Трудно сказать, была ли Ирина собственно той самой нимфеткой, потому что фотографий соотвтествующего возраста – с одиннадцати до четырнадцати – почему-то в альбоме не обнаружилось. Наверное, нимфетки, воздушные создания вроде эльфов, не фиксируются на банальной пленке. Впрочем, еще вероятнее, этому существует и еще какое-нибудь, гораздо более прозаичное объяснение.

Зато потом… Чуть более поздних, пятнадцати, шестнадцати, семнадцатилетних фотографий было много. Что неудивительно – представленной на них особе явно страшно нравился процесс запечатления. Потому что – была красавица. Без дураков и оговорок красавица. Шелковые волосы до плеч, огромные глаза, четко очерченные губы, юная грудь и осиная талия…

«Господи, это что же – я была такая красивая? – спрашивала она всех подряд, в каком-то детском отчаянии тыча пальцем в поблекшую фотобумагу. – Почему мне никто не говорил? У меня бы вся жизнь могла по-другому пойти!»

Тут Ирина, конечно, слегка кривила душой. Ну или, изящно выражаясь, кокетничала сама с собою – ей не нужна была никакая другая жизнь, ей нравилась та, что у нее была, да и на внешность ей даже сейчас, в тридцать семь, жаловаться не приходилось. Конечно, яркость и безупречность юности ушли, но на смену им – что не всегда бывает – пришли ухоженность и четкое, выверенное с годами понимание, что ей идет, а что – нет. Нет, Ирина выглядела еще очень и очень, а если к тому же была в настроении, то рассыпала искры глазами так, что могла при случае дать фору и тем, кто помоложе. Другое дело, что ей это было как бы не нужно. То есть она, конечно, получала удовольствие от того, что хорошо выглядела, но – исключительно для себя, а не для использования по прямому назначению, то есть тому, чтобы нравиться окружающим мужчинам.

Если же окружающие мужчины оказывали ей знаки внимания, что случалось не так уж и редко – не на необитаемом же острове она жила, особенно в последние годы, в связи с работой, – то в ответ они получали улыбку, забавную шутку, легкую отповедь. В крайнем случае, до которого, впрочем, доходило нечасто, – строгое Иринино: «Я замужем». Старомодно, возвышенно, смешно или как угодно – но у нее за всю супружескую жизнь на самом деле не было не то что романа, но даже сколько-нибудь серьезного флирта с последствиями на стороне. Как-то так повелось, что она обходилась без этого, обходилась легко, естественно, само собой, без тяжкой внутренней борьбы и самоограничений. И дело даже было, возможно, не только и не столько в семейной гармонии, хотя и она, безусловно, свою роль сыграла, сколько в том, что Ирина просто была брезглива. Внутренне, если угодно, душевно брезглива. Все эти сальные взгляды и пошловатые, признаться честно – что уж тут говорить, шуточки никогда не вызывали в ней никаких ответных желаний. Ну, разве что желание рассказать все вечером мужу и посмеяться вместе. Заодно и ценить будет выше – никому не чуждо ничто человеческое!

Так что теперь даже ей самой было совершенно непонятно, отчего красивая, ухоженная, устроенная и самодостаточная взрослая женщина Ирина так – до дрожи в руках – вдруг разволновалась от звонка малознакомого, пусть и благородно-княжеского происхождения, но совершенно на фиг не нужного ей симпатичного знакомого из музея. Глупо до ужаса. Ей не нужны никакие приключения – у нее их и не случится. Меньше надо со стульев прыгать, вот и не будет внутри ничего дергаться.

Так что когда приличный во всех отношениях князь и человек перезвонил ей на мобильный через два часа – она как раз выбирала морковку в супере – Ирина совершенно спокойно и уже без всяких внутренних содроганий договорилась с ним о встрече. Нет, сегодня у нее не получится. Завтра. Нет, лучше даже послезавтра (завтра день не занят, но надо, наконец, написать проклятую колонку). Да, так послезавтра, в пятницу, лучше пораньше (чтобы успеть пройтись по магазинам и вернуться до вечерних пробок, но об этом князю знать необязательно). Отлично, в двенадцать часов. В центре города.

Только засев, наконец, за компьютер с твердым намерением написать долгожданную колонку, Ирина в полной мере осознала, во что ввязалась. Раньше она всегда писала по настроению, без заказа, ну или в крайнем случае это выглядело так: знакомая редакторша звонила ей и ненавязчиво спрашивала: «Ирочка, ты не напишешь нам про любовь, например? Тысяч этак семь-восемь? Когда? Ну, через недельку…» Ирина, опять же по настроению, соглашалась – или отказывалась. Чаще, конечно, соглашалась, потому что так раз откажешься, два откажешься, а на третий уже и не позвонят, но все равно, какая-то свобода выбора, пусть даже ее иллюзия, присутствовала всегда. А теперь она всерьез и без игрушек подписалась – и договор подписала – раз в месяц, вынь да положь, писать для чертова «Глянца» эту самую колонку. И все, птичка, – хочешь не хочешь, есть у тебя настроение, нет его – а писать надо. Почет положено отрабатывать.

Ирина вздохнула. Мыслей не лезло в голову ни одной. А так ведь придется двенадцать раз, как минимум, – контракт у нее был подписан на год. Может, я вообще через год умру, уныло подумала она, и тут же ответила сама себе вместо главной редакторши «Глянца», подтянутой и всегда блестящей, словно тоже глянцевой, дамы без возраста, «железной жабы», как втихаря звали ее девочки в редакции: «Будешь умирать, дорогая, напиши нам тогда остальные колонки заранее». Да она бы рада, только вот что там писать… Как это говорила редакторша: «Ну, что-нибудь такое легонькое, твое, о том, что кажется с виду такая фигня, а на самом деле для всех важно…» Что же это такое, чтобы для всех-то? Да еще важно? По-настоящему важных для всех вещей не так уж и много, всего-то две – секс и деньги. Ну, еще если производные ближайшие взять, получатся личные отношения и пожрать, то есть кулинария… Это да, вечные темы, которые всегда всем интересны, особенно если написать этак живенько… Но это четыре, а надо… Господи, да это какая-то Голгофа просто, мысленно взвыла Ирина. Сизифов труд… Нет, не сизифов, он там просто камни в гору катал, а тут другое… Это как у которого двенадцать подвигов… Каша еще такая есть – Геркулес. Геракл то есть. Точно – двенадцать подвигов Геракла. Он тоже их не по своей воле совершал.

Ирина воспряла духом. Ну, по крайней мере, она не одна такая несчастная, были и другие исторические примеры, есть на кого посмотреть. Еще немного подумала – и застучала по клавишам компьютера.

Из колонок Ирины Волгиной

1. Немейский лев

Сегодня, в самом начале нашего знакомства, мне бы хотелось поговорить о том, что каждый из нас хочет предстать окружающим, как правило, не тем, каким он является на самом деле, а тем, кем он хочет, чтобы мы его представляли. Слишком запутанно? Это я нарочно – пытаюсь произвести на вас впечатление. Потому что я сама, начиная эту колонку, сижу и изо всех сил стараюсь придумать что-то такое разэдакое, чтобы мои читатели (которых я, при всей симпатии, навряд ли когда-нибудь увижу) подумали обо мне только самое лучшее. Причем не только о моем богатом внутреннем мире, что было бы по меньшей мере естественно, – нет, обо мне в целом. Мне бы хотелось, чтобы читатели, читая мои статьи, предствляли меня себе не только умной, но и красивой, и успешной, и во всех отношениях прекрасной дамой. Зачем мне это? Зачем это каждому из нас? Почему мы с таким азартом играем в этот немудрящий житейский маскарад?

Смешным образом, как и в настоящем маскараде, где под костюмом ангела зачастую скрывается черт знает что, наши старания и в жизни приносят тот же самый обратный эффект. Тот, кто изо всех сил старается нам понравиться, вызывает у нас в лучшем случае легкое подозрение: «Не может быть, чтобы он был такой хороший. Наверное, ему от меня что-то нужно. Интересно, что именно?» И даже несмотря на осознание того, что обратный эффект существует, мы все равно стараемся произвести впечатление снова, снова и снова. Друзья, коллеги, знакомые и родственники, родители одноклассников наших детей, которых мы видим два раза в год на собраниях (и не забыть про учительницу!), продавцы в магазине, случайные прохожие на улице – вон сколько поводов надеть на себя различные маски. Впрочем, различаются они только чуть-чуть, потому что сущность и смысл у всех масок одни и те же. Я благополучный, умный, прекрасный, у меня нет проблем и все лучше всех. Разница только в оттенках боевой раскраски – для каждой аудитории свой.

Ну и что же в этом плохого? – пожмет плечами читатель. – Все так делают, это нормально, не вываливать же на всех свои проблемы? Да и вообще… Да конечно! Вообще. Более того, так делали все и всегда. Волк прятался в овечьей шкуре, чтобы поросята встретили его по одежке, а не как положено, у Геракла шкура льва на плечах была фирменным знаком героя, в Венеции давних времен маска была едва ли не общепринятой формой одежды. Кстати, одежда – она и посейчас остается самым главным атрибутом нашего карнавала. Нет лучшего способа сказать всем все – и сразу. Джинсы от Армани, туфли от Версаче – жизнь удалась! А если ваше платье хоть и от Гуччи, но куплено в прошлом сезоне, значит, она удалась не настолько, как вы это хотите всем показать. Впрочем, если это просто ваше любимое платье, и вы его носите, потому что вам в нем удобно, а не потому, что это ваш лучший наряд – значит, у вас ярко выражен свой собственный стиль, а это лучше любого дизайнерского прикида. Только держите голову выше, чтобы все могли об этом догадаться.

Карнавал вокруг нас, мы кружимся в нем, как осенние листья, мы вовлечены в этот безумный танец и так привыкли к нему, что уже не замечаем мелькания и суеты. Ведь чтобы заметить круговорот вокруг, нужно, как минимум, остановиться, не так ли? И попытаться – нет, не заглянуть под маски других, а всего-навсего снять свою.

Собственно, мы надеваем маски так часто, что уже надо бы побеспокоиться, а помним ли мы, как выглядит наше собственное лицо? И не надеваем ли мы по привычке маску, просто подходя к зеркалу?

Нет, я не беру на себя роль обличителя чужих пороков. (Она, эта роль, неблагодарная, да и костюм к ней, честно говоря, полагается совсем некрасивый.) Я не буду ни с кого сдирать маски. Я, если честно, и свою-то постараюсь не убирать до конца. Но вот предложить вам остановиться и постоять минуточку вместе со мной – я могу.

На Тверской была пробка. Не мертвая, когда все просто стоят, уткнувшись бампером в бампер, и можно с легкостью выйти из машины, чтобы, осмотрев попутный магазин или выпив чашку кофе в близлежащем кафе, вернуться через десять минут и найти ее на том же месте. Эта же пробка была хотя и не мертвой, но, как в анекдоте – «уже хорошей». Поток полз еле-еле, два метра в минуту, встали, еще два метра, еще минута – и Ирина в который раз порадовалась наличию в ее машине автоматической коробки передач. Потому что и так-то никаких сил нет, а если б еще и передачу со сцеплением все время дергать, вообще спятишь.

Ирина злилась. Немудрено. Пробка сама по себе достаточный повод для раздражения, но тут она еще и рисковала опоздать на встречу с князем. На встречу эту, если совсем по делу рассуждать, так может быть, и вообще-то идти не стоило, и это раздражало отдельно, но раз уж, тем более, ввязалась, то чтоб опаздывать… Ирина ненавидела опоздания, и сама не опаздывала практически никогда. Даже в юности, даже на свидания, куда девушкам опаздывать полагается по неписаным правилам хорошего тона, она умудрялась приходить не то что вовремя, а даже и раньше назначенного минут на десять. Приходила, и, чтобы не стоять, как дура, в ожидании под часами, пряталась за ближайшей афишной тумбой. Ну, или что подворачивалось к месту. Стояла там. Тоже глупо, конечно, но все же не так очевидно. Однажды она столкнулась за такой тумбой – впрочем, это, как раз, кажется, был театральный киоск – с тем самым молодым человеком, к которому, собственно, и пришла на свидание. Он тоже оказался на месте сильно заранее и коротал время, изучая театральные афиши. По крайней мере, так он сказал ей тогда. Собственно, это был Сашка. Потом, уже после свадьбы, он признался, что тоже прятался, не желая выглядеть дураком. Ирина тогда еще долго пыталась объяснить ему, что мужчины как раз и должны приходить раньше, стоять с цветами и волноваться, и это вовсе не глупо, а наоборот, страшно трогательно и романтично. Сашка, уже тогда относившийся к романтике скептически (вот они, вот, откуда ноги еще когда росли), кажется, не очень-то ей поверил, но это – после свадьбы – было уже и неважно. Важно было совсем другое – что он всегда оказывался в нужном месте точно в назначенное время.

Ирина снова раздраженно взглянула на часы. У нее сегодня с точностью явно не получалось. До назначенных двенадцати оставалось пятнадцать минут, а ей еще пол-Тверской пробираться вниз до центра, там развернуться, и еще столько же вверх, до памятника Долгорукому с конем, да еще парковку там найти… На улице моросит мерзкий дождик… Надо было, дуре, соглашаться на встречу прямо в кафе, но она, испугавшись, что не найдет в этих Столешниках нужного заведения, уперлась и настояла, чтобы под самым памятником. Там, дескать, не разминешься. Ну и вот. Теперь приличный человек будет из-за ее топографического кретинизма ни за что мокнуть, пока она в пробке торчит. Если, конечно, этот человек не торчит в этой же самой пробке, что, впрочем, является слабым утешением…

Машина поравнялась со зданием Центрального телеграфа, а большая стрелка на часах – с цифрой «десять». Черт, черт. Как противно опаздывать-то, пусть даже не по своей вине. Кто ж знал, что Тверская… Откуда вообще может взяться пробка в двенадцать дня? Все должны уже по работам сидеть! Хотя – все равно сама виновата. Поехала бы на метро, была бы как часики…

Краем глаза Ирина заметила выползающую с парковки возле Телеграфа машину. Не успев даже толком подумать, зачем, резко дернула вправо, перестроилась, распихав соседей, сразу через два ряда, вызвав несколько возмущенных гудков, подрезала еще одного, на джипе – не фига! – и успела занять освободившееся место. И, только подымая ручник, осознала собственную инстинктивную гениальность. Даже до подземного перехода оказалось идти два шага.

К памятнику Ирина подходила без двух минут. Еще издали заметила стройную фигуру в черном пальто, стоящую на парапете к ней спиной. Ну что ж. Отдать должное княжьей пунктуальности. Интересно, за какой тумбой прятался он, если вообще… Хорошо, что сообразила бросить машину.

Приветствия, обмен любезностями, неизбежные в подобных случаях светские разговоры о погоде и движении на дорогах… Выяснилось, что князь все же не стоял с Ириной в одной пробке, потому что просто жил здесь неподалеку, и теперь он по-джентльменски корил себя за так неудачно выбранное место. Ему удобно, а даме пришлось по пробкам… Ирина вежливо отнекивалась… За всем этим они пришли в намеченное князем кафе. Голубой домик с колоннами, второй этаж, застекленный балкон-галерея, гардеробщик, официант, меню в кожаном переплете…

Ирина, не глядя в меню, заказала себе попросту – чай и яблочный штрудель. Хорошая штука штрудель – легкая, с минимумом калорий, не отягощает ни желудок, ни совесть. И потом – сразу виден уровень заведения, потому что хороший штрудель умеют печь мало где, а самый лучший вообще пекла только Иринина бабушка в давнем детстве. Долго месила тесто, потом раскатывала, потом растягивала руками на весу, на просвет, взмахивала пластом теста, будто шелковым шарфом, сыпала поверх сухарями и молотым орехом… А на плите в это время тихо тушились в кастрюльке нарезанные яблоки, непременно антоновские, с кусочком масла, сахаром и щепоткой корицы, а тесто текло в бабушкиных руках, а запах кружил… Нет, настоящий штрудель, как ни говорите – высокое искусство. Если б Ирина была все же ресторанным критиком – еще одна ее давняя, пока не реализованная мечта, она бы непременно каждый свой обзорный визит начинала бы – с яблочного штруделя. Хотя она с него и так начала…

Отклонив навязываемую ей было официантом дискуссию на модную тему выбора чая: «Принесите просто черный, с лимоном. Нет, все равно какой, индийский или цейлонский. Только без отдушек. Хорошо, пусть цейлонский», она с облегчением избавилась от томика меню и выжидательно откинулась на кожаную спинку кресла. Князь со своим заказом обошелся тоже быстро и четко. Ирина заметила, что официант к нему даже не приставал. Записал, кивнул и удалился. Впрочем, князь чаю и не заказывал, сказал только: «Кофе. Как обычно». Завсегдатай, значит. Или просто пижон. Хотя, наверное, все же завсегдатай – официант явно был в курсе княжеских кофейных привычек.

Светская беседа, прерванная было на общение с официантом, дернулась и покатилась снова. Нельзя сказать, что она была неприятной, но Ирина, пытаясь придерживаться намеченного регламента («Я здесь по работе, в конце концов») все же поймала удачную паузу и вклинилась:

– Вы знаете, Илья, я вообще-то должна вам признаться…

– ?

– На самом деле я здесь, можно сказать, не по личным, а… Как бы это ловчее… По деловым интересам. Не пугайтесь, это не то, что вы успели подумать, я сейчас объясню. Дело в том, что я… некоторым образом… Журналист… И история вашей прабабушки… Я думаю, она интересна не только мне, но и «миллионам наших читателей». Если вы, конечно, не имеете ничего против. – Последние фразы Ирина произнесла со всей доступной самоиронией. Ну, чтоб не пугать человека уж совсем-то…

Илья, к его чести, не испугался.

– Журналист? Как интересно? И где вы печатаетесь? Я мог вас читать?

– Возможно, – Ирина слегка замялась. Печаталась она по большей части в журналах для женщин, что, по крайней мере в глазах мужчин, смотрелось всегда как-то… Ну, скажем так, несолидно. Поэтому на такой случай у нее был отработан известный прием, позволяющий изящно выйти из ситуации. – Я пишу под фамилией Волгина. Ирина Волгина.

– И. Волгина? – Илья, казалось, был сильно удивлен. Да что там – почти потрясен. – Нет, серьезно? Та самая И. Волгина – это вы?

– Ну да. Та самая. То есть я не знаю, та или не та, но она – это я. То есть это мой псевдоним. Я специально так придумала, чтобы было похоже на иволгу. Глупо, наверное…

«И не наверное, а точно глупо, – ворочались параллельно словам в Ирининой голове разумные мысли. – Несешь, сама не знаешь что. Какая, к чертям собачьим, иволга? Скорей уж кукушка… Или несушка…»

Оба потока – и словесный, и мысленный – были удачно прерваны ответом князя. А то черт знает, куда бы кого успело занести…

– Ирина, вы можете мне не поверить… Я недавно читал вашу статью в «Глянце» – то есть тогда я не знал, что она ваша, и думал: «Какая молодец эта Волгина». И еще думал, как было бы интересно познакомиться с этой женщиной. Да, точно, недели две как – я еще к выставке как раз готовился. Честное слово, это не в плане комплимента. То есть вы, безусловно, заслуживаете все возможные комплименты, но я это все не придумал. Просто в такое совпадение трудно поверить.

Да уж еще бы. А еще труднее поверить в то, что во всех отношениях приличный джентльмен благородно-княжеского происхождения будет читать дамский журнал. Потому что ни в каких других Ирининых статей за последнее время не было. А с другой стороны, зачем ему врать? И он действительно, кажется, рад. Хотя непонятно чему. Как говорится, непонятно, но здорово.

На самом деле только что высказанная суровая, но здравая мысль пришла Ирине в голову уже только на обратном пути. А тогда, на месте, она засмущалась, обрадовалась и прониклась, потому что ей, естественным образом, было исключительно лестно услышать признания своего таланта не от абстрактной Марьиванны, а от джентльмена благородного происхождения. Они еще какое-то время потратили на взаимные раскланивания, потом им принесли чай и штрудель, который, кстати, оказался совсем неплохим, потом они еще немного поговорили ни о чем, а потом время внезапно кончилось. То есть Ирина, глянув на часы, с ужасом обнаружила, что уже почти половина третьего, и надо немедленно ехать домой встречать из школы голодного ребенка, а история Панаи Палей так и осталась нерассказанной. Да что там, они к ней даже и не приступали.

Пришлось договориться, что они непременно встретятся еще раз, на следующей неделе, и тогда уже в исключительно деловой обстановке, и будут заниматься исключительно делом. То есть князь расскажет ей, наконец, всю историю, а Ирина ее аккуратно запишет, и это будет исторически-познавательная статья. Ирина, справедливости ради, уже придумала, куда именно ее отнесет – была в одном из знакомых журналов, кажется, в «Былом и Думах», такая рубрика, «Замечательные женщины прошлого», или что-то в этом роде. Самое оно.

Так что встреча, если вглядеться, все же состоялась не зря, и дело, если не совсем было сделано, то, безусловно, продвинулось, а в Москве и никакие дела не делаются с ходу враз, так что и это было нормально. Можно было с чистой совестью ехать домой, что Ирина и сделала, и пробка как раз рассосалась, так что разворот занял положенные ему две минуты. Ирина, поняв, что успевает к детскому возвращению, выдохнула и расслабилась, и тут же начала перебирать в памяти отдельные симпатичные моменты встречи, а самым симпатичным, естественно, был момент, когда князь сказал, что читал ее статью, и вот тут-то, собственно, к Ирине и пришла эта самая здравая мысль.

Итак, зачем ему все это? И настойчивость – ведь это именно он мне звонил и добивался встречи, я сама и думать о нем забыла. Да, даже ведь вспомнить сперва не могла… И статьи мои… Ясно же, что он их не читал, не читают такие бабских журналов, все это только повод. Известно, как лучше всего польстить журналисту – похвалить его статьи. И соображает как быстро, черт – я только сказала, кем работаю, он тут же. Наверное, отработаннй прием.

Но хорошо. Лесть, похвала – зачем ему все это нужно? Втереться ко мне в доверие? Большое дело – кто я такая, силы на меня тратить. Сашка? Через меня влезть в Сашкин бизнес? Возможно, конечно, сейчас и не такое бывает, но… Странновато. Да и бизнес у Сашки, пожалуй, не такого уж масштаба, чтобы вот настолько издаля… Это ж не правительственный лот, а небольшая программистская контора. Конечно, конкуренты есть везде, но наших я представляю, и там такого не водится.

Тогда что? Какой-нибудь мошенник? Понравиться, войти в доверие и – что? Ограбить квартиру? Можно, конечно, у нас, в общем, есть там что брать, но у него один костюм стоит больше, чем две мои шубы. В смысле, вдвое больше, чем моя шуба, она у меня одна. По крайней мере, одна приличная. И потом… выставка… если там была его мебель, зачем ему моя?

Да, но эта настойчивость… Стоп. На выставке – это же я на него свалилась, значит, он меня не выбирал и это случайно… Хотя – можно было и подстроить. Неочевидно.

Но зачем, зачем? Сашке, конечно, в любом случае надо рассказать, пусть проверит по своим каналам на всякий случай. Вряд ли, но все же – не повредит. Домой не приводить, это точно. Она и не собиралась. Дура, и зачем дала тогда домашний телефон? Адрес по телефону узнать – не фиг делать. Хотя опять же – если захотят ограбить, узнают и адрес, и телефон. Детей предупредить, чтоб не особенно…

Мысль о детях была, пожалуй, самой неприятной. Ирину практически резануло. Все что угодно, но дети… Нет. Спокойно. Надо остановиться. Ирина взяла правее и тормознула возле троллейбусной остановки. Пять минут у нее еще есть, надо выдохнуть и спокойно подумать обо всем еще раз.

Так. Без паники. Что мы имеем? Незнакомец приличного вида. Беседа о высоком. Звонок. Встреча. Предлог вполне благовидный, настойчивость – но, в общем, в пределах приличий. Читал меня и хвалил. Было приятно. И вообще он мне симпатичен, не совсем же я идиотка, и в физиогномике кое-чего понимаю. Он мне вообще с самого начала понравился, оттого и телефон дала.

Между прочим, мошенники как раз и должны быть обаятельными. У них работа такая – нравиться восторженным дурам вроде тебя. А потом – раз!

А что раз-то? Что с меня взять? Почти нечего. То есть, конечно, чего-то можно, но не в таких масштабах. Он, если и мошенник, то работает по-крупному, я для него – ерунда, мелкая сошка. Подумаешь, замужняя журналистка с двумя детьми… Да, но не ради же моих прекрасных глаз он все это устроил?

А почему бы, собственно, и нет? Согласись, это многое бы объяснило. Что, в конце концов, я такой уж урод, что и понравиться никому не могу? Подумаешь, князь с портретом. Они тоже люди…

Ирина вытащила из сумки пачку сигарет, открыла окно, закурила, поправила зеркальце заднего вида так, чтобы видеть себя в нем целиком, откинула голову, прищурила глаза и продолжала, обращаясь к своему отражению:

– Что уж ты, мать, себя совсем уж не ценишь? Да, тридцать семь, да, дети – ну и что? Почему ты не можешь понравиться одинокому миллионеру благородно-княжеского происхождения, ищущему родственную душу, способную скрасить ему…

На этом месте Ирина заржала в голос и уронила на колени пепел. Скорей стряхнула, чтобы не прожечь юбку, выкинула сигарету в окно, завела мотор. Домой надо ехать, ребенка кормить, а не глазки самой себе в зеркало строить. Подумаешь, князь, большое дело. Разберемся. Хотя, что уж греха таить – любопытно. Но Сашке, конечно, на всякий случай надо рассказать.

Сашка к ее рассказу отнесся скептически. Можно сказать, во всех отношениях. Во-первых – и это, конечно, было хорошо, – он заверил жену, что никаких специально важных событий, требующих засылки внешних шпионов неизвестно от кого, да еще тем более таких навороченных, на фирме не происходит. Во-вторых – что тоже, безусловно, было неплохо – он со смехом опроверг ее опасения стать жертвами мошенничества и ограбления. То есть в принципе Сашка такую возможность не исключал, все-таки в Москве живут, но идею, что загадочные действия князя направлены именно на это, отмел категорически. Ну, и в-третьих – и вот это уже было просто обидно, – он почему-то упорно отказывался поверить в Иринину утешительную версию, что князь пал, пораженный огнем ее прекрасных глаз.

– Ир, – говорил он рассудительно, поглощая за ужином добавку телячьего жаркого. – Ир, ну ты же разумная женщина, зачем тебе нужны все эти драматически-романтические страсти?

– Ну а что тогда? – не сдавалась Ирина. – Чего ему тогда от меня надо? Зачем он врет, что статью читал?

– Ну почему врет? Может, он и правда читал. Я же вот читал.

– Да? В бабском глянцевом журнале? Ну ты-то ладно, тебе деваться некуда, а ему зачем? И потом, ты еще в компьютере читал, верстку.

Сашка заржал.

– Ирка, ну ты прямо как в анекдоте. Приходит муж домой, видит свою страшную жену с любовником и говорит ему: «Ну я-то должен, а ты-то что?» Ты хорошо пишешь, и потом, откуда ты знаешь, может, ему тоже жена дала прочитать?

Эта мысль, несмотря на ее разумность и простоту, почему-то Ирине не понравилась.

– Он не говорил ни про какую жену. Он сказал: «Я читал».

Сашка заржал пуще.

– Ну, ясно дело, не говорил. С чего бы он, делая тебе комплименты, будет про жену-то? Ты уж совсем как маленькая.

Ирина окончательно разозлилась, причем сразу в двух направлениях.

– Да? Я, между прочим, про тебя все время всем говорю. Князю тому же – первым делом сказала, не посмотрела, что комплимент. И потом, значит ли это, что ты, когда делаешь комплименты, тоже про меня забываешь?

И самой тут же стало странно, с чего ее так занесло. Не с мысли же, что князь может оказаться женатым, смешно. Хотя – а с чего бы другого? Ирина устыдилась.

– Ладно, Сань, да фиг с ним. Если ты считаешь, что волноваться нечего, то и я не буду. Встречусь с ним тогда, как собиралась, напишу статью. Статья-то, кстати, должна неплохая выйти. Для этого, для «Глянца», у них еще рубрика есть: «Женщины прошлого». Я просто взволновалась – больно уж гладко все.

– Да все нормально. Смешная ты. Попался раз в жизни приличный человек, сказал тебе приятное, ты сразу в панику. Хочешь – зови его домой, я погляжу. Мне и самому интересно на живого князя посмотреть.

– Нет, домой пока не буду. Может, потом. Пусть сперва окончательно реабилитируется. И потом, знаешь, может, он и не князь вовсе, это я его так для себя называю. Сань, а ты что – ну совсем-совсем не думаешь, что я ему понравилась? И не ревнуешь?

– Р-ревную! Стр-рашно! – зарычал Сашка, вскочил со стула, сгреб ее и закружил по кухне. – Затем и зову, чтоб заманить и разор-рвать на месте!

На крики и возню набежал из комнаты один ребенок, потом другой, потом кто-то под шумок вытащил из холодильника торт… В общем, Иринины волнения на тему князя были благополучно забыты, вытесненные более актуальными делами – дележка торта на троих мужиков, два из которых – прожорливые дети, а третий, хоть и взрослый, но тоже насчет сладкого не дурак, и еще хорошо бы себе на утро к кофе хоть кусочек оставить (по вечерам Ирина сладкого старалась не есть) – требовала большой сосредоточенности и не оставляла места никаким посторонним мыслям.

Из колонок Ирины Волгиной

2. Лернейская гидра

Скажите, вы кому-нибудь завидуете? Я – да. Я завидую молоденьким девочкам, потому что они могут надеть на себя, не думая, джинсы и простенькую маечку, и быть прекрасными, а я – уже нет. То есть это не значит, что я не могу быть прекрасной – я еще как могу, просто мне для этого нужно прилагать гораздо больше усилий. И джинсы – не просто джинсы, и маечка должна где надо – скрывать, а где надо – подчеркивать, и думать обо всем этом надо – ого-го! И даже когда я все продумаю, и выйду на улицу, прекрасная вся из себя, а мне навстречу пробежит молоденькая девочка, я грустно вздохну ей вслед. Потому что, несмотря на все ухищрения, мне все равно уже никогда в жизни не будет двадцать пять. А ей будет. И мне ужасно завидно.