5

Орд продемонстрировал двум ребятам, как сложить руки в импровизированные носилки. На них посадили бледного, словно оконная замазка, Паркера; он обхватил ребят за шеи, и его поволокли в лазарет. Он скрипел зубами, но не проронил ни слова, пока взвод выстраивался на ротную линейку на замерзшей, залитой прожекторным светом земле.

– Доброе утро, третий взвод! – обратился к нам Орд.

– Доброе утро, господин инструктор! – с деланной радостью ответили сорок девять голосов.

– Хотите пробежаться до сторожевого поста?

Ага, как иголкой в глаз.

– Так точно, господин инструктор!

– Обычно утреннюю гимнастику проводят в тренировочном костюме и спортивной обуви. Их ожидают с минуты на минуту.

Небось везут из России вместе с углем.

– Поэтому сегодня вы будете заниматься в обычной форме. Я уверен, вы послушались моего совета и размяли вчера вечером полевые ботинки.

Мамочки!

Орд повернул нас направо, и наши четыре взвода из четырех рядов превратились в четыре колонны. Мы двинулись шагом, потом перешли на бег. Орд бежал сбоку и запевал ровным голосом. А я-то думал, мерзавец скажет что-нибудь хорошее о Паркере. Теперь парня либо уволят со службы, либо переведут на повторный курс, когда заживет нога. Так и так я остался без соседа.

После четырехсот ярдов я покрылся испариной, а жесткие ботинки терли мне пятки. Ничего, скоро остановимся.

Когда мы добежали до дощатого здания, которое Орд называл сторожевым постом, пот заливал глаза, я тяжело дышал, и пятки горели. Я глянул на Орда: его ботинки едва касались земли, голос ни разу не сбился с ритма. Пора поворачивать.

– Все согласны продолжить бег до расстояния пистолетного выстрела?

Может быть, все задыхались, как я. Может, просто струсили. Никто не возразил.

– Пре-крас-но! Замечательная погода для тренировки.

Когда мы, наконец, повернули – где-то в районе Лос-Анджелеса, – я отстал от роты ярдов на пятьдесят. Все из-за этой куртки и высоких ботинок. Я был газелью, закованной в хоккейную форму. Ну хорошо, видать, и правда следовало подготовиться к армии, как все предупреждали.

За моим левым плечом послышались предсмертные хрипы. Я оглянулся. Сзади маячил еще один несчастный: его голова на тощей шее высовывалась из полевой куртки, будто из черепашьего панциря; очки болтались на носу. И то благо: я хоть не последний.

Парень поднял глаза и всхлипнул:

– Господи!

Я поберег дыхание. Я думал, он плачет от боли или усталости, пока не проследил за его взглядом. Орд отстал от роты и, как стервятник, приближался к нам. От этой картины я сам чуть не зарыдал.

– Трудности, курсанты?

Черепаха в очках потрясла головой. Орд улыбнулся.

– Так держать, Лоренсен. Курсант Уондер ищет нового соседа. Думаю, вы составите идеальную пару.

Орд решил повесить на меня этого шута! За что?! Я не какой-то там слабак, просто чуть-чуть не в форме. Мало того, что потерял Паркера, который знал здесь все ходы и выходы, так теперь еще придется нянчиться с этим придурком.

Орд припустил вперед и, будто сова, облетел роту.

– Похоже, – запыхтел шут. – Инструктор. Хочет. Чтобы мы. Познакомились. Вальтер Лоренсен.

И он попытался протянуть руку, пока мы, спотыкаясь, бежали рядом, но она болталась, как носовой платок на ветру.

– Джейсон Уондер, – через зубы, не столько от боли, сколько от перспективы нашей дружбы, процедил я.

Когда мы добрались до линейки, Орд заставил нас убираться в казармах, чтобы остыть перед завтраком. Потом марш на мозолях до столовой (остынь мы еще чуть-чуть и превратились бы в ледяные фигуры). Из трубы на крыше столовой шел дым. Мое сердце радостно застучало: нет дыма без сами знаете чего.

Мы остановились. От тепла и еды нас отделяли две параллельно стоящие горизонтальные лестницы на высоте баскетбольного кольца. Первые двое в строю сняли рукавицы, вскарабкались по деревянным ступенькам и, раскачиваясь по-обезьяньи, преодолели лестницу. Под дружное улюлюканье они скрылись в теплой и сытной столовой. К лестнице подошла следующая пара.

Настал наш с Лоренсеном черед. Ледяной холод пронзил мои ладони, когда я ухватился за перекладины. Ничего, руки у меня всегда были сильными. На полпути я оглянулся. Лоренсен болтался, держась одной рукой за вторую перекладину. Вылитая сопля цвета хаки.

– Пара, сойти со снаряда и стать в конец строя.

Мы слезли, и Орд махнул двум следующим.

– Прости, Джейсон, – прошептал мне Лоренсен, пока мы пританцовывали в конце очереди.

– Да ладно, нестрашно. – Я подул на руки.

Позади здания, рядом с нашим постоянным положением в строю, какой-то дурень посадил тощее деревце. Деревце обложили камнями, превратив в центр хиленького садика, ожидающего весны. Надо бы намекнуть дуракам, что, пока вместо дождя с неба сыпется пыль, весны не будет.

После трех неудачных попыток, мы вошли в столовую последними. Вальтер потирал ободранные руки: он так и не добрался дальше второй перекладины. Кое-кто из сидящих фыркнул, глядя на нас. Мы съежились, как прокаженные.

Пока кровь возвращалась в мои застывшие конечности, я обежал взглядом столы. С пластмассовых подносов шел пар от яичницы с ветчиной и оладьев. От запаха у меня слюнки потекли.

– Это хорошо, – сказал Лоренсен. – Без ДНП.

– А?

– Без «дерьма на палочке» на завтрак. Бутерброд с рубленным мясом под сметанным соусом. Считается совершенно несъедобным. Мой дед служил в армии и постоянно на это жаловался. Он получил орден Почета.

– За то что их съел?

Лоренсен расплылся в улыбке.

– Ловко ты меня, Джейсон.

Ага, ловко. Я улыбнулся в ответ и расправил плечи.

Следующие дни слились в сплошной кошмар из холода, усталости и пота. Учили нас непонятной туфте, типа как ходить в строю или как кипятить воду, чтобы не подхватить заразу. Монотонность нарушили демонстрацией пластиковой взрывчатки; это напугало меня до полусмерти. Я с десятилетнего возраста боюсь всего, что взрывается: тогда при мне на День независимости Арнольду Рудавицу петардой сорвало ноготь с пальца. Сказали, на одной из тренировок будем бросать настоящие гранаты. Обязательно заболею накануне.

А вот винтовки мне понравились. Нам через две недели дали каждому по М-16. Старые, зато надежные. Сегодня они лежали на столах в учебной комнате, на тряпках, где была нарисована каждая деталь. Сначала в армии учат, как разбирать и собирать винтовку, чистить ее, заботиться о ней, как о собственном щенке. Потом переходят к тому, как ей убивать.

Мы стояли, вытянувшись по струнке, каждый перед своим стулом и винтовкой. Целая рота, все четыре взвода. В воздухе ощущалось возбуждение. Нет, дело не в том, что парням нравится стрелять по людям из винтовок. Просто срезать мишень непрерывным огнем – истинный кайф для тех, кто умеет рисовать свое имя мочой на снегу.

Капитан Якович, командир роты, взобрался на трибуну. Последовал обычный перед занятиями ритуал: каждый взвод показывал боевой дух, скандируя излюбленные фразы о том, что они лучше других взводов во всей армии. «Всех порвем», – ревел наш третий. Потом тишина.

– Садитесь!

Короткая симфония металлических стульев, скрипящих ножками по полу, затем опять тишина.

– Господа, – с фальшивой учтивостью обратился Якович к нам, кучке молокососов, – война идет хорошо.

По его сжатым губам было видно, что война на самом деле идет из рук вон плохо. Правда, мы этим не заморачивались: не оставалось на это ни времени, ни сил. Здесь урвал лишний час сна или попал под горячий душ, уже победа.

Лишенные наших портативных компьютеров и даже телевизоров, мы знали о внешнем мире только из писем нескольким счастливчикам. По слухам, перехватчики уже начали сбивать снаряды, но пока еще не все. Раз не все, то миллионы продолжали погибать. Я размышлял, служит ли Мецгер среди пилотов. И стреляют ли снаряды в ответ.

Капитан Якович прочистил горло. Мы редко его видели: он только иногда и издалека, скрестив руки на груди, наблюдал за нашими тренировками. Якович был едва старше нас. Говорили, он окончил военную академию сухопутных войск. Его форма была выглажена еще тщательней, чем у Орда (хоть это и казалось невозможным), а подбородок выбрит еще чище. Значка боевого пехотинца у него не было. Даже из инструкторов только Орд побывал в сражениях.

Якович уже провел с нами одно занятие: читал лекцию о том, что Женевская конвенция запрещает бесчеловечное обращение с военнопленными. Поскольку любые потенциальные военнопленные находились в полумиллиарде миль от нас, я почти всю ее благополучно проспал.

– С сегодняшнего дня наступает опасный и ответственный этап вашей подготовки. В нашей роте не произошло еще ни одного несчастного случая, связанного с оружием. И при должном внимании и осторожности мы не нарушим традицию. Свет!

Свет погас, из-под потолка опустился экран, на экране высветилась тема сегодняшней послеобеденной сказки: «Основные правила безопасности при обращении со стрелковым оружием».

Никому не под силу тренироваться при шести часах сна, вернее при четырех, если смотреть правде в глаза. Поэтому всякий раз, когда тушили свет и включали голограмму или видеофильм, все засыпали. Это любому инструктору должно быть понятно. А поскольку уголь из России наконец доставили, учебные комнаты стали парилками. Обед перекатывался у меня в животе, как шар для кеглей. Веки налились тяжестью.

Наша форма была до того стара, что мы еще носили металлические эмблемы войск, приколотые булавкой к воротникам. Так вот, чтобы не заснуть, разворачиваешь воротник, чтобы булавка смотрела острием вверх, кладешь под подбородок и прижимаешь пальцами. Стоит задремать, голова падает на грудь – сразу просыпаешься. Зверская система, но приходится ее применять. Потому что если поймают спящим, не поздоровится.

Я пытался завернуть воротник под подбородок. Честное слово, пытался.

Бах!

Я плюхнулся лицом в лужу собственной слюны. Моя M-16 грохнулась на пол.

– Курсант!

Включили свет. Капитан стоял надо мной. Я вскочил и вытянулся.

– Сэр!

– Вам скучно слушать о правилах безопасности?

– Сэр, никак нет, сэр!

– Вы не уважаете свое оружие?

– Сэр, никак нет, уважаю, сэр!

– Тогда поднимите его.

Я поднял винтовку. Черт подери, все спят на лекциях.

– Сержант Орд! – рявкнул Якович.

Рядом выросла и замерла статуя Грозы Новобранцев.

– Курсант, – капитан глянул на мою нашивку с именем, – Уондер из третьего взвода?

– Так точно, сэр.

Казалось, инструктор был счастлив, что кто-то из его взвода облажался перед командиром.

– Проследите, чтоб третий взвод научился уважать свое оружие.

Капитан Якович исполнил образцовый поворот кругом, которым так гордится военная академия сухопутных войск, вернулся на трибуну и продолжил лекцию. Я больше не спал.

В тот вечер, после ужина, мы шесть раз разобрали, почистили и собрали винтовки, прежде чем вернуть их на склад. Это в нагрузку к уборке казармы, чистке ботинок и прочей дребедени. Орд великодушно отложил отбой до полуночи, оставив нам целых четыре часа на сон.

Наконец погас свет, Орд скрылся в сержантской и закрыл за собой дверь. Сорок девять моих товарищей лежали тихо, а потом кто-то прошипел: «Ну ты и урод, Уондер. Пристрелить тебя надо».

Тщетно ждал я услышать от кого-нибудь противоположное мнение.

Через четыре часа мы проснемся и двинем на стрельбище, где у каждого из этих парней будет по автоматической винтовке с настоящими патронами.

6

Следующий день начался вполне обычно.

«Я подружку заведу…». В курсанте Спэрроу было шесть футов шесть дюймов росту и сто шестьдесят фунтов весу – без рюкзака, – зато голос, как у негритенка из церковного хора, поэтому Орд и назначил его запевалой.

«…И в пехоту приведу», – подхватывает третий взвод, маршируя к стрельбищу сквозь хмурое утро, винтовки в руках. Равенства ради, женщины вот уже не один десяток лет служили в боевых частях – пехотных, бронетанковых, артиллерийских, – хоть и тренировались отдельно. И все равно, слова песни звучали сказкой. Да что греха таить, сами женщины казались сказкой.

Я представил себе Мецгера: как он лежит на берегу бассейна в плавках и форменном шарфе, а две блондинки – нет, блондинка и брюнетка – массируют его указательный палец, натруженный гашеткой пулемета, пока Мецгер рассекал просторы космоса, еженедельно спасая миллионы жизней. Здесь же, в форте Индиантаун, мое представление о роскошной жизни сводилось к мгновениям, пока ешь нечто, что армия считает яблочным пирогом.

Утро по теперешним меркам выдалось отменное. Дымка почти рассеялась, ветра не было, температура около нуля. Потом что-то случилось с воздухом.

Сейчас-то я знаю: это было избыточное давление. Космические снаряды такие громадины, что, ворвавшись в земную атмосферу на скорости тридцать тысяч миль в час, они сжимают под собой столб воздуха.

Вальтер повернул ко мне голову под кевларовым котелком, удивленно наморщив лоб.

– Тебе не кажется…

Мы увидели снаряд прежде, чем услышали его звук; надеюсь, больше никогда не доведется испытать ни того, ни другого. Словно солнце над нами закипело, вытянулось в полоску и разлилось на все небо. Шум и ударная волна бросили нас на землю. Потом – огненный цветок распустился на горизонте; даже за пол-штата слепящий, как вспышка старого фотоаппарата. Земля всколыхнулась, будто простыня, которую расправляют на матрасе, нас подкинуло и опять швырнуло оземь. Дыхание вышибло, искры полетели из глаз.

«Ни хрена себе», – прошептал кто-то.

Потом мимо пронесся ураган, поднятый ударной волной. Он гнул к земле высокие голые деревья, как ветерок качает травинки.

Долго – слишком долго – никто не смел и пошевелиться: все просто лежали и ловили ртом воздух. Орд первым оказался на ногах. Впервые я увидел на его лице хоть какой-то отголосок эмоций. Его глаза, казалось, едва расширились, с губ шепотом сорвалось: «Пресвятая Богородица». Он отряхнулся, поправил шляпу и крикнул: «Встать! Третий взвод, рассчитайсь!»

Мы поднялись, устроили перекличку. Раненых не оказалось, и Орд погнал нас дальше прежде, чем мы успели опомниться.

Все косились в сторону взрыва.

– Что там? – прошептал кто-то.

– Питсбург. Был.

К горлу подступил комок. Из глаз покатились слезы.

Я думал, Орд отменит занятия. Ведь прямо на наших глазах погибли люди. Внезапно. Ужасно. Массово. Но Орд шагал вперед, как будто ничего больше не имело значения. Остаток пути никто не пел.

M-16 создавали не для снайпера. У нее короткий ствол. Выпущенная пуля кувыркается – и тем лучше рвет плоть при попадании. К тому же пули мелкие, чтобы солдат мог больше унести. Но все это сказывается на меткости стрельбы. Если мишень стоит от тебя за триста метров, то без оптического прицела можно с таким же успехом камнями по ней кидаться. Правда, это не остановило армию в глубокой премудрости своей поставить последний ряд мишеней на расстоянии 460 метров.

Лоренсен стоял по грудь в окопе и палил из «шестнадцатой». Я, в роли временного тренера, сидел по-турецки за окопом и вел счет попаданиям. Нас всех разбили на пары: один – стрелок, второй – тренер; потом мы менялись. Я отмечал попадания в карточке допотопным графитовым карандашом и дышал пороховым дымом.

– Ну что, Джейсон, я попал?

А я почем знаю? По близким мишеням стрелялось легко, а последний ряд я отсюда сквозь вечные сумерки и разглядеть не мог. Поставил галочку в нужном месте.

– Пригвоздил сукина сына.

– Ух ты! Ни одного промаха!

Об этом не принято говорить, но если курсант не дотянул до снайперского результата, виновата не его меткость – виноват карандаш тренера.

Мы поменялись местами. Теперь я и остальные тренеры скрючились в окопах. Стрельба продолжилась. Я раздраконил ближние мишени, потом приступил к дальним.

Вальтер прищурился, вглядываясь в даль.

– Вот по этой ты вроде промазал.

– Да не.

Вальтер потряс головой.

– Точно промазал. Слушай, может тебе тужиться сильнее? Мне помогло.

– Да господи, Вальтер! – выдохнул я. – Просто отметь это как попадание.

Он опять потряс головой. Его шлем был настолько велик, что даже не двинулся.

– Нельзя, так нечестно.

Сзади к нам подошел Орд. Я заткнулся и продолжил стрелять.

После стрельб инструктора расселись вокруг деревянного стола и стали подсчитывать общие результаты. Мы же разглядывали три тяжелых грузовика, стоящих поодаль. Старые грузовики на дизельных двигателях. Впрочем, чему удивляться: такие махины на одних аккумуляторах не поедут. В одном из грузовиков сидел фельдшер, в кузове лежали носилки. Типа скорая помощь. Стоит нам взять в руки боевое оружие – и армия чутко следит, чтобы поблизости были аптечки.

От этой картины я чуть не заплакал. Нет, не потому что растрогался заботой армии о нашем благополучии, – просто вдруг понял, что грузовиков-то всего три. Три грузовика, четыре взвода. Стало быть взвод с худшими результатами потопает назад на своих двоих. Шесть миль при полной боевой выкладке.

Орд поднялся и начал зачитывать:

– Первое место – второй взвод.

Эти говнюки радостно завизжали и набились в грузовик.

Орд проводил их взглядом и продолжил:

– Первый взвод – тоже максимальный результат. Очень впечатляет.

У них что, у всех максимальный результат? В душу мне закралось нехорошее подозрение. Может, другие инструктора намекнули своим взводам на творческий подход к оценке результатов? Орд оставил нас разбираться самим, и, по крайней мере, Вальтер не разобрался. Нам каюк.

Пятнадцатью минутами позже третий взвод тащился к лагерю, шесть миль от стрельбищ. Впереди скрылся последний грузовик, оставив нас жрать пыль четвертого взвода. Хоть можно было больше не слушать их гиканья и насмешек.

– Славно потрудился, Уондер. Единственный из всей роты, кто хоть раз промахнулся!

Если я хоть слово скажу о том, как это произошло, взвод растерзает Вальтера. У него и после вчерашнего-то разбора винтовок руки тряслись, а если взвод еще ему поддаст хорошенько, он точно сломается. А меня и так уже ненавидят, я стерплю.

И все равно, от сознания несправедливости происходящего, я судорожно сжимал ремень винтовки. А тут еще Вальтер, как назло, привязался:

– Эх, Джейсон, сказал бы ты сразу, я бы помог тебе тренироваться. Наверняка у тебя получилось бы не хуже моего.

Даже не знаю, что произошло. Может, я из-за Питсбурга психанул. Может, из-за Орда и всей этой бесчувственной армии, которая заставляла нас играть в солдатиков, когда только что погиб целый город. Но только схватил я Вальтера за тощую гребаную шейку и давай душить. Шлем соскочил с его головы и запрыгал по земле.

– Ах ты, тупая жаба четырехглазая. Да пойми же ты наконец…

Мы упали и покатились по пыльной дороге под общее изумление взвода.

– О-отставить!

Мой кулак замер перед носом Вальтера: Орд уж как гаркнет – так падающее с небоскреба пианино на лету остановит. Он рывком поставил нас на ноги.

Вальтер смотрел на меня через треснутые очки обиженными щенячьими глазами. Из его левой ноздри ползла струйка крови.

Орд грозно нахмурился.

– Уондер, когда ж ты усвоишь, что через армию вы либо пройдете все вместе, либо не пройдете совсем?

Я?! Да я же само сотрудничество! Тут в остальных дело.

Орд скомандовал продолжать путь. Мы тронулись, он подошел ко мне сбоку.