправлять другим. В следующую ночь уже никто не выходил из лагеря за водой; а на следующий день они оставили в лагере охрану и двинулись за водой всем войском. Вместо того чтобы давать решительное сражение. Цезарь предпочитал довести их этими страданиями до полного истощения и тем вынудить к неизбежной сдаче. Но все-таки он сделал попытку окружить их со всех сторон валом и рвом, чтобы как можно больше затруднить их внезапные вылазки, на которые, по его мнению, они по необходимости должны были пойти. По недостатку фуража, а также с тем чтобы обеспечить себе свободу движения, они распорядились убить всех вьючных животных.
      82. На эти работы и соображения пошло два дня. На третий день часть работ Цезаря уже подвинулась вперед. Чтобы помешать их окончанию, неприятели дали около девятого часа боевой сигнал, вывели легионы и выстроили их у самого своего лагеря. Цезарь отозвал свои легионы с работы, приказал собраться всей коннице и также построил все свои силы в боевую линию: предположение, что, вопреки доброму мнению о нем солдат и своей общепризнанной славе, он боится боя, могло бы очень повредить ему. Но те же самые, уже известные нам основания удерживали его от решительного сражения, и теперь еще более, чем прежде, так как, ввиду краткости расстояния между фронтами, даже обращение противников в бегство лишь немного содействовало конечной победе. Ведь лагери отстояли друг от друга не более чем на двести футов. Две трети этого пространства занимали оба фронта, и только одна треть оставалась свободной для атак и для боя. В случае сражений даже совершенно разбитая сторона, вследствие близости лагеря, нашла бы в нем убежище. Поэтому Цезарь решил давать отпор атакам неприятеля, но самому не вовлекать его в бой.
      83. Афраний образовал из пяти легионов две боевые линии, а третью, в качестве резерва, занимали вспомогательные когорты. Фронт Цезаря также состоял из трех линий, но в первой линии было по четыре когорты из его пяти легионов, за ними следовали, в качестве резерва, по три, а затем снова также по три когорты из соответствующих легионов; стрелки и пращники стояли в центре, конница прикрывала фланги. Такое построение, по-видимому, соответствовало тем целям, которых твердо держались обе стороны: Цезарь не хотел сражаться иначе, как по необходимости, Афраний желал помешать окончанию осадных работ Цезаря. Выжидание затянулось надолго, и оба войска простояли до захода солнца друг против друга, а затем вернулись в свои лагеря. На следующий день Цезарь приступил к окончанию начатых укреплений, а противники стали нащупывать брод на реке Сикорисе, в надежде на возможность переправы. Заметив это, Цезарь переправил через реку легковооруженных германцев и часть конницы и расставил по берегам ее частые посты.
      84. Наконец неприятели, чувствуя стеснение во всем, продержав обозных животных уже четвертый день без корма, оставаясь без воды, дров и хлеба, обратились с просьбой об открытии переговоров, и притом по возможности в таком месте, которое было бы недоступно для солдат. В этом Цезарь им отказал и согласился только на публичные переговоры, если они их пожелают. Они дали в заложники сына Афрания и явились на указанное Цезарем место. Перед лицом обеих армий Афраний сказал: ни на них, ни на солдат не следует гневаться за то, что они пожелали соблюсти верность присяге, данной ими своему главнокомандующему Гн. Помпею. Но они уже достаточно исполнили свой долг и довольно испытали мучений, перенеся нужду во всем: точно диких зверей их загнали в ловушки, их не пускают к воде, им не дают свободы движения; тело отказывается уже выносить страдания, душа – бесславие. Поэтому они признают себя побежденными и усердно просят – если у Цезаря есть для них какая-либо жалость – не считать необходимым прибегать к крайне суровой каре для них. Все это было сказано в высшей степени смиренно и покорно.
      85. На это Цезарь ответил: Афранию менее, чем кому-либо другому, прилично жаловаться на судьбу и взывать к состраданию. Ведь все остальные исполнили свой долг: исполнил его он, Цезарь, не пожелавший даже при выгодных условиях, в удобном месте в удобное время, дать сражение, чтобы можно было вполне беспрепятственно приступить к заключению мира; исполнило его войско, так как оно пощадило и защищало тех, которые уже были в его руках, несмотря на оскорбления, которым оно подверглось, и на убийство своих товарищей. Наконец, исполнили свой долг и солдаты армии Афрания, которые по собственному почину завязали мирные переговоры, причем сочли нужным позаботиться о спасении всех остальных. Так люди всех классов постарались проявить милосердие, но сами вожди и слышать не хотели о мире; они не уважали ни права переговоров, ни права перемирия и людей неопытных и соблазнившихся беседой бесчеловечно казнили. И вот теперь с ними случилось то, что большей частью случается с людьми слишком упрямыми и высокомерными: они прибегают и страстно стремятся к тому, что не так давно презирали. Но, впрочем, ни теперь в их унижении, ни вообще при каком-либо удобном случае он не склонен требовать того, что увеличило бы его силы, он желает только, чтобы были распущены те войска, которые его враги в течение уже многих лет содержали против него. Ведь не для иной же цели были отправлены в Испанию шесть легионов, а 7-й набран там, изготовлено столько больших эскадр и посланы вожди, искусные в военном деле. Все эти меры принимались отнюдь не для замирения Испании, отнюдь не для потребностей Провинции, которая вследствие долгого мира не нуждалась ни в какой военной поддержке. Но все это уже давно готовится только против него: против него учреждается новая форма верховной власти, и, таким образом, одно и то же лицо, находясь под Римом, заведует римскими делами, и оно же заочно в течение стольких лет распоряжается двумя очень воинственными провинциями>(72), против него изменяют коренные права магистратуры и посылают в провинцию не тех>(73), которые только что отправляли должность претора или консула (как это до сих пор всегда делалось), но любимцев олигархии, выбранных с ее одобрения; против него – не признают действительной ссылку на старость и вызывают для командования армиями людей, отличившихся в прежних войнах; ему одному не разрешается того, что до сих пор предоставлялось всем полководцам, именно ему отказывают в праве после успешной войны возвращаться домой с почетом, или, по крайней мере, без позора, и уже дома распускать свое войско. Но все это он переносил терпеливо и будет переносить; да и теперь он не добивается того, чтобы отобрать у них войско и присвоить его себе, хотя это для него было бы и нетрудно; он желает только, чтобы у противника не было оружия, которое они могли бы употребить против него. Поэтому, как уже сказано, они должны оставить провинции и распустить войско. Вот его единственное и непреложное условие мира.
      86. Солдатам это было в высшей степени приятно, как это можно было заметить по проявлениям их чувств: и действительно, вместо заслуженного наказания, которого они до известной степени имели основание ожидать для себя, они получили даже награду в виде отставки. Когда поднят был спорный вопрос о ее месте и времени, то они все до одного криками и жестами давали понять с вала, на котором они стояли, что желают немедленного роспуска: какие бы гарантии им ни давали, не может это дело быть верным, если отложить его на другое время. После краткого обсуждения этого вопроса в том и в другом смысле в конце концов согласились на том, что имеющих жительство в Испании или чем-либо там владеющих отпустить немедленно, а остальных – у реки Вара. С своей стороны, Цезарь поручился в том, что никто из них не пострадает и никого не будут против воли принуждать к переходу в нашу армию.
      87. С этого времени до прихода к реке Вару Цезарь обещал снабжать их хлебом. Кроме того, он пожелал возвратить им все потерянное ими на войне, поскольку оно окажется в руках его солдат; своим солдатам он выплатил за эти вещи деньги по справедливой оценке. Вообще по всем тяжбам, которые после этого возникали у неприятельских солдат, они по доброй воле обращались за посредничеством к Цезарю. Когда легионы готовы были взбунтоваться и потребовали жалованья, которому, по мнению Петрея и Афрания, не пришел еще срок, то они изъявили желание, чтобы это дело было расследовано Цезарем, и его приговором остались довольны обе стороны. Именно за эти два дня было распущено около трети войска (остальные две трети он поместил в середину своей армии); при этом два его легиона должны были идти впереди афранианцев, а остальные следовать сзади и располагаться лагерем в недалеком друг от друга расстоянии. Это дело он возложил на своего легата – Кв. Фуфия Калена. Согласно с этим распоряжением, шли из Испании до реки Вара, и там была распущена остальная часть войска Афрания.

      1. Так шли дела в Испании. Тем временем Г. Требоний, который был оставлен для осады Массилии (1), начал с двух сторон подводить к городу плотину, подвижные галереи и башни. Одна из башен находилась ближайшем соседстве с гаванью и с верфями, а другая была у ворот, через которые входили в город со стороны Галлии и Испании (в той части морского берега, которая прилегает к устью Родана). Дело в том, что Массилия почти с трех сторон омывается морем и только четвертая доступна с суши. Но и в этой полосе та ее часть, которая доходит до кремля, защищена от природы глубокой лощиной, и потому ее осада была бы продолжительной и трудной. Для производства осадных работ Г. Требоний выписал из всей провинции большое количество вьючных животных и рабочих и прикаэал доставить хворосту и лесу. Это позволило ему выстроить плотину в восемьдесят футов высотой.
      2. Но в городе был издавна такой большой запас военных материалов и такие крупные метательные машины, что никакие галереи, покрытые прутьями, не могли выдерживать действия снарядов. Двенадцатифутовые колья с острыми наконечниками, выпускаемые из баллист самого крупного калибра, не только пробивали целых четыре слоя фашины, но и вонзались в землю. Поэтому галереи прикрывались связанными в ряд футовыми бревнами, соединенными друг с другом, и по ним проносили и передавали из рук в руки строительный материал. Впереди шла «черепаха» в шестьдесят футов для выравнивания почвы. Она также была сделана из очень массивных бревен и прикрытая всем тем, что могло защищать ее от огня и камней. Но большие размеры осадных работ, высота стены и башен и множество метательных орудий замедляли все дело осады. Кроме того, альбики часто делали вылазки из города и пытались поджечь плотину и башни. Впрочем, наши солдаты без труда парализовали эти попытки и, со своей стороны, причиняя большие потери делавшим вылазки, отбрасывали их в город.
      3. Между тем Гн. Помпей послал на помощь Л. Домицию (2) и массилийцам Л. Насидия с эскадрой в шестнадцать кораблей, часть которых была обита медной броней. Он шел Сицилийским проливом совершенно незаметно для Куриона (3), пристал к Мессане, воспользовался тем, что знатные граждане и сенат этого города были охвачены ужасом и бежали, и увел из тамошней верфи один корабль. Включив его в свою эскадру, он направился к Массилии и тайно выслал вперед быстроходную лодку, чтобы известить Домиция и массилийцев о своем приближении. При этом он настойчиво уговаривал их дать с помощью доставленных им подкреплений новое сражение флоту Брута.
      4. Массилийцы со времени своей вышеупомянутой неудачи (4) вывели из верфи старые корабли приблизительно в таком же количестве, как и прежде, и успели их починить и с большой тщательностью снарядить, тем более что у них не было недостатка в гребцах и кормчих. В эту эскадру они включили также рыбачьи лодки, покрыв их палубой для защиты гребцов от снарядов, и вооружили их стрелками и метательными машинами. К снаряженному таким образом флоту старики, женщины и девушки обратились со слезными мольбами помочь в последний час родному городу. Под их впечатлением экипаж сел на корабли с не меньшим воодушевлением и уверенностью, чем в предыдущем сражении. Ведь таков уже свойственный всем недостаток нашей человеческой природы, что вещи неожиданные и неизвестные внушают слишком большую самоуверенность или же слишком большой страх. Так случилось и тогда. Действительно, прибытие Л. Насидия возбудило в гражданах большие надежды и рвение. При первом же благоприятном ветре они вышли из гавани и прибыли в Тавроэнт (укрепленный пункт у массилийцев) на соединение с Насидием. Там они привели свой флот в боевую готовность, ободрили друг друга к бою и сообща наметили план военных действий. Правое крыло было отведено массилийцам, левое – Насидию.
      5. Туда же поспешил и Брут. Его эскадра также увеличилась, таю как к судам, построенным по распоряжению Цезаря в Арелате (5), прибавилось шесть кораблей, захваченных у массилийцев. За этот промежуток он починил их и вполне снарядил. Ободрив своих солдат и напомнив им, что они победили несломленного врага и теперь должны показать свое презрение к побежденному, он выступил против массилийцев, полный воодушевления и надежды на успех. Из лагеря Г. Требония и со всех возвышенных мест легко было обозревать весь город. Было видно, как вся оставшаяся в городе молодежь, а также все пожилые люди с женами и детьми протягивали к небу руки из общественных мест, со сторожевых пунктов и со стены или шли к храмам бессмертных богов и, распростершись перед их изображениями, молили о победе. Все без исключения понимали, что от успеха этого дня зависит вся их судьба. Ведь на суда сели знатнейшая молодежь и самые почтенные граждане всех возрастов, которых вызвали поименно и умоляли в случае поражения отказаться от каких бы то ни было дальнейших попыток, а в случае победы быть уверенными, что город будет спасен или домашними силами, или, может быть, также помощью извне.
      6. В завязавшемся сражении массилийцы проявили величайшую храбрость: они помнили о напутственных наставлениях, полученных ими от своих близких, и сражались в убеждении, что у них уже не будет случая для подобной попытки и что те из них, кого постигнет в бою смерть, лишь немного раньше разделят судьбу остальных граждан, которых при взятии города ждет та же участь. Когда наши корабли стали мало-помалу развертываться, то неприятели извлекли пользу из ловкости своих кормчих и подвижности своих судов; а когда наши при удобном случае накидывали на неприятельский корабль железные багры и зацепляли его, то оказавшийся в бедственном положении корабль немедленно получал со всех сторон помощь. Если дело доходило до рукопашного боя, то от массилийцев не отставали и их союзники альбики, которые лишь немногим уступали нашим в храбрости. Вместе с тем снаряды, во множестве выпускаемые издали с судов меньшего размера, ранили многих из наших людей, которые этого не предвидели и не могли от них защититься. Две неприятельские триремы заметили корабль Д. Брута, который особенно легко было узнать по его особому флагу, и бросились на него с двух сторон. Но подготовленный к этой атаке Брут сделал быстрое движение и увернулся от столкновения. Неприятельские корабли с разбега так сильно столкнулись друг с другом, что оба очень тяжело пострадали, а один, у которого обломился нос, совсем потерял боеспособность. Тогда те корабли из эскадры Брута, которые находились поблизости, воспользовались их аварией, атаковали их и быстро пустили оба их ко дну.
      7. Корабли же Насидия оказались бесполезными и скоро вышли из линии боя: ведь у людей их экипажа не было перед глазами родного города, не слышали они напутствий со стороны близких родных, и ничто не понуждало их рисковать жизнью. Поэтому в составе этих кораблей совсем не было потерь. Зато из массилийского флота пять кораблей было пущено ко дну, четыре захвачено, один спасся бегством вместе с эскадрой Насидия; все они устремились в Ближнюю Испанию. Один из уцелевших кораблей был послан вперед в Массилию сообщить эту весть. При его приближении к городу навстречу ему высыпало за получением вестей все население, и когда узнали о поражении, то всеми овладела глубокая печаль и город сразу принял такой вид, как будто бы его взяли с бою враги. Тем временем массилийцы стали готовиться к обороне города.
      8. Легионеры, работавшие на правой стороне шанцевых укреплений, заключили из частых вылазок врага, что для обороны может быть весьма полезной постройка по соседству со стеной кирпичной башни, которая служила бы для них и фортом и убежищем при отступлении. Сначала они сделали ее – только на случай внезапных нападений – низкой и маленькой. Сюда они отступали, отсюда и отбивались, если на них нападали врасплох более или менее крупные силы; отсюда, наконец, они выбегали для отражения и преследования неприятеля. Она тянулась в каждую сторону на тридцать футов, а ее стены были в пять футов толщиной. Но после этого – ведь опыт в соединении с человеческой изобретательностью во всем учитель – оказалось, что очень полезно было бы построить башню выше. Это было сделано следующим образом.
      9. Когда башня была выведена до дощатого наката первого этажа, они вставили балки в ее стены так, что даже концы балок были прикрыты стенной кладкой, и, таким образом, наружу не выступало ничего такого, к чему бы мог пристать неприятельский Огонь. Поверх этого наката они повели стенную кирпичную кладку на такую высоту, на какую позволяла крыша щитка и подвижных навесов; сверху этой кладки они положили накрест две балки, почти доходившие до наружных стен, с тем чтобы на них держался тот накат, который должен был служить крышей башни; а поверх этих двух балок были положены под прямым углом и связаны досками поперечные балки. Эти поперечные балки были несколько длиннее стен и немного выдавались наружу так, чтобы на них можно было повесить циновки, которые должны были во время выведения стен под накатом задерживать и отражать неприятельские снаряды. Этот верхний накат был покрыт кирпичом и глиной, чтобы обезвреживать неприятельский огонь, а поверх кирпича и глины были постланы матрацы, чтобы снаряды из метательных машин не пробивали дерева, а камни из катапульт не расшатывали кирпичной кладки. Указанные циновки, которых было три, были сделаны из якорных канатов и были такой же длины, как стены, а шириной в четыре фута; они были укреплены вокруг башни и повешены снаружи с трех сторон, обращенных к неприятелю, на выступавших концах поперечных балок. Опыт, приобретенный в других местах, убедил строителей в том, что только такого рода канатные циновки непроницаемы ни для обычных снарядов, ни для снарядов, выпускаемых из осадных машин. Как только готовая часть башни была покрыта и защищена от всяких неприятельских снарядов, они убрали щитки на другие работы, а крышу башни как самостоятельную часть сооружения начали поднимать с первого яруса воротами кверху – настолько, насколько позволяли спущенные циновки. Под их прикрытием и защитой они продолжали выводить кирпичные стены и снова посредством ворота поднимали крышу и освобождали себе место для дальнейшей стройки. Как только подходило время класть второй накат, они так же, как сначала, вделывали балки в наружные кирпичные стены и отсюда снова поднимали воротами крышу вместе с циновками. Таким образом, вполне свободно, без кровопролития и без опасности они выстроили шесть ярусов и в подходящих местах оставили шесть отверстий для метания снарядов.
      10. Как только они получили уверенность, что эта башня может защитить все соседние верки, они начали строить подвижной навес длиной в шестьдесят футов из балок в два фута толщиной, чтобы продвигать его от своей кирпичной башни к неприятельской башне и к стене. Он был устроен следующим образом. Прежде всего были положены на земле две балки одинаковой длины на расстоянии четырех футов друг от друга и в них были вставлены столбы вышиной в пять футов. Эти столбы были соединены друг с другом не очень крупными стропилами, на которых должны были лежать балки, образующие крышу подвижного навеса. Эти; балки были в два фута толщиной и были прибиты скобами и гвоздями. На самом краю крыши и на балках были прикреплены бруски в четыре пальца в квадрате, чтобы поддерживать кирпичи, которые должны были покрывать крышу. Когда таким образом была сделана покатая крыша, идущая рядами в соответствии с положением балок на стропилах, подвижной навес был покрыт кирпичами и глиной для защиты от огня с неприятельской стены. Кирпичи же покрыли кожей, чтобы неприятели не могли пускать из труб воду и размывать их. В свою очередь кожа была покрыта матрацами для защиты от огня и камней. Все это сооружение, прикрытое галереями, было построено рядом с самой башней; и вдруг, когда враги ничего подобного не подозревали, наши придвинули его на катках, употребляющихся при спуске кораблей к неприятельской башне, так что оно подошло вплотную к ее каменной стене.
      11. Устрашенные этой непредвиденной бедой, горожане подвинули рычагами самые крупные каменные глыбы и скатили их со стены прямо на навес. Прочность дерева выдержала их удар, и все камни скатились с отлогой крыши. Когда массилийцы заметили это, они придумали другое средство: набили бочки смолой и дегтем, зажгли их и сбросили со стены на навес. Но и они, катясь по крыше, соскользнули в сторону, тогда их немедленно оттолкнули внизу от сооружения шестами и вилами. Тем временем наши солдаты под прикрытием навеса вышибли ломам нижние камни неприятельской башни, на которых лежал фундамент, самый же навес они защищали из кирпичной башни стрельбой из метательных машин, которой и выбили неприятелей со стены и из башен и таким образом парализовали оборону стены. Так как из ближайшей башни было вышиблено уже много камней, то часть этой башни сразу обрушилась, а другая грозила упасть следом за ней. Тогда неприятели, боясь разграбления города, все до одного безоружные, с повязками на голове высыпали из ворот и стали с мольбой протягивать руки к легатам и войску.
      12. При этом неожиданном зрелище все военные действия приостановились, причем солдаты оставили бой и из любопытства поспешили сюда, чтобы послушать и узнать, в чем дело. Как только неприятели дошли до легатов и войска, они все до одного бросились на колени и просили подождать прихода Цезаря: теперь они видят, что город их взят, что осадные работы доведены до конца и их собственная башня уже подкопана; поэтому они отказываются от обороны; конечно, они могут быть без малейшего промедления тут же уничтожены, если по приходе Цезаря не будут исполнять его приказаний и следить за каждым его мановением. Они указывали также, что если башня, совсем обрушится, то солдат нельзя будет удержать и в надежде на добычу они вторгнутся в город и разрушат его. Все это и многое другое в том же роде массилийцы, как люди образованные, излагали очень трогательно и со слезами.
      13. Эти просьбы побудили легатов вывести солдат из осадных укреплений, прекратить штурм и только оставить стражу при укреплениях. Состраданием было создан своего рода перемирие, и теперь обе стороны стали ждать прибытия Цезаря. Ни с неприятельской стены, ни с нашей стороны не летали больше снаряды; все ослабили заботу бдительность, как будто бы дело было кончено. Надо сказать, что Цезарь в письме к Требонию настоятельно приказывал не допускать взятия города штурмом: иначе солдаты в своем озлоблении на измену массилийцев и на презрение, которое те к ним показывали, а также на продолжительность осадных работ могли бы перебить все взрослое мужское население города. Они уже не раз грозили это сделать, и теперь стоило большого труда удержать их от вторжения в город. Вообще они были очень недовольны тем, что дело стало за Требонием, который, как им казалось, и помешал им овладеть городом.
      14. Но неприятели начали вероломно искать удобного момента, чтобы коварно обмануть нас. Прошло несколько дней. Наши ослабили свою энергию и бдительность. И вот в полдень, когда одни ушли из лагеря, а другие после долгого труда легли спать на самом месте работы, отложив в сторону и спрятав в чехлы оружие, массилийцы внезапно сделали вылазку из ворот и, так как подул сильный ветер в благоприятном для них направлении, подожгли верки. Ветер так раздул огонь, что единовременно загорелись и плотина, и щитки, и башня, и метательные машины, и все это погибло в пламени прежде, чем можно было заметить, как вообще возник пожар. Растерявшись от этого неожиданного несчастья, наши стали хватать первое попавшееся оружие; другие бросились из лагеря и атаковали неприятелей, но преследованию бегущих мешали стрелы и снаряды, летевшие со стены. Неприятели отступили к самой своей стене и здесь беспрепятственно подожгли подвижной навес и кирпичную башню. Таким образом, сооружение, потребовавшее многих месяцев и большого труда, было в одно мгновение уничтожено вероломством неприятелей и силой бури. Ту же попытку они повторили и на следующий день. При такой же буре с еще большею самоуверенностью они сделали вылазку, бросились на другую башню и плотину и закидали их головнями. Но насколько наши перед этим ослабили свою энергию, настолько же теперь, наученные горьким опытом вчерашнего дня, они позаботились приготовить все необходимое для обороны. Таким образом, многих неприятелей они перебили, остальные же были отброшены в город, не достигнув своей цели.
      15. Требоний принял все меры к тому, чтобы восстановить потерянное. Солдаты приступили к делу с удвоенным рвением. Они видели, что все их напряженные труды и сложные работы ни к чему не привели, и вместе с тем очень огорчились тем, что преступным нарушением перемирия их доблесть осуждена на насмешки. Так как, однако, все деревья в Массилийской области были повсеместно вырублены и свезены и вообще больше неоткуда было достать лесу для плотины, то они стали строить плотину нового, до сих пор не виданного типа – на двух кирпичных стенах в шесть футов толщиной и с накатом на этих стенах. Эта плотина была такой же ширины, как и прежняя деревянная. Где промежуток между стенами был слишком широк или накатные балки непрочными, они подставляли столбы и клали для подпорки поперечные балки, а верхний накат устилали фашинами, которые в свою очередь покрывались глиной. Таким образом, солдаты были прикрыты этим накатом, справа и слева – стенами, а спереди – щитком и потому могли безопасно проносить необходимый для работы материал. Дело быстро пошло вперед; урон, нанесенный долговременной работе, был скоро исправлен благодаря ловкости и доблести солдат. В нужных местах в стене были оставлены ворота для вылазок.
      16. Теперь неприятели увидали, что немногих дней напряженного труда оказалось достаточно для восстановления верков, которое, по их ожиданиям, было на долгое время невозможно; следовательно, для них уже стали бесполезными вероломство и вылазки, и вообще не осталось ни одного пункта, где бы они могли повредить солдатам стрельбой, а веркам огнем. Они убедились и в том, что таким же образом можно даже весь город – там, где он доступен с суши, – окружить отовсюду стеной и башнями, и в том, что им нельзя будет держаться на своих укреплениях, так как каменная плотина пристроена нашими солдатами к городской стене почти до самого ее верха, и следовательно, сражаться пришлось бы только ручным оружием, так как метательные машины, на которые они возлагали большие надежды, при незначительности расстояния для них пропадали; а при одинаковой обстановке боя со стены и башен, как они ясно видели, они не могли равняться с нашими солдатами в доблести. Поэтому они вернулись к мысли о сдаче на прежних условиях.
      17. В Дальней Испании М. Варрон сначала, при известии о событиях Италии стал сомневаться в счастье Помпея и весьма дружественно отзываться о Цезаре: Помпей привлек его на свою сторону назначением на должность легата и тем связал его присягой на верность, но что и с Цезарем он состоит в не менее близких отношениях. Ему небезызвестны обязанности легата, занимающего должность по доверию. Но он знает также, как слабы его собственные силы и как дружественно настроена к Цезарю вся провинция (6). Так высказывался он публично по всякому поводу и сохранял полный нейтралитет по отношению к обеим враждующим сторонам. Но с того времени, как он узнал, что Цезарь, задерживается у Массилии, что войска Петрея соединились с армией Афрания, что большие вспомогательные силы уже собрались и не менее значительные с уверенностью ожидаются, что вся Ближняя Провинция сочувствует Помпею; когда он, наконец, услыхал о позднейших событиях, именно о затруднительном положении Цезаря под Илердой из-за недостатка съестных припасов – о чем ему очень подробно и с преувеличениями сообщил Афраний, – то и сам он стал колебаться по мере колебания счастья.
      18. Он произвел набор по всей провинций, пополнил им оба своих легиона и прибавил к ним еще около тридцати вспомогательных когорт. Далее он собрал большое количество провианта для посылки массилийцам, а также Афранию и Петрею. Десять военных кораблей он приказал построить гадитанцам, и еще много судов он распорядился построить в Гиспалисе. Деньги и все ценные вещи из святилища Геркулеса были переведены им в город Гады; для охраны он послал туда из провинции шесть когорт и назначил комендантом этого города римского всадника Г. Галлония, друга Домиция, приехавшего туда по поручению последнего, для приема наследства; в дом Галлония было также перевезено все оружие, частное и общественное. Сам Варрон произносил на собраниях враждебные речи против Цезаря. Он часто заявлял с трибунала, что Цезарь терпит поражения и что большое количество солдат перебежало от него к Афранию; обо всем этот он имеет верные сведения из надежных источников. Подобными сообщениями он запугал римских граждан, живших в провинции, и заставил их обещать ему для государственных нужд восемнадцать миллионов сестерциев, двадцать тысяч фунтов серебра и сто двадцать тысяч модиев пшеницы. На те общины, которые он считал сочувствующими Цезарю, он налагал более тяжелые повинности, отправлял туда гарнизоны и предавал суду частных лиц за противогосударственные замечания и речи; их имущество конфисковалось. Всей провинции было им приказано принести присягу на верность ему и Помпею. Узнав о событиях в Ближней Испании, он стал готовиться к войне. План его военных действий состоял в том, чтобы отправиться с двумя легионами в Гады и там сосредоточить суда и весь провиант, ибо он знал, что вся провинция сочувствует делу Цезаря. Путем сосредоточения провианта и кораблей на этом острове, по его мнению, было нетрудно затянуть войну (7). Многие неотложные дела отзывали Цезаря в Италию. Но он все-таки решил войну в Испании довести повсеместно до конца, так как знал, что Помпей сделал для этой страны много добра и потому у него в ближней провинции немало влиятельных клиентов.
      19. Поэтому он послал в Дальнюю Испанию два легиона под командой народного трибуна Кв. Кассия, а сам раньше его двинулся ускоренным маршем с шестью сотнями всадников и предупредил население эдиктом о том, к какому сроку должны явиться к нему в Кордубу власти и старейшины всех общин. Этот эдикт был обнародован по всей провинции, и ни одна община не преминула послать к этому времени в Кордубу часть своего сената, ни один сколько-нибудь известный римский всадник не замедлил явиться туда к сроку. Вместе с тем корпорация римских граждан в Кордубе по собственному почину заперла перед Варроном ворота, заняла башни и стену караулами и стражей и удержала у себя для охраны города случайно прибывшие туда две так называемые колониальные когорты. В те же дни жители города Кармона, самого сильного во всей провинции, сами выгнали гарнизон из трех когорт, посланный в их городскую крепость Варроном и заперли ворота.
      20. Но это уже заставило Варрона поторопиться как можно скорее дойти с легионами до Гад, чтобы не быть отрезанными от сухопутных дорог и от переправы: до такой степени решительным оказывалось сочувствие всей провинции к Цезарю. Когда он прошел уже довольно значительную часть своего пути, ему доставлено было письмо из Гад с сообщением, что при известии об эдикте Цезаря гадитанские власти немедленно сговорились с трибунами стоявших там когорт (8) об изгнании Галлония из города и об удержании самого города и острова для Цезаря; согласно с этим решением, они предложили Галлонию добровольно оставить Гады, пока это можно сделать еще безопасно; в противном случае они сами за себя постоят; и эта угроза заставила Галлония покинуть Гады. Когда об этом стало известно, один из двух легионов, так называемый «Туземный» унес из лагеря знамена в присутствии и на глазах самого Варрона, вернулся в Гиспалис и там расположился на форуме, не позволяя себе никаких бесчинств. Такое его поведение, так понравилось корпорации римских граждан, что они наперерыв стали приглашать солдат к себе в гости. Устрашенный этим, Варрон переменил свой маршрут и поспешил дать знать в Италику о своем намерении прибыть туда. Но его гонцы сообщили ему, что ворота перед ним заперты. Теперь все пути перед ним были отрезаны, и он послал к Цезарю письмо, что готов передать свой легион кому он прикажет. Тот приказал передать его посланному для этой цели Сексту Цезарю (9). После передачи легиона Варрон прибыл в Кордубу к Цезарю. Там он представил ему официальный отчет по административным расходам вместе с оправдательными документами и передал ему бывшие у него на руках деньги, а также сообщил, где и сколько у него было провианта и кораблей.
      21. На народном собрании в Кордубе Цезарь благодарит всех по очереди: римских граждан – за то, что они постарались удержать в своих руках город, испанцев – за изгнание гарнизонов, гадитанцев (10) – за то, что они сокрушили попытки противников и постояли за свою свободу, прибывших туда для гарнизонной службы военных трибунов и центурионов – за деятельную и мужественную поддержку, оказанную ими решению горожан. Деньги, обещанные римскими гражданами Варрону для государственных нужд, он с них сложил; равным образом он восстановил имущество тем, которые, по его расследованию, были лишены его за свои смелые речи. Некоторым общинам он определил награды от имени государства и от себя лично, остальным многое обещал в будущем. После двухдневного пребывания в Кордубе он отправился в Гады и там приказал вернуть в храм Геркулеса деньги и ценные вещи, препровожденные из него в частный дом. Во главе провинции он поставил Кв. Кассия (11) и дал ему четыре легиона, а сам на тех кораблях, которые построил Варрон и по приказу Варрона гадитанцы, через несколько дней прибыл в Тарракон. Там в ожидании Цезаря собрались посольства почти от всей Ближней Провинции. Точно также отличив от имени государства и от себя некоторые общины, он оставил Тарракон и прибыл сухим путем в Нарбон и затем в Массилию. Здесь он узнал, что в Риме проведен закон о диктатуре и что именно его назначил диктатором претор М. Лепид (12).
      22. Массилийцы были изнурены всевозможными страданиями, доведены до крайней нужды в съестных припасах, два раза побеждены в морском бою, часто терпели поражения при своих вылазках; кроме того, они тяжко страдали от заразы, возникшей вследствие долгой блокады и перемены пищи (все они питались залежавшимся просом и испортившимся ячменем, которые были давно ими заготовлены и ссыпаны в общественные магазины для подобного рода случаев). Башня их была сбита, значительная часть стены расшатана, на помощь других провинций или Помпеевых войск не было никакой надежды, так как они знали, что все это попало в руки Цезаря. Поэтому они решили сдаться ему без обмана. За несколько дней до сдачи о настроении массилийцев узнал Л. Домиций. Он добыл себе три корабля, из которых два предоставил своим друзьям, а на один сел сам, воспользовался бурной погодой и покинул Массилию. Его заметили корабли, несшие по приказу Брута ежедневную караульную службу у гавани, и, снявшись с якоря, бросились за ним в погоню. Но корабль Домиция быстрым ходом пошел вперед и безостановочно продолжал бежать, пока наконец, при поддержке бури, не скрылся из виду. Два остальных корабля в страхе перед атакой наших судов вернулись в гавань. Массилийцы, согласно с приказом Цезаря, вывезли из города оружие и метательные машины, вывели из гавани и из верфи корабли и выдали деньги из городского казначейства. По исполнении условий сдачи Цезарь пощадил город не столько за заслуги перед ним его населения, сколько во внимание к его имени и древнему происхождению. Там он оставил в качестве гарнизона два легиона, остальные послал в Италию, а сам отправился в Рим.
      23. Около того же времени Г. Курион отправился из Сицилии (13) в Африку, но взял с собой только два легиона из четырех, полученных от Цезаря, и пятьсот всадников, так как еще с самого начала он недооценивал боевых сил П. Аттия Вара. Употребив на переправу два дня и три ночи, он пристал к тому месту, которое называется Анквилларией. Оно находится в двадцати двух милях от Клупеи и представляет собою довольно удобную летнюю стоянку, замыкаемую двумя высокими мысами. Его подстерегал у Клупеи Л. Цезарь-сын (14) с десятью линейными кораблями, которые после войны с пиратами были вытащены на сушу и теперь, по распоряжению П. Аттия (15), отремонтированы для этой войны. Но, из боязни численного превосходства на стороне противника, Л. Цезарь оставил открытое море, пристал с палубной триремой к ближайшему берегу и, бросив ее на берегу, бежал сухим путем в Адрумет. Этот город занимал одним легионом Г. Консидий Лонг (16). Остальные корабли Л. Цезаря после его бегства направились также в Адрумет. За ним погнался квестор Марций Рут с двенадцатью кораблями, которые Курион взял с собой из Сицилии для охраны грузовых судов. Но, заметив на берегу брошенное судно, он взял его на буксир и вернулся с своей эскадрой к Г. Куриону.
      24. Курион послал вперед Марция с кораблями в Утику, туда же двинулся и сам с войском и после двухдневного марта достиг реки Баграды. Там он оставил с легионами легата Г. Каниния Ребила, а сам пошел с конницей, чтобы отыскать «Корнелиев лагерь» (17), который считался очень удобным местом для лагеря. Это отвесный горный хребет, вдающийся в море, с обеих сторон очень крутой и труднодоступный, но со стороны Утики более или менее покатый. По прямому расстоянию от него до Утики не более трех миль; но на этом пути есть источник, через который море довольно глубоко врезывается в сушу, вследствие чего эта местность на широком пространстве болотиста. Чтобы избежать на пути к городу этого места, надо сделать крюк в шесть миль.
      25. При осмотре этой местности Курион заметил, что лагерь Вара примыкает к городской стене у так называемых «Ворот Бела» (18) и очень укреплен от природы, так как с одной стороны его прикрывал сам город Утика, а с другой – находящийся перед городом театр, огромные субструкции которого оставляли только трудный и узкий подход к городу. Вместе с тем он обратил внимание на то, что по переполненным улицам, со всех сторон несли всякого рода пожитки и гнали скот, так как в страхе от неожиданной тревоги все уходили из деревень в город. Он послал сюда конницу, чтобы отбить этот транспорт себе в добычу. Но в то же самое время для охраны транспорта Вар послал из города шестьсот нумидийских всадников и четыреста пехотинцев, которые несколько дней тому назад были отправлены царем Юбой в Утику с целью помощи. Еще по своему отцу Юба был связан узами гостеприимства с Помпеем (19), а с Курионом у него была вражда, так как последний в качестве народного трибуна обнародовал законопроект о включении царства Юбы в состав Римского государства. Завязалась конная стычка, но нумидийцы не могли выдержать уже первого натиска нашей конницы и потеряли около ста двадцати человек убитыми: остальные отступили в лагерь к городу. Когда тем временем прибыли военные корабли, Курион приказал объявить грузовым судам, стоявшим под Утикой в количестве около двухсот, что всякого, кто не переведет немедленно своего корабля к «Корнелиеву лагерю» он будет считать врагом; после этого объявления все тотчас снялись с якоря, оставили Утику и перешли на указанное место. Благодаря этому войско получило в изобилии всякого рода припасы.
      26. После этого Курион возвратился в лагерь у Баграды, где все войско громко провозгласило его императором, а на следующий день двинулся к Утике и там разбил лагерь. Еще до окончания лагерных работ всадники со сторожевого поста дали знать, что к Утике подходят большие вспомогательные отряды, пешие и конные, посланные царем; в тот же момент были замечены облака пыли, и вслед за тем показался уже авангард Юбы. Под впечатлением этой неожиданности Курион послал вперед конницу, чтобы принять на себя первый натиск врага и задержать его, а сам быстро отозвал легионы от работ и построил их в боевую линию. Конница завязала сражение и еще прежде, чем легионы могли вполне развернуться и занять позицию, обратила в бегство все войска царя, которые не были готовы к бою и пришли в замешательство, так как двигались, не держа строя и без всяких предосторожностей; при этом почти вся неприятельская конница, быстро отступившая по берегу к городу, уцелела, но пехота понесла большие потери убитыми.
      27. В следующую ночь два центуриона, родом марсы, перебежали с двадцатью двумя солдатами своих центурий из лагеря Куриона к Аттию Вару. Высказали ли они Вару свое действительное убеждение или же просто говорили ему в угоду {ведь чего мы хотим, тому охотно верим, и что думаем, то предполагаем и у других), – во всяком случае, они уверили его в том, что все войско настроено против Куриона и прежде всего надо поближе подойти к его войску и дать ему возможность высказаться в беседе. Это предложение побудило Вара на следующий же день рано утром вывести свои легионы из лагеря. То же сделал и Курион, и оба они выстроили свои войска, будучи отделены друг от друга небольшой долиной.
      28. В армии Вара находился Секст Квинтилий Вар, который, как мы выше указали (20), был с ним в Корфинии. Когда Цезарь отпустил его там на волю, он отправился в Африку. Но туда же были переправлены Курионом как раз те легионы, которые Цезарь взял себе у своих противников; лишь несколько центурионов было новых, но центурии и манипулы остались те же. Это дало Квинтилию повод заговорить с солдатами. И вот он стал обходить фронт Куриона и заклинать солдат не забывать о своей первой присяге, принесенной ими перед Домицием и перед ним, его квестором, не поднимать оружия против тех, которые разделяли одинаковую с ними участь и одинаково страдали во время осады; наконец, не сражаться за тех, которые оскорбительно называют их перебежчиками. В заключение он намекнул на подарки, которых они должны ждать от его щедрости в случае, если примкнут к нему и к Аттию. Однако войско Куриона отнеслось к этой речи совершенно безразлично, и оба вождя увели свои войска назад.
      29. Тем не менее в лагере Куриона распространился большой страх, который от всякого рода разговоров быстро увеличился. Каждый создавал себе свое особое мнение о положении дела и от страха преувеличивал то, что слышал от соседа. И по мере того как эти возникшие из одного источника сомнения распространялись и передавались от одного к другому, являлась мысль, что таких источников много… (21)
      30. Ввиду этого Курион созвал военный совет и открыл совещания об общем положении дела. Некоторые высказывались за то, что надо во всяком случае решиться на смелую попытку штурма лагеря Вара, так как при подобном настроении солдат бездействие особенно пагубно: в конце концов, лучше в доблестном бою испытать военное счастье, чем быть покинутыми и преданными и от своих же сограждан потерпеть самую мучительную кару. Другие полагали, что следует в третью стражу отступить в «Корнелиев лагерь», чтобы выиграть время, пока солдаты не образумятся. А если бы случилось несчастье, то при большом количестве судов можно было бы легко и безопасно вернуться в Сицилию.
      31. Курион не одобрял ни того, ни другого предложения: насколько в одном из них мало мужества, настолько в другом его слишком много: одни думают о позорном бегстве, а другие считают необходимым дать сражение даже на невыгодной позиции. В самом деле, на чем основана наша уверенность, что мы в состоянии взять штурмом лагерь, очень укрепленный и человеческим искусством, и природой? А между тем что выигрываем мы, если мы с крупными потерями оставим штурм лагеря? Точно не известно, что военное счастье создает полководцам расположение войска, а неудача – ненависть! С другой стороны, к каким иным последствиям может привести перемена лагеря, как не к позорному бегству, всеобщему отчаянию и полному охлаждению войска? Несомненно, мы должны избегать того, чтобы люди порядочные подозревали, что мы им мало доверяем, и чтобы люди злонамеренные знали, что мы их боимся, так как у одних наш страх увеличивает своеволие, у других их подозрения уменьшают рвение и преданность. Но если бы даже, продолжал он, было для нас вполне доказано то, что говорят об охлаждении войска и что, по моему глубокому убеждению, или совершенно ложно, или, по крайней мере, преувеличено, то и в этом случае для нас гораздо лучше игнорировать и скрывать это, чем самим подтверждать. Может быть, следует прикрывать слабые стороны нашего войска так же, как и раны на теле, чтобы не увеличивать надежды у противников? А между тем сторонники этого предложения прибавляют даже, что следует выступить в полночь, – надо полагать, для того, чтобы: увеличить своеволие у людей, питающих преступные замыслы! Ведь подобные замыслы сдерживаются или чувством чести, или страхом, а для того и другого ночь менее всего благоприятна. Ввиду всего этого я не настолько смел, чтобы высказываться за безнадежный штурм лагеря, но и не настолько труслив, чтобы совсем терять надежду. Но я полагаю, что надо предварительно все испробовать, и тогда, по моему глубокому убеждению, я уже составлю себе определенное суждение о положении дела, причем по существу мы с вами сойдемся.
      32. Распустив совет, он созвал солдатскую сходку. Прежде всего он сослался на то, какое расположение солдаты проявили к Цезарю у Корфиния: (22) им и поданному ими примеру Цезарь обязан переходом на его сторону значительной части Италии. За вами, сказал он, и за вашим решением последовали все муниципии, один вслед за другим. Не без причины Цезарь отозвался о вас с величайшим сочувствием, равно как и его противники придали большое значение вашему поведению. Ведь Помпей оставил Италию не вследствие какого-либо поражения, но потому, что именно ваш образ действий предрешил его удаление. В свою очередь Цезарь доверил вашей охране меня, своего ближайшего друга, и провинции Сицилию и Африку, без которых он не может прокормить Рим и Италию. Но некоторые уговаривают вас отпасть от нас. Это понятно: что может быть более желательным для них, как не то, чтобы одновременно и нас погубить, и вас вовлечь в безбожное преступление? И что может быть оскорбительнее для вас, чем предположение этих озлобленных людей, что вы способны предать тех, которые признают себя всем обязанным вам, и подчиниться тем, которые вам приписывают свою гибель? Или вы не слыхали о подвигах Цезаря в Испании? О том, что разбиты две армии, побеждены два полководца, заняты две провинции? И все это совершено в сорок дней с тех пор, как Цезарь показался перед своими противниками! Или, может быть, те, которые не могли дать отпора пока были в силах, способны дать его теперь, когда они сломлены? А вы, примкнувшие к Цезарю, пока победа была еще неясна, теперь, когда судьба войны определилась, может быть, последуете за побежденными, вместо того чтобы получить должную награду за свои услуги? Но ведь они говорят, что вы их покинули и предали, и ссылаются на вашу первую присягу. Вы ли, однако, покинули Домиция или Домиций вас? Разве не бросил он вас на произвол судьбы в то время, когда вы были готовы умереть за него? Разве не тайком от вас он искал себе спасения в бегстве? Не он ли вас предал и не Цезарь ли великодушно помиловал? А что касается присяги, то как мог обязывать ею вас тот, кто, бросив фасцы (23) и сложив с себя звание полководца, стал частным человеком и, как военнопленный, сам попал под чужую власть? Создается более чем оригинальная форма обязательства, заставляющая нарушить ту присягу, которая теперь вас связывает, и считаться с той, которая аннулирована сдачей полководца и потерей им гражданских прав! Но, может быть, Цезаря вы одобряете, а мной недовольны? Я, конечно, не имею в виду хвалиться своими заслугами перед вами: они пока не так еще значительны, как я сам этого желаю и как вы ожидали бы. Но ведь вообще солдаты требуют наград за свои труды сообразно с исходом войны. Каков он будет теперь, в этом и у вас самих нет сомнений. Но и мне незачем умалчивать о своей бдительности и, насколько до сих пор шло об этом дело, о своем военном счастье. Или, может быть, вы недовольны тем, что я перевез все войско живым и невредимым, не потеряв ни единого корабля? Что я сокрушил неприятельский флот одним натиском, едва успев сюда прибыть? Что в течение двух дней я дважды одержал победу в конных сражениях? Что я увел из гавани и из рук противников двести нагруженных судов и тем поставил врага в невозможность добывать себе провиант ни сухим, ни морским путем? Отвергайте же такое счастье и таких вождей, дорожите корфинийским позором, бегством из Италии и капитуляцией обеих Испаний – всем тем, что предрешает исход нашей войны в Африке! Я сам желал называться только солдатом Цезаря, а вы приветствовали меня титулом императора. Если вы в этом раскаиваетесь, то я возвращаю вам вашу милость, а вы верните мне мое имя, чтобы не казалось, что вы дали мне это почетное звание для издевательства надо мной!
      33. Речь эта произвела на солдат такое глубокое впечатление, что они часто прерывали его слова, и видно было, что для них очень оскорбительно подозрение в неверности. Когда он уходил со сходки, то все до одного стали уговаривать его без колебания дать сражение и испытать на деле их верность и храбрость. Когда, таким образом, у всех изменились мысли и настроение, то, с согласия всего своего военного совета, Курион решил при первой же возможности дать генеральное сражение. Уже на следующий день он снова вывел свое войско и построил его на той позиции, которую оно занимало в предыдущие дни. Но и Вар не замедлил вывести свое войско, чтобы не пропустить случая агитировать среди солдат Куриона или дать сражение на выгодной позиции.
      34. Между двумя войсками, как было выше указано (24), была долина, не очень большая, но с трудным и крутым подъемом. Каждая сторона выжидала, не сделает ли войско противника попытки перейти ее, и рассчитывала в таком случае сразиться на выгодной для себя позиции. Вместе с тем было видно, как с левого фланга П. Аттия вся конница и вперемежку с ней много легковооруженных начали спускаться в долину. Против них Курион выслал свою конницу и две когорты марруцинов. Неприятельские всадники не выдержали даже первого их натиска и во весь опор поскакали назад к своим; а покинутых ими легковооруженных, которые вместе с ними сильно выдвинулись вперед, наши всюду окружали и избивали. Все войско Вара, обращенное в эту сторону фронтом, видело избиение и бегство своих. Тогда легат Цезаря, Ребил, которого Курион взял с собой из Сицилии ввиду его большой опытности в военном деле, сказал: ты видишь, Курион, что враг в полной панике: что ж ты медлишь воспользоваться благоприятным моментом? Тот сказал солдатам только, чтобы они твердо помнили свое вчерашнее обещание, приказал им следовать за собой и пошел большим шагом впереди войска. Но долина представляла столько затруднений, что на подъеме передние ряды солдат могли взбираться не иначе, как при поддержке задних. Впрочем, солдаты Аттия были уже настолько охвачены страхом и мыслью о бегстве и избиении своих, что и не помышляли о сопротивлении, но всем им стало казаться, что их окружает конница. Поэтому, не дожидаясь выстрелов и приближения наших, весь фронт Вара повернул тыл и отступил в лагерь.
      35. Во время этого бегства некто Фабий, родом пелигн, младший центурион из армии Куриона, первый догнал колонну бегущих. Он стал разыскивать Вара, громко называя его по имени, точно был одним из его солдат и хотел на что-то обратить его внимание и поговорить с ним. Тот обернулся на частые оклики, остановился и спросил, кто он и что ему нужно. Тогда Фабий размахнулся мечом на его незащищенное плечо и чуть было его не убил; того спас только щит, который он поднял для предупреждения удара. Фабия окружили ближайшие к Вару солдаты и убили. Густые толпы бегущих в полном замешательстве бросились к лагерным воротам и сами загородили себе вход, вследствие чего на этом месте больше народу погибло в давке, чем в сражении и во время бегства. Враги даже едва не были выбиты из собственного лагеря, и некоторые из них тут же, не останавливаясь, устремились в город. Но уже самый характер местности и укрепления лагеря мешали нападению; вдобавок вышедшие в бой солдаты Куриона не имели с собой соответственных приспособлений для штурма лагеря. Поэтому Курион отвел войско назад в лагерь, не потеряв из своих никого, кроме Фабия, тогда как у противника было около шестисот человек убито и около тысячи ранено. Эти последние, а также многие, притворявшиеся ранеными, после отхода Куриона ушли в страхе из лагеря и укрылись в городе. Когда Вар заметил это и узнал о панике, охватившей его войско, он оставил в лагере для виду трубача и несколько палаток и в третью стражу без шума перевел войско в город.
      36. На следующий день Курион начал осаждать Утику и со всех сторон окружать ее валом. Городское население вследствие долгого мира отвыкло от войны; коренные жители Утики очень сочувствовали Цезарю за некоторые полученные от него льготы; корпорация римских всадников состояла из разнородных элементов; паника, вызванная недавними сражениями, была очень велика. Поэтому все классы населения начали уже открыто говорить о капитуляции и вести с П. Аттием переговоры о том, чтобы он не вздумал со свойственным ему упорством рисковать их судьбой. Но во время этих переговоров прибыли гонцы посланные вперед царем Юбой, и сообщили, что он приближается во главе большого войска: надо только принять меры к охране и обороне города. Это известие подняло дух у перепуганного населения.
      37. Такие же известия получил и Курион, но некоторое время он им не верил: так велика была его уверенность в собственном счастье. Кроме того, уже приходили в Африку устные и письменные сообщения об успехах Цезаря в Испании. Все это очень подняло у Куриона дух, и он был убежден, что царь ничего не решится предпринять против него. Но как только он узнал из верных источников, что силы Юбы находятся от Утики на расстоянии менее двадцати пяти миль, он оставил укрепления и вернулся в «Корнелиев лагерь». Он стал собирать сюда провиант, укреплять лагерь, свозить строевой лес и тотчас же отправил в Сицилию приказ о присылке двух других легионов и остальной части конницы. И по характеру местности, и по укреплениям, и по близости моря, и по обилию воды и соли, огромные запасы которой были уже свезены сюда из ближайших соляных копей, лагерь был очень приспособлен для затяжной войны. Не могло быть недостатка ни в строевом лесе при множестве деревьев, ни в хлебе при чрезвычайном плодородии полей. Поэтому, с одобрения военного совета, Курион намеревался дождаться прибытия остальных сил и затянуть войну.
      38. После того как этот план был всеми принят и одобрен, Курион узнал от каких-то перебежчиков из города, что царь Юба отозван домой и остался в своем царстве из-за войны с соседями и из-за споров с лептитанцами; только своего префекта Сабурру он послал с небольшим войском, которое теперь и приближается к Утике. Опрометчиво доверившись подобному источнику, Курион изменил свой план и решился рискнуть на сражение. Этому решению очень содействовала молодость, смелость, успех за последнее время и вера в победу. Под впечатлением всего этого он послал с наступлением ночи всю конницу против неприятельского лагеря у реки Баграды. Комендантом этого лагеря был действительно Сабурра, о котором было известно по слухам и раньше, но следом за ним шел со всеми силами сам царь и стоял в шести милях от Сабурры. Посланная конница проделала в течение ночи весь свой путь и напала на врагов совершенно врасплох. Ибо нумидийцы, как это вообще делают варвары, расположились в разных местах не держась какого-либо порядка. Их рассеянные группы подверглись в глубоком сне нападению, и многие из них были перебиты, многие в ужасе убежали. После этого конница вернулась к Куриону и привела к нему пленных.
      39. Курион выступил в четвертую стражу со всеми силами, оставив для охраны лагеря только пять когорт. Пройдя шесть миль, он встретил конницу и узнал о происшедшем. Он спросил у пленных, кто комендант лагеря у Баграды, те ответили, что Сабурра. Желая окончить свой марш, он пренебрег другими вопросами, но, обернувшись к ближайшим частям, сказал: вы видите солдаты, что слова пленных сходятся с известиями перебежчиков! Царя здесь нет, и им посланы такие малые силы, что они не могли устоять против немногих всадников. Спешите же к добыче, спешите к славе, чтобы нам теперь же начать думать о том, как вас наградить и отблагодарить. Успех всадников был действительно велик, особенно если сравнить их небольшое число с множеством нумидийцев. Но обо всем этом они рассказывали с большими преувеличениями, как вообще люди любят хвалиться своими заслугами. Кроме того, они выставляли напоказ много трофеев, выводили пленных пеших и конных, так что всякая потеря времени казалась теперь задержкой победы. Таким образом, надеждам Куриона соответствовало воодушевление солдат. Он приказал коннице следовать за собой и ускорил свой марш, чтобы как можно скорее напасть на неприятеля, пока еще он находится в панике, вызванной бегством. Но так как всадники были изнурены продолжавшейся всю ночь экспедицией, то они не могли поспевать за ним и то здесь, то там отставали. Однако же это обстоятельство не ослабляло надежд Куриона.
      40. Юба, получив известие от Сабурры о ночном сражении, послал ему в подкрепление две тысячи испанских и галльских всадников, которых он держал при себе для своей личной охраны, и наиболее надежную часть пехоты, а сам не спеша двинулся вслед за ними с остальными силами и шестьюдесятью слонами. Заключая из предварительной посылки конницы, что теперь должен подойти сам Курион, Сабурра выстроил свои конные и пешие силы и приказал им, в притворном страхе, понемногу, шаг за шагом, отступать: когда нужно, будет дан сигнал к сражению и, смотря по ходу дела, последуют дальнейшие распоряжения. Курион, у которого к прежним надеждам прибавились теперь еще новые иллюзии, решил, что враги бегут, и повел свое войско с высот на равнину.
      41. После того как он прошел вперед довольно далеко отсюда и его войско было уже изнурено утомительным переходом, он остановился в двенадцати милях от исходного пункта. Сабурра дал своим сигнал, поставил их в боевую линию и начал обходить ряды и ободрять людей; но пехота у него была вдали, только для виду, а в бой была брошена конница. Курион также не остался праздным и ободрил своих людей советом возлагать все надежды только на храбрость. Впрочем, и у самих солдат, как ни были они утомлены, и у всадников, при всем их изнурении и малочисленности, не было недостатка в боевом пыле и храбрости. Но всадников было только двести человек, а остальные задерживались по дороге. Куда бы всадники ни направляли своих атак, они, правда, принуждали врагов отходить с позиции, но не могли далеко преследовать бегущих и пускать во всю рысь своих коней. Напротив, неприятельская конница начала с обоих флангов обходить нашу боевую линию и топтать наших людей в тылу. Когда отдельные когорты выбегали из боевой линии, то не утомленные еще и подвижные нумидийцы уклонялись от нашей атаки, а когда наши пытались вернуться назад в строй, они их окружали и отрезывали от главных сил. Таким образом, было одинаково опасным как оставаться на месте и держать строй, так и выбегать, чтобы рискнуть сразиться. Численность врагов от присылки царем подкреплений то и дело увеличивалась, а наши от усталости выбивались из сил; к тому же и раненые не могли выйти из линии и нельзя было унести их в безопасное место, так как весь фронт был плотно окружен неприятельской конницей. Они отчаялись в своем спасении и делали то, что вообще делают люди в последнюю минуту жизни: либо плакались на свою смерть, либо поручали своих родителей заботам тех своих товарищей, которых судьба, может быть, спасет от гибели. Вообще все было полно страха и печали.
      42. Как только Курион увидел, что при всеобщей панике не слушают ни его ободрений, ни его просьб, он ухватился в крайности за последнюю надежду и приказал двинуться всем со знаменами для занятия ближайших холмов. Но они были уже заняты конницей, которую успел послать туда Сабурра. Вот теперь наши дошли уже до полного отчаяния. Часть из них попыталась бежать и была перебита конницей, другая часть, хоть ее никто не трогал, бросилась на землю. Префект конницы Гн. Домиций, подъехав с немногими всадниками к Куриону, уговаривал его спасаться бегством и спешить в лагерь, обещая при этом не покидать его. Но Курион твердо заявил, что после потери армии, вверенной ему Цезарем, он не вернется к нему на глаза, и погиб в бою с оружием в руках. Только очень немного всадников спаслось из этого сражения; но те, которые, как было указано, задержались у арьергарда, чтобы, дать отдохнуть лошадям, еще издали заметили бегство всего войска и все без потерь вернулись в лагерь. Пехотинцы же были перебиты все до одного.
      43. При известии об этом квестор Марций Руф, которого Курион оставил в лагере, стал уговаривать своих людей не падать духом. Те усердно просили отвезти их на кораблях назад в Сицилию. Он обещал это и отдал приказ капитанам кораблей с наступлением вечера причалить к берегу все лодки. Но всеобщая паника была так велика, что одни говорили о приближении войск Юбы, другие – что наступает с легионами Вар и будто бы видна пыль от движения его войска (ничего подобного в действительности не было), третьи предполагали, что скоро налетит неприятельский флот. При этом общем ужасе каждый заботился только о себе. Экипаж военных судов спешил отправляться поскорее. Их бегство увлекало за собой и капитанов грузовых судов, так что лишь несколько челнов стало, согласно приказанию, собираться на работу. Но берег был битком набит людьми, которые так горячо спорили о преимущественном праве взойти на судно, что от множества пассажиров и их тяжести некоторые челноки затонули, остальные же из страха перед той же участью медлили подойти ближе.
      44. В конце концов лишь немного солдат, главным образом отцы семейств, которым помогали или знакомства или сострадание, или те, которым удалось доплыть до судов, были приняты на борт и благополучно вернулись в Сицилию. Остальные отправились к Вару ночью парламентерами своих центурионов и сдались ему. Когда на следующий день Юба заметил перед городом солдат этих когорт, то он объявил их своей добычей; значительную часть из них он приказал казнить и только немногих отобрал и отправил к себе в царство. Хотя Вар и жаловался, что царь нарушает слово, которое он дал капитулировавшим, однако не решился противодействовать. Сам Юба въехал верхом в город в сопровождении многих сенаторов, в числе которых были Сервий Сульпиций и Лициний Дамасипп; в нескольких словах он повелительно распорядился о том, что должно быть сделано в Утике, и через несколько дней вернулся со всем войском в свое царство.

      1. В комициях, которыми руководил Цезарь в качестве диктатора, были выбраны в консулы Г. Юлий Цезарь (1) и П. Сервилий. Это был именно тот год (2), в который он по закону имел право сделаться консулом. По окончании выборов Цезарь обратил внимание на то, что во всей Италии упал кредит и прекратилась уплата долгов. Ввиду этого он распорядился о назначении третейских судей, которые должны были производить оценку земельных владений и движимого имущества по довоенной стоимости и сообразно с ней удовлетворять кредиторов. Эту меру он счел наиболее целесообразной в видах устранения или, по крайней мере, уменьшения страха перед отменой прежних долговых обязательств, который почти всегда является последствием внешних и внутренних войн, а также для защиты доброго имени должников. Равным образом, согласно с законопроектами, вносимыми в народное собрание преторами и народными трибунами, он восстановил в правах несколько человек, осужденных в подкупе избирателей по закону Помпея в те времена, когда Помпей занимал своими легионами Рим (3). Процессы того времени заканчивались в один день, причем показания свидетелей выслушивались одними судьями, приговор произносился другими. Эти лица в самом же начале гражданской войны предложили ему, если он пожелает, свои услуги на войне. Он оценил это их предложение так же высоко, как если бы уже на деле воспользовался их услугами. А именно: он держался того мнения, что они должны быть восстановлены в своих правах скорее приговором народа, чем личной милостью диктатора, так как он не хотел проявить неблагодарность к тем, которых следовало поблагодарить, и, с другой; стороны, самовольно присваивать себе право помилования, принадлежащее народу.
      2. Этим распоряжениям, а также латинским фериям (4) и производству всех выборов он посвятил одиннадцать дней, затем сложил с себя диктатуру и, выступив из Рима, прибыл в Брундисий, куда еще раньше приказал собраться одиннадцати легионам и всей коннице. Но там он нашел лишь такое число кораблей, на котором с трудом можно было перевезти пятнадцать тысяч легионеров и шесть тысяч всадников. Этого одного Цезарю не хватало для скорейшего окончания войны. Да и эти силы были посажены далеко не в полном составе, так как многие от стольких войн Галлии сделались неспособными к службе, далее, немало жертв потребовал длинный путь из Испании; наконец, суровая осень в Апулии и в окрестностях Брундисия после пребывания в здоровых местностях Галлии и Испании вредно отозвалась на санитарном состоянии всей армии.
      3. Помпей имел в своем распоряжении целый год для собирания боевых сил; за это время и сам он не вел войны, и неприятели его не беспокоили. Он собрал много кораблей из Азии, с Кикладских островов, с Коркиры, из Афин, с Понта, из Вифинии, Сирии, Киликии, Финикии и Египта и распорядился построить большой флот также и во всех других местах. Кроме того, он наложил контрибуцию на Азию, Сирию, на всех царей, династов и тетрархов (5) и на ахейские республики (6), много денег он заставил уплатить также римские корпорации в принадлежащих ему провинциях (7).
      4. Что касается легионов, то девять были образованы им из римских граждан, пять он перевез с собой из Италии, один легион был из Киликии (он состоял из ветеранов и назван был «легионом близнецов», так как был образован из двух легионов), один с Крита и из Македонии (это были ветераны, отпущенные прежними полководцами и оставшиеся жить в этих провинциях); два происходили из Азии, где они были набраны по распоряжению консула Лентула (8). Кроме того, Помпей распределил по этим легионам в виде пополнения большое количество людей из Фессалии, Беотии, Ахайи и Эпира и включил в них также солдат Антония (9). Сверх указанных легионов он ожидал еще два легиона из Сирии под командой Сципиона (10). Далее, у него было три тысячи стрелков с Крита, из Лакедемона, с Понта, из Сирии и других общин, две когорты пращников по шестьсот человек и семь тысяч всадников. Из них шестьсот галлов привел Дейотар (11), пятьсот – Ариобарзан из Каппадокии, почти столько же дал Котис из Фракии, приславший с ними сына своего Садалу; из Македонии было двести всадников под начальством очень храброго вождя Расциполиса. Пять сотен галлов и германцев были из александрийского отряда Габиния (12): они были оставлены А. Габинием там у царя Птолемея в качестве гарнизона, и теперь их доставил вместе со всей эскадрой Гн. Помпей-сын (13); восемьсот человек были набраны из его собственных рабов и пастухов; триста дали Таркондарий Кастор и Домнилай из Галлогреции (из них один прибыл сам, другой прислал сына); двести было прислано из Сирии коммагенским правителем Антиохом, получившим от Помпея большую награду; большая часть из них была гиппотоксотами, то есть конными стрелками. К ним он присоединил дарданов и бессов, которые были отчасти наемниками, отчасти набраны по его приказу или вследствие его личных связей, а также македонян, фессалийцев и граждан других племен и общин. Таким образом получилось вышеуказанное число.
      5. Громадное количество хлеба он собрал из Фессалии, Азии, Египта, Крита, Кирен и других местностей. Он решил перезимовать в Диррахии, Аполлонии и во всех приморских городах, чтобы не давать Цезарю переправляться через море, и с этой целью распределил свой флот по всему морскому побережью. Египетскими кораблями командовал Помпей-сын, азиатскими – Д. Лелий и Г. Триарий, сирийскими – Г. Кассий, родосскими – Т. Марцелл с Г. Копонием, либурнским и ахейским флотом – Скрибоний Либон и М. Октавий. А высшее руководство всем морским делом было предоставлено М. Бибулу (14); он же был и главнокомандующим всего флота.
      6. По прибытии в Брундисий Цезарь, созвав солдат на сходку, убеждал их: ввиду приближения конца их трудов и опасностей они должны со спокойным сердцем оставить в Италии своих рабов и поклажу и сами сесть налегке, чтобы, таким образом, на кораблях очистилось место для большего количества солдат. Все свои надежды они должны возлагать на победу и на его щедрость. Все единодушно закричали, что его дело только приказывать: все, что он ни прикажет, они исполнят с охотой. Тогда он снялся с якоря на второй день до январских Нон, причем, как указано было выше, на корабли было посажено семь легионов. Наследующий день он достиг берега и нашел тихую стоянку между Керавнийскими скалами и другими опасными местами. Здесь, без всяких повреждений в кораблях, он высадил своих солдат у того места, которое называется Палесте. Но гаваней он вообще остерегался в предположении, что они заняты противником.
      7. В Орике находились Лукреций Веспимон и Минуций Руф с восемнадцатью азиатскими кораблями, которыми они командовали по распоряжению Децима Лелия, а в Коркире стоял М. Бибул со ста десятью кораблями. Но первые не были уверены в своих силах и не решались выйти из гавани, хотя Цезарь взял с собою для прикрытия всего двенадцать военных кораблей, из которых только четыре было палубных. Что же касается Бибула, то он не успел прийти вовремя, так как его корабли не были готовы к выходу в море и гребцы находились в разных местах: действительно, Цезарь показался у материка раньше, чем мог дойти даже слух о его приближении.
      8. Высадив солдат, Цезарь в ту же ночь отправил корабли назад в Брундисий для перевоза остальных легионов и конницы. Это дело он возложил на легата Фуфия Калена, поручив ему по возможности ускорить перевозку легионов. Но так как корабли эти слишком поздно отчалили от берега и пропустили ночной ветер, то на обратном пути с ними случилось несчастие. А именно: Бибул, получив в Коркире известие о прибытии Цезаря, надеялся встретиться в море хоть с некоторой частью его грузовых судов, но теперь наткнулся на пустые, которых попало ему в руки около тридцати. Весь свой гнев и раздражение на собственный же недосмотр он излил на эти суда: он все их поджег и заодно сжег и матросов, и владельцев кораблей в надежде, что это жестокое наказание будет устрашающим примером для других. После этой операции он занял флотом – по всем направлениям – все стоянки и берега от Сасонской до Курикской гавани и организовал с большой тщательностью сторожевую службу, причем сам лично, несмотря на очень суровую зиму, проводил время на кораблях и не пренебрегал никаким трудом и служебным делом – все это для того только, чтобы не пропустить к Цезарю ожидаемых им подкреплений… (15)
      9. По уходе либурнских кораблей из Иллирии М. Октавий с бывшими при нем кораблями прибыл в Салоны. Там он поднял далматов и прочих варваров и склонил их город Иссу к отпадению от Цеэаря. Но корпорации римских граждан в Салонах ему не удалось привлечь к се6е ни обещаниями, ни ссылкой на опасности, им угрожающие, и потому он решил осаждать город (а город этот был защищен естественными условиями и, главным образом, холмом). Однако римские граждане скоро построили для своей защиты деревянные башни, и так как, по своей малочисленности, они были слишком слабы для оказания сопротивления и истощены частыми поражениями, то они обратились к крайнему средству: они дали свободу всем взрослым рабам, обрезали волосы у всех женщин и сделали из них веревки для метательных машин. Узнав об этом их решении, Октавий окружил город пятью лагерями и начал единовременно теснить горожан блокадой и штурмом. Те были готовы на всякие лишения, но очень страдали от недостатка продовольствия. Они отправили к Цезарю послов с просьбой помочь им в этом, а все другие лишения, сколько могли, выносили сами. Когда наконец осаждающие стали от продолжительности осады много небрежнее, осажденные улучили удобный момент в полуденную пору, когда те ушли. Тогда они расставили на стене детей и женщин, чтобы не было заметно каких-либо отклонений от повседневного распорядка, а сами, вместе с недавно освобожденными рабами, организовались в ударный отряд и ворвались в ближайший лагерь Октавия. Взяв его с бою, они продолжали свою атаку и напали на все остальные лагери подряд. Таким образом, они выбили помпеянцев из всех лагерей, многих перебили, а остальных, в том числе и самого Октавия, заставили бежать на корабли. (Таков был конец осады.) Так как уже приближалась зима, то Октавий, ввиду столь значительного поражения, отчаялся в возможности взять город с бою и удалился в Диррахий к Помпею.
      10. Мы говорили (16), что префект Помпея, Л. Вибуллий Руф, дважды попадал во власть Цезаря и оба раза был отпущен им на свободу, раз под Корфинием, второй раз в Испании. Именно вследствие проявленной нему милости Цезарь признал его подходящим лицом для сообщения Помпею его поручения, зная притом, что он пользуется у Помпея влиянием. Содержание этого поручения было таково: оба они должны наконец отказаться от своего упорства, положить оружие и больше не испытывать военного счастья. Они уже понесли довольно большие потери, которые могли бы послужить им уроком и предостеречь их от дальнейших ударов судьбы. Помпей изгнан из Италии потерял Сицилию, Сардинию, обе Испании и военную силу в Италии и Испании в сто тридцать когорт римских граждан; Цезарь огорчен смертью Курцона, гибелью африканской армии>(17) и капитуляцией Антония и его солдат под Куриктой>(18). Поэтому им пора пощадить и себя и государство, так как они сами своими несчастьями достаточно показали, в какой степени военные успехи зависят от случайности. Теперь единственный по удобству момент для мирных переговоров, пока они оба еще уверены в себе и представляются равными друг другу; но если судьба даст одному из них хоть небольшой перевес, то считающий себя более сильным не захочет и слушать об условиях мира, и тот, кто будет уверен в получении всего, не удовольствуется половиной. А так как до сих пор они не могли сговориться относительно мирных условий, то теперь они должны добиваться их в Риме у сената и народа. Это важно для государства и должно быть принято ими самими. Если оба они теперь на военной сходке поклянутся, что в ближайшие три дня распустят войска, положат оружие и откажутся от всех ресурсов, на которые они теперь опираются, то по необходимости оба они должны будут удовлетвориться приговором народа и сената (чтобы облегчить Помпею принятие этого предложения, он готов распустить все свои сухопутные силы и стоящие в городах гарнизоны) (19).
      11. Получив это поручение, Вибуллий счел не менее важным известить Помпея о внезапном приходе Цезаря и, таким образом, дать ему возможность принять соответственные меры, чем завести с ним речь о самом поручении. Поэтому он не прерывал пути ни днем, ни ночью и всюду менял для скорости лошадей, чтобы только поскорее сообщить Помпею о приходе Цезаря. Помпей был в то время в Кандавии на пути из Македонии в Аполлонию и Диррахий, где были его зимние квартиры. Обеспокоенный этим неожиданным известием, он ускорил свой отъезд в Аполлонию, чтобы не дать Цезарю захватить приморские города. Но последний, после высадки солдат, в тот же день двинулся к Орику. Там был, по назначению Помпея, комендантом Л. Торкват, располагавший гарнизоном из парфинов. Как только прибыл Цезарь, Торкват попытался запереть ворота и защищать город. Но когда он приказал грекам (парфинам) взойти на стены и взяться за оружие, они отказались сражаться с высшим магистратом римского народа. В свою очередь и горожане готовы были по собственному почину принять Цезаря. Тогда Торкват, потеряв надежду на какую бы то ни было помощь, открыл ворота, сдался сам и сдал город Цезарю, которым и был помилован.
      12. После занятия Орика Цезарь не теряя времени отправился в Аполлонию. Услыхав о его прибытии, тамошний комендант Л. Стаберий начал свозить в кремль воду, укреплять его и требовать от аполлонийцев заложников. Но они заявили, что заложников не дадут, ворот перед консулом не запрут и вообще не позволят себе принять решение, несогласное с единодушным приговором всей Италии и римского народа. Ввиду такого их настроения Стаберий тайно бежал из Аполлонии. Аполлонийцы отправили к Цезарю послов и приняли его в город. Их примеру последовали биллидцы и амантийцы и граждане прочих приморских городов и весь Эпир вообще: отправив к Цезарю послов, они обещали исполнять все его приказания.
      13. При известии о происшествиях в Орике и Аполлонии Помпей начал бояться за Диррахий и, чтобы вовремя поспеть туда, двигался и днем и ночью. В это же время стал распространяться слух о приближении Цезаря, и так как Помпей спешил и не прерывал своего марша ни днем, ни ночью, то на его войско напал такой страх, что почти все солдаты из Эпира и соседних местностей стали оставлять знамена, многие начали бросать оружие, и вообще этот марш стал походить на бегство. Но когда Помпей остановился близ Диррахия и приказал разбить лагерь, то ввиду продолжавшейся в его войске паники первым выступил Лабиэн и поклялся не покидать Помпея, но разделить с ним всякую участь, какую только пошлет судьба. Такую же клятву принесли и остальные легаты; за ними последовали военные трибуны и центурионы и, наконец, все войско. Так как путь к Диррахию был раньше занят Помпеем, то Цезарь не считал более нужным спешить и расположился лагерем у реки Апса в области Аполлонии, чтобы защитить заслуженные перед ним общины; там он решил ждать прибытия из Италии легионов, и зимовать в палатках. Тоже самое сделал и Помпей; он разбил лагерь за рекой Апсом и стянул туда свою армию и вспомогательные отряды.
      14. Кален посадил в Брундисии, согласно предписанию Цезаря (20), легионы и конницу на все бывшие в его распоряжении корабли и снялся с якоря. Но вскоре после отвала от гавани он получил от Цезаря письмо с извещением, что все гавани берега заняты флотом противника. Тогда он немедленно возвратился в гавань и туда же отозвал всю эскадру. Но один из кораблей продолжал свой курс вопреки приказу Калена, так как не имел на борту солдат и управлялся частным лицом. Его отнесло к Орику, и он был взят Бибулом. Последний приказал казнить всех поголовно – и рабов и свободных, не исключая даже несовершеннолетних. Таким образом, спасение целой армии было делом одного момента и исключительного случая.
      15. Бибул, как выше было указано (21), стоял со своим флотом у Орика. Он не давал Цезарю доступа к морю и к гаваням, но зато сам был совершенно отрезан от суши, потому что Цезарь расставил повсюду караульные отряды и, таким образом, держал в своих руках все побережье, не давая противнику возможности добывать дрова и воду и даже приставать к берегу. Положение было очень затруднительно, и Бибул так страдал от недостатка предметов первой необходимости, что принужден был подвозить из Коркиры не только провиант, но также дрова и воду. Один раз случилось даже, что из-за очень бурной погоды помпеянцы вынуждены были собирать утреннюю росу с кож, которыми были покрыты корабли. Но все эти затруднения они выносили терпеливо и спокойно, не считая возможным обнажать берега и покидать гавани. И вот, когда Либон соединился с Бибулом, то они, ввиду указанного тяжелого положения, начали с кораблей разговоры с легатами М. Ацилием и Стацием Мурком, из которых один командовал караулами на стенах города, а другой – береговыми отрядами. Бибул и Либон просили дать им возможности переговорить с самим Цезарем об очень важных делах. К этому они кое-что прибавили, чтобы придать вес своей просьбе и вызвать предположение, что они действительно намерены вести мирные переговоры. А покамест они просили перемирия и получили его. Их предложение казалось очень важным, и легатам было известно, что Цезаръ очень желает мира. К тому же полагали, что некоторый успех был достигнут миссией Вибуллия.
      16. В то время Цезарь отправился с одним легионом для присоединения к себе более отдаленных городов и для облегчения доставки провианта, в котором он испытывал нужду. Он находился у города Бутрота, лежащего против Коркиры. Получив здесь письмо от Ацилия и Мурка о ходатайстве Либона и Бибула, он оставил легион и возвратился в Орик. Там оба они были вызваны для переговоров. Явился Либон и извинился за Бибула, говоря: последний был очень вспыльчив и, кроме того, питал личную вражду к Цезарю еще со времен их эдилитета и претуры. Именно поэтому, говорил Либон, Бибул и уклонился от переговоров, чтобы своей вспыльчивостью не испортить дела, которое сулит важные перспективы и очень большую пользу>(22). Лично он, Либон, очень желает, как и всегда желал, заключения мира и прекращения военных действий, но на подобные переговоры он совсем не уполномочен, так как, по решению государственного совета, верховное руководство войной и всеми важнейшими делами было возложено на Помпея. Однако когда они узнают требования Цезаря, то они сообщат их Помпею, и тогда, по их настоятельной просьбе, он уже сам поведет дальнейшие переговоры. А покамест, до получения ответа от Помпея, они просят продолжить перемирие с тем, чтобы при этом ни одна сторона ничего не предпринимала против другой. В заключение он кое-что сказал о существе дела, а также о своих боевых силах и о военных ресурсах.
      17. Цезарь уже тогда не счел нужным отвечать на эти последние рассуждения. Да и теперь мы не видим достаточных оснований для их сообщения. Цезарь требовал свободного проезда его посольства к Помпею; Либон и Бибул должны в этом поручиться или же сами препроводить это посольство к Помпею. Что же касается перемирия, то военное положение обеих сторон таково, что они своим флотом задерживают подход его кораблей и подкреплений, а он отрезывает их от воды и от суши. Если они хотят для себя в этом пункте облегчения, то пусть ослабят охрану моря; если же они за него держатся, той он будет удерживать за собой сушу. Тем не менее переговоры о соглашении возможны и помимо этих уступок: одно другому не мешает. Либон отказывался брать на себя ответственность за послов Цезаря и гарантировать их безопасность, ссылаясь на то, что это зависит исключительно от усмотрения Помпея; он, однако, настаивал на перемирии и всеми силами старался его провести. Цезарь понял, что Либон завел эти переговоры только с целью улучшить свое опасное и стесненное положение: ни видов на мир, ни каких-либо реальных предложений при этом не было. Поэтому он снова обратил свое внимание на дальнейшее ведение войны.
      18. Бибул, который много дней подряд не имел возможности сойти на сушу, тяжко заболел от холода и от напряженных трудов. Так как на море нельзя было лечиться и при всем том он не хотел покидать своего поста, то он не мог оправиться от болезни. После его смерти верховное командование над флотом не перешло к какому-либо одному лицу, но каждый отдельный командир распоряжался своей эскадрой как хотел. Когда улеглась тревога, вызванная неожиданным появлением Цезаря, Вибуллий решил при первом же подходящем случае, в присутствии Либона, Л. Лукцея и Феофана, с которыми Помпей имел обыкновение советоваться о важнейших делах, начать речь о поручении Цезаря. Но Помпей прервал его с первых же слов и не дал говорить дальше: зачем мне жизнь, сказал он, зачем мне гражданские права, если дело будет иметь такой вид, что я ими обязан милости Цезаря? Подобного предположения никоим образом нельзя будет устранить, когда начнут думать, что меня по окончании войны возвратили в Италию, из которой я сам выехал. Об этом Цезарь узнал от таких людей, которые присутствовали при беседе. Тем не менее Цезарь не прекращал своих попыток; но только он стал добиваться мирных переговоров другим путем.
      19. Между лагерями Помпея и Цезаря была только река Апс, и солдаты часто вступали друг с другом в разговоры, во время которых, по взаимному соглашению, прекращалась перестрелка. И вот Цезарь послал своего легата П. Ватиния к самому берегу реки, чтобы заговорить о самых существенных условиях мира и громко спросить, позволительно ли римским гражданам посылать к своим согражданам послов, что сам Помпей дозволил даже беглым рабам в Пиренеях и морским разбойникам?>(23) А ведь теперь они добиваются того, чтобы граждане не вступали бой с гражданами. И многое другое прибавил он тоном просителя, как это и было естественно в деле, касающемся его собственного и общего спасения; его в молчании выслушали солдаты обеих сторон. Ему ответили, что А. Варрон обещает выйти на следующий день для переговоров и сообща с ним обсудить, каким образом послы могли бы безопасно пройти к ним и изложить свои пожелания; для этой цели сообща было назначено определенное время. Когда на следующий день послы там сошлись, то из обоих лагерей явилось большое множество народа: все напряженно ожидали, чем кончатся переговоры, и казались чрезвычайно миролюбиво настроенными. Тогда из неприятельских рядов вышел Т. Лабиэн и начал очень высокомерно говорить о мире и спорить с Ватинием. Во время этого разговора вдруг со всех сторон полетели копья. Ватиний, которого прикрыли щитами солдаты, спасся, но многие были ранены, в том числе Корнелий Бальб, Л. Плоций, М. Тибурций, несколько центурионов и солдат. Тогда Лабиэн воскликнул: Так перестань те же говорить о примирении; никакого мира у нас быть не может, пока нам не доставят головы Цезаря!
      20. Около того же времени претор М. Целий Руф (24) взял на себя дело должников. С первых же дней вступления в должность он поставил свое судейское кресло рядом с креслом городского претора Г. Требония и обещал свою помощь всем, кто будет апеллировать на приговоры третейских судей касательно оценки имущества и уплаты долгов в духе распоряжений, сделанных Цезарем лично во время его пребывания в Риме. Но распоряжения эти были вполне справедливы, и Требоний проявлял большую гуманность, придерживаясь убеждения, что в эти времена следует производить суд милостиво и умеренно. Поэтому не находилось никого, кто хотел бы положить начало подобным апелляциям. В самом деле, оправдываться бедностью, жаловаться на свой личный и общественный крах и ссылаться на затруднения с аукционом – на это не требуется большой смелости; но что за дерзость и что за бесстыдство – признавать себя должником и в тоже время стремиться сохранить за собою свое имущество в неприкосновенном виде! Вот почему и не находилось охотников заявлять подобные требования, и Целий оказался суровее тех самых людей, чьих интересов это касалось. Так он начал свою деятельность. Не желая, чтобы его первые шаги в этом неблаговидном деле были неудачными, он обнародовал законопроект об уплате долгов без процентов в течение шестилетнего срока.
      21. Но он встретил противодействие со стороны консула Сервилия и остальных магистратов, благодаря чему успех его агитации был ниже его ожиданий. Тогда для возбуждения страсти он взял назад свой первый законопроект и опубликовал два других: о сложении с квартиронанимателей годовой платы и об отмене долговых обязательств. В связи с этим он организовал нападение толпы на Требония и после кровопролитной схватки прогнал его с трибунала. Консул Сервилий доложил об этом сенату, и сенат высказался за устранение Целия от должности. На основании этого декрета консул исключил Целия из сената и при его попытке говорить с ростр удалил с форума. Тот, с досады на этот позор, официально заявил, будто бы он отправляется к Цезарю, но в действительности тайно послал гонцов к Милону (25), который был осужден на изгнание за убийство Клодия, и вызвал его в Италию. Так как у Милона со времени его больших гладиаторских игр оставались еще гладиаторы, то Целий заключил с ним союз и послал его вперед в Турийскую область, чтобы вызвать восстание пастухов. А когда сам Целий прибыл в Касилин и в то же время в Капуе были арестованы его военные знамена и оружие, а в Неаполе был замечен отряд гладиаторов, имевший целью предать город, – то, по обнаружении своих замыслов, он не был допущен в Капую и, боясь опасности (так как корпорация римских граждан взялась за оружие и постановила считать его врагом государства), отказался от этого намерения и переменил маршрут.
      22. Тем временем Милон разослал по муниципиям письменное сообщение о том, что он действует от имени и по поручению Помпея, согласно его приказу, переданному через Вибуллия. Он пытался, прежде всего, агитировать среди тех, которые, по его мнению, были обременены долгами. Но, не имея у них никакого успеха, он открыл несколько смирительных домов, в которых содержались рабы, и начал осаждать город Косу в Турийской области Но туда был послан с легионом претор Кв. Педий… (26) Милон был убит камнем, пущенным со стены. Целий, отправлявшийся будто бы к Цезарю, прибыл в Турийскую область. Там он стал подстрекать к возмущению некоторых жителей этого муниципия и пытался подкупить галльских и испанских всадников Цезаря, которые были назначены в этот город на гарнизонную службу, но был
      последними убит. Таким образом, эти широкие планы, которые за недосугом законных властей вызвали немалое волнение Италии, были быстро и легко ликвидированы.
      23. Либон оставил Орик и направился со своей эскадрой, состоявшей из пятидесяти судов, в Брундисий. Здесь он занял остров, лежавший против Брундисийской гавани, так как считал более выгодным держать в своих руках один пункт, через который неизбежно должны были выходить наши, чем блокировать все морское побережье и все гавани. Внезапным нападением он захватил несколько кораблей и сжег их, а один, нагруженный хлебом, увел с собой. Этим он нагнал, большой страх на наших и, высадив ночью солдат и стрелков, выбил конный гарнизон. Пользуясь удобством местности, он действовал так успешно, что мог отправить Помпею письмо с предложением распорядиться, если угодно, вытащить остальные корабли на берег и починить их, так как он надеется отрезать Цезаря от подкреплений с помощью одной только своей эскадры.
      24. В то время в Брундисии находился Антоний. Уверенный в храбрости своих солдат, он покрыл около шестидесяти лодок фашинами и щитками со своих военных кораблей, посадил на них отборных солдат, расставил их по разным местам побережья и приказал двум триремам, которые он распорядился построить в Брундисии, подойти к выходу из гавани под видом упражнения гребцов. Когда Либон увидал, что они слишком смело вышли вперед, то, в надежде перехватить их, отправил против них пять квадрирем. Когда последние приблизились к нашим судам, то они, как им было приказано, начали спасаться бегством в гавань. Неприятели в пылу увлечения слишком неосторожно погнались за ними. И вот со всех сторон вдруг по данному сигналу на неприятелей налетели лодки Антония и с первого же натиска захватили одну из квадрирем вместе с гребцами и солдатами, а остальные принудили к постыдному бегству. К этому поражению присоединилось и другое несчастье, а именно: расставленные Антонием по морскому берегу всадники не давали неприятелям брать воду. Эта крайность и позор заставили Либона уйти из Брундисия и снять осаду.
      25. Уже прошло много месяцев, и зима приходила почти к концу, а из Брундисия все еще не прибывали корабли с легионами. Цезарю казалось, что упущено немало благоприятных моментов для переправы: часто дули такие постоянные ветры, которыми, по его мнению, непременно нужно было бы воспользоваться. И чем более проходило времени, тем бдительнее наблюдали за ними командиры неприятельских эскадр и тем больше у них было уверенности в том, что они помешают переправе. Да и Помпей в своих письмах часто делал им выговоры: так как они с самого начала не задержали переправы Цезаря, то пусти они поставят преграду хоть остальным его войскам. И вот, по мере того как с каждым днем ветры ослабевали, они ожидали наступления такой погоды, которая будет еще более неблагоприятна для переправы. Все это очень беспокоило Цезаря, и он послал своим весьма строгий приказ – не теряя времени, выйти а море, как только подует благоприятный ветер, и держать курс к берегам аполлонийцев или лабеатов – на случай, не удастся ли там быстро пристать. В этих местах всего реже бывали неприятельские сторожевые суда, так как они не осмеливались выходить в море слишком далеко от гаваней.
      26. Под руководством М. Антония и Фуфия Калена наши смело и мужественно снялись при южном ветре с якоря. Этого убедительно просили сами солдаты, заявлявшие, что для Цезаря они на все готовы. На следующий день наша эскадра проходила уже мимо Аполлонии. Когда ее увидали с материка, то командир стоявшего в Диррахии родосского флота Г. Копоний вывел свои суда из гавани и при ослабевшем ветре уже приблизился к нашим. Но тот же южный ветер усилился, и наши от этого снова выиграли. При всем том Колоний не желал отказаться от своей попытки. В надежде на энергию и настойчивость своих моряков, он стал преследовать наших, и несмотря на то, что они уже прошли мимо Диррахия при очень сильном ветре. Хотя судьба была милостива к нашим, они все-таки опасались неприятельского нападения в случае, если ветер ослабеет. Поэтому, достигнув гавани, называвшейся Нимфеем, в трех милях по ту сторону Лисса, они ввели в нее свои корабли. Эта гавань была защищена от юго-западного ветра, но открыта для южного. Вообще им казалось, что опасность от бури меньше, чем опасность от неприятельского флота. Как только они туда вошли, по необыкновенно счастливой случайности южный ветер, который перед этим дул два дня подряд, перешел в юго-западный.
      27. На этом примере можно было видеть, как неожиданно изменилась судьба; те, которые недавно опасались за себя, укрылись в безопаснейшей гавани, а те, которые были так страшны для нашего флота, теперь вынуждены были бояться за свою собственную безопасность. Итак, с переменой положения погода спасла наших и погубила родосский флот: все его шестнадцать палубных кораблей наскочили на скалы и были разбиты: многочисленные гребцы и экипаж частью разбились о скалы, частью были сняты с них нашими солдатами. Цезарь всех их помиловал и отпустил на родину.
      28. Два наших корабля шли медленнее других. Их застигла ночь, и они не знали, до какого пункта дошли остальные суда. Сами они остановились на якоре против Лисса. Комендант Лисса Отацилий Красс хотел взять их с бою и выслал против них много людей и судов малого размера. Вместе тем он начал с ними переговоры о сдаче, обещая сдавшимся сохранить жизнь. На борту одного корабля было двести двадцать солдат из легиона новобранцев, на борту другого – несколько менее двухсот из легиона ветеранов. Тут обнаружилось, какую выгоду дает присутствие духа. Новобранцы, устрашенные множеством судов и изнуренные качкой и морской болезнью, поверили клятве Отацилия, что им не будет никакого вреда, и сдались. Но когда их доставили к нему, то, вопреки священной клятве, все они на его глазах были без всякой пощады казнены. Наоборот, солдаты из легиона ветеранов, хотя также пострадали от бури и от проникшей в трюм воды, решили не изменять своему прежнему мужеству. Они затянули переговоры о притворной сдаче вплоть до наступления ночи и затем заставили кормчего направить корабль к берегу. Там они нашли удобное место, где и провели остаток ночи. На рассвете Отацилий послал против них конный отряд, стороживший тот участок морского берега, в числе около четырехсот человек, вместе с другими солдатами из городского гарнизона. Ветераны стали защищаться, убили значительное количество неприятелей и благополучно добрались до наших.
      29. Тогда корпорация римских всадников в городе Лиссе, который Цезарь еще раньше передал ими позаботился об его укреплении, приняла Антония и снабдила его всем необходимым. Отацилий, боясь за себя, бежал из города и направился к Помпею. Войско Антония состояло из трех легионов ветеранов, одного легиона из новобранцев и восьмисот человек конницы. После высадки он отослал часть кораблей назад в Италию для перевозки остальных солдат и конницы, а особого рода галльские корабли, так называемые понтоны, оставил в Лиссе, чтобы дать Цезарю некоторую возможность преследовать Помпея, если последний, в предположении, что в Италии нет вооруженных сил, вздумает переправить туда свою армию. По той же причине Антоний спешно послал к Цезарю гонцов с извещением о том, где он высадился с войском и сколько человек перевез.
      30. Цезарь и Помпей узнали об этом почти одновременно. Они сами видели, как прошли мимо Аполлонии и Диррахия корабли, держа курс вдоль тамошних берегов, но куда их отнесло, они в первые дни не знали. Когда теперь пришли известия, они приняли противоположные решения. Цезарь желал как можно скорее соединиться с Антонием, а Помпей – преградить путь идущему на соединение противнику и, по возможности, напасть на него врасплох из засады. Оба они в тот же день вывели свои войска из постоянных лагерей на реке Апсе – Помпей тайно и ночью, Цезарь явно и днем. Но Цезарю пришлось сделать большой крюк вверх по течению реки, чтобы найти место для перехода ее вброд; а у Помпея, которому не нужно было переходить реки, путь был свободный, и он поспешил форсированным маршем против Антония. Как только он узнал о приближении последнего, он нашел удобное место и расположил на нем свои войска, но не выпускал их из лагеря и запрещал зажигать огни, чтобы скрыть свой собственный приход. Однако Антоний немедленно узнал о нем через греков. Поэтому он послал гонца к Цезарю и один день продержался в лагере: на следующий день к нему пришел Цезарь. При известии о его приходе Помпей, чтобы не быть отрезанным двумя армиями, оставил эту позицию. Он двинулся со всеми силами к Аспарагию в области Диррахия и там на удобном месте разбил лагерь.
      31. Около этого времени Сципион за некоторые поражения, понесенные им у Амана, провозгласил себя императором (27). В этом звании он потребовал больших денежных взносов с городов и тиранов, а также взыскивал с откупщиков своей провинции следуемые с них за предыдущие два года денежные суммы и у них же взял вперед арендную плату за следующий год, а всей провинции приказал поставить конницу. Когда они собрались к нему, то он вывел свои легионы и конницу из Сирии и, таким образом, оставил у себя в ближайшем тылу неприятелями парфян, которые незадолго до того убили в сражении императора М. Красса (28) и держали в осаде М. Бибула (29). Провинция была этим очень обеспокоена и боялась войны с парфянами; и среди солдат слышались голоса, что если их поведут против неприятелей, то они пойдут, но на согражданина и консула не поднимут оружия. Тогда Сципион вывел оттуда свои легионы в Пергам и другие богатейшие города на зимние квартиры, щедро одарил солдат и, чтобы закрепить за собою их расположение, отдал им эти города на разграбление.
      32. Тем временем со всей провинции без всякой пощады взыскивались наложенные взносы. Для удовлетворения корыстолюбия придумывались и многие другие налоги применительно к различным классам населения. Налагали подушную подать на рабов и свободных, устанавливали пошлины с колонн и дверей, требовали провианта, солдат, оружия, гребцов, метательных машин, повозок; вообще стоило только подвести что-нибудь под какую-либо рубрику, и этого было уже достаточно для взыскания денег. Не только в города, но почти что во все села и небольшие укрепленные пункты назначались свои особые коменданты, и чем больше грубости и жестокости они проявляли, тем выше их ценили как людей и граждан. Вся провинция была полна ликторов и командиров, битком набита комиссарами и сборщиками, которые, помимо взыскания наложенных денег, заботились и о собственном барыше. Чтобы прикрыть свои гнусные деяния благовидными именами, они любили говорить, что они изгнаны из дома и отечества и потому нуждаются в предметах первой необходимости. Сверх всего этого чрезвычайно возрос процент, как это обыкновенно бывает во время войн при поголовных налогах; при таких обстоятельствах на отсрочку платежа смотрели как на подарок. Поэтому задолженность провинции за эти два года очень увеличилась. И тем не менее требовались даже и с римских граждан определенные денежные суммы, которые, впрочем, взимались не с отдельных лиц, но с корпораций и городов, причем это прикрывалось заявлением, что деньги берутся по постановлению сената только взаймы. Откупщики, как это было и в Сирии, должны были заимообразно уплатить аренду за год вперед.
      33. Кроме того, Сципион отдал было приказ взять из Эфесского святилища его старинные сокровища. Но когда в назначенный для этого день он собирался идти в святилище в сопровождении нескольких лиц сенаторского звания, специально для этого приглашенных, ему вручили письмо от Помпея, что Цезарь переправился с легионами через море; поэтому он должен оставить другие дела и спешить со своей армией на соединение с Помпеем. По получении этого письма Сципион отпустил приглашенных сенаторов, стал готовиться к походу в Македонию и через несколько дней выступил. Только это спасло эфесские сокровища.
      34. После соединения с Антонием Цезарь вывел из Орика легион, поставленный там для охраны морского побережья. Он считал необходимым привлечь на свою сторону тамошние провинции и с этой целью углубиться в страну. Когда к нему явились послы из Фессалии и Этолии с обещанием, что эти племена, в случае присылки гарнизонов, будут исполнять все его требования, он послал в Фессалию Л. Кассия Лонгина с легионом новобранцев (который назывался 27-м) и с двумя сотнями конницы, а в Этолию – Г. Кальвисия Сабина с пятью когортами и небольшим отрядом всадников. Их обоих он особенно убеждал позаботиться, ввиду близости этих местностей, о заготовке провианта. Гн. Домиций Кальвин должен был отправиться с двумя легионами, 11-м и 12-м, в Македонию, так как посол от той ее части, которая называлась Свободной, Менедем – самый влиятельный местный деятель – заявлял об исключительном расположении своих земляков к Цезарю.
      35. Кальвисий был тут же по приходе очень радушно принят всеми этолийцами. Он выбил из Калидона и Навпакта гарнизоны противников и овладел всей Этолией. Кассий прибыл с легионом в Фессалию. Здесь он нашел различное настроение в городах, так как население разделилось на две партии: издавна влиятельный Гегесарет стоял задело Помпея, а очень знатный молодой человек Петрей усиленно поддерживал Цезаря как своими личными средствами, так и средствами своих приверженцев.
      36. В то же самое время Домиций прибыл в Македонию. Когда к нему немедленно стали собираться в большом количестве посольства от общин, он получил известие о приближении Сципиона с его легионами. Оно вызывало повсюду разные предположения и разговоры, так как в делах неожиданных молва обыкновенно преувеличивает события. Сципион нигде не задержался в Македонии и очень стремительно двигался против Домиция; но, приблизившись к нему на расстояние двадцати миль, вдруг повернул в Фессалию против Кассия Лонгина. Он сделал это так быстро, что единовременно приходили известия о том, что он приближается, и о
      том, что он уже здесь. Для того чтобы беспрепятственно продолжать поход, он оставил М. Фавония у реки Алиакмона, отделяющей Македонию от Фессалии, с восемью когортами для прикрытия обоза легионов и приказал построить там укрепление. В то же время на лагерь Кассия налетела конница царя Котиса, обыкновенно стоявшая в разных местах на фессалийской границе. Известие о приближении Сципиона и появление всадников, которых Кассий принял за Сципионовых, устрашило его: он повернул к горам, опоясывающим Фессалию, и отсюда пошел по направлению к Амбракии. Сципиона же, который спешил догнать его, настигло письмо от М. Фавония, что приближается Домиций со своими легионами и он, Фавоний, без поддержки Сципиона не в состоянии удержать вверенного ему укрепления.
      По получении этого письма Сципион изменил свой план и маршрут: он отказался от преследования Кассия и поспешил на помощь Фавонию. Не прерывая похода ни днем, ни ночью, он пришел к нему столь своевременно, что в один и тот же момент заметили пыль от войска Домиция и увидели передовые отряды Сципиона. Таким образом, Кассия спасла энергия Домиция, а Фавония – быстрота Сципиона.
      37. Сципион пробыл два дня в постоянном лагере у реки Алиакмона, отделявшей его от лагеря Домиция, перевел на третий день на рассвете свое войско вброд, разбил лагерь и на следующий день рано утром выстроил солдат перед лагерем. Тогда и Домиций без колебаний решил вывести свои легионы на бой. Но так как между обоими лагерями была равнина шириной приблизительно в две мили, то Домиций придвинул свою боевую линию к лагерю Сципиона. Тот упорно стоял перед своим валом. И все-таки стоило большого труда сдержать солдат Домиция: дело не дошло до сражения главным образом потому, что протекавший у самого лагеря Сципиона ручей с крутыми берегами задерживал наше движение вперед. Когда Сципион заметил у наших большое воодушевление и боевой пыл, то он стал бояться, что на следующий день ему придется против воли принять сражение или же, после больших ожиданий, возбужденных его приходом, бесславно стоять в лагере. Таким образом, он столь же позорно кончил, как опрометчиво зашел вперед: ночью, не дав даже сигнала «к сбору», он обратно перешел через реку, вернулся туда же, откуда вышел, и там разбил у реки лагерь на высокой от природы позиции. Через несколько дней он устроил ночью конную засаду в том месте, куда наши в предыдущие дни обыкновенно ходили за фуражом. Когда начальник конницы Домиция, Кв. Вар, по обыкновению, явился туда, те вдруг выскочили из засады. Но наши храбро выдержали их натиск, все заняли свои места и с своей стороны всей массой атаковали неприятелей, около восьмидесяти человек убили, остальных обратили в бегство, а затем вернулись в лагерь, потеряв только двух человек.
      38. После этой стычки Домиций, в надежде заманить Сципиона на сражение, сделал вид, что вследствие крайней нужды в продовольствии он снимается с лагеря. Дав обычный клич «к сбору» он прошел три мили и расположил все свое войско и конницу на удобном и скрытом месте. Сципион был готов преследовать его и отправил вперед значительную часть конницы, чтобы поточнее разведать маршрут Домиция. Когда она продвинулась вперед и первые эскадроны дошли до места засады, то ржание лошадей внушило им подозрение, и они начали отступать к своим; те, которые за ними следовали, заметили их отступление и остановились. Наши поняли, что засада открыта: не желая понапрасну дожидаться остальных, они отрезали два попавшихся им эскадрона. Из них только очень немногие спаслись бегством к своим – в том числе и начальник конницы М. Опимий; а все остальные всадники из этих эскадронов были перебиты или взяты в плен и приведены к Домицию.
      39. Цезарь, как выше было указано (30), вывел и приморских пунктов гарнизоны и только в Орике оставил три когорты для защиты города; они же должны были охранять те военные суда, которые он провел из Италии. Тем и другим заведовал его легат Ацилий Канин. Ацилий отвел корабли во внутреннюю гавань за городом и привязал их к берегу, а при входе в гавань спереди затопил грузовое судно и с ним соединил второе: на последнем, против входа в гавань, он соорудил башню, поместил в нее большое количество солдат и поручил им ее защиту на случай неожиданных нападений.
      40. При известии об этом командир египетского флота Гн. Помпей-сын появился у Орика и с напряжением всех сил вытащил воротами и канатами затопленное судно. Другое же судно, которое Ацилий поставил для обороны, он атаковал несколькими своими кораблями, на которых воздвиг башни такой же высоты. Он занимал в сражении более высокую позицию, уставших бойцов все время заменял свежими и – с разных пунктов, также и с суши, – производил атаки на городские стены при помощи лестниц и кораблей, с тем чтобы разъединить силы противников. После таких усилий, благодаря массе выпущенных снарядов, он победил наших и, выбив защитников, которые все сошли на лодки и спаслись бегством, взял это судно с бою. В то же время, на другой стороне, он занял находившуюся против него естественную плотину (31), которая образовала из города почти полуостров, и провел по ней на катках при помощи рычагов четыре биремы во внутреннюю гавань. Напав, таким образом, с двух сторон на военные суда, которые были пустыми привязаны к берегу, он четыре из них увел с собою, а остальные сжег. По исполнении этой операции он оставил здесь Д. Лелия, которого вызвал из азиатского флота. Последний начал задерживать провиант, шедший из Биллиды и Аманции в город. Сам Помпей отправился в Лисс, напал там на оставленные М. Антонием в гавани тридцать грузовых кораблей и все их сжег. Но когда он попытался взять Лисс, то встретил там сопротивление со стороны римских граждан, тамошней корпорации и солдат, оставленных Цезарем в качестве гарнизона, так что после трехдневной осады, которая стоила ему нескольких солдат, принужден был безрезультатно удалиться оттуда.
      41. Когда Цезарь узнал, что Помпей стоит у Аспарагия, то он двинулся туда же со всем своим войском, по пути завоевал город парфинов, в котором Помпей имел гарнизон, и на третий день дошел до Помпея. Он разбил свой лагерь рядом с Помпеевым, на следующий день вывел и построил все свое войско для решительного сражения. Но, заметив, что Помпей не двигается со своей выгодной позиции, он отвел войско назад в лагерь и принял другое решение. На следующий день он выступил со всеми своими силами, делая большой крюк по трудному и узкому пути, к Диррахию, в надежде или загнать туда Помпея, или же, наоборот, отрезать его от этого города, в который тот свез весь свой провиант и все военные запасы. Так и случилось. А именно: Помпей сначала не знал его намерений. Видя, что Цезарь выступил в противоположном направлении, он решил, что недостаток провианта вынудил его к отступлению; но затем он получил точные известия от разведчиков и снялся на следующий день с лагеря, надеясь кратчайшим путем опередить Цезаря. Но Цезарь именно это и предполагал. Ободрив своих солдат терпеливо выдержать предстоящий трудный поход, он только на короткое время прервал ночью свой марш и утром достиг Диррахия как раз тогда, когда издали уже был виден авангард Помпея. Там Цезарь немедленно разбил лагерь.
      42. Помпей был отрезан от Диррахия, и так как ему не удалось осуществить свое первоначальное намерение, то он принял другой план: он разбил укрепленный лагерь на высоком месте, по имени Петра, где корабли могут без особого труда приставать к берегу и находить защиту от некоторых ветров. Там он приказал сосредоточить часть военного флота и свезти хлеб и прочие запасы из Азии и из всех других занимаемых им местностей. Цезарь понял, что война затянется; вместе с тем он потерял надежду на подвоз из Италии, так как все берега тщательно охранялись помпеянцами, а его собственные эскадры, построенные им зимой в Сицилии, Галлии и Италии, все еще не приходили. Поэтому он послал легатов Кв. Тиллия и Л. Канулея в Эпир для продовольственных заготовок, а так как эти местности были довольно далеко, то он устроил в определенных пунктах хлебные магазины и распределил между соседними общинами поставку хлебных подвод. Равным образом он приказал реквизировать все хлебные запасы в Лиссе, у парфинов и во всех укрепленных пунктах. Но их было очень мало, – с одной стороны, потому, что сама местность здесь сурова и гориста и население питается большей частью привозным хлебом, а с другой стороны, потому, что Помпей предвидел это и в предыдущие дни отдал область парфинов своему войску на разграбление: все их дома были обысканы и обобраны и весь забранный хлеб был доставлен к нему его конницей.
      43. Ввиду этого Цезарь принял решение применительно к свойствам самой местности. Вокруг лагеря Помпея было очень много высоких и крутых холмов. Цезарь прежде всего занял их военной силой и построил на них редут. Затем, смотря по природным условиям каждого отдельного пункта, он соединил эти редуты укреплениями, которыми стал замыкать Помпея, преследуя при этом троякую цель: во-первых, так как у него было слишком мало продовольствия, а Помпей был силен конницей, то надо было с наименьшим риском обеспечить подвоз хлеба и провианта для войска; во-вторых, важно было отрезать Помпея от фуража и сделать его конницу совершенно бесполезной; в-третьих, большой авторитет, которым Помпей, очевидно, пользовался у иноземных народов, был бы ослаблен, если бы по всему свету распространилась молва, что Помпей осажден Цезарем и не решается на сражение.
      44. Помпей не желал оставлять моря и Диррахия, так как он сосредоточил там все военные припасы, оборонительное и наступательное оружие и метательные машины, а также подвозил там на кораблях хлеб для войска. Но вместе с тем он не был в состоянии помешать фортификационным работам Цезаря иначе, как решившись на генеральное сражение; а его-то он в данный момент и не находил возможным. Для него оставался единственный способ ведения войны: захватывать как можно больше холмов, занимать военными отрядами местность на возможно большем протяжении и как можно больше разъединять силы Цезаря. Так он и делал. Он построил двадцать четыре редута на пространстве в пятнадцать миль в окружности и здесь добывал себе фураж; в пределах его укреплений было много засеянных полей, и на первое время он кормил на них свой вьючный скот. И подобно тому как наши посредством проведения непрерывных укреплений принимали меры к тому, чтобы помпеянцы не сделали где-нибудь вылазки и не напали бы на нас с тыла, – так и те в своем внутреннем кольце строили такие же непрерывные укрепления, чтобы наши не могли куда-либо проникнуть и обойти их с тыла. Но их работы шли успешнее наших, так как у них было больше солдат и их внутренние укрепления были меньшего размера, чем это было необходимо для укреплений Цезаря. Помпей, вообще говоря, не желал употреблять все свои боевые силы для противодействия работам Цезаря и избегал генерального сражения. Но при удобном случае он высылал стрелков и пращников, которых у него было очень много. Многие из наших солдат были ранены, и неприятельских стрел стали так бояться, что почти все солдаты начали делать себе из войлока, из тряпок или из кож рубашки и фуфайки для защиты отстрел.
      45. Обе стороны употребляли много усилий на занятия командных пунктов: Цезарь хотел как можно теснее сомкнуть кольцо вокруг Помпея, а Помпей стремился захватить кругом побольше холмов на возможно большем пространстве, и из-за этого часто происходили сражения. Между прочим, когда 9-й легион Цезаря занял одну высоту и стал ее укреплять, Помпей занял другой холм против этой высоты и начал мешать нашим в их работах. Так как к нашей высоте можно было с одной ее стороны подойти по ровному месту, Помпей прежде всего расставил вокруг этого места стрелков и пращников, а затем выслал большое количество легковооруженных, пододвинул метательные орудия и стал таким образом мешать нашим фортификационным работам. Нам нелегко было и отбиваться и работать в одно и то же время. Ввиду того что нас со всех сторон метко обстреливали, Цезарь приказал отступить и очистить холм. Отступление шло по крутому склону. Тем яростнее наседали помпеянцы и не давали нашим отходить, так как им казалось, что мы очищаем позицию из страха. Говорят, что Помпей хвастливо предлагал окружающим признать его никуда не годным полководцем, если цезаревский легион осуществит без огромных потерь отступление с необдуманно занятого им пункта.
      46. Беспокоясь за благополучное отступление своих, Цезарь приказал снести к краю холма фашины и сложить их против неприятеля; под их прикрытием солдаты должны были провести позади поперечный ров небольшой ширины, чтобы таким образом сделать это место по возможности со всех сторон труднодоступным. А в удобных местах он расставил пращников, которые должны были прикрывать наше отступление. Теперь он отдал приказ отвести легион назад. Поэтому помпеянцы надменнее и смелее стали теснить наших и наседать на них, а фашины, выставленные в качестве защиты, они сбросили в ров, чтобы облегчить себе переход через него. Когда Цезарь заметил это, то он стал опасаться, как бы этот отвод не показался поражением и бегством с позиции и не увеличил потерь. Поэтому он приказал командиру легиона Антонию приблизительно на середине пути ободрить солдат, дать сигнал трубой и атаковать неприятелей. Солдаты 9-го легиона вдруг стали дружно метать копья, бросились снизу бегом вверх по холму в контратаку, бурно погнали помпеянцев и заставили их повернуть тыл, причем отступление последних затруднялось лежавшими на земле фашинами, кольями, на которые они натыкались, и рвами. Наши же вполне могли удовлетвориться отступлением без больших потерь и вполне благополучно вернулись к себе в лагерь, перебив много неприятелей и потеряв всего пять человек. Затем они заняли по сю сторону от этого места еще несколько ближайших холмов и докончили свои фортификационные работы.
      47. Это был новый и необычайный способ ведения войны как по очень большому количеству редутов, по огромному протяжению, по сложности фортификационных работ, по системе блокады, так и во всех других отношениях. В самом деле, всякий, кто пытается блокировать другого, обыкновенно замыкает неприятеля в кольцо тогда, когда последний приведен в расстройство, ослаблен или побежден в сражении либо деморализован какой-нибудь другой неудачей, между тем как осаждающий располагает превосходными конными и пешими силами. При этом цель блокады обыкновенно сводится к тому, чтобы отрезать неприятеля от подвоза провианта. Но в данном случае Цезарь блокировал с менее многочисленным войском неослабленную и свежую армию, имевшую всякие припасы в изобилии: к ней каждый день отовсюду приходило много судов с продовольствием, и какой бы ветер ни дул, он всегда в каком-нибудь одном направлении был благоприятен для плавания. Между тем сам Цезарь находился в очень затруднительном положении, так как весь хлеб повсеместно в округе был съеден. Но все-таки его солдаты выносили нужду с поразительным терпением: они вспоминали, как в такой же степени страдали в прошлом году в Испании (32) и, однако, благодаря своему напряженному труду и выносливости благополучно окончили эту тяжелую войну; они помнили, что терпели большую нужду под Алесией (33) и еще большую под Авариком (34) и в конце концов одержали победу над могущественнейшими народами. Они не отказывались ни от даваемого им в пищу ячменя, ни от стручковых плодов и очень ценили мелкий скот, который в изобилии получали из Эпира.
      48. Они нашли даже особый корень, называвшийся «хара», который с примесью молока очень облегчал их голод. Этого корня у них было очень много, и они делали из него подобие хлеба. Когда в разговорах помпеянцы попрекали наших голодом, то они забрасывали их хлебцами из этого корня, чтобы понизить их гордые надежды.
      49. Уже начинал поспевать хлеб, и самая надежда облегчала нужду, так как у всех была уверенность, что скоро его будет много. Часто приходилось слышать на караулах и в разговорах заявления солдат, что они лучше будут питаться древесной корой, чем выпустят из рук Помпея. Им даже приятно было узнавать от перебежчиков, что помпеянцы кормят еще кое-как лошадей, в то время как остальной обозный скот у них уже погиб и что люди болеют от тесноты занимаемого ими места, от зловония, издаваемого множеством трупов, и от непривычки к ежедневной трудной работе, но что особенно тяжело им от недостатка воды. Действительно, Цезарь либо отвел все реки и ручьи, впадающие в море, либо запрудил их большими плотинами; так как местность была гориста и долины очень узки, то для запруды вбивались в дно сваи, и на них насыпалась земля, так что вода делалась стоячей. Таким образом, помпеянцы по необходимости должны были искать мест низких и болотистых и, вдобавок к другим ежедневным работам, вынуждены были рыть колодцы. Но эти источники были очень далеко от некоторых из их редутов и в жаркую погоду быстро высыхали. Наоборот, Цезарево войско пользовалось отличным здоровьем и было очень богато водой, а также всякого рода съестными припасами, кроме хлеба. Вообще видно было, как со дня ни день становилось лучше, и с созреванием хлебов увеличивалась надежда.
      50. При этом оригинальном характере войны обе стороны изобретали и новые способы ее ведения. Когда помпеянцы замечали по сторожевым огням, что наши когорты ночью стоят на карауле у укреплений, то они бесшумно нападали, все зараз пускали стрелы в массу и затем поспешно возвращались к своим. Наученные этим опытом, наши придумали против этого такое средство, что зажигали огни в одном месте… [а караулили в другом]… (35)
      51. Между тем П. Сулла (36), которого Цезарь при своем уходе назначил комендантом лагеря, по получении об этом известия пришел на помощь когорте со своими двумя легионами; с его приходом помпеянцы были без труда отражены. Они не вынесли ни вида, ни атаки наших, и как только первые из них были сбиты, остальные обратились в бегство и очистили позицию. Но когда наши погнались за ними, Сулла отозвал их назад, чтобы они в погоне не зашли далеко. Большинство думает, что если бы Сулла захотел энергичнее преследовать неприятеля, то война могла бы быть в этот день окончена. Однако его образ действий, по нашему мнению, не заслуживает порицания: одна роль принадлежит легату, другая – полководцу; один должен во всем держаться предписания, другой принимать самостоятельные решения сообразно с общим положением дела. Сулла, оставленный Цезарем в лагере, счел достаточным выручить своих и не пожелал дать генерального сражения (что могло бы принять и дурной оборот); иначе стали бы говорить, что он присвоил себе права главнокомандующего. Во всяком случае, его операция причинила помпеянцам много затруднений при отступлении: зайдя вперед с неудобного места, они остановились на самом верху и должны были бояться, в случае отступления по крутому скату, что наши станут преследовать их сверху; к тому же оставалось мало времени до захода солнца, так как в надежде покончить дело они продолжали сражаться до ночи. Вследствие этого Помпей по необходимости должен был принять случайное решение, сообразное данным моментом, и занял всего один холм, который лишь настолько был удален от нашего редута, что в него не могли попадать снаряды метательных орудий. На этой позиции он остановился, укрепил ее и здесь держал все войско.
      52. Кроме того, в одно и то же время происходили сражения в двух разных местах, так как Помпей, чтобы разъединить силы Цезаря и отрезать их от подкреплений из ближайших редутов, атаковал несколько редутов сразу. В одном пункте Волкаций Тулл выдержал с тремя когортами атаку целого легиона и даже выбил его с позиции; в другом германцы, вышедшие из наших укреплений, перебили много неприятелей и благополучно вернулись к своим.
      53. В шести сражениях, происшедших в один день (три было под Диррахием, три около укреплений), как оказалось при общем подсчете, помпеянцев пало две тысячи человек, из них много центурионов и добровольцев-ветеранов (в том числе – Валерий Флакк, сын Луция, бывшего претора Азии); неприятельских знамен было доставлено шесть. Наши потери во всех сражениях не превышали двадцати человек. Но на том же редуте все солдаты без исключения были ранены и четыре центуриона из 8-й когорты потеряли зрение. Когда солдаты хотели представить Цезарю доказательства своих трудов и опасностей, то, по их подсчету, в редут попало около тридцати тысяч стрел, причем в доставленном Цезарю щите центуриона Сцевы оказалось сто двадцать дыр. Последнего Цезарь за заслуги перед ним и перед государством наградил двумя тысячами [сестерциев] и объявил, что переводит его из 8-го ранга в 1-й (ибо было установлено, что редут обязан своим спасением главным образом ему); когорта же получила в награду двойное жалованье, хлеб, одежду, продовольственные пайки и военные отличия.
      54. Помпей прибавил за ночь большие новые укрепления, в следующие затем дни воздвиг башни и, когда верки достигли высоты пятнадцати футов, прикрыл соответствующую сторону лагеря подвижными навесами: По прошествии пяти дней он воспользовался второй темной ночью, загородил лагерные ворота для затруднения входа в них рогатками, вывел в начале третьей стражи в полной тишине войско и вернулся в свои прежние укрепления.
      55. Заняв Этолию, Акарнанию и Амфилохию при посредстве упомянутых выше Кассия Лонгина и Кальвисия Сабина, Цезарь считал нужным сделать попытку и относительно Ахайи и с этой целью несколько продвинуться вперед. Поэтому он послал туда Кв. (Фуфия) Калена и прикомандировал к нему Сабина и Кассия с их когортами. Узнав об их приходе, Рутилий Луп, который, по поручению Помпея, управлял Ахайей, решил своевременно укрепить Истмийский перешеек, чтобы не допустить Фуфия в Ахайю. Кален занял, по соглашению с населением, Дельфы, Фивы и Орхомен, а некоторые другие города взял с боя; остальные общины он старался склонить на сторону Цезаря отправлением к ним посольств. В этом, главным образом, и заключалась деятельность Фуфия.
      56. Все следующие дни подряд Цезарь выводил войско в боевом строю на равнину, на случай, если Помпей пожелает решительного сражения. С этой целью он придвигал легионы почти к самому лагерю Помпея, его первая линия была лишь настолько удалена от его вала, чтобы в нее не попадали снаряды метательных орудий. Но Помпей, для сохранения своей славы и репутации, ставил свое войско перед лагерем так, чтобы третья линия примыкала к самому валу и чтобы все войско вообще находилось под прикрытием снарядов, пускаемых с вала.
      57. Во время этих происшествий в Ахайе и под Диррахием стало известно, что Сципион прибыл в Македонию. Цезарь, не забывая своего прежнего правила, послал к нему их общего друга А. Клодия, которого он с самого же начала, по рекомендации Сципиона, принял в круг своих ближайших друзей. Ему он дал письмо и устное поручение следующего содержания: он, Цезарь, сделал все, чтобы добиться мира, но до сих пор ничего не достиг. В этом, по его мнению, виноваты выбранные им самим посредники, которые побоялись сообщить Помпею эти поручения в неудобное время. Но Сципион настолько влиятелен, что не только может откровенно высказывать свое мнение, но может в значительной степени воздействовать на Помпея и направить его на истинный путь; он со своим войском не зависит от Помпея и, помимо своего авторитета имеет также реальную силу для его обуздания. Если он это сделает, то все будут обязаны ему одному спокойствием Италии, миром в провинциях и спасением государства. Вот это поручение и передал Сципиону Клодий. В первые дни его, как казалось, охотно выслушивали, но потом он не был допущен к переговорам: за это Сципиона порицал Фавоний, как мы узнали впоследствии, по окончании войны. Таким образом, Клодий возвратился к Цезарю ни с чем.
      58. Чтобы вернее задержать конницу Помпея под Диррахием и отрезать ее от фуража, Цезарь обнес сильными укреплениями два узких подступа, о которых мы говорили, и построил здесь два редута. Помпей, заметив безуспешность действий своей конницы, через несколько дней снова перевез ее на кораблях к себе за укрепления. Недостаток фуража был так велик, что лошадей кормили листьями с деревьев и молодыми размолотыми тростниковыми корнями. Хлеб, который рос на полях за укреплениями, был уже съеден; пришлось по необходимости подвозить фураж дальним морским путем из Коркиры и из Акарнании; а так как его было очень мало, то надо было примешивать к нему ячмень; таким способом еще кое-как поддерживали конницу. Но после того как повсюду не только был снят ячмень и кормовые травы, но не стало хватать даже и листьев с деревьев, то, ввиду истощения лошадей, Помпей решился сделать вылазку.
      59. В числе всадников Цезаря было два брата-аллоброга, Роукилл и Эг, сыновья Адбукилла, который много лет был главой своей общины. Это были чрезвычайно храбрые люди, которые своей храбростью оказали Цезарю немало отличных услуг во все войны с галлами. За это он поручил им на родине виднейшие должности, провел их выбор вне очереди в местный сенат, дал им земли в Галлии, отнятые у врагов, дарил большие денежные суммы и вообще сделал их из людей бедных богатыми. За свою храбрость они были в почете не только у Цезаря, но и очень ценились в армии. Но, опираясь на дружбу Цезаря и кичась нелепым варварским высокомерием, они презирали своих соотечественников, утаивали жалованье всадников и всю добычу тайно присваивали себе. Возмущенные этим, все их всадники обратились сообща к Цезарю с открытой жалобой на такую несправедливость и, между прочим, прибавили, что те показывают ложное число всадников, чтобы присвоить жалованье себе.
      60. Цезарь считал настоящий момент неподходящим для взыскания и, многое прощая им за их храбрость, оставил все это дело без последствий: но только наедине побранил их за то, что они наживаются на счет всадников, и посоветовал вполне положиться на его дружбу и по тому, что он уже сделал для них, рассчитывать на дальнейшие милости. Но все-таки это дело навлекло на них всеобщую ненависть и презрение, и они это поняли. Отчасти их убеждали в этом упреки людей посторонних, отчасти приговор земляков, отчасти заговорила их собственная совесть. Из стыда, а также, может быть, в убеждении, что их наказание не отменено, но лишь отсрочено, они решили изменить нам и попытаться искать нового счастья и новых друзей. Переговорив с некоторыми своими клиентами, которых они решились посвятить в этот преступный замысел, они сначала попытались убить начальника конницы Г. Волусена (как это стало известным впоследствии, по окончании войны), чтобы их побег к Помпею сопровождался сколько-нибудь важной услугой. Но когда эта попытка оказалась слишком трудно исполнимой и к ней не представилось случая, то они заняли как можно более денег, как бы для удовлетворения своих земляков и для возмещения похищенного, скупили множество лошадей и перешли к Помпею вместе с участниками своего замысла.
      61. Так как они были знатного рода, богато одеты и вооружены, явились с большой свитой и большим количеством лошадей; так как, далее, они имели репутацию людей храбрых и были в почете у Цезаря, да и самый переход их был неожиданным и необычным, то Помпей повел их по всем своим укреплениям и с хвастовством их показал. Действительно, до того времени никто ни из солдат, ни из всадников не переходил от Цезаря к Помпею, между тем как от Помпея к Цезарю перебегали почти ежедневно, а солдаты, набранные в Эпире, Этолии и в местностях, занимаемых Цезарем, делали это массами. Аллоброги знали все лагерные дела, например недочеты в укреплениях или упущения, указанные знатоками военного дела; они приметили также, в какое время что делается, на каком расстоянии друг от друга находятся важнейшие пункты, в какой степени обеспечена караульная служба в зависимости от личности и добросовестности заведующих ею. И вот все это они выдали Помпею.
      62. Помпей, как было указано, еще раньше решил сделать вылазку. Теперь, по получении этих сведений, он приказал солдатам сделать плетенные из прутьев нашлемники и свозить материал для засыпания рвов. Когда все это было готово, он погрузил ночью на лодки и весельные суда большое количество легковооруженных и стрелков вместе с указанными материалами и вывел в полночь из главного лагеря и отдельных редутов шестьдесят когорт, направляя их против той части укреплений, которая доходила до моря и была самой удаленной от главного лагеря Цезаря. Туда же он послал суда, нагруженные, как указано, материалом для насыпи и легковооруженными солдатами, а также корабли, стоявшие у Диррахия, со специальными приказами. У тех укреплений стоял, по распоряжению Цезаря, квестор Лентул Марцеллин с 9-м легионом; а так как он был нездоров, то Цезарь прислал ему в помощники Фульвия Постума.
      63. Там был против неприятеля ров в пятнадцать футов и вал вышиной в десять футов с насыпью такой же ширины. В шестистах шагах был другой вал, несколько ниже первого, обращенный в противоположную сторону: из опасения, что наших могут окружить с моря. Цезарь построил там в предыдущие дни двойной вал, чтобы можно было дать отпор в случае нападения с двух сторон. Но сложность работ и непрерывный труд за все эти дни не позволяли своевременно окончить эти укрепления, которые занимали в окружности семнадцать миль. Поэтому Цезарь не успел довести до конца поперечный вал, обращенный против моря, который должен был соединять эти укрепления. Это стало известно Помпею по донесению перебежчиков-аллоброгов и причинило нам большое несчастье. В самом деле, как только две когорты 9-го легиона подошли к морю для несения караульной службы, вдруг на рассвете Помпеевы солдаты, объехав их с моря, стали бросать в них копья и засыпать рвы; одновременно с этим легионеры приставили лестницы и стали устрашать защитников стрельбой из метательных машин и всякого рода снарядами; наконец, кругом повсюду рассыпалось множество, стрелков. А от камней, единственного оружия наших солдат, неприятелей защищали плетеные нашлемники. Таким образом, наших всячески теснили, и они с трудом держались. В это время враги заметили указанный выше недочет укрепления и, высадившись с кораблей, атаковали наших с тыла между обоими валами, там, где верки были недокончены, выбили их из обоих укреплений и принудили к бегству.
      64. При известии об этом внезапном нападении Марцеллин выслал из лагеря на помощь теснимым свои когорты; но они, заметив бегущих, не могли ободрить их своим приходом, да и сами не выдержали неприятельской атаки. Вообще все дальнейшие подкрепления заражались страхом бегущих и только увеличивали замешательство и опасность: самое многолюдство затрудняло отступление. Когда в этом сражении был тяжело ранен и уже терял силы орлоносец, то, заметив наших всадников, он закричал им: я много лет, пока был жив, добросовестно охранял его; с той же верностью теперь, перед смертью, возвращаю его Цезарю. Заклинаю вас, не допустите воинского бесславия, которого до сих пор не случалось в войске Цезаря! Доставьте Цезарю его целым! Эта случайность спасла орла, между тем как все центурионы 1-й когорты, кроме первого центуриона принципов, были перебиты.
      65. Помпеянцы уже приближались, избивая наших, к лагерю Марцеллина, что навело немалый страх и на остальные наши когорты. Но в это же время было видно, как Антоний, занимавший самый близкий к укреплениям пункт и получивший известие об этой атаке, стал спускаться с двенадцатью когортами в долину. Его подход остановил помпеянцев и ободрил наших, так что они после большой паники снова оправились. Немного погодя появился здесь и Цезарь с несколькими когортами, которые он взял из редутов: по установившемуся за последнее время обыкновению, ему сигнализировали дымом от редута к редуту. Он узнал о понесенном уроне и обратил внимание на то, что Помпей прорвал его укрепления и разбивает лагерь вдоль морского берега с целью беспрепятственно добывать фураж и поддерживать связь со своими кораблями. Ввиду этого Цезарь оставил свой прежний план, осуществить который ему не удалось, и приказал укрепляться рядом с Помпеем.
      66. По окончании этих работ лазутчики Цезаря заметили, что неприятель ведет несколько когорт – с виду целый легион – за лесом в старый лагерь. Положение этого лагеря было таково. В предыдущие дни там разбил свой лагерь 9-й легион Цезаря, который бросился в атаку на помпеянцев и, как выше было указано (37), начал отовсюду окружать их укреплениями. Лагерь этот примыкал, к какому-то лесу и отстоял от моря не более чем на триста шагов. Затем Цезарь по некоторым причинам изменил свой план и перенес лагерь несколько дальше этого места. Через несколько дней оставленный лагерь занял Помпей; а так как он имел в виду поместить в нем несколько легионов, то, сохранив за собой внутренний вал, он провел еще более обширные укрепления снаружи. Таким образом, этот малый лагерь, будучи заключен в большой, образовал нечто вроде форта или даже крепости. Также и с левого угла вплоть до реки было проведено укрепление протяжением до четырехсот шагов, чтобы солдаты без помехи и без опасности могли ходить за водой. Но и Помпей изменил свой план по некоторым причинам, о которых нет надобности упоминать, и снова оставил этот лагерь. Таким образом, лагерь этот простоял несколько дней пустым, и все его укрепления были целы.
      67. Лазутчики сообщили Цезарю, что туда пришел легион со всеми знаменами. Это сообщение было подтверждено наблюдениями, сделанными с некоторых высоколежащих редутов. Место это находилось приблизительно в пятистах шагах от нового лагеря Помпея. Цезарь, надеясь уничтожить этот легион и очень желая вознаградить себя за урон, понесенный в тот день, оставил у шанцевых работ две когорты, которые должны были делать вид, что работают над укреплением. Сам же он вывел против легиона Помпея и его малого лагеря остальные тридцать три когорты в двойной линии; среди этих когорт был и 9-й легион, потерявший много центурионов и уменьшившийся в численном воинском составе. Для этой цели он двинулся как можно незаметнее в противоположном направлении. И сначала он не ошибся в своих предположениях: он пришел раньше, чем Помпей мог заметить, и, несмотря на сильные лагерные укрепления, быстро атаковал помпеянцев на левом фланге, на котором находился сам, выбив их с вала. Перед воротами лагеря была колючая изгородь. Здесь на короткое время завязалось сражение, причем наши пытались прорваться через ворота, а те защищали их. Особенно храброе сопротивление оказал здесь Т. Пулион, благодаря которому, как мы указывали (38), было предано войско Г. Антония. Но храбрость наших одержала верх: они уничтожили изгородь, ворвались сначала в главный лагерь, а затем в находящуюся внутри его крепость, куда укрылся разбитый легион, и там перебили несколько сопротивлявшихся.
      68. Но судьба, столь могущественная в человеческих делах, особенно же на войне, часто производит громадные перемены благодаря незначительным случайностям. Так было
      и тогда. Когорты цезаревского правого фланга по незнакомству с местностью и в поисках ворот дошли до того укрепления, которое как мы выше указали (39), шло от лагеря к реке, и приняли его за укрепления самого лагеря. Заметив, что оно соединяется с рекой, они разрушили шанцы и, за отсутствием защитников, прорвались через них. За ними последовала вся наша конница.
      69. Между тем Помпей, узнав об этом и воспользовавшись значительным выигрышем времени, увел пять легионов с работы на помощь своим. Его конница стала приближаться к нашей, и в то же самое время наши солдаты, занимавшие лагерь, увидали его пехоту в боевом строю. Тогда все вдруг переменилось. Помпеев легион, ободренный надеждой на скорую помощь, стал делать попытки сопротивления у задних ворот и даже со своей стороны атаковать наших. Конница Цезаря, которая все еще поднималась вверх узким путем по насыпям, стала бояться за свое отступление и первая обратилась в бегство. Правое крыло, не имевшее связи с левым, при виде замешательства конницы стало отступать, чтобы не быть застигнутым в пределах укреплений, через бреши разрушенного вала. При этом многие из солдат, чтобы не попасть в давку, бросались в ров с десятифутовой высоты вала, давя первых, остальные по их трупам искали себе спасения и выхода. На левом же крыле солдаты видели с вала, что Помпей подходит, а наши бегут. Так как враг был и спереди и сзади, то из боязни быть отрезанным на узком пространстве они также начали отступать тем же путем, каким пришли, заботясь только о своем собственном спасении. Всюду было такое смятение, ужас и бегство, что хотя Цезарь собственноручно выхватывал знамена у бегущих и приказывал им остановиться; тем не менее одни пускали на волю своих коней и бежали вместе с толпой, другие от страха бросали даже знамена, и вообще никто не слушался его приказа.
      70. В этом ужасном положении, когда все войско могло бы быть уничтожено, нас спасло то, что Помпей из боязни осады (незадолго до того он видел, как бежали его солдаты из лагеря, и, надо полагать, теперь был изумлен таким неожиданным счастьем) некоторое время не решался приближаться к укреплениям. Его конница также медлила с преследованием вследствие узости прохода, который вдобавок был занят нашими солдатами. Таким образом, в обоих случаях ничтожные обстоятельства приобрели громадное значение. Действительно, укрепления, проведенные от лагеря к реке, отняли у Цезаря победу, которая после захвата лагеря Помпея была почти несомненной; но они же замедлили быстроту преследования и тем спасли нас от гибели.
      71. В этих двух сражениях Цезарь потерял за один день девятьсот шестьдесят солдат и двести человек из конницы (в числе их были Тутикан Галл, сын сенатора, известные римские всадники Г. Флегинат из Плаценции, А. Граний из Путеол, М. Сакративир из Капуи), военных трибунов и центурионов тридцать два человека. Но значительная часть из них погибла без боя, будучи задавлена во рву, в укреплениях, у реки бежавшими в панике товарищами. Погибли также тридцать два военных знамени. Помпей после этого сражения был провозглашен императором. Этот титул он удержал за собой и позволял приветствовать себя им впоследствии, но в своих письмах он обыкновенно не приписывал его, равно как и не украшал своих фасцев лавром (40). Но Лабиэн добился от Помпея, чтобы ему предоставлены были пленные. Всех он приказал вывести (по-видимому демонстративно, чтобы, в качестве перебежчика, заслужить больше доверия), стал называть их соратниками, расспрашивать в очень оскорбительных выражениях, имеют ли ветераны привычку бегать, и после этого казнил их на виду у всего войска.
      72. Эти события до такой степени увеличили самоуверенность и гордость помпеянцев, что они перестали помышлять о дальнейших военных планах, но уже теперь считали себя победителями. Они не думали о том, что действительными причинами нашего поражения были малочисленность солдат, неудобство позиции, узость места от поспешного занятия лагеря, страх перед неприятелем, угрожавшим с двух сторон – внутри и снаружи укреплений, – наконец, разъединение войска на две несвязанные группы, которые не могли подать друг другу помощи. Они не принимали в соображение еще и того, что, в сущности, энергичного столкновения сторон и правильного сражения не было, но наши собственные солдаты своей многочисленностью причинили себе в давке гораздо больше вреда, чем нанес его неприятель. Наконец, они забывали об обычных на войне случайностях, о том, как часто самые ничтожные обстоятельства – будут ли это ложные предположения, или внезапный страх, или случайный порыв суеверия – причиняют огромный урон, как часто целые армии страдают от ошибки полководца или по вине трибуна. Но точно их победе помогла их доблесть, точно невозможны были никакие дальнейшие перемены положения, они прославляли по всему свету и устно и письменно победу, одержанную ими в этот день.
      73. Итак, все прежние замыслы Цезаря потерпели крушение, и он решил изменить весь план войны. Поэтому он вывел войска из всех укрепленных пунктов, снял осаду, стянул свои военные силы в одно место и обратился на военной сходке с ободрительной речью к солдатам, в которой советовал им: не слишком огорчаться происшедшим, не поддаваться вследствие этого панике от одного проигранного сражения, при этом не очень важного, и противопоставлять ему многие выигранные>(41). Надо благодарить судьбу за то, что они завоевали Италию без особых потерь, покорили обе Испании, с их очень воинственным населением и весьма искусными и опытными полководцами и подчинили своей власти соседние, хлебные провинции. Наконец, они должны вспомнить, как счастливо все они были переправлены сюда сквозь неприятельские флоты невредимыми, в то время когда врагами были заняты не только гавани, но и берега. Если не во всем бывает удача, то на помощь судьбе должна приходить личная энергия. В понесенном поражении можно обвинять кого угодно, только не его самого. Он дал сражение на выгодной позиции, овладел неприятельским лагерем, выбил оттуда противников и победил их в бою. Но либо их собственное замешательство, либо какая-нибудь ошибка, либо, может быть, даже сама судьба вырвала у них из рук уже одержанную победу. Во всяком случае, все они должны постараться возместить своей храбростью понесенные потери; тогда это поражение пойдет им на пользу, как это было под Герговией, и те, которые пред этим боялись сражаться, пусть сами добровольно пойдут в бой.
      74. После этой речи он заклеймил позором нескольких знаменосцев и удалил их с должностей. Все войско было так огорчено этим поражением и проникнута таким желанием загладить бесславие, что никто не дожидался приказов трибуна или центуриона, но каждый сам налагал на себя в виде наказания самые тяжелые работы, и все горели жаждой боя; даже некоторые лица высших рангов полагали из стратегических видов, что следует остаться на этой позиции и рискнуть дать сражение. Но Цезарь не вполне доверял устрашенным солдатам и предпочитал дать им время оправиться. Притом после оставления укреплений он очень опасался за правильный подвоз продовольствия.
      75. Поэтому, не теряя времени, он позаботился только о раненых и больных и без шума выслал вперед вначале ночи весь обоз из лагеря в Аполлонию, запретив останавливаться на отдых до прибытия к месту назначения. Для охраны его был послан один легион. Устроив эти дела, он задержал два легиона в лагере, а остальные вывел в четвертую стражу разными воротами и послал тем же путем вперед. Немного времени спустя он приказал – для соблюдения воинского обычая и для того, чтобы его уход стал известным как можно позднее – дать клич «к сбору», а сам тотчас выступил и, нагнав свой арьергард, быстро скрылся с горизонта. Но и Помпей, узнав о его замыслах, не замедлил с погоней. Он попытался, если удастся, врасплох атаковать и устрашить противника во время похода и с этой целью вывел свое войско из лагеря, а конницу послал вперед для задерживанья арьергарда. Однако ему не удалось догнать Цезаря, так как последний двигался без обоза и потому далеко ушел вперед. Но когда дошли до реки Генуса с ее трудными для переправы берегами, то конница догнала наконец арьергард и стала его задерживать. Против нее Цезарь выставил свою конницу с прибавлением четырехсот антесигнанов без поклажи. Они действовали так удачно, что в завязавшемся конном сражении обратили всех в бегство, многих перебили и сами вполне благополучно вернулись к своей колонне.
      76. Сделав в этот день обычный переход и переправив свое войско через реку Генус, Цезарь занял свой прежний лагерь против Аспарагия. Всех солдат он задержал за лагерным валом, а коннице, высланной будто бы за фуражом, приказал немедленно вернуться в лагерь задними воротами. И Помпей после дневного перехода также занял свой прежний лагерь у Аспарагия. Так как укрепления были еще целы, то у его солдат не было работы. Поэтому одни из них ушли довольно далеко за дровами и за фуражом, другие соблазнились близостью прежнего лагеря, чтобы сходить туда за поклажей и за багажом, значительная часть которого была там оставлена вследствие внезапного выступления. При уходе из лагеря они складывали свое оружие в палатках. Как Цезарь и предвидел, им трудно было преследовать, и потому около полудня он дал сигнал к выступлению, вывел войско и, сделав в этот день двойной переход, прошел от этого пункта на восемь миль вперед, чего Помпей за уходом солдат сделать не мог.
      77. На следующий день Цезарь снова выслал вперед в начале ночи обоз и в четвертую стражу выступил сам, чтобы, в случае если его вынудят к сражению, его войско без поклажи было более готово к принятию этого неожиданного удара. То же делал он и в последующие дни. Хотя ему приходилось преодолевать весьма трудные дороги и очень глубокие реки, но благодаря подобной тактике он не понес крупных потерь. Дело в том, что Помпей весь первый день вынужден был задержаться в лагере; поэтому в следующие дни он потратил много усилий для форсированного продвижения с целью во что бы то ни стало догнать опередившего его Цезаря. Но эти напрасные усилия только истощили его, на четвертый день он прекратил погоню и решил изменить свой операционный план.
      78. Цезарю необходимо было побывать в Аполлонии, чтобы устроить раненых, заплатить войску жалованье, ободрить союзников и оставить в городах гарнизоны. Но на все это он употребил лишь столько времени, сколько позволяли другие спешные дела. Он боялся, как бы Помпей не предупредил его и не напал врасплох на Домиция. Поэтому он: поспешил к Домицию со всей возможной быстротой и стремительностью. План всей этой операции был основан на следующих соображениях: если Помпей направится туда же, то его можно будет вынудить к сражению при одинаковых для обеих сторон условиях, так как удаление от моря отрезывало его от запасов сосредоточенных им в Диррахии, и от подвоза всякого другого провианта; если же Помпей переправится в Италию, то можно будет по соединении с Домицием двинуться на помощь Италии через Иллирию; если, наконец, он попытается осадить Аполлонию и Орик и отрезать Цезаря от всего морского побережья, то можно будет осадить Сципиона и тем неизбежно вынудить Помпея идти на помощь своим. Поэтому Цезарь послал вперед гонцов к Домицию с письмом и с соответствующими распоряжениями; затем он оставил в Аполлонии гарнизон из трех когорт, в Лиссе из одной, в Орике из трех и, устроив больных и раненых, пошел через Эпир и Афаманию. Но и Помпей, догадываясь о планах Цезаря, считал необходимым поспешить на помощь к Сципиону в случае, если Цезарь направит свой путь туда; если же он, в ожидании легионов и конницы из Италии, не захочет удаляться от морского побережья и окрестностей Орика, Помпей имел в виду со всеми силами напасть на Домиция.
      79. По этим причинам оба они старались действовать с быстротой, чтобы помочь своим, а также не упустить момента для нападения на противника. Но Цезаря отвлекла от прямого пути экспедиция в Аполлонию, а у Помпея был удобный путь через Кандавию в Македонию. К этому присоединилась еще и неожиданная опасность: Домиций, простояв лагерем много дней против Сципиона, ушел оттуда за продовольствием и направился в Гераклию, по соседству с Кандавией, так что, по-видимому, сама судьба приносила его в жертву Помпею. Об этом Цезарь до сих пор не знал. Далее, так как Помпей разослал по всем провинциям и городам сильно преувеличенные сообщения о сражении под Диррахием, то всюду усилились слухи о полном поражении и бегстве Цезаря, потерявшего будто бы всю свою армию. Эти слухи делали продвижение Цезаря опасным, и под их влиянием некоторые общины изменили ему. В довершение всего гонцы, разосланные по разным направлениям Цезарем к Домицию и Домицием к Цезарю, никак не могли достигнуть места назначения. Но по дороге разведчики Домиция были замечены аллоброгами из свиты Роукилла и Эга, которые, как было указано, перебежали к Помпею (42). По старому знакомству со времен галльских походов, а может быть, и из хвастовства, галлы подробно рассказали им обо всем случившемся, а также об отступлении Цезаря и приближении Помпея. Получив от разведчиков эти сведения, Домиций, который еле-еле на четыре часа ходьбы опередил Помпея, благодаря врагам избежал опасности и соединился с Цезарем у Эгиния близ Фессалийской границы.
      80. Соединившись с Домицием, Цезарь достиг Гомф, первого фессалийского города по дороге из Эпира. Эта община несколько месяцев тому назад по собственному почину прислала к Цезарю послов с предложением пользоваться всеми ее средствами и просила у него гарнизона. Но туда уж успели проникнуть упомянутые сильно преувеличенные слухи о сражении под Диррахием. Поэтому начальник воинских сил Фессалии, Андросфен, предпочитая разделять с Помпеем победу, вместо того чтобы быть товарищем Цезаря по несчастью, согнал из деревень в город все свободное и рабское население, запер ворота и отправил к Сципиону и Помпею гонцов с просьбой о помощи: он уверен в городских укреплениях, если ему быстро помогут, но долгой осады он выдержать не может. Сципион, узнав об отходе обоих войск от Диррахия, привел свои легионы в Ларису; но Помпей еще не приближался к Фессалии. Цезарь приказал разбить лагерь и приготовить для спешного штурма лестницы, подвижные навесы и фашины. Когда все это было готово, он в ободрительной речи к солдатам указал, насколько выгодно для облегчения своей крайней нужды захватить этот переполненный припасами и богатый город и этим нагнать страх на остальные общины; но все это должно быть сделано быстро, прежде чем придет выручка. Таким образом, при исключительном рвении солдат, он еще в день своего прихода приступил к штурму города с его очень высокими стенами после девятого часа и взял его с боя до захода солнца. Отдав его на разграбление солдатам, он тотчас же снялся оттуда с лагеря и так быстро достиг Метрополя, что опередил гонцов и молву о взятии Гомф.
      81. Жители Метрополя сначала под влиянием слухов приняли то же решение, заперли ворота и расставили по стенам вооруженных людей; но потом, узнав о падении Гомф от пленных, которых Цезарь распорядился вывести к их стенам, открыли ворота. Так как Цезарь принял все меры к тому, чтобы город остался совершенно невредимым, то, сравнивая судьбу Метрополя с судьбой Гомф, ни одна из фессалийских общин, кроме Ларисы, которая была занята большими военными силами Сципиона, не решилась отказать ему в повиновении и в исполнении всех его требований. Цезарь нашел на полях, где уже почти поспел хлеб, удобное место, решил ожидать подхода Помпея и здесь сосредоточить всю войну.
      82. Помпей прибыл через несколько дней в Фессалию и, обратившись с речью к соединенному войску, поблагодарил своих солдат, а солдат Сципиона обнадежил предложением принять участие в добыче и наградах, так как победа уже обеспечена. Затем он соединил все легионы в одном общем лагере, поделился со Сципионом званием главнокомандующего и приказал играть у него его собственный сигнал и разбить для него особую ставку. Когда, таким образом, от соединения двух больших армий боевые силы Помпея увеличились, то у всех окрепли прежние фантазии и надежда на победу настолько поднялась, что всякая потеря времени казалась только задержкой возвращения в Италию. Когда Помпей делал что-нибудь не спеша и более или менее осмотрительно, то говорили, что это можно было сделать в один день, но что Помпей тешится верховной властью и с бывшими консулами и преторами обращается как с рабами. Одни уже открыто стали спорить друг с другом о претурах и жречествах и распределять консульства по годам. Другие требовали себе домов и имущества приверженцев Цезаря, бывших в его лагере. На военном совете у них даже возник спор о том, следует ли на ближайших преторских комициях считаться с заочной кандидатурой Луцилия Гирра (43) потому, что сам Помпей послал его к парфянам. При этом родственники Гирра заклинали Помпея сдержать свое слово, данное ему при его отъезде: иначе Гирр оказался бы жертвой своего доверия к авторитету Помпея. Но другие не соглашались на предпочтение одного всем, так как ведь труды и опасности для всех одинаковы.
      83. В ежедневных спорах относительно жречества Цезаря (44) Домиций (45), Сципион и Спинтер Лентуп (46) уже доходили до тягчайших словесных оскорблений, причем Лентул хвастался преимуществом, которое дает ему возраст, Домиций хвалился популярностью и авторитетным положением в Риме, а Сципион полагался на свое родство с Помпеем. Мало того, Акуций Руф привлек к суду перед Помпеем Л. Афрания (47) по обвинению в том, что он предал в Испании войско. А Л. Домиций заявлял на военном совете, что, по его мнению, следует по окончании войны дать тем сенаторам, которые вместе с ними участвовали в войне, по три судебных таблички для произнесения приговора об отдельных лицах, которые остались в Риме или хоть и находились в пределах областей, занятых Помпеем, но не оказывали ему военных услуг. Одна табличка должна была давать полное оправдание, другая – присуждение к смерти, третья – налагать денежный штраф; В конце концов все хлопотали либо о своих почестях, либо о денежных наградах, либо о преследовании своих врагов и помышляли не о том, какими способами они могут победить, но о том, какую выгоду они должны извлечь из победы.
      84. Уже заготовлен был провиант, солдаты снова оправились после сражений под Диррахием, прошло довольно много времени, чтобы можно было составить се6е ясное представление относительно воинского духа у солдат, и Цезарь счел нужным испытать, каковы намерения Помпея и склонен ли он принять сражение. Поэтому он вывел войск из лагеря и построил его в боевую линию, сначала на удобной позиции и подальше от лагеря Помпея; но в следующие затем дни он продвигался более или менее вдаль от своего лагеря и приближал свой фронт к холмам, занятым Помпеем. От этого его войско становилось со дня на день увереннее. Но что касается конницы, то так как числом она далеко уступала неприятельской. Цезарь держался относительно ее своего прежнего правила, о котором мы говорили выше: (48) он приказывал сражаться в рядах конницы молодым антесигнанам без поклажи, со специальным вооружением, облегчавшим быстроту их действий. От ежедневного упражнения они приобрели опытность и в такого рода сражениях. В результате одна тысяча всадников осмеливалась даже на открытой местности, в случае надобности, выдерживать атаку семи тысяч помпеянцев, не очень страшась их численного превосходства. И действительно, в те дни Цезарь дал даже удачное конное сражение, в котором вместе с другими был убит один из упомянутых двух аллоброгов (49), перебежавших к Помпею.
      85. Помпей, лагерь которого был на холме, выстраивал свое войско у самого его подножия и, как казалось, каждый раз выжидал, не подойдет ли Цезарь поближе на невыгодную для него позицию. Цезарь видел, что Помпея никоим образом нельзя заманить на сражение; поэтому он признал самой удобной для себя тактикой сняться с лагеря и постоянно быть в походе: он рассчитывал облегчить себе частой переменой лагеря и движением по многим местностям добывание провианта, а также во время самого похода улучить какой-нибудь удобный момент для сражения и наконец утомить ежедневными передвижениями войско Помпея, непривычное к тяжелому труду. Это решение было уже принято, был дан сигнал выступлению и сложены были палатки, как вдруг бросилось в глаза, что, вопреки повседневной привычке, боевая линия Помпея успела за это время продвинуться вперед довольно далеко от своего вала. Таким образом, показалось, что возможно дать сражение на довольно удобной позиции. Когда походные колонны были уже в воротах лагеря, Цезарь сказал своим солдатам: Надо нам в настоящее время отложить поход и думать о сражении, которого мы всегда очень хотели. Будем всей душой готовы к бою: позже нелегко нам будет найти удобный случай. И он тотчас же вывел свои войска в боевой готовности.
      86. Помпей, как это стало известно впоследствии, также решил, по настоянию всех своих, дать сражение, И действительно, он на совете в предыдущие дни сказал даже, что армия Цезаря будет разбита еще прежде, чем войска сблизятся. Когда большая часть была этим удивлена, то он прибавил: Я знаю, что я обещаю нечто почти невероятное; но познакомьтесь с моим планом, чтобы затем с большей уверенностью выйти на сражение. Я убедил наших всадников (и они обещали мне это сделать) напасть при сближении обоих войск на правый, незащищенный, фланг Цезаря и атакой в тыл привести в замешательство и разбить его войско прежде, чем нами будет выпущен хоть один снаряд против неприятеля. Таким образом, мы окончим войну, не подвергая наши легионы опасности и почти без кровопролития. А это нетрудно, так как мы очень сильны конницей. Вместе с тем он просил всех быть готовыми к следующему дню: так как теперь наконец пришел давно желанный момент для сражения, то они должны оправдать высокое мнение, которого был о них он сам и все остальные.
      87. Его сменил Лабиэн. После презрительного отзыва о боевых силах Цезаря и величайших похвал плану Помпея он сказал: Не думай, Помпей, что перед тобой то самое войско, которое победило Галлию и Германию. Я участвовал во всех сражениях и не стану наугад говорить о том, чего не знаю. От того войска осталась только малая часть: многие погибли (что было неизбежно при множестве сражений), многих унесли повальные болезни в Италии, многие разошлись по домам, многие остались на материке. Или, может быть, вы не слыхали, что в Брундисии были образованы целые когорты из тех, которые там остались под предлогом болезни? Те войска, которые вы видите, вновь организованы из последних наборов в Ближней Галлии, и большинство солдат происходит из транспаданских колоний. Вдобавок самые сильные их части погибли в двух сражениях под Диррахием. С этими словами Лабиэн поклялся вернуться в лагерь не иначе как победителем и других ободрил к тому же. Помпей похвалил его за это и поклялся в том же; из всех остальных также не оказалось никого, кто поколебался бы поклясться. Все это происходило на заседании совета, по окончании которого все разошлись с большими надеждами и ликованием; они уже мысленно предвосхищали победу, полагая, что о таком важном деле такой опытный полководец ничего не стал бы утверждать попусту.
      88. Когда Цезарь приблизился к лагерю Помпея, то он заметил, что войско у того было построено следующим образом. На левом фланге были два легиона, переданные Цезарем в начале их раздора на основании сенатского постановления; из них один назывался 1-м, другой 3-м. В этом месте стоял сам Помпей. Центр занимал Сципион с сирийскими легионами. Киликийский легион, соединенный с испанскими когортами, которые, как мы указали, были переправлены Афранием, был помещен на правом фланге. Эти легионы Помпей считал самыми надежными во всей своей армии. Остальные он поставил между центром и флангами, доведя число когорт до ста десяти. Всего было сорок пять тысяч человек, не считая около двух тысяч добровольцев-ветеранов, собравшихся к нему из числа «льготных» (50) солдат его прежних армий. Их он распределил по всему фронту. Остальные семь когорт частью должны были охранять лагерь, частью были распределены по ближайшим редутам. Правый фланг его был прикрыт каким-то ручьем с крутым берегами. По этой причине он поставил всю конницу и всех стрелков и пращников на левом фланге.
      89. Цезарь, согласно со своим прежним распорядком поместил 10-й легион а правом фланге, а 9-й на левом хотя от сражений под Диррахием он сильно поредел. К нему он присоединил 8-й, так что из двух легионов образовался как бы один, и приказал им поддерживать друг друга. На его фронте стояло восемьдесят когорт, в общем двадцать тысяч человек; семь когорт он оставил для охраны лагеря. На левом фланге он поручил командование Антонию, на правом – П. Сулле, в центре – Г. Домицию, а сам стал против Помпея. Вместе с тем, заметя указанную выше диспозицию неприятельских войск и боясь, как бы его правое крыло не было обойдено многочисленной конницей, он поспешно взял из третьей линии по одной когорте от легиона и образовал из них четвертую линию, которую выставил против конницы. Он дал им специальные указания и предупредил, что сегодняшняя победа зависит исключительно от храбрости этих когорт. Вместе с тем он запретил третьей линии идти в атаку помимо его специального приказа: в подходящий момент он даст сигнал знаменем.
      90. Когда он, по воинскому обычаю, ободрял свое войско к сражению и ссылался на постоянное проявление своего расположения к нему, он особенно подчеркнул следующее: солдаты сами могут быть свидетелями, как усердно он добивался мира, какие переговоры он вел через Ватиния>(51), какие – через А. Клодия>(52) со Сципионом, как в сношениях с Либоном>(53) под Ориком он настаивал на отправлении послов к Помпею. Он никогда не хотел бесполезно проливать кровь солдат и лишать Римское государство одного из обоих войск. После этой речи, по настойчивой просьбе солдат, горевших желанием боя, он дал сигнал трубой.
      91. В войске Цезаря был доброволец-ветеран Г. Крастин, который в прошлом году был у него первым центурионом 10-го легиона, человек исключительной храбрости. Когда был дан сигнал, он воскликнул: Следуйте за мной, мои бывшие товарищи по манипулу, и послужите вашему императору, как всегда служили. Остается только одно это сражение; после него он вернет себе свое положение, а мы – свою свободу. Вместе с тем, смотря на Цезаря, он сказал: Я постараюсь сегодня, император, заслужить твою благодарность – живой или мертвый. С этими словами он первый бросился вперед с правого фланга, и за ним последовало около ста двадцати отборных добровольцев.
      92. Между обоими войсками было ровно столько места, сколько необходимо было для взаимной атаки. Но Помпей отдал приказ ждать атаки со стороны Цезаря, не двигаясь с места, и дать его фронту растянуться. Говорили, что такой совет дал ему Г. Триарий (54), указавший, что первый бурный натиск неприятельской пехоты должен будет сломиться, фронт растянется, и только тогда его солдаты должны будут в сомкнутых рядах напасть на разрозненные неприятельские части. При этом он надеялся, что неприятельские копья будут причинять меньше вреда, если солдаты останутся в строю, чем если сами пойдут навстречу неприятельским залпам; а вместе с тем солдаты Цезаря от двойного пробега изнурятся до полного изнеможения. Но, по нашему мнению, Помпей поступил без всяких разумных оснований: ведь у всех людей существует как бы врожденная возбудимость и живость, которая еще более воспламеняется от желания сразиться. Этот инстинкт полководцы должны не подавлять, но повышать. Недаром издавна установился обычай, по которому со всех сторон раздаются сигналы и все до одного поднимают крик: предполагается, что это устрашает врагов и возбуждает своих.
      93. Во всяком случае, когда наши солдаты, по данному сигналу, бросились с поднятыми копьями и заметили, что помпеянцы не трогаются с места, то благодаря приобретенной в прежних сражениях опытности они задержали свой разбег и остановились приблизительно на середине, чтобы не достигнуть неприятеля в изнуренном состоянии; после небольшой передышки они снова побежали, пустили копья и, как им было приказано Цезарем, обнажили мечи. Но и за помпеянцами дело не стало: они приняли на себя пущенные копья, выдержали атаку, удержались в своих рядах, со своей стороны, пустили в ход копья и схватились за мечи. В то же время всадники с левого Помпеева фланга, как им было приказано, поскакали все до одного; вместе с ними высыпала и вся масса стрелков и пращников. Наша конница не выдержала их атаки и несколько подалась; тем энергичнее стала наседать конница Помпея и, развертываясь в эскадроны, начала обходить наш фронт с незащищенного фланга. Как только Цезарь это заметил, он дал сигнал когортам образованной им четвертой линии. Те быстро бросились вперед сомкнутыми рядами и так бурно атаковали Помпеевых всадников, что из них никто не устоял; все они повернули и не только очистили это место, но и немедленно в поспешном бегстве устремились на очень высокие горы. С их удалением все стрелки и пращники остались беззащитными, и так как им нечем было обороняться, то они были перебиты. Не прерывая атаки, когорты обошли левое крыло и напали на помпеянцев с тылу, встречая, впрочем, с их стороны упорное и стойкое сопротивление.
      94. В то же время Цезарь приказал третьей линии, которая до сих пор спокойно стояла на месте, броситься вперед. Таким образом, уставших сменили здесь свежие и неослабленные силы, в то время как другие нападали с тылу. Этой двойной атаки помпеянцы не могли уже выдержать и все без исключения обратились в бегство. Следовательно, Цезарь не ошибся, что начало победы, как и сам он заявлял при ободрении солдат, должно пойти от тех когорт, которые он поставил в четвертой линии против неприятельской конницы. Действительно, они первые разбили неприятельскую конницу, они же перебили стрелков и пращников, обошли с левого фланга Помпеев фронт и первые были причиной бегства неприятеля (55). Но как только Помпей увидел, что его конница разбита и та часть войска, на которую он особенно полагался, терроризована, то, не надеясь на остальных, он оставил фронт, немедленно поскакал к лагерю и тем центурионам, которые стояли на карауле у преторских ворот (56), громко сказал, чтобы слышно было солдатам: Охраняйте лагерь и стойко защищайте его на случай, если положение ухудшится. Я обойду остальные ворота и буду ободрять лагерную охрану. С этими словами он удалился в свою ставку. У него не было больше никаких надежд на успех своего дела, и он только выжидал исхода сражения.
      95. Загнав бегущих помпеянцев в их окопы. Цезарь решил не давать устрашенным врагам оправиться и закричал своим солдатам, что теперь они должны воспользоваться милостью судьбы и атаковать лагерь. Хотя они были изнурены чрезвычайной жарой (сражение затянулось до полудня), но ведь они вообще охотно шли на всякое трудное дело и потому немедленно повиновались его приказу. Лагерь энергично защищали когорты, оставленные для его охраны, но с особенной храбростью фракийцы и другие вспомогательные отряды из варваров. Бежавшие же с фронта солдаты были так устрашены и изнурены, что большей частью побросали оружие и военные знамена и думали больше о дальнейшем бегстве, чем о защите лагеря. Но и те, которые стояли на валу, не могли долее вынести множества снарядов; изнемогая от ран, они должны были оставить свой пост; и тогда все под предводительством центурионов и военных трибунов тотчас же побежали на очень высокие горы, примыкавшие к лагерю.
      96. В лагере Помпея можно было увидеть выстроенные беседки; на столах стояла масса серебряной посуды; пол в палатках был покрыт свежим дерном, а палатки Л. Лентула и некоторых других были даже обвиты плющом; много было и других указаний на чрезмерную роскошь и уверенность в победе. Ясно было, что люди, стремившиеся к ненужным наслаждениям, нисколько не боялись за судьбу этого дня. И такие люди упрекали в излишестве несчастное и выносливое войско Цезаря, которое всегда страдало от нужды в предметах первой необходимости! Когда наши были уже в лагере, Помпей сел на коня, снял с себя императорские отличия, бросился из лагеря задними воротами и тотчас же рысью поскакал в Ларису. Но и там он не стал задерживаться. Вместе с немногими друзьями, которые в бегстве присоединились к нему, и в сопровождении тридцати всадников он все с той же быстротой скакал день и ночь к морю. Здесь он сел на корабль с хлебом и, как говорили, часто при этом жаловался на то, что обманулся в своих предположениях: как раз те части, от которых он ожидал победы, обратились в бегство и предали его.
      97. Овладев лагерем. Цезарь настойчиво потребовал от своих солдат не слишком увлекаться добычей и не упускать случая довершить победу. Они согласились, и он начал окружать гору со всех сторон валом. Так как на этой горе не было воды, то помпеянцы оставили эту безнадежную позицию и всей массой устремились по горным высотам к Ларисе. Когда Цезарь заметил это, то он разделил свои силы, часть легионов оставил в лагере Помпея, другую отправил назад в свой лагерь, а с собой повел более удобным путем четыре легиона наперерез помпеянцам. Пройдя шесть миль, он построил свое войско в боевой порядок. Тогда помпеянцы остановились на одной горе, у подножия которой текла река. Хотя солдаты Цезаря были за весь день изнурены непрерывным трудом и уже приближалась ночь, однако он, ободрив их, отрезал шанцами реку от горы, чтобы не давать помпеянцам ходить за водой ночью. Когда эта работа была окончена, помпеянцы отправили послов и начали переговоры о сдаче. Несколько лиц сенаторского сословия, приставших к этому войску, спаслись ночью бегством.
      98. На рассвете Цезарь приказал всем засевшим на горе спуститься на равнину и положить оружие. Они беспрекословно исполнили приказание: подняв руки и бросившись на землю, они со слезами умоляли его о пощаде. Он их успокоил, приказал подняться и, чтобы уменьшить их страх, сказал несколько слов о своей кротости, а затем помиловал их всех; при этом он рекомендовал своим солдатам никого из них не обижать и вещей у них не отбирать. Проявив такую заботливость о них, он вызвал к себе другие легионы и отправил те, которые привел с собою, назад в лагерь для отдыха. Затем он двинулся в поход и еще в тот же день достиг Ларисы.
      99. В этом сражении он потерял не более двухсот солдат, но центурионов – этих героев – он лишился около тридцати. Между прочим, был убит в очень храбром бою вышеупомянутый Крастин (57), получивший тяжелый удар мечом в лицо. То, что он сказал перед боем, то и сделал. Цезарь был убежден, что Крастин проявил в этом сражении беспримерную храбрость, и очень высоко ценил его заслугу. Из войска Помпея пало, по-видимому, около пятнадцати тысяч человек, а сдалось более двадцати четырех тысяч (ибо даже и те когорты, которые охраняли редуты, сдались Сулле); кроме того, многие спаслись бегством в соседние города. Воинских знамен Цезарю после этого сражения досталось сто восемьдесят, а орлов девять. Л. Домиций, который бежал из лагеря на гору, лишился сил и был убит нашими всадниками.
      100. В то же время Д. Лелий (58) подошел с флотом к Брундисию и, подобно Либону, о котором мы говорили раньше (59), занял лежащий против Брундисийской гавани остров. Комендант Брундисия Ватиний (60), подобно Антонию, заменил своими палубными и хорошо оснащенными лодками Лелиевы корабли и захватил из них в узком проходе гавани одну зарвавшуюся вперед квинкверему и два судна меньшего размера; равным образом он расставил по берегу всадников, чтобы не подпускать флотских солдат к воде. Но так как время года было уже благоприятнее для рейсов, то Лелий подвозил воду на грузовых кораблях из Коркиры и Диррахия и бесстрашно держался своей цели. Вообще до получения известия о нашем решительном сражении в Фессалии ни позорная потеря кораблей, ни нужда в предметах первой необходимости не могли выгнать его из гавани и с острова.
      101. Около того же времени Г. Кассий прибыл с сирийскими, финикийскими и киликийскими эскадрами в Сицилию. Так как флот Цезаря был разделен на два отряда, одним из которых командовал претор П. Сульпиций у Вибона, а другим М. Помпоний у Мессаны, то прежде чем Помпоний мог узнать о его прибытии, Кассий налетел с своими кораблями и застиг его врасплох, так как у него не было правильной караульной службы и его корабли не стояли в определенном порядке. И вот Кассий, нагрузив грузовые корабли смолой, дегтем, паклей и другими горючими материалами, пустил их при сильном и благоприятном ветре на флот Помпония и сжег все его тридцать пять кораблей, из которых двадцать было палубных. Это вызвало такую панику, что город Мессану с трудом отстояли, хотя в нем стоял гарнизоном целый легион. Большая часть населения была даже уверена, что он был бы потерян, если бы в это время не были получены через всадников береговой обороны вести о победе Цезаря. Вести эти пришли как нельзя более вовремя, и город удалось удержать. Кассий отправился оттуда в Вибон против флота Сульпиция. Корабли были там причалены к берегу, и наши были в такой же панике, как и мессанцы. Воспользовавшись благоприятным ветром, Кассий пустил на них грузовые корабли с горючими материалами, и от занявшегося с двух сторон огня сгорело пять кораблей. Когда пожар стал от сильного ветра распространяться все шире и шире, то больные ветераны из прежних легионов, оставленные для охраны кораблей, не вынесли этого позора. По своему почину они взошли на корабли, снялись с якоря и, атаковав флот Кассия, захватили две квинкверемы, на одной из которых был сам Кассий, успевший, впрочем, спастись на лодке; кроме того, две триремы были ими пущены ко дну. Немного спустя получено было известие о сражении в Фессалии, так что ему теперь поверили сами помпеянцы, которые до сих пор принимали подобные вести за измышления легатов и друзей Цезаря. Тогда Кассий немедленно ушел оттуда со своим флотом.
      102. Цезарь решил оставить все дела и преследовать Помпея, куда бы он ни бежал: иначе он мог бы снова набрать другие войска и возобновить войну. Он проходил в день столько, сколько могла его конница, и приказал одному легиону идти следом за собой, но не таким скорым маршем. В Амфиполе был выставлен эдикт от имени Помпея, чтобы все молодые люди этой провинции, греки и римские граждане, явились для принесения присяги. Сделал ли это Помпей с целью устранить у Цезаря всякие подозрения и как можно дольше скрыть свое истинное намерение продолжать бегство, или же он пытался при помощи вновь набранных сил удержать за собой Македонию, предполагая, что никто не будет его теснить, – этого нельзя было решить. Во всяком случае, он простоял на якоре только одну ночь, вызвал к себе своих амфипольских друзей и добыл у них денег на необходимые расходы. При известии о приближении Цезаря он ушел оттуда и через несколько дней достиг Митилены. Задержанный там на два дня бурей, он достал еще несколько весельных судов и прибыл в Киликию, а оттуда на Кипр. Там он узнал, что все антиохийцы и римские граждане, занимавшиеся там торговыми операциями, по взаимному соглашению взялись за оружие, с целью не пускать его к себе, и разослали к тем помпеямцам, которые, по слухам, спаслись бегством в соседние города гонцов с запрещением въезда в Антиохию: в противном случае они рискуют своей жизнью. То же самое произошло и на Родосе с консулом прошлого года Л. Лентулом, с консуляром П. Лентулом и некоторыми другими помпеянцами: бежав вслед за Помпеем и прибыв к этому острову, они не были пущены в город и гавань: им послали сказать, что6ы они отсюда удалились, и они против воли должны были сняться с якоря. И уже по всем общинам разносилась молва о приходе Цезаря.
      103. При известии об этом Помпей отказался от намерения отправиться в Сирию. Он взял денежные суммы у откупщиков и занял у некоторых частных лиц, погрузил на корабли большое количество меди для военных надобностей, а также вооружил две тысячи человек, которых отчасти набрал из челяди откупщиков, отчасти взял у купцов, руководясь указаниями их господ относительно их пригодности: для этой цели. Так прибыл он в Пелусий. Там случайно находился царь Птолемей (61), еще мальчик. Последний вел с большими силами войну с сестрой своей Клеопатрой, которую он, под влиянием своих родных и друзей, несколько месяцев тому назад лишил царской власти и изгнал из Египта. Лагерь Клеопатры был недалеко от его лагеря. Помпей послал к Птолемею просьбу принять его в Александрии в качестве гостя и друга его отца и оказать ему могущественную поддержку в несчастье. Но послы Помпея по исполнении своей обязанности завязали слишком откровенные разговоры с царскими солдатами и стали их уговаривать исполнить свой долг перед Помпеем, не презирая его в несчастье. Среди них было много солдат Помпея, которых получил от него в Сирии Габиний (62) и перевел в Александрию, а по окончании войны оставил на службе у Птолемея, отца юного царя.
      104. Об этих разговорах узнали друзья царя, управлявшие по его малолетству царством. Боялись ли они (по крайней мере, это они говорили впоследствии), как бы Помпей не переманил к себе царского войска для захвата Александрии и Египта, или же презирали его из-за его несчастного положения, как вообще в беде люди легко обращаются из друзей во врагов, – во всяком случае, официально они дали посланцам Помпея любезный ответ и предложили ему явиться к царю. Но втайне они задумали иное: они послали начальника царских войск Ахиллу, человека чрезвычайно смелого, и военного трибуна Л. Септимия убить Помпея. Последние дружественно приветствовали его. Кроме того, его сбило с толку некоторое знакомство с Септимием, который во время войны с пиратами служил у него центурионом. Таким образом, он решился взойти на маленькое судно с немногими спутниками и был убит Ахиллой и Септимием. Точно так же и Л. Лентул был, по приказу царя, схвачен и убит в тюрьме.
      105. По прибытии в Азию Цезарь узнал, что Т. Ампий пытался взять в Эфесе деньги из храма Дианы и с этой целью вызвал всех сенаторов из провинции, чтобы они были его свидетелями относительно размеров взятой суммы, но приход Цезаря помешал ему в этом, и он бежал. Таким образом, Цезарь дважды спас эфесские сокровища… (63)
      Точно так же установили, подсчитав дни назад, что в храме Минервы в Элиде в день победы Цезаря статуя богини Победы, стоявшая до сих пор перед статуей Минервы и обращенная к ней лицом, повернулась к дверям и порогу храма. В тот же день в Антиохии и в Сирии два раза раздались такие громкие 6оевые крики и сигналы, что граждане вооружились и поспешили на стены. То же произошло в Птолемаиде, а в Пергаме, в тайном и уединенном месте храма, которое греки называют adyta и куда могут входить только жрецы, вдруг заиграли тимпаны. Также и в Траллах в храме богини Победы, где Цезарю была посвящена статуя, оказалось, что в те дни выросла из-под пола между соединениями камней пальма.
      106. Цезарь пробыл в Азии лишь несколько дней. Услыхав, что Помпея видели на Кипре, он предположил, что Помпей направляется в Египет по причине близких связей с царствующим домом и разных удобств этой страны. Тогда и сам он прибыл в Александрию с одним легионом, которому приказал следовать за собой из Фессалии, и с другим, который он взял у легата Фуфия Калена (64) и вызвал из Ахайи, с восемью сотнями всадников, с сотней родосских военных кораблей и несколькими азиатскими кораблями. В обоих легионах было около трех тысяч двухсот человек; остальные были больны от ран, полученных в сражении, и изнурены военными тяготами и долгим путем и потому не могли последовать за ним. Но Цезарь так полагался на славу о своих подвигах, что без колебания двинулся в эту экспедицию с недостаточными силами, в расчете, что везде будет в безопасности. В Александрии он узнал о смерти Помпея. Тут же, при выходе с корабля, он вдруг услыхал крики солдат, которых царь оставил для охраны города. Оказывается, они бежали толпой на него из-за того, что перед ним понесли фасцы. Толпа заявляла, что этим умаляется царское величество. На этот раз шум затих, но все-таки в следующие затем дни от стечения народной массы часто происходили беспорядки, и многих из его солдат убивали на улицах в разных частях города.
      107. Тогда он вызвал еще два легиона из Азии, которые были образованы им из Помпеевых солдат (65). Сам же он вынужден был оставаться из-за сильных пассатных ветров, делавших отплытие из Александрии очень затруднительным. Между тем он был убежден, что спор между царем и царевной принадлежит решению римского народа и его консула и тем более касается его должности, что именно в его предыдущее консульство, по постановлению народа и сената, был заключен с Птолемеем-отцом союз. Поэтому он заявил, что, по его мнению, царь Птолемей и его сестра Клеопатра должны распустить свои войска и решать свой спор лучше легальным путем перед его трибуналом, чем между собой оружием.
      108. Царством управлял по малолетству царя его воспитатель, евнух по имени Пофин. Он, прежде всего, начал жаловаться среди своих приверженцев, что царя вызывают на суд для защиты своего дела. Затем, найдя себе нескольких помощников в задуманном деле среди царских друзей, он тайно вызвал войско из Пелусия в Александрию и командующим всеми силами назначил того же Ахиллу, о котором мы выше упоминали. Соблазнив его обещаниями от себя и от имени царя, он дал ему понять – письменно и через гонцов, – чего от него хочет. В завещаний царя Птолемея были названы наследниками старший из двух сыновей и старшая из двух дочерей. Об исполнении этой воли Птолемей в том же завещании заклинал римский народ всеми богами и союзами, заключенными с Римом. Один экземпляр его завещания был через его послов доставлен в Рим, для хранения. В государственном казначействе (но хранился у Помпея, так как из-за политических смут его нельзя было передать в казначейство); другой с тождественным текстом был оставлен в Александрии и был предъявлен Цезарю запечатанным.
      109. Когда-то дело разбиралось перед Цезарем и он всячески старался в качестве общего друга и посредника уладить спор между царем и царевной, вдруг сообщили о прибытии Александрию царского войска и всей конницы. Силы Цезаря отнюдь не были настолько значительными, чтобы на них можно было положиться в случае сражения, вне города. Не оставалось ничего иного, как держаться в подходящих местах внутри города и узнать намерения Ахиллы. Во всяком случае, Цезарь приказал своим солдатам быть под оружием, а царя уговорил отправить наиболее влиятельных из своих приближенных послами к Ахилле и объявить ему свою волю. Посланные им Диоскорид и Серапион, которые перед этим оба были послами в Риме и пользовались большим влиянием у его отца Птолемея, прибыли к Ахилле. Как только они показались ему на глаза, то он, не давая себе труда выслушать их и узнать о цели их прибытия, приказал схватить их и казнить. Один из них был тяжело ранен, но был вовремя подобран и унесен своими как убитый, а другой был убит на месте. После этого Цезарь овладел особой царя. Он полагал, что царское имя будет иметь большое значение у его подданных, и желал придать делу такой вид, что война начата не столько по воле царя, сколько по частному почину немногих отдельных людей и притом разбойников.
      110. Войска бывшие под командой Ахиллы, ни по своей численности, ни по личному составу, ни по боевой опытности, по нашему мнению, отнюдь не были ничтожными. У него было под оружием двадцать тысяч человек. Это были прежде всего Габиниевы солдаты (66) которые уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины; они успели здесь жениться и большей частью имели детей. К ним присоединялись люди, набранные из пиратов и разбойников в провинциях Сирии, Киликии и окрестных местностях. Кроме того, сюда же сошлись осужденные за уголовные преступления и изгнанники (всем нашим беглым рабам был верный приют в Александрии и обеспеченное положение, лишь бы они записывались в солдаты). И если кого-нибудь из них хотел схватить его прежний господин, то другие солдаты дружно отбивали его: так как все они были в такой же степени виновны, защита кого-либо из своих от насилия была для них делом их личной безопасности. Они привыкли – по своего рода старой военной александрийской традиции – требовать выдачи друзей царя на смерть, грабить достояние богатых, осаждать царский дворец, чтобы вынудить повышение жалованья, одних сгонять с престола, других сажать на него. Все они вследствие многочисленных местных войн уже обжились в Александрии; они снова возвели на престол Птолемея-отца, убили обоих сыновей Бибула и вели войны с самими египтянами. Таково было происхождение их боевой опытности.
      111. Полагаясь на эти войска и презирая малочисленность отряда Цезаря, Ахилла занял всю Александрию, кроме той части города, которая была в руках Цезаря и его солдат (67), и уже с самого начала попытался одним натиском ворваться в его дом. Но Цезарь расставил по улицам когорты и выдержал его нападение. В это же время шло сражение и у гавани, и эта делало борьбу крайне ожесточенной. Войска были разделены на отряды; приходилось сражаться одновременно на нескольких улицах, и враги своей массой пытались захватить военные корабли. Пятьдесят из них было послано на помощь Помпею, и после сражения в Фессалии они снова вернулись сюда; все это были квадриремы и квинкверемы, отлично снаряженные и готовые для плавания. Кроме них, двадцать судов – все палубные – стояли перед Александрией для охраны города. С их захватом враги надеялись отбить у Цезаря его флот, завладеть гаванью и всем морем и отрезать Цезаря от продовольствия и подкреплений. Поэтому и сражались с упорством, соответствовавшим значению этой борьбы: для одних от этого зависела скорая победа, для нас – наше спасение. Но Цезарь вышел победителем и сжег все эти корабли, вместе с теми, которые находились в доках, так как не мог охранять такого большого района малыми силами. Затем он поспешно высадил своих солдат на Фаросе.
      112. Фарос, чудо строительного искусства, – очень высокая башня на острове, от которого она и получила свое имя. Этот остров лежит против Александрии и образует ее гавань. Но прежние цари устроили на море каменную дамбу в девятьсот шагов длиной и таким образом соединили остров с городом узким, похожим на мост путем. На острове находятся дома александрийцев и поселок величиной с город. Те корабли, которые по неосторожности или от бурь меняли свой курс и попадали сюда, делались добычей жителей Фароса, которые грабили их точно пираты. Но против воли тех, кто занимает Фарос, ни один корабль не может войти в гавань вследствие узости прохода. Именно этого и боялся Цезарь; поэтому, в то время как враги были заняты сражением, он высадил туда солдат, захватил Фарос и поставил там гарнизон. Таким образом, и провиант и подкрепления могли безопасно подходить к нему морским путем. Он разослал гонцов по всем ближайшим провинциям и вывел оттуда вспомогательные войска. В остальных частях города сражения оканчивались вничью. Ни одна из сторон не бывала отогнана (этому мешала узость места), и лишь немногие с обеих сторон оставались на поле битвы. Цезарь занял наиболее необходимые места и за ночь укрепил их. В той стороне города была часть царского дворца, где вначале Цезарю отвели помещение. К ней примыкал театр, который образовывал своего рода крепость с свободным доступом к гавани и к царской верфи. Эти укрепления Цезарь в следующие дни усилил так, чтобы они служили ему стеной и не приходилось бы принимать бой против воли. Между тем младшая дочь царя Птолемея, в надежде овладеть вакантным престолом, удалилась из дворца к Ахилле и вместе с ним стала руководить военными действиями. Но скоро между ними начались споры о первенстве, вследствие чего увеличились подарки солдатам, так как каждый привлекал их на свою сторону не иначе, как ценой больших жертв. В то время как враги были заняты этим, Пофин (воспитатель молодого царя и правитель царства, находившийся в городской части, занятой Цезарем) посылал к Ахилле гонцов и ободрял его продолжать начатое дело и не падать духом. Но эти посредники были выданы и арестованы, и Цезарь приказал казнить Пофина. [Это было началом Александрийской войны.]

      План Орика (Гражданская война, III, 40)
 
 
 
      Карта военных действий Цезаря и Помпея на Балканском полуострове
 
 
 
      Путь Цезаря в Италии во время Гражданской войны
 
 
 
      План Александрии