- Человека убил, а с курицей справиться не можешь, - попеняла она ему.
      - Топоры у тебя все тупые.
      - Так возьми да наточи.
      И на следующий день при помощи напильников и бруска он довел три топора и колун до бритвенной остроты и блеска.
      Иногда он вспоминал свою ленинградскую квартиру - длинную кривую комнату под самой крышей в коммуналке, захламленную и пропахшую табачным дымом, но не испытывал никакой тоски. Питер был связан с убийством, и хотя он и стремился туда всей душой, воспоминание о залитой кровью женщине вызывало содрогание. Чтобы избавиться от дурной памяти, он брался за Библию, подчеркивая что-то карандашом или даже выписывая в ученическую тетрадку какие-то фразы...
      А Людмила Ивановна неожиданно для себя обнаружила, что в городке полно мужчин, взгляды которых - восхищенные или грязно-липкие - она теперь принимала со смутной радостью.
      Постоянным читателем библиотеки был старший лейтенант милиции Кравцов, приходивший сюда каждую неделю, а то и чаще. Он явно стремился обратить на себя внимание статной царицы-библиотекарши, с невозмутимым видом восседавшей за конторкой. И если раньше на его попытки заговорить с ней Мила отвечала односложно или вовсе отмалчивалась, то сейчас, к радости офицера, охотно вступала с ним в разговоры.
      - Ищете все своего беглеца? - поинтересовалась она. - Ну, который из тюрьмы сбежал.
      - Ищем и найдем, - твердым голосом отвечал Кравцов, налегая могучей грудью на конторку. - Чую я, что он пока где-то в городе прячется. В самом, можно сказать, невинном месте. Может, даже в вашем доме...
      - Может, - с улыбкой кивала Людмила Ивановна. - И что?
      - Не век же ему прятаться - найдем.
      - Вы опять Пушкина берете? Стихи любите?
      - Я все подряд у него читаю, - говорил Кравцов. - Я честный человек, Людмила Ивановна. И неженатый. А пока неженатый, можно и стишками побаловаться.
      - Откуда у вас этот шрам? - спросила вдруг она, когда он взял со стойки очередной том академического Пушкина.
      - Глаз у вас! - восхитился Кравцов. - Это меня в детстве паук укусил. Я его сдуру в руку, а он меня - цап! Рука раздулась, как валенок. Фельдшер с перепугу опухоль и разрезал, но ничего не нашел, а потом все само собой прошло.
      - Не он, а она, - сказала Мила. - Вас укусила самка паука-крестовика. Она крупнее самца, на спине у нее такими белыми точечками крест выложен. После соития с самцом она его кусает, а потом съедает.
      - Соития... а! - сообразил Кравцов. - Ну и ну! Вот они вы какие, женщины, а? Кому еще такое в голову придет... надо же!
      В ответ Людмила лишь безмятежно улыбнулась.
      Когда он ушел, Мила вдруг вспомнила о своем узнике, и внезапно ей в голову пришла мысль о том, что отношения их чем-то неуловимо напоминают отношения между людьми, заброшенными в библейские пустыни и леса, в то насыщенное тревогой пространство, где мужчины воевали и брали женщин, как сильный зверь - слабого, и где слова значили не меньше, чем поступки, и она была тоже зверем, пусть и слабым...
      В конце июля Мила отправилась пропалывать картошку, но через полчаса ее скрутило и она еле добралась до дома. Болело внизу живота. На следующий же день она отправилась к врачу, который и сказал ей, что она беременна.
      - И что теперь? - спросил слегка огорошенный новостью Михаил. - Мне уезжать?
      - Ребенку нельзя без отца, - сказала Людмила. - И ты слово дал.
      - Слово-то - из книжки! - рассердился Михаил. - А в ней много чего написано. Я тут, кстати, внимательно почитал про всех этих парней... галаадитян и ефремлян и других. Та бойня у моста через Иордан - это все так, вроде как подрались две шайки пастухов и разбежались. А на самом деле ефремляне были самым важным народом в Израиле, во всем тон задавали вместе с царем своим Иеровоамом. С ним они и в ассирийский плен пошли, только там и сгинули. А Иеффай твой вообще нет никто. Шестерка, хоть и ходил в судьях. Умер в одиночестве, и никто даже не знал, где он похоронен. Так-то, Людмила Ивановна! Историю надо досказывать до конца и целиком. К нам поп по субботам в тюрягу приходил, так тот все про Христа да про подвиги его, то да се. А я внимательно прочитал книжку, которую он нам оставил, и говорю: "Что ж вы, батюшка, то да се, а главного не говорите? Ведь Христос-то ваш был евреем. А?" Поп залопотал что-то, братва понасупилась, но некоторые из наших призадумались. Не надо по кусочкам, надо все выкладывать...
      - Ты слово дал, - невозмутимым голосом повторила Мила. - Исус Навин словом солнце в зените остановил, чтобы помочь своим соплеменникам в битве. Такие это слова.
      - Были и сплыли. - Михаил выпил водки и закурил. - Этими баснями только соловьев кормить, да и те с голодухи ноги протянут.
      Той ночью она постелила Михаилу внизу, в комнате с телевизором, на узком покатом диване, на котором спать можно было, только если двумя руками за жесткий подголовный валик держаться. Ружье, завернутое в простыню, она взяла с собой - Михаил не обратил на это внимания: думал, пил водку стакан за стаканом. Потом он попытался уснуть на покатом диване, но - не спалось.
      Прежде чем лечь, Людмила Ивановна выбрала из сундучка два патрона потяжелее и зарядила ружье.
      Ей тоже не спалось. Разговор с озлобившимся вдруг Михаилом словно повернул алмазную ось мира, и женщина почувствовала себя в пространстве, где даже воздух напоен неложной угрозой.
      Стемнело.
      Ей было хорошо слышно, как ворочался и ходил в кухню Михаил. Скрипнул дверцей шкафа. Одевается, спокойно отметила Людмила Ивановна. "Пусть бы он сбежал сегодня, - думала она. - Деньги из укладки он еще позавчера взял - на билет хватит". Но когда он вдруг затих, она поняла - может быть, потому, что все еще дышала воздухом иного пространства: просто так он не уйдет. "Ну зачем ему это? - Она долго ждала, пока внизу не скрипнула половица. Значит, он такой, а я - такая. Зверь и зверь, только разные звери..."
      Она взяла ружье и приподнялась на локте, нацелив стволы на дверь, и когда Михаил - в синем костюме и с широколезвийным топором - смутной фигурой возник на пороге, она не раздумывая выстрелила из обоих стволов. Две разрывные пули разорвали на нем одежду, пробили, круша все на своем пути, сильное мужское тело и отбросили его к стене. Он сполз на пол, не выпуская из рук топора. Рядом упала велюровая шляпа - синяя, в тон костюму.
      Она вылезла из-под одеяла и, перешагнув через мертвые мужские ноги, спустилась в кухню, где на полочке давно без дела стоял телефон.
      Не прошло и пятнадцати минут, как к дому подъехали милицейские машины и мотоциклы.
      - С вами все в порядке, Людмила Ивановна? - кинулся к хозяйке старший лейтенант Кравцов. - Он вас не поранил, нет?
      Она мотнула головой.
      - Наповал! - крикнул сверху мужской голос. - Вы жаканами, что ли, стреляли? У него вся спина...
      - Да заткнись ты там! - крикнул Кравцов. - Оформляйте скорее да тащите в машину. Вы тут ремонт, вижу, затеяли... Вам, может, доктора позвать, Людмила Ивановна?
      - Не надо доктора, - прошептала она. - Я вот только водички выпью...
      Кравцов бросился к графину с водой.
      - Мы у ворот оставим своих людей. - Он поднес ей стакан. - А вы бы пока прилегли. Утром и поговорим... протокол, то да се... Долго он у вас пробыл-то? День? Два? Ну, слава богу, все позади. - Он взял у нее из ее рук стакан и поставил вверх дном на вязаную салфетку. - Дождетесь? Впрочем, конечно! А сейчас прилягте... и ждите нас... ага? Слово даю: больше ничего не случится. Верите? Ждите. Ага?
      Дождусь. История должна быть рассказана до конца, - сказала Мила. - А я на своем берегу.
      1 Групповое изнасилование (жарг.).
      2 Жертва изнасилования (жарг.).