Допрос я пересказываю по газете. Я проверял несколько раз. Он совершенно точен. Истинно также и странное поведение Жака Данблеза за все время, начиная со дня ареста.
      Жиру вошел в комнату, поклонился и сказал без всяких вступлений:
      – Сударь, капитан де Лиманду убит.
      На лице Жака Данблеза не появилось никаких признаков удивления или волнения. Он спокойно смотрел на следователя и, казалось, ожидал продолжения.
      – Вы знали капитана де Лиманду? – спросил Жиру.
      – Да.
      – Вы, как мне сообщили, были с ним дружны?
      – Нет.
      – Ага! Вы не были дружны с ним? Этим вы хотите сказать, что он не был вам симпатичен?
      – Не был ни симпатичен, ни антипатичен. Я относился к нему безразлично.
      – Но ведь он был обручен с Мадам де Шан? Жак Данблез промолчал.
      – Вы знали, что капитан де Лиманду был обручен с Мадлен де Шан?
      – Да.
      – Вам это было неприятно?
      – Нет.
      – Но ведь говорят, что вы любите мадемуазель де Шан?
      – Кто это говорит?
      – Разрешите вам напомнить, что задаю вопросы я, а не вы.
      – Задаете! И грубые.
      – Вы оскорбляете меня!
      – Да?
      – Вынужден напомнить вам, что мой долг – выяснить истину. И я выясню ее.
      – Тем лучше для вас.
      – Чтобы выяснить истину, я задаю те вопросы, какие считаю нужным. Поэтому я вас спрашиваю: правда ли, что вы и Мадлен де Шан собирались пожениться?
      – Задайте этот вопрос мадемуазель де Шан.
      – Задам, не беспокойтесь… Что вы делали этой ночью?
      – То, что мне было угодно.
      – Повторяю свой вопрос: что делали вы этой ночью в то время, когда был убит капитан де Лиманду?
      – А в котором часу убили капитана де Лиманду?
      – По всей вероятности, между десятью часами вечера и полуночью.
      – А не могут ли новые сведения изменить эти и так уже неточные сведения?
      – На это я вам отвечу завтра.
      – Тогда и я откладываю свой ответ до завтра.
      – В таком случае скажите, что вы делали вчера между десятью и двенадцатью часами вечера?
      Жак Данблез, не отвечая, нажал кнопку звонка. Вошел слуга.
      – Изидор, скажите, пожалуйста, господину следователю, что я делал вчера между десятью и двенадцатью часами вечера.
      Изидор замялся.
      – Ну, говорите.
      – Я не знаю… не знаю. Вы же знаете, что я ложусь в девять.
      – Значит, вы не знаете, что я делал между десятью и двенадцатью вечера?
      – Нет, нет, не знаю.
      – Видите, господин следователь, – иронически заметил Жак Данблез, – я не могу вам ответить. То, что я делаю, запоминает мой слуга. У меня и так достаточно работы. Изидор не помнит. Очень жаль, что не могу помочь вам.
      – Вы что, издеваетесь? – заревел Жиру. – Я требую, чтобы вы мне ответили, что делали вчера в указанное время!
      – Я уже ответил вам: помнить о том, что я делал – обязанность моего слуги.
      – Значит, вы отказываетесь отвечать?
      – Вовсе не отказываюсь. Просто у меня слабая память.
      – В таком случае я сам скажу вам. Вчера, около десяти часов вечера, вы выехали из дома верхом. А когда вернулись два часа спустя, ваша лошадь была в мыле.
      Жак Данблез сделал изумленное лицо.
      – Я ездил верхом? И Султанша была в мыле? Вы уверены? Ей-Богу, это забавно.
      – Смейтесь, смейтесь! Желаю вас долго смеяться таким образом.
      – Благодарю вас.
      – За что?
      – За доброе пожелание.
      – Хватит паясничать! Неужели вы не понимаете, насколько ваше положение серьезно? В час убийства капитана де Лиманду, вашего соперника, вы выехали из дома…
      – Нет, не понимаю. Если вы допросите всех людей в округе, окажется, что многие из них вчера между десятью и двенадцатью часами вечера не сидели дома.
      – Другие тут ни при чем. Они не влюблены в Мадлен де Шан.
      – Вы снова начинаете?
      – На десять минут прекращаю. Допрошу вашего слугу, ведь ваша память, по вашим словам, находится в его ведении. Вас я попрошу оставаться здесь и ожидать моего возвращения.
      Жиру позвал полицейского и поручил ему следить за Жаком Данблезом, а сам вместе с Изидором вышел в соседнюю комнату.
      Слуга очень нервничал. Жиру понял, что этот свидетель более податлив, чем первый. Действительно, Изидор рассказал, что около полуночи его разбудило ржание Султанши. Он вышел из дома и увидел, что лошадь вся в мыле.
      – А ваш хозяин не проснулся?
      – Проснулся, господин следователь.
      – И ничего не сказал вам?
      – Сказал, чтобы я не трогал лошадь.
      – Ах, так! Сказал, чтоб вы не трогали лошадь?
      – Да, господин следователь. Вышел из дома и сам отвел ее в конюшню.
      – Запишите, – повернулся Жиру к секретарю. Он внимательно посмотрел на Изидора и спросил:
      – Скажите, у вашего хозяина было оружие?
      – Да, браунинг.
      – А вы сможете узнать этот браунинг?
      – Да. Я всегда чистил его. У него на рукоятке длинная царапина.
      Тогда-то полицейский и отправился к машине за пакетом. Жиру сам развязал бечевку и торопливо разорвал бумагу.
      – Этот? – он протянул револьвер Изидору. Тот внимательно осмотрел его и сказал:
      – Да, это он.
      И тут же добавил:
      – Готов поклясться в этом! Вот, господин следователь, та царапина, о которой я говорил.
      На рукоятке браунинга была хорошо видна длинная царапина.
      Жак Данблез мирно читал в присутствии не спускавшего с него глаз полицейского, когда в комнату вернулся Жиру.
      – Господин Данблез! – почти крикнул он. – Я обвиняю вас в убийстве капитана де Лиманду.
      – Однако вы быстро приходите к решительным заключениям, господин следователь, – спокойно ответил Жак Данблез. – Разрешите узнать, на чем основывается ваше обвинение?
      – Пожалуйста. В час совершения преступления вас не было дома. В комнате, где было совершено убийство, найден ваш браунинг.
      При последних словах Жак Данблез вскочил.
      – Вы говорите, – взволнованно спросил он, – что в комнате убитого был найден мой браунинг?
      – Да, – кивнул Жиру. – Даже не говорю, а утверждаю.
      – Можете вы показать мне этот револьвер?
      – Конечно. Вот он.
      Жак Данблез взял револьвер, посмотрел на него и пробормотал:
      – Номер 103000… Действительно, мой… Затем он громко произнес:
      – Господин следователь, я всецело в вашем распоряжении.

      Экстренные выпуски газет, в которых подробно рассказывалось о допросе Жака Данблеза, шли нарасхват. Браунинг служил неопровержимым доказательством его виновности, да и вся история была достаточно ясна. Жак Данблез, человек энергичный и сильный, убил своего соперника капитана де Лиманду. Это было убийство на почве ревности, поэтому «герой воздуха» не лишался в глазах своих почитателей прежнего обаяния. Началось дело Данблеза.
      Дело Данблеза! Из-за него забыли о деле Пуаврье. Репортеры брали интервью у слуги, и Изидор рассказывал снова и снова. Он не видел, как его хозяин уходил из дома, но около полуночи Султанша бегала по саду. Жак Данблез приказал не трогать ее и сам отвел в конюшню. Газетчики тщетно выпытывали у Изидора, не выказывал ли его хозяин накануне нервозности и тревоги. Нет, он ничего не заметил. Жак Данблез всегда был спокоен и молчалив. Изидор подтвердил, что револьвер, который показывал ему следователь, принадлежат Жаку Данблезу, но больше ничего не мог сообщить. Так, по крайней мере, решили репортеры и оставили его в покое.
      Зато они принялись выяснять, каковы были взаимоотношения Жака Данблеза и капитана де Лиманду, но узнали немного. Слуги капитана заявили, что авиатор в доме не был и разу. Другое дело слуги Пуаврье, особенно шофер Тэрнизьен. Те знали Жака Данблеза хорошо, он часто бывал у сенатора, но не помнили, чтобы авиатор и капитан встречались. Однако они подтвердили, что Жак Данблез за две недели до смерти сенатора внезапно перестал посещать «Виши».
      Понять не могу, как это репортеры забыли задать слугам один чрезвычайно важный вопрос. Но Жиру не забыл о нем.
      Авиатор был заключен в тюрьму около одиннадцати часов утра. Затем Жиру распорядился немедленно привести Изидора.
      В ожидании слуги он занялся приведением записей в порядок и попросил секретаря составить подробный отчет о допросе Жака Данблеза.
      Наконец Изидор появился.
      – Удивились ли вы, когда ваш хозяин запретил вам прикасаться к лошади? – спросил его Жиру.
      – Нет. Он любит свою лошадь и часто сам ухаживает за ней. Жиру обернулся к секретарю и сказал:
      – Не забудьте записать: Жак Данблез очень любит свою лошадь.
      Он продолжал допрос:
      – Не кажется ли вам странным, что ваш хозяин так нещадно гнал лошадь? Ведь она, очевидно, проделала изрядный путь, раз так вспотела?
      Изидор не знал, что ответить. Верно, если подумать, это покажется странным. Но только Изидор об этом не думал. Он так и ответил следователю.
      – Вы никогда не видели лошадь в подобном состоянии?
      – Нет, не приходилось.
      – Никогда?
      – Никогда.
      – Вы уверены?
      – Да.
      – Значит, ваш хозяин по вечерам обычно прогуливается пешком?
      – Да.
      – А часто он это делает?
      – Прежде часто. Но вот уже почти три недели, как он почти все вечера сидит дома.
      – А сколько раз за эти три недели куда-нибудь уходил?
      – Ей-Богу, не помню.
      – Два раза, три?
      – Я помню только один раз.
      – Как давно?
      – Три или четыре дня назад.
      – Ага! Три или четыре дня назад. А может быть, вы припомните поточнее? Сегодня у нас суббота. Значит, господин Жак Данблез отправился гулять во вторник или в среду вечером…
      – Постойте, постойте. Вы же сами понимаете, господин следователь, что это не так-то легко вспомнить. Погодите! Это было накануне того дня, когда пришел слесарь.
      – Какой слесарь?
      – Да, к нам явился слесарь, папаша Маллар. Нужно было кое-что починить в доме.
      – Вы знаете его?
      – Еще бы не знать! Хозяин сказал: «Когда Маллар явится, передайте ему, что мне нужно кое о чем с ним потолковать». Маллар пришел в восемь часов утра, а господин Данблез еще не вставал. Пришлось будить его. А спит он очень крепко. Маллар даже сказал мне: «Здорово покутил, верно, ваш хозяин, раз никак не может подняться!» Точно, это было во вторник.
      – Во вторник? Вы уверены?
      – Да, можете спросить у Маллара. Но какое это имеет значение, господин следователь?
      Жиру самодовольно усмехнулся.
      – Мой друг, ваш хозяин вышел вчера вечером из дома, и капитан де Лиманду оказался убитым, – сказал он назидательно. – Во вторник, когда он, по вашим словам, тоже отсутствовал, был убит сенатор Пуаврье.

      В три часа дня, когда я читал очередной выпуск «Времени», слуга принес записку от Поля: «Жду. Дальтон».
      Две минуты спустя я был на улице, а через полчаса входил в квартиру моего друга. Дальтон, против своего обыкновения, был чем-то взволнован. Он протянул мне распечатанное письмо.
      – Посмотри, что я получил.
      «Многоуважаемый господин Иггинс! Очень прошу вас назначить час, когда вы сможете сегодня принять меня. Письмо я посылаю в редакцию „Времени“, надеясь, что так оно дойдет до вас. Весь день буду ждать ответа в отеле „Гранд“.
      Мадлен де Шан».
      – И что ты ответил? – спросил я, прочитав письмо.
      – Пригласил ее прийти в четыре часа, – Поль нетерпеливо потер руки. – Как ты думаешь, что ей может быть известно?
      Я не успел ответить. Раздался звонок, и слуга доложил о мадемуазель де Шан.
      В комнату вошла миловидная девушка в трауре. Мы встали. Дальтон подвел ее к креслу и усадил.
      Мадлен де Шан подняла на него глаза и тихо спросила:
      – Вы знаете, какие несчастья произошли со мной? Поль кивнул.
      – Я осталась совсем одна… Мне бы хотелось принять участие в расследовании… Я должна знать, кто виновник этого кошмара…
      Она помолчала.
      – Я уже была у начальника полиции…
      – И он согласился?
      – Нет, отказал. Сказал, что в моей помощи не нуждаются, что хочет избавить меня от лишних волнений… Словом, все то, что говорят в подобных случаях. Тогда я подумала о вас. Мой поступок может показаться наивным, и все-таки… Я хочу, чтобы вы считали меня своей клиенткой. Единственные оставшиеся у меня близкие люди – родители капитана де Лиманду. Но они – старики и помочь мне не могут. Так вот…
      Она достала из сумки бумажник, вытащила из него несколько кредитных билетов и протянула их Дальтону.
      – Вот десять тысяч франков. Если вам понадобится больше, скажите мне.
      Но Дальтон отстранил протянутую руку.
      – Мадемуазель, я не могу принять ваших денег.
      – Вы отказываетесь помочь мне?
      – Нет, не отказываюсь. Но бесплатно. Не думайте, я не хочу навязаться вам в друзья или изображать из себя незаинтересованного покровителя. Не явись вы сегодня, мы все равно продолжали бы расследование. Вы нам ничего не должны.
      Девушка некоторое время размышляла. Она посмотрела на Дальтона, взглянула на меня и убрала деньги.
      – Значит, я останусь вашей должницей?
      – Нет, но вы можете оказать нам огромную услугу. Разрешите задать вам несколько вопросов?
      – Я слушаю.
      – Вы знаете, что господин Жак Данблез арестован?
      – Да, – ответила Мадлен и побледнела.
      – Я вовсе не хочу просить у вас признаний. Скажите, как давно Жак Данблез знаком с вашей семьей?
      – Приблизительно два года. Мы познакомились с ним в Ницце. Он жил с нами в одной гостинице и просил, чтобы его нам представили. Затем мы встретились в Рэнси. Выяснилось, он живет по соседству с нами.
      – Казался он вам когда-нибудь встревоженным, озабоченным, рассеянным? Не скрывал ли он какую-то тайну?
      – Нет! – воскликнула она. – Это человек откровенный, честный и открытый!
      Тон, каким это было сказано, выдал ее тайные переживания. Мадлен поняла это и храбро продолжала:
      – Я не собираюсь скрывать от вас своих чувств, тем более что не стыжусь их. Да, я любила и сейчас люблю Жака Данблеза. Мы были обручены. И все расстроилось помимо моей воли. Меня ни о чем не спросили, ничего не захотели объяснять.
      Девушка поднесла платок к глазам. Видно было, что она изо всех сил старалась не расплакаться.
      – Расскажу все по порядку. Как я уже сказала, мы с Жаком Данблезом обручились. Однажды утром, недели три назад, мама позвала меня к себе. Она сказала, что я не могу стать женой Жака… господина Данблеза. Я захотела узнать причину, но мама ответила, что не может мне этого объяснить. Она только сказала: «Причины столь серьезны, что лучше не спрашивай. Это делается ради тебя и ради нашей семьи. Поверь, я желаю тебе добра. Но этот брак невозможен». Я была поражена. Хотела настаивать. Спорила. Заявила, что вправе знать причину. Мама уверяла, что поклялась не говорить ничего, потому что это опасно. Она умоляла меня ни о чем не спрашивать.
      Мадлен всхлипнула.
      – Мама сказала, что я должна уехать из Рэнси, уехать, не попрощавшись с Жа… с господином Данблезом, что, может быть, потом я с ним увижусь, но сейчас я непременно должна уехать и что она нашла для меня надежное убежище. Я должна на несколько недель поехать погостить к дяде де Лиманду. Но это еще не все. Она добавила, что нужно поставить преграду между ними и мной. Кто это они? Не знаю. Мама не сказала. Кроме того, оказалось, что мне нашли другого жениха, моего двоюродного брата, капитана де Лиманду. Когда-нибудь потом, уверяла меня мама, она сможет все рассказать мне, и тогда я пойму, что она была права.
      Мы с Полем слушали ее, не перебивая.
      – Я возмутилась. Сказала, что согласна уехать, что согласна не выходить замуж за Жака Данблеза, но никому другому принадлежать не буду. И тогда мама упала передо мной на колени и так умоляла меня, что я не могла долго сопротивляться. Рыдая, она предложила мне фиктивный брак, фиктивное обручение с капитаном де Лиманду. Я согласилась на эту комедию… Если мама, женщина честная и прямая, пошла на такой обман, значит, нам действительно угрожает опасность… В тот же вечер капитан де Лиманду пришел к нам обедать. Ни слова не было сказано об обручении. После обеда капитан подошел ко мне и сказал: «Я предоставлю вам полную свободу. Вы сами назначите срок свадьбы. Через некоторое время, надеюсь, я смогу вам все объяснить. Сейчас объяснения преждевременны. Я говорю с вами не как жених, а как ваш защитник. Я буду защищать вас, даже если за это мне придется поплатиться жизнью».
      Дальтон повторил:
      – Поплатиться жизнью? Он так и сказал?
      – Да, именно так. Эти слова показались мне настолько странными, что я их запомнила.
      – Продолжайте.
      – Что еще вам сказать? Волнение матери, ее загадочные слова, речь капитана де Лиманду – все это говорило о том, что над нашей семьей нависла какая-то угроза, и я не могу отвратить ее. Я сдалась. На следующий день меня отправили в Марни, к родителям капитана. Перед отъездом я еще раз потребовала объяснений, но мама снова отказалась давать их, и я упрекнула ее в предубеждении к Жаку Данблезу. Я сказала: «Мама, ты его никогда не любила». Но она только пожала плечами… Две недели я жила у дяди. Мне не позволяли одной гулять в парке, в пять часов вечера тщательно запирали все окна и двери. Я спала в комнате, смежной со спальней тетки и комнатой старой служанки. А потом… произошло несчастье… Вот и все…
      Мадлен расплакалась.
      Поль положил руку ей на плечо и мягко сказал:
      – Мадемуазель, мы в вашем распоряжении. Я прошу вас только об одном: взять себе в подмогу моего друга Валлорба, сообщать ему все, что вы узнаете, и не предпринимать ничего без его содействия. Договорились?
      – Да.

      Прошел день. За это время ничего не произошло. Газеты все еще публиковали подробности убийства, пытаясь поддержать в публике интерес к делу. Виновность Жака Данблеза казалась очевидной. Понятно, нелегко было объяснить, как он совершил столь грубую ошибку – забыл на месте преступления свой револьвер. Хотя известны случаи, когда убийца, тщательно обдумав свой коварный план, одной какой-нибудь небрежностью разрушал все. Многие склонялись к тому, что Жак Данблез, совершив убийство, вынужден был спешить, так как слуга капитана проснулся и мог застать его в спальне своего хозяина. Этим обстоятельством газеты и объясняли его оплошность.
      Жиру по-прежнему отказывался вести какие бы то ни было переговоры с репортерами и давать интервью. В отместку те не упоминали в своих заметках его имени, а только глухо называли, и то в случаях, когда без этого было не обойтись, «судебный следователь». Они заранее злорадствовали, предвкушая минуту, когда Жиру допустит какую-нибудь ошибку. Тогда-то над ним поиздеваются!
      Впрочем, необходимые сведения газетчики получали и без помощи Жиру. Так, без малейших затруднений они узнали, что он решил допросить обвиняемого, как только истечет полагающийся по закону срок. Правда, защитник Жака Данблеза протестовал, но следователь не сдавался.
      Итак, через день после ареста Жака Данблеза привели в кабинет Жиру. Фотографы не зевали, и в газетах появились новые снимки авиатора. Он не был удручен, смотрел прямо и открыто и никакого страха, по-видимому, не испытывал.
      Закончив с формальностями, следователь спросил:
      – Где вы находились в ночь убийства капитана де Лиманду?
      – Не знаю.
      – Куда вы ездили? Молчание.
      – Вы не помните, куда вы поехали?
      – Нет.
      – Но вы не отрицаете того, что уезжали из дома?
      – Не отрицаю и не признаю. Не знаю.
      – Найденный возле трупа капитана браунинг принадлежит вам?
      – Да.
      – Из чего это видно?
      – Там выбит номер.
      – Какой?
      – 103000.
      – Значит, кое-что вы все-таки помните?
      – Я помню номер своего револьвера.
      – Но не помните, где были в ночь преступления?
      – Нет.
      – Очень странная забывчивость.
      – Возможно.
      – Вы продолжаете утверждать, что не убивали капитана де Лиманду?
      – Да.
      Жиру еле сдержался. Он свирепо посмотрел на обвиняемого и сказал:
      – Хорошо, попробуем с другого конца. Часто вам случалось покидать дом по ночам?
      – Не знаю.
      – Где вы были вчера вечером и в прошлый вторник?
      – Не помню.
      – Вы ведь знаете, что произошло в ночь со вторника на среду?
      – Нет.
      – В таком случае я вам скажу. В ту ночь сенатор Пуаврье, его дочь и неизвестный мужчина были убиты на вилле «Виши» в Рэнси, неподалеку от вас. Убийца или один из убийц стрелял из браунинга.
      Жак Данблез не ответил, только в упор посмотрел на следователя.
      – Итак, вас не было дома во вторник вечером, и во вторник было совершено тройное убийство. И позавчера, когда вы совершали прогулку на лошади, был убит капитан де Лиманду. На вас ложится тяжелое подозрение.
      – Каким образом?
      – Только алиби может его снять. Но для этого вы должны доказать, что не были на месте преступления в интересующее следствие время.
      – Бесполезно.
      – Нет ничего бесполезного для следователя, желающего выяснить истину, – глубокомысленно изрек Жиру. – Скажите, можете вы доказать, что в ночь со вторника на среду находились не в доме сенатора Пуаврье? Можете вы доказать, что позавчера не были у капитана де Лиманду?
      – А можете вы доказать, что я там был?
      – Как же, по-вашему, принадлежащий вам браунинг оказался рядом с трупом капитана?
      – Не знаю.
      – Послушайте, господин Данблез, ваша система защиты только повредит вам. Не отвечать на вопросы, прикрываться какой-то неправдоподобной забывчивостью… Невиновные так себя не ведут.
      – На основании чего вы судите о моей виновности: поведения или фактов? Я волен вести себя, как мне вздумается. Вы арестовали меня. Я утверждаю, что невиновен. Не верите? Докажите обратное. Но было бы глупо с моей стороны помогать вам.
      Напрасно Жиру пытался объяснить Жаку Данблезу, насколько вредна такая тактика. Тот слушал вежливо и равнодушно. Отчаявшись, Жиру вызвал полицейского, и обвиняемого увели.
      Жиру хмурился, кусал губы и шипел от злости. Как заставить Жака Данблеза говорить? Убийство им капитана де Лиманду можно считать почти доказанным, оставалось установить причастность авиатора к убийству на вилле сенатора Пуаврье. Кроме того, что Жак Данблез в этот вечер отсутствовал дома, следствие никакими уликами не располагало. Да, доказательств маловато.
      Жиру, надеясь на психологический эффект, решил привезти Жака Данблеза в «Виши» и восстановить в его присутствии сцену убийства. Газеты тут же раструбили об этом.

      Жиру надеялся вырвать признание Жака Данблеза на месте преступления. Но следователь понимал, что на такого человека нельзя воздействовать обычными способами, и задумал применить сильнодействующее средство. С этой целью он пригласил Мадлен де Шан присутствовать при эксперименте.
      Девушка, как ни стремилась узнать истину, колебалась. Помню, как она явилась к Полю Дальтону и рассказала о полученном приглашении. Я возмутился. Как! Жиру заставляет ее участвовать в дурацком представлении в доме, где были убиты ее мать и дед! Но Дальтон напомнил, что мадемуазель де Шан сама просила начальника полиции позволить ей принять участие в следствии. В силу этого у Жиру имелось моральное право сделать Мадлен такое предложение.
      По мнению Поля, она должна согласиться, поставив условие: прийти с двумя друзьями. Несомненно, Жиру разрешит. Таким образом, мы с Дальтон будем в курсе действий следователя и в случае надобности сможем помочь нашей клиентке.
      Мадемуазель де Шан тут же написала следователю, и к вечеру все было улажено. Жиру не возражал против присутствия двух мужчин. Очевидно, он считал, что Мадлен выбрала себе в спутники светских людей, на чью скромность можно положиться.
      Мы прибыли в десять часов утра. Автомобиль въехал во двор виллы. Полицейский немедленно провел нас в столовую и попросил немного подождать.
      Через пять минут нас пригласили в кабинет. Жиру расположился за письменным столом сенатора. Напротив сидел Жак Данблез. Увидев девушку, он побледнел, но сумел справиться с волнением, встал и с достоинством поклонился.
      Жиру наблюдал за нами с видом человека, у которого столь важные обязанности, что формальностями можно пренебречь. Волнение Жака Данблеза не укрылось от него.
      Жиру сухо произнес:
      – Господин Данблез! До сих пор вы отказывались отвечать на мои вопросы. Напоминаю вам о тяготеющем над вами обвинении. Дважды вы таинственно отлучались из дома, и дважды это совпадало с трагедией. Первая разыгралась здесь, в этой самой комнате…
      Жак Данблез вздрогнул и хотел что-то сказать, но, взглянув на Мадлен, промолчал.
      – Вторая трагедия произошла несколько дней назад. Возле трупа капитана де Лиманду найден ваш браунинг. Вы продолжаете утверждать, что не помните о своих ночных прогулках?
      Все смотрели на Жака Данблеза, ожидая его ответа. Он глухо сказал:
      – Да, не помню.
      Поль Дальтон невозмутимо смотрел в окно. Мадемуазель де Шан, волнуясь, комкала в руках носовой платок. Жиру саркастически улыбался.