– К нам есть претензии? – спросила она. – Или, может, мы уже арестованы?

– Помилуйте. Просто хотелось задать вам ещё один-два вопроса.

– Ну уж увольте! Мы на автобус опаздываем.

Сергей Павлович поднял брови.

– Автобус ушел десять минут назад. А следующий будет только в четыре.

Нина Васильевна нервно взглянула на дочь.

– Даша, сколько сейчас времени?

– Без десяти два.

Туровский наклонился к ней и тихо попросил:

– Покажи свои часики, пожалуйста.

Даша пожала плечами и протянула запястье, блеснувшее золотым огоньком. Малюсенькие изящные стрелки приближались – минутная к десяти, часовая – к двум.

– Они у тебя отстают, Даша. На двадцать минут.

Она немедленно надула губки.

– Не может быть. Я по Светкиным ставила, а она свои каждое утро по радио проверяла…

– Чтобы не опаздывать в музыкалку, – кивнул Туровский. – Все правильно… А когда ты их ставила, не помнишь?

Позавчера, когда мы с улицы пришли.

– А твоя мама что делала в это время?

Они с дядей Славой…

– А ну, отойдите от моей дочери! – взвизгнула Кларова. – Вы не имеете права! Дарья, не отвечай больше на вопросы. Надо будет, пусть вызывают повесткой.

– Вы с Козаковым раскладывали пасьянс?

– Ну и что?

– Сколько раз?

– Вам-то какое дело? Допустим, два. Меня за это расстреляют?

– А когда вошли Даша со Светой, вы уже сидели рядышком на диване… Или лежали… Куда же вы?

Кларова подхватила чемодан и, упрямо выпятив подбородок, направилась к выходу.

До автобуса ещё два часа.

– Ничего, – бросила она с яростью. – На остановке посижу.

Даша замешкалась в дверях, последний раз взглянув на Туровского.

– Дядя Сережа… А вы не ошиблись? Ну правда, Светка свои часы все время проверяла. Не могла она…

Девочка шмыгнула носом. Наверное, она хотела заплакать, но сдержалась. Взрослая уже. При определенных обстоятельствах взрослыми становятся быстро.

– Она ведь не могла…

Он подошел к ней, присел на корточки и погладил её по щеке, ощутив все же одинокую слезинку.

– Все будет хорошо, Дашенька. Ты приедешь домой и скоро все забудешь.

Она медленно покачала головой.

– Нет. Ну, может быть, потом когда-нибудь… Но не скоро.

И все повторилось. Будто взяли старую, заезженную до дыр кинопленку, вставили в проектор задом наперед, и экран засветился. Те же люди, те же события и картины, только все непонятно и оттого смешно и одновременно жутковато, словно смотришь на уродца.

Туровскому показалось, что и «ракета» была та же, – на которой он приехал сюда два дня назад. Но нет, тогда вон там, на стене возле иллюминатора, была прикноплена фотография из журнала, и через толстое стекло тянулась трещина, заклеенная изолентой. И сиденья были чуточку другими, и загорелые к концу лета два матроса, убиравшие сходни.

Не было уже и бродяг-туристов с их гитарами и песней, ни слова из которой Сергей Павлович не запомнил: мысли были заняты другим – яростью. Множество раз виделась воочию картина: он с убийцей – один на один, как в древние времена, когда вопросы чести решались проще – на арене: два меча, два человека в тесном круге, из которого уйдет только один. Кто – решают там, на небесах.

А когда до желанной цели осталось всего ничего {полчаса на «ракете» до речного вокзала, две остановки на автобусе), оказалось вдруг, что арена пуста – ни зрителей, ни противника.

Следователь Ляхов, еле уместившись в кресле из-за большого роста, с ноткой осуждения смотрел на Туровского печальными глазами, глядя в которые, хотелось крикнуть: «Я-то здесь при чем?»

– Не казните себя, Сергей Павлович, – проговорил Ляхов, и Туровский удивился: «Я казню? Наоборот, я изо всех сил стараюсь оправдать себя самого, ведь это мой просчет привел к смерти женщин, а потом – слепота, воистину слепота – к гибели девочки».

– Мы с самого начала противоречили сами себе, – бесцветным голосом сказал он без тени торжества. – Убийство раскрыто, но слишком поздно! И разгадка настолько ужасна, что лучше бы её не знать вовсе, может, и жить было бы спокойнее. – Мы справедливо решили, что убийство – заказное, исполнитель при был со стороны… И тут же бросились искать того, у кого не было алиби, то есть было, но фальшивое на проверку. Мы подумали, что преступник выстроил некую хитрую комбинацию, дабы бросить тень на кого-то другого… Но разве профессиональный киллер действует так? Стал бы он дальше оставаться в санатории? Нет, ему было необходимо лишь ненадолго отвлечь наше внимание, чтобы беспрепятственно уйти. И он ушел… Благополучно и тихо, а мы продолжали искать черную кошку…

– Какую кошку? – не понял Ляхов.

– Ту самую, которой нет в темной комнате. Ваш эксперт сказал: «Зачем ему было входить? Пострелял с порога и ушел…» В этих словах была разгадка, а я её не заметил, был слишком зол на вас.

– Я почувствовал…

– «А она о пистолете и не вспомнила, сразу бросилась открывать дверь. Почему?» – так вы, кажется, выразились? Мне захотелось защитить Наташу – ото всех и от вас в первую очередь. Мертвые сраму не имут. Наташа ошиблась – и заплатила страшную цену.

– Простите. Я был дико нетактичен.

– А на самом-то деле я просто почувствовал, что вы не правы. Если бы она не вспомнила об оружии, оно и лежало бы на своем месте, в тумбочке под зеркалом. А оно было сверху, под раскрытой книгой, будто Наташа, услышав стук в дверь, достала его, но тут же постаралась спрятать – быстро, инстинктивно, когда в распоряжении всего дара секунд! Вновь открывать трюмо долго. Зато сверху лежит книга, которой можно накрыть…

Козакова мы Подозревали только потому, что он вел себя подозрительно. В девять утра явился к Кларовой с ранним визитом… Может быть, как-то успокоить: Нина Васильевна чувствовала вину – Даше накануне пришлось провести ночь в каморке вахтера. Козаков пробыл недолго: вскоре прибежали девочки-подружки. Света быстро ушла: засмущалась, почувствовала себя лишней и электронную игрушку напрокат не получила (Даша пожадничала-таки). Я спросил у Дарьи: в котором часу это было? Она ответила: в 9.20 – 9.25. Но почему тогда Света не встретила в холле Бориса Анченко?

– Он мог зайти к женщинам не в половине десятого, а раньше.

– Я тоже склонялся к такой мысли. Я подозревал Бориса и видел, какая сила грызла его… Только он мог войти к Наташе с Тамарой, не вызвав подозрения… Но тогда Наташа не стала бы прятать пистолет. Разгадку мне подсказала Нина Васильевна. Она с Козаковым раскладывала пасьянс…

– При чем здесь это? – удивился Ляхов.

– Сразу видно, вы не картежник. Я бы тоже прошел мимо, спасибо, друг детства просветил…

«И что же она тебе нагадала?» – «А что обычно говорят в таких случаях. Дама – любовь, король – муж дамы, надо полагать. Казенный дом, дальняя дорога… Хотя, пардон, казенного дома не выпало – ни в первый раз, ни во второй». – «Вы раскладывали карты два раза? И все время без казенного дома? Повезло тебе». – «А следователь-то меня подозревает…»

Я тоже попросил Нину Васильевну разложить пасьянс. Заметил по часам: ушло пятнадцать минут. Два раза по пятнадцать – это полчаса. Значит, Козаков ошибся, девочки пришли позже, около половины десятого, а часы у Даши отставали, поэтому они с мамой и опоздали на автобус до пристани.

– А у Светланы – тоже отставали? – недоверчиво спросил Ляхов.

– Нет. Светлана перевела их специально…

( – Почему ты не позволила Свете взять игрушку?

– Мама рассердилась.

– Света обиделась, как по-твоему?

– Не знаю. – Даша насупилась. – Я хотела её догнать.

– Зачем?

– Так просто… Прощения попросить.

– И что?

– Выглянула в коридор… Она посмотрела на меня, улыбнулась, помахала рукой – вот так, ладошкой от себя.

– Тебе виден был холл?

– Нет, стена загораживала. Но там кто-то сидел.

– Почему ты так думаешь?

– Бумага зашуршала. Будто книгу листали или газету.)

– Что именно услышала Наташа из-за двери – теперь уже никто никогда не узнает. Ясно одно: это был детский голосок. Может быть, ей померещился давно умерший брат? Ведь она не расставалась с фотографией – столько дет её терзало ощущение вины за его гибель, как же, оставила одного с пьяным отцом, хотя мать и предупреждала…

В руке был пистолет (оружие: кошмар возвращался!). Она не глядя сунула его под книгу на трюмо, чтобы не дай Бог не испугать ребенка. Открыла дверь – и получила стрелу.

Где-то у серо-коричневых скал горел костер. Туровский уже знал, что скалолазы и альпинисты предпочитают готовить на примусах – меньше возни и не нужно искать дрова. Видимо, решил он, костер развели в честь какого-то особого случая: день рождения, недавняя свадьба… Или просто – кончились выходные, подходит к завершению сезон. Лето отпылало, впереди возвращение в город-джунгли. А вершины опустеют, сиротливо и гордо оставаясь стоять где-то и ждать. Недолго – до следующего лета…

– Вам не кажется, что мы с вами выбрали не ту Профессию? – отстраненно спросил Ляхов.

(Маленькая раковинка-кулон зацепилась за ручку двери, позолоченная цепочка оборвалась, а Тамара, не в силах пошевелиться, смотрела на лежавшую на полу Наташу и видела её потемневшие зрачки. Яд на конце стрелы уже начал действовать, язык во рту распух, Наташа ещё пыталась что-то сказать, предостеречь… А убийца стоял в дверном проеме, не обращая внимания на тело у ног, глаза спокойно, без капли эмоций, остановились на следующей жертве, и Тамара поняла: она – не враг. Даже не живое существо, – просто объект задания… Инстинкт самосохранения все же взял верх, она умоляюще прошептала, сползая на пол:

– Пожалуйста… Ну пожалуйста! Скажите Олегу, я не буду выступать на суде! Я буду молчать, обещаю! Только не убивайте…

Но убийца уже поднес к губам флейту – ту, которую Сергей Павлович выловил из воды у старого причала.)

– У Светланы было две одинаковых флейты: одна – настоящая, другая – без отверстий на плоскости, которая использовалась в качестве духовой трубки. Из неё она убила Наташу и Тамару. Двое скалолазов – мужчина с девушкой – ждали её за пределами санатория, потом последовали за ней на пристань, якобы для её же безопасности. На самом деле Света, конечно, была обречена.

Ляхов с силой провел ладонью по лицу.

– Но как… – проговорил он с мукой в голосе. – Ведь девочка, ребенок… Как же так? Почему?

Мужчина, черноволосый, небольшого роста, сам едва не падая, все же поддерживал за руки женщину, лицо которой совершенно опухло от слез – горе, настоящее, не дающее мыслям ни малейшей передышки, никого не красит. Женщина едва переставляла ноги, и тяжелые шаркающие шаги становились все медленнее и неувереннее: они приближались к металлическому столику на колесах, стоявшему посреди ярко освещенного подземного коридора.

Санитар с могучими руками и в грязной маске на лице стоял спокойно и непроницаемо: палач поневоле. На столе лежало нечто продолговатое, докрытое белой простыней. Женщина попятилась – её пришлось взять за руки и чуть подтолкнуть вперед.

Туровский прокашлялся.

– Надежда Васильевна, Альфред Карлович. Я понимаю, как вам тяжело. Но это необходимая процедура. Посмотрите: это ваша дочь? Это Светлана?

Обратно, до низкой скамейки, её несли на руках. Одна туфля слетела с ноги, и муж нес её следом – осторожно, словно величайшую ценность.

Придя в себя, женщина расплакалась, и они с мужем долго сидели обнявшись, не говоря ни слова. Потом Надежда Васильевна подняла голову и улыбнулась сквозь слезы:

– Это не она. Не Светочка.

– А кто? – тупо спросил Туровский.

– Не знаем. Мы никогда её не видели.

Света отдыхала в лагере (бывшем пионерском: вывеску сменили, на все остальное махнули рукой. Стояли, как и прежде, гипсовые барабанщики и горнисты на своих пьедесталах – маленькие, беззащитные и гордые…).

Света настоящая долго разглядывала фотографию и хмурила брови – видно, что-то почувствовала, какие-то детали выдали, и спросила:

– Она что, умерла?

– Умерла, – кивнул Туровский. – Утонула.

– Жалко. Хорошо, хоть папа с мамой плакать не будут.

– Почему?

– А она то ли интернатовская, то ли детдомовская… Была то есть.

– Как её звали?

– Марина. Фамилию не знаю.

– А как вы познакомились?

– Да обыкновенно, на улице. Мы сидели на лавочке в сквере. Там наше место. Санька принес магнитофон, кассеты. Ну, сидим, балдеем. Вдруг подходит какая-то девчонка. Тоже встала, слушает… Санька её прогнать хотел, но я заступилась. А чего он в самом деле? Его сквер, что ли?

– Сколько вас там было?

– Гм… В тот день – пятеро, пожалуй. Если я никого не забыла.

– А Марина заговорила только с тобой?

– Ну да. Это же я заступилась за неё перед Санькой.

– А почему он её хотел прогнать?

– Не знаю. Они с первого взгляда друг друга невзлюбили. Он к ней постоянно придирался. Даже тогда, на пляже.

– Вы вместе ходили на пляж?

Света фыркнула.

– А что такого? Ну, ходили. Купались, загорали. То есть Марина сначала в воду не лазила, мы думали, она плавать не умеет. Санька над ней начал издеваться, представляете? Ни за что ни про что. Я ей однажды сказала: чего ты терпишь? Хочешь, я ему в морду заеду? Нельзя же с человеком так только потому, что он плавать не научился. Санька услышал, загоготал, дурак эдакий,

– А Марина?

Света улыбнулась.

– А она подошла к нему и говорит: видишь баржу у того берега? Давай до неё и обратно наперегонки, без перерыва. Мы думали, она сдурела. Туда из взрослых-то редко кто плавал, уж больно далеко, да и вода была тогда холодная. Санька и половины не проплыл, повернул назад. А Марина – спокойно, даже вроде и не устала. Ой!

Света вдруг испуганно прижала ладони к щекам.

– А ведь вы говорили, она утонула… Она же плавала как рыба.

На её глазах закипели слезы.

– Значит, она не сама, да? Ее кто-то утопил?

И она заплакала, тихо, без всхлипов, ещё понятия не имея, что совеем недавно, всего пару часов назад, её поседевшие вмиг родители вот так же плакали в объятиях друг друга – сначала от страха перед блестящей металлической каталкой и маленьким телом под простыней, а потом от облегчения: да, трагедия, ребенок… Но не наша дочь! Смерть промахнулась.

И – унесла с собой единственный кончик нити, оставив повисшие в воздухе вопросы: как? почему? кто сумел так дьявольски воздействовать на сознание девочки (или вовсе его отключить)? кто её подготовил? кто тренировал? и, наконец, кто убил?

Жрец, вдруг всплыло откуда-то слово. Имя, кличка? Он поднапряг память, включив свою «внутреннюю» картотеку, потолстевшую за пятнадцать лет работы. Так и ехал всю дорогу в душном автобусе на заднем сиденье, прикрыв глаза и перебирая в уме длинные списки. Жрец. Жрец…

И вдруг (он чуть не подпрыгнул от неожиданности) окружающая обстановка – грязный салон, полный разноголосых краснолицых дачников, поля с лесозащитными полосами за окном, голубое небо с редкими облачками (август расщедрился напоследок) – исчезла, и в яркой вспышке возникло искаженное страхом лицо – глаза, вылезшие из орбит, рот, раскрытый в беззвучном крике. Фоторобот. Туровский сам недавно составлял описание этого мужчины. Только тогда тот был одет иначе – в брезентовую штормовку, а его рыжеволосая спутница – в бело-оранжевую ветровку из тонкого капрона. Сейчас на мужчине был серый пиджак и рубашка без галстука. Туровский близко, в полуметре от себя, увидел жилистую шею с выпирающим кадыком, увидел даже руку, наносящую смертельный удар пальцами, собранными в щепоть («клюв орла»). Но лицо того, кому эта рука принадлежала, осталось в тени… Ну же, взмолился Сергей Павлович, выйди, покажись! Раскрой наконец тайну!

Нет. Только угол какой-то комнаты в мертвенном свете люминесцентной лампы, перевернутый стул, и медленно падающее тело со сломанным кадыком, и раскинутые руки, словно крылья большой птицы…

Он приехал в отдел уже в сумерках: Чувствуя, что голова, гудевшая подобно церковному колоколу, вот-вот расколется, он зашел к себе в кабинет, кинул в рот две таблетки, запил водой из графина. Вот на том жестком стуле сидела Тамара – ногу на ногу, в расслабленной непринужденной позе, будто за столиком модного кафе, а не в кабинете у следователя. «Вы меня в чем-то подозреваете, Сергей Павлович?» А он лишь пытался её защитить, ведь чувствовал кожей, как сгущались тучи…

– Сергей Павлович!

Туровский поднял голову. Перед ним стоял Борис Анченко – строгий, даже торжественный.

– Сергей Павлович, нашли того человека, который уехал со Светланой… То есть с Мариной Свирской на «ракете».

– Где? – равнодушно спросил он.

– Жуковского, тридцать пять. Группа уже там, вас ждут.

Туровский сидел не шевелясь, только пальцы скатывали в аккуратный шарик пустую упаковку из-под двух проглоченных таблеток. Борис нерешительно переминался с ноги на ногу.

– Устал я что-то, – проговорил Туровский. – Сердце жмет.

– Может, врача кликнуть?

– Не надо. Где машина?

– У подъезда.

Он тяжело поднялся из-за стола, чувствуя мелкую дрожь в коленях. Ехать никак не хотелось. Он уже знал, какую картину застанет: видел тогда, в автобусе.

– Ему перебили горло?

Борис посмотрел удивленно.

– Откуда вы знаете?

Туровский не ответил. Ощущение некой замкнутости не хотело покидать. Ему казалось, что события повторяются одно за другим: езда по старенькиму асфальту, фырчащий мотор – будто дорожка стадиона, на конце которой вместо финиша – новый ненавистный виток, и сколько таких витков впереди…