Я давно уже не встречался с Полем Дальтоном, когда случай столкнул нас на бульваре Де-Итальен. Несколько лет скитался я по свету. Из-за внезапной смерти родителей и гибели любимого брата однообразная жизнь Франции стала для меня непереносимой. Я был богат и предпринял ряд исследовательских экспедиций, изъездив всю Африку и Китай. Я рисковал жизнью в Трансваале, но был на стороне буров скорее от скуки, чем по убеждению.
      Теперь я снова оказался в Париже, такой же одинокий и равнодушный ко всему, как до отъезда. И без друзей. Они или забыли меня, или ушли, или были для меня потеряны. Одни женились, другие умерли.
      Как-то июльским днем я шел по бульвару и собирался пообедать. Но где? Холостяк каждый день должен решать эту задачу, и всегда она вызывала у меня отвращение. Внезапно передо мной вырос мужчина: низкорослый, худощавый, в нелепой шляпе с крохотными полями на бритой голове. Он остановился и протянул руку, воскликнув:
      – Валлорб! Старина Валлорб!
      Я машинально пожал руку и посмотрел растерянно и вызывающе, как всегда смотришь на незнакомца, который окликает тебя по имени.
      – Очевидно, придется напомнить. Дорогой мой Валлорб, представляю тебе твоего друга Поля Дальтона.
      Поль Дальтон! Это был самый близкий мой однокашник. Окончив Сен-Сир и прослужив три месяца в гарнизоне, он подал в отставку. И затем повел жизнь просто фантастическую. Не существовало на свете человека, который так основательно был бы запутан в самых невероятных неурядицах. Но никто не отделывался от неприятностей столь легко, как Поль, никто не умел так владеть собой.
      – Неужели я постарел?
      Нет, он не постарел. То же добродушное лицо, синие глаза горят жаждой приключений. Несмотря на малый рост, Поль производил впечатление силача. Ничуть не потолстел. Элегантный, широкоплечий, узкобедрый, он выглядел гораздо моложе своих тридцати пяти лет и, казалось, был готов встретиться лицом к лицу с любыми опасностями.
      – Я не сразу узнал тебя, потому что ты сбрил усы. Поль улыбнулся.
      – Незачем говорить тебе, что я следую моде: ты не поверишь. Я сбрил их потому, что удобнее не иметь усов, когда хочешь нацепить фальшивые.
      И неожиданно добавил:
      – Я детектив, дорогой мой.
      Детектив! Мой друг Поль Дальтон – детектив! Меня передернуло. Я испытывал почти физиологическое отвращение к полицейским. Впрочем, это не мешало мне призывать их во всю глотку, как только появлялась опасность.
      Поль разглядывал меня с интересом.
      – Вот что значит называть вещи своими именами! Скажи я тебе, что являюсь директором товарищества «Иггинс и K°», ты бы спросил только: «А кто такой Иггинс?»
      – Вот я и спрашиваю: кто такой Иггинс?
      – Иггинс – человек изумительный, ни с чем несравнимый мозг. Вот что такое Иггинс. Где он родился?.. Понятия не имею! Должно быть, в Северной Америке, а, может быть, в Англии.
      – Как? Ты даже не знаешь национальности своего компаньона? Ведь он твой компаньон?
      – Да, он мой компаньон. Вернее, я его компаньон. Он – Иггинс. Я – К°… Что до его национальности, ей-Богу, это меня не интересует. Он дважды спас мне жизнь. Это самый честный человек на свете, и я уверен в нем, как в самом себе. Этого мне достаточно.
      Поль повторил несколько раздраженно:
      – Да, этого мне достаточно. Я познакомился с Иггинсом в Америке. Три года назад мы снова встретились в Париже. Он создавал большое дело, частное сыскное агентство. Нет, не вроде сыскной конторы, во главе которых стоит «бывший инспектор Сюртэ». Настоящее дело, на американский лад. Предложил войти с ним в компанию. Я согласился, даже не раздумывая. Отдал ему все оставшиеся у меня деньги.
      – И не жалеешь?
      – Жалеть? О чем жалеть? Я веду ту жизнь, о которой мечтал. Приключения! Опасности! Вот, например, неделю назад мы брали одного шантажиста… Угрожая револьвером…
      – Револьвером! – притворно восхитился я.
      – Есть! У тебя ресницы дрогнули и заходили ноздри. Ты попался. Ты из наших.
      – Что за чушь!
      – Серьезно, ты богат, независим. Скучаешь. Идем со мной.
      – А что скажет Иггинс?
      – Иггинс ничего не скажет. Мы вправе выбирать себе сотрудников по вкусу. Достаточно будет, если я порекомендую ему тебя. Сам будешь вести какое захочешь дело. Согласен? Нет.
      – Рассказывай! Давай адрес. При первом же интересном деле я вызову тебя.
      – Я не приду.
      Он окинул меня ироническим взглядом.
      – Придешь.

      Два дня спустя я проходил мимо редакции газеты «Время». Собралась уже довольно значительная толпа. Люди смотрели на появившегося в окне первого этажа рослого парня в синем пиджаке. Окунув кисть в ведерко с белой жидкостью, он писал на стекле последние новости.
      У парня был очень важный вид, какой он всегда напускал на себя, когда ему предстояло написать особо сенсационное сообщение. Кисть свою он чистил долго и тщательно. Наконец начал писать:
      «Сенатор Эсташ Пуаврье…»
      Слез с табуретки, взял тряпку, встал снова на табуретку и тщательно стер все, что написал. Толпа заворчала.
      – Послушай-ка, старина, ты что, писать разучился? – крикнул какой-то мальчишка.
      Парень продолжал тереть стекло тряпкой. Затем взял кисть и стал медленно выводить: «Сенатор Эсташ Пуаврье…»
      – Дальше! – закричал мальчишка.
      Парень, делая вид, что не слышит, тщательно округлял хвостики у букв, поправил букву «П», обмакнул кисть и продолжал:
      «…был найден мертвым с перерезанным горлом…»
      Снова остановился, наклонил голову, окинул взглядом свое произведение, опять подправил какую-то букву. Толпа не протестовала. Убит! Пуаврье убит! Все знали, что Пуаврье – бывший министр иностранных дел, сенатор от департамента Сены, член Академии моральных и политических наук. Кто убил его? Политическое убийство? Убийство на личной почве?
      Парень продолжал писать:
      «…в своей вилле „Виши“ в Рэнси. У его дочери, мадам де Шан, прострелена голова. Предполагается двойное самоубийство»…
      Двойное самоубийство! Толпа зароптала. Еще одно дело постараются замять, потому что убитый занимал слишком видное положение. Легко сказать: самоубийство! Но какого черта сенатору Пуаврье кончать жизнь самоубийством?
      «…В холле найден оглушенный слуга. Его состояние не внушает опасений. Мадам де Шан еще дышит».
      Толпа пришла в неописуемое возбуждение. Быть может, полиции не удалось бы разогнать зевак, но внезапно отворились двери типографии и на улицу устремилась целая армия орущих газетчиков:
      – «Время!» Драма в Рэнси! Последние известия! «Время!»
      В мгновение ока газеты раскупили, а я, завернув в арку соседнего дома, торопливо пробежал глазами короткую заметку. Перевернув страницу, я увидел объявление: «Иггинс и K°» выяснит, в чем дело. Иггинс видел труп неизвестного».
      Я помчался домой. Меня ожидала телеграмма от Поля Дальтона: «Приезжай. Дело Пуаврье. Дальтон».

      Поль Дальтон жил на улице Асса. Такси довезло меня до него за двадцать минут. Был час, когда улицы запружены, точно победоносной армией, и целые батальоны их сталкиваются и мешают друг другу. Шофер поминутно резко останавливался, и каждый раз я выглядывал, желая узнать, в чем дело. И каждый раз видел человека, клеящего афиши, огромные красные афиши с белыми буквами:
      «Иггинс и K°» выяснит, в чем дело. «Иггинс и K°» знает все»
      Они были всюду: на строящемся доме, на решетке сада, на стенах казарм, на фонарных столбах. Прохожие останавливались, смотрели и удивлялись. Многие уже читали экстренный выпуск газеты и заметили загадочное объявление. Пуаврье был убит, и вот «Иггинс и K°» – никто не Знал, кто это, – обещает сказать, почему.
      Даже мой шофер проворчал, когда я вышел из такси у дома Поля Дальтона:
      – Кто расклеивает все эти афиши? Что это значит?
      Я не знал. Тогда шофер сообщил мне, что полиция должна была бы запретить подобное. Но я уже звонил у двери.
      Слуга, открывший мне, окинул меня быстрым взглядом. Он был причесан, как полагается слуге, одет, как полагается слуге, но умное лицо и проницательные серые глаза выдавали в нем человека гордого и независимого.
      – Господин Валлорб? Входите. Вас ждут. Поль Дальтон, сидя в кресле, курил сигару.
      – Кто этот слуга? – спросил я, поздоровавшись. – Он знает меня, хотя никогда не видел.
      – Кто? Казимир? Тсс… Он подслушивает у дверей. Он всегда подслушивает. Совершенно неважно, кто он и почему знает твое имя. Ты-то явился сюда в качестве друга или…
      – Второе.
      – Хорошо. Садись и возьми сигару. Откуда ты?
      – С бульвара.
      – Читал «Время»?
      – Да.
      – Хорошо. В таком случае ты не знаешь ничего, кроме того, что убиты сенатор и неизвестный и что дочь сенатора умирает.
      – Неизвестный? Но ведь в холле найден слуга?
      – Репортеры еще не знают всех подробностей об этом таинственном преступлении.
      – Таинственном? Но полиция расспросит слугу, и он…
      – Ничего не скажет, потому что ничего не знает. Но сперва я поделюсь с тобой имеющимися у меня сведениями.
      – Сведениями?
      – Не перебивай. Да, у меня есть сведения, которыми полиция не располагает. Знаешь, когда заболевает постоялец какой-нибудь гостиницы, отправляются за врачом. Идет обычно швейцар. У него есть знакомые врачи, с которых он получает за вызов тридцать процентов гонорара. Так вот, у нас такая же система. Во всем Париже нет ни одного слуги, ни одного швейцара, ни одного чистильщика обуви, который не знал бы, что получит сто франков, если сообщит нам о преступлении прежде, чем о нем узнает полиция. Теперь тебе понятно, каким образом один из наших людей оказался в «Виши» за четверть часа до полиции?
      В ответ на самодовольную ухмылку Поля я промолчал.
      – Он ни к чему не прикоснулся, ничего не забрал, но достаточно не быть слепым, чтобы увидеть неподалеку от тела сенатора труп неизвестного. Сообщение агента и дало нам возможность поместить в газете то самое объявление. Вот…
      Дальтон открыл ящик, достал несколько листов бумаги и прочитал:
      «Согласно приказанию, я отправился на виллу. В ней три этажа. На первом, где произошла трагедия, из холла ведут двери: на кухню, в столовую и кабинет.
      На кухне ничего. В столовой ничего.
      В холле лежал слуга, Жером Бош. Ему нанесли удар по голове. Чем-то круглым, небольших размеров. На коже кровоподтек довольно отчетливый…»
      – Рукоятка револьвера? – перебил я.
      – Возможно, – отрезал Поль Дальтон. – Но сейчас не время строить предположения. Займемся фактами. «В кабинете находились шофер и кухарка. Шофер, Жюль Тэрнизьен, не дал мне обследовать комнату до прибытия полиции…»
      – Этот самый Жюль Тэрнизьен и предупредил нас, – пояснил Дальтон.
      Он продолжал:
      «Оба окна в кабинете отворены настежь, выходят в сад. Комната квадратная. Посередине большой письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Между окнами стоит сейф. Вдоль стены – книжные шкафы.
      Сенатор сидел в большом глубоком кресле. Сорочка, жилет, брюки залиты кровью. На ковре кровавая лужа. Брызги крови на бумагах. Среди этих бумаг лежала бритва, открытая на негритянский лад, вся в крови…»
      – На негритянский лад? – изумился я.
      – Негры в Соединенных Штатах часто пользуются бритвой в качестве оружия. Ее открывают и лезвие отводят назад, так меньше опасность порезаться. Должен сказать, что оружие это ужасно. Но слушай дальше: «Горло сенатора перерезано, но я не смог исследовать рану. Внимательно рассматривая труп, я заметил каплю крови, единственную каплю крови, во внутреннем углу левого глаза.
      Между письменным столом и дверью кабинета на ковре лежала его дочь в пеньюаре с простреленной головой. Она еще дышала. Слуги при мне перенесли ее в комнату на второй этаж, положили на кровать и вызвали скорую помощь.
      У одного из окон лежал труп мужчины с простреленной головой. Мужчина рослый, светловолосый, с бритым лицом. Похож на англосакса. Одет в светло-серый костюм и желтые ботинки.
      Неподалеку от мадам де Шан я заметил револьвер с перламутровой рукояткой, смит-вессон, калибр шесть с половиной миллиметров. Шофер утверждает, что револьвер принадлежит ей. В нем не хватает одной пули».
      Поль дочитал доклад и положил его обратно в ящик.
      – Ну вот, теперь ты знаешь столько же, сколько и я.
      – И что мы будем делать?
      – Ничего. По крайней мере, до завтра.
      – Полиция осмотрела бумаги сенатора?
      – Вероятно. И можешь быть спокоен: все интересное запрятано надежно. Судебному следователю так легко не передадут бумаги бывшего министра иностранных дел. И правильно. Это тупиковый путь.
      Он на мгновение задумался, затем заговорил очень медленно, как будто размышлял вслух:
      – Выпущено три пули… Найден только один револьвер. Было там два револьвера или три?
      Я не понял:
      – Позволь! Выпущены только две пули: одна попала в мадам де Шан, другая – в неизвестного. Сенатор ведь зарезан.
      Поль упрямо повторил:
      – Было выпущено три пули.
      Он встал, подошел к столу, что-то написал и протянул мне листок бумаги.
      – Отнеси это в газету. Пусть поместят в вечерний выпуск, как мы с ними договорились.
      Я прочитал и был ошеломлен. Хотел начать расспрашивать, но Поль жестом заставил меня молчать.
      – Приходи завтра в одиннадцать утра.
      На листке было написано: «В голове сенатора найдут пулю».

      Судебный следователь Жиру, неизменно носивший черное пальто, был смугл, высок, строен, с мефистофельской бородкой и глубоко сидящими темными глазами под густыми бровями. Совсем недавно его перевели в Париж из маленького провинциального городка на севере. Казалось, парижское легкомыслие никогда не расшевелит его хмурой души.
      Когда Жиру поручили расследование дела Пуаврье, никто не мог скрыть изумления. Все были уверены, что за него возьмется кто-нибудь из старых, опытных следователей, которые умеют блюсти государственные интересы и исключать из дела не подлежащие оглашению бумаги. У Жиру же, без сомнения, все документы будут строжайшим образом подшиты, а все свидетельства запротоколированы до мельчайших подробностей. Из этого заключили, что решено ничего не скрывать от публики.
      Жиру, как только получил приказ, бросился в Нэнси, осмотрел дом, познакомился с прислугой, устроился в гостиной и вызвал кухарку и шофера. Он попросил их первым делом сказать, когда хозяева виллы ложились спать, и вообще как можно подробнее рассказать о привычках сенатора и его дочери. Пока они говорили, Жиру в упор смотрел на них, что сильно смущало слуг. Но они ничего не знали. Они ничего не слышали. Они спали глубоким сном. Очевидно, проснулся только Жером Бош, ведь его нашли в холле полуодетым.
      Выслушав их, следователь вызвал Жерома Боша. Молодой человек чувствовал себя уже довольно сносно. Он охотно рассказал Жиру, что ночью – в котором часу, Жером сказать не может – его разбудил звук выстрела. Нет, нет, сам Жером спал в беседке в саду. Он сел на кровати и прислушался. Услышав крик, натянул штаны и побежал к дому. Дверь оказалась открытой, в холле было темно, а из-под двери кабинета сенатора пробивался свет. Внезапно она открылась, из кабинета выскочил мужчина. Ослепленный ярким светом, Жером не разглядел, кто это был, он увидел только темную фигуру. Неизвестный бросился на него и стукнул чем-то по голове. Больше он ничего не помнит.
      Следователь выслушал Жерома не перебивая, попросил не покидать виллу, чем привел молодого человека в замешательство, и отправился в кабинет. Там уже находились начальник полиции Амьер и эксперт. Последний как раз снимал отпечатки пальцев. Следователь подошел к Амьеру и спросил:
      – Семья?..
      – Только внучка, мадемуазель де Шан. Сейчас она у матери в клинике доктора Бонэспуара, улица Тильзит, 49.
      Жиру вызвал секретаря и уехал. Как провинциал, он несколько грубо обошелся с репортерами, которые бросились к нему, чтобы получить какие-нибудь сведения. Но журналистскую братию это не смутило, и полчаса спустя к клинике доктора Бонэспуара подъехал целый эскорт машин.
      Было одиннадцать часов утра, когда Жиру явился к доктору.
      – Мадам де Шан находится у вас?
      – Да.
      – Она одна?
      – С ней ее дочь и сиделка.
      – Проводите меня к ней.
      – Разрешите сказать вам, господин следователь, что больная без сознания.
      – Неважно. Мне нужно ее увидеть.
      – Пожалуйста. Но если она придет в себя, малейшее волнение может убить ее. Допрос…
      – Кто говорит о допросе? – сердито буркнул следователь. Доктор провел его на второй этаж, где находилась палата, в которой лежала мадам де Шан. Следователь на цыпочках подошел к кровати. Возможно, от бинтов, стягивающих ее голову, лицо женщины казалось очень бледным. Внезапно она хрипло произнесла:
      – Я выстрелила… Мертв… Мертв…
      Мадам де Шан заметалась, и сиделка по указанию доктора сделала ей успокоительный укол.
      Жиру шепотом обратился к стоящей в ногах кровати заплаканной девушке:
      – Мадемуазель, я хотел бы поговорить с вами.
      Он открыл дверь, пропуская ее вперед, и пригласил пройти в кабинет Бонэспуара.
      – Вы прошлой ночью были в Рэнси на вилле господина Пуаврье?
      – Нет. Я гостила у своего дяди… Она колебалась.
      – У своего дяди, господина де Лиманду, в Марни.
      – В таком случае, мадемуазель, я задам вам только один вопрос: не было ли ссор между господином Пуаврье и вашей матерью?
      – Нет! – это было сказано искренне и убежденно. – Дед и мама нежно любили друг друга и никогда не ссорились. Девушка всхлипнула:
      – Мы все трое любили друг друга. Я охотно отдала бы свою жизнь, – она вытерла платком глаза, – чтобы найти убийцу. Я…
      Дверь открылась. Вошел доктор Бонэспуар.
      – Скорее, мадемуазель Мадлен! Мадам де Шан умирала.

      Я сидел в кабинете Поля Дальтона. «Время» поместило то объявление, которое я отнес в редакцию, и парижане волновались. Все видели афиши, все читали газеты, но никто не знал, кто такой Иггинс.
      Газеты сообщали подробности убийства Пуаврье. Репортеры постарались на славу: расспросили слуг, побывали у соседей, разузнали о знакомствах и связях сенатора. Оказалось, что в ночь убийства господин Эсташ Пуаврье пожелал дочери спокойной ночи, приказал Жерому Бошу погасить в доме свет и отправляться спать, а сам пошел в кабинет. Из этого следовало, что сенатор никого не ждал.
      Газетчики, как ни старались, не смогли отыскать каких-либо компрометирующих сенатора или его дочь поступков, знакомых ни в прошлом, ни в настоящем. Мадам де Шан оказалась примерной дочерью и примерной матерью. Единственная тема, на которую можно было посплетничать, это недавнее обручение Мадлен де Шан со своим кузеном капитаном де Лиманду.
      Мы с Полем прочитали все эти сообщения, и мой друг сделал немало пометок в своей записной книжке. Только одна газета мельком упомянула о расклеенных по всему Парижу афишах. Ее репортер взял интервью у Амьера, который сказал: «Все это блеф. Остроумная и бессовестная реклама, которая окончится тем, что объявят о новом сорте ваксы для обуви».
      Эта фраза очень понравилась Дальтону. Он хотел что-то сказать по этому поводу, но на улице раздался крик газетчика:
      – «Время»! Экстренный выпуск! Смерть мадам де Шан! Поль открыл окно и купил у мальчишки газету. Пробежав глазами заметку, он протянул газету мне.
      – Что ты на это скажешь? – поинтересовался я через минуту.
      – Скажу, что при вскрытии в голове сенатора найдут пулю, выпущенную из револьвера его дочери.
      – Как? Мадам де Шан убила своего отца?
      – Я не говорю, что она убила сенатора. Я только утверждаю, что она стреляла в него.
      – Но это невозможно!
      – Нет ничего невозможного.
      Конечно, Полю я доверял больше, чем кому бы то ни было, но все-таки не мог поверить ему, когда он утверждал, что в сенатора стреляла его дочь. Мне незачем было читать газеты, чтобы узнать о жизни и характере этой чудесной женщины. Уже тот факт, что о ней никогда не злословили, говорил сам за себя. Невозможно было представить, чтобы за одну ночь она превратилась в отцеубийцу. Это я попытался втолковать Дальтону.
      Он улыбнулся.
      – Факты налицо. У сенатора голова пробита пулей, и эта пуля выпущена из револьвера мадам де Шан.
      – А неизвестный? – не сдавался я. – А тот, который убежал, оглушив Жерома Боша?
      – Ими займемся, когда придет время.
      – А пока что ты подозреваешь мадам де Шан?
      – Я не подозреваю. Я констатирую факты.
      – Ничего ты не констатируешь! Ты не видел пули, которая пробила голову сенатора, и не знаешь, что эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
      Дальтон посмотрел на часы.
      – Очень скоро, – сказал он спокойно, – ты убедишься, что я прав. Ну, идем.
      Старый слуга в передней торопливо подал нам шляпы. Лицо его было настолько мрачно, что я не мог сдержать улыбки. Кажется, Поль тоже улыбнулся.
      На углу Дальтон остановил такси и попросил шофера отвезти нас в морг. Спустя четверть часа машина остановилась перед этим мрачным зданием.
      В дверях нас встретил какой-то мужчина. Поль кивнул ему.
      – Что, начали уже, Маркас?
      – Нет, господин Дальтон. Доктор Брюнель еще не прибыл.
      Тон его был настолько почтителен, что я поразился.
      Не стану подробно описывать процедуру, при которой пришлось присутствовать. Моя цель – передавать факты, а не пересказывать впечатления.
      Я не запомнил реплик, которыми обменивались присутствующие. Могу сказать только, что сцена в морге произвела на меня кошмарное впечатление… Мы стояли возле оцинкованного стола, на котором лежал труп сенатора. Поль Дальтон невозмутимо разглядывал ужасную рану, нанесенную бритвой. Убийца перерезал горло Пуаврье от уха до уха.
      Доктор Брюнель вскрыл череп и склонился над трупом с каким-то инструментом в руках. Меня мутило. Внезапно он выпрямился. В длинных щипцах что-то блестело. Это была пуля.
      Маркас протянул руку, взял пулю, внимательно разглядел и бросил на моего друга восхищенный взгляд.
      – Разрешите, – холодно попросил Поль.
      Он повертел пулю в руках и обернулся к Маркасу:
      – Теперь дело за экспертом, который объявит, что это пуля от смит-вессона, калибр шесть с половиной миллиметров, выпущена из револьвера мадам де Шан.
      Дальтон взял меня под руку.
      – Больше нам здесь делать нечего. Идем, Валлорб. Когда мы вышли на улицу, он спросил:
      – Теперь я убедил тебя?
      Нет, я не был убежден. Я не мог заставить себя поверить, чтобы мадам де Шан стреляла в своего отца.
      – Да, ты убедил меня, что пуля выпущена из ее револьвера, но в кабинете сенатора были еще двое. Один мертв, второй убежал. Почему бы не предположить, что в сенатора стрелял кто-то из них, стрелял из револьвера, вырванного из рук мадам де Шан?
      Поль молчал, думая о чем-то своем. Внезапно он нахмурился и произнес:
      – Лишь бы оба револьвера, если их два, не оказались одной марки! Если это так, все погибло! Впрочем, идем завтракать. Я умираю с голоду.
      Я молчал. Я ничего не понял.

      Жиру, узнав о результатах вскрытия, назначил, как и предвидел Поль Дальтон, экспертизу. Впрочем, нужно отдать ему должное: он не ожидал доклада эксперта для того, чтобы составить собственное мнение. Это ясно следовало из заметки, появившейся во «Времени» в тот же вечер:
      «Следователь Жиру, которому поручено расследование убийства на вилле Пуаврье, просил начальника полиции вступить в сношения с родственниками и знакомыми сенатора и его дочери. Господин Жиру предполагает сегодня же допросить нескольких свидетелей. Ходят слухи, что в скором времени нужно ожидать арестов».
      Это сообщение перепечатали почти все парижские газеты. И всякому, даже самому не искушенному человеку было понятно, что репортеры почерпнули сведения либо от начальника полиции, господина Амьера, либо от Жиру.
      Так началось следствие репортеров. Оно направлялось к точке, указанной самим Жиру. Но их старания найти какие-нибудь подозрительные знакомства или связи бывшего министра и его дочери были тщетны. Личная жизнь сенатора и мадам де Шан никогда не давала повода для сплетен.
      Мы сидели в кабинете Поля и читали газеты, где рассказывалось о сенсационной находке пули во время вскрытия, когда внезапно постучали в дверь.
      Слуга доложил:
      – Он здесь.
      – Хорошо. Пусть войдет, – сказал Поль. Вошел человек, которого мы видели в морге.
      – Садись, Маркас.
      Маркас расположился в кресле.
      – Господин Дальтон, я пришел по поручению начальника. Ему бы хотелось работать совместно с вами…
      – Ишь ты! Да я ни о чем лучшем и не мечтаю. Только я ничего не знаю.
      – Нет, господин Дальтон, мы же знаем, что у вас есть сведения.
      – Никаких.
      – А пуля?
      – Пуля? Это была только догадка. Вы бы сами додумались до этого. Понятно, несколько позже, но ведь вы не торопитесь. Узнали что-нибудь?
      – Ничего, – вздохнул Маркас, – решительно ничего.
      – Брось, – добродушно усмехнулся мой друг. – Я ни за что не поверю, что такой хитрый инспектор, как ты, не нашел хоть какой-нибудь зацепки. Ведь так, Маркас?
      – Вы смеетесь надо мной, господин Дальтон?
      – Ладно, не буду хитрить с тобой. У меня есть кое-что. Но ты и сам это знаешь.
      – Знаю? Что?
      – Ты сам идешь по следу.
      – Я не иду ни по какому следу.
      – Брось дурить. Ты был сегодня в Рэнси?
      – Да.
      – Что ты там делал?
      – Посетил дом.
      – Чей дом?
      – Господина Пуаврье, конечно.
      – И только?
      – Да.
      – Врешь.
      – Нет. Я нигде больше не был.
      – Пускай не был. А за каким домом ты наблюдал? Маркас замялся.
      – Ну, вот! Значит, и ты подозреваешь Жака Данблеза, авиатора?
      – Господин Дальтон, это ложный след, уверяю вас! Я слежу за ним, как и за всеми остальными соседями.
      – Успокойся, я не собираюсь делать промахи. Но скажи, как я могу работать в союзе с тобой, если ты от меня что-то скрываешь?
      – Это грязная история, – продолжал инспектор, будто не слыша Поля. – Скажите, господин Дальтон, вы же не думаете, что мадам де Шан хотела убить своего отца?
      – Я ничего не думаю, решительно ничего. Только знаю, что в черепе сенатора была найдена пуля, выпущенная из револьвера мадам де Шан.
      – Это еще не все. И я не буду хитрить с вами, господин Дальтон. Мадемуазель де Шан во время преступления находилась у своего дяди де Лиманду. Он живет неподалеку от Рэнси, в Марни.
      – Знаю. Об этом уже растрезвонили газеты.
      – Но в газетах не сказано, что уехала она туда не по своей воле. Тэрнизьен, шофер сенатора, рассказал мне, что Мадлен хотела остаться в «Виши», но мать заставила ее уехать. Когда она садилась в машину, мадам де Шан сказала: «Потом ты поймешь, что я должна была удалить тебя в надежное место. Поверь, я думаю только о твоем счастье». Шоферу послышалось, будто девушка ответила: «Ах, мама, ты его никогда не любила!» Впрочем, возможно, что она произнесла: «Ты меня никогда не любила!» Что скажете об этом, господин Дальтон? Мадам де Шан удаляет свою дочь, чтобы поместить ее в надежное место. Какая опасность ей угрожала?
      – Ей-Богу, – пожал плечами Поль, – ты поражаешь меня, мой друг! Я не трачу время на пустые предположения, предпочитая иметь дело с фактами, и только с ними. А факты таковы: мадам де Шан стреляла в своего отца. Почему? Как? Вот что я хочу узнать. Почему и как? Но главным образом – как? Слышишь, Маркас? Главным образом – как! Как – это факт. Почему – это размышления. А на них у меня нет времени. Итак, Маркас, я прошу тебя прийти завтра.
      – Значит, вы с нами?
      – Подумаю. Отвечу завтра. В котором часу будет вскрытие?
      – Через час. Следователь торопится.
      – Я тоже. Значит, до завтра.
      Когда дверь за полицейским закрылась, Поль задумчиво произнес:
      – Почему Маркас так нервничает?

* * *

      Снова морг. Снова оцинкованный стол и труп на нем. Неизвестный, которого агент Иггинса назвал англосаксом. Рослый широкоплечий мужчина с широким лбом, светлыми волосами и усами, такими светлыми, что почти сливаются с белым лицом. На лбу у него маленькая дырочка от пули.
      Врач снова вскрывает череп… Вытаскивает пулю, передает ее Маркасу… Все как в первый раз.
      Маркас берет ее, а Дальтон, наклонившись к нему, говорит вполголоса:
      – Браунинг… Калибр восемь миллиметров. При убитом, конечно, не нашли никаких документов, никаких бумаг?
      – Решительно ничего.
      – Так я и думал…
      Поль несколько минут внимательно рассматривает пулю. На оцинкованный стол кладут тело мадам де Шан.
      Лицо ее спокойно, на лбу, чуть выше левой брови, маленькое круглое отверстие…
      Минут через двадцать пуля извлечена. Поль наклоняется, смотрит на нее и уверенно говорит:
      – Маузер… Калибр двенадцать миллиметров.
      Маркас не возражает. Дальтон прикасается к моей руке, и мы уходим.
      Поль потащил меня на набережную. Всю дорогу он весело насвистывал. Настроение у него было, судя по всему, прекрасное. Я же тщетно пытался выстроить логическую цепочку из того, что узнал.
      В сенатора стреляли из смит-вессона, калибр шесть с половиной миллиметров, в мадам де Шан – из маузера, калибр двенадцать миллиметров, в неизвестного – из браунинга, калибр восемь миллиметров. Кроме того, сенатор был зарезан. Какой из всего этого можно сделать вывод? Никакого.
      На пересечении набережной и улицы Огюстен Дальтон сел в такси и знаком пригласил меня последовать его примеру.
      – Куда мы едем? – спросил я, захлопывая дверцу.
      – В Рэнси, – ответил Поль.

      Я был не в духе. Ужасно надоело сидеть в кабинете моего друга, сидеть часами и бездельничать, в то время как Дальтон знает так много и говорит так мало. Машинально я проверил, в кармане ли револьвер.
      Дальтон заметил этот жест.
      – Ты прав. Но только помни: стрелять лишь в крайнем случае.
      Он помолчал.
      – Пора сообщить тебе о последних сведениях, полученных Иггинсом, – Поль спохватился и странным тоном добавил – «Иггинсом и K°». Мы узнали – это было не очень трудно, – что мадемуазель де Шан была обручена с капитаном де Лиманду. Это уже сообщили все газеты. Но репортеры не выяснили, что обручение состоялось две недели назад. Всего две недели назад мадемуазель де Шан была обручена со своим кузеном, капитаном де Лиманду. Но прежде «Виши» охотно посещал один молодой человек, Жак Данблез.
      – Авиатор?
      – Да.
      – Сын ученого?
      – Да.
      – Ну, и…
      – Жак Данблез живет в Рэнси.
      – И что же?
      – Хм… По какой-то еще не известной нам причине сенатор и его дочь поспешно обручили Мадлен де Шан с капитаном де Лиманду. А затем мать удалила ее из Рэнси, говоря об угрожающей ей опасности. Опасность эта действительно должна быть велика, раз они, вопреки всем правилам, отправила девушку в дом родителей жениха. Вот так! А теперь мы отправляемся в Рэнси и будем наблюдать.
      Такси довезло нас до виллы сенатора. Дальтон наклонился и отдал шоферу какое-то приказание, которого я не расслышал. И в ту минуту, когда водитель утвердительно кивнул головой, я узнал его: это был Казимир, слуга Поля.
      Почти в то же мгновение у ворот появился высокий мужчина.
      – Это ты, Тэрнизьен? – спросил мой друг.
      – Я.
      – Приняты все меры предосторожности?
      – Да. В доме никого нет.
      – Прекрасно! Оставь дверь открытой. Мы сейчас придем. По дорожке, усыпанной гравием, мы подошли к дому.
      Дальтон огляделся и толкнул входную дверь. Я последовал за ним.
      В холле нас ждал Тэрнизьен. По просьбе Дальтона он зажег свет и проводил нас в кабинет сенатора, указав, где находились трупы в момент их обнаружения.
      Дальтон подошел к окну, наклонился, осмотрел ковер. Подобрал что-то, чего я не заметил, и положил в карман. Затем очень внимательно осмотрел комнату.
      – Я узнал все, что мне было нужно. Идем, Валлорб, – сказал он и направился к двери.
      Но в это мгновение раздался звонок. Мы переглянулись. Тэрнизьен побледнел.
      – Открой, – приказал ему Поль. – Мы поднимемся на второй этаж и спрячемся там. Поторапливайся!
      Встревоженный Тэрнизьен повиновался. Дальтон поволок меня на лестницу. Несколько секунд спустя мы оказались в комнате, расположенной как раз над кабинетом сенатора. Поль подошел к окну, чтобы посмотреть, кто приехал. У входной двери стояли Жиру с секретарем и какой-то человек с красной розеткой в петлице.
      – Однако он здорово взялся за дело, – шепнул Дальтон. – В первый раз, кажется, снимают печати всего через двое суток после того, как они были наложены. А этот человек из министерства иностранных дел, должно быть, никогда в жизни не торопился так, как сегодня.
      Тэрнизьен открыл дверь и впустил посетителей. По звуку голосов мы догадались, что они прошли в кабинет.
      – Как услышать, о чем они говорят? – пробормотал Дальтон.
      Он лег на паркет и приложил ухо к полу. Затем, раздосадованный, поднялся.
      – Ничего не слышно! Ладно, я спускаюсь.
      Поль вышел из комнаты и направился к лестнице. Через несколько минут я не выдержал и последовал за ним. Ведь мой друг не приказывал мне остаться! Я тихо спустился вниз, стараясь не привлечь внимания людей в кабинете к своей персоне.
      Дальтон сидел на нижней ступеньке лестницы. Я уселся рядом. Он даже не посмотрел на меня, прислушиваясь к тому, что происходит в кабинете.
      Жиру говорил громко и внушительно:
      – Все бумаги в порядке, и нам нужно только убедиться, не попало ли какое-нибудь дело в другую папку. Посмотрим. Испанское дело… Немецкие предложения… Английские…
      – Я забираю эти бумаги, господин следователь, – послышался звучный голос сотрудника министерства. – Мы внимательно рассмотрим их. Если в них обнаружатся хоть малейшие указания на причины драмы, не сомневайтесь, все будет сообщено вам.
      – Пожалуйста, забирайте, – ответил Жиру. – Впрочем, маловероятно, чтобы это дело имело политическую подоплеку. Стоп! Вот пачка писем, кажется, совершенно не дипломатического свойства и фотографии… Взгляните на эту фотографию… Кажется, никакой такой королевы нет. Впрочем, может быть, это какая-нибудь королевская любовница. Знаете вы эту красавицу?
      Наступило долгое молчание.
      – Как, господин следователь! Вы не знали Жаклин Дюбуа?
      – Жаклин Дюбуа? Нет, я не знаю Жаклин Дюбуа. Я провинциал, и уже имел честь сообщить вам это по дороге. Кто такая эта Жаклин Дюбуа? Женщина легкого поведения?
      – Хм… Пожалуй, вы правы, но она талантлива, а талант – всегда прекрасное прикрытие!
      – Позвольте, я взгляну на подпись… «Тому, кого я буду любить всегда; люби меня – а не то берегись!» Что скажете, сударь? Но я представить себе не могу, чтобы эта надпись относилась к сенатору. Господин Пуаврье вел достойную жизнь. Ну ладно, давайте займемся его перепиской. Опять чувствуется человек системы. Даже конверты сохранены. Посмотрим… Жаклин Дюбуа, Авеню-де-Турвиль, 2… «Когда я вас покинул час назад…» Письмо с объяснением в любви. Подписано… Жак Данблез… Вам это имя знакомо?
      – Конечно, и вам оно знакомо также. Жак Данблез, авиатор, сын ученого Ренэ Данблеза.
      – Извините, но требуется уйма времени на то, чтобы узнать имена всех ваших парижских знаменитостей. Значит, Жак Данблез – авиатор, а его отец ученый?
      – Быть может, самый крупный ученый нашего времени, и я себе представить не могу, чтобы его имя не было известно вам.
      – Не забывайте, что я не так давно живу в Париже. Ну ладно, в ящиках письменного стола мы все осмотрели. Остается сейф. Не думаю, чтобы ключ помог. Впрочем, попробуем. Как!? Он открывается без всяких секретов?..
      – О, господин Пуаврье был хитрым человеком. Он хранил бумаги в письменном столе, а сейф служил для того, чтобы отвлекать внимание. Так, впрочем, поступает большинство провинциальных нотариусов. Воры, как правило, лезут сразу в сейф, а ценности лежат в каком-нибудь более доступном месте. Недурной психологический прием, не правда ли?
      Послышалось легкое поскрипывание, и Жиру продолжал:
      – В сейфе только обрывок бумаги с цифрами: «27002». Может быть, цифры эти ничего не обозначают, а может быть – очень многое. Во всяком случае, я забираю бумажку. Ну, теперь можно уходить.
      – А другие комнаты мы не будем осматривать?
      – Зачем? Этим уже занималась полиция. Наверху три комнаты, ни в одной нет ни письменных столов, ни каких-либо других предметов для хранения бумаг. К тому же все уже осмотрено. Парижская полиция достаточно искусна.
      Больше я ничего не услышал. Дальтон коснулся моей руки, и мы поспешно поднялись наверх. Когда мы вошли в комнату, хлопнула входная дверь. В окно я увидел Жиру с туго набитым портфелем под мышкой. Чиновник министерства иностранных дел нес объемистые папки. Шествие замыкал толстый секретарь. Он не нес ничего.
      Через несколько минут, убедившись, что следователь и его спутники уехали, Поль торопливо сказал:
      – Уйдем, уйдем немедленно! Первое посещение принесло кое-какие плоды. Нужно благодарить небо за то, что Бог одарил Жиру таким зычным голосом. Но второе посещение может разрушить все мои планы. На улице расстанемся. На перекрестке тебя ждет Казимир. Поезжай в редакцию «Времени», отдай им вот это и возвращайся.
      Он вырвал листок из записной книжки и написал: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
      Я направился к двери, но Дальтон остановил меня.
      – Послушай, ты запомнил цифры, которые назвал Жиру?
      – 27002.
      – Отлично! Я хотел проверить свою память, – он записал эти цифры. – 27002. Верно.
      Мы спустились по лестнице. Тэрнизьен ждал нас в холле.
      – Еще немного, и мы бы попались. Ну и натерпелся же я страха, господин Дальтон!
      – Вот тебе пятьдесят франков за страх, – Поль протянул ему деньги.
      На улице мы молча разошлись в разные стороны. Я сел в такси, за рулем которого был Казимир. В ответ на распоряжение отвезти меня в редакцию он молча кивнул и нажал на газ.
      Мне удалось попасть в отдел объявлений до его закрытия. Я сдал объявление, не обращая внимания ни на озадаченное лицо принимавшего его служащего, ни на слова, с помощью которых он пытался завязать разговор. Дальтон сказал: «Возвращайся», и я спешил вернуться. Дальтона нельзя было ослушаться. И, вспоминая о влиянии, которое он имел на окружающих, я представить себе не могу, что он погиб. Даже сейчас, в то время как пишу эти строки, всякий раз, как слуга открывает дверь, мне кажется, что Поль Дальтон войдет, сядет и заговорит со мной.

      Сдав объявление и получив обещание, что оно будет опубликовано завтра, я вышел на улицу, сел в машину, но она, к моему удивлению, отправилась не в Рэнси. Очевидно, Поль не предупредил своего слугу. Я повернулся к нему и сказал:
      – Скорей возвращайтесь в Рэнси!
      – В Рэнси мы еще успеем попасть.
      – Куда вы меня везете? Казимир невозмутимо шепнул:
      – За нами следят. Я вас отвезу на улицу Асса.
      Вы расплатитесь со мной и войдете в дом. Если в дверь позвонят, вылезайте из окна, отправляйтесь в кафе за углом и ждите меня там.
      Я кивнул и посмотрел в заднее стекло. Действительно, за нами следовал автомобиль.
      Через несколько минут мы подъехали к дому Поля. Я быстро вышел, протянул шоферу деньги, а он, давая сдачу, сунул мне в руку ключ. Я вошел в дом, отворил дверь в квартиру и прислушался.
      Почти немедленно раздался звонок. Я вылез из окна и помчался в кафе за углом, заказал себе там что-то и, потребовав газету, укрылся за ней. Через четверть часа подъехало такси. Я бросился к нему, и мы поехали в Рэнси.
      Казимир высадил меня у дверей какого-то скромного ресторана. В зале сидел Дальтон и жадно ел.
      – Ну? – спросил он.
      – Сдал объявление. Запоздал, потому что за мной следили. Я рассказал ему о том, что произошло.
      – Очевидно, какой-нибудь репортер. Преступника ему найти не удалось, и он пытается узнать что-нибудь от нас. Мой слуга назначил тебе свидание в ближайшем кафе, потому что газетчики туда не ходят, там нет телефона.
      – А если бы следили за ним?
      – За пустыми такси не следят. А если бы стали… Что ж, он отправился бы на ближайшую стоянку и сбил бы с толку этих ищеек.
      – Как бы то ни было, во «Времени» знают теперь твой адрес.
      – Все равно бы узнали.
      Дальтон распорядился, чтобы ему поскорей подали кофе, так как он торопится. Через пятнадцать минут мы вышли из ресторана. На улице было уже темно.
      – Вот еще что, – задумчиво сказал Поль. – Если тебе будет нужно говорить со мной, ограничивайся необходимым. Но самое лучшее – помолчать.
      Мы миновали пустынную улицу, вышли из Рэнси и оказались на дороге. Невдалеке темнел ангар, возле него – небольшой дом. Стена средней высоты окружала здание. Ангар располагался у самой стены; дом – шагах в ста от калитки.
      На другой стороне дороги рос кустарник. За ним мы и спрятались. Мой друг не произнес ни слова. Я тоже.
      Мы ждали примерно час. Внезапно раздался резкий звук, точно захлопнулась тяжелая дверь, звякнула цепь, чуть слышно скрипнула калитка. Чуть позже на дороге послышался конский топот.
      Я вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит. Какой-то человек, держа лошадь под уздцы, осторожно закрыл калитку, сел в седло и проехал мимо нас.
      Дальтон прошептал:
      – Не думаю, чтобы в этот час Жак Данблез отправился просто погулять.
      – А ты убежден, что это Жак Данблез?
      – Абсолютно.
      – Он, видно, старается не шуметь.
      – О нашем присутствии Данблез не подозревает. Он боится разбудить своего слугу, не желая, чтобы тот знал, что его хозяин сегодня ночью куда-то отправился верхом.
      Поль скрипнул зубами:
      – И самое неприятное, что нам предстоит добрых два часа проторчать здесь, в кустах. По меньшей мере два часа! Жак Данблез может поехать в одно из двух мест: в пятнадцати километрах отсюда или в четырнадцати. Лошадь у него хорошая, но больше двадцати километров в час не сделает… Важно только знать, надолго ли он задержится в том месте, куда направился.
      Он взглянул на часы.
      – Десять. До полуночи мы свободны. Хочешь спать? Но я был так увлечен всем происходящим, что ни малейшего желания отдохнуть не испытывал.
      – Прекрасно, – сказал Дальтон, – а я попытаюсь уснуть. Наблюдай за дорогой. Даже если ничего не случится, в полночь разбуди меня.
      Он растянулся на траве и вскоре заснул. Я не шевелился. Примерно через час на дороге появился сгорбленный старик в рваной одежде. Он остановился перед домом, сел у стены, вытащил что-то из мешка – очевидно, хлеб, – и принялся есть. Затем устроился поудобнее и задремал.
      Я добросовестно следил за ним, не думая будить Поля. Зачем? Чтобы сообщить ему, что возле дома, под открытым небом, спит бродяга?
      Было очень тихо. Даже ветерок утих. Бесполезное бдение начало раздражать меня. Я уже жалел, что согласился на роль ночного сторожа. Как хорошо сейчас оказаться дома, в своей спальне!
      Не успел я подумать об этом, как вдалеке послышался конский топот. Наверное, это возвращается Жак Данблез. Я достал часы. Без десяти двенадцать. Пора будить Дальтона!
      Он тут же проснулся и хотел что-то сказать, но я приложил палец к губам и прошептал:
      – Тише, у стены какой-то бродяга!
      Поль поднялся и выглянул из-за кустов. В этот миг на дороге показался всадник. Остановившись перед домом, он спешился, тихо открыл калитку и ввел лошадь во двор. Калитка бесшумно закрылась.
      Мы ждали. Как и два часа назад, послышался стук захлопнувшейся двери. И тут бродяга поднялся с земли, подошел к калитке, оглянулся, ухватился за прутья и полез во двор.
      Рядом со мной зашуршала трава. Дальтон бросился через дорогу, схватил бродягу за ноги и рванул вниз изо всех сил. Тот разжал руки, испустив приглушенный крик. Через секунду Поль уже вязал его, вязал с поразительной ловкостью. Нахлобучил бродяге на голову его мешок и скрутил руки и ноги веревкой. Сделал он это так быстро, что я едва успел подбежать.

      Когда бродяга понял, что всякое сопротивление бессмысленно, Поль взял его под мышки, а я за ноги, и мы перенесли его в кусты. Управившись с ним, Дальтон потащил меня на дорогу и прошептал:
      – Идем.
      Мы подошли к калитке. Он взялся за прутья и легко перелез через нее. Я последовал за ним.
      В доме было темно. Поль, пригнувшись, подкрался к конюшне. Большая деревянная дверь в нее была закрыта на засов – вот объяснение того стука, который мы слышали.
      Я следовал за своим другом. Дальтон долго возился с засовом. Наконец мы вошли. Я стоял в полной темноте, стараясь понять, зачем мы пришли сюда. Поль зажег электрический фонарик и подошел к стойлу, в котором лошадь жевала сено.
      Это была чудесная кобыла арабских кровей. Я приблизился. Она была мокра от пота, ноги дрожали.
      Дальтон рассматривал ее несколько мгновений, затем погасил фонарик и сказал:
      – Идем.
      Мы уже были у двери, когда он внезапно вернулся, отвязал лошадь, вывел ее из конюшни и приказал мне:
      – Возвращайся на дорогу и жди.
      Едва я успел перелезть через калитку, как раздалось громкое ржание и топот. Поль, видимо, выпустил лошадь в сад.
      В ту минуту, когда Дальтон догнал меня, в доме открылась дверь, по гравию дорожки зашуршали шаги. Мы не видели, кто это, так как прятались за стеной, но было слышно, как вышедший говорил с раздражением:
      – Ах, дрянь какая! Опять отвязалась! Ну, ступай сюда… Пауза.
      – Где это ты так вспотела? Куда бегала? Ну, успокойся.
      С шумом распахнулось окно и раздался чей-то голос:
      – В чем дело, Изидор?
      – Опять Султанша фокусничает.
      – Что она натворила?
      – Отвязалась и бегает по саду. Я сейчас отведу ее в конюшню.
      – Не смей трогать ее! Я сейчас спущусь. Слуга в ответ что-то пробормотал.
      Через две минуты Жак Данблез вышел в сад. Я не в силах был совладать с любопытством и подошел к калитке. К тому же было настолько темно, что меня вряд ли могли увидеть. С трудом я различил полуодетого мужчину, который подошел к лошади, взял ее за повод и похлопал по загривку.
      – Она вся мокрая, – заметил слуга.
      – Пустяки. Но как она оказалась в саду? Я уверен, что дверь конюшни была заперта.
      – Знаете, – хмыкнул Изидор, – лошади хитры, как женщины, но у нее вид такой, будто она проскакала километров тридцать.
      – Ерунда! Она просто чего-то испугалась, – проворчал Жак Данблез и отвел лошадь в конюшню.
      Вернувшись, он сказал:
      – Иди к себе, Изидор. Ты должен быть готов в два часа, а сейчас уже начало первого.
      – Будьте спокойны, я не просплю.
      Жак Данблез со слугой ушел в дом. Дальтон взял меня под руку и предложил:
      – Погуляем. Ведь никому не запрещено гулять в любое время, даже в полночь. Кроме того, гимнастика, которой мы только что занимались, разгорячила меня.
      – Что ты сделал с лошадью, что она так громко заржала? – поинтересовался я.
      – Уколол.
      – Зачем?
      – Чтобы слуга проснулся. Надо, чтобы был свидетель, который бы подтвердил, что лошадь, вся в мыле, носилась по саду. Я, если можно так выразиться, создал некоторую очевидность. Если господин Жиру заинтересуется Жаком Данблезом, его слуга расскажет, что лошадь сегодня ночью проскакала, очевидно, не один десяток километров. В это время мы услышали далекий гудок поезда.
      – Последний поезд, – вздохнул Дальтон. – А я-то надеялся, что успею вернуться в Париж и хорошо выспаться дома. Увы, не суждено!
      Он помолчал.
      – Ты слышал, Данблез велел слуге быть готовым к двум часам? Остается утешаться, по крайней мере, тем, что он тоже не спит.
      – Кстати, ты не забыл о бродяге?
      – Не волнуйся, он связан крепко. Впрочем, наверное, надо ослабить веревки. Нам предстоит ждать еще час с лишним. Вот развлечение!
      Бродяга лежал на том же месте, где мы его оставили. За время нашего отсутствия он, очевидно, пытался освободиться от веревок.
      – Дорогой друг, – насмешливо сказал Дальтон, – мы склонны дать вам свободу, но предварительно вы должны сказать, почему так стремились проникнуть в расположенное напротив нас домовладение. Я сниму с вас этот мешок, который мешает говорить, и затем мы послушаем вас с большим вниманием.
      Он снял мешок, но старик молчал.
      – Вы напрасно упорствуете, – продолжал Поль. – Даю вам пять минут на размышление для того, чтобы понять, что говорить необходимо. В противном случае я буду вынужден снова накинуть на вас этот мешок и за дальнейшее не отвечаю.
      Эти слова не произвели на бродягу никакого впечатления. Он молчал.
      Дальтон вышел из себя.
      – Ты будешь говорить? – закричал он. Бродяга молчал.
      – Приходится прибегать к крайним мерам, – Дальтон вытащил из кармана револьвер и приставил дуло к виску бродяги.
      Совершенно спокойно тот вдруг сказал:
      – Не шутите, господин Дальтон!
      Мой друг зажег фонарик и осветил лицо бродяги.
      – Маркас!
      – Да, это я. Развяжите меня, господин Дальтон.
      – Но почему ты молчал?
      – Я не знал, кто вы такие.
      – Разве ты не узнал меня по голосу?
      – Боже мой, господин Дальтон! У каждого человека есть самолюбие. Я был убежден, что вы не узнаете меня. Грим-то ведь великолепен.
      Поль, казалось, удовлетворился таким объяснением. Развязывая веревки, он заметил:
      – Действительно, грим великолепен! Особенно удачны штаны.
      Штаны Маркаса были подлинным произведением искусства. Просто не представляю себе, каким образом ему удалось покрыть их таким слоем грязи. Заплаты, швы, штопки привели бы в восторг любого актера.
      Маркас попытался встать и свалился.
      – Вы связали меня слишком туго, все тело затекло!
      – Пустяки! Куда тебе торопиться? Возьми сигару и давай поговорим.
      Маркас закурил.
      – О чем?
      – Что ты собирался делать у Данблеза?
      – То же, что сделали вы: выпустить лошадь и разбудить слугу. Я слышал почти все, господин Дальтон. Правда, я был связан, но мог ползти на животе. Это неудобно, но что поделаешь!
      Поль промолчал.
      – Скажите, господин Дальтон, который час?
      – Час.
      – С вашего разрешения я ухожу.
      Маркас поднялся и снова упал. Опять встал, выругался, с трудом сделал шаг, другой и заторопился к дороге, крикнув:
      – До свидания, господа! Желаю удачи!
      Дальтон прошептал:
      – Нужно было связать его снова. Если он и правда все слышал, то почему не остался сторожить Жака Данблеза? Надеюсь, что я не ошибаюсь. Впрочем, через десять минут мы все проверим.
      Действительно, минут десять спустя вдали послышался конский топот.
      – Бежим, – отрывисто сказал Дальтон. – Бежим, не то нас арестуют!
      Он бросился через дорогу, и мы помчались вдоль стены, окружавшей дом Жака Данблеза, потом вверх по каменистой тропинке. Наконец Поль остановился.
      С места, где мы находились, дорога была видна довольно хорошо. По ней на лошадях ехали два человека. У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
      – Ехать дальше? – услышал я.
      Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
      – Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
      – Значит, поворачиваем?
      – Поехали.
      Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
      – Да ведь это же полицейские!
      – А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
      – Маркас?
      – Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
      – А что нам теперь делать?
      – Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
      – Пошли.
      – Как? Пешком?
      – А как же еще?
      Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
      – Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
      По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
      Я спросил Дальтона:
      – Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
      – Нет, я просто установил факт.
      – Какой факт?
      – Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
      – Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
      – Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
      – В чем же разница?
      – Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
      – То есть?
      – Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
      В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.
      В одну секунду я пробежал первую страницу «Времени». Одна заметка бросалась в глаза. Она была коротка, но набрана жирным шрифтом и крупно:
      «Мы только что получили из достоверного источника сообщение о том, что капитан де Лиманду найден убитым в своем доме в Бри.
      Известно, что капитан де Лиманду был обручен с мадемуазель де Шан, внучкой сенатора Пуаврье. Нужно ли усматривать в этом новом преступлении эпилог ужасной драмы в Рэнси? Начальник полиции господин Амьер и судебный следователь выехали на место преступления. Будем надеяться, что им удастся установить истину».
      Я перечитал заметку еще раз и разбудил Дальтона.
      – Что скажешь? – спросил я, когда он, хмыкнув, сложил газету.
      – Скажу, что Жак Данблез больше не будет ездить верхом по ночам и что мы можем спать спокойно.
      – По-твоему, это он убил капитана?
      – По-моему, будь я на месте Жиру, я бы немедленно арестовал его. Впрочем Жиру его арестует. Так что нам не придется больше прятаться в кустах.
      – Что ты намерен делать?
      – Ты вернешься в Париж, будешь внимательно читать газеты и запоминать все, что в них сообщается об интересующем нас деле. А я…
      Видимо, он не хотел договаривать. Я настаивал:
      – А ты?
      – Я отправляюсь поговорить с Иггинсом.
      Иггинс! Я совершенно забыл о нем. Поль Дальтон работал самостоятельно и независимо. Подчас мне даже казалось, что Иггинс – просто вывеска, звучный псевдоним для объявлений и плакатов. Правда ли, что Поль собирается говорить с Иггинсом?
      Очевидно, Дальтон догадался о моих мыслях.
      – Да, да, с Иггинсом. Он один может рассеять этот мрак. Я думал, что иду по верному следу, а теперь… Если Иггинс возьмется за дело, мы спасены.
      – А почему бы ему не взяться? Ведь мы работаем на фирму «Иггинс и K°».
      – Да, ты прав. Логически ты прав. Только у Иггинса логика весьма своеобразная.

      Просто удивительно, откуда репортеры узнают о разговорах при закрытых дверях в кабинетах судебных следователей. Если вы пройдетесь между четырьмя и шестью часами вечера по зданию суда, то увидите возле стола судебного пристава с десяток молодых людей, болтающих о чем угодно, кроме судебных дел. Они смеются, обмениваются шутками и колкостями. Время от времени кто-нибудь из них уходит, куда – неизвестно. Погнался он за адвокатом? Убедил ли своим красноречием судебного секретаря? Доказал ли следователю, что истина должна стать общественным достоянием? Но вот он возвращается, достает из кармана бумажку и диктует остальным. Те записывают с неописуемой быстротой. Завтра газеты расскажут, что происходило в кабинете, дверь которого не открывалась. Вопросы следователя и ответы обвиняемого, выражение лица и тон чиновника, негодование, молчание, возмущение, равнодушие арестованного. Тщетно депутаты требовали в парламенте наказания для разглашающих судебные тайны. И по сей день все остается по-прежнему.
      Таким образом, я следил за всеми деталями следствия, которое вел Жиру. «Время» выпускало экстренные номера.
      «В три часа утра начальнику полиции было сообщено об убийстве капитана де Лиманду. Господин Амьер и следователь Жиру отправились на место происшествия, сопровождаемые инспекторами полиции.
      Капитан, живший в Бри, держал только двух слуг, супругов Кранли. Муж выполнял обязанности садовника и лакея, а жена – кухарки и прачки. Больше в доме никого не было.
      Капитан найден мертвым в своей спальне. После поверхностного осмотра установлено, что на его теле три огнестрельные раны.
      Допрашивают слуг.
      Два наших репортера находятся в доме убитого. Все поступающие от них сведения мы будем сообщать нашим читателям в экстренных выпусках».
      Это я прочитал в семь часов утра. Вскоре вышел новый выпуск:
      «По свидетельству слуг, они легли спать в десять часов вечера, предварительно заперев входную дверь. Поведение капитана де Лиманду в этот день было самым обычным.
      Приблизительно в одиннадцать часов супругов Кранли разбудил выстрел. Тотчас же раздались еще два. Слуга вскочил, торопливо оделся и вышел в коридор. Тут же во дворе залаяла собака. Он услышал, как громко хлопнула калитка.
      Постояв в нерешительности у лестницы, ведущей на первый этаж, слуга подошел к двери гостиной и прислушался. Оттуда не раздавалось ни звука. Он открыл дверь. В гостиной никого не было, мебель стояла на своих местах. Кранли решил взглянуть, что делается в спальне. Дверь в нее оказалось приоткрытой. На ковре у кровати лежал капитан в луже крови.
      «Я очень испугался и с криком бросился к себе в комнату, – сказал Кранли следователю. – Встревоженная жена спросила, что случилось. Я ответил, что хозяина убили и надо вызвать полицию. Она хотела пойти со мной. Но я запер ее, боясь, что убийца может вернуться, и побежал к соседней вилле. Слуга узнал меня. Он оделся, и мы с ним пошли в полицию».
      В настоящее время судебный следователь допрашивает жену Кранли».
      В восемь часов утра к дому капитана де Лиманду прибыл доктор Брюнель. Войти с ним в дом репортерам не удалось. Полиция не пускала никого из посторонних, а газетчиков особенно – таково было распоряжение Жиру.
      Доктор Брюнель, в отличие от провинциала Жиру, знал, что газетчиков сердить не следует. Он сообщил им, что сейчас ему предстоит осмотреть труп, а вскрытие будет произведено позже.
      Естественно, выйдя из дома через полчаса, доктор вновь оказался в кольце нетерпеливых репортеров. Да, сказал он, капитан де Лиманду мертв, получил три пули: одну в висок и две – в грудь. Очевидно, он и минуты не прожил после ранения.
      – Больше ран нет?
      – Ран, в точном смысле слова, нет. На затылке кровоточащая царапина, но это, на мой взгляд, маловажная подробность. Вероятно, капитан, падая после выстрела, ударился головой о ножку кровати.
      Понятно, репортеры сообщили немедленно об этом в газеты, не забыв упомянуть и о маловажной царапине. Кроме того, они узнали, что Жиру, осматривая комнату, нашел возле тела капитана браунинг. Очередной экстренный выпуск «Времени» сообщал:
      «В комнате, где совершено преступление, найден браунинг. В обойме не хватает трех пуль. Так как капитан де Лиманду был убит тремя выстрелами, следователь считает, что нашел орудие убийства».
      Всякий судебный следователь, осмотрев место преступления, сообщил бы начальству о результатах своей работы. Поэтому, когда Жиру в десять часов утра сел в автомобиль, репортеры последовали за ним – скорее по привычке, нежели в надежде узнать что-нибудь, заслуживающее внимания. Но, увидев, что машина направляется не к зданию суда, а в Рэнси, они удивились. Очевидно, следователь хочет снова осмотреть «Виши». Однако Жиру, не остановившись перед виллой Пуаврье, проехал к стоявшему на отшибе дому. Следователь вышел, и репортеры, подбежавшие к калитке, услышали, как он сказал слуге:
      – Скажите господину Жаку Данблезу, что его хочет видеть судебный следователь Жиру.
      Ход мыслей Жиру восстановить было очень легко. Следователь только что констатировал факт убийства капитана де Лиманду. Несомненно, что начальник полиции получил рапорт Маркаса, сообщавшего, что Жак Данблез ночью выезжал из дома. Амьер рассказал об этом Жиру, и тот пожелал выяснить цель таинственной поездки Данблеза. И так как Жиру был человек деятельный, он решил не приглашать авиатора к себе для допроса и отправился к нему сам.
      Все это казалось мне совершенно естественным. Но репортеры знали значительно меньше, чем я, и потому решили заняться выяснением того, что им было непонятно. Один остался сторожить у дома авиатора, а двое отправились в Рэнси и принялись расспрашивать соседей сенатора. Без труда они узнали, что Жак Данблез внезапно, за две недели до убийства, перестал бывать в «Виши». Это совпало с объявлением об обручении Мадлен де Шан и капитана де Лиманду. И девушка немедленно уехала гостить к своему будущему свекру в Марни.
      Сообщение об этом в выпуске «Времени» было подано так искусно, что у читателей не оставалось никакого сомнения, что над Жаком Данблезом тяготеет серьезнейшее обвинение.
      «Судебный следователь у авиатора Данблеза». Довольно было одного этого заголовка для того, чтобы растревожить Париж. То было время поголовного увлечения авиацией. А из всех авиаторов Жак Данблез был самый лучший, самый хладнокровный и самый смелый. Газетчики метались по улицам, выкрикивая новость, и каждый прохожий, как бы он не спешил, останавливался, чтобы купить газету.
      Жиру вошел в дом Жака Данблеза. Прошел час. Из дома вышел полицейский, взял с сиденья автомобиля какой-то пакет и вернулся в дом.
      Вот все, что увидел сотрудник «Времени».
      Но через несколько минут произошло нечто значительно более важное. Из дома вышел Жиру. За ним двое полицейских сопровождали Жака Данблеза с защелкнутыми наручниками. Все они сели в машину: следователь рядом с шофером, а арестованный с полицейскими сзади. Наверное, это был первый случай, когда следователь ехал в одном автомобиле с арестованным. Но Жиру не придерживался общепринятых правил.
      Машина тронулась. За ней последовал автомобиль репортера.
      Вечером в газете появилось подробное сообщение о допросе, учиненном следователем Жиру Жаку Данблезу на квартире последнего.

      Допрос я пересказываю по газете. Я проверял несколько раз. Он совершенно точен. Истинно также и странное поведение Жака Данблеза за все время, начиная со дня ареста.
      Жиру вошел в комнату, поклонился и сказал без всяких вступлений:
      – Сударь, капитан де Лиманду убит.
      На лице Жака Данблеза не появилось никаких признаков удивления или волнения. Он спокойно смотрел на следователя и, казалось, ожидал продолжения.
      – Вы знали капитана де Лиманду? – спросил Жиру.
      – Да.
      – Вы, как мне сообщили, были с ним дружны?
      – Нет.
      – Ага! Вы не были дружны с ним? Этим вы хотите сказать, что он не был вам симпатичен?
      – Не был ни симпатичен, ни антипатичен. Я относился к нему безразлично.
      – Но ведь он был обручен с Мадам де Шан? Жак Данблез промолчал.
      – Вы знали, что капитан де Лиманду был обручен с Мадлен де Шан?
      – Да.
      – Вам это было неприятно?
      – Нет.
      – Но ведь говорят, что вы любите мадемуазель де Шан?
      – Кто это говорит?
      – Разрешите вам напомнить, что задаю вопросы я, а не вы.
      – Задаете! И грубые.
      – Вы оскорбляете меня!
      – Да?
      – Вынужден напомнить вам, что мой долг – выяснить истину. И я выясню ее.
      – Тем лучше для вас.
      – Чтобы выяснить истину, я задаю те вопросы, какие считаю нужным. Поэтому я вас спрашиваю: правда ли, что вы и Мадлен де Шан собирались пожениться?
      – Задайте этот вопрос мадемуазель де Шан.
      – Задам, не беспокойтесь… Что вы делали этой ночью?
      – То, что мне было угодно.
      – Повторяю свой вопрос: что делали вы этой ночью в то время, когда был убит капитан де Лиманду?
      – А в котором часу убили капитана де Лиманду?
      – По всей вероятности, между десятью часами вечера и полуночью.
      – А не могут ли новые сведения изменить эти и так уже неточные сведения?
      – На это я вам отвечу завтра.
      – Тогда и я откладываю свой ответ до завтра.
      – В таком случае скажите, что вы делали вчера между десятью и двенадцатью часами вечера?
      Жак Данблез, не отвечая, нажал кнопку звонка. Вошел слуга.
      – Изидор, скажите, пожалуйста, господину следователю, что я делал вчера между десятью и двенадцатью часами вечера.
      Изидор замялся.
      – Ну, говорите.
      – Я не знаю… не знаю. Вы же знаете, что я ложусь в девять.
      – Значит, вы не знаете, что я делал между десятью и двенадцатью вечера?
      – Нет, нет, не знаю.
      – Видите, господин следователь, – иронически заметил Жак Данблез, – я не могу вам ответить. То, что я делаю, запоминает мой слуга. У меня и так достаточно работы. Изидор не помнит. Очень жаль, что не могу помочь вам.
      – Вы что, издеваетесь? – заревел Жиру. – Я требую, чтобы вы мне ответили, что делали вчера в указанное время!
      – Я уже ответил вам: помнить о том, что я делал – обязанность моего слуги.
      – Значит, вы отказываетесь отвечать?
      – Вовсе не отказываюсь. Просто у меня слабая память.
      – В таком случае я сам скажу вам. Вчера, около десяти часов вечера, вы выехали из дома верхом. А когда вернулись два часа спустя, ваша лошадь была в мыле.
      Жак Данблез сделал изумленное лицо.
      – Я ездил верхом? И Султанша была в мыле? Вы уверены? Ей-Богу, это забавно.
      – Смейтесь, смейтесь! Желаю вас долго смеяться таким образом.
      – Благодарю вас.
      – За что?
      – За доброе пожелание.
      – Хватит паясничать! Неужели вы не понимаете, насколько ваше положение серьезно? В час убийства капитана де Лиманду, вашего соперника, вы выехали из дома…
      – Нет, не понимаю. Если вы допросите всех людей в округе, окажется, что многие из них вчера между десятью и двенадцатью часами вечера не сидели дома.
      – Другие тут ни при чем. Они не влюблены в Мадлен де Шан.
      – Вы снова начинаете?
      – На десять минут прекращаю. Допрошу вашего слугу, ведь ваша память, по вашим словам, находится в его ведении. Вас я попрошу оставаться здесь и ожидать моего возвращения.
      Жиру позвал полицейского и поручил ему следить за Жаком Данблезом, а сам вместе с Изидором вышел в соседнюю комнату.
      Слуга очень нервничал. Жиру понял, что этот свидетель более податлив, чем первый. Действительно, Изидор рассказал, что около полуночи его разбудило ржание Султанши. Он вышел из дома и увидел, что лошадь вся в мыле.
      – А ваш хозяин не проснулся?
      – Проснулся, господин следователь.
      – И ничего не сказал вам?
      – Сказал, чтобы я не трогал лошадь.
      – Ах, так! Сказал, чтоб вы не трогали лошадь?
      – Да, господин следователь. Вышел из дома и сам отвел ее в конюшню.
      – Запишите, – повернулся Жиру к секретарю. Он внимательно посмотрел на Изидора и спросил:
      – Скажите, у вашего хозяина было оружие?
      – Да, браунинг.
      – А вы сможете узнать этот браунинг?
      – Да. Я всегда чистил его. У него на рукоятке длинная царапина.
      Тогда-то полицейский и отправился к машине за пакетом. Жиру сам развязал бечевку и торопливо разорвал бумагу.
      – Этот? – он протянул револьвер Изидору. Тот внимательно осмотрел его и сказал:
      – Да, это он.
      И тут же добавил:
      – Готов поклясться в этом! Вот, господин следователь, та царапина, о которой я говорил.
      На рукоятке браунинга была хорошо видна длинная царапина.
      Жак Данблез мирно читал в присутствии не спускавшего с него глаз полицейского, когда в комнату вернулся Жиру.
      – Господин Данблез! – почти крикнул он. – Я обвиняю вас в убийстве капитана де Лиманду.
      – Однако вы быстро приходите к решительным заключениям, господин следователь, – спокойно ответил Жак Данблез. – Разрешите узнать, на чем основывается ваше обвинение?
      – Пожалуйста. В час совершения преступления вас не было дома. В комнате, где было совершено убийство, найден ваш браунинг.
      При последних словах Жак Данблез вскочил.
      – Вы говорите, – взволнованно спросил он, – что в комнате убитого был найден мой браунинг?
      – Да, – кивнул Жиру. – Даже не говорю, а утверждаю.
      – Можете вы показать мне этот револьвер?
      – Конечно. Вот он.
      Жак Данблез взял револьвер, посмотрел на него и пробормотал:
      – Номер 103000… Действительно, мой… Затем он громко произнес:
      – Господин следователь, я всецело в вашем распоряжении.

      Экстренные выпуски газет, в которых подробно рассказывалось о допросе Жака Данблеза, шли нарасхват. Браунинг служил неопровержимым доказательством его виновности, да и вся история была достаточно ясна. Жак Данблез, человек энергичный и сильный, убил своего соперника капитана де Лиманду. Это было убийство на почве ревности, поэтому «герой воздуха» не лишался в глазах своих почитателей прежнего обаяния. Началось дело Данблеза.
      Дело Данблеза! Из-за него забыли о деле Пуаврье. Репортеры брали интервью у слуги, и Изидор рассказывал снова и снова. Он не видел, как его хозяин уходил из дома, но около полуночи Султанша бегала по саду. Жак Данблез приказал не трогать ее и сам отвел в конюшню. Газетчики тщетно выпытывали у Изидора, не выказывал ли его хозяин накануне нервозности и тревоги. Нет, он ничего не заметил. Жак Данблез всегда был спокоен и молчалив. Изидор подтвердил, что револьвер, который показывал ему следователь, принадлежат Жаку Данблезу, но больше ничего не мог сообщить. Так, по крайней мере, решили репортеры и оставили его в покое.
      Зато они принялись выяснять, каковы были взаимоотношения Жака Данблеза и капитана де Лиманду, но узнали немного. Слуги капитана заявили, что авиатор в доме не был и разу. Другое дело слуги Пуаврье, особенно шофер Тэрнизьен. Те знали Жака Данблеза хорошо, он часто бывал у сенатора, но не помнили, чтобы авиатор и капитан встречались. Однако они подтвердили, что Жак Данблез за две недели до смерти сенатора внезапно перестал посещать «Виши».
      Понять не могу, как это репортеры забыли задать слугам один чрезвычайно важный вопрос. Но Жиру не забыл о нем.
      Авиатор был заключен в тюрьму около одиннадцати часов утра. Затем Жиру распорядился немедленно привести Изидора.
      В ожидании слуги он занялся приведением записей в порядок и попросил секретаря составить подробный отчет о допросе Жака Данблеза.
      Наконец Изидор появился.
      – Удивились ли вы, когда ваш хозяин запретил вам прикасаться к лошади? – спросил его Жиру.
      – Нет. Он любит свою лошадь и часто сам ухаживает за ней. Жиру обернулся к секретарю и сказал:
      – Не забудьте записать: Жак Данблез очень любит свою лошадь.
      Он продолжал допрос:
      – Не кажется ли вам странным, что ваш хозяин так нещадно гнал лошадь? Ведь она, очевидно, проделала изрядный путь, раз так вспотела?
      Изидор не знал, что ответить. Верно, если подумать, это покажется странным. Но только Изидор об этом не думал. Он так и ответил следователю.
      – Вы никогда не видели лошадь в подобном состоянии?
      – Нет, не приходилось.
      – Никогда?
      – Никогда.
      – Вы уверены?
      – Да.
      – Значит, ваш хозяин по вечерам обычно прогуливается пешком?
      – Да.
      – А часто он это делает?
      – Прежде часто. Но вот уже почти три недели, как он почти все вечера сидит дома.
      – А сколько раз за эти три недели куда-нибудь уходил?
      – Ей-Богу, не помню.
      – Два раза, три?
      – Я помню только один раз.
      – Как давно?
      – Три или четыре дня назад.
      – Ага! Три или четыре дня назад. А может быть, вы припомните поточнее? Сегодня у нас суббота. Значит, господин Жак Данблез отправился гулять во вторник или в среду вечером…
      – Постойте, постойте. Вы же сами понимаете, господин следователь, что это не так-то легко вспомнить. Погодите! Это было накануне того дня, когда пришел слесарь.
      – Какой слесарь?
      – Да, к нам явился слесарь, папаша Маллар. Нужно было кое-что починить в доме.
      – Вы знаете его?
      – Еще бы не знать! Хозяин сказал: «Когда Маллар явится, передайте ему, что мне нужно кое о чем с ним потолковать». Маллар пришел в восемь часов утра, а господин Данблез еще не вставал. Пришлось будить его. А спит он очень крепко. Маллар даже сказал мне: «Здорово покутил, верно, ваш хозяин, раз никак не может подняться!» Точно, это было во вторник.
      – Во вторник? Вы уверены?
      – Да, можете спросить у Маллара. Но какое это имеет значение, господин следователь?
      Жиру самодовольно усмехнулся.
      – Мой друг, ваш хозяин вышел вчера вечером из дома, и капитан де Лиманду оказался убитым, – сказал он назидательно. – Во вторник, когда он, по вашим словам, тоже отсутствовал, был убит сенатор Пуаврье.

      В три часа дня, когда я читал очередной выпуск «Времени», слуга принес записку от Поля: «Жду. Дальтон».
      Две минуты спустя я был на улице, а через полчаса входил в квартиру моего друга. Дальтон, против своего обыкновения, был чем-то взволнован. Он протянул мне распечатанное письмо.
      – Посмотри, что я получил.
      «Многоуважаемый господин Иггинс! Очень прошу вас назначить час, когда вы сможете сегодня принять меня. Письмо я посылаю в редакцию „Времени“, надеясь, что так оно дойдет до вас. Весь день буду ждать ответа в отеле „Гранд“.
      Мадлен де Шан».
      – И что ты ответил? – спросил я, прочитав письмо.
      – Пригласил ее прийти в четыре часа, – Поль нетерпеливо потер руки. – Как ты думаешь, что ей может быть известно?
      Я не успел ответить. Раздался звонок, и слуга доложил о мадемуазель де Шан.
      В комнату вошла миловидная девушка в трауре. Мы встали. Дальтон подвел ее к креслу и усадил.
      Мадлен де Шан подняла на него глаза и тихо спросила:
      – Вы знаете, какие несчастья произошли со мной? Поль кивнул.
      – Я осталась совсем одна… Мне бы хотелось принять участие в расследовании… Я должна знать, кто виновник этого кошмара…
      Она помолчала.
      – Я уже была у начальника полиции…
      – И он согласился?
      – Нет, отказал. Сказал, что в моей помощи не нуждаются, что хочет избавить меня от лишних волнений… Словом, все то, что говорят в подобных случаях. Тогда я подумала о вас. Мой поступок может показаться наивным, и все-таки… Я хочу, чтобы вы считали меня своей клиенткой. Единственные оставшиеся у меня близкие люди – родители капитана де Лиманду. Но они – старики и помочь мне не могут. Так вот…
      Она достала из сумки бумажник, вытащила из него несколько кредитных билетов и протянула их Дальтону.
      – Вот десять тысяч франков. Если вам понадобится больше, скажите мне.
      Но Дальтон отстранил протянутую руку.
      – Мадемуазель, я не могу принять ваших денег.
      – Вы отказываетесь помочь мне?
      – Нет, не отказываюсь. Но бесплатно. Не думайте, я не хочу навязаться вам в друзья или изображать из себя незаинтересованного покровителя. Не явись вы сегодня, мы все равно продолжали бы расследование. Вы нам ничего не должны.
      Девушка некоторое время размышляла. Она посмотрела на Дальтона, взглянула на меня и убрала деньги.
      – Значит, я останусь вашей должницей?
      – Нет, но вы можете оказать нам огромную услугу. Разрешите задать вам несколько вопросов?
      – Я слушаю.
      – Вы знаете, что господин Жак Данблез арестован?
      – Да, – ответила Мадлен и побледнела.
      – Я вовсе не хочу просить у вас признаний. Скажите, как давно Жак Данблез знаком с вашей семьей?
      – Приблизительно два года. Мы познакомились с ним в Ницце. Он жил с нами в одной гостинице и просил, чтобы его нам представили. Затем мы встретились в Рэнси. Выяснилось, он живет по соседству с нами.
      – Казался он вам когда-нибудь встревоженным, озабоченным, рассеянным? Не скрывал ли он какую-то тайну?
      – Нет! – воскликнула она. – Это человек откровенный, честный и открытый!
      Тон, каким это было сказано, выдал ее тайные переживания. Мадлен поняла это и храбро продолжала:
      – Я не собираюсь скрывать от вас своих чувств, тем более что не стыжусь их. Да, я любила и сейчас люблю Жака Данблеза. Мы были обручены. И все расстроилось помимо моей воли. Меня ни о чем не спросили, ничего не захотели объяснять.
      Девушка поднесла платок к глазам. Видно было, что она изо всех сил старалась не расплакаться.
      – Расскажу все по порядку. Как я уже сказала, мы с Жаком Данблезом обручились. Однажды утром, недели три назад, мама позвала меня к себе. Она сказала, что я не могу стать женой Жака… господина Данблеза. Я захотела узнать причину, но мама ответила, что не может мне этого объяснить. Она только сказала: «Причины столь серьезны, что лучше не спрашивай. Это делается ради тебя и ради нашей семьи. Поверь, я желаю тебе добра. Но этот брак невозможен». Я была поражена. Хотела настаивать. Спорила. Заявила, что вправе знать причину. Мама уверяла, что поклялась не говорить ничего, потому что это опасно. Она умоляла меня ни о чем не спрашивать.
      Мадлен всхлипнула.
      – Мама сказала, что я должна уехать из Рэнси, уехать, не попрощавшись с Жа… с господином Данблезом, что, может быть, потом я с ним увижусь, но сейчас я непременно должна уехать и что она нашла для меня надежное убежище. Я должна на несколько недель поехать погостить к дяде де Лиманду. Но это еще не все. Она добавила, что нужно поставить преграду между ними и мной. Кто это они? Не знаю. Мама не сказала. Кроме того, оказалось, что мне нашли другого жениха, моего двоюродного брата, капитана де Лиманду. Когда-нибудь потом, уверяла меня мама, она сможет все рассказать мне, и тогда я пойму, что она была права.
      Мы с Полем слушали ее, не перебивая.
      – Я возмутилась. Сказала, что согласна уехать, что согласна не выходить замуж за Жака Данблеза, но никому другому принадлежать не буду. И тогда мама упала передо мной на колени и так умоляла меня, что я не могла долго сопротивляться. Рыдая, она предложила мне фиктивный брак, фиктивное обручение с капитаном де Лиманду. Я согласилась на эту комедию… Если мама, женщина честная и прямая, пошла на такой обман, значит, нам действительно угрожает опасность… В тот же вечер капитан де Лиманду пришел к нам обедать. Ни слова не было сказано об обручении. После обеда капитан подошел ко мне и сказал: «Я предоставлю вам полную свободу. Вы сами назначите срок свадьбы. Через некоторое время, надеюсь, я смогу вам все объяснить. Сейчас объяснения преждевременны. Я говорю с вами не как жених, а как ваш защитник. Я буду защищать вас, даже если за это мне придется поплатиться жизнью».
      Дальтон повторил:
      – Поплатиться жизнью? Он так и сказал?
      – Да, именно так. Эти слова показались мне настолько странными, что я их запомнила.
      – Продолжайте.
      – Что еще вам сказать? Волнение матери, ее загадочные слова, речь капитана де Лиманду – все это говорило о том, что над нашей семьей нависла какая-то угроза, и я не могу отвратить ее. Я сдалась. На следующий день меня отправили в Марни, к родителям капитана. Перед отъездом я еще раз потребовала объяснений, но мама снова отказалась давать их, и я упрекнула ее в предубеждении к Жаку Данблезу. Я сказала: «Мама, ты его никогда не любила». Но она только пожала плечами… Две недели я жила у дяди. Мне не позволяли одной гулять в парке, в пять часов вечера тщательно запирали все окна и двери. Я спала в комнате, смежной со спальней тетки и комнатой старой служанки. А потом… произошло несчастье… Вот и все…
      Мадлен расплакалась.
      Поль положил руку ей на плечо и мягко сказал:
      – Мадемуазель, мы в вашем распоряжении. Я прошу вас только об одном: взять себе в подмогу моего друга Валлорба, сообщать ему все, что вы узнаете, и не предпринимать ничего без его содействия. Договорились?
      – Да.

      Прошел день. За это время ничего не произошло. Газеты все еще публиковали подробности убийства, пытаясь поддержать в публике интерес к делу. Виновность Жака Данблеза казалась очевидной. Понятно, нелегко было объяснить, как он совершил столь грубую ошибку – забыл на месте преступления свой револьвер. Хотя известны случаи, когда убийца, тщательно обдумав свой коварный план, одной какой-нибудь небрежностью разрушал все. Многие склонялись к тому, что Жак Данблез, совершив убийство, вынужден был спешить, так как слуга капитана проснулся и мог застать его в спальне своего хозяина. Этим обстоятельством газеты и объясняли его оплошность.
      Жиру по-прежнему отказывался вести какие бы то ни было переговоры с репортерами и давать интервью. В отместку те не упоминали в своих заметках его имени, а только глухо называли, и то в случаях, когда без этого было не обойтись, «судебный следователь». Они заранее злорадствовали, предвкушая минуту, когда Жиру допустит какую-нибудь ошибку. Тогда-то над ним поиздеваются!
      Впрочем, необходимые сведения газетчики получали и без помощи Жиру. Так, без малейших затруднений они узнали, что он решил допросить обвиняемого, как только истечет полагающийся по закону срок. Правда, защитник Жака Данблеза протестовал, но следователь не сдавался.
      Итак, через день после ареста Жака Данблеза привели в кабинет Жиру. Фотографы не зевали, и в газетах появились новые снимки авиатора. Он не был удручен, смотрел прямо и открыто и никакого страха, по-видимому, не испытывал.
      Закончив с формальностями, следователь спросил:
      – Где вы находились в ночь убийства капитана де Лиманду?
      – Не знаю.
      – Куда вы ездили? Молчание.
      – Вы не помните, куда вы поехали?
      – Нет.
      – Но вы не отрицаете того, что уезжали из дома?
      – Не отрицаю и не признаю. Не знаю.
      – Найденный возле трупа капитана браунинг принадлежит вам?
      – Да.
      – Из чего это видно?
      – Там выбит номер.
      – Какой?
      – 103000.
      – Значит, кое-что вы все-таки помните?
      – Я помню номер своего револьвера.
      – Но не помните, где были в ночь преступления?
      – Нет.
      – Очень странная забывчивость.
      – Возможно.
      – Вы продолжаете утверждать, что не убивали капитана де Лиманду?
      – Да.
      Жиру еле сдержался. Он свирепо посмотрел на обвиняемого и сказал:
      – Хорошо, попробуем с другого конца. Часто вам случалось покидать дом по ночам?
      – Не знаю.
      – Где вы были вчера вечером и в прошлый вторник?
      – Не помню.
      – Вы ведь знаете, что произошло в ночь со вторника на среду?
      – Нет.
      – В таком случае я вам скажу. В ту ночь сенатор Пуаврье, его дочь и неизвестный мужчина были убиты на вилле «Виши» в Рэнси, неподалеку от вас. Убийца или один из убийц стрелял из браунинга.
      Жак Данблез не ответил, только в упор посмотрел на следователя.
      – Итак, вас не было дома во вторник вечером, и во вторник было совершено тройное убийство. И позавчера, когда вы совершали прогулку на лошади, был убит капитан де Лиманду. На вас ложится тяжелое подозрение.
      – Каким образом?
      – Только алиби может его снять. Но для этого вы должны доказать, что не были на месте преступления в интересующее следствие время.
      – Бесполезно.
      – Нет ничего бесполезного для следователя, желающего выяснить истину, – глубокомысленно изрек Жиру. – Скажите, можете вы доказать, что в ночь со вторника на среду находились не в доме сенатора Пуаврье? Можете вы доказать, что позавчера не были у капитана де Лиманду?
      – А можете вы доказать, что я там был?
      – Как же, по-вашему, принадлежащий вам браунинг оказался рядом с трупом капитана?
      – Не знаю.
      – Послушайте, господин Данблез, ваша система защиты только повредит вам. Не отвечать на вопросы, прикрываться какой-то неправдоподобной забывчивостью… Невиновные так себя не ведут.
      – На основании чего вы судите о моей виновности: поведения или фактов? Я волен вести себя, как мне вздумается. Вы арестовали меня. Я утверждаю, что невиновен. Не верите? Докажите обратное. Но было бы глупо с моей стороны помогать вам.
      Напрасно Жиру пытался объяснить Жаку Данблезу, насколько вредна такая тактика. Тот слушал вежливо и равнодушно. Отчаявшись, Жиру вызвал полицейского, и обвиняемого увели.
      Жиру хмурился, кусал губы и шипел от злости. Как заставить Жака Данблеза говорить? Убийство им капитана де Лиманду можно считать почти доказанным, оставалось установить причастность авиатора к убийству на вилле сенатора Пуаврье. Кроме того, что Жак Данблез в этот вечер отсутствовал дома, следствие никакими уликами не располагало. Да, доказательств маловато.
      Жиру, надеясь на психологический эффект, решил привезти Жака Данблеза в «Виши» и восстановить в его присутствии сцену убийства. Газеты тут же раструбили об этом.

      Жиру надеялся вырвать признание Жака Данблеза на месте преступления. Но следователь понимал, что на такого человека нельзя воздействовать обычными способами, и задумал применить сильнодействующее средство. С этой целью он пригласил Мадлен де Шан присутствовать при эксперименте.
      Девушка, как ни стремилась узнать истину, колебалась. Помню, как она явилась к Полю Дальтону и рассказала о полученном приглашении. Я возмутился. Как! Жиру заставляет ее участвовать в дурацком представлении в доме, где были убиты ее мать и дед! Но Дальтон напомнил, что мадемуазель де Шан сама просила начальника полиции позволить ей принять участие в следствии. В силу этого у Жиру имелось моральное право сделать Мадлен такое предложение.
      По мнению Поля, она должна согласиться, поставив условие: прийти с двумя друзьями. Несомненно, Жиру разрешит. Таким образом, мы с Дальтон будем в курсе действий следователя и в случае надобности сможем помочь нашей клиентке.
      Мадемуазель де Шан тут же написала следователю, и к вечеру все было улажено. Жиру не возражал против присутствия двух мужчин. Очевидно, он считал, что Мадлен выбрала себе в спутники светских людей, на чью скромность можно положиться.
      Мы прибыли в десять часов утра. Автомобиль въехал во двор виллы. Полицейский немедленно провел нас в столовую и попросил немного подождать.
      Через пять минут нас пригласили в кабинет. Жиру расположился за письменным столом сенатора. Напротив сидел Жак Данблез. Увидев девушку, он побледнел, но сумел справиться с волнением, встал и с достоинством поклонился.
      Жиру наблюдал за нами с видом человека, у которого столь важные обязанности, что формальностями можно пренебречь. Волнение Жака Данблеза не укрылось от него.
      Жиру сухо произнес:
      – Господин Данблез! До сих пор вы отказывались отвечать на мои вопросы. Напоминаю вам о тяготеющем над вами обвинении. Дважды вы таинственно отлучались из дома, и дважды это совпадало с трагедией. Первая разыгралась здесь, в этой самой комнате…
      Жак Данблез вздрогнул и хотел что-то сказать, но, взглянув на Мадлен, промолчал.
      – Вторая трагедия произошла несколько дней назад. Возле трупа капитана де Лиманду найден ваш браунинг. Вы продолжаете утверждать, что не помните о своих ночных прогулках?
      Все смотрели на Жака Данблеза, ожидая его ответа. Он глухо сказал:
      – Да, не помню.
      Поль Дальтон невозмутимо смотрел в окно. Мадемуазель де Шан, волнуясь, комкала в руках носовой платок. Жиру саркастически улыбался.
      Жак Данблез беспокойно заерзал на стуле. Тишина в комнате, видимо, действовала на него угнетающе.
      – Да, таково правосудие, – наконец заговорил он. – Обвиняемый должен сознаться. Молчание служит доказательством виновности… Доказательств против меня нет. Разве не мог убийца капитана украсть у меня браунинг? Но эта версия вам, господин следователь, не нравится. Вы утверждаете, что я дважды выходил из дома, и всякий раз шел убивать. Ход ваших мыслей таков: я вышел, следовательно, я убил. Для подозрений вам достаточно того, что меня не было дома в ночь убийства. Замечательная у вас логика, господин следователь!
      Он замолчал и, как мне показалось, подавил рыдание. Жиру воспользовался паузой и спросил:
      – Если не ошибаюсь, вы сознаетесь, что в ночь, когда на этой вилле произошло убийство, вас не было дома?
      – Да, сознаюсь! – закричал Данблез. – Сознаюсь! Достаточно вам этого? В ту ночь меня не было дома. И когда убили капитана де Лиманду – тоже! Сознаюсь в этом. Заявляю во всеуслышание. Но теперь скажите, каким образом вы связываете мои прогулки с этими преступлениями? Ведь вы…
      – Позвольте, – перебил его Жиру. – Я подозреваю вас не потому, что вы выходили, а потому, что вы отказываетесь сказать, где находились в момент убийств. Дайте мне точный и прямой ответ, и я освобожу вас.
      Жак Данблез опустил голову.
      – В первый раз вы ушли из дома пешком, – продолжал следователь. – И неудивительно, ведь вы живете неподалеку от виллы сенатора. Во второй раз вы выехали верхом, а капитан де Лиманду живет в пятнадцати километрах от вас. Что странного в такой логике? А ваше молчание только подтверждает мои подозрения. Повторяю, господин Данблез, скажите, где вы были во вторник ночью? Куда вы ездили два дня назад незадолго до полуночи? Дайте мне честное слово, что не лжете, и я отпущу вас. Вы слышите меня? Я не стану проверять ваших показаний. Мне достаточно будет вашего честного слова.
      Я подумал, что Жиру заходит слишком далеко. А если Жак Данблез убийца? Впрочем, Жиру, вероятно, отдаст приказание следить за ним.
      Авиатор размышлял с минуту, затем твердо сказал:
      – Нет, я ничего не скажу.
      – Вот как? Значит, вы отказываетесь оправдываться?
      – Да, отказываюсь.
      И тут Мадлен де Шан подбежала к обвиняемому и воскликнула:
      – Жак, говорите! Скажите все, умоляю вас! Тот опустил голову.
      Девушка продолжала еще настойчивее:
      – Скажите все, Жак! Скажите, что вы не убивали капитана из ревности, так как знали, что я не люблю его!
      Она обратилась к следователю:
      – Я согласилась на помолвку с капитаном, но уверена, что Жак во мне не сомневался. Скажите, Жак, вы ведь во мне не сомневались?
      На этот раз он ответил:
      – Нет, Мадлен, в вас я не сомневался.
      – Вот, слышите! Вы слышите, господин следователь? Зачем же ему было убивать? Ведь без причины не убивают! Только сумасшедшие убивают без причины.
      Внезапное вмешательство мадемуазель де Шан, видимо, не понравилось Жиру. Он сухо заметил:
      – Подчас и у сумасшедших бывают причины, но… Следователь замолчал и изумленно посмотрел на авиатора.
      Жак Данблез побледнел еще больше, руки его дрожали, на лбу выступили капельки пота. Я даже сделал шаг вперед, боясь, что он упадет в обморок.
      Что за драма разыгрывается здесь? Почему эта случайно оброненная фраза так взволновала его?
      – Господин Данблез, вам плохо? – спросил Жиру. – Может быть, прервем допрос?
      _ Нет. Я предпочитаю поскорее покончить с этой пыткой.
      Жиру достал из портфеля пачку писем.
      – В таком случае я позволю себе задать несколько вопросов по поводу вашей переписки.
      Жак Данблез взглянул на связку писем и повернулся к мадемуазель де Шан:
      – Мадлен, умоляю вас, уйдите. Пусть будет то, чему быть суждено.
      – Нет, Жак, я пришла, чтобы узнать правду. Жиру протянул авиатору пачку писем.
      – Вы узнаете эти письма и фотографии?
      – Это моя переписка с актрисой Жаклин Дюбуа.
      – Каким образом письма попали в стол сенатора Пуаврье?
      – Как?! – удивленно воскликнул Жак Данблез. – Они были найдены в письменном столе сенатора?
      – Да, я нашел их там на следующий день после убийства.
      – Представления не имею.
      – Я тоже, – насмешливо заметил Жиру, – но, надеюсь, с вашей помощью доберусь до ответа на этот вопрос. Начнем по порядку. Почему ваши письма оказались в одной связке с письмами мадемуазель Дюбуа?
      – Я вернул ей ее письма. Она сохранила мои, и, очевидно, положила их вместе.
      – Значит, вы вернули Жаклин Дюбуа ее письма? Когда?
      – Месяца три назад. Дня точно не помню.
      – Три месяца назад? – переспросил Жиру. – А виллу сенатора вы перестали посещать месяц назад?
      – Да.
      – По доброй воле?
      – Нет, по просьбе господина Пуаврье.
      – Причины были вам объяснены?
      – Нет.
      – Вам отказали от дома, не объясняя причин?
      – Да.
      – Не верю.
      – И я не верю! – вмешалась Мадлен. – Я не верю, Жак. Мой дед ничего не делал без достаточных к тому оснований. Он сказал бы вам, почему просит больше не бывать у нас. Не может быть, чтобы он не объяснил причин. Я прошу вас, Жак, скажите все. Прошу вас об этом ради меня… и ради вас.
      Жак Данблез посмотрел на следователя, затем на девушку. В нем происходила какая-то борьба. Он чуть было не заговорил, но затем упрямо покачал головой.
      – Ваша система защиты работает против вас, – вздохнул Жиру. – Может быть, причина вашего преступления вот в этих письмах?
      – Он обратился к Мадлен:
      – Мадемуазель, вы знали о них?
      – Нет.
      – Я так и думал. Ни ваш дед, ни ваша мать не хотели посвящать вас в любовную интрижку господина Данблеза с актрисой. Теперь мне все ясно. Господин Данблез явился за письмами, боясь, как бы они не попали к мадемуазель де Шан. Сенатор отказался отдать их, произошла ссора, и Жак Данблез убил его.
      – Бритвой перерезал горло, а потом застрелил, – с иронией вставил авиатор. – Я принес с собой бритву и два револьвера. Я так вооружился для того, чтобы убить старика. Это же идиотизм! – закричал он. – Бритва и два десятизарядных револьвера! Целый арсенал мне понадобился для того, чтобы убить человека, которого я щелчком мог бы сбить с ног. Вы только что, господин следователь, осудили мою систему защиты, а чем лучше ваша? Вы утверждаете, что я убил четырех человек для того, чтобы вернуть пачку писем, какие пишет хоть раз в жизни любой молодой человек. Конечно, мне бы не хотелось, чтобы мадемуазель де Шан узнала, но письма меня не порочат. И они не стоят человеческих жизней, господин следователь.
      – Да, – невозмутимо кивнул Жиру, – для разумного человека они этого не стоят. Но ревность лишает разума, а вы ревновали.
      – Я уже сказал, и мадемуазель де Шан подтвердила, что я не ревновал. Я верил ей, а она мне. Не так ли, Мадлен?
      – Хотелось бы верить вам, Жак. Но… Вы любили меня, а писали другой… Хотя дело не в этом. Жак, ваш револьвер нашли возле трупа капитана. Скажите, как это могло случиться?
      – Мадлен, – Жак Данблез с тоской посмотрел на девушку, – клянусь вам, я невиновен, что бы там ни говорили про улики. Пускай…
      В это мгновение дверь распахнулась. Вошел Маркас, таща какой-то мешок.
      – Господин следователь, – торопливо сказал он. – Вот что я нашел в саду в кустах.
      Он развязал мешок, и мы увидели труп маленькой девочки.
      – Она! Она здесь! – воскликнул Жак Данблез и лишился чувств.

      Утром меня разбудил слуга Дальтона. Вчера Поль настоял, чтобы я ночевал у него.
      – Господин Валлорб, к вам пришли.
      – Я ведь просил не будить меня раньше полудня!
      – Этот господин грозит, что разнесет дом, если вы не примете его.
      – А у вас не хватает сил выставить его за дверь? Где Поль?
      – Господин Дальтон ушел рано утром.
      В гостиной действительно слышались раздраженные шаги посетителя. Пришлось вставать.
      Накануне мы с Дальтоном вернулись усталые и разбитые. Вид трупа ребенка подействовал так угнетающе, что мы ни словом не обменялись о деле.
      Я быстро привел себя в порядок, разложил на столе какие-то бумаги и книги, придал лицу выражение равнодушия и холодности и только потом приказал Казимиру позвать посетителя.
      Вошел худощавый, рослый старик. Он остановился в дверях, уставившись на меня.
      На нем было длинное, зеленоватого цвета пальто, в одной руке посетитель держал шляпу с широкими плоскими полями, в другой – красивую дорогую трость. Слишком длинные черные брюки были подвернуты, но все же закрывали верх тупоносых ботинок. Я обратил внимание на руки незнакомца. Они были длинны и тонки, точно иссушены, со вздувшимися узлами вен. Лоб старика, пересеченный глубокими морщинами, показался мне непомерно высоким. Седая борода свисала длинными прядями, а на носу сидели очки с дымчатыми стеклами, но они не могли скрыть его пронзительного взгляда.
      Упиваясь ролью начинающего сыщика, я почти восхищался своей наблюдательностью.
      – Ну-с, – сказал посетитель.
      Он схватил кресло и сильным толчком придвинул его к камину, положил шляпу на стол, зябко поежился, засунул руки в широкие рукава пальто, склонил голову набок и повторил:
      – Ну-с…
      – Садитесь, пожалуйста, – предложил я.
      – Благодарю. Почему у вас не топится камин?
      – Я не ожидал вашего посещения.
      – Верно. Вы – Поль Дальтон?
      – Не имею удовольствия быть им. Я решил быть терпеливым.
      – Кто вы такой?
      – Человек, как другие люди. Я взял сигарету.
      – Не курите, не курите! Черт побери, вы не будете курить при мне!
      Старик бросился к столу и со сверхъестественной силой сжал мою руку.
      – Не переношу запаха табака! Так вы Поль Дальтон?
      – Нет.
      – А кто же?
      – С кем имею честь разговаривать?
      – Комедия! – проворчал старик. – Вы из шайки Иггинса? При этом имени ко мне вернулось хладнокровие.
      – Да, я работаю у него.
      – Ага! Вот разбойники! Зачем вы его травите?
      – Кого?
      – Молчите!
      Я начал подозревать, что имею дело с сумасшедшим, и с опаской следил за его руками, так как не знал, что у него в карманах.
      – Милостивый государь, – сказал я как можно миролюбивее. – Мы никого не травим.
      Незаметно для незнакомца я нажал кнопку звонка под столом. Но Казимир либо отсутствовал, либо счел за лучшее не показываться.
      – На кого вы работаете?
      – На самих себя.
      Открыв ящик стола, я нащупал лежавший там револьвер. Левая рука ощутила успокоительный холод металла.
      – Занимайтесь тем, что вас касается, – продолжал старик.
      – Это касается нас.
      – Нет.
      – Сколько вам платят внучка сенатора и де Лиманду? Не они? Значит, Жаклин Дюбуа? Нет? Кто же? Родственники той девочки? Полиция?
      – Нет.
      – Министерство иностранных дел?
      – Да нет же! Знаете, сударь, вы мне надоели. Имеете ли вы сказать что-нибудь дельное? Если нет, то проваливайте.
      В прихожей послышались гулкие шаги. Я выхватил револьвер.
      Незнакомец вскочил и прислонился к камину.
      Дверь открылась. Вошел рослый широкоплечий мужчина. Он поклонился, внимательно посмотрел на моего посетителя и сказал:
      – Доктор Данблез, ваш сын не убивал капитана де Лиманду. Я с изумлением смотрел на старика. Так это отец Жака Данблеза! Зеленоватая бледность разлилась по его лицу. Он сжимал руки, точно старался сдержать волнение.
      Мужчина перевел взгляд на меня и указал на револьвер, который я, как дурак, все еще держал направленным на Данблеза.
      – Небезопасно, – сказал он.
      Это был колосс с такими плечами, что легко мог взвалить на них быка. Но узкие бедра и талия выдавали в нем спортсмена. А ручищи! Огромные, поросшие густыми волосами, ну просто форменные молотки, которыми можно прихлопнуть человека, как муху.
      Я бросил револьвер на стол и с тревогой взглянул на гиганта. Густые растрепанные волосы свисали до носа. Гладко выбритое лицо, обвислые щеки, проваленный рот и мясистый подбородок, похожий на галошу. Тусклые невыразительные глаза.
      Старик тоже разглядывал незнакомца. На нем был обтягивающий его спортивную фигуру костюм в крупную клетку какого-то грязно-желтого оттенка, довольно безвкусный. Слишком узкие брюки вздувались на коленях безобразными пузырями. Обут он был в желтые башмаки, неподражаемые американские башмаки на двойной, тройной, черт его знает, на какой подошве. Но какие маленькие ноги у этого гиганта! Женские ноги!
      – Валлорб? – вопросительно произнес мужчина.
      – Да, – ответил я. В горле у меня пересохло.
      Он опустил подбородок. Казалось, челюсть его до сих пор была сведена судорогой, а теперь расслабилась. Незнакомец плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
      Хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату вошел Дальтон.
      – Вы уже здесь, – улыбнулся он гиганту. – Представляю вам своего друга Валлорба.
      – Знаю.
      Он опять подобрал подбородок.
      – Дальтон, а это доктор Ренэ Данблез, знаменитый ученый, почетный член Академии наук.
      – А! – удивился Поль.
      Он с любопытством стал рассматривать старика, который невозмутимо следил за этой неожиданной сценой.
      – Меня еще не представили, – сказал гигант.
      – Как, – обратился ко мне Дальтон, – ты его не знаешь?
      – Нет, – усмехнулся мужчина.
      – Вы… – начал я.
      – Иггинс, – опередил меня он.

      Воцарилось молчание.
      Значит, этот широкоплечий мужчина с непроницаемым лицом и огромными ручищами – Иггинс!
      – Ну-с, – наконец произнес Данблез, точно продолжая разговор, прерванный приходом Иггинса и Дальтона, – так это вы Иггинс?
      Не обращая внимания на его вопрос, Иггинс тяжело поднялся с кресла.
      – До свидания, – он пожал руку Полю и попрощался со мной движением подбородка.
      И этот странный человек ушел. Старик бросился было за ним, но Дальтон остановил его, заставив сесть.
      – Подождите, доктор Данблез.
      – Негодный шарлатан! – шипел Данблез. – Что здесь? Ловушка? Чего вы от меня хотите? Отпустите меня!
      – Не волнуйтесь, доктор, – улыбнулся Дальтон. – Вы пришли, чтобы повидаться со мной? Неужели вам нечего сказать мне?
      – Молчите! Кто вы такой? Полицейский шпик! Что вы хотите от моего сына? Что вы хотите от нас? И не курите, черт возьми!
      – Успокойтесь.
      – Я спокоен, – сказал старик, побелев от гнева. – Значит, одной официальной полиции мало для того, чтобы нас изводить? Нужно пустить по следу еще наемную шайку?
      – Мне казалось, что Иггинс…
      – Он осел!
      – Послушайте, доктор Данблез, хватит! Вы разнервничались, я понимаю. Но не продолжайте в том же духе. Мы ни за вашего сына, ни против него. Наша цель – найти преступника, и мы этого добьемся.
      – Мой сын невиновен.
      – Надеюсь. Я бы даже сказал: верю. Видите, я с вами откровенен.
      – Что мне за дело до этого?
      – Все говорит о том, что Жак Данблез невиновен ни в одном из приписываемых ему преступлений. Мне кажется, господин Данблез, что вы должны помочь нам или, если хотите, разрешить нам помогать вам. Оставьте этот враждебный тон и давайте поговорим по-дружески.
      Старик колебался. После долгого размышления он сказал:
      – Хорошо.
      Данблез сел, заложил ногу на ногу и снова спрятал руки в рукава пальто.
      – Вы сказали, – голос его звучал холодно и сухо, – что мой сын невиновен. Почему же следователь придерживается иного мнения?
      – Вы не хуже меня знаете, что полиция должна найти виновного. За неимением лучшего арестовали Жака Данблеза. Его отпустят, как только отыщут истинного убийцу.
      – Но вы говорите, что Жак невиновен, а полиция, кажется, пришла к другому убеждению. Значит, у них есть основания так считать.
      – Нет.
      – То есть?
      – Пока что ваш сын – только обвиняемый, и мы имеем право обсудить все спорные пункты обвинения. Итак, в чем оно состоит? Следователь подозревает Жака Данблеза в убийстве сенатора, его дочери и неизвестного мужчины – полиция условно именует его англосаксом, – труп которого был обнаружен в кабинете Пуаврье. На какие доказательства опирается обвинение? На то, что англосакс убит из браунинга.
      – Но следователь уверен, что Жак убил еще и капитана де Лиманду! Около его трупа найден браунинг Жака…
      – О капитане мы еще поговорим. Но неужели из того, что некто был убит выстрелом из браунинга, следует, что все убитые являются жертвами этого преступника? Известно только, что в англосакса стреляли из браунинга. Самого оружия никто не видел.
      – А сенатор и мадам де Шан?
      – Они убиты из другого револьвера. При чем здесь Жак Данблез? Неужели он явился на виллу с тремя револьверами?
      – А что он делал в ночь убийства?
      – То, что хотел.
      – Но почему он молчит?
      – Это его дело.
      – Утверждают, что Жак убил сенатора и его дочь, чтобы завладеть своими письмами.
      – Ради какой-то интрижки с актрисой устраивать бойню? Он же не сумасшедший!
      – Но послушайте, – не унимался Ренэ Данблез, – что касается убийства капитана де Лиманду, то здесь следствие располагает неопровержимой уликой: возле трупа найден браунинг Жака!
      – Это не доказательство, – холодно сказал Дальтон. – Оно опровергается сосновой иголкой.
      – Сосновой иголкой? – Озадаченно переспросил старик.
      – Да. Установлено, что вашего сына не было дома с десяти до двенадцати часов ночи в вечер убийства. Следователь утверждает, что он отправился убивать капитана де Лиманду. Возможно ли это? Господин Жиру считает, что незачем задумываться над возможностью по-разному истолковывать тот или иной факт, когда факт налицо. Факты не подлежат обсуждению, их только констатируют. А факты таковы: в спальне капитана де Лиманду, убитого тремя выстрелами, обнаружен браунинг Жака Данблеза. По мнению следователя, это доказывает виновность последнего. Логика провинциального полицейского! Жиру пристрастен. Я исхожу из обратного: факт не может иметь места, когда он невозможен. Господин Данблез, ваш сын не убивал капитана де Лиманду по той простой причине, что он не был в его доме в Бри.
      Я уже ничего не понимал.
      – Где же был Жак Данблез? – продолжал Поль. – Мое дело доказать, что он не был у капитана. Я доказал это. Впрочем, доказал не я. Доказал Иггинс. Он обратил внимание на одно обстоятельство…
      – Какое обстоятельство?
      – Сегодня вечером об этом будет напечатано в газетах. Вот в чем оно заключается. Обвинение базируется, главным образом, на том, что лошадь Жака Данблеза была в мыле, когда он вернулся домой. Все эти господа из полиции утверждают, что убийца во весь опор помчался из Рэнси в Бри, застрелил капитана и поторопился вернуться. Если лошадь за два часа проскачет тридцать километров, она, понятно, будет взмылена. Это подтвердит любой, кто занимается верховой ездой.
      – Но при чем здесь Иггинс? – не выдержал я.
      – Иггинс попросил ветеринара осмотреть Султаншу. Так вот, оказалось, что бока лошади исколоты шпорами. Жак Данблез – превосходный наездник и любит свою лошадь. Если он так безжалостно гнал ее, значит, он очень торопился. Это, конечно, говорит не в его пользу. Но, присутствуя при осмотре Султанши, Иггинс заметил мелочь, совершенный пустяк, который, однако, может спасти Жака Данблеза: к небольшой ранке на ноге лошади прилипла свежая сосновая иголка. Теперь обвинение разрушено…
      – Ничего не понимаю…
      – Сейчас поймете. Вам знакома дорога из Рэнси в Бри, господин Данблез?
      Старик, с трудом скрывавший нетерпение, покачал головой.
      – Она ведет через луг, а затем через долину, где растут дубы, ясени и акации…
      – Продолжайте, продолжайте, – пробормотал Ренэ Данблез.
      – Я сегодня утром прошел по этой дороге от дома вашего сына до Бри. Туда я шел по одной стороне дороги, обратно – по другой. И я осматривал каждое встреченное на пути дерево. И вы знаете, каков результат?
      – Сосен нет?
      – Ни одной сосны по всей дороге! На холмах тоже нет сосен. Довольно с вас этого доказательства? Но имеется еще одно обстоятельство, которое достаточно для того, чтобы убедить всякого. Невеста вашего сына, Мадлен де Шан…
      – Она ему не невеста.
      – Я придерживаюсь другого мнения. Мадемуазель де Шан – девушка очень сдержанная и не говорит о своих сердечных и иных тайнах. Но дело не в этом. Мадемуазель де Шан жила в Марни у своего дяди. В ночь, когда убили ее официального жениха, капитана де Лиманду, она находилась на вилле его родителей, по крайней мере, должна была находиться там.
      – И что же из этого следует? – спросил Данблез.
      – Знаете, как называется эта вилла?
      – Нет.
      – «Сосновый замок».
      – А!
      – Он окружен довольно густым сосновым лесом. В семи километрах от Рэнси на дорогу выходит тропинка, по которой за четверть часа можно добраться до опушки этого леса. Чтобы добраться до виллы, нужно проехать три километра лесом. Из этого следует, что Жак Данблез, по всей вероятности, ездил в «Сосновый замок». Естественно, что в темноте он вел лошадь наугад, она спотыкалась. Возможно даже, что она упала, но дурное обращение с лошадью спасет жизнь вашего сына.
      Должен сказать, что меня эти рассуждения не удовлетворили. Все доказательства, приведенные Полем, меркнут перед очевиднейшим фактом – браунингом Жака Данблеза, найденным возле трупа капитана де Лиманду.
      – Чего ради, – спросил я, – Жак Данблез ездил на виллу?
      – Я только констатирую факт, – ответил Дальтон. – Жак Данблез отказывается говорить, девушка тоже молчит. Впрочем, кое-какие предположения можно сделать. В доме находились только родители капитана и их племянница. Вряд ли Жак Данблез наносил визит старикам.
      – По-вашему, он ехал на свидание? – торопливо спросил Ренэ Данблез.
      – Я ничего не утверждаю. Мадлен де Шан не менее молчалива, чем Жак Данблез. Мы о ней почти ничего не знаем. Как она относится к Жаку Данблезу? Что скрывает? Что думает?
      – Итак, – спросил Ренэ Данблез, – вы считаете, что Жак не убивал ни сенатора Пуаврье, ни его дочь, ни неизвестного мужчины, ни капитана де Лиманду?
      – Ни маленькую девочку? – добавил я.
      – Ни маленькую девочку, – кивнул Дальтон. – Обратите внимание на то, что я вовсе не утверждаю, что Жак Данблез не совершил этих убийств. Я утверждаю только, что его виновность не доказана. Многое еще может произойти, что опровергнет наши предположения.
      – Его реакция при виде мешка с трупом ребенка равносильна признанию.
      – Я с вами не согласен. В критический момент, когда Жак Данблез защищает свою жизнь и свою любовь, ему показывают этот труп. Нервы натянуты; тут недалеко до криков и до обмороков. Правда, я ожидал от него большей выдержки.
      – Но ведь он, кажется, признался?
      – Вовсе нет. Он закричал: «Она! Она здесь!» и вытянул руки, точно желая защититься. Это ничего не доказывает.
      Разве только то, что он знал девочку.
      Наступило молчание. Я рассеянно смотрел в окно. Дальтон откинулся в кресле и закрыл глаза. Ренэ Данблез, похожий на нахохлившегося воробья, погрузился в размышления.
      – Господа! – наконец сказал он, и голос его был глух. – Мне кажется, я имею право принять участие в вашем расследовании по делу моего сына.
      – Конечно, господин Данблез!
      – В таком случае я хочу участвовать в ваших расходах.
      – Деньги всегда пригодятся.
      – Вот, – он вытащил из кармана пачку мятых кредитных билетов. – Тут около тридцати тысяч франков.
      На звонок Дальтона вошел Казимир. Небрежным жестом он сунул деньги в карман и вышел.
      – Кроме того, – продолжал Данблез, – я хочу быть в курсе всего, что вы делаете.
      – Это невозможно.
      – Почему?
      – Потому что это требование…
      – Это не требование, – возразил старик. – Это просьба. Я верю в невиновность Жака. Не могу не верить. И готов сделать все для того, чтобы доказать его невиновность…
      Поль перебил его:
      – Наша работа такова, что далеко не все, чем мы занимаемся, желательно доводить до сведения полиции. Если обстоятельства переменятся, вы можете предать нас.
      – Чем теснее я буду связан с вами, тем меньшая вероятность того, что я захочу это сделать.
      – Мы можем узнать тайны, касающиеся третьих лиц…
      – Это мне неинтересно.
      – Хорошо, – сдался Дальтон после краткого размышления. – Но я требую от вас безусловного молчания по отношению к полиции.
      – Клянусь.
      – Безусловного послушания.
      – В случае надобности вы мне будете объяснять?
      – Да.
      – Клянусь.
      – Договорились. Хотите, мы облегчим вам возможность видеться с сыном?
      – Замолчите! – закричал Данблез. – Речь идет не о моем сыне! Мы занимаемся господином Жаком Данблезом.
      – Как вам угодно.
      – Так мне угодно! И я вовсе не желаю видеться с обвиняемым в убийстве. Пускай сам защищается. Я только помогаю ему. Не желаю его видеть!
      – Как хотите. А с вами бы он поговорил…
      – Нет.
      – Указал бы какой-нибудь след…
      – Нет. Не желаю видеть его, слышите?
      – Ну что же, будем рассчитывать на самих себя.
      – Ваши планы?
      – Дом сенатора осмотрен, у Жака Данблеза был произведен обыск… Есть еще одно место: дом капитана де Лиманду. Полиция осмотрела его, но весьма поверхностно. Значит, произведут еще один обыск. Мы должны опередить их.
      – Кого?
      – Полицию, разумеется.
      – Почему мы должны мешать обыску, который, возможно, прольет свет на это дело? И, главное, как?
      – Очень просто.
      – Как?
      – Сегодня ночью ликвидируем всякую возможность вторичного обыска.
      – Каким образом?
      – Преступлением. Я подскочил.
      – Преступлением! – воскликнул Данблез.
      – Да, преступлением! Не волнуйтесь, не убийством.
      – То есть?
      – Сегодня ночью мы проникнем в дом капитана де Лиманду.
      – Ночью? – переспросил Данблез.
      – Отягчающее вину обстоятельство.
      – Нас будет несколько человек?
      – Второе отягчающее вину обстоятельство.
      – Мы будем вооружены?
      – Третье отягчающее вину обстоятельство.
      – Вломимся в дом, не имея разрешения!
      – Четвертое отягчающее вину обстоятельство.
      – В частное жилище!
      – Пятое и последнее отягчающее вину обстоятельство.
      – Это пахнет каторгой!
      – Для вас тоже.
      – Я защищаю больше, чем жизнь.
      – Это входит в мои обязанности. А ты, Валлорб?
      – Я еду с тобой, будь что будет!
      – Авось, кривая вывезет, – вздохнул Данблез.

      Полночь…
      Автомобиль мчится по дороге. Луна поднимается над холмами, освещая деревья вдоль дороги.
      Мы молчим. Молчим с тех пор, как сели в машину. Нас пятеро: Дальтон, Ренэ Данблез, мужчина с квадратным гладко выбритым лицом и я. Рядом с шофером сидит еще один незнакомец.
      – Долго мы еще будем ехать? – нетерпеливо спросил Данблез.
      – Не очень, – ответил Дальтон. – Кстати, господа, я вас, кажется, не познакомил.
      Он указал на моего соседа.
      – Мой друг, господин 42.
      – Что такое? – спросил Данблез.
      – Мой друг, господин 42, – повторил Поль. – Извини меня, милый Валлорб, но даже тебе я не могу назвать имени моего друга. Наши агенты предпочитают скрывать свои имена… Человек, сидящий рядом с шофером, – господин 53. На всякий случай, если вам понадобится окликнуть шофера, называйте его господин 11.
      Автомобиль продолжал нестись.
      – Разрешите узнать, – иронически спросил Данблез, – зачем вы захватили с собой эти огромные цепи, которые лежат у меня под ногами и изрядно мне мешают? Надеюсь, вы не собираетесь стреножить ими слонов?
      – Нет. С их помощью мы остановим наших преследователей.
      – Преследователей?
      Я обернулся и приподнял шторку, закрывавшую заднее стекло. Следом за нами ехала машина с потушенными фарами.
      – Поль, за нами и правда следят!
      – Поэтому-то я и предпринял кое-какие меры предосторожности.
      – Но в таком случае…
      – А, пусть прокатятся, если им хочется.
      – Может быть, постараемся оторваться от них?
      – Ни к чему. Пригодятся слоновьи цепи, как изволил выразиться господин Данблез.
      – Что вы собираетесь делать? – заинтересовался тот.
      – Сейчас увидите. Господин 42, все готово?
      Агент стукнул в стекло, отделяющее нас от шофера. Мужчина, сидящий рядом с ним, в ответ взмахнул рукой.
      Я снова посмотрел назад. Но луна скрылась за облаками, и дорога погрузилась во мрак.
      – Не беспокойся, – усмехнулся Поль. – Они метрах в ста от нас.
      Шофер сбавил скорость. Господин 53, казалось, внимательно осматривает дорогу. Мужчина, сидящий рядом со мной, возился с цепями.
      Внезапно машину несколько раз тряхнуло. Справа блеснул свет.
      – Здесь, – сказал Дальтон.
      Я попытался рассмотреть, где мы находимся. Но шофер погасил фары, и вокруг стало темно, как в погребе. Господин 42 резко открыл дверцу и вышел, волоча за собой цепи.
      Я вышел следом и увидел, что мы проехали шлагбаум. В сторожке стрелочника горел свет.
      – Не уходи далеко, – предупредил Поль.
      Агент подошел к шлагбауму и опустил подъемную жердь. Она глухо стукнула, перегородив дорогу. Мужчина закрепил ее цепями и навесил на них большой замок.
      Наши преследователи приближались.
      – Поехали, – сказал господин 53. – В сторожке зашевелились.
      Действительно, в окне сторожки показалась тень. Послышался скрип, открылась дверь и кто-то вышел с фонарем в руке.
      – Снова хулиганы шляются, – проворчал хриплый голос. В свете фонаря я увидел, что стрелочник держит в другой руке револьвер. Почти ползком мы вернулись к машине.
      – Все в порядке, – с облегчением вздохнул я, устраиваясь на сиденье. – Поехали!
      – Подождем еще минуту, – сказал Дальтон.
      Он вышел из машины и несколько минут стоял, вглядываясь в темноту.
      – Великолепно! – довольно пробормотал Поль. – Им придется не меньше часа ухлопать на то, чтобы перепилить цепи. Мы отделались от них.
      – Чего же мы ждем?
      – Мне хочется узнать, кто преследует нас. Очевидно, это полицейские, но кто именно? Маркас? Ты не заметил, Валлорб?
      Но никто из нас ничего не видел.
      – Они, должно быть, послали кого-нибудь посмотреть, почему мы остановились.
      Раздался выстрел.
      – Здорово! – Дальтон рассмеялся. – Стрелочник обстреливает их!
      Снова тишину разорвали выстрелы.
      – А это уже посерьезней!
      – Поль, они перестреляют друг друга!
      – Это нас не касается. Поехали.
      В то же мгновение раздался еще один выстрел. Господин 42 издал жалобный стол. Я чиркнул спичкой. Он полулежал, откинувшись на сиденье. Изо рта у него текла тоненькая струйка крови.
      – Проклятье! – пробормотал Дальтон. Он задул спичку.
      – Ты с ума сошел!
      – Но этот человек…
      Поль нагнулся к агенту и приложил ухо к его груди.
      – Убит, – процедил он.
      – Что же теперь делать?
      – Ехать.
      – А этот несчастный?
      По приказанию Дальтона шофер и господин 53 оттащили труп к кустам у дороги.
      – Поехали, – сказал Поль, когда они вернулись.
      Снова мы неслись в темноте и молчали. Минут через пятнадцать шофер замедлил ход, свернул направо и остановился.
      Дальтон выскочил из машины. Я тоже вышел. Было очень тихо, только в отдалении глухо рокотал гром. Приближалась гроза.
      Шофер включил фары. Два широких луча осветили дорогу. Она была пустынна.
      Упали первые капли дождя. Я снова залез в машину.
      Через несколько минут вернулся Поль. Автомобиль дернулся и помчался по дороге.
      Внезапно хлынул ливень. Оглушающе гремел гром, вспышки молний вспарывали небо, обезумевший ветер ломился в стекла.
      – Хорошенькая погода для взлома, – усмехнулся Дальтон.
      – Мы скоро приедем? – спросил Данблез, до того безучастно смотревший на потоки воды за окном машины.
      – Кажется, мы уже на месте.
      Дорога, по которой мы ехали, была обсажена высокими деревьями. При свете молнии я заметил небольшую речушку, а на ее берегу купол церкви.
      Машина остановилась. Шофер выключил фары. Нас снова окутала темнота, которую время от времени разрывали вспышки молний.
      – Ну и погодка, – пробурчал Дальтон. – Но отступать уже поздно. Все готовы?
      – Что надо делать? – спросил я. – У тебя есть какой-то план?
      – Прежде всего надо попасть в дом, а там будем действовать по обстоятельствам.
      – Тогда пошли.
      – Погоди. Господин 53, все готово?
      – Да, господин Дальтон.
      Он вытащил из-под сиденья нож и огромные перчатки.
      – Что это еще такое? – спросил Данблез.
      – В саду собака…
      – Какая собака?
      – Садовник держит весьма неприятного сторожа – огромного злющего пса.
      – Вы собираетесь прикончить его ножом?
      – Придется.
      – А если он залает? – спросил я.
      – Несомненно, залает, но выстрел поднимет на ноги всю округу.
      – Что я должен делать?
      – Следовать за мной и повиноваться.
      – А я? – поинтересовался старик.
      – Вы, господин Данблез, подождете нас здесь.
      – Нет уж! Я не собираюсь торчать в автомобиле!
      – Не будем спорить, – примирительно сказал Дальтон. – У меня есть убедительнейшая причина просить вас остаться здесь, господин Данблез. Вы не в состоянии следовать за нами.
      – Это мы увидим.
      – Вы не сможете взобраться на стену.
      – Вы мне поможете.
      – Вы не сможете бежать.
      – Если понадобится – смогу.
      – Вы можете погубить нас.
      – Не волнуйтесь, я умею молчать. Я вас не выдам.
      – Ладно, тогда поживей.
      Агент достал из багажника галоши и резиновые перчатки. Мы торопливо надели их.
      – Пусть теперь вся полиция Парижа изучает наши следы и отпечатки наших пальцев, – засмеялся Поль.
      – К тому же гарантия, что мы не простудимся, – саркастически заметил Данблез.
      – Вперед, – сказал Дальтон. – Веревка на месте?
      – Да, – ответил агент.
      – Следуйте за мной, только тихо.
      Мы пошли гуськом. Впереди Дальтон, за ним Ренэ Данблез, потом я. Замыкал шествие господин 53.
      Гроза тем временем кончилась. Время от времени еще раздавались громовые раскаты, но дождь прекратился.
      Мы медленно шли по тропинке, хлюпая по лужам. То и дело кто-нибудь из нас спотыкался и проваливался в грязь. Данблез ворчал.
      Глаза понемногу привыкали к темноте. Я уже различал впереди контуры построек. Тропинка вилась вдоль высокой стены.
      Наконец Дальтон остановился.
      – Здесь в стене есть маленькая калитка в сад, но она заперта. Главные ворота – в противоположной стороне. До дома отсюда примерно метров пятьдесят, – прошептал он. – Господин 53, вы взберетесь на стену, а мы пойдем вдоль стены до угла. Когда вы окажетесь в саду, дерните за проволоку. Она соединена с колокольчиком. Я думаю, что тихий звон не разбудит слугу, но собака его услышит. Вероятно, она здесь, в саду. Постарайтесь расправиться с ней поскорее. Хотя странно, почему пес до сих пор нас не учуял. Но будьте крайне осторожны. Эта тишина меня весьма тревожит… Как только прозвонит колокольчик, мы влезем на стену и присоединимся к вам.
      Агент вскарабкался на Стену и исчез.
      – Пошли, – сказал нам Поль.
      Мы двинулись вдоль стены. Вокруг по-прежнему было тихо и темно.
      Вот и угол. Но здесь стену от тропинки отделял ров, полный воды.
      Я вымок до нитки и дрожал. А каково же несчастному старику? Но он без жалоб шел за нами следом, время от времени ворча что-то себе под нос.
      Дальтон остановился.
      – Теперь послушаем. Прошла минута, пять, десять…
      – Что-то слишком долго, – прошептал Поль.
      – Быть может, мы не слышали?
      – Собаку-то?
      В то же мгновение что-то шлепнулось Дальтону на голову. Он чертыхнулся. Я схватил его за руку.
      – Тсс… – прошептал Поль. – Чем это меня стукнуло? Булыжником, что ли?
      Он опустился на колени и принялся шарить по траве.
      – Камень! – пробормотал Дальтон. – Кому это взбрело в голову кидаться камнями?
      Второй камень упал на землю неподалеку от нас.
      – А! – догадался мой друг. – Это господин 53 подает нам знаки. У парня, однако, тяжелая рука. Тем хуже для него – я отвечу тем же.
      Он перебросил камень в сад. В ответ послышался тихий свист.
      – Все в порядке! То ли он бесшумно прикончил этого чертова пса, то ли собаку вообще не выпускали в сад. Все это мне не очень нравится. Ладно, нагнись-ка!
      Поль взобрался мне на плечи.
      – Господин Данблез, вы еще не передумали следовать за нами?
      – Нет.
      – Хорошо. Валлорб, ты поможешь господину Данблезу.
      Я поднял старика, как пушинку, и передал его Дальтону, который, сидя на стене, вглядывался в темноту. По ту сторону стены его подхватил господин 53.
      Я медлил. Как взобраться на эту проклятую стену? Нашарив какой-то выступ, я начал карабкаться. Дальтон, уцепившись за гребень стены руками, свесил ноги, и с его помощью я влез на стену, точно по веревке.
      – Собаки нет? – спросил Дальтон, когда мы оказались в саду.
      – Нет, – ответил агент.
      – Плохо…
      – Что тебе не нравится? – удивился я.
      – Я боюсь ловушки. Не люблю слишком легких дел. Держите револьверы наготове, но без моего приказания не стреляйте.
      Мы двинулись к дому. Впереди шел Дальтон, всматриваясь в чернеющие кусты и замирая при каждом шорохе. Ветер разогнал тучи, и ночь уже не казалась такой темной.
      Свет в доме не горел, ставни закрыты. Было похоже, в нем никто не жил. Поль сделал нам знак остановиться. Он осторожно подергал запертую дверь, заглянул в окна, обошел фасад. Вид у него был недоумевающий.
      – Должно быть, в доме никого нет, – тихо сказал Данблез.
      – Исключено, – покачал головой Дальтон.
      – Там должен быть по меньшей мере слуга, – добавил агент.
      – А где же собака? – спросил я.
      – Странно, что ее нет, – ответил Поль. – Но если слуга спит и ничего не подозревает, незачем будить его. Мы можем управиться без шума… Когда убили капитана, он ничего не слышал.
      – Но тогда все окна первого этажа были открыты, – сказал господин 53.
      – Верно… Ума не приложу, как нам пробраться в дом.
      – Быть может… – начал Данблез.
      – Вы знаете способ?
      – У меня есть идея…
      – Ну?
      – Здесь должна быть лестница… Посмотрите на стену. Мы дружно задрали головы. Действительно, было видно, что полстены дома выкрашено другой краской.
      – Понимаю, – сказал Дальтон. – Дом перекрашивают.
      – Верно, – кивнул Данблез. – И здесь должна быть лестница.
      – Наверное, она под навесом, – предположил агент.
      – Ступай с ним, – сказал мне Дальтон. – Да поторопитесь.
      Мы бросились под навес. Там и правда лежала лестница, довольно длинная – метров шесть или семь. Мы приставили ее к стене так, чтобы верхний конец пришелся под окно второго этажа. Господин 53 полез первым. Но сможет ли он справиться со ставнем?
      Дальтон успокоил меня.
      – Он специалист. И ставень, должно быть, запирается не хитро.
      Действительно, все оказалось очень легко. Чуть слышный треск, и ставень поддался. К счастью, окно за ним было открыто. Дальтон взобрался по лестнице. За ним следовал я.
      – Ступайте, ступайте, – сказал Данблез, когда я предложил помочь ему. – Я еще не настолько стар, чтобы не взобраться по приставной лестнице.
      Я перелез через подоконник и хотел протянуть старику руку, но раздумал, боясь рассердить его.
      Данблез стал на последнюю ступеньку лестницы и шагнул на подоконник. Внезапно он покачнулся, теряя равновесие, ухватился за раму и, прежде чем я успел подхватить его, тяжело свалился в комнату. В ночной тишине грохот от падения, казалось, сотряс дом.
      И что еще хуже, Ренэ Данблез зацепил ногой лестницу. Она съехала со скрипом по стене и рухнула на груду досок под окном. Они посыпались, как горох.
      – Проклятье! – прохрипел Дальтон.
      – Просто не повезло, – поднимаясь, сказал Данблез. – Незачем сердиться.
      Дальтон еле сдерживался.
      – Через минуту сюда прибегут все, кто есть в доме, а отступление отрезано!
      Затаившись в темноте, мы напряженно прислушивались, но в доме по-прежнему было тихо.
      – До земли невысоко, – шепнул я Дальтону. – Всего метров шесть.
      – А старик? Он убьется.
      – Кто-нибудь может спрыгнуть и приставить лестницу.
      – Прыгать в незнакомом месте, на неровную почву? Это самоубийство!
      – Что же делать?
      Агент чиркнул спичкой и зажег свечу. Комната, в которую мы попали, была пуста. Пуста абсолютно. Со стен свешивались обрывки полусгнивших обоев в цветочек. Видимо, в ней давно никто не жил.
      – Тем лучше, – сказал Поль. – Меньше придется осматривать.
      Он повернулся к агенту.
      – Послушайте, что там в коридоре.
      Господин 53 подошел к двери, прижался ухом к замочной скважине и долго слушал.
      – Никого, – наконец сказал он.
      – Открывайте, – приказал Дальтон, снова доставая револьвер.
      Агент распахнул дверь.
      Свеча бросала неясные тени на стены широкого коридора. Мы напряженно всматривались и вслушивались. Никого. Внезапно раздалось какое-то поскрипывание.
      – Внимание! – шепнул господин 53.
      Лестница в конце коридора вела на первый этаж. Мне казалось, что звук доносится оттуда. С минуту мы ждали, но никто не появлялся.
      Поскрипывание смолкло.
      Дальтон задул свечу и двинулся по коридору. Но не успел он сделать несколько шагов, как я услышал шепот. Да, внизу кто-то переговаривался. Затем раздался глухой стук, точно от падения тела. Затем снова поскрипывание, и снова тишина. Мы замерли.
      – Ну, – прошептал я Полю, – что будем делать?
      – Не знаю.
      – Время идет.
      – Да, в доме знают, что мы здесь. В этом нет сомнения.
      – Быть может, они не решаются напасть на нас? Тогда лучше напасть первыми…
      – Нет, – ответил Дальтон, подумав. – Наша цель – обыскать опечатанные комнаты. Если на нас нападут, мы будем в более выгодном положении, чем если нападем сами.
      – Но нас могут захватить врасплох.
      – Нет.
      Дальтон взял агента под руку и что-то зашептал ему на ухо. Затем сказал мне и Данблезу:
      – Господин 53 останется на страже у лестницы. Если он услышит, что по ней поднимаются, он свистнет. Если на него нападут, он будет стрелять. А мы в это время будем работать.
      Пока свеча горела, мы успели заметить расположение комнат. Широкий коридор разделял второй этаж. С одной стороны была комната, в которую мы попали, и еще одна, очевидно, тоже пустая, так как дверь в нее была приоткрыта. По другую сторону коридора также было две двери, но опечатанные.
      Поль повел нас с Данблезом к дальней от лестницы комнате. Не испытывая, в отличие от меня, угрызений совести, он сорвал печать и толкнул дверь. Она поддалась.
      – Чудесно, – прошептал Поль, – дверь даже не заперли на ключ.
      Я хотел закрыть ее.
      – Не надо, – сказал он, чиркая спичкой. – Чего нам бояться?
      Дальтон зажег свечи, которые стояли на камине в безобразных подсвечниках, но прежде осмотрел их. Затем занялся стенными часами. Их он осматривал дольше. Результат выразился в груде небрежно брошенных на камин колесиков и пружин.
      Поль даже засунул голову в камин. Чиркал спичками и что-то осматривал в трубе, а потом принялся обследовать очаг. В нем лежала кучка пепла. Было ясно, что здесь жгли бумаги.
      Дальтон долго смотрел на пепел, качая головой. Взял горстку, перетер в руке, разворошил пепел, но по его виду было ясно, что ничего интересного для себя он не нашел.
      – В камине сожгли бумаги, – констатировал он, поднимаясь. – Вряд ли капитан де Лиманду сжег свои бумаги до того, как его убили. Скорее всего, это сделал его убийца.
      – А вы уверены, – спросил Данблез, – что не осталось не тронутых огнем клочков бумаги, по которым можно было бы составить представление о том, что сжигали в камине?
      – Это я и пытался узнать, – пробурчал Поль. – Но убийца – человек осторожный. Он знал, что по сожженной бумаге иногда удается установить ее принадлежность, и переворошил пепел.
      – Все же теперь мы знаем, – сказал я, – что убийце было нужно уничтожить какие-то бумаги.
      – Это я и так знаю, – недовольно ответил Поль. – Ладно, не трогайте ничего, к чему я еще не прикасался, но проверяйте все, что я уже осмотрел.
      Это была адская работа. Дальтон осматривал и ощупывал ковер, стулья, зеркала, картины на стенах, перебрал безделушки в шкафу за стеклом, переворошил комод, отвернул ножки ломберного столика. Только письменный стол и маленький секретер, оба запечатанные, оставались еще нетронутыми. Но дошла очередь и до них. Печати были сломаны, и Дальтон отмычкой открыл ящики. Тщетный труд – ничего!
      Мы прошли в соседнюю комнату, где был убит капитан де Лиманду. Здесь полиция ничего не трогала. Только унесли труп (его положение было очерчено мелом на паркете), да следователь забрал с собой найденный возле убитого браунинг Жака Данблеза.
      Снова та же работа. Дальтон продолжал поиски тщательно и упорно. Я, по правде говоря, был несколько разочарован. Казалось очевидным, что капитан де Лиманду не хранил свои секреты в спальне.
      Когда кровать была обшарена, ковер сдвинут с места, стулья распотрошены, комод и шкаф обысканы, пришлось признать, что наше дело успехом не увенчалось. Данблез освещал эту сцену разрушения, держа в каждой руке по канделябру. Дальтон, сидя на корточках, все еще яростно перерывал белье.
      – Ничего не поделаешь, пусто, – вздохнул он, поднимаясь. Пробили часы. Я тихо сказал:
      – Поль, два часа.
      – И ничего, ни следа! – сказал Дальтон. – Да, убийца – ловкий человек.
      – Ты осмотрел карманы одежды? Может быть…
      – Нет, – не дослушал меня Дальтон. – Нечего обольщаться. Убийца не оставил никаких улик.
      – Но он забыл револьвер!
      – Это-то меня больше всего и удивляет.
      – Уходим?
      – Да, – кивнул Дальтон.
      В этот момент в коридоре раздался выстрел.
      Мы с Полем бросились в коридор. Данблез, освещая нам путь, высоко поднял подсвечники.
      У лестницы агент, прижавшись к стене, целился в темноту.
      – Ну? – спросил Дальтон.
      – Я был уверен, что они поднимаются.
      – Напали?
      – Нет, но…
      – В таком случае нечего было стрелять.
      – Если бы они хотели поднять шум, то давно могли бы выстрелить и сами. Мне кажется, что те, кто был здесь, покинули дом.
      – Что?
      – Они, наверное, отправились за подкреплением.
      – Бежим! – заторопился Поль.
      Он выхватил у Данблеза подсвечник и с револьвером в руке бросился вниз по лестнице. Мы последовали за ним, держа оружие наготове.
      Дальтон распахивал одну дверь за другой. Никого! Дом был пуст.
      Агент обследовал весь первый этаж. Одна из дверей не поддавалась.
      – Выбейте ее, – приказал Поль.
      После третьего удара замок не выдержал, дверь распахнулась. Комната, как и другие, оказалась пуста. Возле кровати стояла табуретка. На полу валялась простыня.
      Внезапно Дальтон напрягся.
      – Смотрите!
      За кроватью что-то шевелилось.
      – А! – нервно сказал агент. – Собака! Ее кто-то связал. Но почему она молчит?
      – Уходим, быстро! – не дал нам опомниться Поль. – Они и правда отправились за подмогой. Все к выходу!
      Увы, тяжелая входная дверь была закрыта на огромный железный засов.
      – Господин 53! – позвал Дальтон.
      Тот занялся дверью. Возился он недолго.
      – Она заперта на ключ.
      – Так отоприте!
      – Без инструментов это невозможно.
      – Высадите ее!
      – Тоже невозможно. Она обита железом и укреплена.
      – Черт! К окнам!
      Но и здесь путь к отступлению оказался отрезан. Железные ставни, крюк и петля, в которую он входит, были оплетены проволокой толщиной в мизинец. Для того, чтобы снять ее, требовались инструменты и время.
      Точно так же оказались закрыты все окна первого этажа.
      Мы метались из комнаты в комнату. У каждого окна Дальтон тряс железные ставни, а агент хрипел от ярости. Тщетные усилия!
      Я чувствовал, что катастрофа надвигается. Что же делать? Окна второго этажа находятся на высоте шести метров, и Данблезу не по силам выпрыгнуть, а Дальтон не покинет старика. Тут я подумал о лестнице. Вот он, выход! Надо выпрыгнуть из окна и приставить лестницу, которую неосторожно свалил Данблез.
      Я бросился на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки. Вот комната, через которую мы попали в дом.
      Я выглянул в окно. В рассветном сумраке уже проступали очертания деревьев, скамеек в аллее сада, надворных построек. Но что это? Лестницы внизу не было. Последний путь отрезан! Те, кто заманил нас в ловушку, оказались людьми предусмотрительными. Они подумали и о лестнице. Они забрали ее.
      Мгновение я колебался. Быть может, лестницу не унесли далеко?
      Внезапно в комнату ворвался агент, ревя в восторге:
      – Порох! Порох!
      – Он схватил меня за руку и потащил в кладовку. Там Дальтон, стоя на коленях, торопливо насыпал порох в простыни и увязывал в пакеты. Охотничий запас капитана!
      Я сразу все понял. Это последний шанс. Поль собирается взорвать нашу тюрьму!
      Он спустился вниз и выбрал место: на кухне, у углового окна, там, где ставни казались менее прочными.
      Я очень волновался.
      – Взрыв, по-твоему, будет достаточно силен?
      – Да.
      – А дом не рухнет?
      – Другого выхода у нас все равно нет…
      Когда порох был уложен, Дальтон разрезал свечу, вытащил из нее фитиль и сказал:
      – Запал готов…
      Он приказал нам тащить в кухню все, что попадется под руку: мебель, ковры, одежду. План Дальтона был прост: он хотел «зарядить ружье», устроить так, чтобы сила взрыва была направлена на стену.
      – А что здесь в карманах? – внезапно спросил агент, снимая с вешалки какое-то старое пальто.
      – Письмо… Пакет…
      – Забирай! – закричал Поль. – Все наверх!
      Он нагнулся, поджег свечой фитиль и бросился к лестнице.
      – В самую дальнюю комнату! – скомандовал Дальтон. – Сейчас придется несладко. Ложитесь!..
      – Да что это, никогда не… – начал Данблез, теряя, очевидно, терпение.
      Он не договорил. Раздался страшный треск, задрожали балки, дом содрогнулся от взрыва. Дверь комнаты с силой стукнулась о стену. Нас захлестнул горячий ветер, пахнущий порохом.
      – Вниз! Все вниз! – проревел Дальтон и побежал. Мы бросились за ним.
      На первом этаже сильно пахло порохом, было много дыма. Кое-где уже мелькали языки пламени. Но свободны ли мы?
      Весь коридор был завален обломками. Неужели рухнула стена?
      Я зажег спичку, но в густых облаках не осевшей пыли ничего видно не было. Дыма становилось все больше. Начинался пожар.
      Поль опустился на четвереньки и пополз, то и дело натыкаясь на обломки балок, досок и изуродованную мебель.
      – За мной! – обернулся он к нам.
      Мы последовали его примеру, стараясь не разрушить своды этого, так сказать, туннеля.
      Внезапно Дальтон остановился и выругался. Что еще могло случиться? Он попытался встать на ноги. Раздался треск. Я представил, как сейчас все мы окажемся погребенными под обломками стены, и зажмурился.
      Но ничего не произошло. Наоборот, в лицо пахнуло свежестью. Я открыл глаза и увидел светлеющий проем.
      Через минуту мы были в саду. Свободны!
      – Бежим! – торопил Поль.
      Впереди только одно препятствие – запертая калитка. В пятидесяти метрах от нее стоит наш автомобиль.
      – Скорее!
      Вчетвером мы навалились на калитку. Она скрипит, поддается, и мы дружно плюхаемся в лужу.
      Поднимаясь, я услышал шлепок, точно камешек упал в воду. В то же мгновение позади нас у дома послышался шум.
      Поль помог Данблезу подняться.
      – Они уже в саду! Ты не ранен, Валлорб?
      – Нет. А вы, господин Данблез?
      – Нет. В чем дело?
      – Однако дело серьезное, – сказал Дальтон. – Там полиция.
      У моей головы просвистела пуля. Другая выбила из руки Поля револьвер.
      – Черт! – выругался он. – Бегите!
      Я потащил за собой Данблеза. Поль догнал нас, когда первый полицейский выбегал из сада.
      – Все в порядке, – сказал Дальтон. – Дураки, они даже не догадались окружить нас!
      – Они слишком уверены в том, что поймают нас, – усмехнулся Данблез.
      – Никогда ни в чем нельзя быть совершенно уверенным. Живей! Живей! – торопил нас Поль.
      Наконец мы влезли в автомобиль. Он рванул и помчался, врезаясь в утренний туман.
      Последний залп приветствовал наше отбытие. Два стекла разлетелись.
      – Ранены? – спросил Дальтон.
      – Нет.
      – Просто стыдно за наших полицейских. Ну, господин Данблез, как вы себя чувствуете? Как вам наша маленькая прогулка?
      Я обернулся. Над деревьями уже поднимались длинные языки пламени.
      Дом капитана де Лиманду горел.
      – Он загорелся от взрыва, – флегматично заметил господин 53.
      – Громилы и поджигатели, – сказал Данблез.
      – Нас арестуют! – воскликнул я.
      – С чего ты это взял? – удивился Поль.
      – Как же мы объясним…
      – Ничего объяснять не станем.
      – То есть?
      – Господин Ренэ Данблез выйдет на Вареннском вокзале, куда мы прибудем через четверть часа, сядет в поезд, приедет в Париж, вернется к себе в гостиницу и ляжет спать.
      – А мы?
      – Еще проще. Автомобиль довезет нас до Фонтебло. Оттуда мы спокойно отправимся завтракать в Барбизон. Затем вернемся в Париж.
      – А если нас спросят, что мы делали ночью?
      – Прошу прощения. У меня в Фонтебло любовница, и я провел у нее ночь. Это ни в какой степени не касается полиции.
      – А я?
      – У тебя тоже любовница в Фонтебло. – А автомобиль?
      – Не беспокойся, шофер и господин 53 – большие специалисты по замене номеров. Но если даже их арестуют, то в чем можно обвинить? Неужели богатый иностранец не может разъезжать по Франции в собственной машине?
      Я доверчиво согласился с оптимистичными рассуждениями моего друга и, утомленный пережитым приключением, скоро задремал.
      Металлический голос Данблеза вернул меня к действительности.
      – И вся эта экспедицию оказалась ни к чему?
      – Нет, – сухо возразил Дальтон.
      – Только попусту время потеряли.
      – Вы забыли про письма, – вставил агент.
      – Верно! Давайте их сюда.
      Господин 53 протянул Дальтону четыре письма и пакет.
      – Двадцать четвертое июля, двадцать четвертое июля, двадцать четвертое июля, двадцать четвертое июля, – пробормотал Поль, рассматривая почтовые штемпели. – Накануне убийства… Очевидно, слуга забыл передать капитану полученные письма. Посмотрим…
      – Ну? – нетерпеливо спросил Данблез.
      – Письмо от виноторговца… Подпись… Мопрено или Мапрена. «Дорогой друг…»
      Дальтон прочитал письмо от товарища.
      – Тоже ни к чему. Третье? Слесарь напоминает о счете… Ни к чему. Четвертое… Это уже поважнее!
      Он прочитал:
      – «Сударь! Условимся на завтра. Приготовьте деньги, и все будет кончено. Преданный вам…»
      Глаза старика заблестели.
      – Это след?
      – Возможно.
      – Откуда письмо?
      – Из Парижа. Почерк женский…
      – А пакет?
      Дальтон взломал сургучные печати. Картонная коробочка, и в ней, тщательно обложенные ватой, плоские золотые часики с выгравированными на крышке розочками.
      Мы все жадно смотрели. Посыпалась целая серия восклицаний:
      – Часы женские!
      – Старинные!
      – Здесь монограмма!
      – Какие буквы?
      – Д. и М.
      – Скорее Н.
      – Д. и Н., – сказал Дальтон. – И часы женские, времен Второй империи. Вот и все, что мы знаем.
      – Немного, – заметил Данблез.
      – А на коробке ничего не написано?
      Дальтон осмотрел картонную коробку, перерыл вату.
      – Ничего… Но какого черта этот де Лиманду получил женские часы накануне смерти? Или это совпадение? Быть может, это семейная драгоценность?
      Он машинально открыл нижнюю крышку часов и воскликнул:
      – Смотрите!
      На тонкой золотой пластине чем-то острым было нацарапано: «Х=Жиль=М.С.=27002».
      – 27002, – сказал Поль. – Помнишь, Валлорб, Жиру нашел в сейфе сенатора клочок бумаги с этими цифрами?

      Через четыре дня после нашего посещения дома де Лиманду Иггинс, Дальтон и я держали совет.
      Было десять часов вечера. Мы сидели у Поля. Он приказал Казимиру никого не принимать, и мы чувствовали себя в безопасности. Кроме того, я знал, что искусно расположенные выступы в стене обеспечивали наш побег в случае необходимости: сначала по трубе, затем через чердак и далее по лестнице соседнего дома. Этот запасной выход делал честь как предусмотрительности, так и осторожности Дальтона.
      Со времени той ночи за нами усиленно следила полиция. По правде говоря, в полицейском управлении были совершенно уверены в нашей причастности к взрыву и пожару. Но наши преследователи, убив одного из агентов (установить его личность полиции так и не удалось) и дав нам ускользнуть, поневоле вынуждены были молчать. Наш автомобиль исчез вместе с шофером. И в полиции считали за лучшее не ссориться с Иггинсом. Они просто выжидали благоприятный момент. Мы чувствовали это и удваивали осторожность.
      На маленьком столике рядом с нами стояли три стакана, графин с водой и бутылка виски. Иггинс курил короткую, совершенно черную трубку и время от времени подливал себе в стакан виски. Сейчас он мне казался еще более грузным, чем при первой встрече, и когда брал графин, я со страхом ждал, что тот лопнет от прикосновения его огромных ручищ.
      – Итак, – сказал Иггинс, – о девочке ничего неизвестно?
      – Давайте прежде припомним, что произошло после того, как Маркас принес мешок с трупом, – предложил Дальтон.
      Иггинс налил себе виски и кивнул.
      – Когда Жак Данблез упал в обморок, мадемуазель де Шан страшно побледнела, – продолжал Поль. – Жиру попытался изобразить улыбку, но губы его дрожали. Девушка, ни слова не говоря, обошла лежащего на полу своего бывшего жениха и вышла из комнаты. Один из полицейских помог нам уложить Жака Данблеза на диван в соседней комнате. Я смочил водой его лицо и грудь. Открыв глаза, он мрачно посмотрел на меня. Воспользовавшись тем, что мы находились в комнате одни, я шепнул ему: «Можете мне доверять. Мадемуазель де Шан – наша клиентка, мы действуем в ваших интересах. Если вы что-то знаете, скажите мне!» Иггинс внимательно слушал.
      – Данблез опять посмотрел на меня, закрыл глаза и ничего не ответил. Через минуту у него нашлись силы встать; вид его говорил о мрачном отчаянии. Он не ответил ни на один вопрос Жиру, и вскоре тот приказал увести обвиняемого. Равнодушно взглянув на мешок с трупом, Жак Данблез ушел.
      Дальтон отхлебнул из стакана.
      – Труп девочки лежал в мешке из грубого холста, узком и длинном. Мешок был новый. Такими мешками пользуются, например, для хранения зерна. Я внимательно осмотрел его. На нем не было никаких отметок, только в одном месте вырезан кусок холста. Видимо, там была метка или что-то в этом роде и некто, не желая, чтобы мешок опознали, вырезал ее.
      Поль помолчал и продолжал:
      – В мешке лежала девочка, лет десяти-двенадцати. Лицо правильное, волосы каштановые, глаза голубые. Никаких особых примет. При поверхностном осмотре не обнаружено никаких следов насилия. На ней была полотняная сорочка, серая шерстяная юбка и черные бумажные чулки. Больше ничего. У меня создалось впечатление, что ее одели уже мертвую.
      – При каких обстоятельствах найден труп? – спросил Иггинс.
      – Во время допроса Жака Данблеза Маркас решил еще раз осмотреть сад. Его внимание привлекли густые кусты у самой стены. Маркас заметил, что в одном месте ветки сильно помяты. Там-то он и нашел мешок. Маркас утверждает, что когда убили сенатора, он осматривал сад, и в кустах ничего не было. Это правда. Я в тот же день тоже обшаривал кусты и тоже ничего не нашел там.
      – Значит, мешок подбросили позже? – спросил Иггинс.
      – Очевидно, так, – кивнул Дальтон.
      – А как он мог попасть в сад?
      – Сам не понимаю. Единственный вход на виллу охраняется полицией.
      – Может быть, мешок перебросили через стену? Поль замялся.
      – Приходится думать, что так оно и было, – усмехнулся Иггинс. – Поэтому, пока вы развлекались, устраивая фейерверки в доме капитана, я провел кое-какое расследование. Правда, оно не дало желаемого результата.
      – Малоприятно. Вся эта история с мешком еще более усложняет дело.
      – Итак, кто-то перебросил труп через стену. Там рядом проходит дорога через луг, который огорожен невысоким плетнем… Очевидно, их было двое. Одному человеку вряд ли по силам перебросить тяжелый мешок через стену высотой в три метра.
      – А вы уверены в том, – вмешался я, – что девочка была убита?
      – Справедливое замечание! Вопрос важный, – сказал Иггинс. – Я тоже им занимался.
      – И что вы выяснили?
      – Почти ничего. Труп перевезли в морг. При вскрытии не обнаружено ни следов насилия, ни признаков болезни. Правда, патологоанатом отметил наличие кое-каких поверхностных повреждений, но он считает, что они посмертного происхождения и получены, видимо, от падения трупа с высоты. А так – все в порядке. Все органы здоровы, никакой патологии. Признаков отравления тоже нет.
      Иггинс выпустил большое кольцо дыма из трубки и задумался.
      – Но она мертва, – сказал я.
      – Да.
      – Убита?
      – Возможно. Наверняка сказать не могу.
      – Но послушайте, труп положили в мешок и перекинули через стену. Значит, от него хотели отделаться.
      – Справедливо. Но я только констатирую.
      – Кто эта девочка, известно?
      – По этому следу я шел с нашими ребятами. Один из них – очень толковый мальчик… Потом расскажу… Нужно будет его повысить, Дальтон. Да… Словом, это было, пока вы шарили у Лиманду. Никаких результатов. Решительно никаких. Впрочем, полиция знает еще меньше.
      – Никаких зацепок?
      – Никаких. На одежде меток нет. Понятно, я сделал фотографии, но, увы!
      – Полиция не получала запросов об исчезновении девочки?
      – Нет, как она утверждает.
      – Я просмотрел все вчерашние и позавчерашние газеты, – сказал я. – Ничего.
      – Нужно следить за объявлениями о пропажах девочек. Быть может, настанет день, когда мы нападем на след.
      – По-моему, ничего иного нам не остается, – вздохнул Дальтон.
      – А по-вашему? – спросил меня Иггинс.
      – По-моему, тоже.
      – Значит, с девочкой покончено.
      – Вернемся к делу де Лиманду и делу Пуаврье, – сказал Дальтон.
      – Сперва Пуаврье, – поправил Иггинс.
      Он поднялся, подошел к камину и заговорил, методичными движениями большого пальца набивая трубку:
      – Если осмыслить все детали этого дела, мы убедимся, что все наши предположения ни к чему не приводят. Это уже результат. Значит, мы идем по неверному пути. Факты же таковы. Сенатор, его дочь и неизвестный убиты. У каждого в голове по пуле, и все пули разного калибра. У сенатора перерезано горло. Есть вывод? Нет. Обсуждать версии бесполезно, так как они не поддаются проверке. Итак, три головы и три пули. Впрочем, здесь имеется одно обстоятельство, которое вы заметили, Дальтон: в сенатора стреляли, когда горло его уже было перерезано. Все видели, что пуля попала ему в глаз, но эти тупоголовые полицейские ничего не поняли. Вот в чем наше преимущество. Это уже кое-что. Фактов у нас не больше, чем у них, но зато…
      – Словом, мы знаем, что, по существу, ничего не знаем, – насмешливо перебил его Поль.
      – А может быть, сенатор покончил с собой? – предположил я.
      Нет, – ответил Иггинс. – В отчете о вскрытии говорится, что перерезаны обе сонные артерии. А перерезав одну из них, человек уже не может перерезать другую: смерть наступает мгновенно.
      – Все говорит о том, – сказал Дальтон, – что убийц было двое. Иначе невозможно объяснить наличие пуль разного калибра.
      – А вы не находите, – снова вмешался я, – что мы слишком мало внимания уделяем англосаксу?
      – Я о нем не забыл и попытался выяснить личность неизвестного. Но этот англосакс такая же загадка, как и девочка. Меток на одежде нет, особых примет на теле нет. Впрочем, поврежден один палец на руке. Но для того, чтобы узнать имя, этого мало.
      – Полиция предпринимала какие-нибудь шаги в этом направлении?
      – Об этом человеке никому ничего не известно. На него нет дактилоскопической карточки.
      – А в министерстве иностранных дел не наводили справок?
      – Если там что-нибудь и знают, то молчат. Понятно, их сведения очень помогли бы в нашем расследовании.
      – Но они ничего не скажут?
      – Ясное дело, ничего.
      – И что же вы намерены предпринять?
      – Ждать.
      – Ваше мнение о Жаке Данблезе? – не унимался я.
      – Предположим, что он невиновен.
      – Так почему же он молчит?! – воскликнул Дальтон.
      – Раз он молчит, значит, не может говорить. А раз не может говорить, значит, либо у него есть для этого веские причины, либо он убийца.
      – Дело идет о его жизни, – заметил я. – Значит, причина очень серьезная. Жак Данблез – человек с сильным характером, но он прекрасно знает, что ни один суд в мире не оправдает его, раз налицо неопровержимая улика – его браунинг, найденный возле убитого.
      – Да, – согласился Иггинс. – Из его револьвера выпущены три пули, и эти пули извлечены из тела де Лиманду. Капитан убит из браунинга Жака Данблеза.
      – А вы сомневались? – спросил Дальтон.
      – Я сомневаюсь во всем, если у меня нет доказательств. Можно, например, предположить, что браунинг убийца подкинул намеренно, желая навлечь подозрения на Данблеза, и Жиру на это клюнул.
      – Господин Иггинс, вы упомянули о версиях, – напомнил Дальтон.
      – Сейчас это бесполезно. Займемся фактами. Во-первых, актриса Жаклин Дюбуа.
      – Вы думаете?..
      – Быть может.
      – А еще?
      – Часы.
      – Верно! – обрадовался Поль. – Нужно узнать, что обозначает уравнение Х=Жиль=М.С.= 27002.
      – Хорошо бы выяснить, чему равняется X, – вслух подумал Иггинс.
      Дальтон поднялся и подошел к книжному шкафу. Он вытащил толстый том, что-то достал оттуда, поставил книгу на место и вернулся, держа в руках часы.
      – Профессионалу нужно минут двадцать на то, чтобы открыть мой сейф, – сказал Поль, заметив мой недоуменный взгляд. – А чтобы произвести основательный обыск по всем правилам науки, требуется часа два. Поэтому я и придумал этот тайник.
      – И все же я посоветовал бы вам спрятать часы получше, – проворчал Иггинс. – Ведь к вам может заявиться полиция. А ей не будет жалко потратить на обыск и два, и четыре часа. Что будет тогда, вы подумали?
      – Неужели, по-вашему, эта надпись на часах имеет какой-нибудь смысл? – изумился Дальтон.
      – Не исключено.
      Я повертел в руках часы. Изящная вещица, во времена Второй империи такие часы могла носить любая богатая дама.
      – Мы должны прочитать это уравнение, – сказал Иггинс.
      – Да, но как?
      – Может быть два варианта: Х=Жиль, и Х=М.С, и Х=27002 либо Х=Жиль, или Х=М.С, или Х=27002. В первом случае владелец часов заметил себе, что подозреваемый им – то же лицо, что известный ему Жиль, М. С. и 27002, или что подозреваемое им лицо связано с данными указаниями. Второй случай обозначает сомнение, психологическую проверку, даже следствие: а не есть ли X – Жиль, а может, он 27002?
      – Да, из того, что владелец часов столько занимался неизвестным, из того, что он свои соображения нацарапал на часах в виде уравнения и сам в конце концов был убит каким-то неизвестным, следует почти с полной очевидностью, что убийца и есть X, – сказал Поль.
      – Позволь, – вмешался я, – ведь ничто не доказывает, что часы принадлежали капитану.
      – К счастью, на пакете стоит почтовый штемпель Рэнси. В Париже на установление отправителя потребовалась бы неделя. Я еще вчера все узнал. Одиннадцать дней назад к часовщику Понти пришел сам капитан и попросил починить часы. Они договорились, что Понти пришлет их по почте. Но что самое интересное – часовщик не обнаружил никакой поломки.
      – Да, странно. А зачем де Лиманду старинные женские часы?
      – Очевидно, он собирался подарить их невесте. Если часы не куплены у антиквара, а принадлежат семье де Лиманду, в роду капитана мы, возможно, найдем лицо с инициалами Д. Н.
      – Поищем, – кивнул Дальтон.
      – Знаем мы что-нибудь о Жиле? – спросил я. – Ничего, – ответил Поль.
      – А о 27002?
      – Тоже ничего.
      – Это может быть номер кредитного билета, текущего счета, абонемента и так далее, – предположил Иггинс. – Я приказал проверить то, что можно, но агенты пока ничего не обнаружили. М. С. – скорее всего, инициалы, истинные или вымышленные, но как за них зацепиться?
      – Тогда, может быть, Жиль?..
      – Надо попробовать. Жиль – имя или прозвище. Мы можем не знать, кто такой Жиль, но у нас должно хватить ума на то, чтобы найти его. Но нужно наораться терпения. Вы когда-нибудь охотились? – спросил меня Иггинс. – Так вот, представьте себе, что сидите в засаде и ждете, когда появится дичь.
      – Значит, вы предлагаете ждать?
      – Да. Жиль должен появиться, должен рано или поздно выдать себя.
      – А до тех пор? – обескураженно осведомился я. Дальтон улыбнулся.
      – У нас есть еще одна ниточка…
      – Да, – кивнул Иггинс, выколачивая трубку. – Жак Данблез в скверном положении. Может случиться, что он потеряет голову, прежде чем что-нибудь будет доказано. Но пока есть хоть капля надежды помочь ему, нужно обратиться к Жаклин Дюбуа.
      – Но почему вы сразу не обратились к ней?
      – Жаклин Дюбуа чуть с ума не сошла от страха, когда узнала об аресте Жака Данблеза, – сказал Дальтон. – Она очень боится, что ее имя будет скомпрометировано, и мечтает только об одном: чтобы ее оставили в покое. Обратись мы к ней сразу, эта женщина ничего бы нам не сказала.
      – И вот еще что, – добавил Иггинс. – Три месяца назад Жаклин Дюбуа порвала с Жаком Данблезом. Тогда он отослал ей ее письма и фотографии. Почему они расстались, я не знаю.
      – Потому что Данблез полюбил мадемуазель де Шан.
      – Возможно. После разрыва она сошлась с неким Ривейро Бодальво, румыном, довольно подозрительной личностью.
      – И?..
      – И Жаклин Дюбуа вовсе не хочет, чтобы ее жизнь стала предметом пересудов. Если бы она нас плохо приняла, не беда. Но если бы она обманула нас – было бы куда хуже.
      – Она бы ничего не сказала, – повторил Дальтон. – Теперь положение изменилось. Жака Данблеза считают безусловно виновным, а о ней газеты почти не упоминали. Теперь Жаклин Дюбуа, может быть, заговорит.
      – А что она знает? – спросил я.
      – Хотя бы то, каким образом их переписка с Жаком Данблезом попала к сенатору, – ответил Иггинс. – Следователю Жаклин Дюбуа сказала, что письма украдены ее слугой.
      – Он это подтвердил?
      – Его не нашли, он сбежал. Мы помолчали.
      – А если Жаклин Дюбуа откажется встречаться с нами? – спросил я Иггинса.
      – Нужно сделать так, чтобы не отказалась. Дальтон о чем-то думал.
      – Она примет нас! – воскликнул он через минуту.
      – Каким образом?
      – Послезавтра мы будем обедать с ней.
      – Прекрасно, – согласился Иггинс.

      В назначенный день нам предстояло обедать с Жаклин Дюбуа. Я не сомневался в Дальтоне, но мне любопытно было проследить, как он добился ее согласия встретиться с нами. Я знал, что актриса ведет довольно замкнутый образ жизни. К тому же Ривейро Бодальво следил за ней, то ли ревнуя, то ли чего-то боясь.
      Было пять часов вечера. Я дожидался Поля у него в кабинете, на всякий случай надев смокинг, а напротив меня в одном из кресел дремал Ренэ Данблез во фраке, надушенный, в золотых очках вместо обычных безобразных стальных, с жемчужной булавкой в галстуке.
      На следующий день после посещения дома де Лиманду старик заболел. По словам слуги, у него был сильный приступ ревматизма, продержавший его в постели двое суток.
      Несколько дней назад Данблез появился у Поля, по-прежнему ворчливый и недовольный. Он обвинил нас в бездеятельности, заявив, что мы не сыщики, а жулики, потому что, имея столько времени и столько денег, мы еще не добились освобождения Жака Данблеза. Иггинс не остался в долгу, напомнив, что его сына, по всей вероятности, приговорят к смерти, и что он, Иггинс, в настоящее время не видит никакой возможности спасти ему жизнь. Данблез сразу сник и с тех пор мрачно молчал.
      В последний момент Дальтону пришла мысль пригласить его на встречу с Жаклин Дюбуа.
      – Быть может, – сказал Поль, – старик знает о сыне что-нибудь такое, чего не знаем мы. Мы представим его богачом. Он, должно быть, будет великолепен во фраке. Я думаю, эту роль он сыграть сумеет. Во всяком случае, его присутствие не помешает. Я поговорю с ним.
      Последовали длинные переговоры, и Данблез согласился. Иггинс придумал нам имена: Данблез становился миллионером Федором Дановым, а я – доном Антонио Маргезом.
      – Я – Вильям Бэлл из Нового Орлеана, – заявил Дальтон. – Только нужно загримироваться. В газетах слишком часто печатали мою физиономию.
      – Но приглашение-то принято? – поинтересовался я.
      – Завтра в пять часов. Не сомневайся. И вот мы ждали, не сомневаясь.
      Данблез дремал, а я читал последний номер «Времени», точнее, перечитывал. Понятно, перечитывал я столбец, посвященный интересующим нас преступлениям. Увы! Как и все на земле преходяще, так проходил интерес газеты к этому делу.
      Прежде оно занимало полторы страницы, затем страницу, полстраницы, два столбца, один столбец, несколько строк. В каждом номере, как было объявлено, печаталось сообщение Иггинса и K°. Только настоящее сообщение содержало – как и несколько предыдущих – одну фразу: «Ничего нового, следствие продолжается».
      Пока что дело Данблеза было назначено к слушанию на ближайшую сессию окружного суда департамента Сены. Дело по обвинению в четырех убийствах.
      Пока я читал газеты, кто-то открыл дверь и вошел. Я вздрогнул, увидев незнакомца, но затем узнал Дальтона, несмотря на пышную черную бороду. Да, грим был превосходен. Жаклин Дюбуа ни за что не узнает в этом человеке Поля Дальтона.
      – Поразительно, дорогой Бэлл! – соблаговолил изречь из своего кресла Данблез.
      – В путь! – скомандовал Дальтон. – В восемь обедаем в кабачке «Серебряная груша» на улице Сантье. Нас пригласил мой старый приятель Роберт Дартинг. Я знаю его уже пятнадцать лет.
      – Он в курсе дела?
      – Я сообщил ему только самое необходимое. Он обещал хранить тайну, но выставил встречное условие.
      – Какое?
      – Мы должны использовать полученные сведения только для оправдания Жака Данблеза.
      – Это нетрудно.
      – Обещаете, господин Данблез?
      – Обещаю.
      – Рассчитываю на ваше слово. Ну, слушайте. Роберт Дартинг приглашает на обед своего старого друга Вильяма Бэлла. Они не виделись пять лет. Вильям Бэлл путешествует со своими друзьями: Федором Дановым и Антонио Маргезом.
      – Но при чем здесь Жаклин Дюбуа?
      – Роберт будет со своей любовницей Монной Бамбош. Жаклин Дюбуа – близкая подруга Монны и согласилась пойти с ней.
      – Она не изменит своего решения в последний момент?
      – Нет. К тому же Жаклин, кажется, хочет познакомиться с Федором Дановым. Роберт наговорил ей уйму небылиц о нем. А Жаклин, как и все женщины, очень любопытна.
      – А Монна ничего не знает? – поинтересовался старик.
      – Нет. Не то об этом уже знал бы весь Париж. Ну, все поняли? В таком случае до встречи. Я явлюсь один, а вы придете с небольшим опозданием.
      – Постой! А этот самый Ривейро Бодальво знает о намечающейся встрече? – спросил я.
      – Может быть, но помешать не сможет.
      – Почему?
      – Вчера вечером его арестовали. Я так и подскочил на месте.
      – Как арестовали? Почему?
      – Арестовали в клубе за шулерство. Вышел изрядный скандал. Жаклин Дюбуа просто в ярости.
      – Когда, ты говоришь, его арестовали?
      – Прошлой ночью.
      – Послушай, а нет ли здесь какой-нибудь связи? Как только Жак Данблез порвал с Жаклин Дюбуа, тут же появился этот проходимец.
      – Об этом мы еще поговорим, – прервал меня Дальтон. – Сейчас у меня нет времени. До встречи!

* * *

      Мы расположились в уютном кабинете «Серебряной груши». Все были в сборе.
      Жаклин Дюбуа сидела напротив меня. Она была очень хороша. Выразительное лицо в обрамлении пепельных волос, огромные серые глаза, свежий рот, длинная шея, красивые холеные руки. Глядя на нее, я понимал, что такая женщина может вскружить голову любому. Но имеет ли она какое-нибудь отношение к убийству на вилле сенатора, в письменном столе которого нашли письма ее любовника?
      Миниатюрная Монна Бамбош тоже была прелестна. Сознаюсь, находясь в обществе двух очаровательных женщин, я почти забыл, зачем мы здесь.
      Разговор за столом понемногу оживлялся. Дальтон занялся Жаклин Дюбуа. Она была грустна и чем-то озабочена.
      – Я замечаю, мадемуазель, что ваш стакан полон, – Поль сделал обиженную мину. – Отсюда я делаю вывод, что ваша душа печальна, и подтверждение этого читаю у вас на лице. Может быть, вам не нравится это красное вино? Но вы не откажетесь от шампанского?
      – Благодарю вас, – сказала Жаклин Дюбуа, отрицательно покачав головой.
      – И даже не хотите чокнуться со стариком? – подключился Ренэ Данблез.
      Они чокнулись. Жаклин, не пригубив, поставила стакан на стол.
      – Э, нет, так не пойдет, – заметил Данблез. – У меня на родине за такую обиду, нанесенную даже самой прекрасной женщиной, убивают ее возлюбленного.
      – А где ваша родина? – спросила Жаклин.
      – Далеко отсюда.
      Дальтон не спускал с нее глаз. Он понял маневр Данблеза и сказал:
      – Не горячитесь, Данов.
      – Господину Данову нечего беспокоиться, – нахмурилась Жаклин. – У меня нет возлюбленного.
      – У вас нет возлюбленного? – разыграл удивление Данблез. Он опустил бокал с такой силой, что ножка сломалась.
      – Нет возлюбленного?
      – Оставьте, не приставайте к ней, – вмешалась Монна Бамбош. – Она…
      – Замолчи, Монна! Да, у меня нет возлюбленного.
      – Черт возьми! В таком случае я вас люблю.
      – Любовь с первого взгляда и до гробовой доски? – шутливо воскликнула Жаклин.
      Было заметно, что она еле сдерживает рыдания.
      – До гробовой доски, – повторил Данблез, налил себе вина и осушил стакан залпом. – Убью всякого, кто осмелится взглянуть на вас!
      – О! – изумилась Жаклин.
      – Я всегда любил вас!
      – Вы уверены?
      – Конечно! Знаете, как-то в Мексике одна женщина сказала мне, что я ее не люблю. Чтобы убедить ее, что это неправда, я убил ее мужа.
      – Вы убили его?
      – Три пули в голову, – небрежно бросил Данблез. При этих словах Жаклин вскрикнула.
      – Послушай, – обратилась Монна Бамбош к Робетру Дартингу, – твои друзья говорят то, чего не следует говорить.
      – А в чем дело? – встревоженно спросил Дальтон.
      – Ничего, ничего, – попыталась замять разговор Жаклин.
      – Но вы бледны! Почему вы дрожите?
      – Это просто нервы. Впрочем, я действительно чувствую себя неважно. Мне лучше уйти. Я только порчу вам настроение.
      Мы хором запротестовали. Она выпила немного вина и, казалось, успокоилась.
      – Никогда не прощу себе, что сделал вам больно, – тихо заметил Данблез.
      – Ничего, пустяки, – улыбнулась Жаклин.
      Я заметил, что Дальтон разочарован. Ясно было, что Жаклин Дюбуа не будет говорить на интересующую нас тему.
      Поль подозвал официанта.
      – Принесите мне газету.
      – В чем дело? – шепнул я.
      – Ничего, – громко ответил Дальтон. – Надеюсь, господа, вы разрешите мне узнать, выбран ли мой друг Ланфлер от департамента Нижней Луары.
      – Правда ведь, – отозвался Дартинг, – сегодня выборы. Я не понимал, какое отношение имеют выборы Ланфлера, если таковой вообще существует в природе, к убийству сенатора и к найденной в его письменном столе переписке Жаклин Дюбуа и Жака Данблеза.
      Дальтон ожидал, рассеянно очищая мандарин.
      Официант вернулся с газетой. Это был вечерний выпуск, и через всю первую страницу шел заголовок, на который я не обратил внимания, так как совершенно не интересовался ни внешней, ни внутренней политикой.
      Дальтон взял газету и стал искать на второй странице результаты выборов в департаменте Нижней Луары.
      Внезапно на глаза мне попался заголовок, от которого дрожь пробежала по телу. Я опустил стакан на стол.
      Поль уже складывал газету. Но тут он тоже заметил заголовок и вскрикнул:
      – Однако! Жак Данблез, помните, убийца…
      – Что? – прерывающимся голосом спросила Жаклин Дюбуа.
      – Покончил с собой в тюрьме.
      Жаклин Дюбуа вскрикнула и так побледнела, что, казалось, вот-вот упадет в обморок.
      Я взглянул на Ренэ Данблеза. Он как будто ничего не слышал или просто хорошо владел собой. Во всяком случае, никаких чувств не отразилось на его лице.
      – Что с вами? – бесстрастно обратился к Жаклин Дальтон.
      – Дайте мне, пожалуйста…
      Она потянулась к газете, где сообщались подробности происшествия.
      – Что с вами? – повторил Дальтон. Он тоже был взволнован.
      – Этого человека я любила… – прошептала актриса. Поль молча протянул ей газету. Мы ждали. Жаклин Дюбуа читала. Внезапно она вздрогнула.
      – Что за подлость! Какая низость!
      – Что с вами? – снова спросил Дальтон, но уже нежно, почти по-отцовски.
      – Мерзавцы, они обманули его! А он… Прости, Жак! Она бросила газету и, закрыв лицо руками, зарыдала. Роберт Дартинг взял газету и прочитал заметку вслух:
      – «Смерть Жака Данблеза
      Заключенный в тюрьме убийца покончил с собой. Жак Данблез, арестованный по обвинению в убийстве, сегодня покончил с собой. Труп обнаружил обходивший камеры надзиратель. Предполагают, что Жак Данблез повесился на собственном галстуке, перекинутом через оконную перекладину.
      Обвиняемый должен был предстать перед окружным судом департамента Сены в ближайшую сессию по двойному обвинению в убийстве. Трагическая смерть его, очевидно, навсегда лишит нас возможности узнать истину о совершенных преступлениях.
      Последнее сообщение. Заключенный не повесился. Он отравился. Неизвестно, откуда он достал яд. Ведется следствие.
      На столике найдено несколько писем к друзьям и записка, адресованная судебному следователю.
      Вот что она гласит:
      «Господин следователь!
      Я решил уйти из жизни. Мной руководит не страх перед наказанием. Я не виновен в приписываемых мне преступлениях и потому упорно отвергал все ваши обвинения.
      Но меня сломила не улика, известная вам, а нечто другое… Вчера вы сказали мне, что найденные в письменном столе у господина Пуаврье письма передал сенатору не слуга Жаклин Дюбуа, а они были проданы ему неким Ривейро Бодальво, возлюбленным этой женщины. Итак, она продала (ради чего?) свидетельства и воспоминания о нашей любви… Мне в таком случае остается одно – удалиться со сцены.
      Жак Данблез».
      Жаклин Дюбуа продолжала рыдать, несмотря на попытки Монны успокоить ее.
      – Да, да, – бормотала она. – Раз я убила Жака, я должна защитить его имя. Неужели я настолько труслива, что не последую за ним? Я девка, просто девка! Так он называл меня… Это верно… Он покончил с собой из-за меня. Он невиновен, а тот…
      Дальтон рассеянно ковырял вилкой рыбу на тарелке.
      – Мадемуазель, – сказал Данблез, хладнокровию которого я поражался, – вы говорите, что ваш возлюбленный обвиненный в ужасном преступлении, невиновен. Доверьтесь и расскажите все нам. Я близко знаком с министром иностранных дел и обещаю вам его поддержку, раз вы собираетесь обелить память человека, которого любили.
      – Не сейчас… – прошептала Жаклин. Но я видел, что она колеблется.
      – Мадемуазель Жаклин, – вмешался Дальтон, – мой друг Антонио Маргез – один из владельцев газеты «Время», которая, как вы знаете, с самого начала заинтересовалась этим делом. Я сам – школьный товарищ Иггинса и тоже к вашим услугам.
      – Говори, Жаклин, – Монна погладила ее руку.
      – Ну, хорошо, – сдалась Жаклин. – Эти письма украл у меня Ривейро Бодальво.
      – А! – вздохнул Роберт Дартинг.
      – Мы с Жаком познакомились пять лет назад. Четыре счастливых года, полных любви, пролетели как один миг. Однажды – как это произошло, неважно – Жаку показалось, что я изменила ему. Он ушел. Я была горда и не пыталась помириться первой, надеясь, что рано или поздно он вернется. Но мне очень хотелось увидеть Жака. В конце концов я написала ему, прося вернуть мои письма. Однако он не пришел, а прислал их по почте. Потом я узнала, что Жак обручился, и чуть с ума не сошла… И тут появился Ривейро…
      – Вы не пытались встретиться с Данблезом? – спросил Дальтон.
      – Только однажды.
      – и?
      – Он сказал, что между нами все кончено.
      – Он знал, что письма украдены?
      – Нет.
      – А вы?
      – Да, но мне стало это известно только недавно.
      – Вы знали, кем украдены письма?
      – Да.
      – И знали также, с какой целью это сделано?
      – Да.
      – Чтобы продать?
      – Да.
      – Вы знали, зачем их купили?
      – Нет.
      – Их продали сенатору?
      – Нет.
      – Кому?
      – Капитану де Лиманду.
      Эта новость совершенно ошеломила Дальтона. Данблез глухо заворчал. Неужели наконец-то появился проблеск света?
      Жаклин Дюбуа заплакала.
      – Нужно уходить, – предложил Дартинг. Он вполголоса обратился к Дальтону:
      – Тебе больше не о чем спрашивать?
      – Нет. Дальше мы управимся сами. Проводи дам. Ренэ Данблез, не забыв о том, что должен до конца сыграть роль миллионера, заплатил по счету.
      На улице мы расстались. Данблез немедленно отправился к себе в гостиницу, женщин Роберт Дартинг галантно усадил в свой автомобиль.
      Дальтон взял меня под руку и мы медленно пошли по авеню д'Опера. Была теплая звездная ночь. Париж, казалось, спал.
      – Странно, – сказал я, – такое впечатление, что эта новость тебя совершенно не волнует.
      – Какая новость?
      – Самоубийство Жака Данблеза.
      – А! – небрежно бросил Поль и пожал плечами.
      – Хорошо, что нам в ресторане попался именно этот номер газеты. Официант мог принести любой другой, и тогда ничего бы не вышло. Зато теперь…
      Дальтон молчал.
      – Куда мы идем? – спросил я.
      – Гуляем.
      Я не выдержал.
      – Да о чем ты думаешь, черт возьми?
      – О том, что сказала Жаклин Дюбуа.
      – Что именно?
      – Это нам ничего не дает.
      – Не понимаю…
      – Капитан мертв. Ривейро Бодальво ничего не скажет. Доказательств нет. Жаклин официально обвинять его не будет. Для нас это след, но не больше.
      – Значит?
      – Значит, нужно надеяться, что Иггинс что-нибудь поймет в том уравнении.
      – К чему это теперь?
      – Это единственный шанс спасти жизнь Жака Данблеза.
      – Жизнь Жака Данблеза? Ты с ума сошел?
      – Нет.
      – Но ведь он покончил с собой!
      – Неужели старик Данблез не посвятил тебя…
      – Посвятил? Во что?
      – Разве ты не догадался, что Жак Данблез не мертв?
      – Не мертв?
      – Это был только трюк.

      После этого разговора прошло два дня, наполненных событиями слишком интимными для того, чтобы пересказывать их подробно. Наша ссора с Дальтоном, бурное объяснение, его доводы, которым я должен был поверить. Дуэль Поля с Робертом Дартингом, закончившаяся примирением. Отъезд Жаклин Дюбуа в Италию…
      Иггинса я не видел, но знал, что он бросился по новому следу и пытается разузнать о том, что связывало авантюриста Бодальво с капитаном де Лиманду.
      Во «Времени» накануне появилось сообщение о том, как были украдены письма у Жаклин Дюбуа. Привожу его полностью.
      «Сообщает Иггинс
      Как стало известно, письма Жака Данблеза к актрисе Жаклин Дюбуа и фотография последней, обнаруженные в письменном столе сенатора Пуаврье на вилле «Виши», были похищены у нее лицом, действовавшим по поручению капитана де Лиманду. По крайней мере, доказано, что капитан де Лиманду купил эти бумаги у упомянутого лица.
      Предполагают, что капитан передал их сенатору».
      Это сообщение вызвало всеобщее любопытство. Репортеры рьяно взялись за дело. Но они тщетно стучались в запертую дверь квартиры Жаклин Дюбуа; та уехала, не оставив адреса. Им не оставалось ничего другого, как довольствоваться собственными предположениями.
      Вечером мы собрались у Дальтона.
      – Итак, – начал Иггинс, – мы снова в тупике.
      – Вы ни к чему не пришли? – спросил Поль.
      – Ни к чему.
      – Я так и думал!
      – Со стороны де Лиманду искать нечего.
      – А Ривейро Бодальво?
      – Ну, этот парень – заурядный жулик. Сейчас наши агенты занялись его прошлым. Но, уверен, они не найдут ничего интересного.
      – Можно предполагать посредника между ним и капитаном?
      – Возможно, кто-нибудь из посетителей клуба, в котором бывал де Лиманду. В этом направлении тоже идут поиски…
      – Да, одни предположения. Но если Ривейро – убийца, как к нему мог попасть браунинг Жака Данблеза?
      – Он знал авиатора? – спросил я.
      – Без сомнения, – кивнул Иггинс. – Но можно с уверенностью сказать, что Жак Данблез его не знает.
      – Но почему Жиру не предпринимает никаких действий в отношении Ривейро? Кстати, он все еще сидит в тюрьме? – продолжал расспрашивать я.
      – Да, – сказал Поль. – Что же касается следователя, то он просто зациклился на своей версии. Ему достаточно находки револьвера Данблеза.
      Иггинс, раскурив трубку, глубоко затянулся.
      – Почему, собственно, мы делаем тайну из того, что узнали от Жаклин Дюбуа?
      – Об этом просил Роберт Дартинг.
      – В таком случае, заметка в газете – все, на что мы имеем право.
      – Да, и она мне стоила дуэли с Дартингом и ссоры с Валлорбом. Я не успел сказать ему о придуманном трюке и попросил Ренэ Данблеза сделать это, а тот просто забыл. А Валлорб рассердился, заявил, что мы ему не доверяем, что Данблез больше в курсе наших дел, чем он, и так разошелся!
      – Знаете, Иггинс, я этого не говорил.
      – Но имели на это право, – примирительно сказал Иггинс. – Дальтон – мальчик хороший, но только чересчур импульсивный. Самоубийство Жака Данблеза – его идея.
      – Да, идея прекрасная, – самоуверенно усмехнулся Поль. – Вечерний выпуск «Времени», отпечатанный в одном экземпляре, специально для нас, и всего за тысячу франков.
      – Ваша горячность когда-нибудь дорого вам обойдется, – пробурчал Иггинс. – К чему, скажите, было затевать дуэль с Дартингом?
      – Пришлось. У Дартинга тоже характерец не сахар, а женщины, должно быть, узнав, что новость ложная, здорово его накрутили. Он явился ко мне зверь зверем. Хотел убить меня. Впрочем, потом смеялся, и после дуэли мы расстались друзьями.
      Жаклин Дюбуа, должно быть, очень сердита на нас.
      – Это мелочи. Гораздо важнее, что все наши попытки раскрыть преступление ни к чему не приводят.
      – Да, – вздохнул Иггинс. – Но еще есть время. Жак Данблез предстанет перед судом только через три месяца. Этот Жиру ловко тянет дело, желая создать себе рекламу. Он слишком самоуверен, хотя глуп как пробка.
      – Как вы думаете, – опять спросил я, – Жака Данблеза приговорят к смерти?
      – Скорее всего. Неужели присяжные, как и мы, станут ломать себе головы над всеми тонкостями этого дела? Револьвер Данблеза найден возле трупа капитана. Вопрос исчерпан.
      – А другие убийства?
      – Теми займутся только ради проформы. Хотя не исключено, что их тоже попробуют повесить на Данблеза.
      – Значит, он обречен?
      – Если только не заговорит.
      – Вряд ли, не то уже заговорил бы.
      – Пожалуй.
      – А об убитом англосаксе по-прежнему ничего не известно?
      – Увы! Впрочем, сегодня утром я получил рапорт от нашего берлинского агента. Он сообщает, что исчез один из сотрудников тайной имперской полиции.
      – Как исчез?
      – Не знаю. Но его вычеркнули из списков. Ничего больше узнать не удалось, так как работают они анонимно, под номерами.
      – В каких случаях номера сотрудников полиции вычеркивают?
      – Когда они погибают или становятся предателями. – Вы предполагаете, что этот случай как-то связан с интересующим нас делом? – оживился Дальтон.
      – Я только сопоставляю факты, – пожал плечами Иггинс.
      – А может, это связано с Жилем?
      – Возможно…
      В это мгновение раздался стук в дверь. Вошел агент с газетой в руках. Одно объявление было обведено синим карандашом.
      Иггинс взял газету и вслух прочитал: «М. С. 27002. Очевидно, в нем отказано. Послезавтра». – Наконец-то! – воскликнул Дальтон. Иггинс удовлетворенно хмыкнул и повернулся к агенту:
      – Хорошо. Вы свободны. Наблюдение за объявлениями продолжайте.
      Тот поклонился и вышел.
      Иггинс прислонился к камину и, насвистывая, стал набивать трубку. Поль хмурился, а я перечитывал объявление.
      – Какого черта все это означает? – прервал молчание Дальтон.
      – Не знаю.
      – А что значит «очевидно, в нем отказано»? Иггинс пожал плечами.
      – Еще хотя бы одно слово, и мы все бы поняли.
      – Хорошо, что мы не опубликовали уравнение капитана де Лиманду.
      – Объявление кончается словом «послезавтра», – обратился я к Иггинсу. – Что должно произойти послезавтра?
      – Что угодно: свидание, убийство.
      – Что же нам делать? Может быть, предупредить полицию?
      – Нет, – решительно отрезал Иггинс. – В полиции примут нас за сумасшедших. Следует удвоить внимание к тем, кто может быть замешан в деле.
      – Ну, а еще?
      – Во-первых, нужно посмотреть, не публиковались ли раньше сходные объявления.
      – Естественно!
      – Во-вторых, нужно узнать в редакции, кем было дано это объявление.
      – Его могли прислать по почте.
      – Возможно, но маловероятно.
      – Могли изменить почерк, могли составить объявление, вырезая буквы из газет.
      – Увидим. В-третьих, имеет смысл проверить, не появлялось ли где-нибудь в прошлом, еще до этих преступлений, сходных объявлений.
      Иггинс на минуту задумался.
      – Я долго размышлял над тем, обозначает ли каждый член уравнения разных лиц или же это один человек, и капитан записал цифры и буквы, чтобы не забыть их?
      – И?..
      – Теперь сомнений нет. Их несколько?
      – Жиль, М. С. и 27002 не являются одним и тем же человеком. Пишет М. С. 27002 или пишут ему. И, очевидно, корреспондентом является X, Жиль либо лицо, которое является одновременно X и Жилем.
      – Весьма правдоподобно.
      – Поэтому я думаю, что будет ответ.
      – В этом нет необходимости. Тот, кому, писали, совсем не обязательно должен отвечать.
      Ну вот что, – решил Дальтон. – Один из двух: М. С. и 27002 – либо отправитель, либо адресат. Следовательно, ответ появится либо под теми же буквами, либо же под буквами X и Жиль.
      – Теоретически возможно и это, согласился Иггинс.
      – Кстати, нужно заняться еще письмами до востребования, предложил Дальтон.
      – Этим займется агент.
      – Все?
      – Все. Встретимся завтра в пять в кафе «Америкен». Следующий день не принес никаких новостей. Наши люди просидели всю ночь над комплектами «Времени» и других газет. Это были опытные агенты, и то, что они ничего не нашли, доказывало, что раньше объявлений в газету не давали.
      В полдень мы завтракали в малоутешительном обществе Ренэ Данблеза.
      – Все лопается, – резюмировал Дальтон.
      День тянулся бесконечно. Всего сутки отделяли нас от того «послезавтра», когда должно что-то произойти.
      В пять часов явился Иггинс.
      – Ничего интересного, сообщил он, усаживаясь за столик Объявление принес рассыльный из какого-то ресторана. Его никто не запомнил.
      Я удрученно потягивал коктейль, Дальтон насвистывал, Данблез мрачно молчал.
      Позади нас кто-то, садясь, передвинул стул, и я услышал: – Значит, решено?
      – Да, очевидно, в нем отказано. Послезавтра. Дальтон вскрикнул. Одновременно с ним мы обернулись. Севший за соседний столик человек поднял голову. Это был, к моему изумлению, Маркас.
      – Вы стали очень нервны, господин Дальтон, – усмехнулся он.
      – Вовсе нет, – Поль быстро овладел собой. – Просто я удивился, увидя вас.
      – Так удивились, что вскрикнули прежде, чем увидели меня.
      Что вы хотите сказать?
      – Только то, что заметил. Надеюсь, это не ваш родственник?
      – Кто?
      – Сольдаш.
      – Сольдаш?
      – Ну да, убийца старухи с улицы Мартир. Тот, кого должны казнить. Я только что сообщил эту новость племянникам убитой.
      Маркас указал на сидящих рядом с ним двух мужчин. Они вежливо кивнули.
      – Когда состоится казнь? – небрежно спросил Иггинс.
      – Его должны были казнить завтра, но отложили до послезавтра.
      – Вы будете присутствовать?
      – Нет. А разве вам, господин Иггинс, хочется побывать там?
      – Навидался, хватит. Вот Валлорб хочет.
      – Пожалуйста, – Маркас обернулся ко мне. – Сегодня же вечером я пришлю вам пропуск.
      Мы попрощались и встали.
      Подлечите нервы, господин Дальтон, – смеясь, крикнул вдогонку Маркас.
      – Он мне надоел, – проворчал Дальтон.
      – Насчет нервов инспектор прав, – заметил Иггинс.
      Он поймал такси и без объяснений затолкал нас в машину.
      – Что вы скажете о сообщении нашего друга Маркаса? – спросил Поля Иггинс.
      Должен сказать, что я был разочарован. В сущности, все сводилось к простому словесному совпадению. Речь, оказывается, идет об отказе в помиловании Сольдаша, о чьем существовании я даже не подозревал. Простое совпадение, не более.
      – Это уже след, – сказал Дальтон.
      – Возможно, – усмехнулся Иггинс. – А вы что скажете, господин Данблез?
      – Я не верю в подобные совпадения. Впрочем…
      – Что за дурацкая идея послать меня присутствовать при казни? – сердито спросил я Иггинса. – Что я должен делать?
      – Смотреть во все глаза. В случае надобности действовать так, как подскажут обстоятельства. К тому же наши люди будут наблюдать за вами и при необходимости призовут нас.
      – Но в объявлении сказано «послезавтра» – заметил Дальтон. – А по словам Маркаса казнь отложена.
      – Если случится то, что я предвижу, налицо будет настоящее доказательство, – загадочно сказал Иггинс. – А что должно случиться?
      – Должно появиться еще одно объявление. Раз время изменено, корреспондент, давший первое объявление, даст и второе. Теперь я в этом уверен.
      – Тогда нельзя терять ни минуты! – воскликнул Поль. Едем в редакцию! Узнав, кто приносит объявления, мы найдем и самого М. С. или как его там зовут.
      – Что за чепуха! – вспылил Данблез. – Какое отношение имеет казнь этого Сольдаша к Жаку Данблезу?
      – Если бы знать! – Иггинс нахмурился. – Но поверьте моей интуиции: все эти совпадения неспроста.
      – Пусть так. Но представьте себе, что ваше следствие построено на слове «банан». Неужели вы будете преследовать всех продавцов бананов? не сдавался Данблез.
      – Выбора у нас все равно нет, – отрезал Иггинс. Следовало бы поинтересоваться прошлым Сольдаша, – заметил Дальтон.
      – Но ведь он, кажется, давно сидит в тюрьме? удивился я.
      – Правильно, – не отвечая мне, кивнул Иггинс. – Этим я и займусь. А вы. Дальтон, отправляйтесь во «Время». До встречи!
      Иггинс выскочил из автомобиля и скрылся в толпе. Данблез тоже покинул нас. Ясно было, что он не верит в так взволновавшее нас совпадение. Впрочем, после ухода Иггинса и я стал сомневаться.
      Дальтон хмуро насвистывал какую-то мелодию, отчаянно фальшивя. Он явно не желал разговаривать со мной.
      В шесть часов мы были в редакции «Времени». Номер уже пошел в набор, но объявления, подписанного таинственными инициалами, в нем не было. Что ж, ничего удивительного. Возможно, таинственный корреспондент еще ничего не знает или ожидает назначенного часа, чтобы условиться о новом свидании.
      Стоп! В этом случае тот, к кому он обращается, очевидно, отправится на свидание.
      Мои размышления прервал Поль.
      Иггинс ошибся. Нового объявления не будет, – сказал он.
      В эту минуту нас позвали к заведующему отделом объявлений. Он любезно протянул нам только что полученное по пневматической почте письмо.
      Большими буквами на листе бумаги было жирно выведено: «М. С. 27002. Предупрежден о перемене дня. Не пишите».
      Снова загадка! Значит, первое объявление действительно предупреждало неизвестного или неизвестных о дне казни Сольдаша. Но убийство, как сказал мне Дальтон, было совершено девять месяцев назад. Я совершенно запутался.
      Было досадно, что наши надежды узнать что-нибудь о таинственном корреспонденте развеялись, как дым. Что скрывается под этим странным шифром? Кто этот сверхосторожный человек? Раз М. С. 27002 предупреждает и М. С. 27002 отвечает, значит, мы имеем дело с двумя лицами или с двумя группами. Пожалуй, можно предположить, что М. С. 27002 шифр предупреждающего. Отвечающий воспользовался им для того, чтобы не выдать себя. В таком случае тот, к кому обратились, – не кто иной, как Жиль.
      Но что общего между Жилем с капитаном де Лиманду? Что общего между убийствами, в которых обвиняют Жака Данблеза, и совершенным девять месяцев назад убийством старухи? Что общего между Сольдашем и Жаком?
      В тот же вечер мы получили от Иггинса записку. Он сообщал, что Сольдаш – алкоголик, старуху он убил с целью грабежа. Банальное преступление, не имеющее никакой видимой связи с нашим расследованием.

      Вечером я получил от Маркаса пропуск. В том же конверте была записка, в которой инспектор писал, что вынужден присутствовать при казни и что я могу не беспокоиться – он устроит меня в таком месте, откуда все будет хорошо видно. Странная любезность! Но Дальтон объяснил, что у Маркаса есть для этого веская причина: он хочет поступить к Иггинсу на службу.
      Я плохо спал и целый день чувствовал себя разбитым. Прослонявшись без дела по дому почти до вечера и не зная, чем заняться, почти заставил себя выйти на улицу, перекусил в какой-то харчевне и отправился в Сантэ.
      Кордон полицейских сдерживал хмурую толпу. Меня пропустили. У дверей тюрьмы я увидел Маркаса, который флегматично покуривал сигарету, ожидая прибытия начальства. Впрочем, нет, не флегматично. Он был чем-то взволнован.
      – Неприятности? – спросил я из вежливости.
      – С этой скотиной ничего не может закончиться хорошо. Их было трое. Слишком много… Посмотрим, как они справятся теперь.
      – В чем дело?
      – Забавная история, – хмыкнул Маркас, показывая полученное донесение. – Сожэ, помощник палача, был отравлен вчера вечером. Я вздрогнул.
      – Отравлен?
      – Да. Это удивляет вас?
      Что-то слишком много смертен в последнее время.
      – Так всегда бывает, глубокомысленно заметил Маркас. – Только раньше, когда вы не вмешивались в наши дела, вы этого не знали.
      – Возможно.
      Я попытался напустить на себя равнодушный вид, не желая, чтобы Маркас догадался, насколько меня заинтересовала услышанная новость. Она казалась мне чрезвычайно важной. Знает ли о ней Иггинс? Как сообщить ему? – Вам известны подробности отравления?
      – Нет.
      Подъехали два автомобиля с чиновниками, обязанными присутствовать при казни, с адвокатом, священником и полицейскими.
      Вышедший из тюремных дверей мужчина обратился к Маркасу:
      – Одного человека не хватает. – Разве вы не знаете?
      – Чего?
      – Что Сожэ мертв.
      – Сожэ?!
      – Да. Его отравили? – Откуда мне знать? Мы не дождались его и ушли. Я еще удивился, что Сожэ опаздывает. Это на него не похоже.
      Маркас промолчал.
      – Да, история… вздохнул мужчина. – Просто не представляю себе, что нам делать. Помните, Сожэ приводил с собой парня, который был у него за третьего помощника? Ну, с рыжей бородой и волосами морковного цвета?
      – Да.
      – Так вот, он тоже не пришел.
      Маркас присвистнул.
      – Ловко! Может, с ним тоже что-нибудь случилось? – Как его звали?
      – А черт его знает! – огрызнулся мужчина. – Сожэ имел с ним дело. Они ушли.
      Было прохладно, и я стал прохаживаться взад и вперед, чтобы не замерзнуть. Прошел мимо кучера повозки, служащей для доставки гильотины. Это был грузный мужчина с желтыми глазами и опухшим от пьянства лицом.
      Мне пришла в голову одна мысль.
      – Послушайте-ка, приятель, не знаете вы, не приключилось ли чего с другом господина Сожэ?
      – С Жилем?
      Это почти не удивило меня. Не знаю, почему, но я уже решил, что человек с рыжеи бородой и волосами морковного цвета должен быть непременно Жилем. Не скажи этого кучер, я, наверное, был бы разочарован.
      – Он еще не пришел? – продолжал тот. – Его еще облают! Неявка на работу – этого хозяин не простит. Да и дело не терпит отлагательства. – Вы его знаете?
      – Почему вы спрашиваете?
      – Потому что это друг господина Сожэ, а господин Сожэ этой ночью был убит.
      Правда?
      Да.
      Ишь ты!
      – Так может, что-нибудь приключилось и с вашим другом Жилем?
      – Жиль мне не друг. Он появлялся здесь, работал и уходил.
      – Может, и его прикончили?
      – Думайте что хотите, но он не из таких, чтобы его убили.
      На большем я не настаивал. Остальное – дело Иггинса. Но ниточка, кажется, опять оборвалась. Как только мы приблизились к разгадке странного уравнения, как только выяснилось, что таинственный Жиль – реальное лицо, он исчез. Снова тупик!
      Может быть, он чего-то боится и спрятался? Его преследуют? Кто? Почему? Знал ли его капитан де Лиманду? Какое отношение имеет этот Жиль к нашему делу. Почему он предупредил, чтобы ему не писали? Почему не явился на казнь Сольдаша? Что же особенного должно было быть в сегодняшней казни? Как связаны его исчезновение и смерть Сожэ в ночь, предшествующую казни?
      Ни на один из этих вопросов я не находил ответа.

* * *

      Казнь была совершена.
      Кто-то прошел мимо меня, толкнул и вполголоса произнес:
      – К Бельфорскому Льву.
      Я поспешил туда, не попрощавшись с Маркасом. Иггинс стоял, прислонившись к высокому цоколю.
      – Не явился помощник палача, – опередил он меня.
      – Да. Его товарищ – Жиль. Знаете?
      – Нет. Говорите.
      Я поспешно рассказал обо всем.
      Иггинс курил. По быстроте, с какой он выпускал кольца дыма из своей трубки, я мог судить о его волнении.
      – Хорошая работа, – одобрил он, когда я замолчал. – Подождем Дальтона.
      Утро было пасмурное. Я замерз и ужасно хотел спать.
      Подъехал автомобиль. Дальтон приоткрыл дверцу и сделал нам знак.
      – Ну? нетерпеливо спросил Иггинс, усаживаясь на заднее сиденье.
      – Сожэ отравлен. Он жил на улице Сакрэ-Кер с, женой и восьмилетней дочерью. Вчера вечером они получили ящик с шестью бутылками бургундского. Сожэ был человек доверчивый и принял посылку. За ужином он откупорил одну из бутылок. Дали вина и девочке. Полчаса спустя супруги и ребенок почувствовали себя плохо. Сожэ успел позвать на помощь. Соседи вызвали врача, но он застал уже трупы.
      – А полиция? – прервал Иггинс.
      – Возбуждено следствие. Ящик с вином отправлен вчера из Парижа. Ящик, очевидно, из-под устриц. Бутылки переданы на экспертизу.
      – Сожэ ничего не успел сказать?
      – Соседи ничего не помнят.
      – Так… А мы нашли Жиля. – Жиля?
      – Да. И тут же потеряли. Иггинс пересказал Дальтону все, что узнал от меня.
      – Значит, Сожэ знал Жиля? И Сожэ отравлен в тот день, когда Жиль исчез? Возможно, он также убит?
      Иггинс помрачнел.
      – Мы знаем лишь одного человека, который был знаком с Жилем. но он мертв.
      – Если Жиль мертв, уравнение никогда не будет решено, – добавил Поль.
      – А может, последить за кучером? предложил я.
      – Ни к чему; – решил Иггинс. – Он выложил все, что знал. Жиль очень осторожен. Не оставил никаких следов.
      – А палач о нем ничего не знает?
      – Вряд ли. Сожэ сам приводил помощника и сам платил ему.
      Автомобиль остановился у дома Дальтона. У двери нас ожидал человек. Он поздоровался с Иггинсом и сказал:
      – Семнадцатый сообщил, что 27002 найден.

      27002 найден! Дальтон торопливо вскрыл конверт с сообщением от агента и прочитал вслух: «17-й – Иггинсу.
      Механик Жака Данблеза, Барнабе Оддер, тридцати двух лет, рослый, очень сильный, хладнокровный, но легко приходит в ярость. Был сапером, работал механиком на автомобильном заводе. Увлекся авиацией. Умеет управлять аэропланом. Служил в фирме Дюржа. Два года назад поступил к Жаку Данблезу механиком; обязанности: уход, починка и, в случае надобности, управление аэропланом.
      После ареста Данблеза был допрошен. Отзывался о хозяине самым лучшим Образом, хвалил его спокойствие и щедрость.
      Теперь работает шофером такси.
      Согласно вашим указаниям слежка за ним велась постоянно.
      Неделю назад началась забастовка шоферов такси. Оддер отказался прекратить работу и платить шестифранковый налог, который профсоюз наложил на всех штрейкбрехеров.
      Сегодня в три часа дня такси Оддера сломалось. Он осматривал мотор, когда на него набросилась толпа, вооруженная палками. Началась драка. В разгаре ее Оддер выхватил из кармана револьвер и три раза выстрелил. Ранил одного из нападавших в бедро, другого в плечо, третьего убил.
      Все это подтверждается показаниями пассажира, который во время потасовки шоферов сидел в машине Оддера. Нападавшие успели скрыться.
      Раненые и убитый – забастовщики.
      Когда Оддера привезли в полицейское управление, револьвера у него не оказалось. Он утверждал, что не помнит, когда потерял его. Может быть, бросил сейчас же после выстрелов, а, может быть, положил в карман и потом выронил.
      После тщательного осмотра места происшествия один из полицейских нашел оружие в водосточной канаве. Это был восьмимиллиметровый браунинг, номер 27002.
      Оддер признался, что револьвер его, но утверждал, что не бросал его в сток. На вопрос, откуда у него оружие, Оддер неохотно ответил, что взял его в аэроплане Жака Данблеза, где револьвер висел около сиденья, намереваясь отдать хозяину, как только тот выйдет из тюрьмы.
      Барнабе Оддер заключен под стражу».
      Мы молча переглянулись.
      Я знал, что за Оддером следят, как и за всеми, кто имеет отношение к этой драме, но чтобы он мог быть связан каким-то образом с таинственными объявлениями и загадочным уравнением?! И этот человек служил у Жака Данблеза! Возможно, конечно, что Оддер лжет, утверждая, что револьвер принадлежит Жаку Данблезу. Ведь он лгал, говоря что не помнит, куда выбросил оружие. Но какой смысл ему было избавляться от револьвера? Не мог ли его бросить в канаву кто-нибудь другой?
      Жак Данблез опознал свой револьвер, найденный возле трупа капитана де Лиманду. Это признание подтверждается показаниями Изидора, его слуги. Значит… Неужели у Жака Данблеза было два браунинга?
      – Итак, неизвестных в уравнении стало меньше, – сказал Иггинс. – Жиля мы установили, 27002 номер браунинга.
      Остается только узнать, кто скрывается под инициалами М. С.
      – Да, Жиля мы установили, – кивнул Поль. – Но что это нам дает? Роль Жака Данблеза по-прежнему неясна. Что его связывает с Жилем, да и связывает ли вообще? Самого Жиля след простыл… Нет, мы ни на шаг не продвинулись в расследовании убийства капитана, а я уверен, что оно является ключом ко всем остальным.
      Весь вечер мы провели, обсуждая, в каком направлении действовать дальше.
      Прошло несколько дней. О Жиле по-прежнему ничего не было известно. Он исчез. Вскрытие трупов Сожэ, его жены и дочери показало, что они отравлены сильнейшим ядом – аконитом. Анализ содержимого бутылок это подтвердил. Но установить, кто отправил им посылку с вином, не удалось.
      Жак Данблез на записку Дальтона, переданную в тюрьму через надежного человека, ответил, что браунинг с номером 27002 ему не принадлежит. Кроме того, он просил оставить его в покое, так как «обстоятельства сильнее».
      Барнабе Оддер был выпущен на свободу как совершивший убийство в целях самообороны.
      Так рвались все нити, одна за другой. Три дня спустя мы узнали, что мадемуазель де Шан уехала в Англию и намеревается уйти в монастырь.

      Вот уже полтора месяца мы вели следствие, а кроме разрозненных фактов, ничем не располагали.
      В своей записной книжке я зафиксировал отправные точки нашего расследования:
      1. Мадам де Шан.
      Почему пуля из ее револьвера была обнаружена в голове сенатора?
      Мадам де Шан попала в отца случайно, когда он уже был мертв. Следовательно, она не имела намерения убивать его.
      2. Жак Данблез.
      Чем объяснить совпадение убийств с отлучками Жака Данблеза из дома?
      В ночь убийства де Лиманду Жак Данблез ездил не в Бри, где жил капитан, а в Марни. Доказательство – сосновая иголка.
      3. Девочка.
      Почему Жак Данблез был так взволнован, когда увидел труп девочки? Неизвестно.
      4. 27002.
      Каким образом клочок бумаги с этими цифрами оказался в сейфе у сенатора? Почему они нацарапаны на крышке часов капитана де Лиманду?
      Неизвестно.
      Вывод: единственное связующее звено – Жиль. Если мы не узнаем, кто он, мы вообще ничего не узнаем.
      Нечего надеяться, что Жиру будет удачливее нас. К тому же он считает, что для обвинения Жака Данблеза улик достаточно.
      Дальтон доказал, что Жак Данблез в ночь убийства капитана ездил на виллу родителей капитана в Марни. Однако ему вряд ли удастся убедить в этом присяжных и судью. Сосновая иголка, прилипшая к ноге лошади, и отсутствие сосен в окрестностях Бри не опровергают главную улику: наличие браунинга Жака Данблеза рядом с трупом капитана.
      Я снова и снова обдумывал все известные нам факты, но связать их воедино не мог. Увы, следует признать, что наше расследование зашло в тупик. Надо или начинать все сначала, или вовсе отказаться от этого дела. Жаль авиатора! Его будут судить и признают виновным, если только Иггинс, Дальтон и я не докажем, что он непричастен к убийству сенатора и де Лиманду.
      Я верил в невиновность Жака Данблеза и, вспоминая допрос на вилле «Виши», все более утверждался в мысли, что он что-то знает. Только Жак Данблез может приоткрыть завесу над тайной. Нужно повидать его и попытаться убедить в необходимости все рассказать. И я отправился к Дальтону.
      Иггинс и Поль сидели в креслах и курили.
      – Ты вовремя явился, я хотел послать за тобой, приветствовал меня мой друг.
      – Послушайте, – заговорил я, не обращая внимания на его слова. – Только Жак Данблез знает, в чем дело. Надо заставить его говорить. Мы должны устроить так, чтобы Мадлен де Шан разрешили свидание со своим бывшим женихом. Это наш единственный и последний шанс.
      – Гм… – промычал Иггинс. – Слишком много слов и эмоций.
      – А вы мало делаете! – сердито закричал я. – Да поймите же, речь идет о жизни человека! Время уходит, а мы топчемся на месте!
      – Почему же топчемся? – улыбнулся Поль. – Мы узнали, что старая служанка Ренэ Данблеза исчезла.
      – Ну и что?
      – Эльмира Бурдон – так ее зовут – воспитала Жака Данблеза, так как он рос без матери. Она была очень расстроена его арестом и грозилась кому-то отомстить.
      – Ну и что? – повторил я. Поль начал терять терпение.
      – Как ты не понимаешь? Служанке было что-то известно, это несомненно. И исчезла она не случайно. Ее могли убрать как нежелательного свидетеля. Мы имеем дело с очень хитрым противником. Он опережает все наши шаги. Вспомни Жиля! Как только мы вышли на него, он тоже исчез.
      – Хорошо, поедем искать Эльмиру Бурдон, – сдался я. – Но разве старик Данблез не знает, где она?
      Внезапно я сообразил, что Ренэ Данблез уже недели две не появлялся.
      – Кстати, где он сам?
      – У себя в имении, в Буквале.
      – Так едем туда.
      – Я с вами, – поднялся Иггинс.
      Через несколько часов мы были в Буквале.
      Ренэ Данблез жил в старинном доме, выстроенном в виде башни. Меня поразило царившее здесь запустение. Ров, когда-то окружавший крепостную стену, зарос, подъемный мост почти разрушился. Сам дом, судя по всему, давно не ремонтировался И очень обветшал.
      Автомобиль остановился во дворе. Дальтон подошел к двери и постучал.
      Тишина.
      Он подождал несколько минут и постучал снова. Тот же результат.
      – Может быть. Данблез уехал? предположил я. – Нет, – коротко ответил Иггинс.
      Он вышел из машины, подобрал камень и двинулся вдоль дома. Внезапно остановился, удовлетворенно хмыкнул и запустил камнем в окно. Раздался звон разбитого стекла.
      В окне появился Данблез.
      – Что вам нужно? – сердито крикнул он.
      – Поговорить с вами, – проворчал Иггинс.
      – Не стоит труда.
      – Есть новости.
      – Какие новости?
      – Не могу же я кричать! К тому же я не привык чтобы меня гак принимали.
      – А я не привык, чтобы мне мешали работать. Что вам нужно?
      – Я уже сказал, поговорить с вами.
      – Напишите.
      – Ну и характер, – покачал головой Иггинс. – Если не впустите нас, придется иметь дело с полицией.
      – С чего бы это?
      – Вот приедут, тогда и узнаете.
      – Плевать я хотел на полицию!
      А им плевать на вашу дверь. Ее высадят.
      – А вам какое дело?
      – Я хотел вас предупредить. Не хотите – не надо. Иггинс направился к автомобилю, и в ту же минуту дверь открылась. Во двор выскочил Данблез в каком-то выцветшем халате, шапке с наушниками и высоких сапогах. Он был в ярости.
      Вы что, собираетесь уехать?
      – А как по-вашему? – ядовито осведомился Иггинс.
      – Значит, можно морочить человеку голову, помешать ему работать, испортить настроение и спокойно уехать?
      – Вы хотите, чтобы мы остались? Пожалуйста! И даже принимаем приглашение позавтракать.
      – Я уже завтракал!
      – Тем хуже для вас. Иггинс вышел из машины.
      – Что вы там несли о полиции? – спросил Данблез.
      – Я намеревался вам сказать, что полиция скоро узнает об исчезновении вашей служанки и явится сюда.
      – Эльмира исчезла? Кто вам сказал?
      – Неважно. Факт тот, что она исчезла.
      – Но вам-то какое до этого дело? Вы беспомощные дилетанты и не спасете Жака. Столько времени потрачено даром!
      Иггинс побледнел, но сдержался.
      – Сейчас речь идет не о Жаке, а об Эльмире Бурдон. Оставьте меня в покое! Я должен работать!
      Данблез повернулся, собираясь скрыться за дверью, но Иггинс остановил его.
      – Так вы не знаете, где ваша служанка?
      – Вы мне надоели, слышите? Все Эльмиры Бурдон на свете не стоят десяти минут моего времени. Мне семьдесят лет… Нужно торопиться, а вы мне забиваете голову какими-то уголовными историями. Хватит! Подумать только, что я и так потерял целую неделю.
      – Я тоже не люблю тратить времени попусту. Но подумайте. Если явится полиция…
      – Проваливайте! – не дослушал его Данблез и захлопнул дверь.
      Иггинс погрузился в раздумье.
      – Ну что же… Забавно будет посмотреть, что выйдет. Может, старый чудак передумает? – он взглянул на часы. Одиннадцать двадцать пять. Поезд уже прибыл. Ждать недолго.
      Действительно, вскоре на дороге показались двое мужчин. В одном из них я узнал Маркаса.
      – Ха-ха, наш старый знакомый Маркас! – притворно обрадовался Иггинс. – А кто же это с ним?
      – Жиру? – догадался я.
      – Нет, кажется, это Понво, следователь из Понтуаза.
      Дальтон за все это время не произнес ни слова. Насвистывая, он обошел дом с таким выражением лица, точно хотел сказать: «Черт его знает, что из этого может выйти».
      Маркас со спутником подошли к дому. Он сделал вид, что ничуть не удивлен, увидев здесь нас.
      – Здравствуйте, господин Дальтон! Здравствуйте, господин Валлорб!
      Взглянув вскользь на Иггинса, он что-то зашептал следователю. Тот отрицательно покачал головой, подошел к двери и постучал. Никто не открывал.
      Через минуту он постучал снова. Дверь не открывали.
      Маркас ударил в дверь ногой. Ему ответило только гулкое ухо в доме.
      – Никого нет? следователь казался удивленным.
      Маркас подошел к Дальтону:
      – Вы не знаете, дома ли господин Данблез? Обратитесь к Иггинсу. В его присутствии я молчу.
      Маркас повторил вопрос Иггинсу.
      – Вам поручил это узнать следователь?
      – Да.
      – Так скажите ему, что я никогда не разговаривал, даже через посредников, с незнакомыми людьми.
      – Хотите, я вас познакомлю?
      – Повторяю: я не разговариваю с незнакомыми людьми. Маркас вернулся к следователю и снова что-то зашептал.
      Тот, нахмурившись, пожал плечами.
      – Господа, я – Понво, следователь из Понтуаза, – представился он, подходя к нам. – Не можете вы сказать, дома ли господин Ренэ Данблез?
      – Там, – ткнул рукой в направлении двери Иггинс.
      – Это точно?
      – Да.
      – Вы видели его?
      – Да.
      – В таком случае он должен открыть.
      Понво снова принялся стучать. Результат был тот же.
      Через несколько минут следователь потерял терпение и принялся стучать в дверь ногами. Она оставалась закрытой.
      Понво побагровел от ярости. Пнув еще раз ногой в дверь, он вернулся к Иггинсу.
      – Вы уверены, что господин Данблез здесь?
      – Да.
      – Вы пытались войти?
      – Да.
      – Вам не удалось?
      – Как видите.
      Понво опять бросился к двери, грохнул в нее изо всех сил и закричал:
      – Именем закона, откройте! Распахнулось окно. В нем появился Данблез.
      – Что вам нужно? – спросил он.
      – Вы господин Ренэ Данблез?
      – Он самый. Вы мне мешаете работать.
      – Я – Понво, следователь из Понтуаза.
      – Плевать!
      – Вы можете принять меня?
      – Идите к черту!
      – Мне поручено произвести дознание об исчезновении Элмиры Бурдон.
      – Плевать!
      – Это сопротивление власти. Я призову полицию!
      – Плевать!
      – Господин Данблез… Окно захлопнулось.
      – Господин Данблез, это уже слишком! Вы смеетесь над законом!
      Он обернулся к Маркасу:
      – Живо в деревню! Приведите полицейских и слесаря.
      – Слушаюсь, господин следователь. Маркас торопливо ушел.
      Понво в ожидании его возвращения бродил по двору, время от времени, бросая на нас недовольные взгляды. Ему явно хотелось избавиться от свидетелей своего фиаско.
      Через полчаса появились полицейские на лошадях. Следом за ними шел Маркас в сопровождении мужчины, несшего кожаный мешок.
      Следователь подошел к двери, постучал и именем закона потребовал открыть. В ответ – прежнее молчание.
      – Прекрасно! Откройте замок, – приказал Понво слесарю. Тот осмотрел замок, засунул в скважину какую-то железку, повертел ею.
      – Работа нелегкая, – вздохнул он. – Я такие замки знаю. Легче выломать дверь…
      – Вам приказано открыть замок, а не ломать дверь!
      – Тут не меньше чем на два часа работы, – недовольно пробурчал слесарь и склонился над замком.
      – Может, проще выпилить замок? – предложил Маркас.
      – Правильно, – согласился слесарь. – Только у меня нет пилы.
      По распоряжению следователя один из полицейских отправился в деревню за пилой. Но и она не помогла, так как дверь оказалась изнутри окованной железом.
      Иггинс злорадно улыбался, а мы с Полем заинтересованно наблюдали, что будет дальше.
      – Постарайтесь выпилить большой кусок дерева, – распорядился следователь.
      После часа работы кусок двери был выпилен. Слесарь достал долото и ударил по нему молотком из всех сил. Долото сломалось.
      – Разрешите взглянуть? – подошел ближе Иггинс. Осмотрев дверь, он заявил:
      – Бесполезно. Дверь бронирована.
      – Вы уверены?
      Совершенно. Для того, чтобы вскрыть ее, требуются особые инструменты.
      – Что же делать? – простонал Понво. Я должен войти в дом.
      – Пусть Маркас возьмет мой автомобиль и привезет специалистов.
      – Это не вполне законно, – усомнился следователь. – Но все равно! Я должен попасть внутрь. Поторопитесь.
      Маркас уехал и вернулся только через два часа. Привезенные им люди принялись за работу. В окно выглянул Данблез.
      – Что вы делаете? – закричал он.
      – Открываем дверь! – заревел следователь.
      – Я запрещаю!
      – У меня нет другого выхода.
      – Ах, так! Вот вам первое предупреждение! Раздался выстрел. Одна из лошадей упала.
      – Он с ума сошел! – воскликнул Понво.
      Он прижался к стене, чтобы не быть мишенью, и обратился к Иггинсу:
      – Не лучше ли вызвать подкрепление?
      – Зачем? В нас он стрелять не будет.
      Следователь не спорил. Хладнокровие Иггинса, видимо, успокоило его.
      Скоро один из рабочих сообщил, что замок открыт, но дверь заперта на засовы.
      – Как же быть? – растерялся следователь.
      – Я постараюсь просверлить дверь и попытаюсь отодвинуть засовы. Это единственное, что можно сделать.
      – А долго это?
      – Не меньше, чем два часа, а то и целых три.
      – Но ведь к тому времени будет совершенно темно!
      – Что же я могу поделать?
      – Ладно, принимайтесь за работу.
      – Инструменты в автомобиле, а этот сумасшедший может подстрелить меня.
      Иггинс молча принес инструменты.
      – Вы храбрый человек! – похвалил его Понво.
      – Просто я уверен, что Ренэ Данблез еще не дошел до тою, чтобы стрелять в людей.
      Снова открылось окно, и старик крикнул:
      – Второе предупреждение!
      Последовал выстрел. Вторая лошадь, упав на землю, дернулась и затихла. Один из полицейских не выдержал.
      – Скотина! – заревел он. – Я арестую его! За мной, ребята!
      Через несколько минут полицейские притащили тяжелую балку, которой яростно принялись колотить в дверь.
      Раздался третий выстрел. Данблез подстрелил еще одну лошадь.
      Полицейские с такой силой грохнули в дверь, что та неожиданно поддалась.
      – Осторожнее! – крикнул следователь.
      – Пусть только осмелится выстрелить! – сказал один из полицейских и исчез за дверью.
      Через несколько минут раздалось глухое ворчание. Полицейский вернулся.
      Там крепкая решетка. Вот скотина!
      – Послушайте, – обратился к Иггинсу пришедший в отчаяние следователь. – Надо телеграфировать префекту, пусть вызывает солдат. Я и так принял на себя слишком большую ответственность. Оставим на ночь у двери полицейских, а завтра утром прибудут солдаты, и мы войдем в дом.
      – Нет, солдат вызывать не надо, – возразил Иггинс. – Оставим здесь полицейских и моего друга, господина Дальтона, а сами, если вам угодно, будем наблюдать.
      – Что наблюдать? Ведь через полчаса стемнеет!
      – Еще не знаю, что. Пойдемте с нами, – предложил он мне. Понво после минутного колебания согласился. Очевидно, Маркас успел кое-что рассказать о нас ему, и следователь считал, что если мы что-нибудь обнаружим, то лучше, чтобы и он знал, в чем дело, и тоже извлек из этого хоть какую-нибудь пользу.
      Мы прошли по дороге метров двести. Затем Иггинс резко свернул на тропку через поле и направился к холму, поросшему травой и кустарниками. За ним возвышался дом Данблеза. Отсюда он был хорошо виден.
      Издалека башня представляла собой довольно внушительное зрелище. В ней было всего три окна, по одному на этаж, причем среднее окно больше остальных.
      – Окно лаборатории, – сообщил Иггинс, усаживаясь на землю.
      – А! – заинтересованно протянул следователь. – Знаменитая лаборатория! Жаль, что мы так далеко, а то могли бы увидеть господина Данблеза.
      – Со мной бинокль. Но Понво опять начал сомневаться.
      – По-моему, лучше было бы телеграфировать префекту. В суде наверное, уже и так ломают голову, куда я пропал.
      – Пожалуйста, – раздраженно ответил Иггинс. – Я вас не задерживаю.
      Но следователь не уходил.
      – Курите?
      Иггинс угостил нас сигарами, а сам закурил трубку.
      – Черт возьми! Какая чудесная сигара! – восхитился Понво. Он пускал колечки дыма и, видимо, примирился с ролью наблюдателя.
      Иггинс был спокоен. Он курил медленно и, не отрываясь, смотрел на окно.
      Внезапно он хмыкнул.
      Следователь взглянул на башню и произнес – Ага!
      Окно лаборатории осветилось.

      Иггинс, достав бинокль, долго что-то рассматривал в окне, затем передал Понво. Тот с жадностью схватил бинокль.
      – Ничего стоящего, – пробормотал он.
      – Моя очередь, – я нетерпеливо протянул руку.
      В освещенном четырехугольнике не закрытого занавесками окна я увидел Данблеза: он что-то писал. Я различил большой стол с бумагами и полки, уставленные бутылями.
      Данблез сидел с видом императора, подписывающего указ. Лампа освещала его лицо. Внезапно он положил ручку, поднялся и заходил по комнате большими шагами, то исчезая из поля моего зрения, то показываясь вновь в освещенном окне, точно на экране.
      – Что он делает? – раздался в темноте голос Иггинса.
      – Ходит. Дать вам бинокль?
      – Не надо. Продолжайте наблюдать.
      – Говорят, что Ренэ Данблез – гений, – заметил следователь. – Но от гениальности до сумасшествия – один шаг.
      – Хотите посмотреть? – спросил я Понво.
      – Нет, – он пытался подражать Иггинсу. – Если что-нибудь случится, предупредите нас.
      Случится? Что должно случиться? Данблез работает, решает какие-то важные научные вопросы. Ему, очевидно, не до нас, не до полиции Сейчас он потушит свет и отправится спать. Вот и все, что может случиться.
      Нет, Понво не прав. Данблез не сумасшедший, не ученый – он маньяк. Просто старик не желает, чтобы его беспокоили по пустякам. Он доживает жизнь и спешит закончить какую-то работу. Естественно, что он настроен против пришельцев, которые мешает ему.
      Тем временем Данблез уселся за стол, склонил голову на руки и задумался. Я смотрел со страстным любопытством. Даже теперь, закрывая глаза, я ясно вижу его лицо, изрытое глубокими морщинами.
      – По-прежнему ничего? – поинтересовался Иггинс.
      – Ничего. Сидит и думает.
      И тут Данблез встал и открыл дверь. Самой двери я не видел, различал только верхний косяк.
      – Он встал и открыл дверь.
      – Продолжайте наблюдать.
      Старик, видимо, вышел. По крайней мере, я его больше не видел. Так я и доложил Иггинсу.
      – Подождем.
      Ждать пришлось недолго. Данблез вернулся в сопровождении женщины в одежде крестьянки. Он нырнул в глубину лаборатории, выволок кресло и поставил его у стола. Женщина села. Мне хорошо был виден ее профиль.
      – Ну?
      – Там женщина.
      – Вы видите ее?
      – Очень четко.
      – Дайте бинокль!
      Иггинс внимательно смотрел несколько минут, а потом протянул бинокль следователю, все еще продолжавшему курить.
      – Вы когда-нибудь видели Эльмиру Бурдон, господин Понво?
      – Никогда.
      – Посмотрите. Это она. Следователь взял бинокль.
      – Женщина в кресле?
      – Да.
      – Это Эльмира Бурдон?
      – Да.
      – Вы уверены?
      – Вы задаете мне этот вопрос уже не первый раз за сегодняшний день.
      – Да, но ведь вы не знаете Эльмиру Бурдон.
      – У меня ее фотография.
      – С собой?
      – Да.
      – Покажите.
      Мне снова было поручено наблюдение, пока Иггинс и следователь при свете электрического фонарика рассматривали фотографию.
      – Да, это Эльмира Бурдон. Дайте мне, пожалуйста, бинокль, – попросил Понво.
      Я вручил ему бинокль. Он взглянул и воскликнул:
      – Она вяжет! Это уж слишком!
      – Вяжет? – переспросил Иггинс. – Тем лучше. Значит, она спокойна.
      Бинокль снова перешел ко мне.
      – Значит, она не исчезла? – следователь не мог прийти в себя от изумления.
      – Очевидно, – Иггинс был невозмутим.
      – А я приказал выломать замок!
      – Будут смеяться.
      – Я погиб! Судебный следователь беспричинно вторгается в дом к ученому, мешает работать, и тот вынужден обороняться. Да теперь газетчики сделают из Данблеза чуть ли не героя!
      – Очевидно, так и произойдет, – кивнул Иггинс и спросил меня: – Все вяжет?
      – Да.
      – Я погиб! – повторил следователь. – И все-таки Данблез не имел права противиться обыску. Допускаю, я поступил бестактно, но не противозаконно. Мой долг – установить истину. Но, выходит, я приказал взломать дверь, чтобы найти женщину, которая в это время спокойно вязала. Какой же я идиот!
      Я закричал:
      – Она целует Данблезу руку!
      – Целует руку? – воскликнул Понво. – Она не только не исчезла, но… Какого черта мы здесь делаем?
      – Разве вам мало, что мы все видели Эльмиру Бурдон и убедились, что она не исчезла? – пробурчал Иггинс.
      – По-вашему, можно закончить следствие сообщением, что вы в бинокль видели Эльмиру Бурдон на расстоянии в двести метров?
      – Давайте войдем в дом.
      – Ну, нет, хватит с меня! Пусть этим занимается прокурор или префект.
      Тем временем служанка ушла, и Данблез погасил свет.
      – Подождем еще немного, – сказал Иггинс, когда я сообщил ему об этом.
      Мы ждали еще десять минут. Свет не загорался. Понво потерял терпение.
      – Я ухожу.
      – Мы с вами. Но вернемся к дому. По-моему, вы должны отдать распоряжения полицейским.
      – Двух я оставлю сторожить до утра, а третий пойдет с нами в деревню, откуда я дам телеграмму. Ведь последний поезд ушел.
      – На мой взгляд, телеграфировать незачем.
      – Почему?
      – Ни прокурор, ни префект раньше, чем утром, не выедут, а до этого времени многое может произойти.
      – Что же вы предлагаете?
      – Поесть и лечь спать.
      Дальтон и полицейские сидели у двери, дружески беседуя. Понво приказал двум из них сторожить дом и задерживать всех, кто попытается выйти из него. Видно было, что перспектива провести здесь ночь устраивает их мало. Иггинс и Дальтон посовещались, и все вместе мы отправились в деревенскую харчевню, где перекусили и легли спать.
      Дальтон разбудил меня на рассвете. Он был явно не в духе, но я так хотел спать, что не спрашивал ни о чем. Внизу нас ждали Иггинс и Понво. В молчании мы добрались до дома Данблеза.
      Следователь вошел в коридор и крикнул:
      – Именем закона, откройте! Он вышел, ожидая ответа. В окно выглянул Данблез.
      – Опять из-за Эльмиры Бурдон? – недовольно осведомился он.
      – Да. Я знаю, что она в доме. Мне надо поговорить с ней.
      – Откуда вы знаете, что она здесь?
      – Это мое дело. Откройте!
      – Не мешайте мне работать!
      – В таком случае я вызову подкрепление.
      – Я буду работать до четырех часов. Если хотите – ждите, если нет вызывайте подкрепление. Вам как раз хватит работы до вечера.
      Окно захлопнулось. Следователь был ошарашен.
      – Что же делать? – спросил он. Иггинс пожал плечами.
      – Ждать.
      – А если он не откроет?
      – Откроет. А если не откроет, делайте все, что считаете нужным. Во всяком случае, тогда вас не посмеют обвинить в том, что вы проявили неуважение к ученому.
      – Верно. Обожду.
      – Я с друзьями тем временем прогуляюсь. В четыре мы будем здесь.

      Без десяти четыре мы были у дома. Понво в нетерпении прохаживался взад и вперед.
      – Ничего нового? – обратился к нему Иггинс.
      – Тишина.
      – Никто не выходил?
      – Никто.
      – Значит, через десять минут мы увидим Эльмиру Бурдон. Время тянулось бесконечно. Наконец Иггинс, посмотрев на часы, сообщил:
      – Четыре часа.
      В то же мгновение в коридоре послышалось звяканье ключей. В проеме двери показался Данблез, обратившийся к нам исключительно вежливо:
      – Господа, я к вашим услугам.
      Коридор за решеткой был темен и узок. Из него на второй этаж вела каменная лестница. Но старик указал на обитую гвоздями дверь.
      – Вот комната Эльмиры Бурдон.
      В сводчатой комнате стояли кровать, столик, два стула, сундук. Стены были обтянуты ситцем.
      – А где сама Эльмира Бурдон? – спросил следователь.
      – Это не мое дело, – пожал плечами Данблез. – Вы потребовали, чтобы я вас впустил. Дом в вашем распоряжении, обыщите его. Наверное, вы найдете Эльмиру. Одна только просьба: поторопитесь. Вечером я должен поработать.
      – Мы поторопимся, кивнул Понво. – Скажите, в котором часу ушла ваша служанка?
      – Не знаю.
      – Это неправда.
      – Я мало ее вижу. В шесть утра Эльмира приносит мне завтрак: стакан чая и яйцо всмятку. До одиннадцати я работаю. В одиннадцать снова пью чай и съедаю немного зелени, и опять работаю до шести вечера. В шесть Эльмира приносит стакан молока и два яйца всмятку. Обычно она несколько минут возится у меня в лаборатории, пока я пишу. Вот и все, что я могу вам сказать о ней.
      – Простите, что я отвлекаю от дел такого серьезного ученого, как вы, господин Данблез, но меня побуждают к этому важные причины. Разрешите осмотреть вашу лабораторию?
      – Вот лестница. Первая дверь направо.
      Следователь оставил полицейского у двери в комнату служанки, приказав никою не впускать, что вызвало у Иггинса улыбку, и двинулся к лестнице.
      Лаборатория Данблеза представляла собой большую круглую комнату. У окна стоял стол. В углу я заметил нечто вроде горна. Всю обстановку составляли два кресла с квадратными спинками, несколько стульев, железная кровать, полки со склянками и вешалка.
      Спрятаться можно было только под кроватью. Понво осмотрел ее, конечно же, никого не найдя, и обратился к Данблезу:
      – Пожалуйста, проводите нас на третий этаж.
      – Вход туда замурован.
      – Вами?
      – Да. Еще двадцать лет назад, когда я купил этот дом.
      – Покажите.
      – Пожалуйста.
      Мы поднялись выше. Действительно, лестница упиралась в гладкую стену без малейших признаков дверного проема.
      – Прошу вас показать остальные части дома, – потребовал Понво.
      – Какие именно?
      – Пристройку, например. Она, вероятно, соединяется с домом?
      – Нет. Она совершенно изолирована. Этой ночью и утром Эльмира была в доме. Дверь заперта, ключи у меня. Значит, она где-то здесь, если не вылезла в окно.
      – Полицейские увидели бы это.
      – Значит, она в доме, – упрямо повторил Данблез.
      – Где? Ее нет ни в лаборатории, ни в комнате. Погреб здесь есть?
      Мы спустились в погреб. Он освещался маленьким окном под самым потолком. На грубо сколоченном столе стояли две тарелки и кастрюля с овощами.
      – Невероятно, – пробормотал Понво. – Остается осмотреть комнату напротив вашей лаборатории.
      – Это очень легко. Помнится, я просто приказал заложить дверь кирпичами.
      – Вы по-прежнему утверждаете, что из дома нельзя попасть в пристройку?
      – В этом легко убедиться. Посмотрите, нигде нет дверей.
      – Я должен удостовериться.
      Следователь не мог смириться с неудачей. Но все поиски были тщетны. Ни дверей, ни потайного хода.
      Однако Понво не унимался. Он приказал полицейским разрушить кирпичную кладку, закрывавшую вход в комнату на втором этаже. Это и правда было легко. Кирпичи поддались чуть ли ни после третьего удара и нам открылась пустая комната, вся в пыли и паутине.
      – Эльмира Бурдон, – позвал следователь, Эльмира Бурдон, вы здесь?
      В ответ – тишина.
      Итак, мы осмотрели все помещения в доме. Куда же делась служанка? Я терялся в догадках. Окна второго этажа находились в двадцати метрах от земли, а на окнах нижнего этажа были железные решетки, вделанные в камень. Эльмиры Бурдон не было ни в погребе, ни у нее в комнате, ни в лаборатории, ни в замурованной комнате. Следовательно, ее не было в доме.
      Но я же собственными глазами видел служанку в лаборатории! Как могла она выйти незамеченной? И тем не менее женщина исчезла, не оставив никаких следов!
      Может быть, она убита? Но это маловероятно. Убить ее мог только Данблез, а он не производит впечатления убийцы. Да и где тут можно спрятать труп? Пол в доме и погребе каменный…
      – Господин Данблез, я хотел бы задать вам несколько вопросов, – проговорил Понво.
      – Я к вашим услугам.
      – Быть может, пройдем в лабораторию?
      – Да, там нам будет удобнее.
      Мы прошли в лабораторию. Данблез сел за стол, предложив нам расположиться в креслах. Иггинс остался стоять у полок.
      – Как давно служит у вас Эльмира Бурдон?
      – Тридцать лет.
      – Вы не замечали ничего странного в ее поведении? – Нет.
      – Она часто покидала дом?
      – Не знаю. Никогда не спрашивал отчета. От нее требовалось только своевременно подавать мне пищу.
      – Она любила вашего сына?
      Лицо Данблеза болезненно передернулось.
      – Эльмира обожала его.
      – Кажется, она вырастила его?
      – Да.
      – Когда вы видели служанку в последний раз?
      – В одиннадцать часов утра.
      – В одиннадцать часов! Значит, она исчезла между одиннадцатью и четырьмя часами?
      Данблез пожал плечами.
      – А сколько раз вы видели служанку вчера?
      – В шесть часов утра, потом в одиннадцать и в шесть часов вечера.
      – Значит, она подавала вам еду в обычное время? А после шести часов вечера вы ее видели?
      – Простите, чуть не забыл. В восемь часов вечера она пришла в лабораторию, как это иногда случалось. Я работал, а она вязала, сидя в кресле. Мы обменялись всего несколькими словами. Эльмира просидела около часа и ушла.
      – О чем вы говорили? Данблез заволновался.
      Она беспокоилась о Жаке, а я ответил, что не верю в его виновность. Эльмира заплакала и поцеловала мне руку. Она крестьянка из глухой деревни. И обожала моего сына.
      – Все это я уже знаю. Что служанка была у вас в лаборатории, что сидела в кресле, что поцеловала вам руку. Откуда? – удивился Данблез. Понво вместо ответа загадочно улыбнулся.
      Данблез с минуту подумал, точно пытался найти ответ на свой вопрос, затем покачал головой. – Словом, я сказал вам все, что знаю.
      – Мне остается выполнить еще одну неприятную обязанность. Я должен обвинить вас в вооруженном сопротивлении должностному лицу при исполнении служебных обязанностей…
      – Вы правы, господин следователь.
      – И немедленно арестовать.
      – Я беспрекословно последую за вами, – с достоинством произнес Данблез. – Быть может, я был неправ, предпочитая свою работу удовлетворению вашего любопытства. Вы называете это сопротивлением. Что ж! Разрешите только заметить, что я ведь не какой-то уголовный преступник. В тюрьме я попусту потеряю время, а у себя дома я мог бы работать в ожидании суда.
      – Сожалею, но вынужден настаивать…
      – Я к вашим услугам.
      Данблез надел пальто, шляпу и мы вышли. Понво передал его полицейским и приказал доставить в Париж.
      Когда Данблез скрылся за поворотом дороги, я спросил следователя:
      – Почему вы арестовали его?
      – Потому что хочу обыскать дом, а Данблез мне мешает. Вчера Эльмира Бурдон была здесь, и я найду ее или ее труп!
      Иггинс слушал ею с явным презрением.

      Мы попрощались с Понво и ночным поездом вернулись в Париж.
      Было раннее утро, когда такси довезло нас до дома Дальтона. Мы молча вышли из машины и проследовали в кабинет Поля. Иггинс по своему обыкновению расположился в кресле с трубкой во рту. По всей видимости, он не спешил делиться выводами, сделанными во время поездки в Букваль и осмотра дома Данблеза. Я ждал, что Иггинс объяснит, с какой целью списал названия на склянках, стоявших в лаборатории, пока следователь допрашивал Данблеза.
      Итак, все продолжали молчать. Я был зол и готов бросить все это дело. Чтобы чем-нибудь занять себя, я подошел к окну. По улице шныряли газетчики, выкрикивая что-то бессвязное. Выпуск… Подробности… Кошмарное…
      Открыв окно, я подозвал мальчишку и купил газету. В глаза бросился заголовок, набранный крупным шрифтом.
      – Маркас мертв! – вскрикнул я.
      Иггинс от неожиданности чуть не выронил трубку.
      – Читайте! Газета сообщала:
      «В Сантэ произошел драматический и таинственный случай. В камере Ренэ Данблеза внезапно умер инспектор Маркас.
      Всем известно, что Маркас участвовал в расследовании убийства на вилле сенатора Пуаврье и капитана де Лиманду.
      Сегодня Маркас отправился за Ренэ Данблезом, арестованным вчера за оказание сопротивления должностному лицу, чтобы привести его к судебному следователю. Сопровождавший Маркаса сержант Сальмон и охранник остались в коридоре.
      Следует сказать, что устав запрещает инспекторам входить в камеру к заключенному – это обязанность охранника. Непонятно, почему Маркас пренебрег этим требованием.
      Причины и подробности его смерти неизвестны, так как журналистов в тюрьму не пустили.
      Допрошен персонал тюрьмы. Результаты допросов хранятся тайне. Ходят слухи, что стало известно нечто очень важное».
      Для ясности рассказа дополню это сообщение подробностями, опубликованными позже в других выпусках.
      Маркас пробыл в камере минут пять. Внезапно в коридоре услышали глухой стук и крик Данблеза: «На помощь!»
      Когда охранник вбежал в камеру, Маркас лежал на полу. Ренэ Данблез пытался привести его в чувство. На вопрос охранника он ответил, что Маркас потерял сознание и нужно позвать врача. Когда врач пришел, сердце Маркаса уже не билось.
      Следователь, арестовавший Ренэ Данблеза. распорядился, чтобы ему были оказаны возможные послабления. Старик попросил доставить в камеру бутылку шампанского.
      На допросе Ренэ Данблез показал, что когда Маркас вошел, он спросил инспектора, долго ли будет длиться следствие по его делу, и где содержится Жак Данблез, его сын. Затем угостил Маркаса шампанским. Тот выпил и свалился, как подкошенный.
      Полиция принялась за дело. Шампанское и стаканы отправлены на экспертизу. Попытались узнать, не общался ли Ренэ Данблез с кем-нибудь вне тюрьмы. Незадолго до прихода Маркаса к нему явился адвокат. Но арестованный заявил, что не знает никаких адвокатов, и отказался встречаться с ним. Потом заключенного водили в тюремную больницу, чтобы вырвать зуб.
      Кроме того, что Ренэ Данблез разговаривал только с охранником, зубным врачом и Маркасом, ничего узнать не удалось.

      Смерть Маркаса явилась для нас полной неожиданностью и еще больше осложнила дело. Если инспектор был отравлен, значит, яд всыпали в стакан, однако анализ содержимого бутылки этого не подтвердил. К тому же Ренэ Данблез тоже пил шампанское, по крайней мере, оно было налито в его стакан.
      Сам ли старик отравил Маркаса? Почему? Чем? Ведь его тщательно обыскали перед тем, как поместить в камеру. Оставалось ждать результатов вскрытия.
      Когда Иггинс отправился в морг, Поль предложил нанести визит вдове Маркаса.
      – Зачем? – удивился я.
      – Сам пока не знаю. Ты можешь предложить что-нибудь иное?
      – Нет.
      – Тогда пошли.
      Вдову Маркаса, симпатичную толстушку, мы застали в кругу соседок, оплакивающей мужа. После официальных соболезнований Дальтон нетерпеливо сказал:
      – Мадам Маркас, мне нужно поговорить с вами. Не могли бы эти дамы на минуту оставить нас одних?
      Его слова были встречены враждебным шепотом женщин.
      – Я не служу в полиции, – продолжал Поль. – Я явился от имени Иггинса. Вы слышали об Иггинсе, мадам?
      К нашему изумлению, имя Иггинса успокоило вдову. Она вытерла глаза и стала вежливо выпроваживать соседок. Наконец мы остались одни.
      – Чем могу служить господину Иггинсу, о котором мой покойный муж говорил с таким уважением? – спросила женщина.
      – Знаете ли вы, что ваш муж должен был поступить на службу к Иггинсу?
      – Знаю. Я знала все, что он делает.
      Дальтон покачал головой. Вряд ли такой осторожный полицейский, как Маркас. стал бы поверять свои тайны жене.
      – О несчастье вам сообщили из полиции? – Да, приходил сержант Сальмон…
      – Что он сказал?
      – Не знаю, должна ли я говорить вам… Как угодно, холодно произнес Дальтон.
      – Нет, нет, я все скажу. Но это мне не повредит?
      – Конечно, нет. Мы хотим найти убийцу вашего мужа.
      – Сальмон сказал, что его отравил тот старик.
      – Ага, – прошептал мне Поль. – В полиции считают, что это его рук дело. Скажите, – продолжал он громко, знал ли ваш муж Ренэ Данблеза? Встречался ли с ним вне служебных обязанностей?
      – Нет.
      Может быть, Маркасу было известно о Ренэ Данблезе нечто, чего не знали в полиции?
      – Муж никогда об этом не говорил, – растерянно ответила женщина.
      Я видел, что Дальтон хитрит. У него был какой-то план.
      – Это удивляет меня, – процедил он. – Дело в том, что Маркас в переговорах с Иггинсом дал понять, что что-то знает.
      Женщина покраснела. Значит, удар попал в цель. Что-то она знала. Но что? Как заставить ее говорить?
      – Муж не говорил вам, что узнал что-нибудь о Жаке Данблезе? – как можно равнодушнее спросил Поль.
      – Нет…
      – А о капитане де Лиманду?
      – Ничего.
      – Он не упоминал о часах капитана?
      – Нет, – изумленно ответила вдова.
      Очевидно, Маркас даже не подозревал, по какому следу мы шли так долго.
      – А об актрисе Жаклин Дюбуа и ее любовнике? О том, которого посадили в тюрьму?
      Он сказал только, что его арестовали за шулерство.
      – Не может быть, чтобы ваш муж ничего не знал о неизвестном, которого нашли убитым в кабинете сенатора.
      – Муж сердился из-за того, что в министерстве иностранных дел отказываются давать о нем сведения.
      – Это все?
      – Больше я ничего не знаю.
      – А о Жиле?
      Женщина снова покраснела.
      – Мадам Маркас, вы, наверное, не знаете, что мы обещали тысячу франков тому, кто укажет нам, что стало с Жилем?
      – Вы заплатите немедленно? – спросила она заинтересованно.
      – Если данные стоят того. Ну, говорите!
      – Вы никому не скажете, что узнали это от меня?
      – Никому, обещаю.
      – Жиль не мертв.
      – И это все? Неужели муж ничего больше вам не сказал? Откуда он узнал об этом?
      – Не знаю… Позавчера он пришел домой сердитым и ругался на господина Жиру, потому что тот почти не занимается делом о смерти Сожэ и исчезновении его помощника. Чтобы успокоить его, я сказала: «Нужно бы обшарить Сену, чтобы найти труп Жиля», а он как закричит: «Заткнись! Жиль жив».
      – Это все, что вы знаете?
      Женщина колебалась. Очевидно, она решила, что не заработает тысячи франков и нужно выкладывать все до конца.
      – Я знаю кое-что еще.
      – Что?
      Вдова подошла к камину, над которым висела грифельная доска. Она повернула ее и показала написанный на ней адрес: «Улица Рокет, 215».
      – Что это?
      – Адрес, где жила девочка, которую убили и подбросили в сад господина Пуаврье.
      – Мертвая девочка в мешке?
      – Да.
      Глаза Дальтона заблестели. Наконец-то у нас в руках была пусть тонкая, но все-таки ниточка. Неизвестно, конечно, имеет ли какое-нибудь отношение эта девочка к остальным убийствам. Хотя почему нет? Достаточно вспомнить волнение Жака Данблеза при виде трупа…
      – Улица Рокет, 215, повторил Дальтон. – Откуда ваш муж узнал этот адрес?
      – Он получил анонимное письмо, где говорилось, что три месяца назад в этом доме пропала девочка. Муж пошел туда, взяв с собой фотографию ребенка. По указанному адресу жил сапожник, въехавший в квартиру недавно. Естественно, он ничего не знал. Но соседи узнали девочку по фотографии.
      – Где родители ребенка?
      – Они были пьяницы. Однажды подрались, и муж той же ночью умер, а жену увезли на следующий день в больницу, где она тоже вскоре умерла.
      – А девочка?
      – Ее взяла к себе сестра. Дрянная девка, с восемнадцати лет пошла по рукам.
      – Где она живет?
      – Не знаю. Но она дрянь.
      – Значит, она увела девочку?
      – Да.
      Дальтон вручил Алове тысячу франков, и мы бросились на улицу, не слушая ее благодарных восклицаний.
      Таксист привез нас на улицу Рокет. В доме номер 215 действительно жил хмурый, необщительный сапожник, который ничего не знал ни о девочке, ни о ее родителях. Однако несколько франков сделали его более разговорчивым, и он назвал соседей, которые могли дать нам необходимые сведения.
      Пришлось выслушать уйму ненужных подробностей и кривотолков. Узнали мы немного. Никого из интересующих нас лиц соседи не знали. Когда Дальтон показал фотографии, которые носил с собой, они опознали только Маркаса.
      Невероятно болтливая зеленщица сообщила нам много интересного о Нини Лапланш, девушке, которая увела с собой девочку. Но самое главное – она знала ее адрес: улица Брэда, 47.

      Мадемуазель Нини оказалась хорошенькой девушкой с живыми глазами и нежным цветом лица. Видно, водопроводчик, с которым она сбежала из дома, был давно ею брошен – об этом свидетельствовала дорогая обстановка и изысканный наряд хозяйки. Правда, достаточно было обменяться с ней десятком слов, чтобы убедиться в том, что она беспросветно глупа.
      Приняли нас холодно. Сидевший в кресле мужчина с длинными черными усами не соблаговолил даже поздороваться, продолжая курить.
      Мадемуазель Нини, застигнутая врасплох нашим появлением, растерянно отвечала на вопросы Поля. Да, она Антуанетта Лапланш, родители умерли почти одновременно, осталась младшая сестра – Дэзире, Дэзире Лапланш.
      – На следующий день, как мать умерла, – рассказывала Нини, – явилась зеленщица. Пришлось пойти. Девчонка плакала, и никто не хотел взять ее. Я привела ее к себе. А через несколько дней пришел какой-то урод, сказал, что он председатель то ли благотворительного общества, то ли приюта, и хочет взять Дэзире на воспитание, потому что девочка похожа на его дочь.
      – Что было потом?
      – Ничего. Он увез ее.
      – Куда?
      – Не знаю. Сел в автомобиль и уехал.
      – А девочка?
      – Ревела.
      – Где он живет?
      – Я не спросила.
      – Как его зовут?
      – Не знаю.
      – Скажите, вы можете описать мужчину, который увез девочку?
      – Такой знаете, безобразный тип.
      – Вы могли бы его узнать?
      – Да.
      Дальтон протянул Нини пачку фотографий. Она почти сразу указала на одну из них.
      – Вот, этот самый!
      – Этот?
      – Да, да.
      – Вы уверены?
      – Что я, по-вашему, дура?
      Дальтон, улыбаясь, протянул мне фотографию, обнаруженную в бумагах Сожэ. На ней, как подозревал Иггинс, был изображен Жиль.
      – Какого цвета у него волосы? – спросил Поль, пряча фотографии в карман.
      – Рыжие.
      Итак, мы узнали многое и в то же время ничего существенного. Как смерть Дэзире Лапланш связана с убийством Пуаврье? Была ли она убита и почему ее труп, завязанный в мешок, брошен в сад сенатора? Кто такой Жиль, таинственный Жиль, помощник палача? Где его логово? Все говорило о том, что мы нащупали след, но куда двигаться дальше?
      Приходилось ждать возвращения Иггинса. На столе в кабинете Дальтона лежала записка от него, в которой Иггинс просил никуда не уходить до его прихода. Он сообщал, что патологоанатом, делавший вскрытие трупа Маркаса, констатировал смерть от отравления. Содержимое желудка отправлено на анализ для установления яда. Что касается Ренэ Данблеза, то он в своей камере занимается какими-то таинственными математическими вычислениями.
      Вот все, что мы узнали. Утешительного мало.

      Иггинс вошел, когда пробило девять. Кивнув нам, сел, налил себе виски и залпом выпил.
      – Что у вас нового? – поинтересовался он. Дальтон коротко передал результаты нашего следствия. Иггинс слушал внимательно, время от времени бурча что-то себе под нос. Когда рассказ был закончен, он налил еще виски и сказал:
      – Я тоже кое-что узнал. Помните, Маркас хотел поступить к нам, а я колебался? Не люблю людей, служащих в полиции. Никогда не бывают по-настоящему дисциплинированны и часто ведут двойную игру. Поэтому я решил поподробнее разузнать о Маркасе. В течение трех недель мои агенты следили за ним, – Иггинс усмехнулся, – а он и не подозревал об этом. Правда, ничего особенного агенты не заметили. Маркас дважды был на улице Рокет и улице Брэда. Теперь то понятно, что он там делал.
      Иггинс замолчал.
      – Ну? – нетерпеливо спросил Поль.
      – Есть еще кое-что…
      – Что?
      – Адрес и ключ. Улица де-Ламбер, 7 и вот этот ключ. Иггинс показал какой-то ключ, по всей видимости, от дверного замка.
      – Один раз Маркас побывал по этому адресу. Ключ был обнаружен у него в кармане. Как он к нему попал? Агенты не знают. Маркас явился к привратнику, сказал, что хозяин квартиры поручил кое-что принести. Квартира находится на первом этаже: две комнаты и крохотная кухонька. Он пробыл там три часа.
      – Откуда у вас ключ?
      – Один из агентов подменил его, когда делали опись найденного в карманах Маркаса.
      – Зачем он вам?
      – Я хочу посмотреть эту квартиру.
      – Но там может оказаться хозяин…
      Нет, я проверял. Кроме Маркаса, там давно никто не появлялся.
      – Ну что же, не будем терять время.
      – Я думаю, незачем туда идти всем. Вы, Дальтон, останетесь здесь, а мы с Валлорбом сходим посмотреть, что так интересовало Маркаса в квартире на улице Де-Ламбер.
      Расспрашивать привратника было бесполезно: это молчаливый человек от которого наши агенты не смогли узнать даже имени жильца. Поэтому Иггинс просто показал ему ключ и спросил, справа или слева находится дверь. Привратник осмотрел ключ, пробурчал: «Слева» и захлопнул окошко.
      Два оборота ключа, и дверь открылась. Иггинс чиркнул спичкой. Маленькая комната, которая должна была бы служить гостиной. Никакой мебели.
      Мы прошли во вторую комнату. В глубине – смятая постель. Когда Иггинс снова зажег спичку, я заметил на столе рыжий парик и накладную бороду. Иггинс удивленно присвистнул.
      На камине я нашел огарок свечи, и мы принялись обыскивать комнату. Но, как оказалось, мы были не первыми. До нашего прихода здесь явно кто-то побывал, о чем свидетельствовал беспорядок в комнате.
      Если это был Маркас, то он не очень заботился о том, чтобы его посещение осталось незамеченным. Замки шкафа и двух ящиков оказались взломанными, вещи и белье валялись на полу. Зато письменный стол не тронут. Почему? Был ли Маркас удовлетворен найденным или просто очень торопился?
      Комната представляла собой унылое зрелище: железная кровать, шкаф, поцарапанный письменный стол, колченогий стул и два потертых кресла. В шкафу – щетка для волос, ножницы и зеркальце без ручки.
      На одно из кресел небрежно брошены зеленовато-полосатые штаны и мятый черный пиджак. За шкафом на гвозде – заботливо завешенные холстом два пальто, зимнее и летнее. В нижнем ящике шкафа – три пары грубых башмаков, черные полуботинки и пара выходной лаковой обуви. Причем полуботинки на номер меньше, чем башмаки.
      Иггинс, закончив осмотр, подошел к столу, где лежали парик и борода.
      – Вот все, что осталось от Жиля, – сказал он.
      – Что вы хотите этим сказать? – не понял я.
      – Все, что осталось от Жиля, – повторил Иггинс.
      – По-вашему, его больше не существует?
      – А кто такой Жиль?
      – Но вы-то должны знать.
      – За дело, – оборвал меня Иггинс.
      Мы взломали ящик письменного стола. Баночки, склянки, тюбики, вазелин – словом, полный набор гримировальных принадлежностей.
      – Так я и думал, – прохрипел Иггинс.
      – Вы заметили, что обувь разных номеров?
      – Да, – он грузно опустился в кресло. – Давайте обдумаем, что мы знаем о Жиле? Помните надпись на часах: «Х=Жиль=М.С.=27002»? 27002 – номер браунинга, украденного механиком у Жака Данблеза. Может, Жиль – это Жак Данблез?
      – Чушь! Жак Данблез не мог быть помощником палача. – Дальше… Инициалы М. С. совпадают с первой и последней буквой фамилии Маркаса.
      – При желании можно найти много подобных фамилий. Иггинс вздохнул.
      – Маркас знал Жиля, так? Или подозревал кого-то, что он Жиль.
      – А я совершенно не могу понять, что связывало капитана де Лиманду с Жилем.
      – Ничто не заставляет нас предполагать такую связь, – заметил Иггинс. – Мы не знаем, почему капитан нацарапал на часах это уравнение. Но поскольку цифры 27002 совпадают с номером браунинга Жака Данблеза, есть основания предполагать, что убийство де Лиманду связано со смертью девочки, которую увез Жиль, и с убийством сенатора, в саду которого был найден ее труп.
      – Чем больше мы узнаем, тем дальше от разгадки этой тайны.
      – Да, мы имеем дело с очень хитрым человеком. Он весьма умело заметает следы…
      – А вы не забываете…
      – Я не забываю ничего, – обидчиво перебил Иггинс. – Вы, наверное, хотите напомнить, что у трупа капитана найден револьвер Жака Данблеза? Но за это время произошло еще немало, например, исчезновение Эльмиры Бурдон.
      – Вы считаете, что Ренэ Данблез замешан в этом деле?
      – Не знаю. Может, он что-то знает, хотя это маловероятно. Может быть, он не знает ничего, что тоже невероятно.
      – По-моему, дом Ренэ Данблеза был обыскан недостаточно тщательно.
      – Чушь! Служанки в нем не было.
      – Вы так спокойно об этом говорите! Разве Эльмиру Бурдон не следует найти?
      – Возможно.
      Иггинс машинально поднял один из подсвечников на столе и вскрикнул.
      Под подсвечником лежал кусочек картона. Обыкновенный кусочек картона, но неожиданно Иггинс протянул руку, схватил его и торопливо положил в карман, явно пряча от меня. Видно было, что он сердится на себя за то, что он, невозмутимый Иггинс, вскрикнул.
      – Что это за бумажка? – полюбопытствовал я.
      – Ничего особенного.
      – Тогда почему вы вскрикнули?
      – Я не вскрикивал.
      Оставалось или смолчать, или рассердиться. Я промолчал, но вовсе не потому, что Иггинс был для меня авторитетной фигурой. Внезапно у меня мелькнула мысль: а что если он и есть этот таинственный убийца? Действительно, почему я не могу заподозрить его? Что я знаю о нем?
      Через минуту мне стало стыдно. Что за бессмыслица – подозревать друзей! Но почему в таком случае Иггинс спрятал от меня бумажку?
      Я мрачно предложил:
      – Пошли?
      – Да, да, уходим.
      Иггинс поднялся, и мы покинули квартиру.
      – Куда вы идете? – спросил я на улице. – Не знаю.
      Опять этот дурацкий таинственный вид! Или он не доверяет мне?
      – До свидания, – холодно попрощался я.
      В ответ Иггинс что-то буркнул и зашагал прочь.

      Два дня я пытался настроить себя против Иггинса и в конце концов решил обо всем рассказать Полю. Накануне он сообщил мне, что будет обедать в кафе «Америкен» с друзьями, но, судя по смущению, с которым это говорилось, – с подругой.
      Я позвонил в кафе по телефону и попросил позвать Поля. Ну и разозлится он на меня за бесцеремонность!
      – Алло, это ты, Дальтон?
      – Я. Что случилось?
      – Ничего. Я хочу объяснить тебе…
      – Ты что, с ума сошел? Мы же договаривались – никаких телефонных разговоров! Хочешь доставить удовольствие тем, кто нас подслушивает?
      – Но…
      – До свидания. Он повесил трубку.
      Я пришел в ярость, послал Дальтона и все расследование, в которое он втянул меня, к черту и решил уехать из Франции куда-нибудь подальше. Хотя бы в Африку. Там в это время года можно прекрасно поохотиться.
      Тут я вспомнил, что Жаклин Дюбуа в Неаполе. Прекрасно! Можно отправиться в Африку через Италию и Египет. Не откладывая дела в долгий ящик, я купил новый карабин, привел в порядок охотничьи костюмы и стал собираться в дорогу.
      Прошла неделя. Поль, казалось, забыл о моем существовании. Каждый вечер я говорил себе, что завтра же отправлюсь за билетами, и каждый вечер перед сном просматривал – все выпуски газет – утренние, дневные, вечерние – в поисках новостей.
      Теперь, когда приближалась развязка (Жак Данблез должен был предстать перед судом через две недели) публику снова охватила лихорадка. Газеты вспомнили о деле Пуаврье и о том, что его убийство до сих пор не раскрыто. Если никто не сомневался, что капитана де Лиманду убил Жак Данблез, то смерть сенатора и его дочери все еще была окружена тайной.
      Во вторник днем я получил записку: «Кончил дуться? Приходи. Дальтон».
      Не колеблясь ни минуты, я надел шляпу и вышел.
      Стоило мне увидеть Иггинса, как все мои подозрения улетучились. Как я мог усомниться в этом человеке? Он, хитро посмеиваясь, крепко пожал мне руку.
      Оказывается, Иггинс только что вернулся из недельной поездки.
      – Ну и как, успешно съездили? – спросил Поль.
      – Послезавтра увидим, – последовал ответ.
      – Что будет послезавтра?
      – Я соберу у следователя всех причастных к делу: Жака Данблеза и его отца, мадемуазель де Шан, Жаклин Дюбуа… – он взглянул на меня: – Вы не знали, Валлорб, что она вернулась? – и продолжал: – Антуанетту Лапланш, вдову Маркаса…
      – Но ведь следствие закончено?
      – Ну и что же? Я соберу всех и буду говорить.
      – Но у вас одни предположения!
      – Не будь я Иггинс, если не разберусь в этом деле!
      – Хорошо бы так!
      – Соберете всех? – воскликнул я. – А разве мадемуазель де Шан не в Англии?
      – Нет.
      – И она согласится встретиться с Жаклин Дюбуа?
      – Уже согласилась.
      – А Жиру знает о вашей затее?
      – Мало того, он ничего не имеет против. А теперь прощайте, я устал и хочу выспаться.
      И Иггинс отправился спать в половине второго дня.
      Оказалось, что он ничего не выдумывает. Когда мы явились в назначенный час, все уже были в сборе. Жиру сидел за своим столом и что-то писал. Мадлен де Шан плакала, глядя на Жака Данблеза. Рядом с ней расположилась Антуанетта Лапланш в шляпке со страусовым пером. Иггинс сидел у двери в глубоком низком кресле. Ноги его были скрещены, и он внимательно разглядывал отца и сына Данблезов. Жак Данблез почти не изменился, только виски подернулись сединой. Он не сводил глаз с мадемуазель де Шан. Ренэ Данблез зябко кутался в пальто и, казалось, не обращал внимания на окружающих. Мадам Маркас и Жаклин Дюбуа тоже были здесь.
      – Господин Иггинс, начинайте, – подняв голову от бумаг, сказал Жиру.

      – Господин Иггинс, мы слушаем вас, – повторил Жиру.
      – Да, настало время раскрыть тайну так интересующих всех нас преступлений, – торжественно начал Иггинс. – Но прежде я позволю себе напомнить факты. На вилле «Виши» убиты сенатор Пуаврье, его дочь и неизвестный мужчина. В каждом трупе сидело по пуле, причем разного калибра: шесть с половиной, двенадцать и восемь миллиметров. Рядом с мадам де Шан лежал револьвер калибра шесть с половиной миллиметров. К тому же у сенатора было перерезано горло. Окровавленная бритва найдена на письменном столе.
      Все молча слушали.
      – Таковы факты, с которыми нам пришлось иметь дело. Естественно, никаких следов полиция не обнаружила. Не обнаружила потому, что это было прекрасно задуманное преступление. Давайте попытаемся проанализировать его. Оно является результатом ряда событий, вызвавших последующие преступления. Все они имеют внутреннюю причинную связь, и я могу доказать это. Вы понимаете, к чему я веду?
      Никто не проронил ни слова.
      – Заметьте, в продолжение всего следствия и до настоящей минуты мы знаем об убитом мужчине ровно столько же, сколько в день, когда его нашли мертвым и назвали англосаксом по внешнему виду. При нем не было никаких бумаг, и ни на белье, ни на одежде не обнаружено меток. Итак, оставим в стороне неизвестного. Он присутствовал при убийстве и был убит. Предположим, что он оказался свидетелем или соучастником убийцы, но сейчас нас интересуют сенатор и его дочь. Что увидела полиция на месте преступления? В кабинете на первом этаже – сенатор в кресле за столом, на полу – его раненая дочь в пеньюаре, в холле – оглушенный слуга.
      Иггинс повернулся к следователю.
      – Вспомните, об этом даже писали газеты: сенатор был уже мертв, когда пуля из смит-вессона, найденного рядом с мадам де Шан, попала ему в глаз. Из этого следует, что она не хотела убивать своего отца. Зачем стрелять в труп? Тем более дико предполагать, что эта хрупкая женщина могла перерезать ему горло так, чтобы в комнате не было заметно никаких следов борьбы. К тому же ничто не заставляет заподозрить, что выстрел из ее револьвера был произведен не ею. Хотя я уверен, что стреляла именно она. Но стреляла в кого-то другого, стоявшего рядом с сенатором… Стреляла и не попала. Иггинс помолчал.
      – То, что мадам де Шан явилась в пеньюаре, заставляет предполагать, что она прибежала на шум. Но, судя по всему, смертельный удар бритвой был нанесен молниеносно и смерть сенатора наступила мгновенно. Что же привлекло внимание его дочери? Да, я забыл сказать… В заключении патологоанатома, делавшего вскрытие трупа сенатора, говорится о том, что самоубийство исключено. Рана на шее такова, что сам себе он нанести ее не мог. В такой ситуации вывод очевиден: мадам де Шан разбудил выстрел. Выстрел убийцы.
      Мадлен де Шан вздрогнула.
      – Но кто убийца? – продолжал Иггинс. – Англосакс? Но тогда кто убил его? Или англосакс, убив сенатора и его дочь, покончил с собой? Но для этого он должен был иметь при себе три револьвера разного калибра. Куда они делись? Ведь обнаружен только один, принадлежавший мадам де Шан. Так кто же убийца? – повторил Иггинс. – И был ли он один? Когда решаешь подобные задачи, нужно стараться найти возможно более простой ответ. Очевидно, если преступнику удалось бесшумно перерезать человеку горло, ему незачем потом поднимать шум; если он способен сделать это в одиночку, то к чему ему сообщник? Итак, предположим, что убийца был один. Значит, в кабинете сенатора побывали: сенатор, его дочь, неизвестный и убийца. При этом два револьвера – браунинг калибра восемь миллиметров и двенадцатимиллиметровый маузер – исчезли. Вывод один: они унесены. Унесены, очевидно, все тем же убийцей. Удивляюсь, как до этого не додумались в полиции.
      Жиру что-то недовольно пробурчал.
      – Я рассуждал следующим образом. В комнате два трупа и смертельно раненная женщина. У всех пулевые ранения головы, в каждом случае пуля иного калибра. Налицо только один револьвер. Значит, имелся четвертый человек, который унес остальные. Вы спросите, как это произошло? Вариантов сколько угодно. Представим себе, что сенатор сидел за письменным столом, когда в открытое окно кабинета влез человек. Господин Пуаврье увидел его, но не позвал на помощь. Потому ли, что знал этого человека, потому ли, что не испугался – кто знает? Убийца и сенатор о чем-то разговаривали: сенатор сидел в кресле, а убийца стоял за ним или сбоку. Быть может, они читали какую-то бумагу. Улучив момент, преступник достал бритву. Взмах руки – и господин Пуаврье мертв. В это мгновение – именно в это: ведь убийца не успел начать искать то, за чем пришел, – в кабинете появился англосакс. Он, вероятно, тоже влез в окно, благо все окна в кабинете были открыты. В руках у него был маузер. Убийца выхватил браунинг, и выстрелы раздались почти одновременно. Англосакс промахнулся, а пуля убийцы попала ему прямо в лоб. Убийца подошел к трупу, желая убедиться, что его противник мертв, нагнулся, подобрал маузер… И тут вошла мадам де Шан. Увидев убийцу, она выстрелила в него, но промахнулась, и пуля, точно по иронии, попала в труп сенатора. В ответ убийца тоже выстрелил из револьвера англосакса, который держал в руках. Пуля, как вы знаете, попала дочери сенатора в голову. Иггинс, довольный собой, усмехнулся.
      – Убийце оставалось только уйти, и он ушел. По дороге он оглушил слугу, по всей вероятности, рукояткой револьвера. Унес он с собой что-нибудь? Не могу ответить на этот вопрос. Не нужно, однако, забывать, что сенатор был министром иностранных дел. Словом, о его бумагах мы знаем только то, что нам соблаговолили сказать. Впрочем, я думаю, что убийца не унес ничего, так как замки письменного стола и сейфа не были взломаны. Видимо, убийца испугался, что на звук выстрела прибегут слуги, и ушел, не став искать то, за чем явился.

      Жиру кашлянул и полез в карман за носовым платком.
      – Второе преступление было совершено два дня спустя, – продолжал Иггинс, – и, казалось бы, с первым его ничего не связывает, если не считать того, что капитан де Лиманду был женихом внучки сенатора. Больше всего меня поразило, что в доме капитана ничего не украдено. Он убит тремя выстрелами из револьвера. Убийца не боялся быть услышанным. Почему? Да потому что у него было подготовлено отступление и он не собирался ничего брать в доме. Ему нужно было только убить капитана… Судя по тому, что на месте преступления не обнаружено никаких следов, он стрелял из окна, стоя на приставной лестнице.
      – Нет, я не вижу связи между этими убийствами, – пробурчал Жиру.
      Иггинс бросил на него презрительный взгляд.
      – Преступник через два дня после убийства сенатора и его дочери прикончил капитана. Если сопоставить факты, напрашивается вывод: оба преступления совершены одним лицом. И еще: убийство капитана не только было вызвано убийством Пуаврье и его дочери, но и обусловило их. Иными словами, капитан или, по крайней мере, нечто с ним связанное послужили причиной прихода убийцы к сенатору. Вы согласитесь с этим, если будете исходить из того, что преступник явился к сенатору за тем, чтобы что-то получить, а к капитану только для того, чтобы убить. Но кто и почему был заинтересован в его смерти? Ответ один: капитан знал убийцу. Сенатор и капитан уже говорили об этом человеке. Убийце было об этом известно. Он был уверен, что капитан, узнав о смерти сенатора, неминуемо заподозрит его и молчать не станет. На кого указывает такое предположение? Понятно, на Жака Данблеза. Его таинственные ночные отлучки из дома и браунинг, обнаруженный у трупа капитана, усугубляли подозрение господина Жиру. Я называю здесь только материальные улики, оставляя в стороне психологические тонкости. Мне совершенно не важны молчание обвиняемого, его упорство, волнение, наконец, при виде трупа девочки. Все это сантименты, и меня они совершенно не интересуют. Я только хочу знать, он ли совершил эти преступления.
      Жак Данблез, бледный как полотно, застыл на стуле.
      – Господин Жиру утверждает, что в ночь первого преступления Жак Данблез был в Париже. Это возможно. Он не желает говорить, что делал в ночь второго преступления. Что ж, это его право… Возле трупа капитана найден браунинг, принадлежащий обвиняемому. Но сосновая иголка, прилипшая к ноге лошади Жака Данблеза, является свидетельством того, что он ездил не в Бри, а скорее всего, в Марни, к мадемуазель де Шан. Таким образом, я вынужден признать, что убийца капитана – не Жак Данблез, хотя его браунинг и был обнаружен возле трупа, и не Жак Данблез стрелял на вилле сенатора.
      Иггинс помолчал, собираясь с мыслями.
      – Теперь мы подошли к вопросу о том, каковы причины молчания Жака Данблеза и что могло интересовать убийцу на вилле «Виши». Вероятно, это письма, о которых знал де Лиманду и которые находились у сенатора, письма, имеющие прямое отношение к Жаку Данблезу. Его переписка с мадемуазель Жаклин Дюбуа и ее фотография были украдены у нее Ривейро Бодальво. Как они попали к сенатору? Вы этого, должно быть, не знаете…
      – Я скажу! – воскликнула Жаклин Дюбуа. – Да, эти письма украл у меня Ривейро Бодальво, с которым я имела глупость переспать и который с тех пор шантажировал меня. Он украл письма и продал их капитану.
      – Больше он ничего не украл? – задал вопрос следователь.
      – Нет.
      – Откуда это известно Иггинсу?
      – Я рассказала ему обо всем перед тем, как уехать в Италию.
      – Продолжаю, – сказал Иггинс. – Так вот, капитан любил мадемуазель де Шан, любил безнадежно. Он купил любовную переписку своего соперника и передал сенатору… Предположим, Жак Данблез узнал об этом. Каковы же мотивы его поведения, если, как утверждает господин Жиру, он действительно совершил эти убийства? Они необъяснимы. Глупо предполагать, что Жак Данблез, человек весьма хладнокровный и рассудительный, убил господина Пуаврье только потому, что тот не соглашался выдать за него замуж свою внучку, не соглашался из-за того, что Жак Данблез раньше был влюблен в Жаклин Дюбуа. Еще более глупо думать, что он решился на убийство де Лиманду из ревности. Мадемуазель де Шан не отвечала капитану взаимностью. И рассматривать его как соперника просто смешно.
      Иггинс повернулся к Жиру.
      – Неужели вы не видите, господин следователь, насколько малозначительны эти письма? Если правильно наше предположение и капитан передал сенатору письма для того, чтобы отделаться от Жака Данблеза, то сделал он это сгоряча. Разве мог сенатор рассердиться на то, что человек, которого любит его внучка, был когда-то влюблен в красивую женщину? Нет, не эта переписка заставила разорвать помолвку, не из-за нее заставили мадемуазель де Шан, по-прежнему любившую Жака Данблеза, обручиться с капитаном.
      Иггинс, порывшись в карманах, достал свою трубку.
      – С другой стороны, письма все-таки были переданы сенатору с какой-то целью. Спрашивается: не было ли передано вместе с ними что-нибудь еще? Могло ли переданное скомпрометировать Жака Данблеза? Мы знаем, что письма и фотографию передал сенатору капитан де Лиманду. Естественно предположить, что он передал и нечто другое, то, за чем явились с бритвой в руке и с браунингом в кармане. Это другое было столь важным, что, перерезав ради него горло сенатору, преступник вынужден был убрать и капитана. Может быть, не все знают, что в сейфе у господина Пуаврье найден листок с цифрами 27002.
      Иггинс снова обратился к Жиру.
      – Наверное, вы забыли или не обратили внимания на то, что это номер браунинга, который обнаружили у Оддера, бывшего механика Жака Данблеза. Впрочем, вы все равно ни к чему бы не пришли. Эту загадку можно разгадать, только имея ключ к ней. У меня этот ключ был.
      Иггинс заколебался. Я встревожился: ведь ему сейчас придется говорить о ночном посещении дома капитана.
      Иггинс улыбнулся, подобрал подбородок, мотнул головой и продолжал:
      – Этот ключ – часы. Да, женские золотые часы, принадлежавшие, очевидно, матери капитана де Лиманду. Точнее говоря, ключ – не сами часы, а надпись на их крышке. Вы спросите, как попали часы ко мне? История замечательная! Но, боюсь, профессиональная этика не позволит мне раскрыть этот секрет. Могу только сказать, что мастер, у которого часы были в починке, без труда узнает их. И я уверен, что часы опознают и родители капитана.
      Иггинс снова усмехнулся.
      – Вскоре после убийства капитана в его дом проникли воры. Должно быть, они искали драгоценности или деньги. Что вы скажете о полиции, которая не смогла арестовать их? Скверная у нас полиция! Впрочем, важно не это, а то, что мне удалось заполучить часы. Вот они, – он достал из кармана часы. – На их внутренней крышке надпись: «Х=Жиль=М.С.= 27002». Те же цифры, которые сенатор записал и спрятал в сейфе! По-моему, и ребенку понятно, что сенатор и капитан владели какой-то тайной. Видимо, эта тайна была неизвестна Жаку Данблезу, а сенатор и капитан заключили против него союз. Из этого следует, что капитан де Лиманду, вручая сенатору письма и фотографию, передал ему, как я уже говорил, что-то еще. Что?
      Иггинс, раскурив трубку, сделал несколько затяжек.
      – Не буду пересказывать, какую колоссальную работу я проделал для того, чтобы изучить, понять, проанализировать, проверить это таинственное уравнение. Прежде всего надо было выяснить, кто такой Жиль. Я узнал это. С вашего разрешения я опущу подробности и перескажу только основные этапы поиска. Я поручил следить за газетными объявлениями, и моя интуиция меня не обманула. Однажды появилось такое объявление: «М. С. 27002. Очевидно, в нем отказано. Послезавтра». По счастливой случайности стало известно, что через день должна состояться казнь Сольдаша. Оставляю в стороне те причины, которые привели моих друзей и меня к убеждению, что при казни будет присутствовать Жиль. Мое предположение оказалось почти правильным. По крайней мере, некто под этим именем в продолжение нескольких лет выполнял обязанности помощника палача. Но в день казни Сольдаша исчез. Странная вещь: он учуял наши подозрения. Еще более странно, что в ночь перед казнью Сожэ, которому помогал Жиль, единственный знавший его человек, умер от отравления.
      Иггинс замолчал. Все с напряжением ждали.
      – Итак, Жиль, таинственный Жиль, который так сильно интересовал меня, исчез и не оставил следов, – вздохнул он. – Что делать? Я готов был отчаяться… Вы знаете, что после убийства на вилле «Виши» и в Бри произошло немало других таинственных событий: в саду у сенатора обнаружили труп девочки; исчезла Эльмира Бурдон; Ренэ Данблез оказал вооруженное сопротивление следователю Понво и был арестован и, наконец, умер Маркас. Все это давало достаточно пищи и для размышлений, и для поисков, так что времени я даром не терял. Но след Жиля не находился.

      Иггинс взглянул на вдову Маркаса и сказал:
      – Мадам Маркас освободила меня от обязательства хранить тайну, за что я ей весьма благодарен. Так вот, ее покойный муж недели две назад получил анонимное письмо, сообщавшее о том, что в доме на улице Рокет исчезла девочка. Дата исчезновения предшествовала обнаружению трупа ребенка в саду господина Пуаврье. Следом за Маркасом я побывал во всех тех местах, где был он. Поиски привели меня к убеждению, что девочку увез Жиль. Это может подтвердить мадемуазель Антуанетта Лапланш… Итак, третья тайна: в саду сенатора найден мешок с трупом девочки. Это преступление связано с двумя предшествующими, с убийством на вилле и с убийством капитана де Лиманду.
      Жиру хотел что-то сказать, но Иггинс остановил его движением руки.
      – Должен сказать, что уже несколько недель мы следили за Маркасом. Эта слежка ничего общего не имела с данным делом и велась по причинам, касающимся меня одного. Почему – не важно. Суть в том, что мои люди следили за Маркасом, и меня очень заинтересовало одно обстоятельство, которого я не мог понять: Маркас отправился на улицу де-Ламбер, зашел в какой-то дом, пробыл там три часа и больше туда не возвращался. Несколько дней спустя он умер в камере Ренэ Данблеза. Я отправился в тот дом. Оказалось, что в квартире, которую посетил Маркас, бывал Жиль. Человек, который выдавал себя за Жиля, там гримировался, надевал парик, приклеивал рыжую бороду и обувался в грубые башмаки большого размера. Однако то, что я обнаружил логово Жиля, никак не продвигало наших поисков. Я продолжал тонуть в догадках. И тут на глаза мне попался кусочек картона. Вы видите, это билет пригородного сообщения, билет второго класса. Билет в Букваль, где находится дом Ренэ Данблеза. Мне пришлось немало пережить в жизни, но так взволнован я никогда не был. Значит, Жиль связан с Данблезом! Конечно, сам билет не является доказательством. Здесь возможны совпадения, тысячи случайностей. Что доказывает этот билет? Что Жиль ездил в Букваль. Зачем? Что доказывает, что Жиль – убийца? Возможно, он знал убитых или был известен им, он увез девочку. Вот и все. Улик против него нет. И, главное, ничто не доказывает, что Жак Данблез – Жиль. Но имеется один факт, никому не известный, кроме меня, факт, замеченный мною одним. Этот факт сразу позволил мне раскрыть тайну, дал ключ к разгадке драмы и открыл имя убийцы.
      Иггинс обвел присутствующих тяжелым взглядом и невозмутимо произнес:
      – Все преступления совершил один человек. Он находится здесь, в этой комнате, и я скоро назову его имя. Но сначала я должен сказать, в чем заключается этот факт. В поисках исчезнувшей Эльмиры Бурдон был подвергнут обыску дом Ренэ Данблеза. Должен признаться, что я сам не мог бы произвести его лучше, но тем не менее никаких следов служанки не обнаружено. Лишь одно незначительное обстоятельство осталось не замеченным господином Понво. Оно-то и натолкнуло меня на разгадку тайны. Дело в том, что полицейские не обнаружили револьвера, из которого Ренэ Данблез стрелял в лошадей. Это обстоятельство отмечено в протоколе. Следователя оно не заинтересовало. Должно быть, он решил, что Эльмира Бурдон унесла оружие с собой.
      Я взглянул на Дальтона. Он улыбнулся и подмигнул мне.
      – Господин Понво пренебрег еще одним моментом, – вздохнул Иггинс. – Обычно по факту смерти назначают судебно-медицинскую экспертизу. Но когда Ренэ Данблез пристрелил трех лошадей, ни одна живая душа не подумала о том, чтобы произвести их вскрытие. Так вот, я попросил ветеринара извлечь пули из трупов животных. И они оказались…
      – От браунинга калибра восемь миллиметров? – спросил Жиру.
      – Нет. От маузера, калибр двенадцать миллиметров! В комнате повисла гробовая тишина.
      – Вы замечаете, – нарушил ее Иггинс, – как сужается круг улик? Но не будем торопиться. Прежде необходимо объяснить, каким образом труп Дэзире Лапланш, увезенной Жилем, оказался в саду сенатора, зашитый в мешок. Это событие настолько таинственно и открывает возможности стольким сомнениям, стольким противоречиям, что суд, как мне кажется, не осмелится считаться с прежними уликами, если не разъяснена трагическая смерть девочки. Иггинс вздохнул.
      – Вы знаете, что через два дня после убийства на вилле «Виши» труп девочки обнаружили в саду сенатора, хотя раньше его там не было. Я берусь это утверждать, так как сам, помимо полиции, тщательно осмотрел виллу господина Пуаврье. Ни в саду, ни в доме не было ни трупа девочки, ни самой девочки. Следовательно, девочка попала в сад после убийства сенатора, мадам де Шан и неизвестного. Естественно предположить, что она попала туда уже мертвая, в мешке. В это время вилла охранялась полицией, и люди, которые хотели спрятать труп, не могли пробраться в сад незамеченными. Итак, налицо противоречие: после убийства сенатора труп Дэзире Лапланш принести в сад не могли, а прежде его там не было. Я напомню, где был обнаружен мешок с трупом. Он лежал в кустарнике, причем один из кустов, ветви которого загораживали аллею, оказался сломанным. Поскольку мешок находился слишком далеко от стены, нельзя утверждать, что какой-то, даже очень сильный физически человек перебросил его через стену. Какой вывод следует из этого? По-моему, в таких случаях лучше всего рассуждать, как при решении математической задачи. Условие нам известно: в саду оказался труп, которого раньше там не было. Пронести мешок через ворота нельзя, так как полиция охраняет виллу, перебросить через стену также невозможно, я уже сказал, почему. Потайных ходов на вилле нет. Что же остается? Остается единственный путь – доставить мешок по воздуху.
      Мадлен де Шан удивленно вскрикнула.
      – Да-да, не удивляйтесь. Конечно, трупы с неба не падают, если только их туда не поднимают. Вы спросите, как? На аэроплане. Жак Данблез – авиатор. У него есть аэроплан. Вспомните, какой ужас испытал он, когда увидел труп девочки, вспомните его обморок и наступившее затем отчаяние.

      – О чем это говорит? – развивал свою теорию Иггинс. – Возможно, что Жак Данблез убил сенатора, мадам де Шан и неизвестного. Возможно, что он убил капитана де Лиманду, несмотря даже на сосновую иголку. Но совершенно невозможно, чтобы он был Жилем. Жак Данблез был арестован на следующий день после убийства капитана де Лиманду. Жиль в это время продолжал действовать. Он переписывается с таинственным М. С, который является не кем иным, как помощником палача Марком Сожэ. Очевидно, это Жиль отравил Сожэ, его жену и дочку. Наконец, Жиль ездил в Букваль, что доказывает найденный билет. Исключено также, что Жак Данблез отвез труп Дэзире Лапланш в сад сенатора. Зачем он стал бы это делать? Над этим я думал две ночи и не нашел никакого объяснения. Тем не менее Жак Данблез знал девочку. Увидев ее труп, он, волевой и хладнокровный человек, лишился сознания. Значит, Жак Данблез не подозревал, что она здесь. По-моему, это предположение неоспоримо. Можно также предположить, что разволновался он потому, что был свидетелем событий, вызвавших смерть девочки или как-нибудь с ее смертью связанных – вы видите, я чрезвычайно осторожен в выводах, – либо он как-то связан с событиями, объясняющими появление трупа в саду сенатора. Наивно считать, что в этом деле участвует еще какой-то аэроплан, помимо аэроплана Жака Данблеза, но невозможно предположить, что Жак Данблез умышленно привез труп девочки на виллу. Есть только одна версия, которая может все объяснить: Жак Данблез, совершая полет на аэроплане, сбросил мешок, зная, что в нем находится труп. Но он представить себе не мог, что по иронии судьбы мешок упадет в сад виллы «Виши». Это объясняет местонахождение трупа, дату его находки, волнение Жака Данблеза при виде мертвой девочки.
      Ренэ Данблез что-то недовольно пробурчал, но Иггинс не обратил на него внимания.
      – А теперь от аэроплана перейдем к связанному с ним вопросу о револьверах и посмотрим, нельзя ли их как-нибудь сравнить. В наличии имеются два браунинга под номерами 103000 и 27002. Маузер калибра двенадцать миллиметров не обнаружен, но из него была смертельно ранена мадам де Шан и убиты три лошади полицейских. Браунинг под номером 103000, найденный рядом с телом капитана де Лиманду, принадлежит Жаку Данблезу. Он хранил его в своем аэроплане. Но самое любопытное, что второй браунинг тоже принадлежит ему. После всего случившегося браунинг под номером 27002 оказался у Оддера, бывшего механика Жака Данблеза. По его показаниям, он похитил револьвер с аэроплана. Я позволю себе напомнить, что на крышке часов капитана нацарапано: «Х= Жиль=М.С. = 27002» и что эти же цифры записаны сенатором.
      – Значит, браунинг под номером 27002 принадлежит Жилю? – догадался следователь.
      – Это значит, что браунинг под номером 27002 попал на аэроплан случайно, – сказал Иггинс. – Это значит, что Жак Данблез ошибся или его обманули. Он увез револьвер Жиля и оставил у него свой, а Жиль воспользовался револьвером Жака Данблеза для того, чтобы застрелить капитана де Лиманду. Моя версия объясняет все. Я уверен, что Жак Данблез знает Жиля, и этот человек – Ренэ Данблез!
      Старик, неподвижно, сидевший в кресле, открыл глаза, посмотрел пристально на Иггинса и спокойно сказал:
      – Очень оригинально!

      – Да, очень оригинально, – повторил Иггинс. – И чтобы доказать свою оригинальность, как вы изволили выразиться, я расскажу историю таинственных преступлений. Возможно, я буду неточен в подробностях, но, надеюсь, вы не откажетесь поправить и дополнить меня. Итак, Ренэ Данблез – выдающийся ученый, один из крупнейших в мире физиологов, математик, физик и так далее. Но ни прошлое этого человека, ни его характер вам не известны. Не скажу, чтобы его прошлое было хорошо известно и мне. Могу сказать только, что по складу характера Ренэ Данблез авантюрист. Какие страсти владели этим человеком в дни его молодости? Кто может ответить на этот вопрос? Но суть не в этом. С годами его пыл, необычайное рвение, ярость, которая составляет основное в его характере, сконцентрировались, так сказать, в страсти интеллектуальной. За несколько лет он стал знаменитостью и, будь у него другой характер, мы бы не увидели на скамье подсудимых члена Академии наук. А может быть, характер здесь ни при чем. Но факт остается фактом: неуравновешенность Ренэ Данблеза переросла в патологию, в садизм. Он испытывал наслаждение при виде крови и страданий. Хотя в душе этого маньяка жила сентиментальная страсть: он обожал сына.
      Ренэ Данблез что-то злобно прошипел.
      – Простите, я отвлекся, – усмехнулся Иггинс. – Итак, капитан де Лиманду давно любил свою кузину. Когда он узнал, что она обручилась с Жаком Данблезом, то пришел в отчаяние и решил помешать их браку. Он стал следить за Жаком Данблезом и за его отцом, надеясь отыскать что-нибудь порочащее их семью. Результаты превзошли все ожидания. Во-первых, капитану удалось заполучить переписку Жаклин Дюбуа и Жака Данблеза, во-вторых, он узнал, что Ренэ Данблез под именем Жиля участвует в казнях и является помощником палача Марка Сожэ.
      Иггинс перехватил мой удивленный взгляд.
      – Да-да, на крышке часов капитан нацарапал инициалы Марка Сожэ. Откуда де Лиманду получил эти сведения, я не знаю, да это и неважно. Тогда-то он и нацарапал на часах для памяти так удивившее меня поначалу уравнение: «Х=Жиль=М.С. = 27002». Да, капитан добился своего, помолвка была расторгнута. Жаку Данблезу отказали от дома, кажется, не давая никаких объяснений, а мадемуазель де Шан обручили с кузеном. Не думаю, чтобы Жак Данблез знал тогда, почему изменилось к нему отношение сенатора. Но Ренэ Данблез, узнав об этом, сразу все понял и, полагаю, установил и виновника событий – капитана. Он решил бороться. Угрызения совести ему неведомы, и ничто не могло помешать Ренэ Данблезу провести в жизнь задуманное. Он считал, что брак его сына с мадемуазель де Шан должен состояться – ведь Жак любит эту девушку! Явившись к сенатору в тот злополучный вечер, Ренэ Данблез потребовал, чтобы тот восстановил помолвку своей внучки с Жаком Данблезом. Сенатор отказался, и Ренэ Данблез перерезал ему горло.
      – Нет! – закричал Жак Данблез.
      – Да, – сказал Иггинс. – Ваш отец убил сенатора. Затем произошло то, что вы уже знаете, и Ренэ Данблез убежал, унося с собой браунинг номер 27002 и маузер. Но он быстро сообразил, что капитан де Лиманду легко разоблачит его. Тогда Данблез решил убить капитана. К несчастью, по рассеянности он забыл на месте преступления револьвер, револьвер своего сына. Каким образом он попал к нему? Да очень просто. Накануне Жак Данблез прилетал к отцу в Букваль. Эта подробность не была замечена ни полицией, ни мной, потому что старик Данблез еще не попал в поле нашего зрения. Так вот, сын явился к отцу и застал его в лаборатории над трупом девочки. Я не знаю, что было известно Жаку Данблезу об отце. Думаю, что ничего. А тут он застал его перед трупом. Должно быть, разыгралась ужасная сцена. Жак Данблез понял все или, по крайней мере, многое, в том числе и причину отказа Пуаврье. Возможно, он попытался покончить с собой. Возможно, пытался покончить с собой Ренэ Данблез, а сын помешал ему. Во всяком случае, револьверы были вытащены, а потом случайно обменены. Поэтому Ренэ Данблез застрелил капитана де Лиманду из револьвера своего сына. Я подчеркиваю: револьвер попал к Ренэ Данблезу случайно, он сделал это непреднамеренно.
      Все заинтересованно слушали Иггинса.
      – Жак Данблез должен был спасти отца, – продолжал он. – Сын решил спасти отца, что бы там ни думал о его поступке. Они положили труп девочки в мешок и перенесли в аэроплан. Неслыханная неудача – мешок упал в сад сенатора! Умертвил ли Ренэ Данблез эту девочку? На первый взгляд кажется, что да. Ведь и на казнях он присутствовал из садистских наклонностей. И тут мне пришла в голову мысль: быть может, у подножия эшафота ученый искал разрешения тайны жизни? Во всяком случае, я убежден, что Дэзире Лапланш умерла от производившихся над ней опытов. Не забудьте, что на трупе не обнаружено никаких следов насилия. Думаю, что внимательный осмотр склянок в лаборатории Ренэ Данблеза откроет нам причины этой смерти.
      Иггинс встал с кресла и прошелся по кабинету.
      – Когда Ренэ Данблез узнал, что его сын арестован по обвинению в убийстве, что его револьвер найден возле трупа капитана де Лиманду, что труп девочки обнаружен в саду сенатора, что сын его, увидев труп, лишился чувств, он пришел в ярость. Но сила его воли неслыханна. Он овладел собой и, решив бороться хитростью, явился к нам. А хитрость и терпение у этого человека дьявольские. Несколько раз Ренэ Данблезу удавалось сбить нас со следа. Например, когда таинственное уравнение оказалось у нас в руках, он не остановился перед тем, чтобы убить и помощника палача, и его жену, и его дочь. Таким образом, след Жиля оборвался. Он убил Маркаса, когда тот явился в камеру и стал его шантажировать. Скорее всего, Маркас догадался, что Ренэ Данблез превращался в Жиля на улице де-Ламбер. Я только не представляю себе, каким образом Ренэ Данблезу удалось пронести в камеру яд.
      Иггинс остановился у стула, на котором сидел отец Жака Данблеза, и торжественно произнес:
      – Итак, я обвиняю Ренэ Данблеза в убийстве сенатора Пуаврье, в убийстве его дочери мадам де Шан, в убийстве неизвестного, именуемого англосаксом, в убийстве капитана де Лиманду, в преступных действиях, повлекших за собой смерть Дэзире Лапланш, в убийстве Марка Сожэ, его жены и дочери, в убийстве инспектора Маркаса.
      – Превосходно, – заметил Ренэ Данблез хладнокровно. – А какое отношение имеет ко всему этому Эльмира Бурдон, которая поцеловала мне руку?
      – Я продолжаю, – холодно отозвался Иггинс. – Я обвиняю Ренэ Данблеза в убийстве Эльмиры Бурдон, которая так почтительно поцеловала ему руку.
      – Вы можете доказать это? – ядовито осведомился старик.

      – Не все знают, что Эльмира Бурдон исчезла из дома Ренэ Данблеза в Буквале, – вместо ответа сказал Иггинс. – Вечером я сам видел, как Эльмира Бурдон поцеловала ему руку. Входную дверь всю ночь охраняли полицейские, а иным путем покинуть дом невозможно. Тем не менее, когда мы на следующий день вошли в него, Эльмиры Бурдон там не было. Но не могла же она раствориться! Попробуем рассуждать логически. В комнате находится женщина. Единственный вход в нее охраняется. Однако когда в комнату входят, женщины там уже нет. Каков может быть вывод? Вывод может быть только один: имелся другой выход. Так оно и оказалось. В доме имелся выход, который не охранялся. Этот выход – сток водопровода, труба диаметром в два сантиметра. Да, да, не удивляйтесь! Ренэ Данблезу было этого достаточно, чтобы избавиться от Эльмиры Бурдон. К такому заключению я пришел путем логических рассуждений и некоторых наблюдений. Во-первых, на стеллажах в лаборатории стояли огромные бутыли из-под химических веществ. Эти бутыли были пусты. Во-вторых, на следующий день после ареста Ренэ Данблеза рыбы в речке, протекающей неподалеку от его дома, передохли. Не понимаете? Ренэ Данблез убил Эльмиру Бурдон и растворил ее труп. Не думаю, чтобы в криминалистических анналах был отмечен подобный дьявольский случай.
      – Но откуда вы знаете… – начал Жиру.
      – Вам нужны детали? – перебил его Иггинс. – Я их не знаю. Это дело химиков. Я могу проследить совершенное Ренэ Данблезом только пунктирно. Эльмира Бурдон отравлена или задушена, ее одежда и белье сожжены. Ренэ Данблез расчленил труп, кровь, стекавшую в раковину, обесцветил. Представляю, как хладнокровно он разделывает труп, обрабатывает, отделяет кости, погружает их в окись азота, замывает все каким-нибудь раствором и сливает его в водосток. Все улики уносятся в реку. Хотите еще деталь? Маузер Ренэ Данблез расплавил в горне.
      Иггинс в упор посмотрел на старика.
      – Что вы можете ответить, Ренэ Данблез?
      Тот встал. Несколько минут они, будто впервые, рассматривали друг друга. Наконец Ренэ Данблез опустил глаза и прошептал:
      – Это правда.
      Его лицо перекосилось от волнения. Он повторил, почти крича:
      – Это правда! Я это сделал! Мой план был точен, и если бы не одна мелочь, вы бы ни о чем никогда не узнали, хотя это неважно. Если бы вы не разоблачили меня, я все равно явился бы с повинной. Но прежде я хотел закончить свой труд. Вы не дали мне времени на это…

      Слова старика поразили меня. Сам не знаю почему, но я был глубоко взволнован его признанием.
      Ренэ Данблез опустился на стул. – Так мне будет удобнее, – сказал он. – Да, все, что вы рассказали, – правда. И то, чего вы не знали, вы угадали совершенно правильно. Всех тайн я вам не открою, хотя, поверьте, в моей жизни их было немало. Первая – это рождение моего сына, а последняя – вторжение англосакса на виллу «Виши». Но я не открою вам ни той, ни другой. Наверное, я говорю путано. Потому что одновременно мне хочется и говорить и молчать.
      Он гордо выпрямился.
      – Я – человек, великий человек, но только человек. Да, великий человек! К открытию, которое я собирался сделать, ни один ученый не осмеливался и подступиться. Никакие убийства не отняли бы у меня великой славы этого открытия. Да, я убил Пуаврье, и его дочь, и соперника, которого вы называете англосаксом, ревнивого соперника, о котором я вам больше ничего не скажу. Я убил этого дурака-офицера, чьи любовные планы мешали моему великому делу. Я убил Маркаса, который знал слишком много… Но не думайте, что все это было сделано с целью самозащиты. Что смерть для человека, подобного мне? Я стоял перед разгадкой смерти. Я не стремился избежать того, что вы называете позором. Мне семьдесят лет. Мне нужна была только отсрочка. Если бы смерть вас всех могла мне ее дать, никакая сила на свете не помешала бы мне разодрать вас в клочья! Мне нужна была отсрочка, – повторил Ренэ Данблез. – Когда я понял, почему Пуаврье отказал моему сыну, когда я догадался о том, что он проник в мою тайну, я решил, что сенатор либо ничего не скажет Жаку, либо скажет все. Если бы он хранил полное молчание, я не убил бы его, но сенатор рассказал все дочери. Об этом мне сказал мой сын. Когда Пуаврье предложил ему перестать бывать у него в доме, Жак обратился к мадам де Шан. Женщины не умеют хранить тайн. Она сказала достаточно для того, чтобы у Жака зародились подозрения. Он стал следить за мной, обнаружил тот неприятный случай – смерть девочки. Ее я убил, не желая того. Наука подчас требует жертв… Я знаю, что такое женщины, и был уверен, что рано или поздно, если Жак будет настойчив, дочь сенатора в конце концов откроет ему истину.
      Мадлен де Шан всхлипнула и закрыла лицо руками.
      – Я любил своего сына, – грустно сказал старик. – Любил не меньше, чем свою работу. Наверное, даже больше, ведь в конце концов я пожертвовал работой ради него. Узнай он все, он не выдал бы меня. Но он мог умереть от этого. А умри он – я бы не жил. Значит, прежде всего нужно было сделать так, чтобы Жак ничего не узнал. Для этого я убил всех тех, кого нужно было убить.
      Он помолчал.
      – В то время, как Жак сидел в тюрьме, я работал над своим открытием, приказав сердцу молчать. Нужно было торопиться, найти ответ и прежде чем явятся арестовывать меня, умереть в зените славы. Я думал, что предварительное следствие займет достаточно много времени… В общем, мне нужно было, чтобы мой сын несколько месяцев провел в тюрьме. И тут вмешалась Эльмира Бурдон. Эта глупая старуха обо всем догадалась. Этого я не рассчитал. Любовь не поддается научному учету. Она пришла ко мне в лабораторию, стала на колени и сказала: «Я не выдам вас. Но спасите мальчика! Спасите мальчика, а не то я все расскажу!» Мог ли я сказать служанке о своей работе? Она бы мне просто не поверила. Я не хотел убивать ее. Я просто запер ее, надеясь, что решу задачу, освобожу ее и сына и умру. Но явился следователь, а с ним вы, господин Иггинс. Я видел вас на холме.
      Иггинс сконфузился.
      – Да, вы стояли на холме и наблюдали за мной в бинокль. Нужно было решаться. Я позвал Эльмиру. Сказал ей, что завтра отдам себя в руки властей или покончу с собой. Она растрогалась, поцеловала мне руку. Я хотел, чтобы вы видели это… Потом я убил ее и избавился от трупа. Это не трудно, только хлопотно и долго.
      После долгого молчания Ренэ Данблез добавил:
      – Маркаса я отравил. Подробность забавная, но я ведь рассказываю вам все или почти все. В то утро в тюремной больнице мне вырвали зуб. Я толковал с дантистом о всяких умных вещах, и он оставил мне вырванный зуб: нельзя же отказать такому человеку, как я, в пустяковой любезности. Половины спрятанного в зубе яда было достаточно для того, чтобы отравить Маркаса. Другой половины хватит для меня.
      Прежде чем мы успели пошевелиться, он поднес руку ко рту и упал. Иггинс бросился к нему, но старик уже был мертв.
      В печать попали сведения весьма неопределенные. Жак Данблез был освобожден, и Иггинс постарался, чтобы репортеры были лишены возможности встретиться с ним. Вскоре авиатор и мадемуазель де Шан уехали. Я рассказал бы о них, если бы не знал, какой тайной любит окружать себя истинная любовь.
      В тот же вечер, когда мы с Иггинсом и Дальтоном обедали, Поль неожиданно заявил мне:
      – Мы уезжаем, вернемся через год. Ровно через год, день в день, я постучусь к тебе.
      – Куда вы отправляетесь?
      – Не знаю. Остается англосакс, которого господин Иггинс считает шпионом. Мы хотим узнать все…

* * *

      Назначенный срок минул два месяца назад. Где ты, Поль? Где ты, мой друг?