Уязвимость Азербайджана чревата более значительными последствиями для региона, поскольку вследствие своего местоположения страна является геополитической точкой опоры. Азербайджан можно назвать жизненно важной «пробкой», контролирующей доступ к «бутылке» с богатствами бассейна Каспийского моря и Средней Азии. Независимый тюркоязычный Азербайджан, по территории которого проходят нефтепроводы и далее тянутся на территорию этнически родственной и оказывающей ей политическую помощь Турции, помешал бы России осуществлять монополию на доступ к региону и таким образом лишил бы ее главного политического рычага влияния на политику новых государств Средней Азии. И все же Азербайджан весьма уязвим для давления со стороны могущественной России с севера и Ирана с юга. На северо-западе Ирана проживает в 2 раза больше азербайджанцев (по некоторым оценкам, около 20 млн. человек), чем на самой территории Азербайджана. Это заставляет Иран бояться потенциального сепаратизма среди проживающих на его территории азербайджанцев, и поэтому в Иране сложилось двойственное отношение к суверенному статусу Азербайджана, несмотря на то что обе нации являются мусульманскими. В силу этого Азербайджан стал объектом давления со стороны как России, так и Ирана в целях ограничения его деловых отношений с Западом.

В отличие от Армении и от Азербайджана (оба государства достаточно однородны с этнической точки зрения), около 30% 6-миллионного населения Грузии являются нацменьшинствами. Более того, эти небольшие сообщества, скорее похожие на племена по своей организации и идентичности, резко возмущались господством грузин. После распада Советского Союза осетины и абхазцы воспользовались внутренней политической борьбой в Грузии, чтобы попытаться выйти из состава государства, что Россия исподтишка поддерживала с целью заставить Грузию уступить давлению России и остаться в составе СНГ (сначала Грузия хотела полностью выйти из ее состава), а также разрешить оставить российские военные базы на территории Грузии и таким образом закрыть доступ Турции к Грузии.

В Средней Азии внутренние факторы сыграли более значительную роль в создании нестабильности. С точки зрения культуры и лингвистики четыре из пяти новых независимых государств Средней Азии являются частью тюркоязычного мира. С лингвистической и культурной точек зрения в Таджикистане преобладают персы, в то время как для Афганистана (за пределами бывшего Советского Союза) характерна такая этническая мозаика, как патоны, таджики, пуштуны и персы. Все шесть стран являются мусульманскими. Долгое время многие из них находились под преходящим влиянием Персии, Турции и Российской империи, однако этот опыт не укрепил в них дух общих региональных интересов. Напротив, вследствие разного этнического состава они уязвимы для внутренних и внешних конфликтов, что в совокупности делает их привлекательными для вмешательства со стороны более могущественных соседей.

Из пяти новых независимых государств Средней Азии Казахстан и Узбекистан играют самую важную роль. Казахстан является в регионе щитом, а Узбекистан — душой пробуждающихся разнообразных национальных чувств. Благодаря своим географическим масштабам и местоположению Казахстан защищает другие страны от прямого физического давления со стороны России, поскольку только он граничит с Россией. Однако, что касается населения Казахстана, составляющего примерно 18 млн. человек, приблизительно 35% приходится на долю русских (численность русского населения в стране постепенно сокращается) и 20% — на неказахов. Вследствие этого новым казахским правителям было гораздо труднее — сами они все больше склоняются на позиции национализма, однако представляют лишь около половины общего населения страны — проводить в жизнь политику создания нации на этнической и языковой основе.

Проживающие в новом государстве русские, естественно, обижаются на новое казахское руководство, а поскольку они принадлежат к бывшему правящему колониальному классу и поэтому лучше образованы, занимают лучшее положение в обществе, то боятся лишиться своих привилегий. Более того, они склонны рассматривать новый казахский национализм с едва скрываемым культурным презрением. В связи с тем что в северо-западных и северо-восточных регионах Казахстана в значительной степени доминируют русские колонисты, Казахстан может столкнуться с опасностью территориального отделения, если в отношениях между Казахстаном и Россией будут наблюдаться серьезные ухудшения. В то же самое время несколько сотен тысяч казахов проживают на российской стороне государственной границы и в северо-восточном Узбекистане, в государстве, которое казахи считают своим главным соперником в борьбе за лидерство в Средней Азии.

Фактически Узбекистан является главным кандидатом на роль регионального лидера в Средней Азии. Хотя Узбекистан меньше по размерам своей территории и не так богат природными ресурсами, как Казахстан, он имеет более многочисленное (около 25 млн. человек) и, что гораздо важнее, значительно более однородное население, чем в Казахстане. Учитывая более высокие темпы рождаемости узбеков и постепенный исход из страны ранее занимавших доминирующее положение русских, скоро около 75% населения страны станет узбекским, причем останется там жить лишь незначительное русское меньшинство (главным образом в столице страны, в Ташкенте).

Более того, политическая элита страны умышленно называет новое государство прямым потомком огромной средневековой империи Тамерлана (1336-1404 гг.), столица которого Самарканд стала известным региональным центром изучения религии, астрономии и искусств. Это обстоятельство укрепляет в современном Узбекистане глубокое чувство своей исторической преемственности и религиозной миссии по сравнению с его соседями. И действительно, некоторые узбекские лидеры считают Узбекистан национальным ядром единого самостоятельного образования в Средней Азии, вероятно с Ташкентом в качестве его столицы. Более чем в любом другом государстве Средней Азии политическая элита Узбекистана и все чаще и его народ, уже разделяющий субъективные достижения современного государства-нации, полны решимости, несмотря на внутренние трудности, никогда больше не возвращаться к колониальному статусу.

Благодаря этому обстоятельству Узбекистан становится как лидером в воспитании чувства постэтнического современного национализма, так и объектом определенного беспокойства у его соседей. Хотя узбекские лидеры и задают темп в создании нации и в пропаганде идеи более широкой региональной самообеспеченности, относительно большая национальная однородность страны и более активное проявление национального самосознания внушают страх правителям Туркменистана, Кыргызстана и даже Казахстана, что лидерство Узбекистана в регионе может перерасти в его господство. Эта озабоченность препятствует развитию регионального сотрудничества между новыми суверенными государствами, которое не поощряется русскими, и увековечивает уязвимость региона.

Однако, как и в других странах, внутренняя обстановка в Узбекистане также отчасти характеризуется напряженными этническими отношениями. Часть южного Узбекистана, в особенности вокруг важных исторических и культурных центров — Самарканда и Бухары, густо заселена таджиками, которые продолжают возмущаться границами, определенными Москвой. Ситуация еще больше осложняется из-за присутствия узбеков в западном Таджикистане, а также узбеков и таджиков в экономически важном для Кыргызстана районе Ферганской долины (где в последние годы имели место кровавые столкновения на этнической почве), не говоря уже о присутствии узбеков в северном Афганистане.

Из трех других государств Средней Азии, освободившихся от колониального правления России, — Кыргызстана, Таджикистана и Туркменистана — только третье является относительно однородным в этническом отношении. Приблизительно 75% от его 4,5-миллионного населения являются туркменами, причем узбеки и русские составляют по 10% с лишним от всего населения. Туркменистан защищен в географическом плане: он находится на относительно отдаленном расстоянии от России. Узбекистан и Иран играют гораздо более важную геополитическую роль для будущего этой страны. Как только по территории этого района будет проложен нефтепровод, поистине огромные запасы природного газа Туркменистана обеспечат процветание его народу.

Население Кыргызстана (его численность — 5 млн. человек) отличается гораздо большим этническим разнообразием. Сами кыргызы составляют около 55% от всего населения страны, узбеки — около 13%, а численность русских в последнее время снизилась с 20% до немногим более 15%. До получения страной независимости русские в основном составляли инженерно-техническую интеллигенцию, и их исход из страны больно отразился на ее экономике. Хотя Кыргызстан богат природными ископаемыми и имеет красивую природу, позволяющую называть страну Швейцарией Средней Азии (в связи с чем здесь можно создать новый туристический центр), из-за своего геополитического положения, будучи зажатым между Китаем и Казахстаном, он весьма зависит от успехов Казахстана в сохранении независимости.

Таджикистан лишь несколько более однороден в этническом отношении. Из 6,5-миллионного населения Таджикистана менее двух третей являются таджиками и более 25% — узбеками (к которым таджики относятся с некоторой враждебностью), в то время как русские составляют лишь около 3%. Однако, как и в других странах, даже доминирующая этническая община резко разобщена в зависимости от племенной принадлежности, имеют место даже насильственные действия, причем современный национализм исповедуется главным образом политической элитой в городах. В результате независимость не только породила напряженность в городах, но и послужила для России удобным предлогом для сохранения присутствия своей армии в стране. Этническая ситуация еще больше осложняется из-за многочисленного присутствия таджиков в районах за границей страны, в северо-восточном Афганистане. Фактически в Афганистане проживает столько же этнических таджиков, сколько и в Таджикистане, — это еще один фактор, способствующий ослаблению региональной стабильности.

Нынешнее состояние дезорганизации в Афганистане аналогично советскому наследству, хотя страна не является бывшей советской республикой. Разбитый на отдельные фрагменты в результате советской оккупации и длительной партизанской войны против нее Афганистан лишь на бумаге существует как национальное государство, а его 22-миллионное население резко разобщено по этническому принципу, причем разногласия между проживающими на территории страны пуштунами, таджиками и хазарами усиливаются. В то же время джихад против русских оккупантов превратил религию в доминирующий фактор политической жизни страны, привносящий догматическую страсть в уже и без того резкие политические разногласия. Таким образом, Афганистан следует рассматривать не только как часть этнической головоломки в Средней Азии, но также с политической точки зрения во многом скорее как часть «Евразийских Балкан».

Хотя все из бывших советских государств Средней Азии, а также Азербайджан населены преимущественно мусульманами, почти вся их политическая элита, по-прежнему являющаяся в основном продуктом советской эры, не придерживается религиозных взглядов и официально это светские государства. Однако, поскольку их население переходит от первоначально кланового и племенного самосознания к более широкому современному национальному осознанию, оно, вероятно, вдохновится усиливающимся осознанием ислама. Фактически возрождение ислама — распространению которого извне уже содействует не только Иран, но также и Саудовская Аравия — вероятно, станет мобилизующим импульсом для активно распространяющихся новых устремлений к национальной независимости, сторонники которых полны решимости выступить против любой реинтеграции под российским контролем, а значит, контролем неверных.

Действительно, процесс исламизации, вероятно, окажется заразительным также для мусульман, оставшихся в самой России. Их насчитывается около 20 млн., то есть в 2 раза больше по сравнению с численностью недовольных русских (около 9,5 млн.), продолжающих жить в независимых государствах Средней Азии, где правят иностранцы. Таким образом, российские мусульмане составляют примерно 13% от населения России, и почти неизбежны случаи предъявления ими более настойчивых требований в отношении их прав на свою религиозную и политическую самобытность.

Даже если такие требования не примут форму поиска путей получения полной независимости, как это имеет место в Чечне, они переплетутся с дилеммами, которые будут по-прежнему стоять перед Россией в Средней Азии, учитывая ее недавнее имперское прошлое, а также наличие русских меньшинств в новых государствах.

Причиной значительного усиления нестабильности на «Евразийских Балканах» и того, что ситуация становится потенциально гораздо более взрывоопасной, является тот факт, что два крупных соседних государства, каждое из которых имеет с исторической точки зрения имперский, культурный, религиозный и экономический интерес к региону, — а именно Турция и Иран — сами проявляют непостоянство в своей геополитической ориентации и потенциально уязвимы во внутреннем плане. Если обстановка в этих двух государствах дестабилизируется, вполне вероятно, что весь регион будет охвачен массовыми беспорядками, причем имеющие место этнические и территориальные конфликты выйдут из-под контроля и с трудом достигнутый баланс сил в регионе будет нарушен. Следовательно, Турция и Иран являются не только важными геостратегическими действующими лицами, но также и геополитическими центрами: их внутренняя ситуация крайне важна для судьбы региона. Обе страны являются средними по своим масштабам державами с сильными региональными устремлениями и чувством своей исторической значимости. Тем не менее по-прежнему неясно, какой будет их геополитическая ориентация и как будут обстоять дела даже с национальной сплоченностью обеих стран.

Турцию — постимперское государство, которое все еще находится в процессе определения своего выбора, — тянут в трех направлениях: модернисты хотели бы видеть в ней европейское государство и, следовательно, смотрят на Запад; исламисты склоняются в сторону Ближнего Востока и мусульманского сообщества и, таким образом, смотрят на Юг; обращенные к истории националисты видят новое предназначение тюркских народов бассейна Каспийского моря и Средней Азии в регионе, где доминирует Турция, и, таким образом, смотрят на Восток. Каждая из этих перспектив вращается вокруг разных стратегических осей, и впервые со времен революции кемалистов столкновение между сторонниками этих позиций привносит некоторую неуверенность в вопрос о региональной роли Турции.

Более того, сама Турция могла бы стать, по крайней мере отчасти, жертвой региональных этнических конфликтов. Хотя 65-миллионное население Турции составляют в основном турки, причем 80% приходится на тюркские народы (хотя сюда включены черкесы, албанцы, боснийцы, болгары и арабы), около 20% или более составляют курды. Проживающих в основном в восточных регионах страны турецких курдов активно втягивали в борьбу за национальную независимость, которую вели иракские и иранские курды. Любая внутренняя напряженность в Турции по поводу общего управления страной, несомненно, побудила бы курдов оказать еще более отчаянный нажим с целью получения отдельного национального статуса.

Будущая ориентация Ирана выглядит проблематичной в еще большей степени. Фундаменталистская шиитская революция, победившая в конце 70-х годов, возможно, вступает в «термидорианскую» фазу, и это обстоятельство высвечивает неуверенность в отношении геостратегической роли Ирана. С одной стороны, падение атеистического Советского Союза открыло для новых независимых северных соседей Ирана возможность обратиться в другую веру, но, с другой стороны, враждебность Ирана по отношению к США склонила Тегеран занять, по крайней мере тактически, промосковскую позицию, чему также способствовала озабоченность Ирана возможным влиянием полученной Азербайджаном независимости на свою собственную сплоченность.

Эта озабоченность вызвана уязвимостью Ирана с точки зрения этнических конфликтов. Из 65-миллионного населения страны (Иран и Турция имеют почти одинаковую численность населения) лишь немногим более половины населения являются персами. Примерно четвертую часть составляют азербайджанцы, а остальное население включает курдов, балучи, туркменов, арабов и другие народности. За исключением курдов и азербайджанцев, в настоящее время другие народности не представляют опасности для национальной целостности Ирана, в частности учитывая высокую степень национального и даже имперского самосознания персов. Однако такая ситуация могла бы быстро измениться, особенно в случае нового кризиса в политике Ирана.

Далее, сам факт, что в настоящее время в этом районе существует ряд новых независимых государств и что даже миллион чеченцев смог отстоять свои политические чаяния, несомненно заразит курдов, а также и все другие этнические меньшинства в Иране. Если Азербайджан преуспеет в стабильном политическом и экономическом развитии, среди иранских азербайджанцев, вероятно, будет укрепляться идея создания Большого Азербайджана. Следовательно, политическая нестабильность и разногласия в Тегеране могут превратиться в проблему для сплоченности иранского государства, тем самым резко расширив рамки и повысив значение того, что происходит на «Евразийских Балканах».

Многостороннее соперничество

То, что традиционно считалось «Европейскими Балканами», было связано с прямым противоборством трех империй: Оттоманской, Австро-Венгерской и Российской. Кроме того, в этой борьбе было еще три косвенных участника, обеспокоенных тем, что их европейские интересы будут ущемлены в случае успеха одного из конкретных протагонистов: Германия опасалась российской мощи, Франция противостояла Австро-Венгрии, а Великобритания предпочитала скорее видеть ослабление Оттоманской империи в вопросе контроля над Дарданеллами, чем участие какого бы то ни было из остальных соперников в контроле над Балканами. В XIX столетии эти державы оказались в состоянии сдержать конфликты на Балканах без ущерба для интересов остальных конкурентов, но в 1914 году это оказалось им не по силам, при этом последствия оказались разрушительными для всех.

Нынешнее соперничество за «Евразийские Балканы» также прямо увязывает три соседних государства: Россию, Турцию и Иран, хотя одним из основных действующих лиц может в конечном счете стать и Китай. В это соперничество, хотя и более отдаленно, вовлечены Украина, Пакистан, Индия и далеко расположенная Америка. Каждым из трех основных и явно связанных с этим вопросом соперников движет не только перспектива получения геополитических и экономических преимуществ, но и сильные исторические мотивы. Каждый из них в свое время доминировал в регионе в вопросах политики или культуры. Все они смотрят друг на друга с подозрением. Хотя открытые вооруженные действия между ними маловероятны, кумулятивный эффект их противостояния может усугубить хаос, сложившийся в регионе.

Что касается России, то ее враждебное отношение к Турции граничит с навязчивой идеей. Российская пресса изображает турок как стремящихся к контролю над регионом, как провокаторов локального сопротивления России (что отчасти подтверждается событиями в Чечне) и как угрозу общей безопасности России до степени, которая в общем и целом никак не соответствует фактическим возможностям Турции. Турки отвечают тем же, изображая себя освободителями своих братьев от долгого российского гнета. Турки и иранцы (персы) тоже исторически противостоят друг другу в данном регионе, и в последние годы это противостояние возродилось в обстановке, когда Турция выступает как современный и извечный противник иранской концепции исламского общества.

Хотя о каждом из соперников можно сказать, что он стремится заполучить сферу влияния, тем не менее амбиции Москвы гораздо более широки, учитывая относительно свежие воспоминания об имперском контроле, проживание в регионе нескольких миллионов русских и устремления Кремля вернуть России статус одной из крупных держав глобального масштаба. Внешнеполитические заявления Москвы явно свидетельствуют о том, что она рассматривает все пространство бывшего Советского Союза как пространство своих особых геостратегических интересов, на котором всякое политическое — и даже экономическое — влияние извне недопустимо.

В отличие от этого, устремления Турции к региональному влиянию пусть и несут в себе определенные остатки имперского чувства отдаленного прошлого (Оттоманская империя достигла апогея своего развития в 1590 г., завоевав Кавказ и Азербайджан, хотя в ее состав и не входила Средняя Азия), но у Турции более глубокие корни для родства с тюркским населением данного региона с этнолингвистической точки зрения (см. карту XVIII). Обладай Турция гораздо более ограниченной политической и военной мощью, какая бы то ни было сфера ее исключительного политического влияния оказалась бы просто недостижимой. Наоборот, Турция видит в себе потенциального лидера расплывчатого сообщества стран, говорящих на тюркских языках, играя для этого на своем привлекательном и относительно современном уровне развития, языковом родстве, собственных экономических возможностях, позволяющих стать наиболее влиятельной силой в процессе формирования наций, происходящем в данном регионе.

Тюркская этнолингвистическая зона

Карта XVIII

Устремления Ирана пока что менее определенны, но в перспективе они могут оказаться не менее угрожающими амбициям России. Государство Ахеменидов — огромные владения персов — появилось в еще более ранней истории. На вершине своего развития (примерно 500 г. до н.э.) оно охватывало территории трех нынешних кавказских государств — Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана,27 — а также Афганистана, Турции, Ирака, Сирии, Ливана и Израиля. Хотя сегодняшние геополитические устремления Ирана более узки, чем у Турции, и направлены главным образом на Азербайджан и Афганистан, тем не менее мусульманское население региона — даже и в самой России — является объектом религиозных интересов Ирана. Действительно возрождение ислама в Средней Азии стало органической составной частью устремлений нынешних правителей Ирана.

Противоположный характер интересов России, Турции и Ирана отображен на карте XIX: в случае с Россией ее геополитический нажим показан двумя стрелками, направленными строго на юг — на Азербайджан и Казахстан; в случае с Турцией — одной стрелкой, направленной на Среднюю Азию через Азербайджан и Каспийское море; в случае с Ираном — двумя стрелками, направленными на север — на Азербайджан и на северо-восток — на Туркменистан, Афганистан и Таджикистан. Эти стрелки не просто пересекаются, они могут и столкнуться друг с другом.

На нынешнем этапе роль Китая более ограниченна, а ее цели менее очевидны. Само собой разумеется, что Китай предпочитает иметь перед собой на западе несколько относительно независимых государств, а не Российскую империю. Новые государства служат, как минимум, буфером, но в то же время Китай обеспокоен тем обстоятельством, что его собственные тюркские меньшинства в провинции Синьцзян могут увидеть в новых среднеазиатских государствах привлекательный для себя пример, и, исходя из этих соображений, Китай стремится получить от Казахстана гарантии в том, что активность заграничных меньшинств будет подавляться. В конце концов, энергоресурсы рассматриваемого региона должны войти в круг особых интересов Пекина, и получение прямого доступа к ним — без какого бы то ни было контроля со стороны Москвы — должно стать основной целью Китая. Таким образом, общие геополитические интересы Китая имеют тенденцию войти в столкновение со стремлением России к доминирующей роли и являются дополняющими к устремлениям Турции и Ирана.

Что касается Украины, то для нее основными проблемами являются будущий характер СНГ и получение более свободного доступа к энергоисточникам, что ослабило бы зависимость Украины от России. Поэтому развитие более тесных связей с Азербайджаном, Туркменистаном и Узбекистаном приобрело для Киева важное значение, а поддержка более независимо настроенных государств является для Украины дополнением к ее усилиям упрочить собственную независимость от Москвы. В соответствии с этим Украина поддержала усилия Грузии, направленные на то, чтобы азербайджанская нефть транспортировалась на Запад по ее территории. Кроме того, Украина вступила в сотрудничество с Турцией, чтобы ослабить влияние России на Черном море, и поддержала ее усилия направить потоки нефти из Средней Азии на турецкие терминалы.

Конкурирующие интересы России, Турции и Ирана

Карта XIX

Вовлечение Пакистана и Индии представляется пока что более отдаленным, но ни одна из этих стран не остается безразличной к тому, что может произойти на «Евразийских Балканах». Пакистан в первую очередь заинтересован в том, чтобы геостратегически укрепиться, оказывая политическое влияние на Афганистан (предотвратив тем самым влияние на Афганистан и Таджикистан со стороны Ирана), и в конце концов извлечь выгоду от строительства какого-либо трубопровода, связывающего Среднюю Азию с Аравийским морем. Индия, в ответ на устремления Пакистана и, возможно, обеспокоенная перспективой гегемонии Китая в регионе, относится к влиянию Ирана в Афганистане и расширенному присутствию России на пространстве бывшего СССР более благосклонно.

Хотя Соединенные Штаты расположены далеко, их роль со ставкой на сохранение геополитического плюрализма в постсоветской Евразии просматривается на общем фоне как постоянно возрастающая по значимости в качестве косвенного действующего лица, явно заинтересованного не только в разработке ресурсов региона, но и в предотвращении того, чтобы только Россия доминировала на геополитическом пространстве региона. Действуя таким образом, Америка не только преследует масштабные стратегические цели в Евразии, но и демонстрирует свои растущие экономические интересы, а также интересы Европы и Дальнего Востока в получении неограниченного доступа к этому до сих пор закрытому району.

Таким образом, на карту в этой головоломке поставлены геополитическое могущество, доступ к потенциально огромным богатствам, достижение национальных и/или религиозных целей и безопасность. Тем не менее первоочередным объектом противоборства является получение доступа в регион. До распада Советского Союза доступ в него был монополией Москвы. Все транспортировки по железной дороге, газо—и нефтепроводам и даже перелеты по воздуху осуществлялись через центр. Российские геополитики предпочли бы оставить все по-прежнему, поскольку они понимают, что тот, кто будет доминировать в вопросе доступа к данному региону, скорее всего и окажется в выигрыше в геополитическом и экономическом плане.

Именно эти соображения сделали таким важным для будущего бассейна Каспийского моря и Средней Азии вопрос о прокладке трубопровода. Если основные трубопроводы в регион будут по-прежнему проходить по территории России к российским терминалам в Новороссийске на Черном море, то политические последствия этого дадут о себе знать без какой бы то ни было открытой демонстрации силы со стороны России. Регион останется в политической зависимости, а Москва при этом будет занимать сильные позиции, решая, как делить новые богатства региона. И наоборот, если еще один трубопровод проляжет через Каспийское море к Азербайджану и далее к Средиземному морю через Турцию, а другой протянется через Афганистан к Аравийскому морю, то не будет никакого единовластия в вопросе доступа к региону (см. карту XX).

Каспийско-средиземноморские нефтяные экспортные трубопроводы

Карта XX

Беспокоит то, что в российской политической элите есть люди, которые действуют так, будто они предпочитают, чтобы ресурсы региона вообще не разрабатывались, если Россия не в состоянии всецело контролировать туда доступ. Пусть богатства останутся неразработанными, если альтернативой является то, что иностранные инвестиции приведут к более непосредственному удовлетворению экономических, а следовательно, и политических интересов других государств. Такой частнособственнический подход имеет корни в истории, и требуются время и нажим извне, чтобы он изменился.

Захват Кавказа и Средней Азии царской Россией происходил на протяжении примерно трех столетий, а его недавний конец оказался стремительным и внезапным. По мере того как существование Оттоманской империи клонилось к закату, Российская империя расширялась на юг, в сторону Персии, вдоль берегов Каспийского моря. В 1556 году она поглотила Астраханское ханство и к 1607 году достигла Персии. В результате войны 1774-1784 годов был захвачен Крым, затем в 1801 году Грузинское царство, а во второй половине XIX века Россия подавила племена по обе стороны Кавказского хребта (только чеченцы сопротивлялись с поразительным упорством), завершив к 1878 году захват Армении.

Захват Средней Азии заключался не столько в том, чтобы взять верх над соперничающей империей, сколько в том, чтобы покорить весьма изолированные и полупервобытные феодальные ханства и эмираты, способные оказать лишь спорадическое и локальное сопротивление. Узбекистан и Казахстан были захвачены после нескольких военных экспедиций, проведенных в период с 1801 по 1881 год, Туркменистан же покорили и присоединили в результате кампании, длившейся с 1873 по 1886 год. Тем не менее к 1850 году захват основной части Средней Азии был завершен, хотя эпизодические локальные вспышки сопротивления имели место даже в советскую эпоху.

Распад Советского Союза породил поразительный исторический обратный ход вещей. Всего за несколько недель азиатская составляющая территории России неожиданно сократилась примерно на 20%, а численность населения азиатской части, подвластной России, упала с 75 млн. до примерно 30 млн. человек. Кроме того, еще 18 млн. человек, постоянно проживающих на Кавказе, также оказались отрезанными от России. Такой поворот событий означал еще более болезненное осознание политической элитой России того, что экономический потенциал этих районов становится объектом интересов иностранных государств с их финансовыми возможностями для инвестиций, разработок и использования ресурсов, которые до совсем недавнего времени были доступны только России.