Мемуары дипломата

Соглашаясь на образование автономной Албании, Россия предполагала, что ее территория будет ограничена линией, идущей с моря от Химарры, пересекающей озеро Охрида и следующей по течению рек Дрина и Бояка, до Адриатического моря. Поэтому, когда Австрия выставила неожиданное требование, чтобы Скутари, предназначавшийся Россией для Черногории, был включен в территорию Албании, создался тупик, тем более опасный, что Австрия была уверена в поддержке своего требования Германией. Россия так опасалась желания Австрии сделать из Скутари столицу совершенно самостоятельной Албании для развития своего преобладающего влияния на ее католические племена, что, несмотря на предупреждение со стороны английского правительства не заходить в этом вопросе, в конце концов, второстепенном, слишком далеко, так как оно может оказать ей только дипломатическую поддержку, она отказалась продолжать переговоры, если Сербия не будет вполне удовлетворена отдачей ей пяти городов: Тарабоша, Люма, Радомира, Дьяковой и Дибры.
      В течение дальнейших переговоров она согласилась на отдачу первых трех городов Албании, но уперлась в вопросе о Дибре и Дьяковой, заявив, что она никогда не согласится включить в состав мусульманского государства местностей со славянскими религиозными учреждениями. Благодаря сэру Э. Грею удалось добиться уступки Австрией Дибры, но Дьякова все еще оставалась спорным вопросом. Положение становилось тем более острым, что черногорский король упорно продолжал осаду Скутари. Незадолго перед тем король Николай навлек на себя недовольство России письмом, в котором он извещал императора, что, подчиняясь до тех пор всем его приказаниям, он, пожертвовав столькими черногорцами, не может отступить от уже взятого Скутари, даже если бы его величество приказал ему это сделать; он даже скорее согласен освободить Россию от всех ее обязательств по отношению к Черногории.
      Император в своем ответе королю указал, что он уже освободил Россию от ее обязательств, разорвав соглашение, по которому он не имел права предпринимать военные действия без разрешения России, что, по мнению всех друзей и союзников последней, претензии Черногории на Скутари необоснованы, и что Россия не может оказать ей поддержки, так как она окажется в таком случае изолированной. Ввиду растущей опасности положения русскому правительству было предложено совместно с другими державами сделать энергичные представления в Белграде и Цетинье о снятии осады Скутари и обеспечении эвакуации предназначенных для Албании областей. Ввиду поставленного Россией непременного условия, чтобы Дьякова была уступлена Сербии, граф Берхтольд 21 марта согласился на это с тем, что эта уступка повлечет за собою немедленное прекращение военных действий и эвакуацию Сербией и Черногорией будущих албанских земель. К сожалению, благодаря замедлению со стороны русского министра, было задержано представление в Белграде, поэтому австрийское правительство предъявило в Цетинье ультиматум с требованием, чтобы гражданскому населению было разрешено в течение трех дней покинуть осажденный город.
      Это изолированное выступление Австрии возбудило досаду России, но приказ короля Николая о генеральной атаке на Скутари вызвал такое негодование, что русское правительство предложило державам произвести совместную морскую демонстрацию в Антивари, хотя Россия в ней участвовать и не могла. В то же время император послал королю Николаю личную телеграмму, составленную в выражениях, граничащих с приказанием, о том, что он должен подчиниться решению держав. Вследствие заявлений, сделанных Россией в Белграде, сербские войска получили 10 апреля приказ воздержаться от дальнейших активных действий против Скутари, но 23-го город сдался черногорцам. Создалось крайне критическое положение, ибо, если бы державы не приняли совместно каких-либо решительных мер, можно было опасаться, что Австрия выступит отдельно, что легко послужит поводом для вовлечения России в войну. Чтобы предупредить такую возможность, русское правительство обратилось к французскому и великобританскому с просьбой выступить, даже если бы в случае принятия каких-либо решительных мер, им не пришлось сделать ни одного выстрела. Но тут возникли затруднения по вопросу об осуществлении этих мер. К счастью, когда положение сделалось совсем безнадежным - был момент, когда я считал войну неизбежной - король Николай 4 мая об'явил о своем намерении отдать Скутари державам. Десять дней спустя город был занят международным морским отрядом.
      Второй вопрос - притязания Румынии на территориальную компенсацию поднимался еще на Лондонской мирной конференции, но бестактное поведение болгарского делегата, Д. Данева, помешало его решению. Румыны теперь выставили требование на "всю территорию, ограниченную линией, проведенной от Силистрии до Балчика, чем поставили Россию в очень затруднительное положение. По конвенции 1902 года она гарантировала неприкосновенность болгарской территории и должна была дружески предостеречь Румынию от покушений на нее силой. Об'явленное Румынией в середине февраля намерение занять Силистрию произвело в Петербурге впечатление разорвавшейся бомбы и вызвало чувство глубокой угнетенности в официальных кругах и сильное падение ценностей на бирже. Но как бы ни был оскорблен император ничем, по его мнению, не оправдываемым покушением Румынии на территорию, которую Россия завоевала для Болгарии в Освободительной войне, он был теперь настроен так миролюбиво, что, употребляя все свое влияние, чтобы остановить Румынию, он предупредил Болгарию о неизбежности уступок с ее стороны. Отказавшись, она вовлекла бы в войну не только Россию, но и всю Европу, поэтому его величество ей определенно указал, что она может рассчитывать на его поддержку, только уступив Силистрию Румынии.
      Этот вопрос был предметом довольно оживленного разговора между г. Сазоновым и германским послом, причем последний, указав, что активное вмешательство России может повлечь за собой серьезные последствия, предложил, чтобы в случае столкновения между Болгарией и Румынией державы оставались в стороне подобно тому, как это было во время Балканской войны. Но Россия была слишком заинтересована в этом вопросе, чтобы принять такое предложение. Черное море - не Адриатическое, и поэтому, как г. Сазонов предупредил графа Пурталеса, могут возникнуть обстоятельства, при которых действия России будут продиктованы ее интересами. Тем не менее он воспользовался случаем предложить, чтобы Болгария и Румыния предоставили решение вопроса державам. Было решено созвать по этому поводу конференцию послов в Петербурге.
      Первое заседание этой конференции происходило 31 марта под председательством г. Сазонова, и прения происходили таким образом, что на стороне Румынии были послы держав Тройственного Союза, на стороне Болгарии г. Сазонов, г. Делькассе и я. Первые поддерживали требование Румынии на Силистрию и на область, ограниченную линией, идущей от этого города до Балчика, оправдывая его стратегическим значением их для защиты Добруджи. Особенно они настаивали на том обстоятельстве, что Румыния держалась в стороне во все время войны, полагаясь на заверения держав о неизменности территориального status quo, а теперь, когда Балканские государства значительно расширили свои территории, Румыния также вправе требовать себе компенсации. Они доказывали также, что, если бы в 1878 году Болгария получила те области, которые ей теперь предназначены, Румыния получила бы тогда Силистрию.
      С другой стороны, представители Тройственного Согласия утверждали, что румыно-болгарская граница установлена в окончательном виде в Берлинском договоре. Так как по своему географическому положению Румыния не может принимать участия в разделе турецких земель, она может получить территориальную компенсацию только насчет Болгарии; но в международном праве нет указания, что государство вправе требовать уступки территории от соседнего только потому, что оно расширилось в противоположном направлении; единственный довод, на который может опереться Румыния, это - право сильного; и, вполне одобряя корректное поведение Румынии, они признают за ней только право просить уступку некоторых стратегических пунктов, чтобы обеспечить свою границу со стороны Болгарии.
      После длительного и оживленного обсуждения, конференция решила, что Силистрия вместе с областью, радиусом в 3 километра, должна быть отдана Румынии; что те из болгарских подданных, которые в продолжение полугода выразят желание выехать из этой территории, должны получить возмещение убытков; и что Болгария не должна возводить никаких укреплений вдоль границы в полосе между Дунаем и Черным морем. Единственно интересной в этом решении, вскоре превратившемся в мертвую букву, была сердечная поддержка Болгарии со стороны г. Сазонова, представлявшая резкий контраст с его отношением к ней несколько месяцев спустя.
      Глава XI.
      1913-1914
      Образ русской политики за время первой Балканской войны. - Недостаток солидарности у Тройственного Согласия по сравнению с Тройственным Союзом. Выступление Сазонова за англо-русский союз. - Мне предлагают посольство в Вене. - Вторая Балканская война. - Бухарестский договор. - Назначение генерала Лимана-фон-Сандерса командиром первого армейского корпуса в Константинополе
      В продолжение длительного кризиса, вызванного Балканской войной, роль России была очень трудной, и ее политика, конечно, менялась в зависимости от развития этого кризиса. Весной 1912 года ей удалось удовлетворить противоречивые требования Сербии и Болгарии в Македонии и организовать на Балканах конфедерацию с целью преградить Австрии выход к Эгейскому морю. Она воображала, что эта конфедерация будет послушным орудием в ее руках, но та ослушалась ее нарочитого приказа и объявила войну Турции. Она ожидала, что ей будет поручена защита интересов балканских славян, чтобы вмешательство других держав не лишило их плодов их победы. На пути к этой задаче ей пришлось столкнуться с Австрией, и в дипломатической дуэли, последовавшей затем, ее секундантами были Великобритания и Франция, а секундантами Австрии - Германия и Италия. И главным образом благодаря сэру Эдуарду Грею, все время выступавшему посредником, оба противника не решили своего спора с оружием в руках, и угроза Европейской войны, не раз уже висевшая в воздухе, была на время рассеяна. Благодаря ему Россия без слишком большого ущерба для своего престижа могла отступить с позиций, занятых ею в вопросах о сербском порте и о Скутари; и опять-таки благодаря его вмешательству Австрия уступила Дибру и Дьякову - два пункта, в которых Россия решила быть непреклонной. Хотя Россия не раз терпела поражения, делая часто уступки второстепенного характера, ее утешала мысль о тех выгодах, которые принесет окончательное устройство в рамках, указанных Лондонским трактатом. Действительно, Турция должна была быть изгнана из Европы, а ее европейские владения, за исключением Албании, должны были быть разделены между клиентами России; тем самым Балканская конфедерация становилась новым международным фактором, с которым должны были считаться и Германия и Австрия. Славянство поэтому имело все основания радоваться, хотя этой радости, как показали дальнейшие события, суждено было быть непродолжительной.
      Моя роль во время кризиса, как органа сэра Эдуарда Грея, в Петербурге сводилась к передаче советов об умеренности; и так как, к счастью, и император и Сазонов были склонны поддерживать мир до тех пор, пока это не наносит ущерба чести и интересам России, они не оставались глухи к моим советам. Положение осложнялось тем, что Германия поддерживала позицию Австрии, обещав ей поддержку в случае войны с Россией. Тройственное Согласие вдобавок было в невыгодном положении вследствие отсутствия солидарности между его членами. Сазонов не раз указывал в наших беседах во время балканского кризиса, а также и последовавшего за ним кризиса, вызванного назначением генерала Лимана-фон-Сандерса командующим армейским корпусом в Константинополе - о нем я расскажу потом, - что Германия и Австрия были союзниками, а Англия и Россия только друзьями. Россия, уверял он, не боится Австрии, но она должна одновременно считаться и с Германией. Если Германия поддержит Австрию, то Франция станет на сторону России, но никому неизвестно, как поступит Англия.
      Эта неуверенность в нашей позиции и побуждала Германию обострять положение. Единственной державой, которая могла нанести ей серьезный удар, была Великобритания, и если бы Германия знала, что Англия выступит вместе с Францией и Россией, она бы дважды подумала, раньше чем ставить себя в такое положение, из которого она не могла бы с честью выйти. Когда, год спустя, Австрия предъявила свой злосчастный ультиматум в Белграде, Сазонов сказал почти то же самое, заявив, что положение может быть спасено только тем, что Англия объявит свою солидарность с Францией и Россией. Но тогда уже было поздно, и что бы мы ни сказали или ни сделали, войны предотвратить нельзя было; но еще вопрос - не оказало ли бы влияния на позицию Германии предыдущее превращение Тройственного Согласия в формальный союз. Император в этом вопросе придерживался того же взгляда, как и Сазонов, и считал, что мы не оказываем России такой же действенной помощи, как Франция, только потому, что мы с нею не в союзе. Считаясь с трудностью осуществления такого шага, он не понимал, по его словам, опасений, которые этот союз вызывал в Англии. Он был бы ограничен задачами чисто оборонительного характера и не навлек бы на нас большего риска войны, чем в настоящее время.
      Но что, действительно, преграждало путь к созданию англо-русского союза, это тот факт, что такой союз не был бы признан общественным мнением Англии.
      Еще и в другом отношении Тройственный Союз был в лучшем положении, чем Тройственное Согласие: члены его получали все приказания из Берлина. Когда Тройственному Согласию приходилось предпринимать какой-нибудь шаг, протекало столько времени из-за предварительного обмена мнений, что за это время, пока соглашались на какой-нибудь формуле, упускался психологический момент, или само положение так менялось, что предполагаемое действие приходилось менять. Единство командования часто так же необходимо на дипломатическом поле, как в ведении военных операций; а во время Балканской войны, как впоследствии во время Великой Европейской войны, дипломатия Согласия управлялась советами различных правительств, в то время как политика Тройственного Союза диктовалась его первенствующим членом. Поэтому и ход этой политики, хороший или - плохой, не был, кроме того, таким извилистым, каким он был с нашей стороны благодаря разнице во взглядах членов кабинета. В этом отношении поучительна следующая маленькая история. Кажется, летом 1912 года г-н и г-жа Асквит пригласили меня на завтрак, который они давали вновь назначенному немецкому послу (барону Маршаль-фои-Биберштейну) и его жене на Доунингстрит, № 10. После отъезда других гостей наша хозяйка пригласила Маршалей и меня посмотреть комнату, где заседает совет министров. Увидав длинный зеленый стол и десяток или более расставленных в порядке вокруг него стульев, посланница спросила: "Сколько у вас министров в кабинете?". Ответив на этот вопрос, г-жа Асквит обратилась к послу: "А сколько их у вас в Берлине?..." "Один", - гласил короткий ответ.
      Лондонский трактат восстановил мирные отношения с Турцией, но не разрешил балканского кризиса, который только перешел из одной опасной фазы в другую. Победители ссорились из-за добычи, и, так как договором 1912 года и Сербия и Болгария обязались все возникающие по поводу его применения спорные вопросы представлять на решение России, Сазонов и предложил обоим правительствам исполнить это обязательство. Он был уверен, что Сербия не примет посредничества, основанного на строгом применении договора, что вызовет непременно решение в пользу Болгарии. Поэтому, признавая, что притязания Болгарии в Македонии имеют этнографические и географические основания, он все же посоветовал ей сделать некоторые уступки. Не получая удовлетворительного ответа ни от одного из правительств, император в начале июня обратился к королям Сербии и Болгарии со строгой телеграммой, выражая удивление по поводу того, что до сих пор нет никакого ответа на его предложение о созыве в Петербурге конференции четырех союзников премьеров, и предупреждая их, что, в случае если они начнут братоубийственную войну, Россия сохранит за собой полную свободу действий, каков бы ни был исход конфликта.
      Ответ короля Петра был более или менее удовлетворителен, хотя он и настаивал, что требования Сербии не могут быть ограничены договором 1912 года. Но король Фердинанд ответил только, что он уже прибегал к посредничеству России, и что Сербия пытается лишить Болгарию плодов ее побед. 25 июня болгарский посол уведомил Сазонова, что его правительство может принять посредничество только на основе договора 1912 года, и что, кроме того, оно решило отозвать своего посла из Белграда. В Петербурге это сочли равносильным объявлению войны и изменой славянскому делу. Россия формально отказалась от договора 1912 года, которым она гарантировала неприкосновенность болгарской территории против покушений со стороны Румынии. Несколько дней спустя болгарское правительство приняло посредничество России, не настаивая на своих прежних условиях, но в последний момент выезд болгарских депутатов в Петербург был отменен, а 29 июня генерал Савов издал приказ о наступлении по всей линии.
      В русских военных кругах первоначально господствовало мнение, что болгары достаточно сильны, чтобы справиться с соединенными армиями Греции и Сербии, и хотя такой результат был бы выгоден тем, что устранял бы всякую опасность австрийского вмешательства, перспектива слишком сильной Болгарии вызывала известные опасения, тем более, что она совершенно игнорировала желания и советы России. Как император, так и Сазонов милостиво выслушали принца Николая греческого, который приехал в Петербург со специальной целью просить Россию оказать давление в Бухаресте в пользу вмешательства Румынии в грядущую войну. Поэтому просьба о помощи, с которой Болгария обратилась к России, не была выслушана, и вместо того, чтобы оказать сдерживающее влияние на Румынию, Россия косвенным образом толкала ее к войне. Между императором и королем Карлом произошел обмен дружеских посланий, в которых отмечалась общность интересов России и Румынии.
      Хотя с самого начала Россия заняла эту позицию в надежде на поддержание мира, все же она не оставляла мысли о том, чтобы ослабить Австрию, оторвав Румынию от Тройственного Союза, и не дать Болгарии установить свою гегемонию на Балканах. Она не сделала ни малейшей попытки остановить Румынию при занятии ею линии Туртукай - Балчик, а наступление Румынии на Софию лишило Болгарию всякой возможности восстановления первоначального положения. По условиям Бухарестского договора, подписанного 10 августа 1913 г., Македония была разделена между Сербией и Грецией, а Болгария уступила Румынии около 8.000 кв. километров своей территории. По первоначальному плану русского правительства мирный договор, составленный одними воюющими сторонами, должен был быть подвергнут рассмотрению держав; но всякая мысль о пересмотре Бухарестского договора исчезла после опубликования телеграммы, в которой император Вильгельм поздравлял короля Карла с результатами его мудрой .и достойной государственного ума политики.
      Тем временем Турция, следуя примеру Румынии, двинула свои войска за линию Энос - Мидия и заняла Адрианополь. Россия тут же объявила протест и сообщила Порте, что она не может допустить перехода в турецкое подданство свободного христианского населения. Она не собиралась, однако, поддержать этот протест военными действиями, тем более, что ее материальные интересы не страдали от того, что Адрианополь останется в турецких руках. Но дело изменилось, когда Турция сделала шаг вперед и приказала своим войскам пересечь Марицу. Император тотчас же уполномочил Сазонова отозвать русского посла из Константинополя и устроить совещание со своими коллегами о дальнейших шагах со стороны России. Этот момент для последней был чрезвычайно острым, и, если бы турецкое правительство не уступило и не отозвало свои войска от Марицы, приказания императора были бы исполнены. В результате последовавших между Турцией и Болгарией переговоров, Турция получила обратно большую часть Фракии, которою Болгария владела около полугода.
      Начало второй Балканской войны создало совершенно новое положение и показало уже не в первый раз, как мало в Софии и в Белграде считались с приказаниями из Петербурга. Опьяненные своими победами и страдая острой формой мании величия, все балканские союзники были намерены удержать в своих руках все области, которые их армии захватили у Турции. Первой выступила Болгария. Ей пришлось на восточном фронте столкнуться с главными силами турецкой армии, поэтому ее потери убитыми и ранеными далеко превзошли потери ее союзников. В результате своих побед она присоединила к себе обширную и плодородную область Фракию. Такое расширение ее территории на восток не было предусмотрено и в 1912 году, когда она и Сербия определяли свои сферы влияния в Македонии. Поэтому Греция и Сербия заявили, что она должна отказаться от своих прав по договору в пользу своих союзников. Их армии освободили Македонию от турецкого ига, а Сербия, кроме того, должна была при предполагаемом образовании автономной Албании лишиться некоторых областей.
      Они, однако, не приняли во внимание того обстоятельства, что со времени недолговечного Сан-Стефанского мира Болгария считала Македонию своим законным достоянием и в продолжение всех последующих лет постепенно укрепляла свое положение в этой области. С другой стороны, Болгария упорно настаивала на точном исполнении договора 1912 года и отказывалась делать уступки, вполне оправдываемые изменившимися обстоятельствами, тем более, что первая Балканская война против воли ее союзников была продолжена только для удовлетворения ее территориальных притязаний во Фракии. Более того - она считала военную конвенцию, заключенную между Грецией и Сербией, провокацией, имеющей специальной целью заставить ее отказаться от долгожданной добычи. Наконец, своим нападением на Сербию она совершила колоссальную глупость, так как этот шаг делал ее виноватой и ее врагов правыми в глазах всего цивилизованного мира.
      Вполне естественно, что пренебрежение Болгарии мнением России заставило последнюю отдать свои симпатии Сербии, но, толкая Румынию на вмешательство в конфликт, она, по моему мнению, высказанному мною тогда Сазонову, вступила на путь, чреватый опасностями для будущего. Если Болгария была ответственна за открытие враждебных действий, с чем я охотно соглашался, то и Греция и Сербия вполне заслужили обвинение в преднамеренной провокации. Принц Николай греческий во время пребывания в Петербурге уговаривал меня убедить мое правительство употребить все свое влияние, чтобы вовлечь в войну, которую он считал неизбежной, не только Румынию, но и Турцию. То обстоятельство, что Греция, которая в первой Балканской войне играла бы очень печальную роль, если бы Болгария не победила турок, была готова призвать старого врага балканских христиан против своего прежнего союзника, выявляет общий дух беззастенчивой жажды захватов, который вызвал вторую Балканскую войну. Но не этими этическими основаниями, а скорее тем, что немцы называют соображениями "реальной политики", я старался убедить г. Сазонова в непригодности планов принца Николая. Болгария, несмотря на свои тяжелые потери в первой Балканской войне, все еще оставалась очень важным фактором на Балканах, потому что в случае нападения Австрии на Сербию последняя не могла рассчитывать на помощь ни Румынии, ни Греции. Согласившись на его предложение, мы не только оттолкнули бы навсегда Болгарию, толкнув ее в объятия Тройственного Союза, но, как я указал, уничтожили бы барьер, с таким трудом воздвигнутый против австрийского "Drang nach Osten"{9}.
      Бухарестский мир с удовлетворением был приветствуем императором Вильгельмом по вполне понятным причинам. Этот мир переделал все, что сделала первая Балканская война, и создал такое положение, которым прекрасно воспользовалась Германия в начале Европейской войны. После его подписания король Фердинанд, как говорят, сказал: "Ma vengence sera terrible"{10}, - и он сдержал свое слово.
      Я уезжал из России в отпуск по болезни почти на всю осень 1913 года, и, вернувшись в Петербург в конце года, я застал русское правительство очень занятым вопросом о назначении генерала Лимана-фон-Сандерса командующим турецким армейским корпусом в Константинополе и предоставлением большому количеству германских офицеров ответственных мест в турецкой армии. Это назначение, по его мнению, отдавало Константинополь и ключ к проливам в руки германского генерала. Мы обещали русскому правительству нашу дипломатическую поддержку в этом вопросе, но, по его просьбе, представления, которые должны были быть сделаны послами Тройственного Согласия, были временно отложены. И только после опубликования султанского ирадэ о назначении генерала фон-Сандерса оно попросило нас выступить.
      По сведениям, полученным нами за это время, мы имели основания думать, что важность этого назначения преувеличена, а еще более мы были поколеблены тем фактом - и его сильно подчеркивало германское правительство, - что ответственное командование турецким флотом нес британский генерал. Поэтому мы не были намерены пойти так далеко, как хотел г. Сазонов. Инструкции, посланные сэру Луи Маллету, были в дальнейшем отменены. Узнав об этом, г. Сазонов выразил сильнейшее разочарование. По его мнению, Россия в первый раз просила поддержки Англии в вопросе, серьезно задевающем ее интересы. Это был опыт, на котором Тройственное Согласие могло бы проверить свои силы. Согласие, как он говорил, представляет более сильную комбинацию держав, чем Тройственный Союз, и, если бы только Англия, Франция и Россия показали бы Турции серьезность своих намерений, последняя уступила бы, и Германия ничего бы не могла поделать. Но вместо того, чтобы уверенно действовать вместе, они постоянно охвачены паническим страхом войны, которую они, в конце концов, и навлекут на себя своими поступками.
      Во всем этом была доля правды. Во время Балканских войн России не раз приходилось отступать с позиций, которые она несколько необдуманно занимала, почему в Константинополе создалось впечатление, что она никогда не будет воевать. Турки даже говорили германскому послу, что ему нечего опасаться каких-либо действий со стороны России. Г. Сазонов, однако, ошибался, указывая, что Тройственное Согласие в этом случае показало себя несостоятельным. Сэр Э. Грей вновь выступил посредником, прибавив ко множеству оказанных им России и Европе услуг по поддержанию мира еще одну. И действительно, как это впоследствии с благодарностью признал сам г. Сазонов, своим уверенным языком, которым он говорил с князем Лихновским, он добился соглашения, согласно которому генерал Лиман-фон-Сандерс, получив звание турецкого фельдмаршала и оставаясь во главе германской военной миссии, отказался от командования армейским корпусом в Константинополе.
      Глава XII.
      1896-1914
      Мои отношения с императором и императорской семьей. - Императрица Александра. - Первые аудиенции у императора в 1896 г. - Его большая личная привлекательность. - Императрица Мария. - Великая княгиня Мария Павловна
      В предыдущих главах я уже описывал некоторые мои беседы с императором Николаем, а теперь я вкратце сообщу о моих личных отношениях к его величеству и вообще к императорской семье. Хотя я сейчас описываю вообще события довоенного времени, мне все же придется забегать вперед и говорить о некоторых позднейших событиях.
      Мое знакомство с царской семьей началось за 16 лет до моего назначения послом в Петербург, когда я был назначен "charge d'affaires"{11} к брату царицы, великому князю Гессенскому. Принцесса "Alix" - под этим именем все знали царицу до ее замужества - была тогда красивой девушкой, несколько робкой и сдержанной. У нее было замечательное лицо, принимавшее по временам мрачное и патетическое выражение, которое Коппе воспроизвел на портрете, нарисованном им вскоре после ее замужества. Я вспоминаю, что, увидев впервые гравюру этого портрета, я заметил, что что-то в нем говорит о грядущей трагедии.
      Впервые я имел честь быть представленным царю в 1896 г., когда их величества гостили в Дармштадте. Это было во время антракта парадного спектакля в придворном театре, и при обычных обстоятельствах подобное представление не смутило бы меня. Но лорд Салисбери дал мне поручение довольно деликатного свойства, и я боялся, что мне не удастся сказать все необходимое в течение пятиминутного разговора. Во время недавнего посещения императором Бальмораля лорд Салисбери говорил с ним об армянском вопросе, стоявшем тогда очень остро, и царь Николай, собравшийся посетить Париж, обещал сообщить ему через английского посла о результате разговоров, которые он предполагал иметь по этому вопросу с членами французского правительства.
      Царь в своем разговоре с лордом Дофреном ничего не упомянул об Армении, поэтому мне было поручено узнать, было ли принято в Париже какое-либо решение. Я надеялся намеком на Бальморальское свидание напомнить царю его обещание, чтоб не нарушить придворного этикета, первым заговорив об этом; но эта надежда не осуществилась. Царь, рассказав, какое удовольствие он получил от посещения королевы, о которой он отозвался в самых теплых выражениях, продолжал говорить о предметах, представлявших местный интерес, и смутил меня, сказав, что он слышал про мою очаровательную дочь. Сознаюсь, я в эту минуту посылал свою дочь очень далеко, так как упоминание ее имени лишило меня возможности направить разговор в желаемую сторону. Мне ничего не оставалось сделать, как прямо сказать царю, когда он уже собирался оставить меня, что лорд Салисбери очень хотел бы знать, принято ли какое-либо решение в Париже. К моему облегчению, он успокоил меня, поручив передать лорду Салисбери, что во время его короткого пребывания в Париже он был так занят другими делами, что не имел возможности обсудить с французскими министрами армянский вопрос.
      Осенью следующего года царь и царица провели несколько недель с великим князем и его супругой в Вольфсгартене, и меня несколько раз приглашали туда или в Дармштадтский теннис-клуб, куда царь иногда приходил играть, в то время как царица сидела и наблюдала за играющими. Царь принял меня также и в частной аудиенции, где мы беседовали с ним о самых разнообразных предметах.