Я был не в духе. Ужасно надоело сидеть в кабинете моего друга, сидеть часами и бездельничать, в то время как Дальтон знает так много и говорит так мало. Машинально я проверил, в кармане ли револьвер.
      Дальтон заметил этот жест.
      – Ты прав. Но только помни: стрелять лишь в крайнем случае.
      Он помолчал.
      – Пора сообщить тебе о последних сведениях, полученных Иггинсом, – Поль спохватился и странным тоном добавил – «Иггинсом и K°». Мы узнали – это было не очень трудно, – что мадемуазель де Шан была обручена с капитаном де Лиманду. Это уже сообщили все газеты. Но репортеры не выяснили, что обручение состоялось две недели назад. Всего две недели назад мадемуазель де Шан была обручена со своим кузеном, капитаном де Лиманду. Но прежде «Виши» охотно посещал один молодой человек, Жак Данблез.
      – Авиатор?
      – Да.
      – Сын ученого?
      – Да.
      – Ну, и…
      – Жак Данблез живет в Рэнси.
      – И что же?
      – Хм… По какой-то еще не известной нам причине сенатор и его дочь поспешно обручили Мадлен де Шан с капитаном де Лиманду. А затем мать удалила ее из Рэнси, говоря об угрожающей ей опасности. Опасность эта действительно должна быть велика, раз они, вопреки всем правилам, отправила девушку в дом родителей жениха. Вот так! А теперь мы отправляемся в Рэнси и будем наблюдать.
      Такси довезло нас до виллы сенатора. Дальтон наклонился и отдал шоферу какое-то приказание, которого я не расслышал. И в ту минуту, когда водитель утвердительно кивнул головой, я узнал его: это был Казимир, слуга Поля.
      Почти в то же мгновение у ворот появился высокий мужчина.
      – Это ты, Тэрнизьен? – спросил мой друг.
      – Я.
      – Приняты все меры предосторожности?
      – Да. В доме никого нет.
      – Прекрасно! Оставь дверь открытой. Мы сейчас придем. По дорожке, усыпанной гравием, мы подошли к дому.
      Дальтон огляделся и толкнул входную дверь. Я последовал за ним.
      В холле нас ждал Тэрнизьен. По просьбе Дальтона он зажег свет и проводил нас в кабинет сенатора, указав, где находились трупы в момент их обнаружения.
      Дальтон подошел к окну, наклонился, осмотрел ковер. Подобрал что-то, чего я не заметил, и положил в карман. Затем очень внимательно осмотрел комнату.
      – Я узнал все, что мне было нужно. Идем, Валлорб, – сказал он и направился к двери.
      Но в это мгновение раздался звонок. Мы переглянулись. Тэрнизьен побледнел.
      – Открой, – приказал ему Поль. – Мы поднимемся на второй этаж и спрячемся там. Поторапливайся!
      Встревоженный Тэрнизьен повиновался. Дальтон поволок меня на лестницу. Несколько секунд спустя мы оказались в комнате, расположенной как раз над кабинетом сенатора. Поль подошел к окну, чтобы посмотреть, кто приехал. У входной двери стояли Жиру с секретарем и какой-то человек с красной розеткой в петлице.
      – Однако он здорово взялся за дело, – шепнул Дальтон. – В первый раз, кажется, снимают печати всего через двое суток после того, как они были наложены. А этот человек из министерства иностранных дел, должно быть, никогда в жизни не торопился так, как сегодня.
      Тэрнизьен открыл дверь и впустил посетителей. По звуку голосов мы догадались, что они прошли в кабинет.
      – Как услышать, о чем они говорят? – пробормотал Дальтон.
      Он лег на паркет и приложил ухо к полу. Затем, раздосадованный, поднялся.
      – Ничего не слышно! Ладно, я спускаюсь.
      Поль вышел из комнаты и направился к лестнице. Через несколько минут я не выдержал и последовал за ним. Ведь мой друг не приказывал мне остаться! Я тихо спустился вниз, стараясь не привлечь внимания людей в кабинете к своей персоне.
      Дальтон сидел на нижней ступеньке лестницы. Я уселся рядом. Он даже не посмотрел на меня, прислушиваясь к тому, что происходит в кабинете.
      Жиру говорил громко и внушительно:
      – Все бумаги в порядке, и нам нужно только убедиться, не попало ли какое-нибудь дело в другую папку. Посмотрим. Испанское дело… Немецкие предложения… Английские…
      – Я забираю эти бумаги, господин следователь, – послышался звучный голос сотрудника министерства. – Мы внимательно рассмотрим их. Если в них обнаружатся хоть малейшие указания на причины драмы, не сомневайтесь, все будет сообщено вам.
      – Пожалуйста, забирайте, – ответил Жиру. – Впрочем, маловероятно, чтобы это дело имело политическую подоплеку. Стоп! Вот пачка писем, кажется, совершенно не дипломатического свойства и фотографии… Взгляните на эту фотографию… Кажется, никакой такой королевы нет. Впрочем, может быть, это какая-нибудь королевская любовница. Знаете вы эту красавицу?
      Наступило долгое молчание.
      – Как, господин следователь! Вы не знали Жаклин Дюбуа?
      – Жаклин Дюбуа? Нет, я не знаю Жаклин Дюбуа. Я провинциал, и уже имел честь сообщить вам это по дороге. Кто такая эта Жаклин Дюбуа? Женщина легкого поведения?
      – Хм… Пожалуй, вы правы, но она талантлива, а талант – всегда прекрасное прикрытие!
      – Позвольте, я взгляну на подпись… «Тому, кого я буду любить всегда; люби меня – а не то берегись!» Что скажете, сударь? Но я представить себе не могу, чтобы эта надпись относилась к сенатору. Господин Пуаврье вел достойную жизнь. Ну ладно, давайте займемся его перепиской. Опять чувствуется человек системы. Даже конверты сохранены. Посмотрим… Жаклин Дюбуа, Авеню-де-Турвиль, 2… «Когда я вас покинул час назад…» Письмо с объяснением в любви. Подписано… Жак Данблез… Вам это имя знакомо?
      – Конечно, и вам оно знакомо также. Жак Данблез, авиатор, сын ученого Ренэ Данблеза.
      – Извините, но требуется уйма времени на то, чтобы узнать имена всех ваших парижских знаменитостей. Значит, Жак Данблез – авиатор, а его отец ученый?
      – Быть может, самый крупный ученый нашего времени, и я себе представить не могу, чтобы его имя не было известно вам.
      – Не забывайте, что я не так давно живу в Париже. Ну ладно, в ящиках письменного стола мы все осмотрели. Остается сейф. Не думаю, чтобы ключ помог. Впрочем, попробуем. Как!? Он открывается без всяких секретов?..
      – О, господин Пуаврье был хитрым человеком. Он хранил бумаги в письменном столе, а сейф служил для того, чтобы отвлекать внимание. Так, впрочем, поступает большинство провинциальных нотариусов. Воры, как правило, лезут сразу в сейф, а ценности лежат в каком-нибудь более доступном месте. Недурной психологический прием, не правда ли?
      Послышалось легкое поскрипывание, и Жиру продолжал:
      – В сейфе только обрывок бумаги с цифрами: «27002». Может быть, цифры эти ничего не обозначают, а может быть – очень многое. Во всяком случае, я забираю бумажку. Ну, теперь можно уходить.
      – А другие комнаты мы не будем осматривать?
      – Зачем? Этим уже занималась полиция. Наверху три комнаты, ни в одной нет ни письменных столов, ни каких-либо других предметов для хранения бумаг. К тому же все уже осмотрено. Парижская полиция достаточно искусна.
      Больше я ничего не услышал. Дальтон коснулся моей руки, и мы поспешно поднялись наверх. Когда мы вошли в комнату, хлопнула входная дверь. В окно я увидел Жиру с туго набитым портфелем под мышкой. Чиновник министерства иностранных дел нес объемистые папки. Шествие замыкал толстый секретарь. Он не нес ничего.
      Через несколько минут, убедившись, что следователь и его спутники уехали, Поль торопливо сказал:
      – Уйдем, уйдем немедленно! Первое посещение принесло кое-какие плоды. Нужно благодарить небо за то, что Бог одарил Жиру таким зычным голосом. Но второе посещение может разрушить все мои планы. На улице расстанемся. На перекрестке тебя ждет Казимир. Поезжай в редакцию «Времени», отдай им вот это и возвращайся.
      Он вырвал листок из записной книжки и написал: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
      Я направился к двери, но Дальтон остановил меня.
      – Послушай, ты запомнил цифры, которые назвал Жиру?
      – 27002.
      – Отлично! Я хотел проверить свою память, – он записал эти цифры. – 27002. Верно.
      Мы спустились по лестнице. Тэрнизьен ждал нас в холле.
      – Еще немного, и мы бы попались. Ну и натерпелся же я страха, господин Дальтон!
      – Вот тебе пятьдесят франков за страх, – Поль протянул ему деньги.
      На улице мы молча разошлись в разные стороны. Я сел в такси, за рулем которого был Казимир. В ответ на распоряжение отвезти меня в редакцию он молча кивнул и нажал на газ.
      Мне удалось попасть в отдел объявлений до его закрытия. Я сдал объявление, не обращая внимания ни на озадаченное лицо принимавшего его служащего, ни на слова, с помощью которых он пытался завязать разговор. Дальтон сказал: «Возвращайся», и я спешил вернуться. Дальтона нельзя было ослушаться. И, вспоминая о влиянии, которое он имел на окружающих, я представить себе не могу, что он погиб. Даже сейчас, в то время как пишу эти строки, всякий раз, как слуга открывает дверь, мне кажется, что Поль Дальтон войдет, сядет и заговорит со мной.

      Сдав объявление и получив обещание, что оно будет опубликовано завтра, я вышел на улицу, сел в машину, но она, к моему удивлению, отправилась не в Рэнси. Очевидно, Поль не предупредил своего слугу. Я повернулся к нему и сказал:
      – Скорей возвращайтесь в Рэнси!
      – В Рэнси мы еще успеем попасть.
      – Куда вы меня везете? Казимир невозмутимо шепнул:
      – За нами следят. Я вас отвезу на улицу Асса.
      Вы расплатитесь со мной и войдете в дом. Если в дверь позвонят, вылезайте из окна, отправляйтесь в кафе за углом и ждите меня там.
      Я кивнул и посмотрел в заднее стекло. Действительно, за нами следовал автомобиль.
      Через несколько минут мы подъехали к дому Поля. Я быстро вышел, протянул шоферу деньги, а он, давая сдачу, сунул мне в руку ключ. Я вошел в дом, отворил дверь в квартиру и прислушался.
      Почти немедленно раздался звонок. Я вылез из окна и помчался в кафе за углом, заказал себе там что-то и, потребовав газету, укрылся за ней. Через четверть часа подъехало такси. Я бросился к нему, и мы поехали в Рэнси.
      Казимир высадил меня у дверей какого-то скромного ресторана. В зале сидел Дальтон и жадно ел.
      – Ну? – спросил он.
      – Сдал объявление. Запоздал, потому что за мной следили. Я рассказал ему о том, что произошло.
      – Очевидно, какой-нибудь репортер. Преступника ему найти не удалось, и он пытается узнать что-нибудь от нас. Мой слуга назначил тебе свидание в ближайшем кафе, потому что газетчики туда не ходят, там нет телефона.
      – А если бы следили за ним?
      – За пустыми такси не следят. А если бы стали… Что ж, он отправился бы на ближайшую стоянку и сбил бы с толку этих ищеек.
      – Как бы то ни было, во «Времени» знают теперь твой адрес.
      – Все равно бы узнали.
      Дальтон распорядился, чтобы ему поскорей подали кофе, так как он торопится. Через пятнадцать минут мы вышли из ресторана. На улице было уже темно.
      – Вот еще что, – задумчиво сказал Поль. – Если тебе будет нужно говорить со мной, ограничивайся необходимым. Но самое лучшее – помолчать.
      Мы миновали пустынную улицу, вышли из Рэнси и оказались на дороге. Невдалеке темнел ангар, возле него – небольшой дом. Стена средней высоты окружала здание. Ангар располагался у самой стены; дом – шагах в ста от калитки.
      На другой стороне дороги рос кустарник. За ним мы и спрятались. Мой друг не произнес ни слова. Я тоже.
      Мы ждали примерно час. Внезапно раздался резкий звук, точно захлопнулась тяжелая дверь, звякнула цепь, чуть слышно скрипнула калитка. Чуть позже на дороге послышался конский топот.
      Я вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит. Какой-то человек, держа лошадь под уздцы, осторожно закрыл калитку, сел в седло и проехал мимо нас.
      Дальтон прошептал:
      – Не думаю, чтобы в этот час Жак Данблез отправился просто погулять.
      – А ты убежден, что это Жак Данблез?
      – Абсолютно.
      – Он, видно, старается не шуметь.
      – О нашем присутствии Данблез не подозревает. Он боится разбудить своего слугу, не желая, чтобы тот знал, что его хозяин сегодня ночью куда-то отправился верхом.
      Поль скрипнул зубами:
      – И самое неприятное, что нам предстоит добрых два часа проторчать здесь, в кустах. По меньшей мере два часа! Жак Данблез может поехать в одно из двух мест: в пятнадцати километрах отсюда или в четырнадцати. Лошадь у него хорошая, но больше двадцати километров в час не сделает… Важно только знать, надолго ли он задержится в том месте, куда направился.
      Он взглянул на часы.
      – Десять. До полуночи мы свободны. Хочешь спать? Но я был так увлечен всем происходящим, что ни малейшего желания отдохнуть не испытывал.
      – Прекрасно, – сказал Дальтон, – а я попытаюсь уснуть. Наблюдай за дорогой. Даже если ничего не случится, в полночь разбуди меня.
      Он растянулся на траве и вскоре заснул. Я не шевелился. Примерно через час на дороге появился сгорбленный старик в рваной одежде. Он остановился перед домом, сел у стены, вытащил что-то из мешка – очевидно, хлеб, – и принялся есть. Затем устроился поудобнее и задремал.
      Я добросовестно следил за ним, не думая будить Поля. Зачем? Чтобы сообщить ему, что возле дома, под открытым небом, спит бродяга?
      Было очень тихо. Даже ветерок утих. Бесполезное бдение начало раздражать меня. Я уже жалел, что согласился на роль ночного сторожа. Как хорошо сейчас оказаться дома, в своей спальне!
      Не успел я подумать об этом, как вдалеке послышался конский топот. Наверное, это возвращается Жак Данблез. Я достал часы. Без десяти двенадцать. Пора будить Дальтона!
      Он тут же проснулся и хотел что-то сказать, но я приложил палец к губам и прошептал:
      – Тише, у стены какой-то бродяга!
      Поль поднялся и выглянул из-за кустов. В этот миг на дороге показался всадник. Остановившись перед домом, он спешился, тихо открыл калитку и ввел лошадь во двор. Калитка бесшумно закрылась.
      Мы ждали. Как и два часа назад, послышался стук захлопнувшейся двери. И тут бродяга поднялся с земли, подошел к калитке, оглянулся, ухватился за прутья и полез во двор.
      Рядом со мной зашуршала трава. Дальтон бросился через дорогу, схватил бродягу за ноги и рванул вниз изо всех сил. Тот разжал руки, испустив приглушенный крик. Через секунду Поль уже вязал его, вязал с поразительной ловкостью. Нахлобучил бродяге на голову его мешок и скрутил руки и ноги веревкой. Сделал он это так быстро, что я едва успел подбежать.

      Когда бродяга понял, что всякое сопротивление бессмысленно, Поль взял его под мышки, а я за ноги, и мы перенесли его в кусты. Управившись с ним, Дальтон потащил меня на дорогу и прошептал:
      – Идем.
      Мы подошли к калитке. Он взялся за прутья и легко перелез через нее. Я последовал за ним.
      В доме было темно. Поль, пригнувшись, подкрался к конюшне. Большая деревянная дверь в нее была закрыта на засов – вот объяснение того стука, который мы слышали.
      Я следовал за своим другом. Дальтон долго возился с засовом. Наконец мы вошли. Я стоял в полной темноте, стараясь понять, зачем мы пришли сюда. Поль зажег электрический фонарик и подошел к стойлу, в котором лошадь жевала сено.
      Это была чудесная кобыла арабских кровей. Я приблизился. Она была мокра от пота, ноги дрожали.
      Дальтон рассматривал ее несколько мгновений, затем погасил фонарик и сказал:
      – Идем.
      Мы уже были у двери, когда он внезапно вернулся, отвязал лошадь, вывел ее из конюшни и приказал мне:
      – Возвращайся на дорогу и жди.
      Едва я успел перелезть через калитку, как раздалось громкое ржание и топот. Поль, видимо, выпустил лошадь в сад.
      В ту минуту, когда Дальтон догнал меня, в доме открылась дверь, по гравию дорожки зашуршали шаги. Мы не видели, кто это, так как прятались за стеной, но было слышно, как вышедший говорил с раздражением:
      – Ах, дрянь какая! Опять отвязалась! Ну, ступай сюда… Пауза.
      – Где это ты так вспотела? Куда бегала? Ну, успокойся.
      С шумом распахнулось окно и раздался чей-то голос:
      – В чем дело, Изидор?
      – Опять Султанша фокусничает.
      – Что она натворила?
      – Отвязалась и бегает по саду. Я сейчас отведу ее в конюшню.
      – Не смей трогать ее! Я сейчас спущусь. Слуга в ответ что-то пробормотал.
      Через две минуты Жак Данблез вышел в сад. Я не в силах был совладать с любопытством и подошел к калитке. К тому же было настолько темно, что меня вряд ли могли увидеть. С трудом я различил полуодетого мужчину, который подошел к лошади, взял ее за повод и похлопал по загривку.
      – Она вся мокрая, – заметил слуга.
      – Пустяки. Но как она оказалась в саду? Я уверен, что дверь конюшни была заперта.
      – Знаете, – хмыкнул Изидор, – лошади хитры, как женщины, но у нее вид такой, будто она проскакала километров тридцать.
      – Ерунда! Она просто чего-то испугалась, – проворчал Жак Данблез и отвел лошадь в конюшню.
      Вернувшись, он сказал:
      – Иди к себе, Изидор. Ты должен быть готов в два часа, а сейчас уже начало первого.
      – Будьте спокойны, я не просплю.
      Жак Данблез со слугой ушел в дом. Дальтон взял меня под руку и предложил:
      – Погуляем. Ведь никому не запрещено гулять в любое время, даже в полночь. Кроме того, гимнастика, которой мы только что занимались, разгорячила меня.
      – Что ты сделал с лошадью, что она так громко заржала? – поинтересовался я.
      – Уколол.
      – Зачем?
      – Чтобы слуга проснулся. Надо, чтобы был свидетель, который бы подтвердил, что лошадь, вся в мыле, носилась по саду. Я, если можно так выразиться, создал некоторую очевидность. Если господин Жиру заинтересуется Жаком Данблезом, его слуга расскажет, что лошадь сегодня ночью проскакала, очевидно, не один десяток километров. В это время мы услышали далекий гудок поезда.
      – Последний поезд, – вздохнул Дальтон. – А я-то надеялся, что успею вернуться в Париж и хорошо выспаться дома. Увы, не суждено!
      Он помолчал.
      – Ты слышал, Данблез велел слуге быть готовым к двум часам? Остается утешаться, по крайней мере, тем, что он тоже не спит.
      – Кстати, ты не забыл о бродяге?
      – Не волнуйся, он связан крепко. Впрочем, наверное, надо ослабить веревки. Нам предстоит ждать еще час с лишним. Вот развлечение!
      Бродяга лежал на том же месте, где мы его оставили. За время нашего отсутствия он, очевидно, пытался освободиться от веревок.
      – Дорогой друг, – насмешливо сказал Дальтон, – мы склонны дать вам свободу, но предварительно вы должны сказать, почему так стремились проникнуть в расположенное напротив нас домовладение. Я сниму с вас этот мешок, который мешает говорить, и затем мы послушаем вас с большим вниманием.
      Он снял мешок, но старик молчал.
      – Вы напрасно упорствуете, – продолжал Поль. – Даю вам пять минут на размышление для того, чтобы понять, что говорить необходимо. В противном случае я буду вынужден снова накинуть на вас этот мешок и за дальнейшее не отвечаю.
      Эти слова не произвели на бродягу никакого впечатления. Он молчал.
      Дальтон вышел из себя.
      – Ты будешь говорить? – закричал он. Бродяга молчал.
      – Приходится прибегать к крайним мерам, – Дальтон вытащил из кармана револьвер и приставил дуло к виску бродяги.
      Совершенно спокойно тот вдруг сказал:
      – Не шутите, господин Дальтон!
      Мой друг зажег фонарик и осветил лицо бродяги.
      – Маркас!
      – Да, это я. Развяжите меня, господин Дальтон.
      – Но почему ты молчал?
      – Я не знал, кто вы такие.
      – Разве ты не узнал меня по голосу?
      – Боже мой, господин Дальтон! У каждого человека есть самолюбие. Я был убежден, что вы не узнаете меня. Грим-то ведь великолепен.
      Поль, казалось, удовлетворился таким объяснением. Развязывая веревки, он заметил:
      – Действительно, грим великолепен! Особенно удачны штаны.
      Штаны Маркаса были подлинным произведением искусства. Просто не представляю себе, каким образом ему удалось покрыть их таким слоем грязи. Заплаты, швы, штопки привели бы в восторг любого актера.
      Маркас попытался встать и свалился.
      – Вы связали меня слишком туго, все тело затекло!
      – Пустяки! Куда тебе торопиться? Возьми сигару и давай поговорим.
      Маркас закурил.
      – О чем?
      – Что ты собирался делать у Данблеза?
      – То же, что сделали вы: выпустить лошадь и разбудить слугу. Я слышал почти все, господин Дальтон. Правда, я был связан, но мог ползти на животе. Это неудобно, но что поделаешь!
      Поль промолчал.
      – Скажите, господин Дальтон, который час?
      – Час.
      – С вашего разрешения я ухожу.
      Маркас поднялся и снова упал. Опять встал, выругался, с трудом сделал шаг, другой и заторопился к дороге, крикнув:
      – До свидания, господа! Желаю удачи!
      Дальтон прошептал:
      – Нужно было связать его снова. Если он и правда все слышал, то почему не остался сторожить Жака Данблеза? Надеюсь, что я не ошибаюсь. Впрочем, через десять минут мы все проверим.
      Действительно, минут десять спустя вдали послышался конский топот.
      – Бежим, – отрывисто сказал Дальтон. – Бежим, не то нас арестуют!
      Он бросился через дорогу, и мы помчались вдоль стены, окружавшей дом Жака Данблеза, потом вверх по каменистой тропинке. Наконец Поль остановился.
      С места, где мы находились, дорога была видна довольно хорошо. По ней на лошадях ехали два человека. У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
      – Ехать дальше? – услышал я.
      Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
      – Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
      – Значит, поворачиваем?
      – Поехали.
      Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
      – Да ведь это же полицейские!
      – А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
      – Маркас?
      – Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
      – А что нам теперь делать?
      – Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
      – Пошли.
      – Как? Пешком?
      – А как же еще?
      Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
      – Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
      По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
      Я спросил Дальтона:
      – Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
      – Нет, я просто установил факт.
      – Какой факт?
      – Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
      – Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
      – Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
      – В чем же разница?
      – Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
      – То есть?
      – Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
      В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.
      В одну секунду я пробежал первую страницу «Времени». Одна заметка бросалась в глаза. Она была коротка, но набрана жирным шрифтом и крупно:
      «Мы только что получили из достоверного источника сообщение о том, что капитан де Лиманду найден убитым в своем доме в Бри.
      Известно, что капитан де Лиманду был обручен с мадемуазель де Шан, внучкой сенатора Пуаврье. Нужно ли усматривать в этом новом преступлении эпилог ужасной драмы в Рэнси? Начальник полиции господин Амьер и судебный следователь выехали на место преступления. Будем надеяться, что им удастся установить истину».
      Я перечитал заметку еще раз и разбудил Дальтона.
      – Что скажешь? – спросил я, когда он, хмыкнув, сложил газету.
      – Скажу, что Жак Данблез больше не будет ездить верхом по ночам и что мы можем спать спокойно.
      – По-твоему, это он убил капитана?
      – По-моему, будь я на месте Жиру, я бы немедленно арестовал его. Впрочем Жиру его арестует. Так что нам не придется больше прятаться в кустах.
      – Что ты намерен делать?
      – Ты вернешься в Париж, будешь внимательно читать газеты и запоминать все, что в них сообщается об интересующем нас деле. А я…
      Видимо, он не хотел договаривать. Я настаивал:
      – А ты?
      – Я отправляюсь поговорить с Иггинсом.
      Иггинс! Я совершенно забыл о нем. Поль Дальтон работал самостоятельно и независимо. Подчас мне даже казалось, что Иггинс – просто вывеска, звучный псевдоним для объявлений и плакатов. Правда ли, что Поль собирается говорить с Иггинсом?
      Очевидно, Дальтон догадался о моих мыслях.
      – Да, да, с Иггинсом. Он один может рассеять этот мрак. Я думал, что иду по верному следу, а теперь… Если Иггинс возьмется за дело, мы спасены.
      – А почему бы ему не взяться? Ведь мы работаем на фирму «Иггинс и K°».
      – Да, ты прав. Логически ты прав. Только у Иггинса логика весьма своеобразная.

      Просто удивительно, откуда репортеры узнают о разговорах при закрытых дверях в кабинетах судебных следователей. Если вы пройдетесь между четырьмя и шестью часами вечера по зданию суда, то увидите возле стола судебного пристава с десяток молодых людей, болтающих о чем угодно, кроме судебных дел. Они смеются, обмениваются шутками и колкостями. Время от времени кто-нибудь из них уходит, куда – неизвестно. Погнался он за адвокатом? Убедил ли своим красноречием судебного секретаря? Доказал ли следователю, что истина должна стать общественным достоянием? Но вот он возвращается, достает из кармана бумажку и диктует остальным. Те записывают с неописуемой быстротой. Завтра газеты расскажут, что происходило в кабинете, дверь которого не открывалась. Вопросы следователя и ответы обвиняемого, выражение лица и тон чиновника, негодование, молчание, возмущение, равнодушие арестованного. Тщетно депутаты требовали в парламенте наказания для разглашающих судебные тайны. И по сей день все остается по-прежнему.
      Таким образом, я следил за всеми деталями следствия, которое вел Жиру. «Время» выпускало экстренные номера.
      «В три часа утра начальнику полиции было сообщено об убийстве капитана де Лиманду. Господин Амьер и следователь Жиру отправились на место происшествия, сопровождаемые инспекторами полиции.
      Капитан, живший в Бри, держал только двух слуг, супругов Кранли. Муж выполнял обязанности садовника и лакея, а жена – кухарки и прачки. Больше в доме никого не было.
      Капитан найден мертвым в своей спальне. После поверхностного осмотра установлено, что на его теле три огнестрельные раны.
      Допрашивают слуг.
      Два наших репортера находятся в доме убитого. Все поступающие от них сведения мы будем сообщать нашим читателям в экстренных выпусках».
      Это я прочитал в семь часов утра. Вскоре вышел новый выпуск:
      «По свидетельству слуг, они легли спать в десять часов вечера, предварительно заперев входную дверь. Поведение капитана де Лиманду в этот день было самым обычным.
      Приблизительно в одиннадцать часов супругов Кранли разбудил выстрел. Тотчас же раздались еще два. Слуга вскочил, торопливо оделся и вышел в коридор. Тут же во дворе залаяла собака. Он услышал, как громко хлопнула калитка.
      Постояв в нерешительности у лестницы, ведущей на первый этаж, слуга подошел к двери гостиной и прислушался. Оттуда не раздавалось ни звука. Он открыл дверь. В гостиной никого не было, мебель стояла на своих местах. Кранли решил взглянуть, что делается в спальне. Дверь в нее оказалось приоткрытой. На ковре у кровати лежал капитан в луже крови.