1. Кровавая ночь

Род не был богом. Род был творцом Вселенной — ее Пространства и ее Времени, ее миров, живых и мертвых, и богов ее. Таким был Род, таким и остается — вне сравнений земных и небесных, вне разумения сущих и последующих. Вне всего. Но от Рода явлены были боги: Сварог — бог небес, нравом спокойный и силой понапрасну не балующий, Дажъбог — податель благ земных и заступник наш, бог солнечный, Мокошь — богиня плодородия, водоносица, удачница женская. От них рождены и другие (но только ль от них? — уж не помнит никто), своенравные, страстями обуреваемые… Они всегда не прочь поиграть миром человеческим. Бог ветра — Стрибог — буйный, да отходчивый. Бог зверья и скотины домашней, да еще, говорят, покровитель менял и торговцев, — Белее — капризный, скупой и злопамятный. Сын небес, Сварогов сын, — Сварожич — бог огненный. Лико светила надземного — Хоре — то ласковый, то жесткосердный. Самый веселый бог — Ярило — гуляка радостный, женолюб и выпивоха. Переплут — бог подземный, к ночи о нем не хочу говорить… А главный средь ряда сего, бог всевидящий и повелительный, гордый и праведный, княжеский бог — Перун. Известно еще, что пес у него в услужении, Симаргл прозываемый, с пастью клыкастой и крылами лазоревыми, аки молния быстрый… И уж как они, столь розные да грозные, в ряду своем сладили,как междусобби вершили и юдоль земную делили, про то наши старцы смутно сказывают — по страху ли великому, по неразумению ли, то ли еще по причине какой.

— А наш-то бог кто среди них, Любавушка?

— Ты будто дитя малое, Владий! Восемь годков к зиме будет, а простого усвоить не можешь. Сколько раз повторять тебе, что княжеский бог — Перун. Он заступник нам и судия. К нему помыслы наши в дни тревог, и благодарность наша — тоже к нему.

— Белый ягненок, которого отец третьего дня зарезал возле речной пещеры,-благодарение Перуну? Совсем махонький был ягненочек, шерстка нежная, шелковистая. Жалко его…

— Так старейшины указали: жертва нужна была богу от князя. Слышал небось, возле самого Ладора волкодлаки-оборотни шастают. От них защиту у Перуна отец попросил.

— Глупость какую старики присоветовали! Перуну наш ягненок — на зуб не хватит. Лучше бы охотников и стражников крепостных по лесам разослали, волчью нечисть враз извели бы!

— Простым копьем не проткнешь волкодлака. Не волчара он — оборотень. То человек, то зверь, как угадаешь? Перун же все видит, всякое понимает. И ягненок наш не для трапезы нужен ему, а как знак почтения и просьбы княжеской о вспоможении.

— Почему же отец к Перуну обратился с поклоном, а не к зверьему богу Велесу? У Велеса, чай, над волкодлаками власть поболее?

— Типун тебе на язык, братец! Велес издревле с Перуном не ладит, бит был им не раз, хотя и сродственник. Можно ли разве нам, детям княжеским, даже думать о том, чтобы отец недругу Перуна кланялся?! Да и не во власти капризного Велеса лесная нечисть. Волкодлаки, лешаки, упыри и болотники, если кому и подвластны, то лишь Черному богу — злобному и коварному Триглаву, ворогу всего сущего.

А кто, Любавушка, сильнее — Триглав или Перун?

— Разболтался ты, братец, к часу полночному, словно кто за язык тебя дергает! Ну-ка, быстренько спать, покуда я няньку не кликнула!

Конечно, не угроза на Владия подействовала, а время позднее. Легонько вздохнув, мальчик повернулся на бок и пожелав-пробормотав «Покойной ночи, сестрица», смежил веки. Лунный луч, пробившийся сквозь ночные облака, скользнул через оконце детской опочивальни и замер на медвежьей шкуре, брошенной на дубовый пол. И показалось на мгновение Любаве, почти уже взрослой —пятнадцатилетней — дочери князя Светозора, правителя Синегорья, что луч тот окрасился кровью. Мгновение было кратким, но зловещим. Невольно вздрогнув, Любава потеплее укрыла своего уснувшего братца овечьим одеялом, прошептала мольбу еженощную к берегине-заступнице и погасила свечу.

Ночь, словно ворона черные крылья, распласталась над Синегорьем. Гнал Стрибог пелену облаков, лишь изредка разрываемую полнолунным светом, ив этом недолгом свете крепостная стража пыталась оглядеть подступы к Ладору. Да углядишь ли что? Запахнувшись в грубый домотканый плащ, караульный десятник поднялся по ступеням надвратной башни. Молодой стражник окликнул его с запозданием, за что тут же получил , выговор, хотя и не слишком суровый. В такую ночь следовало бы троих молодцов у ворот да двоих на башню надвратную выставить. Только взять-то их где, коль почти всю караульную полусотню Светозор приказал в город отправить? Дескать, взбудоражено простонародье слухами о волкодлаках, защиты требует от ночной нечисти.

В былые годы городская стена весь Ладор охраняла. Но разросся стольный град, тесен стал для житья. Пологие склоны Ладорского холма пошли под застройку:

домишки деревянные, улочки кривые, народ шумливый. В обычное время новые поселенцы со старожилами ладят, на каменные дома, крепостной твердью хранимые, без неумной зависти поглядывают, ибо верно сказано: «На чужой каравай рот не разевай». А как по окрестным лесам нечисть поганая бродить стала, так будто подменили их! Ропщут, злобятся, челобитные князю шлют. Скорей бы дружина в Ладор воротилась, навела бы порядок в лесах и долинах. Но, видать, много дел у воеводы Фотия на берегах Аракоса оказалось, коль третий месяц уже князь со своим воеводой лишь письмами через гонцов обменивается.

С этими невеселыми мыслями посмотрел десятник на княжеский дворец, темная громада которого возвышалась даже над крепостными башнями. Два окна во дворце, хотя время за полночь, светились: одно внизу, у самого входа, — здесь дворцовая стража службу несет, а другое — в третьем ярусе, где малая горница князя. «Не спится Светозору, свечи жжет не жалеючи, — покачал головой десятник. — Да, нелегко княжеством править. А вот наше дело простое — ратное…» С тем и отправился он других караульных проверять.

Прав был десятник — не спалось в эту ночь Светозору. Накинув бобровый опашень на широкие плечи» расхаживал он по горнице, хмурил густые брови, искоса поглядывая на большую карту, где его княжество искусно отображено было. Хоть велика карта, чуть не всю стену горницы собой покрывает, а не дает она ответа на сегодняшние вопросы: откуда опасность к Ладору приблизилась, кто волкодлаков науськивает, какие цели таинственный враг преследует?

Кабы возможность была, две-три сотни дружинников с юго-восточного приграничья сейчас отозвать, покойнее стало бы на сердце. Но вновь написал ему Фотий, что айгурские отряды набеги умножили, головной княжеской дружине ни дня роздыху не дают. Призвать к Ладору даже сотню-другую испытанных воинов — значит оставить верную дружину на разрыв диким кочевникам. Те слабину сразу приметят, ударят по неохранным деревням — много крови прольется на травы покосные и в светлые воды Аракоса… И чем оправдаться потом Светозору перед людьми? Тем, что нечисти испугался, оборотней лесных? Нет, иное решение отыскать нынче надобно!

Двадцать лет княжит он в Синегорье, всякое за те лета бывало — и доброе, и злое. Однако всегда народ ему доверялся, твердо зная главное: князь Светозор не о себе — о родной земле печется, жизнь за нее отдаст, коли потребуется. Не ведали только синегорцы, что самому князю гордая, своенравная и прекрасная вотчина мнилась последнее время не державой подвластной, а женою возлюбленной. Нельзя владеть ею с помощью силы, нельзя подчинять своим прихотям, но дозволяет она любить себя и лелеять. И не княжит он на земле сей, а лишь волю богов, ее привечающих, исполняет. Оттого и молодела душа Светозора, сердце радостью всякий раз полнилось, когда, поднимаясь под утро на Княжескую башню, смотрел он, не мигая, на зарождающуюся зарю, на то розовое сияние, что высвечивало далеко на востоке заснеженные горные пики, затем вдруг преломлялось и нежданно окрашивало их всеми оттенками синего: от лазоревого, небесного до густофиолетового…

Почти восемь лет уже длится его скорбное вдовство. Никто ложе в опочивальне княжеской с ним не делит, ибо какая сравниться посмела бы с его Василисой? Умерла она в одночасье, не осилив мучительных родов, но успев подарить ему сына — княжича Владия. Лю-бава. старшая дочь, в нее красотой, в отца разумением, с той поры заменила мальчонке мать, а во дворце стала всеми признанной хозяйкой. Оба они, сын и дочь, для Светозора теперь единственная отрада в печалях жизненных и надежда в помыслах о дальнейшей судьбе Синегорского княжества.

А судьба Синегорья князю великой виделась, небывалой досель! Мечтал Светозор, что могучею станет держава, раскинется вольно от моря Борейского до моря Таврийского, от Рифейских гор до самой Кельтики. И не меч то сделает, а сила разума. Зачем народам одного языка и крови жить розно и смутно? Объединиться им надобно в крепкое братство, уничтожить меж собою границы, правителя мудрого выбрать.

К тому дело движется, да больно уж медленно. Шесть лет назад заключили Союз Братских Княжеств и кровью своей договор подписали четыре правителя: Светозор Синегорский, Дометий Ильмерский, Изот Венедский и Калин Ладанейский. Конечно, это еще не держава от моря до моря, но ведь с чего-то надо начинать. Братский союз — не военный. ан все же полезный в торговых делах и ремесленных, в прочих многих. Был и тайный уговор меж правителями: не признавать ни в одном княжестве братском самозваных владык, буде такие объявятся вдруг и престол княжеский займут не по закону. Узурпатора оного следует общею силою изгнать, дабы вернуть вотчину в русло правопорядка.

Синегорье, Венедия, Ильмер, Ладанея с той поры без раздоров живут, ведут торг, к общей выгоде, в спину удара коварного не страшатся. Им бы еще по военным делам сговориться — не будет сильней никого в этом свете. Однако Изот и Калин своих ратников на защиту соседских земель посылать не желают, вперед не заглядывают, близким кругом забот ограничиваются. Ильмерский князь Дометий благосклонней к словам Свето-зора, поскольку ему постоянно досаждают набеги айгурских и савроматских племен из Этверской пустыни. С ним, похоже, вскорости удастся составить договор о дружинной подмоге. Тогда и Калин с Изотом сговорчивей станут…

Князь сел за стол, вынул из шкатулки гусиное перо, фляжечку серебряную с особой краской, чистый пергамент. Пристроив подсвечник поближе, он решительно вывел первые фразы: «Климога, брат мой, обращаюсь к тебе в час нерадостный для стольного града Ладора. Неведомый враг объявился в наших лесах, татьствует злобно и беспричинно, людей живота лишает да уже и к самому граду ночами выходит — волкодлаки, чьим-то умыслом направляемые. А дружина моя ноне с айгурами бьется от дома далече, звать ее возвращаться в Ладор не ко времени будет. Посему княжьей властью своей и правом старшего брата повелеваю тебе, Климога, немедля покинув крепость Мозынь, с малой дружиной явиться в Ладор, по пути сколько можно злой погани истребляя, однако нигде не задерживаясь и на лишний час».

Отношения с младшим братом у Светозора давно не заладились, с той поры еще, когда юная Василиса вошла во дворец княжеский законной хозяйкой. Да и со смертью ее примирения душевного меж братьями не случилось. Прошлой весной, когда норов Климога стал и вовсе несдержанным, Светозор выделил брату две сотни конных и две сотни пеших дружинников и велел отправляться к Венедскому морю. Там надлежало ему укрепить береговую защиту, поскольку жалобы шли из поселений приморских на борейских разбойников, а также способствовать всячески постройке ладейной флотилии, равно сумевшей бы реками и морем ходить за товаром.

Один лишь раз за целый год соизволил брат прислать известье о себе Светозору. Сообщил, что в бурю с ладьи унесло воеводу Ермила, и просил утвердить повелением княжеским нового — Гурия. О делах же отделался малостью: дескать, разбойничать с моря поменее стали, дружины боясь, а ладьи мастерить только начали… Скорбная весть о погибшем Ермиле, славном вояке и верном товарище, опечалила князя, да что тут исправишь? Сотника Гурия знал он неважно, однако не стал возражать против его возвышения до воеводского звания.

Вздохнув, Светозор продолжил послание к брату:

«Если же ты по причине какой обиду на меня затаил, то усмири ее нашей вотчины ради. Не себе на защиту зову — стольный град оберечь. Сам с дружиной пойти не захочешь, не осерчаю. Но коли подмога задержится, не прощу никогда и народ не простит. Так и дружине скажи, и воеводе Гурию. Ему сей поход спешный лучшей проверкой будет на воеводское звание. За сим остаюсь твоим любящим братом. Князь Светозор».

Приложившись к пергаменту княжеской печатью, Светозор собрался было вызвать гонца во дворец, но внезапно заметил, что пламя свечей потускнело и в горнице словно бы сами стены свет излучать стали. Он быстро оглянулся.

— Здравствуй, князь. Не ждал меня нынче? Слова эти произнес высокий седовласый и белобородый старик, обряженный в белую полотняную хламиду до пят. В правой руке он держал вырезанный из ствола молодого дуба посох, на безымянном пальце сверкал редчайший голубой аметист размером с яйцо голубки, вставленный в серебряный перстень. И тем же небесным светом сияли его очи из-под густых белесых бровей.

Князь встал и поклонился гостю в пояс:

— Здравствуй и ты, Белун. Да будет жизнь твоя вечной, а доброта неизбывной! Не ждал тебя, верно. Знаю, что и без меня забот у тебя предостаточно. Покровительство ценю твое несказанно, потому злоупотреблять им не смею…

— Не трать лишних слов, князь, не до здравиц сейчас. Беда пришла, Светозор, на земли твои. Вижу, просишь подмоги у брата?

Он подошел к столу — и пергамент сам развернулся под его взглядом.

— Когда ждешь его дружину?

— Если поторопятся, себя и коней жалеть не станут, за пять дней могут дойти, да еще дня четыре гонцу понадобится.

— Плохо считаешь, князь! Накинь-ка сюда и сами сборы, и нехоть дружинную (с краснорыбья кто на вяленку возвернуться захочет?), и страхи — сам оные поминаешь — нового воеводы!..

Не гневись, старик! — воскликнул Светозор. — Разве сделал я что непотребное? За что ратуешь, в толк не возьму?! Ну а сам-то ты, князь, — не отвечая ему, продолжил старик, — али вовсесробел? Где твой меч-удалец, где кольчуга-защитница? Где сила твоя, Светозор?!

Крик Белуна, больше на стон похожий, странно подействовал на Светозора. Он вскинул голову и твердо произнес:

— Сила моя — при мне, Белун. Как порешил, так и будет. А вот ты почему правду говорить не желаешь, али Перун не велит? Если Синегорью грозит супостат, скажи, кто он? Что я сделал противу Перуна, противу Сварога, Хорса, Ярилы?! Кого прогневил? За что же эта напасть?..

— Остынь, князь, нету времени, нету сил. Кабы знал я ответы, давно бы открыл их тебе. — Белун подошел к окну, забранному тонкой решеткой, провел пальцами по прозрачной слюде. Повторил негромко: — Кабы знать, кто за Тьмою стоит, проще бы задачка решалась… Но я не бог, я не ведаю всех путей. Брат твой — Климога — третьего дня ушел из Мозыни, оставив в крепости всех пеших своих и полусотню конных. Сказывал людям, что в Поскреб направляется, но соврал:

Дозор его на Быстрице видели, однако в горы он не поднимался… И еще: волкодлаки страшны, да упыри страшнее. Волкодлаков они направляют, а кто же тех упырей подначивает? Не знаю, князь. Беда пришла в Синегорье, но это лишь начало ее. Хуже будет, если не сумеем сдержать нечестивую скверну, если не встанет герой на пути у нее. Трудное дело, долгое дело, князь, впереди! Мужайся. И прости меня, старого, что покидаю сейчас. Синклит собрался, ждет, решать будем…

Померк свет в малой горнице, внезапно погасли свечи. Белун исчез. Светозор обессиленно опустился на скамью, ладонями сдавил раскалывающиеся от боли виски. Так всегда было, если Белун-покровитель не давал ему совета, на который надеялся. Вдруг со стуком что-то упало на столешницу, прокатилось и замерло, а из отдаления голос Белуна донесся;

— Перстень возьми от меня, Светозор, в нем свойства волшебные. В трудный час пригодится… Князь голову поднял, сказал в пустоту:

— Спасибо, старик чародей. За речи сумбурные и непочтительные прощения прошу — не от сердца они, но от боли душевной. Чую беду, да не знаю откуда. Вот и не сдержался, прости.

Вряд ли Белун мог его слышать. Князь не столько ему, сколько себе говорил-объяснял. Взял перстень с голубым самосветящимся аметистом, хотел надеть было, но остановился, заметив, что в глубине драгоценного камня белый туман возник — странный, беспокойный. Лунный отблеск, скользнув от окна, преломился на гранях, отбросил узкий луч на пергамент с посланием к брату. В этом луче лишь одно слово видимым стало, проступив кровавыми буквами: КЛИМОГА.

Восемь всадников, едва различимых в ночном мраке, подскакали к воротам Ладора.

— Эй, стражник, открывай! — приказал один из них. Однако стражник предпочел послать своего напарника за караульным десятником. Хотя властный голос всадника и показался ему знакомым, он решил не искушать судьбу: пусть десятник сам рассудит, кого пускать среди ночи за крепостную стену, а кого нет.

Долго ждать не пришлось. Десятник, держа в одной руке обнаженный меч, а в другой ярко пылающий смоляной факел, поспешил к воротам. Сквозь прочную решетку вгляделся в нежданных гостей и крикнул им:

— Кто такие? Что вам нужно в сей час в Ладоре?! В ответ один из них спешился, подошел вплотную к воротам:

— Не признал меня, Силыч?

— Гурий? Вот уж не ждали… А дружина-то где? И кто рядом с тобою?

— Много спрашиваешь, десятник» До утра препираться здесь будем?

— Время опасное, Гурий, не ведено в крепость никого по ночам допускать, — проговорил Силыч миролюбиво, но твердо. — Ступал бы до света к Безносу, на постоялый двор.

— Белены обожрался, десятник, воеводу не слушаешь?! На двор постоялый брата княжеского отсылаешь?

— И Климога здесь? — удивился десятник. — Верно ли слышу?

Еще один всадник направил коня к воротам, сказал громко: Хватит канитель разводить! Глянь-ка сюда, поганец! Силыч факел приподнял, всмотрелся. Так и есть, Климога пожаловал! Делать нечего, надо впускать… Он велел затвор скинуть, открыть ворота, а сам заторопился к дворцу княжескому — челядь о заполночных гостях предупредить да князю, коли не спит еще, доложить о Климоге.

Не успел он полусотни шагов пройти, как раздался вскрик за спиной. Силыч резко обернулся — то и спасло его от стрелы, пущенной в спину. Просвистела она, на ладонь разминувшись с десятником. Второй не дожидаясь, отбросил в сторону факел, пригнулся к земле, чтоб стать для врага неприметней. Успел разглядеть только черные тени возле распахнутых ворот и отблеск ножей, на большее времени не было.

— К оружию, братья! — закричал Силыч и стремглав помчался ко дворцу, о себе не заботясь. Он понимал, что не ждавшие подвоха стражники у ворот уже врагом перебиты. Только раз кто-то вскрикнуть успел, от подлой руки смерть принимая.

Хотя близко совсем до дворца, но всадникам ближе. Почуял десятник, что сейчас вот ударят его каленым железом промеж лопаток, не спасет и кольчуга! Отпрыгнул с дорожки, юлой развернулся — и успел-таки рубануть мечом по налетевшему скакуну, вспорол ему левый бок. Конь рухнул с седоком вместе, однако другие были уже рядом. Силыч сорвал с себя плащ, швырнул в ближнюю конскую морду, отчего мгновения важные выгадал. Снова бежать бросился.

Боковым зрением новую опасность заприметил, на бегу скосил взгляд — и похолодело сердце. Себя не помня от ужаса, завопил:

— Оборотни пришли, оборотни!..

Не успел ничего больше Силыч. Страшный удар железной палицы смял его шлем, словно перезревшее яблоко. Бездыханное тело упало возле самых ступеней, ведущих к дворцовому входу.

Воевода Гурий, опьяненный первой кровью защитников крепости, не слезая с коня, приказал подоспевшим подручным взламывать двери. Трое или четверо нападавших устремились вверх по ступеням, но встречены были калеными стрелами, выпущенными через узкое оконце над входом. Одному стрела промеж глаз угодила, другого лишь по плечу царапнула.

— Щитами прикройтесь, дурни! — рассердился Гурий. — С боков подступайте! Рубите дверь, сучье отродье!

Площадь перед дворцом быстро заполнялась вооруженными людьми, из которых лишь немногие были облачены в доспехи. Большинство этого странного воинства одето было в звериные шкуры, да и оружием не каждый владел. Его, кажется, вполне заменяла им нечеловеческая злоба, вырывавшаяся наружу волчьим воем…

Дверь, хотя и прочной была, трещала под ударами мечей и боевых топоров. Защитники княжеского дворца понимали, что обречены, поэтому в последних своих мольбах, обращенных к Перуну, не жизни просили, но смерти достойной.

Гурий не стал дожидаться, когда главные двери снесут, направил половину своих разбойников перекрыть все крепостные входы-выходы, а те ворота, через которые его дикому войску обманом пройти удалось, приказал вновь замкнуть, на башню надвратную лучников выставить.

Услышав эти распоряжения, к воеводе подскакал Климога, прежде укрывавшийся в стороне:

—Не рано ли ворота закрывать. Гурий? Наши люди не все еще в крепость вошли.

—Некогда разбираться. Нашумели мы из-за упрямого Силыча, теперь время дорого. Вот-вот ночная стража из города набежит, а сколько их там, мы не знаем. Оборотни твои да беренды, что у ворот замешкались, пусть их и встретят. Сейчас нам важнее до Светозора добраться, крепостью завладеть до рассвета. Поутру, сам знаешь, иные дела пойдут… Не до разговоров теперь.

— Ладно, ступай.

В ночном мраке не разглядел воевода, как гневно сжал губы Климога. А если бы и разглядел, не придал бы особого значения. Одной веревочкой они повязаны с того дня на морском берегу, как сговорились власть в Синегорье под себя забрать. Одному без другого не обойтись. Так что, новый князь, гневись не гневись, а к дерзким речам воеводы-сообщника привыкать придется.

С первым криком караульного десятника Светозор осознал, что ошибся в сроках: ждал врага через неделю-другую, а он уже здесь, у крепостных ворот. Но, выглянув из окна, князь еще более поразился. Как получилось, что ворота распахнуты? В темноте не многое рассмотришь, однако понятно — подлецы беспрепятственно и большим числом ворвались в крепость, сейчас будут во дворце!

Распахнулась дверь горницы, вбежал Вирька, молодой княжеский оруженосец:

— Спасайся, князь! Измена в крепости! Не удержимся…

— А коли здесь не устоим, то где стоять еще? — хмуро вопросил Светозор. И сам же ответил: — Крепость мой прадед возводил, дворец дед строил, здесь сязду я глаза закрыл. Значит, и мне здесь быть пока жив.

Вирька ничего не сказал. Молча подал князю под-кольчужную рубаху из толстой кожи, достал из сундука наручи, латные рукавицы и шлем. Облачаясь быстро и ловко, князь спросил:

— Сколько людей во дворце?

— Мужиков с дюжину наберется. Бабы из челяди, княжич с княжной. А тех-то не меньше сотни!

— У страха глаза велики… Спящими нас не порезали, и то ладно. Из города стражники набегут скоро, подсобят. Ступай собери баб в нижней зале, княжну с княжичем приведи туда же. Не медли!

Над сундуком с латами висело княжеское оружие:

крепкий лук и колчан со стрелами, булава железная, ножи метательные, кинжалы, а в самом центре — меч Светозора, многими победами славный, друзьям и врагам известный. Сам ковал его князь, когда юн еще был, в тайной кузне у Белой горы. Туда отец привел, он же и слова заговорные бормотал, пока Светозор железо в пламени горна раскалял, в льняном масле томил, а затем снова в огне, а там уж и в ледяной проточной воде. И следил отец, чтобы всякому ходу железа свой заговор был. Один —на пламя, другой — на масло, третий — на воду. Произносил слова заветные то быстро, то медленно, а Светозор под их ритм подстраивался, едва поспевая порой разворачиваться от наковальни к жаркому горну или ручью ледяному. Ох и дивный же меч получился! Броню вражескую как орехи колол, чужие мечи разрубал, а на нем самом ни зазубринки. По руке Светозора, по силе его и по разуму меч удался. Неужто теперь на последнюю битву князь из ножен его вынимает?

Опоясавшись ремнем с метательными ножами, взял в правую руку меч, в левую — малый щит для ближнего боя и поспешил из горницы. В последний миг его взгляд упал на перстень Белуна. Тот светился, будто напоминал о себе. Не думая, что в бою от такого подарка будет помощь, князь все-таки прихватил и его. А снизу уже доносились глухие удары — враг дворцовые двери ломал, рвался докончить свое подлое дело.

В нижней зале, едва освещаемой дрожащим пламенем двух-трех свечей (больше зажигать не стали, опасаясь привлечь внимание вражеских лучников), собрались женщины со всего дворца. Разбуженные криками и лязгом оружия, они еще толком ничего не понимали. Полуодетые, испуганные, но все же надеющиеся на крепость дворцовых дверей и запоров, женщины-простолюдинки сгрудились в центре просторной залы, словно десяток ранних опят посреди лесного лужка. Рядом с ними стояла княжна Любава, одетая по-мужски: в грубые кожаные штаны для верховой езды, в беличий опашень, подпоясанный наскоро льняным кушаком, но босая и простоволосая. Княжич Владий, которого она за руку держала, обуться успел, даже маленький свой ножик, только для забавы и годный, с собой прихватил. Сейчас глаза его сверкали сердито, азартно, по-княжески, но вздрагивающие ресницы выдавали детский испуг.

— Марфа, ключница! — крикнул Светозор, войдя в залу. — Отпирай подвал, всех баб туда веди! — И добавил негромко: — Может, заступится Мокошь, так и отсидитесь, покуда помощь не подоспеет…

Встрепенулись женщины, словно и впрямь богиня Мокошь уже посулила им спасение. Марфа загремела связкой ключей, отыскивая нужный. Все к ней оборотились, торопят, суетятся. Любава с Владием, на других не глядя, подбежали к отцу. Обнял их Светозор, Любаве сказал:

— Врагов много, помощь далече. Если спасетесь, идите в Ильмер, к Дометаю, просите заступничества.

— Что происходит, отец? Откуда беда, почему?

— Измена средь нас, Любавушка. А почему — сам не знаю. Видать, проглядел тварь какую-то… Возьми вот кинжал, чай, пользоваться умеешь. Брата береги, он — будущий князь Синегорья.

Сыну протянул Светозор подарок Белуна — аметистовый перстень:

— Его получил я от чародея. Не знаю тайных свойств сего перстня, верю, что ты их узнаешь. Пора, уходите.

Он быстро поцеловал детей и, легонечко оттолкнув от себя, скорым шагом вышел из залы.

Прорубив главные двери, нападающие достигли лишь малого — ворвались в сенную клеть, из которой два хода: в караульную горницу и в княжеские палаты. Караульня, ясное дело, уже пуста была, а в палаты дверь покрепче первой. Она медными листами обита, топором ее не возьмешь.

Помянул воевода Гурий недобрым словом дворцовых строителей, да и себя заодно — за недомыслие. Рассчитывал на легкое и тихое проникновение во дворец, поэтому ни стенобитных быков, ни лестниц не подготовил. Окна высоко, от земли на два роста с лишком. Черный выход из дворца тоже крепок. Остановились его вояки, ждут приказа.

— Чего уставились?! — разъярился Гурий. — Рубите! Разглядев в толпе своего латника, приказал:

— Возьми помощников, кого хочешь возьми, но чтобы сейчас же под окна лестницы были! Вяжите оглобли, слеги — все, что найдется.

Вновь подскочил Климога:

— В чем задержка. Переплут тебя сцапай! Рассвет уже скоро!..

— А то я слепой! — огрызнулся воевода. — Из волкодлаков твоих вояки никудышные, в том и задержка. Зачем мою сотню в лесу оставили? Любой из них пятерых оборотней за пояс заткнет, не поморщится. Их это дело — на приступ идти, а не волчье.

— Дурак ты. Гурий! Разве дружинники, даже из сотни твоей, против Светозора мечи поднимут? Здесь-то сколько их, не больше двух дюжин, тебе да мне преданых?! Остальным я головы задурил, о безумье княжеском поведав. А выйди к ним Светозор, слово кликни —в кого мечи повернутся?

Понимал воевода, что Климога прав, но был зол на неудачу. Хорошо еще, что волкодлаки, не успевшие войти в крепостные ворота, княжескую стражу остановили — кого в клочки порвали, кого схорониться заставили. Теперь охотники поживиться человечьим мясом по домишкам рыщут. Упаси Белее видеть такое! К утру лишь уймутся, в чащобу сбегут.

Подбежал к воеводе латник, доложил, что приказ исполнен — готовы лестницы. Встрепенулся Гурий:

— Ну вот, малехо осталось!

Затрещали оконные решетки, дикими воплями огласилась площадь перед дворцом, полезла нечисть в самое сердце Ладора.

Стражники готовились к такому повороту событий, они встретили нападающих стрелами и копьями. Но слишком мало было защитников дворца, не смогли все окна отстоять. Через них воины Гурия проникли в людскую и в горницу, рванулись в залу. В проходе и встретил их Светозор.

Первому голову снес, другому брюхо вспорол, удар третьего отбил щитом и вонзил ему меч в грудь — сразу просторнее стало. Из гридницы новые показались, непуганые. В них князь метнул два ножа — два трупа рухнули на пол.

Столь серьезный урон не остановил нападавших. С удвоенной, утроенной яростью ломились они во дворец. Там, где стоял князь, прорваться не удавалось, однако у одного окна залы добились успеха. Копье обломилось у стражника, а выхватить меч из ножен замешкался — и сразу с окна на него один за другим прыгнули двое, клубок тел на полу закрутился. Пока спрыгнувших кончали, из окна другие уж повалили. И самым жутким было то, что иные из них, о пол ударившись, обращались вдруг в грязно-серых матерых волчар.

Зверь увертливей человека и безрассудней в бою, а волкодлак еще тем опасней, что ранить его мало, обязательно добить нужно. Он и без руки-лапы клыками человека рвет, с переломанным хребтом ползет к намеченной жертве.

Появление волкодлаков разрушило дружинную защиту, началась общая свалка, в которой ни копье, ни стрелы не в помощь. А когда через главные двери — то ли снаружи их проломили-таки, то ли изнутри кто засовы успел посбивать — враги ворвались в залу, стало ясно, что кончилась битва, начинается бойня.

Светозор отступил к широкой лестнице, ведущей во второй ярус дворца. По левую руку от него встал окровавленный Вирька, по правую — стражник Агей, в плече которого застряла стрела с черным опереньем. Три синегорских меча разили врагов, как три молнии. Росла груда изрубленных тел у нижних ступенек. Но силы были неравны. Еще одна стрела, пущенная меткой рукой от входа в залу, вонзилась в глаз Агея, и тот упал замертво. С каждым взмахом меча слабел оруженосец Вирька. Отбросив щит, Светозор поддерживал его освободившейся левой рукой. Они, отбиваясь, поднимались по лестнице в надежде, что удастся наверху, за дверями укрывшись, получить хоть малую передышку. И вновь стрела с черным опереньем рассекла воздух — пронзила незащищенное латами горло юного Вирьки. Ноги его подкосились, меч выпал из руки. Хотел что-то сказать князю своему Вирька, да не смог уже, только пена кровавая на губах выступила…

Взревел князь от горя и ярости, поднял Вирькин меч левой рукой и, лишь о мщении помышляя, рванулся навстречу врагу. Ибо вспомнил он, глянув на стрелу, убившую оруженосца, кто единственный лишь такие стрелы имел — древко крашено золотисто-желтой охрой, а оперенье из воронова крыла. Вспомнил, кто с юности глаз имел острый и очень гордился своей меткостью в стрельбе из лука. Сейчас он, подлейший изменник, во мраке у дворцового входа скрывается, со страхом глядит из-за спин наемной нечисти на последний бой Светозора… Завращались, засверкали мечи в руках князя, как лопасти водяной мельницы. Но не вода с них летела брызгами, а кровь вражья.

Столь бесстрашен и силен был его напор, что нападавшие отшатнулись. Кто не успел, тот порублен был. Прошел-пробился Светозор почти через всю залу, уже замаячило впереди бледное как полотно лицо предателя. Тут бросились ему на спину волкодлаки, клыками в латы вцепились. Двоих стряхнул с себя, еще вперед шагнул, а на нем уже с полдюжины волчар-оборотней повисло. Лицо подлое, в дверном проеме мелькнув, за косяк спряталось, а из ночной темноты, ощерившись железными пиками, ворвались в залу новые разбойники.

Сумел князь одну пику отбить, хоть и висели на руках его матерые волки, да оставшиеся другие в грудь ударили, пробивая кольчугу. Последним усилием он назад отшатнулся, не давая себя на пиках поднять, спиной с размаху в стену уперся, услышал, как хрустнули кости прицепившихся к нему сзади оборотней.

Вздохнуть не мог, подгибались колени, глаза застилал кровавый туман. Левая рука была перебита, но правая по-прежнему меч держала. Поднял он меч над собой, едва силы для этого замаха собрав, и тут же шесть острых пик пронзили его, к стене пригвоздив. Четыре пики — в богатырскую грудь, а две — в правое плечо и в запястье. Видать, всего пуще враги боялись княжеской десницы, дивный меч сжимающей.

Лишь после того как Светозор был распят на стене и признан мертвым, Климога осмелился войти в залу. Перешагивая через трупы своих и чужих, он приблизился к Светозору. Голова Синегорского князя на грудь упала — не увидать лица. Климоге очень хотелось в лицо убитого брата взглянуть, может быть, чтобы понять, о чем тот перед смертью думал. Одну пику выдернув, Древки других чуть отклонив, почти вплотную подошел он к князю, сорвал шлем с его головы и, грубо ухватив за волосы, приподнял окровавленную голову Светозора.

— Страшная смерть, брат, не правда ли? — скривил он губы в усмешке. — Ты, наверно, не такой ждал. Но выбираю я, а не ты. Отныне и навсегда.

Вдруг с ужасом увидел Климога, что дрогнули веки Светозора и, смертный сон одолевая, открылись глаза,-Скорее понял, чем расслышал слова, произнесенные мертвеющими устами:

— Будь ты проклят, братоубийца— Жди отмщения моего…

Потрясенный Климога отпрянул, а затем, обеими руками схватив железную пику, со всей возможной силой вогнал ее прямо в сердце богатыря.

Утерев холодный пот, выступивший на лбу, приказал:

— Заберите его меч и принесите мне. Я буду наверху, в княжеской горнице. Убивайте всю челядь, которую встретите во дворце. Отпрысков Светозора найти и туда же, в горницу, доставить немедля!

Сопровождаемый Гурием, он решительно зашагал по лестничным ступеням. До рассвета оставалось совсем немного времени. Нужно спешить, дабы выполнить планы сегодняшней ночи до конца.

Дворцовый подвал, в котором прятались женщины, был весьма обширен и напоминал о древних годах, когда о постройке дворца на Ладорском холме еще и не помышляли. Давний предок Светозора не вверх возносил защиту от недругов, а вниз, отрывая землянки, соединяя их между собой открытыми и тайными проходами, устраивая опасные ямы-ловушки, известные лишь жителям Земляной крепости. Потомки древнего владыки Синегорья не захотели жить в тесноте и полумраке землянок и поставили новую крепость — высокую, каменную — на месте прежней. Старые жилища где засыпали, где, укрепив бревнами и камнями, приспособили для хозяйственных нужд. Но о том, чтобы сделать из них надежные убежища от врага, конечно, уже не заботились.

Шум битвы не проникал в подземелья дворца. Разбоедясь по каменным клетям, в которых преимущественно хранились продовольственные запасы, женщины пытались отыскать себе тайники, а не отыщутся — так соорудить наскоро. Старались не думать о том, что будет, если помощь не подоспеет. Такого закутка, где все десять женщин и княжна с княжичем могли бы укрыться, здесь не было, поэтому каждая полагалась только на себя: кто за бочками с солью прятался, кто в дубленые шкуры зарывался, кто, свободную клеть заняв, спешно чем придется подпирал изнутри хлипкую дверцу.

Хотели они перво-наперво детей княжеских укрыть понадежнее, но воспротивилась Марфа-ключница:

— Из вас кого найдут, про Любавушку с Владием сразу пытать будут. А если не знаете, где они хоронятся, то и сказать не сможете. Потому, бабы, прячьтесь где сами сумеете, ни на кого не смотрите. О княжне с княжичем я позабочусь.

Никто со старухой спорить не стал. Повела она княжеских детей в дальние клети, однако вскоре остановилась, свечу Любаве отдала и сказала:

— Дальше без меня идите, чтоб и я вашего места не знала. Перун и Мокошь да не оставят вас, любые мои!.. Не поминайте лихом старую Марфу, коли не свидимся больше.

Сестра с братом, хоть и страшно им было одним оставаться, послушались ключницу. Любава, крепко держа брата за руку, в другой свечу сжимая, направилась узким проходом в самый конец подземелья. Здесь, похоже, давно уже никто не бывал. Кое-где с низкого свода гроздьями свисала паутина, земляной пол холодил босые ноги, затхлым воздухом трудно дышалось… Заприметив дощатую дверь, Любава толкнула ее плечом. За дверью совсем крохотная клеть оказалась, в такой и не спрячешься. Собралась княжна дальше идти, но Владий остановил:

— Смотри, Любавушка, как перстень засветился! И в самом деле — голубой аметист на раскрытой ладони Владия сверкал, словно в солнечный луч попал.

Любава свечу прикрыла, чтобы проверить, не от нее ли? Нет, сам камень светился, изнутри горел.

— Отец сказал, что он чародейский. Может, подсказать нам укрытие хочет?

— Давай-ка проверим.

Они вышли из клети — и аметист потух. Знать, правильно решили: перстень в клеть зовет. Не раздумывая более, вернулись, дверь за собою закрыли, да подпереть ее нечем. Что ж, если враг найдет их здесь, то никакие подпоры все равно не спасут.

— Что это? Слышишь?! — насторожился Владий.

— Слышу…

— Волки подвывают, да? Откуда они здесь?

— То не волки, братец, волкодлаки. Нашли-таки наше убежище, окаянные. Что ж теперь будет…

А было жутко и кроваво. Оборотни, чуя приближающийся рассвет, зверствовали безумно, торопясь насытиться сладкой человеческой плотью. Острый волчий нюх безошибочно выводил их к бабьим тайникам. В один-два рывка выволакивал волкодлак свою жертву из укрытия клыками драл ей горло. Тут поспевали другие, на кусет раздирали, заглатывая без разбору мясо, кости, клочки одежды. Бабьи вопли и волчьи рыки все яснее слышны становились в закутке, где прятались Любава и Владей.

Опустившись на земляной пол, княжна прижала к себе братца и молча ждала страшной смерти.

— Как дальше поступим, князь? — спросил воевода Гурий, входя вслед за Климогой в малую горницу. — Дворец и крепость в наших руках. Как ты и хотел, до зари управились. А утром что ждет нас?

Климога уже вполне оправился после напугавшей его до дрожи встречи с мертвым Светозором. По-хозяйски пройдясь по горнице, окинув довольным взглядом большую карту Синегорья, он усмехнулся и ответил:

— До утра еще время есть. Гурий. Тебе того времени в самый раз хватит, чтобы в засадную сотню гонца послать. Пусть на словах передаст дружине: в городе зверствуют волкодлаки, князь Климога, спасая брата, вступил с ними в неравный бой, битва идет уже во дворце, погибли многие. Пусть замыкают город в кольцо, пусть нещадно бьют оборотней и берендов, которые тех оборотней в Ладор привели!

Значит, князь, берендов тоже на убой отдаешь? — удивился Гурий. — Ты им другое обещал… Впрочем, воля твоя.

Воевода вызвал гонца, повторил ему слова Климоги, приказал спешить. Затем вновь у князя спросил:

— В крепости люди видеть могли, что не одни волкодлаки дворец приступом брали. Как объяснишься, когда разговоры об этом пойдут? Как ответишь на вопрос, почему столь вовремя здесь оказался?

— А вот, воевода, прочти! — Климога протянул ему пергамент со стола Светозора. — Мы здесь, ибо сам Светозор, беду чуя, о подмоге моей попросил. Кстати приказ сей, сам видишь! День не проставлен, зато печать на месте. Кто сомневаться будет в том, что по сему приказу я в Ладор поспешил? Удружил братец!..

Климога расхохотался, но затем резко оборвал смех, ударил кулаком по столу.

— Ежели кто слово против скажет, пусть на себя пеняет— язык вырву! В Ладоре слухачей моих немало, донесут о смутьянах в момент. Скажи лучше, сколько твоих латников, дворец бравших, живыми остались?

— Полтора десятка, князь. Люди проверенные. Знали, на что идут.

— Тогда для них еще одно дело. Шепни им, чтобы тех берендов, которых увидят в крепости, прикончили тайком. Живой дикарь под пытками все расскажет, что видел, что делал. Ни к чему это нам, верно? А еще им скажи, что каждый награду получит, никого не забуду.

— У тебя все продумано, князь. — Воевода почтительно склонил голову. — Но последний вопрос дозволь. Когда с берегов Аракоса вернется Фотий с большой дружиной, поверит ли он твоим объяснениям?

Глаза Климоги злобно сверкнули. Всем известна была ненависть его к воеводе Фотию, любимцу Светозора.

— Не боись. Гурий, раздора не будет. Вместо Фотия тебя воеводой над всей дружиной поставлю, как уговаривались. А для того чтобы первый порыв этого поганого Фотия сдержать, не дозволить ему, верными сотниками прикрываясь, народ мутить и власти моей перечить, я нынче же направлю к борейцам надежного человека с посланием. Помнишь, встречался я близ Мозыни с чернобородым разбойником? То предводитель был сильного борейского племени, готовый за хорошую плату отрядить тысячу крепких воинов мне на службу. Понял теперь?

— Хочешь наемников звать в Синегорье, чтобы порядок в народе держали? На своих не слишком надеешься, князь?

— Свои тогда надежны будут, когда Фотий сгинет и сотников его ты своими заменишь. Не одного месяца дело. А там посмотрим…

Их разговор был прерван появлением двух латников. Один доложил:

— Мы нашли женщин в дворцовом подвале, князь. Две из них признались, что дети Светозора находились там же. Обыскали все подземелье, но их нет нигде…

— Ты хочешь сказать, что эти щенки исчезли?! Латник предпочел промолчать.

— Перерыть весь подвал, весь дворец снизу доверху! Найти их во что бы то ни стало!.. А где меч Светозора? Я велел принести его!

Второй латник выступил вперед и положил на стол перед Климогой меч, обернутый холстиной. Латнику было явно не по себе, он боялся взглянуть на Климогу. Подозревая неладное, Климога развернул тряпку и обомлел: отрубленная в запястье десница богатыря по-прежнему крепко сжимала рукоять меча Светозора!

2. Брат и сестра

Любава проснулась первой и не сразу сообразила, где находится. Над головой нависал низкий каменный свод, сама она лежала на потертой медвежьей шкуре, а рядышком, по-детски свернувшись калачиком, мирно посапывал брат. Солнечный свет, проникавший в пещеру, выхватывал из полумрака большого деревянного идола — Перуна. Свет? Пещера?.. И тут она вспомнила обо всем, что случилось ночью.

Их спасение было чудом. Когда волкодлаки, унюхав новые жертвы, рыскали возле их ненадежного убежища, а она молила лишь о том, чтобы смерть оказалась мгновенной, вновь загорелся вдруг чародейский перстень на раскрытой ладони Владия. Из аметиста вырвался яркий голубой луч, скользнул по стене и начертил на ней круг. Сразу поверив в подсказку, Любава отцовским кинжалом испробовала прочность стены в этом круге и с удивлением обнаружила, что здесь вместо камня — железо. Точнее, железная дверца, искусно подделанная под окружающую ее каменную кладку!

Навалившись всем телом на дверцу, она вместе с братом сумела открыть ее. За дверцей начинался тайный подземный ход, вполне достаточный для того, чтобы полусогнувшись продвигаться в нем друг за другом. Не теряя времени, они выбрались из клети и вновь плотно закрыли за собой железную дверцу, очень надеясь, что волкодлаки не отличат ее от других камней.

Свеча погасла, но путь им освещал аметистовый перстень. Иногда подземный ход раздваивался, однако всякий раз вспыхивал тонкий лучик и указывал дальнейшее направление. Они шли очень долго, а конца пути все не было. Любаве почему-то казалось, что ход ведет под уклон. Владий же утверждал, что они идут по кругу, поскольку на большинстве развилок луч направлял их вправо. Возможно, оба были правы: тайный подземный ход мог, опоясывая крепость и Ладорский холм, плавно спускаться по склону.

Когда силы были уже на исходе и казалось, что их согбенные спины никогда больше не разогнутся, впереди наконец забрезжил свет. Не зная, где им суждено выбраться из подземного лабиринта, они выглянули наружу с большой опаской, готовые тут же броситься назад. Но, оглядев окрестности, с облегчением вздохнули.

Чародейский перстень привел их к знакомому месту — на берег реки Звонки, в нескольких шагах от Перуновой пещеры. Хотя не один раз бывали здесь, возле священного капища, где отец еще третьего дня Перуну в жертву ягненка принес, никогда не замечали они узкого лаза, скрытого кустами боярышника. Наверно, даже старейшины ничего o6 этом не знали…

Рассвет занимался над Звонкой, серый и неприглядный. По-прежнему низкие облака скрывали небо, речные воды бежали невесело. Впрочем, холодный речной туман, пусть и продирал до костей, был сейчас очень кстати. Скрываясь за ним, Любава и Владий по песчаному берегу быстро добежали до пещеры. И только войдя в нее дух перевели, поблагодарили Перуна за свое спасение.

Медвежья шкура лежала за идолом. Для чего она здесь, Любава не знала, но еще раз добрым словом княжеского бога помянула и взяла эту шкуру себе и брату на подстилку. Забившись в глубь пещеры, они прижались друг к другу и мгновенно уснули.

Владий тревожно заворочался на неудобном ложе, вытянулся во весь рост и открыл глаза. Увидев склоненное над ним лицо сестры, он улыбнулся. Но почти сразу посерьезнел, брови нахмурил, приподнялся, опершись на локоть.

— Не тревожься, братец, — успокоила его Любава. — Никого здесь нет, опасность нам не грозит.

Княжич потер лицо ладонями, прогоняя остатки сна. Вздохнул тяжело, как взрослый, осознающий непростое положение, в котором они оказались.

— Кажется, полдень скоро? — спросил он.

— Да нет, полдень мы проспали. Солнышко, видишь, к Перуну приближается, — пояснила княжна. — Облака Стрибог разогнал. Может, то и для нас примета добрая.

Дальше разговор у них не пошел. Оба молча вспоминали события минувшей ночи, с болью в сердце думая о еще неведомой им судьбе отца. Владий вдруг встрепенулся:

— А перстень-то где?!

— Здесь он, здесь. Ты его во сне обронил, я подняла. Она протянула брату чародейский перстень, посмотрела, как Владий его на палец примеряет, покачала головой:

— Нет, так не пойдет. Великоват он тебе. Давай по-другому сделаем.

Любава сняла с мальчишеской шеи крепкий шнурок с амулетом — медной медалькой, на одной стороне которой изображен был Перунов лик, а на другой — родовой знак княжеский: меч и две стрелы перекрещенные. Зубами развязала узелок и присоединила перстень к амулету.

— Вот, братец, теперь охранять тебя будут силы небесные и силы волшебные, в одно связанные…

Владий прервал ее, быстро приложив палец к губам. Любава прислушалась. Не сразу, но и она уловила плеск весла на реке. Кто-то мимо плывет или к берегу? Зашуршала прибрежная осока, значит, сюда гость пожаловал. Брат с сестрой затаили дыхание.

Человек, подошедший к пещере, им не был виден. Только тень его у входа скользнула — тень врага или друга? Через некоторое время они услышали негромкое бормотание, в котором ни единого слова разобрать не могли. Затем новые звуки: будто бы птица в силках затрепыхалась и — удар железа о камень. Тут Любаве понятно стало, что кто-то жертву принес Перуну. Значит, не враг детям княжеским.

Шепнув брату, чтобы сидел тихо, она поднялась и осторожно выглянула из-за камня. Невольно вздох облегчения вырвался из ее груди — в седовласом человеке, что колени преклонил перед жертвенником, Любава узнала старейшину Прокла. На требище возложена была белая курица с отсеченной головой, кровь заливала камень. Старик, бормоча тайные слова, готовился разжечь огонь, дабы жертвенная птица, очистившись в пламени, с дымом священным вознеслась к Перуну.

Едва Любава сделала шаг, старик тут же испуганно выпрямился, подслеповато глянул в пещеру и изумленно застыл.

— Прости меня, Прокл, что нарушила твою мольбу к богу, — поспешно сказала Любава. — Да мочи нет более прятаться здесь, ничего не ведая.

— Ты ли это, княжна? Не врут ли глаза мои слабые? Прокл, сбросив оцепенение, подошел к Любаве, для пущей верности коснулся ее своими узловатыми пальцами и радостно воскликнул:

— Славься Перун, моления мои услыхавший' Жива княжна Любавушка, жива и невредима!

И сразу взволнованно спросил, боясь страшное услышать:

— А княжич в здраве ли?

— здраве и княжич, — ответил старику Владий, выходя к свету.

— Трижды славься Перун, хранитель наш и заступник! Не чаял уж я свидеться с вами, любые мои на светлой земле. Княжеский бог не покинул детей Светозора в страшную ночь, уберег от расправы. Знать, судьба Синегорья не прервалась еще и угодно богам дать надежду на возвращение Правды и Совести…

— Не томи, старейшина, — остановила его Любава — Расскажи, что знаешь, ибо мы тебя первого встретили после того, как спаслись от оборотней.

— Расскажу, княжна, хоть и горестно сказывать. Только надобно сойти отсюда в неприметное место.

— Пойдемте в пещеру, — сказал Владий. — Там нас никто не увидит.

Усевшись на медвежьей шкуре, Любава и Владий вопрошающе посмотрели на Прокла. Тот все медлил, не решаясь начать, тяжко вздыхал и теребил бороду. Наконец заговорил.

О кровавой бойне в княжеском дворце Прокл почти ничего не знал. Только то, что объявил старейшинам воевода Гурий: ворвались, мол, волкодлаки-оборотни во дворец, растерзали всех, кого встретили. С нечистью вместе лютовали беренды — дикие лесные люди, незнамо как пробравшиеся к Ладору.

По всему стольному граду враг зверствовал, пока — на заре уже — не подоспела малая дружина. Сказывал Гурий, что вызвал ее Светозор, отписав брату Климоге о тревогах своих. Не поспели немного… Странным показалось старейшинам, что ничего о послании своем брату не говорил князь на последнем Совете, а на то лишь сетовал, что у Фотия нельзя подмоги просить — тот с айгурами бьется, каждый воин на счету. И другое не вязалось еще со словами Гурия: почему конная сотня, торопясь на защиту Ладора, ночь в лесу простояла? «О том старейшины узнали не от воеводы —от дружинников.

Когда напрямую спросили у Гурия, он юлить начал да прикрикнул на стариков, мол, не их это дело — учить воеводу с ворогом биться. Ушел и дверью хлопнул. Сдержав обиду, направились старейшины к самому Климоге, но дальше порога их не пустили. А вскоре глашатай на площадь явился, от имени нового Синегорского князя провозгласил: Климога, брат Светозо-ра, объявляет себя самовластным владыкою княжества;

повелевает Ладорский Совет распустить, ибо оный супротив Светозора шел завсегда и мысли дурные князю нашептывал; в остальном же никаких перемен в жизни славных синегорцев не последует. А под конец было сказано, что тела княжича и княжны покуда не найдены. Скорее всего, растерзали их волкодлаки в клочки. В подтверждение на лобное место были выставлены сафьяновые сапожки княжны Любавы, обагренные кровью… Мол, только их и сыскали в дворцовом подвале.

— Подлец небывалый! — воскликнула Любава, стукнув кулачком по колену. — Ведь я и обуться не успела! Климога сам сапожки подбросил в подвал и кровью чужой их окрасил!..

— Вот и мы так решили, княжна, — кивнул Прокл. — Объясненье Климоги шито белыми нитками. Да куда денешься? Простому люду того достаточно, что волкодлаков побили да берендам землю не отдали. Климога для смердов законный князь, ибо Светозору братом приходится и на уделы их не зарится. А что Правда и Совесть Синегорская, серебром чертанная и кровью скрепленная, порушена в одночасье, то им разбирать недосуг… Огласил новый князь, что на помощь зовет он из-за Венедского моря борейскую наемную дружину, так смердам-землепашцам того и достаточно — пришлецы защитят их поля и семьи от нечестивых набегов, коли дружина Фотия не смогла… Что здесь ответишь? Какой оброк пойдет на оплату борейцев то не сказано. Будет ли новый Совет из старейшин избран — тоже умолчено.

— Погиб наш отец или нет?! — вдруг закричал Владий, — Что ты медлишь, старик?!

Любава обхватила брата, голову его к своей груди прижала. Прокл закрыл лицо ладонями, так — сквозь ладони — и вымолвил:

— Нету в живых Светозора… Сам видел тело его растерзанное… Прости меня, княжич, за горькую весть. Нет, не княжич ты нынче — князь Синегорья! По нашей Правде и Совести если судить, то властен лишь ты в нашей вотчине.

— Мал он еще и слаб, — тихо ответила Любава. — Сам знаешь, Прокл, что Климога не отступится, раз уж пошел на измену, а Владия сгубит. Не сегодня, так завтра.

На это старейшина ничего не ответил. Владий встал с колен, с медвежьей шкуры шагнул на свет — к идолу древнему. Правой ладонью коснулся лба Перуна, левую —себе на грудь положил. Сказал громко и явственно:

— Пока сердце бьется, пока разум жив, единому Перуну подвластный, клянусь отмщенье воздать извергу, погубившему отца! Клянусь вернуть вотчине своей Правду и Совесть! Клянусь править страной своей лишь во благо ея, как отец — Светозор — поучал, не иначе. Клянусь!

Прокл и Любава замерли, услышав эти слова. Будто не мальчик семилетний говорил, а зрелый мужчина. Ярым огнем сверкали голубые глаза Владия, русые волосы словно вдруг серебром обметались. Ударил светло-лазоревый луч из перстня на груди княжича в сердце идола. Среди чистого неба гром прогремел. Старейшина Прокл наземь рухнул:

— Принял клятву твою Перун, князь мой Владий! Владыке нашему и наследнику Светозорову — слава и почесть!

Владий, сам того не ожидавший, от идола отшатнулся, очумело на старика посмотрел, по сестре скользнул взглядом, сказал вполголоса:

— Дальше-то что? Научите, коль сможете.

Старейшина к вопросу юнца не был готов. Понимал он, что сегодня Владий не может предъявить свои права на княжескую власть — изведет его Климога вскорости, причину удобную отыскав. Без сильной поддержки кто осмелится выступить против Климоги? А поддержку .откуда взять? Воевода Фотий и войско его — вот надежда единственная.

— Дальше идти вам надо, идти к Фотию, — сказал Прокл после долгого размышления. — А с ним и с дружиной его в Ладор возвращаться. Иного не вижу.

— Так пути до него не меньше недели конному, и то если коня загнать! — воскликнула Любава. — Да препоны, которые Климога выставит, да мудреные, бездорожные леса, да еще много чего! Как дойти?

— Не вы первые, — бородой дернул Прокл, прерывая княжну. — Многие к истокам Аракоса хаживали — —без коней, без товарищей. Ничего, доходили. Вам легче будет. Я людей верных пришлю и провизию дам. Но пойдете не трактом на Селоч, а путями окольными. Климога наверняка тракт перекроет, чтобы поймать вас, и не только тракт — всюду заставы снарядит ловить княжича.

— И как же идти, если мы тех дорог, о которых ты говоришь, не знаем? — не отставала Любава. — Не лучше ли пока спрятаться, а к Фотию верных людей послать?

— Было бы где вам укрыться, так бы и порешили. Но в ближайшей округе покоя не будет, быстро отыщут. Да и не придется, думаю, весь путь :до Селоча вам проделывать. Вперед вас гонца пошлю, чтобы воеводе обо всем поведал, разъяснив заодно, где встречать с дружиной детей Светозоро-вых. А теперь посмотрите…

Прокл со шкуры сошел, взял в руку камушек, стал рисовать им на земле. По берегу Звонки на день пути спуститесь к Лебяжьему порогу. От негосвернете на зорьку, пойдете через лес. Без подсказки там не пробраться — злые места, заморочные. Потому у порога отыщете ворожею Диронью, она нужные тропинки знает, по имени моему их покажет. Заморочный лес обойдя, к Чурань-реке выйдете,

а там уж самим решать…

Насторожился Прокл, прислушался.

— Птицы всполошились. Не занесло ли кого? Сидите здесь тихо, не высовывайтесь.

Старик вышел из пещеры. Он не ошибся: вскоре на тропе, ведущей вдоль крутого прибрежного склона в капище Перуна, появились два всадника. Прокл сделал вид, что целиком занят разведением жертвенного огня. Всадники неторопливо приблизились к нему, внимательно осматривая окрестности.

— Ну что, старик, о спасении своем Перуна просишь? — спросил один, усмехаясь в рыжие усы и похлопывая по сапогу сыромятной плеткой. — Правильно делаешь. Да только вряд ли тебе и Перун поможет. Не выступал бы против новой власти, не мутил бы старейшин, глядишь, не накликал бы беды на себя и сродственников своих.

Прокл выпрямился, сказал негромко:

— С тобой. Гудим, говорить мне не о чем. Ты вор и подлец, пригретый Климогой, всякому то известно. А вот как среди прислужников самозванца ты, Рогня, оказался? Видать, не без паршивой овцы в стаде. Отец славным дружинником был, погиб рано, не успел преподать сыну главных заветов.

— Отец за Светозора сгинул, а что нам за то воздали? — вскинулся Рогня, молодой вояка из конной сотни Гурия. — Ни надела земельного, ни животины какой!

Воевода Гурий и коня мне дал, и доспехи знатные, и платит справно. Ему и служу.

; — Прислуживаешь, юнец. Служат Вотчине, Правде и Совести! Но эти слова хозяевам твоим неведомы.

— Да что ты с ним лясы точишь?! — озлился Гудим на своего молодого напарника. — Делать надо что ве-лено. Вяжи его крепче, волоком в город потащим, чтоб другим неповадно было.

— А не боитесь, что народ меня отобьет, возмутившись непотребным обращением со старейшиной?

— Тебя-то? — Гудим расхохотался. — Молись, чтобы не растерзало тебя простолюдье по дороге! Объявлено уж, что по твоему наущению волкодлаки на Ладор напали, Светозора загрызли. Все ведь знали о дружбе твоей с ведунами и ворожеями, а от них и до нечисти близко!

— Не поверит народ такому навету, — покачал головой Прокл.

— Уже поверил. Дом твой спалили, внуков едва на колья не посадили. Они, дурачье, говорить не хотели, где ты прячешься. Воевода, однако, и без них догадался, что на княжеском капище искать надо. Вот и послал нас за тобой, горемыка!

— Мне-то горе недолго мыкать осталось. Вам подольше придется — ив этой жизни, и в той, что за смертью каждому уготована!

— Не стращай, старик, не зыркай зенками — выколю!

— Очи мои хоть и слабые, старческие, а видят страшные муки, в подземном царстве Переплута вам назначенные! Гореть вам в реке огненной, леденеть в реке мерзлой, змеюгами извиваться под спудом реки каменной…

— Ну, вражйна, я тебя предупреждал! — взъярился. рыжеусый Гудим.

Отработанным движением он захлестнул хвосты плетки вокруг худосочной шеи старика, подтянул его, задыхающегося, на уровень своей груди — и вонзил два пальца в глаза Прокла. Диким смехом зашелся, услышав старческий вопль. Отбросив тело, в котором жизнь все еще теплилась, вытер пальцы о конскую гриву, сказал молодому Рогне:

— Что, в диковинку? Учись, щенок! С этими иначе не получается. Да и живучи они, спасу нет. К завтрему оклемается, если даже волочь его до Ладорских ворот.

— А что Гурию скажем? — спросил Рогня, ошеломленный зверством своего старшего товарища. Впрочем, не столько зверством, сколько бессмысленностью содеянного.

— Скажем, что простолюдинов удержать не смогли — камнями пробили глаза старику, покуда вели через город, — хмыкнул Гудим. — Не думай о том. Пошуруй-ка лучше в пещере. Говорят, старейшины в ней припрятывали всячину всякую, Перуна ублажали с запасом.

— Перуну все с жертвенным дымом передавалось, — возразил Рогня. — Не дело нам в пещере его копаться…

— Боишься, парень? Княжеского бога испугался, как недоросток?! — Разгоряченный насильник никак не мог успокоиться. — А вдруг золотишко там, серебро и каменья драгоценные? Все долги твои Гурию враз отдать сможешь, а?

— То моя забота, — угрюмо ответил юноша. — Ты с хранителем капища Перуна слишком вольно разделался — твоя беда или слава, не мне судить. Но негоже сейчас к идолу приближаться — кровь на нас. Захочешь поживиться — сам придешь, без меня.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Гудим. — Давай к городу двигаться. Заждался небось Гурий пленника нашего.

Не признал он справедливость слов молодого воина, ибо гнева Перуна никогда не боялся. Однако сообразил, что одному, когда никто соглядать не будет, обшарить пещерные углы сподручнее — делиться награбленным не придется.

Всадники, волоча за ноги связанного Прокла, удалились в сторону Ладора. И лишь тогда Любава, прижимавшая к груди голову брата, оплетавшая его руками и ногами, дабы мальчишка не рванулся защищать старейшину, разжала свои крепкие объятья, упала лицом на медвежью шкуру и заплакала. Ни она, ни Владий не видели происходящего перед пещерой, но слышали все. Остальное подсказало воображение, с детства питаемое сценами не менее жестокими.

. — Дело еще хуже, чем Прокл говорил, — вслух подумал Владий, едва затихли рыдания сестры. — И оставаться нам здесь никак нельзя.

Любава обессиленно прислонилась к камню.

— Прости, Владий, не знаю я, как дальше поступить. Всюду измены ждать можно. Кому верить, кого остерегаться? Горит земля Синегорья под нашими ногами, словно нелюди мы! Ни Перун, ни Мокошь не в помощь!

— Зачем неправду говоришь, Любава? — возмутился Владий. — Мы с тобой живы — мало этого? Чародейский перстень от смерти увел, старейшина не выдал, путь начертил — мало?! Утри слезы, сестренка. Не плакать — действовать надо.

Княжна удивленно взглянула на брата. Словно — опять, как и недавно, клятву дававший — не мальчик был перед ней, а зрелый воин. Прогоняя оторопь, головой тряхнула, волосы по плечам разметав:

— Хочешь на Селоч идти — без людей верных, без еды и одежды?

— Сама слышала, что Прокл говорил, — упрямо подтвердил Владий. — Без коней, без товарищей люди туда хаживали… Только нам не туда идти надо, не на восток — на юг!

— То ли говоришь, княжич? Отчего же на юг?!

— Не я так решил. Забыла, что отец наказывал? Идти нам в Ильмер, там заступничества искать.

Любава задумалась. И в самом деле — Владий отцовы слова повторил. Но мог ли знать Светозор, что дети его одни останутся, что помощи им ждать неоткуда? Взглянула она на рисунок Прокла: до Чурань-реки пробираться так или иначе по указке старейшины, а там уж и решать можно — на Селоч свернуть или к югу, в Ильмер.

Хорошо, — согласилась она. — К Лебяжьему порогу спустимся, найдем ворожею Диронью, спросим совета от имени Прокла… Вот в чем идти только?

Вопрос не был праздным. Ноги Любавы босы и в кровь избиты, одежда не слишком годна для холодных ночей, вечер скоро, а во рту маковой росинки не было. Далеко ли уйдешь?

Но тут вспомнили слова изверга Гудима о припрятанном в пещере добре. Может, знал, что говорил? Тщательно обыскали пещеру — так и есть! В дальнем углу под плоским камнем нашли небольшой погреб, а в нем, укрытые волчьими шкурами, короб с вяленой рыбой, кувшин с медовухой, огниво и кремень, даже несколько восковых свечей. Похоже, береглось это для застигнутых непогодой путников, ищущих укрытия в пещере Перуна. Только ни золота, ни серебра, на которые Гудим надеялся, здесь не прятали…

Наскоро подкрепившись, Любава занялась одеждой и обувкой. Из одной волчьей шкуры выкроила острым отцовским кинжалом обмотки себе на ноги, из другой — накидку для брата. Неказисто получилось, да уж как сумела. Пришлось поторапливаться, поскольку Гудим наверняка еще до ночи решит вновь наведаться в капище за поживой.

Солнце клонилось к закату, когда брат и сестра, убрав следы своего пребывания в пещере, осторожно спустились к реке. Очень хотелось им воспользоваться челноком, на котором старый Прокл приплыл, но, подумав, решили его не трогать. Хоть и быстрее было бы по течению спускаться, однако и опаснее — на воде от чужого взгляда не спрячешься. Исчезнувший челнок, кроме того, может надоумить Гудима на поиск того, кому он понадобился.

Тропа вилась вдоль берега, то к самой воде приближаясь, то в лес уводя. Они старались идти бесшумно, избегая открытых мест. Лишь с наступлением сумерек перестали осторожничать, надеясь, что отошли достаточно далеко от Ладора. К тому времени и тропинка исчезла, затерявшись в густой траве. Начинались глухие, безлюдные места. До самого Лебяжьего порога, как знала Любава, им не встретятся никакие поселения. Да и там, где речка Звонка, оправдывая свое название, звенит-бурлит меж острых камней, в щепки разбивая челноки редких смельчаков, посмевших с нею поспорить, лишь одна избушка стоит — ворожеи Дироньи.

Избушку еще отыскать надо. Если слухам верить, то прохожие люди всякий раз ее в разных местах находили: то на взгорье за порогами, то в лесной чаще, то у самой воды. Сама избушка при этом, как и Ди-ронья, обликом не менялась. Дряхлая, неказистая, подслеповатая — не меньше ста лет, наверно. Известна была ворожея своим умением злую порчу снимать, боли заговаривать, рыбакам удачу привораживать, да и многим еще. Говорили, что бабка и зловредством не брезгует, того, кто не понравился, заколдовать может на долгие и мучительные годы. Отчего, понятное дело, хаживали к ней редко. Мало ли что!..

Любава, обдумывая те слухи дорогой, дурного не боялась. Устала бояться за минувшие сутки. Хотелось дойти поскорее, никого не встретив, и у старого мудрого человека совета спросить. А еще верила: если в заводи, за порогами сразу, издавна стая лебедей живет, в голодное время со старухиной руки кормится (о том тоже сплетничали в людских закутках дворца), то вряд ли Диронья злой ворожеей оказаться может.

Стемнело быстро, пора о ночлеге думать. Но они продолжали упорно идти вдоль речного берега, стараясь выгадать даже малое время у возможной погони. Владий ни в чем усталости не показывал, вновь поражая сестру неожиданным своим взрослением. Наконец она первой не выдержала, указав на крошечную полянку среди высоких елей:

— Здесь переночуем, Владий, с рассветом дальше пойдем. Не боишься ночного леса?

— Костер бы развести, — вместо ответа сказал княжич. — И спать по очереди надо…

Привычно ли княжеским детям ночевать в лесу? Любава и Владий, хотя воспитывались без поблажек, знали походную жизнь, умели оружием владеть, своему возрасту соответствующим, впервые встречали ночь в лесу без надежной защиты. Жутковато было.

Набрав сухих веток, Владий как сумел сложил костер и разжег его. Грел он кое-как, но успокаивал:дикий зверь к живому огню не подойдет. Решив самый сонный — предрассветный — час себе в дозор взять, Любава оставила брата, улеглась и мгновенно уснула на сложенных возле костра еловых ветках.

Проснулась, как ей показалось, сразу же — от сильного удара в бок. Склонившись над ней, звероподобный человек прорычал похотливо и радостно:

— Хор-ру-рша добыча! Вставай, девка, со мной доспишь!..

Еще головы не подняв и от боли скорчившись Любава успела сообразить, что на них напали бе-ренды. Одного такого видела она в прошлом году правда, мертвого уже, когда волокли его два конных Дружинника через Торговую площадь. Патлы до спины, лицо волосатое, длинные руки, похожие на лапы медведя.

Извернувшись, она выхватила из-за пояса кинжал и ударила дикаря в грудь. Тот взревел, протянул к горлу княжны свои руки-лапищи, но на большее жизни в нем не осталось — рухнул наземь. Любава вскочила, не столько готовая к бою, сколько думая о брате. О чем еще думать в тот миг могла? Сумела разглядеть в лунном полумраке (костер,оказывается, загас, лишь угли тлели) сгрудившихся рядом, одетых в ш куры берендов и бьющегося меж ними Владия.

Дикари, не ожидавшие такого решительного отпора девушки, на миг растерялись. Воспользовавшись этим, Владий юркнул меж ними ящеркой, по-детски скользнул, увертываясь от запоздало протянутых рук, к сестре. И встал рядом, готовый к бою.

Беренды расхохотались. Рассыпавшись полукругом, сверкая желтыми глазами, они прижали сестру и брата к речному обрыву, звериным разумом своим понимая, что никуда те не денутся. Игра, да и только! Их вожак, выдернув кинжал из груди убитого, зарычал вдруг:

— Бер-р-ренд! Добыча дор-р-роже живьем! Это те, кого Климога ищет, — щенки княжеские. Не портить шкуры, живьем брать! Живьем!..

Дикари замерли, покосились на вожака, однако нарушить его волю никто не решился. В два прыжка любой из них мог бы оказаться возле безоружных детей, одним ударом когтистой лапы лишить их жизни. Но вожак, разглядев кинжал, сразивший их соплеменника, похоже, другое замыслил.

Прошлой ночью те из берендов, что с Климогой сговорились, полегли в Ладорской крепости. Кто расплатится? Ясное дело — эти вот человечки. А как расплатятся? Вожаку решать. Если он говорит о живой добыче, пусть она живой и останется.

Княжна вдруг вскинулась, подняла руку:

— Стойте! Проститься хочу с братом. Надеялась она, конечно, не на мягкосердечие дикарей, а на оторопь, которая любого зверя поражает при резком движении властной руки. Так и вышло. Беренды, готовые броситься, вновь промедлили. А Любава, шепнув брату: «Спасайся в реке! Свидимся…», — толкнула его с обрыва. Владий кубарем полетел, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться на песчаном откосе. Без толку. В быстрые воды Звонки рухнул, едва успев дыхание задержать.

Любава сама в реку не прыгнула. Отвлекая берендов от брата, она рванулась к лесу. Первого дикаря, заступившего ей дорогу, ударила ногой в пах, второму ногтями в волосатую рожу вцепилась. Однако скрутили ее тут же, да так, что не шевельнуться. Припечатали к земле своими лапищами, заставив завизжать от боли.

— Крепче держите! Кусачая сучка!..

— Щенка выловить надо!

— С такой кручи мог и шею свернуть.

— Бегите вниз по течению, вытащите его! Больше не сопротивляясь, уткнувшись лицом в траву, Любава вслушивалась в эти крики. Удался ли ее полубезумный план? Спасется ли брат? Плавает Владий неплохо, но берег очень крут, а речное дно каменисто. Не погубила ли она его собственной рукой?!

Подошел вожак. Два беренда по его приказу вскинули княжну над землей, связали руки, на шею набросили петлю-удавку. Вожак оглядел ее с головы до ног, оскалился:

— Грры!.. Теперь др-р-ругой р-разговор-р с Климогой будет! За такую беленькую он много даст. Дур-р-рак он, ищет вас по домам и дорогам, а вы-то вон куда подались, пр-р-рямо ко мне! Грры!..

Вонь из его пасти заставила Любаву отвернуться. Дикарская лапа ударила ее по щеке:

— Не дергайся, когда с тобой бер-ренд р-разговари-вает. Ходила в нарядах, цветочки нюхала, теперь в шкур-р-рах походишь, с нашим запахом пообвыкнешь-ся, пока Климога раздумывать будет.

О чем будет раздумывать Климога, вожак не договорил. В это время появились те, кого он посылал вылавливать из реки Владия. Один из них бросил к ногам вожака волчью шкуру, перекроенную Любавой в накидку для брата.

Вот, за корягу зацепилась. Больше ничего. Уто-нул щенок.

— Все обыскали?

— Все, Грым. Река быстрая, камней много. Не рыба же он, чтобы от нас уплыть незамеченным! Под коряги или под камни затянуло, больше некуда.

— Жаль, двоих бы лучше сторговать Климоге… Ладно, пора убираться отсюда, светает. Бер-р-ренд! Славная добыча сегодня. Грры!!!

— Грры!!! — хором ответили ему дикари. Сердце Любавы сжалось от услышанного. Но надежда жила в нем: тело Владия не найдено, а шкуру волчью он наверняка с себя сбросил, чтобы плыть не мешала.

Петля на шее дернулась, приказывая идти. Что ждет теперь дочь Светозора? Не позволяя слезам выступить из глаз, она молча пошла в темноту лесной чащи.

3. Чародейский синклит

Помещение, в котором расположились одиннадцать чародеев, было не особо роскошным. Учитывая к тому же, что собирались они весьма редко, хозяин Белого Замка мог бы озаботиться более приличествующей подобному случаю обстановкой: хотя бы украсить стены коврами и высветлить потолок, расставить вазы с цветами и фруктами. Вместо того чтобы коситься без всякой радости друг на друга, обмениваться ленивыми репликами и обсуждать старые сплетни, могли бы сейчас, к примеру, посмотреть грациозные танцы русалок и искусственное озеро (такое имеется в Золотом Замке чародея Гвидора) или насладиться редкими напитками, веселящими душу, но не туманящими разум (оными славится винный подвал чародея Радигаста), однако ничего подобного не встретишь у Белуна.

Голые каменные стены, дубовые кресла, огромный стол без намека на хорошее угощение, столь же внушительных размеров очаг, в котором жарко пылают несколько смолистых бревен, масляные светильники по углам. Будто здесь обитает не один из могущественнейших чародеев, а какой-нибудь не слишком именитый князь. Да и сам Белун, неурочно созвавший синклит, не спешит объявиться гостям, заставляет ждать и в скуке маяться…

Молодой худощавый и подвижный Овсень, в очередной раз измерив шагами расстояние от стены до стены, нетерпеливо воскликнул:

— И долго еще ждать? Кому-нибудь известна причина, по которой Белун созвал нас, а теперь сам невесть где пропадает?!

— Если всех пригласил, значит, причина важная, — ответил ему Гвидор, почитающий Дажьбога превыше прочих богов, а потому по характеру своему уравновешенный и спокойный. — Будем ждать, собрат. Белун явится — все разъяснит.

Радигаст, жестко глянув из-под кустистых черных бровей, возразил:

— Что он такого нового сообщить может, о чем бы мы не знали? Айгуры досаждают Синегорью, Климога против брата пошел, волкодлаки разгулялись… Ну и что с того? Бывали времена и похуже.

— Ты, Радигаст, всегда недоволен Белуном, — вступила в разговор Зарема, единственная женщина среди чародеев. Когда-то поражающая своей красотой, она и в старости сохранила гордую осанку и утонченные черты лица. — Велес, которому ты поклоняешься, точно так же злится на Перуна, да ни в чем превзойти его не может. Вот и тебе не дает покоя то, что Белун затмевает своим чародейским могуществом любого из нас. Давайте-ка, дорогие собратья, не будем сейчас пустословить, а согласимся с Гвидором: наверняка есть весомая причина и для срочного нашего синклита в Белом Замке, и для задержки уважаемого хозяина.

Белун появился с восходом Вечерней звезды. Его хламида была покрыта дорожной пылью, длинные седые космы растрепались на ветру, в глазах светилась печаль. Извинившись за опоздание и неподобающий внешний вид, он пообещал гостям вскорости присоединиться к ним и вновь исчез, вызвав очередную язвительную тираду из уст Радигаста.

На сей раз ожидание было совсем непродолжительным. Белун вошел в зал через главные двери, облаченный в торжественные одежды — неизменно белые, но прошитые серебром, украшенные жемчужным орнаментом. В руках он держал большой Хрустальный Шар. Подойдя к столу, чародей выпустил Шар из рук, однако тот не упал, а плавно взмыл вверх и замер над серединой стола. Лишь после этого Белун сел в кресло, заняв почетное место среди собратьев.

— Еще раз прошу извинить меня за опоздание, причиной которого стали чрезвычайные обстоятельства, — негромким, усталым голосом обратился Белун к присутствующим. — Уже покинув Ладор, я вынужден был туда вернуться, чтобы составить полное представление о происходящем в княжестве. Минувшей ночью Климога, брат Светозора, свершил кровавое злодеяние: погубил и князя, и множество других людей. Обвинив в этом дикое племя берендов и оборотней-волкодлаков, он приказал дружинникам их истребить, хотя именно они были его союзниками в ночном нападении на княжеский дворец… Я знаю, что детям Светозора удалось спастись, однако где они сейчас находятся, неизвестно. Может, кто-то из вас, собратья, о том ведает?

Ответом ему было молчание. Лишь Радигаст не сдержался, хмыкнул себе под нос. Белун чуть кивнул, показывая, что догадывается об отношении Радигаста к своим словам, и продолжил:

— Иные из вас склонны считать происшедшее в Синегорье обычным, хотя и весьма жестоким проявлением борьбы за власть. К сожалению, все гораздо сложнее. За спиной Климога — я ощущаю это — скрывается страшная сила, которая несет неисчислимые беды не одному Синегорью, но всем Братским княжествам, может быть, всему Поднебесному миру… Я перечислю то, что мне уже удалось выяснить. Начну с волкодлаков, напавших на Ладор. Как известно, в небольшую стаю их могут собрать лишь упыри, никому и ничему другому оборотни не подчиняются. Но число волкодлаков, пришедших к стенам Ладора, превысило все мыслимые пределы. Их было около трех сотен, то есть больше половины из тех, что обитают в Синегорском, Ильмерском и Венедском княжествах! Для того чтобы собрать и направить в сражение, да еще под властью человека, такое количество оборотней, нужны совместные усилия двух-трех десятков упы-риных семей. А разве их столько найдется даже во всех наших землях? Убежден, что за волкодлаками стояло одно-единственное семейство кровопийц, но обладающее небывалым доселе влиянием на оборотней. И я думаю, что это упыри Синюшника. Обычно они носа из Заморочного леса не кажут, а тут вдруг накануне разбоя появились возле стольного города.

— Прости, Белун, что перебиваю тебя, — порывисто возразил чародей Алатыр, почитающий Стрибога. — Не хочешь ли ты уверить нас, что упыри из семьи Синюшника намеревались, заключив союз с Климогой, получить власть над Синегорьем? Ведь они, как и всякие мертвяки, не бывают разумными до такой степени.

— Верно, собрат, — согласился Белун. — Они безмозглы, хотя по-звериному хитры и кровожадны. Поэтому напрашивается вывод: за упырями, как и за Климогой, стоит некто могущественный и коварный. Он наделил семейство Синюшника силой, достаточной для того, чтобы нагнать в город три сотни волкодлаков. Он же создал кратковременный союз нечисти, диких берен-дов и Климоги. Этот союз распался, как только его задача была выполнена и Климога провозгласил себя полновластным Синегорским князем.

— Кто же владеет таким могуществом? Мы, самые искусные чародеи в здешних краях, можем превратить упыря в камень, можем заставить волкодлака поджать хвост, можем даже отучить беренда от привычки пожирать печень своего врага. Но кто из чародеев способен проделать то, о чем ты рассказал?

— Эта сила — не чародейская. Она — черная и жестокая. Злая Сила. — Белун вдруг заговорил с горячностью, ему вовсе не свойственной. — Нечисть подвластна ей, как руке воина — меч. Олицетворяющий злую Силу может носить любое имя: Климога, Синюшник, Гурий, ибо не имя играет роль, а дела. Кровавые, безжалостные, темные дела. Они множатся и достигают тех пределов, после которых на все живое наползает Мрак Разрушающий!.. Мы должны объединить наши способности и возможности, чтобы остановить разрастание Злой Силы.

Слова о необходимости каких-то совместных действий не слишком понравились чародеям, которые всегда ревниво оберегали собственные секреты, а тем паче не терпели ни малейшего посягательства на личную независимость.

Первым заворчал старик Добран, почитающий Сварога как главнейшего из богов:

— Не пойму, о чем толкуешь. Мой небесный покровитель не подавал никаких тревожных знаков, уж тем более о сошествии на землю Мрака Разрушающего. А ты звон как!..

— И верно, собрат, мал повод собирать синклит, — поддержал его Овсень. — Когда в моей Ладанее смута пошла и степняки против княжеской воли взбунтовались, разве говорили мы о Злой Силе? Князь и дружина его сами управились. Отчего же в Синегорье-то не управятся? Всему свое время. Дадим людям срок — разберутся.

Белун резко встал и, хмуро глянув на собратьев, ответил:

— Вам нужны явные знаки великой и близкой опасности? Хорошо, покажу их. Для того и Око Всевидящее с нами сегодня…

Он протянул раскрытые ладони к Хрустальному Шару, чуть слышно произнес несколько слов — и тот вспыхнул золотым светом. Еще одно заклинание прошептал Белун — Шар начал вращаться вокруг своей оси все быстрее и быстрее. Затем из него скользнул яркий луч, ударил в центр стола. Чародеи, хотя видели такое уже не раз, невольно отпрянули, зажмурившись на мгновенье. Луч, рисуя круги, бежал по широкой дубовой столешнице, не выходя за ее пределы. Наконец Хрустальный Шар перестал вращаться и золотой луч исчез, а на столе засветилась большая объемная карта Братских Княжеств. Хотя горы на ней были не выше пальца, Венедское море четыре ладони могли закрыть, а на весь Ладор и ноготочка хватило бы, это зрелище поражало своей грандиозностью.

Карта не была мертвой — леса и поля зеленели, реки текли к морям, шторм налетал на Свеонский залив… Чародеи, поднявшись с кресел, сгрудились у стола. Некоторые на миг ощутили себя почти что богами, свысока созерцающими поднебесные владения. Белун дал им возможность сполна насладиться величественной картиной, разглядеть все подробности. А главное — увидеть своими глазами черную пелену, подобием осьминога павшую на Заморочный лес и протянувшую цепкие щупальца к городам и крепостям Синегорья.

Тревога охватила сердца чародеев. Зарема воскликнула:

— Злыдень пришел. Черный Злыдень!.. Его чую под сей непроглядной Мглою!

— О том ли Злыдне говоришь, что много веков назад иссушил Иллирийские земли? — спросил Гвидор. Теперь и ему стало не по себе.

— Иссушил, испоганил, кровью залил, — подтвердила Зарема. — Тучи пепла над городами висели много дней, а потом на головы обезумевших людей дождями попадали — где черными, ядовитыми, а где и кровавыми. Очень давно это было. Никто теперь не знает, отчего явился Злыдень в Иллирию и куда после подевался, сам ушел или боги изгнали его… Горе нам, если выбрал он для своих бесчинств наши края!

Слова Заремы никого не оставили равнодушным. История гибели древнего царства Иллирия была известна в той или иной степени всем чародеям. Кто от своего наставника слышал, когда в ранней юности чародейским премудростям обучался, кто позднее от собратьев узнал. Заговорили разом, заспорили. Белун никого не пытался остановить, вслушиваясь во всякое мнение, ста-паясь почувствовать общее настроение синклита, чтобы предложить затем самое верное из возможных решений.

— Почему обязательно Злыдень? Ведь столько веков о нем никто не слышал.

— Злая Сила носит разные имена. И если Иллирию посещала она…

— Мы не можем говорить об этом с уверенностью!

— Но ведь Мрак Разрушающий был, он наполз на Иллирию вместе со Злыднем.

— Или после него, или его вообще не было. Достоверно сейчас никто не знает.

— Собрат, ты пытаешься успокоить нас? Может, просто боишься посмотреть в лицо опасности? Мы должны быть готовы к битве!

— С кем? Против кого выступать и какое оружие нам потребуется? Нет же ясности ни в чем!

Пока чародеи вели горячий спор, никто не обратил внимания на самого молодого средь них — чародея Витима, почитающего веселого бога Ярилу. А тот неожиданно простер ладони над Заморочным лесом на карте Братских Княжеств и быстро стал произносить заклинания, призывающие неведомого врага сбросить темный покров со своего лика.

— Остановись, Витим! — воскликнул Белун, но было уже поздно.

Дым, густой и вонючий, заклубился над столом. Золотой луч, словно острый меч, ударил из Хрустального Шара в сердцевину черного дыма, но не смог пробить его и погас. Чародеи отшатнулись в стороны. Лишь Витим застыл окаменело, широко распахнув глаза, наполненные ужасом. Из глубины черного дыма в лицо ему вдруг выплеснулось что-то красное, горячее и липкое. Витим пошатнулся, дико закричал и рухнул на руки подоспевших к нему собратьев.

— Это кровь, — прошептала Зарема.

— Смотрите!..

Дым над столом больше не клубился, он словно поглощал сам себя, постепенно принимая четкие очертания. Еще несколько долгих мгновений — и все увидели отвратительный лик Злой Силы, вернее, сегодняшнее ее воплощение.

— Какое чудовище…— с содроганием произнес Алатыр.

И он был прав, ибо представший перед ними (не во плоти, а лишь в магическом образе — это чародеи поняли сразу) едва ли мог быть назван иначе. Толстое, закрытое чешуйчатым панцирем тело опиралось на короткие кривые ноги и на мощный хвост. Руки с когтистыми пальцами сплошь были покрыты густой шерстью и напоминали паучьи лапы. Но самой жуткой была голова чудища, недвижно застывшая на жирной шее. Точнее сказать — три головы, сросшиеся в единую уродливую массу своими бугристыми затылками и увенчанные рубиновой короной. Три лица чудища весьма разнились меж собой: одно было лицом безбородого, узколобого и тонкогубого старикашки, другое — грубым, с перебитым носом и заметно выступающими в углах усмехающегося рта клыками, безжалостным лицом воина-варвара, а третье — между ними — было звериной мордой, хотя столь отвратительного и страшного зверя не встречал в лесах еще ни один охотник.

Все три пары глаз его смотрели вокруг холодно и отрешенно. Сознавая, что перенесенный сюда магический образ не может их видеть, а уж тем более не способен причинить им вреда, чародеи ощутили в себе зарождение безотчетного страха. Подобного прежде никогда не случалось с ними, хотя повидали всякое.

Они с облегчением перевели дух, когда вылепленный из черного дыма образ подернулся рябью, быстро скрутился в смерч, упирающийся основанием своим в темноту над Заморочным лесом, и через мгновение исчез, словно привиделся в кошмарном сне. Однако бездыханный и обагренный кровью Витим, которого, подстелив меховой плащ Радигаста, бережно уложили на пол возле очага, наглядно подтверждал своим видом, что им ничего не померещилось.

Белун подошел к Витиму и цветастым головным платком, торопливо протянутым Заремой, отер кровь с лица молодого чародея. Внимательно вглядевшись в его широко раскрытые неподвижные глаза, Белун успокоил собратьев:

— С ним все будет в порядке. Через день-другой Витим оправится от удара Злой Силы и, надеюсь, впредь поостережется совершать необдуманные и поспешные действия.

Он кинул окровавленный платок в огонь — и тот вспыхнул ярко-зеленым пламенем, скорчился, заверещал по-крысиному, а затем рассыпался в прах.

— Кого же вызвал Витим своим заклинанием? — спросил Гвидор, когда все вернулись к столу. — Что за чудовище явилось нам?

— Триглав, владыка Преисподней, — ответил Белун. — Однако не Витим его вызвал, он сам послал свой образ в Белый Замок. Заклинания Витима лишь помогли Триглаву отыскать нас и проникнуть сквозь заколдованные стены. Так эхо в горах возвращается к неосторожному крикуну многократно усиленным, а иногда и с камнепадом вместе. Триглав захотел показать нам, что отныне он хозяин в Синегорье, что мы, чародеи, ему не помеха.

— Следует ли из твоих слов, что образ Витима сейчас тоже где-то рядом с Триглавом?

— К сожалению, не только образ, но и дух Витима. Долго Триглав удерживать его вряд ли сможет, поскольку захватил не в битве лицом к лицу, а лишь по отраженному заклинанию. Но поиздевается, свою власть показывая, изрядно. И молодому Витиму, и нам наука…

Когда пересуды встревоженных чародеев немного утихли, решительно и твердо заговорил огненно-рыжий Калин, чьим богом был Хоре:

— Мы узнали подлинное имя врага, теперь нужно найти средства одолеть его. Белун предлагал нам объединиться, чтобы совместно изгнать Триглава с наших земель. Это разумно, хотя тоже не бесспорно. Зло уже посеяно в Синегорье и дало первые черные всходы. Двенадцать чародеев, забыв о прежних разногласиях, возможно, сумеют противопоставить силам Преисподней свое боевое искусство, драгоценные знания и опыт. Однако учтите, что не только с Триглавом нужно воевать, но придется каким-то образом уничтожать его злые посевы, которые распространяются гораздо быстрее, чем хотелось бы. Подтверждение тому — Климога и его пособники. Проигрываем во времени. Триглав успел сделать многое, мы — ничего.

— Владыка Преисподней почти равен богам Небесным, хотя и отвергнут ими, — задумчиво произнес Добран. — Нам будет очень трудно, и, скорее всего, не каждому из присутствующих здесь суждено уцелеть в этой битве. И все-таки мы должны принять вызов.

— А разве кто-нибудь отказывается? — вскинулся задиристый Алатыр. — Ясное дело — будем биться! Зарема быстро осадила его холодным взглядом:

— Мало сказать «будем биться», нужно знать — где и как. Прав Калин, злые всходы растут быстро. Пока они не добрались до других земель, нужно упрочить существующее положение дел в Ильмер.е, Венедии и Ладанее. Затем уж отсекать щупальца Злыдня в Синегорье.

— Разве мы позволим Триглаву укрепиться в Синегорском княжестве? — возразил ей Овсень. — По-моему, необходимо прежде всего и как можно скорее окружить магическим кольцом Заморочный лес, дабы никакая нечисть не могла из него выбраться!

Его поддержал Белун:

— Согласен с тобой, собрат. Заморочный лес должно замкнуть магическими ключами, заставить его самого себя переваривать. Но долго удерживать кольцо мы не сможем, наши чары ослабнут, и нечисть вновь вырвется на свободу. Не говоря уж о том, что Триглава они в любом случае не спеленают. Значит, замкнув лес, мы должны внимательно следить за его появлением в иных краях. И там, где увидим новые пятна Мглы, тут же брать их в кольцо. Это потребует всех наших сил…

Чародейский синклит затянулся до самого рассвета. Мудрые маги старались не упустить ни одной мелочи, зная, что даже малые огрехи со временем обернутся большими бедами.

Гордые и своенравные, но всей душой болеющие за Поднебесный мир, они в эту ночь забыли о старых обидах и ссорах. Пусть каждый поклонялся своему богу и ревностно следил, чтобы другие не превозносились чрезмерно, сейчас они с радостью приняли бы поддержку любого известного им божества. Однако, видать, в Небесах иных забот предостаточно. В последний момент, как уже бывало, боги снизойдут до земных проблем (чародеи истово в это верили), прибавят сил для битвы с владыкой Преисподней, подскажут верное решение в безвыходной ситуации. Если, конечно, не будут за что-то в обиде на людей и чародеев (а такое тоже случалось не раз) и не лишат своего покровительства Братские Княжества. В общем, как издавна говорилось: на бога своего надейся, но и сам не плошай.

Новый день занимался над Синегорьем. Какое испытание уготовил он жителям славной и прекрасной страны? На этот вопрос даже у великих чародеев ответа не было…

4. Ворожея Диронья

Даже когда шум на берегу стих и стало ясно, что беренды ушли, Владий не рискнул выбраться из воды. Дикари вполне могли устроить засаду. Но и оставаться без движения в холодной Звонке, затаившись меж двух валунов, цепляясь пальцами за скользкий гранитный выступ, тоже нельзя. Остается одно — плыть вниз по течению сколько хватит сил.

Владию здорово повезло, что он свалился в реку как раз возле этих валунов. Забившись в узкую расщелину между ними, лишь изредка высовываясь из воды, чтобы глотнуть воздуха, он видел приближающихся берендов, тыкающих своими острыми дротиками в любые подозрительные места. Река здесь была достаточно мелководной, камней много, поэтому они без труда могли добраться до середины потока. Владий прятался гораздо ближе к берегу… Нужно было как-то отвлечь внимание дикарей. Скинув отяжелевшую волчью шкуру, Владий, стараясь не шуметь, свернул ее комом и оттолкнул от себя. Когда недостаток воздуха в очередной раз заставил его поднять голову над поверхностью, он увидел, что два беренда уже выудили шкуру и осматривают ее, что-то оживленно обсуждая.

Уловка сработала. Дикари не стали с прежней старательностью прочесывать реку, побродили еще немного, пихая свои дротики под камни и затонувшие коряги, и убрались восвояси.

Избитый камнями и самой Звонкой, за что-то, возможно, обидевшейся на него, Владий, который не столько плыл, сколько просто держался на воде, под утро оказался вынесенным на отмель. Все тело нещадно болело, ноги и руки почти не слушались, глаза застилал туман. С большим трудом он заставил себя подняться. Качаясь от усталости, добрел до пологого берега и рухнул под ивовый куст.

Он не знал, как далеко унесла его река и сколько еще идти до Лебяжьего порога. По словам Любавы, они могли выйти к избушке Дироньи не раньше вечерних сумерек. Значит, на этот срок ему и надо ориентироваться, а главное — не раскисать, не хныкать от жалости к самому себе.

Первые лучи солнца пробудили его от полузабытья. По телу вдруг пробежала волна крупной дрожи. Вспомнив, что вся одежда на нем мокрая, Владий живо вскочил на ноги и разделся догола. Резкими движениями рук, прыжками и приседаниями он разогнал кровь по жилам. Сразу стало теплее. Некогда было ждать, когда одежда просохнет, поэтому он ограничился тем, что хорошенько отжал ее и, неприятно влажную, вновь натянул на себя. Сложнее дело обстояло с пропитанием. Оставалось надеяться лишь на лесные ягоды, которые встретятся по пути. О прочих же бедах — о тех, что уже случились и что ждут еще впереди, — Владий запретил себе думать. Ему нужно дойти до избушки Дироньи, а там будет время и отдохнуть, и подумать о будущем.

После полудня, когда в нем почти исчезла прежняя решимость, вытесненная усталостью и болью в мышцах, Владий услышал дальний гул. Сначала он испугался этого нового звука, но вскоре понял — река шумит и бьется о камни. Лебяжий порог! Сразу стало легче идти, и ноги уже не запинались о корни деревьев, и взгляд прояснился, и чувство голода отступило.

Но где же искать избушку? Ни тропинки, ни дымка над печной трубой. Только пара лебедей кружит над лесом, в стороне от реки… А ведь и верно: с чего бы им от Звонки улетать? Ворожея, говорят, прикармливает их. Может, они сейчас на ее дом указывают? Не раздумывая более, Владий свернул с берега в лесную гущу — туда, где приметил белокрылых птиц.

Избушка возникла пред ним неожиданно, как из-под земли выскочила. Выскочила, да не вся: заросшие мхом бревенчатые стены, казалось, на треть под землей остались, покосившееся крылечко травой поросло, бычий пузырь на оконцах порвался давно. И живет ли здесь кто?!

Владий, тревогой объятый, взбежал на порог, распахнул скрипучую дверь и застыл. После яркого солнечного света глаза ничего не видели в полумраке избушки, в нос ударил странный запах. Сухими травами пахло, плесенью, молоком прокисшим… и свежей кровью.

— Входи, княжич, не бойся, — услышал он тихий, прерывающийся голос и только тогда разглядел старуху, лежащую на широкой лавке возле стены. Седые космы ее были испачканы кровью, глубокая рана пересекла лоб. Левая рука свисала плетью, на полу под нею натекла кровавая лужа.

Владий охнул и бросился к старухе, лихорадочно соображая, чем бы перевязать ее. Но старуха остановила его:

— Не мельтеши, княжич. Я сама управилась, кровь не идет больше. Сядь-ка к столу, поешь. Там горшок щей да каши миска. Ешь и слушай, что говорить буду, потому как времени у нас мало.

— Откуда меня знаешь? — спросил Владий, присаживаясь к столу и пододвигая к себе горшок с холодными щами. Воистину княжеская пища для всякого, кто два дня почти ничего не ел!

— Так ворожея, чай, — ответила старуха. — Мне ли сына Светозорова не признать? И знак у тебя под рубахой княжеский. И рядом с ним чародейский перстень с голубым камнем. Старейшина Прокл направил тебя ко мне?

Он самый, — кивнул Владий. — Меня и сестру Любаву. Но его схватили прислужники Климоги, уволокли в крепость… А что с Любавой стало, того и вовсе не знаю. Ночью беренды напали, она меня в реку толкнула, сама не успела…

— Жива сестренка твоя, — успокоила его Диро-нья. — Пичуги лесные нащебетали мне, что беренды в чащобе ее пока спрятали, хотят мену с Климогой устроить.

Говорила старуха с трудом, при каждом слове из ее груди вырывался хрип. Владий, в два счета расправившийся с угощением, поблагодарил ее и сказал настойчиво:

— Тебе помощь нужна, бабуля. Раны обмыть надо, травы лечебной приложить. Ты скажи только, что сделать. Я умею — не маленький!

— Да вижу, что крепок телом и сердцем смел. Однако не обо мне сейчас забота — о княжестве Синегорском. Утром побывали здесь присланные Климогой злые люди. Про тебя и княжну расспрашивали, от вопросов тех метки остались… Решили, что померла я, бросили…

Старуха меленько захихикала, но тут же закашлялась. Владий воды ей подал в глиняной кружке, перебитую руку на лавке поудобней пристроил. Отдышавшись, Диронья продолжила:

— Заставу они у подходов к Чурань-реке расположили. Знают, должно быть, куда вы с сестрой пошли. По Звонке погоню пустили, ты ее лишь чуток опередил… Одна теперь дорога тебе — через Заморочный лес. Никто туда сунуться не посмеет. Тебе тоже не присоветовала бы, да ничего другого не остается… Будешь два дня идти на Утреннюю звезду, а затем повернешь на юг. На всю дорогу дней пять-шесть понадобится. Заставы от тебя на закат останутся… Выйдя к Чурань-реке, за Замостье не ходи. Там Климога тоже наверняка поджидает. Притулись к рыбакам, скажись купеческим сыном. Мол, затерялся в непогоду, отстал от своих… Если и не поверят, то все равно сразу не выдадут. Присмотришься, сам решишь, что делать.

Приподняв здоровую руку, Диронья скрюченным пальцем указала в темный угол избушки;

— Сундук там стоит… Открой, возьми что скажу… Владий приоткрыл крышку старого сундука и невольно отпрянул — в лицо пахнуло чем-то резким, неприятным.

— Ничего, ничего, — сказала старуха. — Ты к этому духу быстро привыкнешь, зато нечисть заморочная его пуще огня боится. Медвежий опашень видишь? От него запах… В особом отваре его замачивала, на четырех ветрах сушила, на светлом дыму заговаривала… Бери, твой теперь опашень. В холодную ночь согреет, нечистую силу с толку собьет.

— Так не по росту он мне! Чуть не до земли волочиться будет.

— Не спорь со старой. Велик — не мал, приспособишься. Что еще видишь?

— Тряпицы разные, нож охотничий в кожаных ножнах…

— Вот и его возьми, княжич. Хороший нож, крепкий. С ним молодец один на медведя ходить не боялся…

— А что же он свой нож здесь оставил? — заинтересовался Владий, разглядывая и в самом деле примечательный нож: клинок обоюдоострый, в локоть длиной, рукоять костяная, наборная, с замысловатыми насечками.

— То история долгая, княжич, не ко времени ее сейчас ворошить… Теперь последнее. К печи подойди, видишь, травки и корешки там развешаны? Крайний слева найди, белый корень… Срежь-ка его, покажи мне. Да, он самый. Корень жар-цвета… А еще его Перуновым цветом называют, потому как он там вырастает, куда княжеский бог свою молнию кинет. Одну лишь ночь цветет, тогда и сыскать его можно, если посчастливится и Перун дозволит… Корешок этот силу тебе даст, любую хворобу снимет. Перед тем как на ночевку укладываться, кусочек отрежь и пожуй, утром словно родишься заново… Мал корешок, но на путь через Заморочный лес тебе хватит.

— Так, может, бабуля, тебе его сейчас пожевать — подлечиться? Больно глядеть, как ты мучаешься!

— Сама знаю, что и когда мне требуется! — рассердилась Диронья. — Сказано тебе, бери и не ерепенься. Мои раны другим лечатся: погибелью злыдней-обидчиков. И не твоя то забота… Уходи теперь, княжич. Совсем близко погоня. Не медли и за меня не тревожься. Коли Перун тебя не оставит без пригляда и покровительства своего, все хорошо сложится. А забудет или прогневается, то и чародейская сила от беды не спасет.

Владию очень не хотелось оставлять чуть живую старуху без всякой помощи, но он понимал, что задерживаться нельзя. Подложив ей под голову какие-то тряпки, чтобы удобнее было лежать, он распрощался с Дироньей и быстро, не оглядываясь, пошел в гущу леса. Лебеди над избушкой уже не кружили, и тишина вокруг стояла тревожная, будто насторожился лес, притаился, злых людей ожидая. Только Звонка по-прежнему билась в теснине Лебяжьего порога, свой нрав неукротимый выказывая. Но чем дальше в лес уходил княжич, тем глуше и глуше становился ее ропот, пока совсем не затих.

Он вспомнил вдруг, что забыл спросить у ворожеи Дироньи, где начинается Заморочный лес. Может быть, он уже вступил в него? Однако, внимательно осмотревшись, Владий не увидел ничего необычного. Чес как лес — разлапистые ели, невысокие березки, изредка ольховые заросли, рябина и орешник. Нет, наверно, рано еще.

Владий старался точно придерживаться избранного направления — на восток, туда, где перед рассветом должна будет появиться Утренняя звезда, — и надеялся, что это ему удается. Только бы шутник-лешак на пути не попался, не сбил ногу, не закрутил по болотистым низинкам. Такие истории он не раз слышал. И про ведьмаков, которые добрыми дядьками прикидываются, а потом из мальчишек упырей делают, тоже слышал. И про соблазнительных русалочек в лесных озерцах. В общем, от Заморочного леса ничего хорошего ждать не приходилось.

Нащупав на поясе охотничий нож, он сжал рукоятку. Попадись только упырь треклятый! Нет, страхи лесные его не пугали. О другом сердце болело — о том, что случилось два дня назад. Всего лишь два дня! Помоги, Перун!

Известие о том, что Любава жива, что беренды хотят продать ее Климоге, обрадовало Владия. Какие бы планы ни строил Климога на ее счет, самым важным было то, что сестре не причинят вреда. Может быть, ему тоже ничего не грозило? Владий сразу отбросил эту мысль, поскольку отныне главным желанием была месть. Княжич, сын князя, мог ли он хоть на мгновение дозволить себе подлую мысль — оставить в покое убийцу отца?! Он не знал еще, какой будет месть, но уверовал в ее неизбежность. Клятва, произнесенная перед ликом Перуна, не даст отступить.

День склонился к вечеру. Не солнце, свалившееся за спину, указало ему на это, а невероятная усталость: ног уже не чуял под собой, спина ныла, хотя на плечах ничего, кроме наброшенного медвежьего опашеня, подарка Дироньи, не было. Что ж, прикорнуть пора. И великоватый опашень в самый раз:под себя постелить и укрыться им же… Помоги, Перун, не съеденным быть, не замороченным, не другим каким! Уже засыпая, Владий припомнил про корень жар-цвета, крошечный кусочек ножом отсек и за щеку положил. Сладким он оказался. На том и уснул.

Пробуждение было тяжким. Шкура медвежья к земле примерзла, словно не под человечьим телом лежала, а под камнем холодным. Ноги-руки закоченели, чужими Владию показались… Встал, размялся, спиной о сосну потерся, чтобы чувствительность телу вернуть. И ахнул: Утреннюю звезду упустил! Первый страх прошел, за ним — новый. Не тот лес, в котором спать ложился! Была полянка сухонькая, теперь — низинка мшистая. Березки росли по краю, теперь откуда-то две сосенки кривые в середке взялись. И на траве желтеющей — иней. Значит, подумал Владий, в Заморочный лес я еще с вечера вошел, да не заметил. Сколько мороки теперь ждать? Ладно, управлюсь! Языком за щекой пощупал, кусочек корешка отыскивая. Неужто во сне проглотил? Впрочем, не о том забота. Идти надо. Идти…

5. Заморочный лес

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ему трудным не показался. Если что и мешало, так только буреломы лесные. Обходить их не мог, боясь с верного пути сбиться, поэтому напролом шел, себя не жалея. Изодрался весь, чуть глаза не выколол! После полудня сообразил вдруг: есть не хочется. Отчего так? Готовился же поголодать немного, грибами и ягодами попотчеваться, лесным духом продержаться. А тут полное ощущение, что опять Дироньины щи в животе бултыхаются! Славные были щи!..

Шел Владий по лесу, насвистывал. Заметил внезапно, что он один в лесу шумит, а более никто не осмеливается. Птица крылом не хлопнет, белка в листве не мелькнет, змейка из-под ног не скользнет. Мертвый лес. Тогда ему страшно стало.

Остановился, опашень с плеча скинул, принюхался. Вспомнил, как Диронья говорила: сам к духу привыкнешь, а нечисть близко не подойдет. Нож, однако, из-за пояса вытащил. И ночлег пораньше решил себе обустроить понадежнее: четыре орешины срубил, вокруг себя положил, заговорив, как сестра учила, в руке чародейский перстень зажал… Но вспомнил, что корень жар-цвета, как ворожея велела, не пожевал. Достал его из-за пазухи, примерился: надолго ли хватит? Отсек кусочек. Странным на вкус показался корень, сладким слишком…

ВТОРОЙ ДЕНЬ начался морозцем. Да не таким, что вчера примерещился, а вполне серьезным — со снежком, с метелицей. Среди лета откуда же? Однако этот вопрос не очень затронул сознание Владия. Проснувшись, он чувствовал себя не просто хорошо отдохнувшим, а словно обновленным, готовым единым махом и много верст прошагать и с лешаком поспорить, если придется.

Снег, выпавший ночью, быстро растаял, к полудню солнце вновь стало припекать. Пришлось опашень скатать, концы обвязать ремнем и пристроить на плечо наподобие переметной сумы. Все равно жарко было. Когда солнце в зенит поднялось, остановился для передышки. Кстати и озерцо лесное подвернулось, тихое, с пологим бережком. Владий, не раздумывая, с себя одежду сбросил, голяком в воду забежал, разгоряченное тело прохладой балуя.

И застыл, пораженный! С противоположного берега входила в воду прекрасная девушка: светлые волосы по плечам рассыпаны, высокая грудь обнажена, только нижняя юбка бедра облегает и по воде стелется. Владий присел в мелководье, затаился. Знакомое что-то померещилось ему в этой девушке. А она, с головой окунувшись, водой скрытая, проплыла почти до середины озерца, вынырнула с радостным смехом. Обмер Владий: быть того не может! Признал он смех — так звонко и заливисто только Любава смеяться умела.

Уж было рванулся Владий к сестре, но в последний миг удержал себя, даже губу закусил, чтобы не вскрикнуть. Откуда здесь Любаве взяться? Если беренды ее в Заморочный лес завели, разве позволили бы одной, без пригляда, купаться? Да и не стала бы она свое тело у них на глазах обнажать, всегда стыдлива была… Любава ли это?

Стараясь водой не плеснуть, Владий переместился в укрытие понадежнее — под нависшие с берега зеленые ветви плакучей ивы. Из-за них стал наблюдать за купанием русоволосой девушки, столь похожей на его сестру. Она, казалось, ничего вокруг себя не замечала. По кругу плавала, солнечным лучам то грудь выставляя, то загорелую спину. Потом о чем-то задумалась, помрачнела лицом — и протянула руки в ту сторону, где прятался княжич.

— Милый братец, — услышал он ласковый голос. — Иди же ко мне, иди! Или утонуть боишься? Так я помогу тебе. Ты только от берега оттолкнись, а я уж здесь тебя не оставлю…

Жутко стало Владию от этих слов. И Любавин голос, и не ее. Ласковый, а будто смертным холодом повеяло. Но глаз не отвести, тянет его в сестринские объятия, сил нет противиться. Напряг ноги, чтобы от песчаного дна сильней оттолкнуться и в несколько взмахов до сестры доплыть. И вдруг почувствовал, словно что-то за шею его придержало. Оказалось, шнурок с нанизанными на него княжеским родовым знаком и чародейским перстнем зацепился за ивовую ветку. Владий руку к горлу протянул, высвобождаясь, коснулся аметиста ладонью — тут же как молнией его пронзило от ладони до пят! Ударил камень своей волшебной защитной силой сразу и в тело, и в разум.

Владий тряхнул головой, прогоняя наваждение, попятился к берегу. Песчаное дно под ногами вязким стало, не отпускает, затягивает. Он за ветви ухватился, силы собрал, рванулся. Ива прогнулась над водой, но выдержала, не надломилась. Выкарабкавшись на берег, упал он в траву, тяжело дыша. На озерцо посмотрел и вскрикнул.

Прямо на глазах почернела вода, затем мутно-зеленой ряской покрылась, поросла коричневыми кочками и осокой. Уже не озеро — гнилое болото! А где же девушка, так похожая на Любаву? Ее и вовсе не узнать, она в жуткое страшилище превратилась: русые волосы стали грязными водорослями, гладкая кожа ржавым мхом покрылась, глаза шарами красными выкатились и глядят злобно.

— Уйти хочешь, сын человечий?! Не выйдет!

Она дико захохотала, сотрясаясь всем своим мерзким телом. Так вот кто это, догадался Владий, болотное чудище — кикимора! Жуткий смех ее, разительно отличавшийся от прежнего, звонкого и переливчатого, но обманного, заставил его окончательно прийти в себя. Он кинулся к тому месту, где оставил свою одежду и охотничий нож. Краем глаза успел заметить, что кикимора уже близко: болото для нее — как дорожка утоптанная.

Владий опашень с земли подхватил, отмахнулся им, заставив болотную уродину в растерянности остановиться возле берега.

Похоже, что дух светлого дыма, пропитавший медвежью шкуру, и заговоры старухи Дироньи и в самом деле нечисть отпугивают. Морщилась кикимора, клыкастый рот скалила, однако больше ни шагу вперед не делала.

Воспользовавшись ее замешательством, княжич кое-как оделся, не забывая между собой и кикиморой опашень, как щит, выставлять. Надо было, конечно, просто в охапку все похватать и улепетывать от болота подальше. Не сообразил сразу. Уродина его промашку встретила новым взрывом жутковатого хохота, от которого нутро Владия охолодело. Еще страшнее стало, когда увидел — ручищи кикиморы расти стали, вытягиваться по-змеиному, подбираясь к нему, стараясь в кольцо охватить. Зеленые, до запястий мхом покрытые, а кисти чешуйчатые, пальцы многосуставчатые, с цепкими когтями… Вот-вот сграбастают!

Княжич извернулся, едва избегнув смертельного объятия. Один ноготь только плечо задел, оставив обжигающий след. Не дожидаясь новой попытки, он выдернул нож из ножен, рубанул им по ближней руке что есть силы. Кикимора взвизгнула, отдернула пораненную ручищу, из которой потекла на траву коричневая кровь. Вторым ударом Владий сразу два мерзких пальца на другой ее руке отсек. Они, едва на землю упав, обернулись двумя змейками: по виду гадюки, но головки крысиные. Змейки в болото бросились, зашуршали осокой, в кочках укрылись.

Он изготовился к новым выходкам кикиморы, выставил вперед нож. То ли этой готовностью к бою Владий испугал уродину, то ли раны, им нанесенные, оказались болезненными, только она оставила свои попытки добраться до княжича. Ручищи назад втянула и мелкими шажками попятилась. В середке болота замерла, попищала немного, словно жаловалась кому-то, и обернулась замшелой корягой, наполовину притопленной в черной воде.

Владий облегченно вздохнул, утер со лба холодную испарину и, не задерживаясь больше у зловредного места, быстро зашагал прочь.

Еще долго за спиной что-то гукало и ахало, дальней грозе подражая. На чистом же небе ни облачка не было. Вероятно, лешаки над кикиморой потешались: упустила добычу, дурында! Владий спешил, не оглядывался. Сапожки, правда, ноги натерли, скинуть пришлось и босиком топать. И ссадина на плече ныла. С ней Владий решил перед сном разобраться. Говорила ведь ворожея, что корень жар-цвета любую хворобу снимает, значит, с царапиной от когтя кикиморского тоже справится.

НА ТРЕТЬЕ УТРО под снегом проснувшись, Владий совсем тому не удивился. Если предыдущими ночами зима в Заморочном лесу властвовала, почему этой ночью должно быть иначе? Он знал уже, что с восходом солнца начнется дружная весна, к полудню перейдет в жаркое лето, а на закате сменят его осенние листопады и мелкий дождичек. Не задумывался он и о пропитании, ибо за все это время еще ни разу не почувствовал голода. Вероятно, сладкий корень жар-цвета сытнее любых пирогов и каши: кусочек на ночь пожуешь — на весь будущий день хватит.

Немного беспокоила княжича одежка, которая прицла в полную негодность. Порвалась, поистрепалась лишком быстро из-за колючих кустарников и буреломов, встречавшихся на пути. Сапожки из мягкой кожи почему-то ужались — на ноги не натянуть. Пришлось вделать простенькие обмотки из остатков рубахи, на бедра тоже тряпицы накрутить, скрепив их по талии поясом. Хорошо еще, что медвежий опашень цел и невредим остался, от любой непогоды укрывал и нечисть лесную отпугивал.

Сегодня, помня наказ Дироньи, Владий собирался, дождавшись зорьки, повернуть на юг. В рассветной дымке он оглядел полянку, на которой провел ночь, и понял вдруг, какой опасности подвергался во сне. На снегу, начинавшем быстро таять, виднелось множество следов. Очень похожие на человеческие, только раза в полтора-два крупнее, они были повсюду. Только место его ночлега нетронутым оказалось: ближе чем на пять шагов никто не приблизился.

Упыри то были, лешаки или оборотни? Впрочем, какая разница! Заговоренный опашень не подпустил нечисть, спасибо Перуну, хотя ее много тут потопталось. Хуже было, что следы уходили как раз в южную сторону, куда и Владию путь держать… Ничего не поделаешь, идти надо. Поправив нож на поясе и с опаской поглядев на ближайший кустарник, он пошел вдоль цепочки исчезающих следов.

Зимний предрассветный час сменило теплое весеннее утро. Следы нечисти стали неразличимы, сошли вместе со снегом. Владий надеялся, что и сама нечисть точно так же пропала в никуда с его дороги. Он даже повеселел от этой мысли и засвистал тихонько, себя подбадривая. А то больно муторно шагать по лесу, где ни птица, ни зверь жить не пожелали. Единственное, что хоть как-то оживляло изредка Заморочный лес, — журчание бьющих из-под земли ключей. Лишь из них, насквозь прозрачных и холодных до ломоты в зубах, позволял себе Владий воды напиться. Попадались и другие ключи — горячие, с неприятным резким запахом. Над ними парок беловатый клубился, а вода была мутно-серой. Их княжич стороной обходил, боясь какого-нибудь подвоха.

Впереди вдруг затрещал валежник, и шагах в тридцати от Владия выросли две долговязые фигуры. Одеты они были в драные балахоны, на глаза надвинуты бесформенные шапки из облезлого меха. Один в руке дубину сжимал, другой вроде бы без оружия. Но видок у обоих жуткий… Владий метнулся за ближнюю сосну — и головы долговязых за ним повернулись. Постояв немного, они неторопливо двинулись к нему. По этой разболтанной, вихляющей походке Владий и опознал их; кровопийцы чащобные, упыри!

Считалось, что они выходят на свой страшный промысел лишь по ночам, а днем от солнца прячутся, спят в глубоких норах или в брошенных медвежьих пещерах. Почему же эти двое средь бела дня бродят? Спаси, Перун, да не двое их — больше! Еще парочка слева из-за пригорка вышла. И справа, в орешнике, тоже двое маячат. Значит, в обхват на него заходят!

Нет, разбираться тут, по какой причине семейка упырей, не испугавшись солнца, за человеческой кровью охотится, некогда. Владий со всех ног бросился бежать, устремившись в промежуток между первой и второй парочками. Стрелой взлетев на пригорок, останавливаться и оглядываться не стал. Почти кубарем скатился в низину, напролом протаранил чахлый кустарничек, через поваленную осину перепрыгнул… Бежал, пока задыхаться не начал. Только тогда решился на шаг перейти и осмотреться, прислушаться.

Кажется, тихо, не слышно погони. Еще какое-то время прошагав, уняв сердцебиение, он выбрался на откос небольшого холма. Здесь передохнуть — никто незаметно не подкрадется. Владий лег в траву, вытянул дрожащие от напряжения ноги, но расслабиться полностью не мог. Не верилось, что легко от погони ушел. Ведь говорят, хуже нет — семью упырей встретить. Не отвяжутся, пока своего не добьются. От одного кровопийцы еще можно отбиться. А когда их несколько, они гонят человека, как зверюшку, и улучают момент, чтобы всем скопом навалиться, жилу перекусить, высосать кровь до капельки. Мясо человеческое им не нужно, его волкодлакам оставляют. Вот если один упырь напал, то он, конечно, всю кровь сразу выпить не может. Но человек все равно перестает человеком быть. Либо уводят его в логово и там другие остатки крови высасывают, либо, если семейству прибавление требуется, такого же упыря из него сотворяют.

Вспоминая эти рассказы, Владий одного понять не мог: почему кровопийцы днем объявились? Ночью, теперь это ясно, именно они вокруг шастали. Отпугнул их опашень Дироньи. Может, и сейчас погони нет по той же причине?

Неподалеку зашуршало что-то в траве, и Владий мгновенно вскочил на ноги. Но нет, не упырь, а непонятно кто: росточком с пенек, похож на бурундука, личико сморщенное, стариковское, ручки-лапки кривенькие. Да кто же это?! Существо не столько страшное, сколь потешное — пальцы в рот вложило и как свистнуло! Владий даже головой затряс, унимая звон в ушах. А когда слух вернулся, новые звуки донеслись: трещали ветки под ногами приближающихся упырей.

— Ах ты, мразь! — воскликнул княжич. —Доносчик поганый!

Он подскочил к старичку-пенечку и со всего маха врезал по нему ногой. Тот, заверещав, покатился по склону холма. Владий вновь бежать пустился, на ходу выбирая направление.

И едва не угодил в лапы упырей.

Вероятно, сверху лишь двое к нему подошли, а остальные поджидали, когда он сам на них выбежит. Так и случилось. Обступили они его возле березовой рощицы, преградив все пути к отходу.Стояли покачиваясь и на каждый прыжок Владия головы поворачивали. Выжидали чего-то.

Владий оглянулся. Сзади уже подходил тот, у кого дубина в руке. Однако приближался он не слишком уверенно, словно никак не мог свою жертву увидеть. И тут осенило княжича: слепые они! Ночью не хуже совы видят, а при солнечном свете только по запаху или по шуму двигаются!

Владий ножны с пояса сорвал и, нож в руку зажав, пустые ножны в сторону отбросил. Тотчас головы упырей туда повернулись. Он замер, даже дышать перестал. Но упыри подвох заподозрили, головами закрутили. С места не тронулись, а руки развели, чтобы помешать человеку на свободу вырваться. Неужели не получится их обмануть?.. Он рассердился вдруг на себя. Если со слепыми неповоротливыми дылдами не управишься, то в бою со зрячим и резвым противником что от тебя ждать,сын Светозора?!

В следующий миг, завопив дурным голосом, Владий прыгнул на ближнего упыря, чиркнул лезвием ему по животу и тут же назад отскочил, молча, в комок сжавшись, бросился под ноги другому. Тот нападения не ожидал, свои ручищи туда вытянул, откуда только что вопль жертвы был слышен. Поэтому, потеряв равновесие, повалился на землю, едва не придавив Владия. Хорошо, что крепкий и жилистый княжич всегда ловкостью в борьбе отличался — и не только с ровесниками знатными, но и с дворовыми подростками. Откатившись в сторону от падающего на него упыря, он по-кошачьи вскочил на руки и на ноги, боднул набегавшего третьего долговяза головой в пах, вновь откатился и тут уж без всяких уверток ударил ножом в согнутую спину. И еще раз, и еще! Брызнула прямо в лицо черно-фиолетовая жидкость, которую и кровью-то не назовешь. Попадая на человеческую кожу, она сразу превращалась в гладкие юркие шарики, сбегающие вниз на траву.

Владий зажмурился. Ему стало дурно от одного вида этих мелких фиолетовых шариков, скользящих до его рукам, по голой груди… Подавив отвращение, он глянул под ноги, где, прилегая к его ступням в грязных обмотках, образовалась лужица из сливающихся воедино капель-шариков. Лужица на глазах мертвела, затвердевала холодным оловом. С невольным криком он рванулся из нее, оставляя клочки тряпок и кожи.

На этот крик тут же повернулись упыри, скачками саженными бросились за ускользающей добычей. И застыли вдруг, поводя носами из стороны в сторону. Учуяли фиолетовую кровь сродственника…

Похоже, это и спасло княжича. Фиолетовый дух ближе к упырям был, чем человеческий. Да и медвежий опашень отпугивал. Замерев над извивающимся телом порезанного Владием упыря, пять долговязых фигур закачались, как верхушки елей под сильным ветром, забормотали что-то нечленораздельное, а затем — о ужас! — упав на колени, присосались к еще дергающемуся собрату, как пиявки болотные.

Владий наблюдал за происходящим, укрывшись в березовой рощице. Содрогался от мерзостного зрелища, но глаз отвести не мог. Дальше двигаться тоже сил не было — ступни кровоточили, колени дрожали, от страха зуб на зуб не попадал. Ясно, что упыри, собратом напившись, на свежую кровь потянутся, не отстанут. Как поступить? Сбить с толку!

Он сорвал с ног клочки обмоток и разбросал их в разные стороны как можно дальше. Набедренной повязкой, о наготе не беспокоясь, заново ступни обвязал, чтобы кровь на землю не попадала. Нарвал пучки травы, обтерся ими и тоже раскидал-развесил по березовым веткам и черничным кустам за рощей. Повезло ему, что поблизости светлый ручеек пробегал: по руслу его побрел, шатаясь от усталости. Вышел к болотцу, но дальше — в топкие места — идти не рискнул, да и сил уже не было. Поэтому лишь посуше пригорок отыскал, упал на него ничком, грудью к земле прижавшись, забылся в тягостной полудреме…

— Нет здесь, нет, я бы почуял.

— И я говорил, что за болото идти надо, там…

— Цыц, оглодыши! Не смогли удержать, а теперь болтать горазды. Раньше надо было носами ворочать.

— Так мы ворочали. Крови много было, след сбился.

— Близкой мертвой напились, вот живую и не пронюхиваете!

— Так и ты, Синюшка, с нами пил…

— Цыц, я сказал! Пил не пил, теперь не важно. Упустили заморыша, что хозяин скажет? Не вам, а мне отвечать.

— Лешак виноват, он прежде времени свистнул.

— И что за хозяин такой, если сам не знает, где его ворог прячется? Может, не ворог был вовсе, просто человек прохожий. Мы-то откуда ведаем? И говорить ему ничего не надо.

— Уходить пора, Синюшка, гляделки болят — мочи нет. Не видят ничего, а болят, напасть какая!

— Не гундось, самому не легче. Ладно, возвращаемся. Жаль, свежая кровушка, сладкая, вкусная… Упустили, оглодыши!

Словно сквозь пелену густую доносились до Владия эти слова. Лежал, шевельнуться не мог. Совсем рядом упыри стояли, но почему-то его не чуяли. Может, Пе-рунова сохранка, о которой ворожея толковала, помогла княжичу? Ни о чем он не думал, в землю вжимался, прятался.

78

Постояв еще немного, упыри развернулись и ушли, в деревья со слепу тыркаясь. Владий долго в траве лежал, выжидал. Слава Перуну, кровопийцы оставили его в покое, убрались ни с чем в свое поганое логово.

Постепенно приводя в порядок свои мысли и чувства, он вдруг понял, что упыри именно на него охотились, выполняя чей-то приказ. Ведь говорили они про какого-то «хозяина», считающего княжича своим врагом. Что это значит? А тот мерзавчик-пенечек кем был? На «хозяина» не больно похож. Наверно, просто выслеживал, другую нечисть наводил. И еще раз навести может… Уходить надо, пока не поздно!

Убегая от упырей, Владий не обращал внимания на солнце, которое теперь скрыто было низкими грозовыми тучами. Отец учил его в лесу стороны света разбирать: по мху на камнях, по кронам деревьев. В обычном лесу — не в Заморочном, где все шиворот-навыворот. Как далеко отклонился он от верного направления и куда теперь идти? Задрав голову к небу, он долго высматривал солнечный проблеск в черных тучах. Решив наконец, что солнце уже за полдень перевалило, и найдя в небе самое светлое пятно, побрел почти наугад.

Гроза разразилась, когда он оказался как раз посреди голого места — на огромной поляне, тут же ставшей болотистой, хлюпкой. С трудом отыскивая твердую землю, то и дело увязая по щиколотку, падая в неприметные, поросшие травой колдобины, Владий окончательно заплутал. Две причудливо сросшиеся сосны на краю поляны показались ему добрым великаном, которого Перун прислал, чтобы защитить княжича. Забившись в ложбину меж их корнями, с головой укутавшись в медвежий опашень, дрожа от холода и усталости, он провалился в беспокойный сон…

Во сне явился ему чародей, сам белоголовый и одетый во все белое. Чародей держал в руках золотую чашу, до краев Наполненную дымящимся отваром, бормотал над нею непонятные слова. Что-то, наверно, видел он в этом отваре, ибо лицо старика то сердитым становилось, то спокойным, то озабоченным. Подойдя к человеку, лежащему возле огромного очага, чародей окропил его волшебным отваром. Человек вздрогнул, изогнулся всем телом, но глаз не открыл. И вновь чародей забормотал над чашей, хмурясь больше прежнего.

Вдруг старик почувствовал, что за ним наблюдают. Поставив чашу на край дубового стола, он внимательно оглядел помещение и, растопырив пальцы, подошел к одному из окон. За окном бушевала гроза, хлестал водяными жгутами ливень. Однако, похоже, иное в этом буйстве природы виделось старику. Пальцы чутко подрагивали, улавливая незримое.

— Держись, мой мальчик, — прошептали его губы. — Знаю, что ты жив и к цели своей идешь. Ничего иного мне не открылось: ни где ты, ни с кем ты. Перун тебя хранит, знать, и для Синегорья не все потеряно. Не отступай, с отцом равняйся, о княжестве думай. Встретимся, когда время придет…

Откуда такой сон и к чему, Владий даже не пытался разобраться. Пробудившись поздним вечером, под ясным звездным небом, он решил пройти еще немного. Жалко было времени, потерянного из-за бегства от упырей и непогоды. Определившись по звездам, он зашагал на юг, довольный тем, что яркий лунный свет озаряет его путь. При таком свете, да по здешнему редколесью, на удивление чистому, без цепких кустарников и завалов, пожалуй, можно и половину ночи отшагать. Лишь бы вновь нечисть какая не помешала.

Заметно похолодало. На траве засеребрился иней. Но морозец не беспокоил Владия, напротив, бодрил, подстегивал. И все же каждый шаг стал даваться труднее словно невидимая ноша давила на плечи, гнула к земле. В ушах появился раздражающий звон, ноги начали спотыкаться на ровном месте. Сделав еще несколько шагов, Владий вдруг упал на колени. Совсем недавно он был полон сил и бодрости — и что же теперь случилось?

Мысли путались. Собрав всю волю, он отрезал кусочек корня жар-цвета, положил его в рот — и чуть не выплюнул. Корень был горьким, словно подменили! Владий тем не менее заставил себя жевать. Затем ощутил, как слабеет горечь во рту, и успокоился. Наверно, ему просто показалось. Да вот и звон в ушах приутих, дышать стало легче. Однако продолжать двигаться по ночному лесу ему расхотелось, Лучше все же утра дождаться. Он потеплее закутался в медвежий опашень, прижался спиной к сосне и так, сидя, уснул.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ был самым мучительным. Казалось, что конца ему не будет. А может, думал Владий, я уже потерял счет времени, не замечаю ночей, иду и иду много суток подряд? Голова гудела, будто сжатая пыточным обручем. В глазах разбегались разноцветные круги. Неоднократно он падал ничком на землю и, не в силах подняться, полз вперед, обдирая в кровь колени и локти.

Двигаться его заставляли слова, услышанные во сне: «Держись, мой мальчик… Не отступай, с отцом равняйся, о княжестве думай…». Кто произнес их? Отец? Нет, это был кто-то другой. Впрочем, какая разница. Слова были верными; он должен держаться, пока жив, пока не отомстит за отца, пока не восторжествует в его вотчине Правда и Совесть! И он, стиснув зубы, продирался сквозь За-морочный лес — на юг, к друзьям Светозора и Синегорья.

Вряд ли он смог бы справиться сейчас даже самой мелкой лесной нечистью. Слава Перуну, никто на пути не встречался. Но сила, которая старалась прижать княжича к земле и давила в грудь при каждом шаге, была пострашнее упырей и болотных кикимор. Сначала он решил, что заболел, не выдержав холодных ночевок на голой земле. И ничего в этом не было бы удивительного. Хотя говорила ведь ворожея Диронья, корень жар-цвета от любой хворобы его излечивать должен… Но позднее он понял, что не в телесных недугах дело, но в бессилье волшебного корня. Понял, когда в болотистую низину забрел и решил вернуться, чтобы обойти ее посуху.

— Едва Владий прошел несколько саженей в обратную сторону, как почувствовал, что и дышится легче, и головная боль отступает, и глаза яснее видят. Однако, стоило вновь на юг повернуть, хуже прежнего сделалось. Чтобы проверить свою догадку, Владий опять повернул и отшагал еще немного к северу — и тут же почувствовал облегчение во всем теле. Вернулся на прежнее место — ноги свинцом налились, на плечи и голову словно само небо обрушилось. Так вот в чем дело! Нечистая Сила сменила тактику. Прохода на юг ему не дает новой заморочкой — не проделками мертвяков, а собственной удавкой. Мускулы стягивает, тяжесть навешивает, разум мутит.

— Но это же несправедливо! — воскликнул вслух Владий. И не узнал своего голоса, ставшего вдруг хриповатым, суровым, очень похожим на отцовский. — Открытый бой предложи, тогда посмотрим. Открытого боя хочу, сволота подземельная! Или ты боишься один на один выйти? Вылезай, паскудина мерзкая, сразимся!..

Тишина была ему ответом. Да и сам княжич поразился словам, слетевшим с его уст. Возможно, подобные оборотцы и слышал он прежде — от дворовых людей, от дружинников, — но сам-то никогда такого не произносил, зная, что отец не похвалит. Жизнь всякому научит, подумал он, и осекся. Откуда эту-то мысль в голову занесло? От Нечистого или еще от кого? Обхватив голову ладонями, Владий упал на землю, застонал от беспомощности. Если в разум его что-то чужое вмешивается, и злое, и доброе, — как ему с дорогой справиться, как устоять?!

Одно оставалось: не думать более ни о чем, идти вперед, свое тело не щадить и переламывать чужую силу. И он шел, шел… Отсекал малейшую тень сомнений, закрадывающуюся в сердце. Иной раз зубами впиваясь в запястья рук, чтобы в чувства себя привести. Повторяя слова, которые единственные помнились: «Держись, мальчик… Не отступай, с отцом равняйся…». Память об отце поддерживала его, заставляла терпеть неведомую прежде боль. Но, кроме памяти, жила в нем ненависть — к предателю и братоубийце Климоге. Жила и крепла, словно сил набиралась от претерпеваемых мучений, словно ненависть прочих чувств сильнее, словно затмением способна она и сам солнечный диск перекрыть!..

ПЯТЫЙ ДЕНЬ наступил — и принес нежданное облегчение. Владий не помнил, как и когда он встретил ночь накануне. Вероятнее всего, просто потерял сознание, свалившись под тем самым кустом, под которым и пробудился нынче утром. Его бил озноб, хотя ставшего привычным за последнее время снега вокруг не было видно. Неужто «ночная зима» уже сменилась «утренней весной»? Долго же он проспал… Растерев голое тело руками, поприседав и попрыгав, Владий вдруг сообразил, что вновь здоров и крепок. Нечистая Сила отказалась от попыток остановить его!

— 0-го-го! — завопил он радостно.

— Уо-вуо!..-донеслось в ответ.

Владий замер. Две вещи поразили его: звук собст— I венного голоса, как и вчера, незнакомый, с хрипотцой, ;

и дальнее эхо, которого раньше не слышно было в Заморочном лесу. Эхо ли это?

Впрочем, раздумывать было некогда. Солнце высоко — пора путь продолжать. Он пошуровал языком за щекой и нащупал непрожеванные крошки корня жар-цвета. Все-таки, даже сознания лишаясь, успел целебный кусочек в рот положить. А где же остатки? Он старательно обшарил место, где спал, ощупал каждую складку медвежьей накидки (опашенем теперь ее трудно было бы назвать, поскольку подарок ворожеи истрепался за последние дни окончательно), а больше искать было негде. При нем только и оставались нож охотничий, пояс кожаный, родовой знак и чародейский перстень на шнурке. Выходит, что с замутненной головы вчера весь остающийся корешок в рот сунул, а ведь его еще дня на два растянуть надо было. Плохо дело, да не исправишь.

Чуть позже Владий заметил, что не только эхо в лесу появилось. Сперва на муравейник наткнулся (и обрадовался ему, будто дом родной увидал), а затем две пичуги над головой промелькнули, которых разглядеть даже не успел. Швыркнули крылышками в листве — и исчезли. Но от мурашей и от пичуг мелких радостью наполнилось сердце. Не один уже он в мертвом лесу!

— Эге-ге! — закричал он.

— Уо-во-вуо! — ответил Заморочный лес. Нет, на эхо совсем не похож был этот отклик. Владий вновь насторожился, но повторить свой клич не рискнул. Просто шагу прибавил, помня о том, что Диронья сказывала: «На всю дорогу дней пять-шесть понадобится…». А сколько он уже в пути? Трудно судить после вчерашней (только ли вчерашней?) мутотени. То ли пять, то ли все десять.

Полдневная жара заставила его медвежью одежку скинуть, на плечо пристроить. Идти вовсе голым, пусть и в пустом лесу, тоже неловко. Он огляделся, присмотрел папоротниковые заросли. А что, сгодится! Нарезав папоротника, соорудил себе нечто замысловатое: бабью юбку на бедра и накидку на плечи. И срам прикрыл (словно пичуг застыдился!), и от палящих солнечных лучей укрылся.

— Уо-вуо-во! — раздалось совсем рядом. На волчий вой похоже, хотя и не совсем. Может, волкодлаки-оборотни так перекликаются? Владий выбрал сосну потолще, прижался к ней спиной, вытащил нож из-за пояса. И вовремя! Замелькала серая тень за деревьями. Волчара! Да не из маленьких, не из хилых. Такой и медведя не забоится, тропы не уступит.

Серый человека учуял, головой лобастой из стороны в сторону повел, застыл как вкопанный. Злобный, страшный, до крови охочий. Его глаза с глазами Владия встретились — и шерсть на волчьей холке вздыбилась, пасть ощерилась желтозубо. Владий мгновенно потом покрылся, но и успокоился почему-то. Если зубы у зверя желты, — вспомнил отцовские наставления, — значит, стар он уже, сам тебя боится.

Владий ноги напряг и нож вперед выставил. Главное, первый удар принять, на спину не опрокинуться, иначе волчара до горла клыками дотянется, в один миг перекусит!

Будто искры из волчьих глаз в землю ударили: так он когтями по каменистой земле хватил, в бой устремляясь. В прыжке узким копьем вытянулся, вместо острия — клыки, древко — мощная хребтина. Владий, как заранее именно этого ждал, влево сдвинулся, правой рукой врага встречая. Нож под лапу зверю вошел почти по самую рукоять. Однако тяжесть волка столь велика была, что Владий, хотя и готов был к удару, не устоял на ногах. Упал на бок, едва успев нож выдернуть. Волчьи клыки над горлом лязгнули. Увернулся, вскочил на ноги, да не так поспешно, как следовало. Зверь, хоть и раненый, ловчее оказался — прыгнул прежде, чем Владий принять его изготовился. Зубы, словно десяток ножей, вонзились в бедро княжича, сбили его на землю. Левой рукой ударил Владий, что силы хватило, в ухо волка, и тот от боли разжал челюсти. И правой рубанул, как мечом, по открывшемуся горлу. Возвращая полет руки — нож-то обоюдоострый! — к себе на защиту, Владий еще раз по волчьей глотке прошелся. Случайно это вышло, никто его не учил такому. Но голова серого отлетела, будто ее косой скосили.

Так и свалились под сосну поврозь: княжич, голова волчья и тело обезглавленное. Только тело — не волчье. Мутнеющим взглядом увидел Владий, как серая туша матерого зверя превращалась… в нечто человекоподобное! Лапы с когтями обернулись вдруг ногами-руками, . шерсть седеющая — балахоном дерюжным стала, хвост — поясом на торсе свернулся. Владий вздрогнул: «Оборотень!»

Если бы не жестокая рана на бедре, побежал бы, не оглядываясь. Однако сейчас ни с места сдвинуться не мог, ни глаз отвести. Вздохнул поглубже и на голову посмотрел, ожидая самого страшного. Но голова почему-то не изменилась, прежней осталась — волчьей, с пеной, сочащейся меж клыков.

Владий тряхнул головой, надеясь, что наважденье исчезнет. Ничего не изменилось. По-прежнему у ног его лежал обезглавленный человеческий труп, и чуть поодаль валялась волчья голова.

Значит, не все свои ловушки Заморочный лес ему выставил. К этому полузверю-получеловеку у Владия ни злости, ни презрения не было. Честный бой — и победа честная. Но к лесу, не прекращавшему свои каверзы, счет другой будет. Нельзя с ним открыто биться. Ладно, время придет — иначе встретимся, за все посчитаемся! Тут и слова припомнились, услышанные во сне: «Встретимся, когда время придет». Хотя, конечно, за теми словами другой смысл скрывался, а все равно верно сказано. Еще придет время для всякой встречи — и для доброй, и для злой.

Что-то нужно было делать с кровоточащей раной на бедре. Решив, что опашень все равно сносный вид потерял, а ворожейская сила в нем еще остаться могла, Владий отрезал от него широкую полосу и покрепче перевязал рану. От прежнего наряда из папоротника тоже ничего не осталось, поэтому остатки медвежьей шкуры пошли на хоть какое-то прикрытие наготы. Подумав, он и волчий хвост-пояс не побрезговал взять. Как раз сгодился, чтобы клочки медвежьей шкуры на себе закрепить. Так и пошел дальше — на лесного дикаря похожий, никак не на сына княжеского.

Вечер был близок, когда почуял Владий подзабытый уже запах живого дыма. Так очаги в домах и рыбачьи костры пахнут. Неужто людское жилье близко?! Он побежал на этот запах, словно собака, учуявшая дом. Бежал, покуда сил хватало, и уже на исходе их увидел за деревьями широкий просвет и тонкую струйку белесого дыма, поднимавшуюся к темнеющему небу.

Внезапный страх остановил его, заставил на траву броситься. А если это новая западня Заморочного леса? Ползком пробрался Владий сквозь низкий орешник, вгляделся внимательно в сумерки. На широкой поляне открылось ему неказистое селение: две бревенчатые избы, пяток землянок. Ни охранного частокола вокруг, ни дороги нахоженной к домишкам. Но вот кто-то из землянки вышел, к ближайшей избе направился, притвор распахнул по-хозяйски. Люди, слава Перуну, люди!

Чуть было не бросился к ним сломя голову. Не сомневался уже, что из проклятого Заморочного леса выбрался, что не мертвечина перед ним, а настоящая жизнь. И бросился бы, не зацепись шейный шнурок за ореховую веточку. Как тогда, когда кикимора обмануть пыталась! Случайность ли, знак ли верный? Владий замер, прислушался. Голосов он не слышал, но трещали кузнечики, ветерок травой шелестел, где-то тихий плеск раздавался, так на плеск реки похожий.

Он посмотрел на перстень. Синий свет аметиста был спокоен и ровен. Не голубой, конечно, который изначален и, как Владий установить успел, только светлый путь предвещает, но и не другой какой — настораживающий, опасный. Вот только о чем синий свет говорит?

Не оставалось у него сил бороться с искушением. Ни физических, ни духовных, ни любых других. Одно лишь — повинуясь не разуму, а душе— сделать смог:

ножом срезал дерн, под него свой родовой знак положил и, чуть замешкавшись, чародейский перстень. Хотел было и нож в земле оставить, да в последний момент передумал. Встал во весь рост и, не таясь больше ни от нечисти, ни от людей, пошел к кривобокой избушке, из которой живой дымок курился.

6. Речные разбойники

Протас был в ярости. Сегодняшняя добыча — три купеческие ладьи — казалась такой легкой, близкой, а на деле все обернулось иначе. Его люди на двенадцати юрких стругах выскочили из камыша, вцепились в первую ладью абордажными крючьями и баграми, полезли на борт. Но вдруг со второй ладьи на них обрушился целый рой каленых стрел. Кто мог подумать, что эти купчишки плывут под усиленной охраной! Осведомитель Протаса, живущий в Мозыне, сообщил ему о двух богатых ладьях, направляющихся в Замостье. О двух! Увидев три, Протасу следовало бы насторожиться, присмотреться к ним повнимательней. Тогда наверняка приметил бы засадный отряд на срединной ладье каравана! Нет, поспешил, близость добычи вскружила голову.

Шесть человек потерял он в этой короткой схватке, да еще двое раненых вряд ли доживут до рассвета. Но хуже всего, что разговоры пошли: не к добру, мол, третья неудача подряд, Протас чем-то богов прогневил, отвернулись они от него. А один паскудник даже нашептывать разбойникам стал, что другой вожак нужен, поумнее и поудачливее. Мозгляк трухлявый! Одним ударом своей палицы Протас ему грудь проломил, чтобы Другим неповадно было против вожака выступать. Но понимал он, что так рты не заткнешь. Холода надвигаются, ледостав в нынешнем году ранним будет. То, что летом упустили, зимой не доберешь. Санные караваны победнее ладейных, да и угнаться за ними — семь потов сойдет!.. Овчинка выделки не стоит.

В горницу, прерывая невеселые мысли Протаса, вошел Горбач, главный его советник в разбойном деле и крепкий рубака. Протас гневно бровью повел, рявкнул:

— Чего вламываешься?

— Прости, коль потревожил, — сказал Горбач. — Но тут, понимаешь, мальца изловили…

— Какого еще мальца? Откуда он взялся?

— В том-то и дело, что сам пришел. Его Сизый уже возле твоего дома остановил. Вот с этой штукой за поясом. — Он бросил на стол охотничий нож.

Протас взял его, осмотрел с интересом.

— Знатная работа.

— И старинная. Насечки на рукоятке не простые, это знаки заговорные. Такой нож не купишь. Его либо у сраженного врага забирают, либо получают в дар от верного друга.

— Сторожевые посты на месте?

— На месте. Сам только что проверял. Караульные клянутся, что и крыса речная мимо них не проскальзывала. Да и малец говорит, что не от реки шел, а через лес.

— Чушь! В Заморочном лесу живой душе делать нечего. Как он мог там оказаться?

— По его словам, от своих отстал, заблудился, дней пять по лесу плутал… Ты, Протас, лучше бы сам с ним поговорил. Тогда и решим, что делать — скормить рыбам или выкуп затребовать.

— Выкуп? Знатно одет, что ли?

— Одет хуже некуда — едва клочками медвежьей шкуры прикрыт. А вот держится гордо, как из родовитых. И речь не простецкая, так смерды не разговаривают.

— Ладно, пошли поглядим, — согласился Протас. Пленник со связанными за спиной руками стоял перед избой вожака в окружении дюжины разбойников.

Те рассматривали его с любопытством, шуточками между собой перекидывались. Никто не верил, что человек мог несколько дней по Заморочному лесу бродить и невредимым из него выбраться.

— А почему на тебе два пояса? — спросил один из разбойников. — Небось вон тот, из плетеной кожи, стащил где, продавать будешь? Я, может, и куплю… за парочку оплеух!

Все заржали, кто-то добавил:

— Не, за парочку он не продаст. Накинь до пяти!

— А не жирно ли будет? Кулак у меня, чай, тоже многого стоит, жаль на пустячки разменивать.

Пленник побледнел от гнева, но ответил насмешникам спокойно:

— — Плетеный пояс — это подарок сестры. А другой

—с убитого волкодлака снял. Сперва это хвост был, затем он поясом сделался.

— И кто ж для тебя оборотня завалил?

— Никто, я сам. Сегодня после полудня он на меня напал…

— Ага, а ты у него хвост отрезал, он и помер, бедняга!

— Нет, я голову ему отсек. Иначе волкодлака не убьешь…

Пуще прежнего развеселилась толпа, представив бой этого странного парнишки с матерым волкодлаком-обо-ротнем.

— Цыц, оглоеды! — прикрикнул на них Протас. — Не ко времени распотешились. С таким бы весельем купчишек нынче трясли, больше пользы от вас было бы!

Толпа сразу притихла. Протас оценивающе оглядел пленника, спросил сурово:

— Чей будешь? Как сюда забрел?

— Зовут меня Владий, купеческий сын. Забрел к вам случайно, через лес к Чурань-реке пробирался…

В Протасе он сразу признал главного. И хотя уже понял, что угодил из огня в полымя, в руки речных разбойников, особого страха перед ними не испытывал,

И смотрел в сердитые глаза Протаса твердо, с достоинством. Ведь куда хуже было бы, окажись здесь застава дружинников, присланных Климогой. А эти люди, похоже, с любой властью не в ладах. Однако раскрывать им себя тоже пока не следует.

— И откуда ты шел?

— Из Удока, что на Звонке. Наша ладья направлялась вниз по реке, чтобы затем идти на Замостье. Но со мной беда приключилась: я ночью в воду упал, а никто не заметил. Хотел своих бегом догнать, ведь к утру бы они меня хватились, на якорь встали… Да в темноте заблудился, в чащу забрел. Дней пять шел, пока вас не встретил.

Рассказ пленника мог выглядеть более-менее правдоподобным, если бы не ряд обстоятельств. Купеческая ладья никак не могла идти из Удока, поскольку вот уже несколько недель эту крепость удерживают взбунтовавшиеся борейцы. Князь Климога, нанявший борейских воинов для поддержания порядка и разместивший их отряды в главных крепостях Синегорья, в последнее время скупился, платил пришлецам меньше условленного, а то и вовсе не платил. Оттого и случился бунт в Удоке. Наемная сотня решила забирать себе все, что мимо крепости повезут — по воде ли, посуху, пока Климога не расплатится с ними полностью. Нет, не могла ладья по Звонке пройти, врет мальчишка!

— Значит, из Удока? — прищурился Протас. — И кто же там нынче борейской сотней командует?

— Какой еще борейской сотней? — искренне удивился Владий. — Откуда ей взяться? Старейшина там Микита, его знаю…

— Так Микитку этого еще лет пять назад к Переплуту отправили, — послышался голос из толпы. — Когда он княженье Климога признать не захотел, его на воротах вздернули, другим для острастки…

— Заткни хлебало! — приказал Протас разбойнику и вновь обратился к Владию: — Слышал, малец? Пять лет тебя в Удоке не было, никак не меньше. Так где же ты был? И кто заслал тебя ко мне?!

Владий ошарашенно молчал. Что-то не складывалось в его сознании, мысли путались. Борейцы, казненный Микита, пять лет… Может, его нарочно с толку сбивают? Он упрямо вскинул подбородок.

— Не то вы говорите! Подлец Климога не мог пять дет назад старейшину Микиту казнить, потому что всего год назад Микита старейшиной стал в Удоке. И откуда борейцы могли появиться, если неделю назад никто и не слышал о них? Климогиной власти всего-то несколько дней, а вы говорите, что он уже в Удоке зверствует.

Теперь пришел черед удивляться Протасу. В толпе присвистнули, хохотнули неуверенно, кто-то сказал:

— У парнишки, видать, разумение помутилось.

— Или заврался совсем, — возразил другой.

— Тащи-ка его в избу, — принял решение Протас. — Там разбираться буду.

Странные подозрения закрались ему в душу. По разговору судя, малец и в самом деле не из простолюдинов и не из глупых. Почему же бред какой-то несет? Соглядатая такого сюда бы никто засылать не стал. Однако про купеческую ладью он явно соврал. А зачем? Как вообще он мог незамеченным подойти в их тайному поселению? Сторожевые посты повсюду расставлены, не могли его не заметить. Лишь со стороны Заморочного леса охраны нет, поскольку там ни к чему она: нечисть не суется, но и от себя никого живым не отпускает.

А не мертвяк ли малец? Нет, мертвяков Протас видел и речи их слышал, пленник ничуть на них не похож. Да еще нож с заговорными знаками. Такой нож ни один мертвяк себе не возьмет.

Протас пристально посмотрел в глаза мальчишки, которого ввел в горницу Горбач. Пленник не отвел взгляда, стоял прямо, хотя и заметно было, что едва на ногах держится.

— Развяжи его, — приказал Протас.

Горбач разрезал веревку на руках Владия, подтолкнул его поближе к столу, за которым сидел главарь. Владий увидел свой охотничий нож на столе, и Протас, перехватив его взгляд, хмыкнул. Сколь ни ловок мальчишка, а все не ловчее двух бывалых разбойников: не успеет к ножу потянуться, как под ребра кинжал получит, а то и два сразу.

— Теперь правду говори, малец. Все расскажешь — помилую, утаишь что — лютая смерть. Мне с тобой лясы точить некогда. Первое: кто из моих людей тебя через сторожей провел?

— Да объяснял уж, — вздохнул Владий. — Никаких сторожей я не видел, сам пришел, из Заморочного леса. Не верите — ваше дело, а мне добавить к этому нечего.

— И сколько же ты среди нечисти лесной шлялся?

— Дней пять, наверное. Может, чуть больше, поскольку не всегда в разуме был, охмуряла Нечистая Сила, с пути сбивала…

— А путь-то куда держал? — вмешался в допрос Горбач.

, — На юг старался, чтобы к Чурань-реке выйти. . — Так не проще ли было, — не унимался хитрый Горбач, — на запад повернуть, к Звонке вернуться? Про Заморочный лес, как понимаю, ты многое слышал. Почему же пошел-таки через него на верную погибель?! Или не сам пошел — велели под страхом смерти, силком загнали?

Владий не знал, что ответить. Молчание его затянулось. Тогда вновь заговорил главарь разбойников:

— Я пока ласков с тобой, жалею за младость и неразумность. Но упираться будешь — Нечаю-пыточни-ку отдам. Есть у меня человечек такой, очень нравится ему с живых людей кожу сдирать, зацепами ребра выдергивать… Под пыткой все скажешь, да поздно будет.

Владию почему-то не было страшно от разбойничьих слов. В нем росла внутренняя уверенность, что угрозы свои чернобородый главарь не станет приводить в исполнение. Не из-за того, что пожалеет невинного (скольких загубил он мимоходом? — тьму, наверно!), а по какой-то иной причине. Эх, знать бы эту причину, легче (дало бы на душе.

Однако и понимал Владий, что своими вопросами разбойники его в угол загнали. Если их дозорные по реке прячутся, купцов выслеживают, а ладья из Удока мимо не проплывала, то врать про нее дальше бессмысленно. Горбатый мужик тоже верно подметил: без смертной нужды никто в Заморочный лес не сунется.

— Хорошо, правду скажу, — кивнул головой Владий. — Не купеческий я сын, а княжеский. Сын Свето» зора, убитого подлым Климогой. Ночью, когда изменники во дворец ворвались, мне и сестре Любаве удалось бежать. Но потом ее беренды схватили… Меня же ворожея Диронья, от погони спасая, в Заморочный лес направила, вот этот нож подарила и медвежий опашень. В лесу со всякой нечистью столкнуться довелось, однако, видать, Перун меня охранял, потому и жив остался. Вот моя правда!

Протас и Горбач переглянулись, ошарашенные новой историей пленника. Слова его правдивыми казались, да только неувязочка в них была. О ней и сказал Протас Владию:

— Складно говоришь, да неладно выходит. Князь Климога подлец, конечно, мы его меж собой не жалуем. Слухи про то, что он брата Светозора погубил, давно известны, хотя за слова такие уже многим языки повыдергивали… Но ведь объявлено всюду, что дети Светозора той же ночью в клочки разодраны были волко-длаками.

— Это преднамеренная ложь. Спаслись мы подземным ходом, Перун помог. Только сестрица моя к бе-рендам в лапы попала…

— Это я уже слышал, — отмахнулся Протас. — Но одного не пойму, малец, где же ты пять лет скрывался до сего дня?

— Какие пять лет? — уставился на него Владий.

— А такие, что Климога в Синегорье княжит! Не пять дней, как ты говоришь, а пять лет. Проспал ты, что ли, эти годы в медвежьей берлоге?

— Зачем вы меня с толку сбиваете?! — вскинулся Владий, глазами сверкнув. — Зачем небылицы плетете? Я и под пыткой ничего другого сказать не смогу, ибо нет другой правды!

— Уймись-ка, парнишка,-негромко произнес Горбач и руку ему на плечо положил. — Может, и поверим тебе, если объяснишь, где скрывался. Как малец восьмилетний — столько ведь сыну Светозора было, когда он исчез, — мог пять полных годочков по лесам бродить беспамятно. Ясно я говорю?

— Да мне сколько лет, по-вашему?!

— На глазок судя, тринадцатую или четырнадцатую осень встречаешь. Худощав, конечно, но в кости крепок… Как считаешь, Протас?

— Откуда ж тринадцать? — не верил Владий услышанному. — Только восемь должно исполниться…

— Ну-ка, Горбач, принеси ему гляделку медную, пусть посмотрится.

Горбач исполнил распоряжение главаря и водрузил на стол перед пленником большой плоский щит, отшлифованный до зеркального блеска. Владий приблизился, взглянул на отражение и замер. На него смотрело чужое лицо, лишь отдаленно похожее на лицо восьмилетнего княжича Владия. Впалые щеки, спутанные волосы до самых плеч, глубокая складка между бровями. Прежними были большие голубые глаза да родинка у левого виска, доставшаяся от матери.

Он медленно ощупал свое лицо, затем посмотрел на руки. Узнавал и не узнавал себя княжич.

— Как же это? — прошептал он. — Почему?.. Пять лет… Значит, мне почти тринадцать… Значит, пять дней пятью годами обернулись…

Силы внезапно покинули его. Колени подогнулись, и, чтобы не упасть на пол, он уперся руками в край стола. Впервые за долгое время (дни? годы?) слезы покатились по щекам.

По приказу Протаса пленника отвели на ночь в землянку, накормили и дали кое-какую одежку. Вход я землянку поставили сторожить двух удальцов, чтобы парнишка не вздумал сбежать. Хотя вряд ли такое сейчас пришло бы ему в голову. Повалившись на грубую подстилку, он почти сразу впал в горячечный бред…

В избе главаря разбойников между тем решали его судьбу.

— Ты думаешь, он и в самом деле сын Светозора? — спросил Протас своего советника, внимательно разглядывая лезвие охотничьего ножа.

— Всякое в жизни бывает, — уклончиво ответил Горбач. — Княжескому роду сам Перун покровительствует. Мог уберечь княжича от невзгод, сохранить ему жизнь тайную, не подвластную нашему разумению. Но чтобы пять лет пятью днями показались, о таком я никогда не слышал.

— Придумал, чтобы скрыть от нас, где и у кого прятался эти годы?

— Похоже на то. Если, конечно, княжич он, а не лишившийся ума бродяжка-самозванец. Климога таких двоих уже в землю живьем закопал. Один в Замостье себя князем Светозором объявил, а другой, в Поскребе, его сыном Владием назвался. Люди-то их как своих деревенских юродивых давно знали, просили стражу не трогать убогих, да где там!..

— На убогого он не очень похож.

— А мог и недавно разум потерять, в Заморочном лесу. Занесла его туда нелегкая, натерпелся страху, вот и мнит себя то купеческим сыном, то княжеским. Хотя, может, и не был в лесу малец. Разве можно там уцелеть?

— Все ты вокруг да около! — рассердился Протас. — То княжич он у тебя, то убогий, то вовсе незнамо кто. Как он здесь оказался, если не из Заморочного леса вышел?!

— Мало ли как… Уж больно напридумывал всякого:

подземный ход, беренды, от которых сбежал, волкодлак-оборотень, которому голову отсек. Не многовато ли для одного парнишки?

—А ты вот на это глянь, — сказал Протас, выковыривая что-то ногтем из-под рукояти охотничьего ножа. — Знакомо? Верно, Горбач, шерстины из волчьей шкуры. Свежие шерстинки. Выходит, если не волкодла-ка, то уж волка-то завалил малец. Где ты поблизости волков встречал, да еще таких, чтобы в сытое время на человека набросились? Значит, из леса он пришел, не соврал в этом!

— Прирезал волчишку-недомерка да навоображал с три короба.

— Не юли. Горбач! Сам видишь, что шерстины матерого волчары.

— Ладно, не кричи, вижу. Объяснить не могу. Сейчас бы нам Власапорасспрашивать, хороший ведун был, подсказал бы. Да ты, голова горячая, порешил старикана ни за что…

— Было за что, — отрезал Протас. — Болтал лишнее, людей мутил. Не о нем сейчас речь, и не твоя то забота. Что с парнем делать?

Горбач, который не первый раз поминал Протасу зазря убитого ведуна, изобразил на лице полное недоумение и сказал:

— А что делать? Дубиной по башке — ив реку! От беспокойства себя избавишь, от вопросов. Опять же болтовни у людей меньше будет.

— Ерничаешь, гад?!

— Да что ты, Протасушка, смею ли? — ухмыльнулся Горбач. Но, зная предел своим вольностям в общении с главарем, продолжил серьезно:

— Отпускать его нельзя в любом случае. По неопытности или по умыслу, а то и под пытками, если к дружинникам попадет, обязательно про наше становище расскажет. Пришибить — самое простое. Что соглядатай, что убогий, что княжич — все одинаково смертны. Можно, конечно, Климоге его сторговать…

— Если он настоящий княжич, сын Светозора. Климога и за самозванца заплатит, — уверенно заявил Горбач. — Но хлопотно это и не с руки нынче. Не лучше ли выждать, присмотреться к мальцу? Княжеская кровь себя всегда покажет.

— И сколько ждать, по-твоему? За ним же глаз потребуется, чтобы не сбежал. Харчи, одежка… А пользы в нашем деле с него как с козла молока.

— При умном подходе и с козла польза сыщется. Ты к себе его приставь: по хозяйству какому, подать-принести, оружие почистить, мало ли забот в становище? Кстати, он и грамоте обучен, наверно. Тоже польза. А присматривать за ним Ждана заставь, пусть неотлучно при мальце будет.

— Так ведь, если сбежит малец, я твоего любимчика велю меж двух берез раздернуть. Не жалко? — хохотнул Протас.

— У Ждана не сбежит, — заверил его Горбач. — И не любимчик он мне, а просто вижу — башковитый парень, смекалистый. По возрасту немногим старше Владия этого и в настоящей схватке не был еще, однако с годами тебя и меня под себя подомнет.

— Если я ему раньше башку не скручу… В дверь горницы громко постучали, затем вошел один из сторожей:

— Извини, Протас, коли помешал. Да с мальцом там…

— Что еще?!

— Горячка у него. По земле катается, бормочет непонятное, головой бьется. Мы водой его охолонули, чтобы очухался. Не помогло. Боюсь, не доживет до рассвета.

— Вот тебе и решение, — сказал Горбач. — Нечистая Сила, видать, никак его из владений своих отпускать не желает, назад тянет. Если Перун судьбой его озаботится, выживет парнишка. А если нет, так и спрашивать не с кого.

… Владий метался в бреду. Сознание его было окутано черным туманом, который вспарывали молнии боли и отчаяния. Ему казалось, что на грудь села огромная трехглавая птица со змеиным хвостом. Она рвала ему ребра железными когтями, добираясь к сердцу, и тяжелым клювом пыталась выклевать глаза. Он отворачивал голову, и тогда клюв ударял в висок, долбил череп, отчего возникали странные визгливые звуки. Или звуки эти рождались в горле ужасной птицы? Они сплетались в дикарскую мелодию, из которой вдруг прорывались слова: «Ты мой… Мой!.. Тебе некуда деться… Больше дороги нет, и тебя больше нет!» Но в черной пелене белые молнии чертили иные знаки. Владий не мог опознать их, однако иногда за болью и отчаяньем угадывал их тайный смысл. Смысл этих знаков сулил освобождение и долгий путь. А еще они возвращали сон про беловласого старца. В том сне вспыхивали огнем слова: «Держись, мой мальчик… С отцом равняйся, о княжестве думай… Не отступай! Встретимся, когда время придет…»

1. Черный колдун Арес

Синегорский князь Климога ненавидел солнечные дни. Они вызывали у него сильнейшую головную боль, спастись от которой можно было лишь в сумрачных дворцовых покоях. Однако нельзя же неделями не выходить на свежий воздух, добровольно превращая себя в узника! В народе начнутся пересуды о немощи правителя. Власть, и без того не слишком прочная, заколеблется, возрастет смута, поднимут головы Светозоро-вы недобитки. Нет, подобного он не допустит!

Морщась от боли, кутаясь в черный плащ с капюшоном, надвинутым по самые брови, Климога заставлял себя ежедневно подниматься на Княжескую башню, чтобы всем показать: вот он, всевластный повелитель Синегорья, сильный и мужественный, мудрый и беспощадный. Смотрите и трепещите! Ваши тайные помыслы открыты ему, ваши судьбы — пыль для него. Только тот, кто истово служит владыке, достоин его милосердия.

Такими мыслями Климога взбадривал себя, в глубине души страшась огромного пространства, открывающегося взгляду с высоты Княжеской башни. Слишком велика и свободолюбива эта страна. Рассчитывал подчинить ее себе за год, изничтожить всех непокорных огнем и железом, заставить почитать свою власть куда более, чем почитала она хлипкую власть благодушного Светозора. Но брат за двадцатилетие своего правления так развратил народ вольностью непотребной, что и за пять лет не удалось еще навести должного порядка, добиться беспрекословного послушания, не говоря уж о радостном восхвалении подданными всемогущего князя.

С каким-то неизменным постоянством вспыхивают бунты, появляются самозванцы, усиливается неповиновение. Даже борейским наемникам он не может доверяться полностью, о чем свидетельствует их выходка в Удоке минувшей осенью. Пришлось согласиться на их условия, ведь до Ладора им было рукой подать, а дружина не могла покинуть Селоч, где бунт простолюдинов принимал угрожающие размеры. Зимой наступило временное затишье. Он направил новых наместников в разоренный Селоч, в Удок и Замостье. Смог наконец отвлечься от княжеских забот и — в глубокой тайне от всех — ввериться попечению целителей.

: Синегорским он не доверял, поэтому вызвал в Ладор двух венедских знахарей, посулив им богатые дары. О, если бы искусство их принесло ему хоть толику облегчения! Он бы, видят боги, исполнил свое обещание. Но эти безмозглые старцы, много дней и ночей изводя князя нечленораздельным бормотанием, горькими травяными отварами, магическими письменами и даже кровопусканием, так и не сумели избавить его от хвори. Тогда один из них заявил, что на князя навели порчу не чьи-то злые чары, не дурной глаз коварного ненавистника, а его же собственные великие прегрешения. Другой добавить посмел, что солнечный свет противен злобному духу, избравшему Климогу своим наместником в Поднебесном мире. Только очистившись, изгнав злобного духа, покаянную жертву богам принеся, можно надеяться на излечение.

Ничего князь не сказал знахарям, хотя видел, в каком страхе ждут они гнева его. Велел отпустить их домой, в Венедию. Ну а то, что сгинули они по дороге, никто ему виной не выставит. Всякому известно, как опасны •нынче путешествия. Разбойники, нечисть лесная, да и просто голодранцы разные проходу не дают купцам и добрым людям…

По весне, когда дни удлинились и от солнечных лучей вовсе житья не стало, Климога взмолился своему тайному покровителю: нет мочи терпеть, приди, избавь от хворобы! Не приходил. Знал Климога, что является тот лишь по своему желанию, мольбами не вызовешь, а все же не переставал надеяться. В мучениях тянулись дни и недели, множились проблемы внутри княжества, росла смута, которую подпитывали слухи о болезни властителя Синегорья. Климога чувствовал, как рвется, расползается некогда прочная сеть власти, страха и платного доносительства, которой он старательно опутывал страну все пять лет своего правления. Неужто покровитель этого не замечает?! Не удержать хворому князю народ в узде, значит, если трезво судить, их давний совместный план тоже рухнет, едва сумев начаться!

Но, кажется, мольбы его все же были услышаны. Сегодня, поднявшись на Княжескую башню, с великой радостью увидел он черное пятно, наползающее на яркий круг солнца. Недолго в небе этот обнадеживающий знак борьбы Тьмы и Света наблюдать могли жители Синегорья, по тупости врожденной воспринимавшие его совсем не так, как следовало. Чуть закрыв самый краешек солнечного диска, черная тень вскоре уползла, дозволив простолюдинам вздохнуть с облегчением: божественный Хоре, дескать, одолел Злую Силу. Глупцы! Не догадывались даже, что это покровитель сообщал Климоге о своем приближении.

Ясным стало князю его долгое невмешательство, его молчание. Очевидно, более существенные заботы отворотили взор покровителя от Синегорья. Но теперь он возвращается, чтобы помочь Климоге избавиться от болезни и навести в княжестве должный порядок. Хвала ему! Подтверждением еще один знак был: серебряный кубок, из которого когда-то Светозор медовуху пил, неожиданно треснул в руке Климоги. Случилось это в «тот момент, когда князь, приказав наполнить его до краев красным таврийским вином, поднес кубок к устам, дабы испить пьянящей жидкости в честь своего покровителя. Трещина рассекла старинный кубок от кромки до донышка с громким звуком лопнувшей тетивы, вино пролилось на княжескую рубаху, словно кровью окрасив. В безмолвном ужасе отпрянули слуги, но сам Кли-мога лишь рассмеялся. Да, трескаются в его руках вещи, принадлежащие брату! Значит, прежняя сила возвращается к синегорскому владыке. Сила и власть, поддерживаемая могущественным покровителем, противостоять которому никто не посмеет!

Поздним вечером Климога возлежал на высоких подушках, набитых лебяжьим пухом, выслушивая доклады, присланные наместниками. Народ селочский усмирен окончательно, но дружину возвращать в Ладор пока преждевременно, поскольку по окрестным лесам скрываются многие бунтовщики, досаждающие наместнику своими набегами на городские заставы. В Замостье купцы жалуются на речных разбойников, возобновивших дерзкие налеты на ладьи с товарами. Придется выделять в сопровождение ладейных караванов дополнительные отряды лучников, иначе никто не решается плыть по Чурань-реке к Венедскому морю. Воевода Фотий, с двумя сотнями верных ему товарищей ушедший в Ильмерское княжество пять лет назад, по доносу соглядатая, не унимается: распространяет о князе Климоге различные неправедные слухи и, пользуясь осторожной поддержкой князя Дометия, пополняет свое войско простолюдинами, бежавшими из пределов Синегорья, готовится к походу против Климоги…

Князь, погруженный в раздумья о своем покровителе, слушал эти известия вполуха. Когда тот впервые явился ему — среди ночи, на берегу неспокойного моря, в облике воина-варвара с перебитым носом, — Климога и предполагать не мог, чем обернется их сговор. Накануне он избавился от воеводы Ермилы,в гневе вонзив ему кинжал под ребро.

Свидетелем оказался сотник Гурий, на молчание которого Климога мог положиться. Вдвоем они приладили к ногам воеводы тяжелый щит и сбросили мертвое тело в морскую пучину. Договорились, что объявлено будет о гибели Ермилы по собственной неосторожности: с ладьи, мол, упал во время сильного волнения, никого рядом не оказалось, только Гурий заметить успел, как между отцепившейся ладьей и деревянной пристанью мелькнул чей-то шлем среди волн. Для пущей правдивости малую ладью отчалили, ее позднее рыбаки побитой нашли на камнях. В общем, удачно сложилось. Гурий стал воеводой и главным советником Климога в борьбе за владычество в Синегорье. Но даже ему ничего не сказал Климога о том, что еще был свидетель убийства Ермилы — могущественный и многоликий.

Во время первой их встречи самым большим потрясением для Климоги было умение будущего покровителя мгновенно перевоплощаться — то в старичка безбородого, то в чудище криволапое и хвостатое, то вновь в беспощадного воина. Имени своего он не назвал, велел обращаться: «господин» или «покровитель». Да, он сразу указал Климоге его место, с чем Климога, разумеется, спорить не стал. Как не стал и пытаться разузнать, с кем он имеет дело. Понимал, что не с Доброй Силой свела его судьба, однако стремление к безраздельной власти перевесило всяческие сомнения. И ведь не прогадал! Покровитель направил по верному и скорому пути, помог получить то, о чем прежде Климога лишь мечтал…

Внезапно его размышления были прерваны громкими криками и звоном оружия. Князь вскочил, выхватил меч. Двое телохранителей, выбежав из-за тяжелых бархатных портьер, мгновенно заслонили его, изготовившись к бою. Дверь распахнулась, стражник крикнул с порога:

— Князь, в твой дворец проник опасный незнакомец! Мы не можем его остановить!

— Верно, не можете, — раздался спокойный голос. Стражник резко обернулся — и вдруг стал оседать на пол. В дверном проеме появился человек, одетый во все черное, с большой золотой цепью на груди и с железным посохом в руке. Лицо его было скрыто низко надвинутым капюшоном.

Телохранители бросились к незнакомцу, чтобы разрубить наглеца на куски. Но тот неуловимым движением откинул капюшон, сверкнул ослепительный красный луч… Когда Климога вновь обрел зрение, он с ужасом увидел распростертые тела своих слуг и спокойно сидящего в кресле незнакомца.

— Не тревожься, князь. Твои люди не пострадали. Они очнутся, когда мы закончим беседу, и ничего не будут помнить.

Климога, по-прежнему сжимая меч, вгляделся в незваного гостя. Орлиный профиль, аккуратная бородка, черные волосы, перехваченные широким серебряным обручем с большим рубином в центре. Похоже, из этого рубина и ударил колдовской луч, лишивший сознания его телохранителей и слуг.

— Кто ты? — с невольной дрожью в голосе спросил Климога. — Зачем явился?

— Зовут меня Арес. А еще называют Черным колдуном — там, где я жил прежде. Явился к тебе по велению своего — и твоего — Господина. Странно, что ты не ждал меня, ведь мой визит предвещали особые знаки.

— Знаки? Но я думал…

— Понимаю, князь, — кивнул колдун. — Ты подумал, что сам Господин к тебе явится. Однако ты неверно истолковал треснувший кубок. Он означал приближение посланника, а не самого Господина. Что ж, с моей помощью ты скоро научишься разбираться и в этом.

—Ты прислан мне в помощь?

— Не только. Всему свое время. Для начала ты представишь меня своим приближенным — как самого близкого друга и главного княжеского советника. Мои распоряжения должны исполняться так же неукоснительно, как твои собственные.

— Постой, колдун! — рассердился князь. — Почему я должен верить тебе на слово? Может, ты послан кем-то другим…

— Тебе нужны доказательства? Изволь. Черный колдун бросил свой железный посох на ковер. И посох неожиданно превратился в большую змею, которая, извиваясь, поползла к ногам князя. Климога вздрогнул, но не отступил. Он поднял меч, готовый разрубить гадину, если та подползет слишком близко. Колдун выставил в его сторону ладони, растопырив тонкие пальцы, и князь ощутил, что меч в его руке зашевелился, ожил! Уже не меч он сжимал, а мерзкую тварь, напоминающую варана из Этверской пустыни. Раздвоенный длинный язык твари коснулся его щеки, оставив на внезапно побледневшем княжеском лице обжигающий красный рубец. Вскрикнув, Климога отшвырнул тварь, которая ловко упала на четыре лапы и тут же устремилась к змее. Казалось, сейчас варан и змея вцепятся друг в друга. Но колдун кинул меж ними свою тяжелую золотую цепь. Она, как живая, свернулась в спираль, а затем, повинуясь одному лишь взгляду колдуна, обратилась в жирного мохнатого паука с изображением оскаленного черепа на спине. Все три твари сплелись в почти любовном объятии и замерли у ног князя.

— Узнаешь, Климога? — негромко спросил колдун.

— Да, это знак моего покровителя, — ответил князь, утирая рукавом холодный пот со лба.

Колдун щелкнул пальцами. Сплетенные твари вспыхнули белым пламенем, которое быстро погасло, не оставив на ковре ни малейшего следа. Теперь там лежали меч, посох и цепь. Черный колдун встал с кресла и поднял то, что принадлежало ему. Но Климога даже не шевельнулся, чтобы забрать меч. Он понял, что никогда уже не сможет не только в руке держать, но даже и смотреть на него без содрогания.

— Кстати, пока я буду рядом с тобой, князь, головные боли не станут докучать тебе. Ты удовлетворен?

Климога молча кивнул. Да, с этим страшным человеком ему придется считаться. Колдуны, конечно, тоже смертны, сумел бы и от него избавиться, хотя это было бы труднее, чем в свое время от воеводы Ермилы, старейшины Прокла, венедских знахарей и многих других. Однако Арес послан самим покровителем, сомнений в том нет, значит, придется сдержать себя и разделить с ним власть над Синегорьем.

Арес пригладил свою бородку ладонью, с хитрецой посмотрел на Климогу:

— Что ж, князь, если отныне мы с тобой друзья, готов по-дружески посоветовать: приставь к ладье, которую наместнику Ромше посылаешь, хорошую стражу.

— Откуда тебе про нее известно? — удивленно вскинул брови Климога.

— Э, да одному мне разве? — отмахнулся колдун. — Люди твои языки за зубами держать не умеют. Впрочем, не о них речь веду.

— Ладья вчера отчалила, стража крепкая…

— Которая в Удоке останется, верно? — прервал его Арес.

— И это знаешь, — покачал головой князь. — Воистину дурные и болтливые у меня слуги. Но где других взять в этой неблагодарной стране?! Кто не ворует, тот глупец. Кто умен, тот продаст не задумываясь.

— Буде плакаться-то! Не теряй время зря — отправь гонца в Удок, чтобы ладью придержали, пока замо-стьинские лучники не явятся. Пусть стража твоя ни в коем случае на берег не сходит, иначе беды не миновать…

Колдун вдруг замолчал и подозрительным взглядом окинул своего собеседника:

— А не нарочно ли ты подставляешься? Такая ли уж «золотая» эта ладья? Может быть, одни побрякушки в ней, которые потерять не жалко, а вину за неуплату жалованья ты хочешь свалить на нерадивость наместника Ромши? Поговаривают, нечто подобное ты уже проделывал — с борейцами.

— Напраслину возводишь! — взвизгнул Климога, лицо его покрылось красными пятнами. И откуда колдун про борейцев узнал? Все удачно тогда получилось… Правда, искушение было повторить обман, но пока не решился, не пришло еще время…

Черный колдун, похоже, наслаждался смятением князя. Улыбаясь тонкогубо и почти неприметно, он наполнил таврийским вином княжеский кубок, приподнял его, словно благодаря Климогу за гостеприимство, и сделал несколько неторопливых глотков.

— Хорошее у тебя вино. Прямо из Тавриды или в ладанейском Трепеле перекупаешь?

— У виночерпия спроси, я этим не интересовался.

— Напрасно. Ладанейские купцы давно с таврий-цами выгодный торг ведут, синегорским же объедоч-ки оставляют, да и те втридорога продают. Лучше бы напрямую тебе с Тавридой дело иметь — и казне прибыток, и силе твоей простор… Да ты чего стоишь-то, князь? — изобразил удивление Арес, словно только сейчас заметил. — Садись, в ногах правды нет.

Климога, окончательно растерявшись, осознал нелепость своего положения. Но ничего не поделаешь, и этот мимолетный бой колдун выиграл. Князь понуро опустился на подушки. Теперь Арес, удобно устроившийся в высоком кресле, смотрел на него полным хозяином — сверху вниз.

— Впрочем, рассиживаться нам некогда, — неожиданно резко сказал колдун. — Сегодня же я займусь обустройством своего жилья в твоем дворце. Не волнуйся, много места не понадобится. Важно лишь, чтобы оно имело тайный выход и располагалось рядом с твоими покоями. А ты, князь, немедленно озаботься поисками княжича Владия…

— Как ты сказал?! — оторопело вскинулся Климога.

— Ты верно расслышал. Или тешил себя заверениями диких берендов, что Владий в реке утонул? Но ведь тело его не найдено. А пока жив княжич, власть твоя незаконна.

— Я был на той круче, осматривал место. Наверняка мальчишка шею свернул еще до того, как в воду упал. Звонка унесла его, о камни разбила, а рыбы до костей обглодали!… Уцелей он чудом, мои соглядатаи давно бы проведали и мне донесли.

Арес усмехнулся:

— Не такие уж они у тебя всевидящие. Про княжну Любаву, чай, тоже ничего не знают, не слышали, а? Ну-ну, не хмурь брови. Мне твои замыслы относительно княжны нравятся. Жаль только, что характер у девицы в отца выдался. Трудно ее обломать… Однако, князь, не моя то забота. Владий — вот кто опасен. Четырнадцать годков ему скоро исполнится…

— Если жив щенок, — хмуро вставил Климога.

— Жив он, жив, — отмахнулся колдун. — Это мне доподлинно известно. Не знаю, где и как он столько лет прятался, какие силы сейчас за ним стоят, что предпринять намерен. Но до того, как мальчишка народу себя объявит и против тебя выступит, его надо найти! Ты ведь уже казнил самозванцев, навык имеешь. Дай приказ своим людям, чтобы отыскали еще одного — самого отъявленного злодея, хотя и юного, который обликом на Светозора похож и этим пользуется. Большую награду посули. На все дороги, в каждое селение отправь соглядатаев и наушников, чтобы и мышь не проскочила! Сейчас нет для тебя дела важнее, Климога.

— Хорошо, Арес, — с неожиданным спокойствием ответил Климога. — Я разошлю соглядатаев, поставлю засады, куплю поселенских старост… Чего ради? Ты мальчишки боишься?

— Я не знаю страха. Я видел смерть ближе, чем тебя сейчас, и в глаза ей смеялся. Но тот, кого ты считаешь обычным юнцом, может разрушить не только твою власть. Сила его столь велика, что ее сам господин опасается.

Колдун говорил тихо и медленно. В словах его было нечто такое, от чего кровь похолодела в жилах Климоги. И князь отступил. Склонив голову, он приглашающим жестом указал Аресу на секретную дверь в стене. Переступив через тела стражников, они вышли из княжеской залы.

…Когда дверь за ними закрылась, неясная и полупрозрачная фигура, прежде сливавшаяся с позолоченным барельефом, изображавшим Климогу на вздыбленном коне, отделилась от стены и плавно скользнула к выходу.

2. Встреча в корчме

Климога не знал, радоваться ему или страшиться появления во дворце столь грозного посланника Великого Господина. Колдовская мощь Ареса поразила его. В не меньшей степени удивила князя и осведомленность его в тех делах, о которых знать могли только самые доверенные люди: о Любаве, об истории с украденным золотом борейцев, наконец, об отправке ладьи с драгоценным грузом в Замостье.

Может, легче на душе стало бы у Климоги, если известили бы его о странном случае, произошедшем две недели назад в корчме у замостьинской пристани. Но некому было рассказать князю эту удивительную и кое-что проясняющую в поведении колдуна историю…

Колченогий Вирем, посланный Протасом в Замостье, разузнал все, что ему поручалось: какие ладьи и с каким товаром в ближайшее время пойдут вниз по Чурань-реке, что за охрана будет их сопровождать и не приготовлены ли секретные ловушки для речных разбойников. Для своей роли Вирем годился лучше прочих, благодаря очевидному всем увечью. Покалеченная в давней схватке нога сделала Вирема неповоротливым в бою, но она же снимала с него всякие подозрения в принадлежности к разбойному люду. Не впервые являлся Вирем в Замостье с подобным поручением и хорошо знал корчму возле главной городской пристани, где досужие языки быстро развязываются. Особенно если не скупиться, выставляя ладейщикам и поочим служилым людям хмельную брагу. Способный выпить почти не пьянея бадейку бражки, Вирем всегда возвращался в разбойное становище с полезными для общего дела сведениями. А на сей раз ему повезло даже больше обычного.

Один из лучников, сидящий бок о бок с Виремом за длинным, грубо сколоченным столом, завел с ним хмельную беседу о княжеской скупости, о трудностях ратной службы, о грядущем плаванье к устью Звонки и о многом другом. Слово за слово вызнал от него Вирем, что наместник Ромша ожидает наконец-то ладью с золотом и серебром от князя Климоги — для выплаты долгожданного жалованья дружинникам и борейским наемникам. До Удока по Звонке спустится она под охранением большого отряда, однако тот отряд должен остаться в Удоке, чтобы усилить тамошнюю крепостную стражу. Навстречу же «золотой ладье» Ромша посылает два шнека со своими лучниками, они ее опекать будут от Звонки до Замостья. В общем, совсем скоро перестанут замостьинские дружинники по чужим домам столоваться, сами добрых людей угощать начнут, знатной брагой потчевать!..

Слушал Вирем и смекал, что ладья-то, пожалуй, в том месте, где быстрая Звонка в Чурань-реку впадает, одно время, пока шнеки не подойдут, почти без охраны останется. Если подзадержать их в пути хитростью какой, а самим на ладью напасть, разбойничкам достанется очень большой куш.

Заметив, что словоохотливый их товарищ наболтал много лишнего, лучники под руки его с лавки подняли и, хоть упирался он, взашей из корчмы вытолкали. Вирем, чтобы не заподозрили его в чем, сам с пьяным видом под лавку свалился — мол, я вовсе лыка не вяжу и ничегошеньки не разумею. Там, под лавкой и отлеживался, пока шум в корчме не затих. Тогда он глаза приоткрыл,убедился, что лучники ушли, и вновь за стол уселся. На этот раз без притворства решил бражки выпить — заслужил!

После ухода лучников в корчме не много народу осталось. Скучно бражничать без компании, особенно тому, кто за разговорами и побасенками привык посуду осушать. Вирем повнимательней огляделся, выбирая, к кому присоединиться. Два рыбака о чем-то своем беседуют, чернобородый стражник, прислонив к стене железный посох, отдыхает после долгой дороги, мелкими глоточками пьет медовуху из глиняной кружки, кряжистый охотник (топорик из-под полы короткой кожаной куртки торчит, на лавке — охотничий лук и колчан со стрелами) кувшин с бражкой доканчивает… Вот он наверняка не откажет Вирему в компании! Прихватив новый кувшин, Вирем подковылял к охотнику. А тот и в самом деле обрадовался случаю языком потрепать и пополнить свою кружку дармовой выпивкой.

Вскоре они похлопывали друг друга по спинам, громко смеялись и наперебой рассказывали самые невероятные охотничьи байки, клятвенно заверяя, что ни словечка не врут. Под сей разговор Вирем и поведал про мальчишку, прошлым летом вышедшего из Заморочного леса живым-невредимым, хотя встречался там с уймой нечисти. Охотник решительно возразил: быть такого не может!

— Эй, братцы! — призвал он в свидетели других посетителей корчмы. — Скажите и вы ему, что в Заморочном лесу даже бывалый мужик двух дней не продержится, куда уж мальчишке!

Рыбаки согласно головами покивали и вернулись к своей беседе, корчмарь снисходительно хмыкнул. Лишь чернобородый странник поспешно встал со своего места и приблизился к их столу.

— Как зовут этого мальчишку? — спросил он. — И сколько ему лет?

— По виду годков тринадцать-четырнадцать было, да окреп в последнее время, возмужал…

Неожиданно Вирем приметил желтый металлический лтблеск на груди странника. Похоже, его запыленный плащ скрывал не дерюжную одежку бедного ходока, а богатое одеяние, украшенное золотом. Зачем же выдает гебя за простого человека и почему столь явно заинтересовался случайно услышанной историей?

— Как зовут его? — повторил вопрос чернобородый.

— Да не помню я, — соврал Вирем. — И какая разница…

— А выглядит он как? — не унимался странник. — Волосы, глаза?

Вирем окончательно понял, что неспроста этот человек интересуется Владием. Может, и рассказал бы он о мальчишке подробнее, но испугался лишнее болтануть: про разбойничье становище, про то, что пацан живет у них пленником, а себя мнит княжичем воскресшим… Нет, любезный, ни к чему тебе в разговор влезать. Так и сказал, окинув странника тяжелым взглядом:

— Ты, милый человек, ежели выпить с нами желаешь — рядом садись, о себе поведай. Издалека ли идешь и куда путь держишь? Как величать нам тебя? Какое дело в Замостье ищешь?

Это был у Вирема проверенный способ — на вопрос отвечать вопросами, сбивая собеседника с толку. Но чернобородый на уловку не поддался. Он, как змея, впился в Вирема глазами, отчего все внутри у разбойника похолодело. Черные зрачки проникли в самую душу его, ощупали обжигающе-ледяными прикосновениями и наизнанку вывернули! Когда же Вирем очнулся и огляделся, то с ужасом увидел, насколько все вокруг изменилось.

Люди в корчме застыли как изваяния, и глаза их омертвели. Даже брага, которую корчмарь переливал из бадьи в кувшин, закаменела. Даже мухи, во множестве кружившие над липким столом, замерли в неподвижном воздухе черными жирными точками! На глазах у Вирема чернобородый странник стал расти, превращаясь в настоящего великана, и остановился он, лишь, когда уперся головой в потолок. На груди у него под распахнувшимся плащом заблистала золотая цепь, а густые волосы на голове охватил серебряный обруч с ослепляюще-алым камнем в центре. Прогремел повелительный голос:

— Отвечай, смерд, если жизнь тебе дорога!

Вирем упал на колени, взмолился:

— Смилуйся, господин! Все скажу, что потребуешь, ничего не утаю! Не губи только!..

— Как его имя?

— Владием он себя назвал, — поспешно выговорил Вирем, хотя язык едва от страха ворочался. — А еще твердил, что он из роду княжеского…

Все хотел рассказать Вирем колдуну-великану, но внезапно словно удавка перехватила его горло, не позволяя издать ни малейшего звука. И тут же раздался другой голос — спокойный, негромкий:

— Обернись, Арес.

Гримаса удивления и тревоги, а затем и злости исказила лицо колдуна, когда он обернулся на этот уверенный голос. Возле двери стоял седовласый старик в белой хламиде. Старик не произнес больше ни слова, но его пронзительный взгляд, казалось, пригвоздил колдуна к месту.

Их взгляды скрестились, как мечи в битве. Лицо и шея Ареса побагровели от напряжения, что-то неслышное забормотали его тонкие губы. Из алого камня в серебряном обруче рванулся к старику узкий разящий луч — и, переломившись в середине своего полета, распался на сотни кровавых капель, забрызгавших каменный пол корчмы и черное одеяние колдуна.

Еще какое-то время продолжалась эта безмолвная схватка: Арес, не в силах двинуться с места, извивался и корчился, а седовласый старик одним суровым взглядом синих немигающих глаз пресекал любые его попытки освободиться. Наконец, скрежеща зубами, черный колдун начал быстро уменьшаться и, обретя прежний пост обессиленно и покорно замер.

Лишь тогда старик перевел внимательный взор на Вирема, распластавшегося в ужасе на полу. Он словно раздумывал, как поступить с потрясенным свидетелем их фантастического поединка. Арес мгновенно воспользовался полученной передышкой, однако не для возобновления схватки, а для поспешного бегства. Выкрикнув заклинание, он превратился в столб черного дыма, который метнулся к маленькому оконцу, вышиб его и вылетел наружу. Следом за ним туда же устремился и железный посох колдуна. Старик, впрочем, не сделал даже попытки воспротивиться бегству Черного колдуна. Возможно, тот просто не интересовал его более.

Вирем, чудесным образом избавленный от одной напасти, с нескрываемым страхом ждал новой беды. Однако судьба оказалась милостива к нему. Старик жестом приказал — вставай! А затем, так ни слова и не обронив, вышел из корчмы.

Со стоном облегчения и дрожью в голосе Вирем едва доплелся до стола и почти рухнул на лавку. Голова его была чугунная, губы тряслись, перед глазами плавали разноцветные круги. Он закрыл лицо ладонями, пытаясь хоть немного прийти в себя.

— Эй, братец, уснул, что ли? — услышал он вдруг и ощутил, что кто-то трясет его за плечо.

Он с воплем вскинулся, едва не опрокинув стол.

— Какая муха тебя укусила?!

Вирем огляделся. В корчме вновь все было по-прежнему: рыбаки продолжали беседовать, корчмарь наполнял очередной кувшин, хмельной охотник пытался усадить Вирема на лавку… Вот только чернобородого странника уже не было.

— А этот где, который вон там сидел? — с опаской, почти шепотом спросил Вирем охотника.

— Странник-то, чернявый такой? — охотник оглянулся. — Ушел, наверно. Чего он тебе сдался? Давай лучше еще по кружечке опрокинем…

В этот день колченогий Вирем напился до полного бесчувствия. На следующее утро, очухавшись с похмельной головой в придорожной канаве, он пытался убедить себя, что все увиденное им в корчме было лишь горячечным кошмаром, вызванным неумеренным питием дурной браги. Но в глубине души он понимал, что на самом деле стал свидетелем поединка двух магов, а причина их схватки каким-то образом связана с мальчишкой-пленником. Однако, вернувшись в становище разбойников, рассказать о том, какого ужаса натерпелся, он не рискнул ни одной живой душе.

3. Пленник

Владий выздоравливал долго и мучительно. Почти до середины осени никто не мог бы сказать, чьи силы одержат верх.

Справится ли истощенный долгими мытарствами мальчишка с неведомой хворью, или подземный князь Переплут заберет его в свое княжество?

Эта ситуация раздражала Протаса. Кормить больного бездельника, возомнившего себя княжичем, он считал глупостью. Если бы не заступничество Горбача, Протас давно сплавил бы мальчишку на корм рыбам. Горбач же, как ни странно, проявлял о пленнике искреннюю заботу. Приставив к нему Ждана, пятнадцатилетнего сироту, прибившегося к речным разбойникам еще в бесштанном возрасте. Горбач и сам каждодневно захаживал к ним в землянку, приносил из общего котла куски повкуснее, следил, чтобы осенние дожди не подтопили убогое жилище. Ждан, которому торчать возле больного то ли слугой, то ли сторожем не доставляло ни малейшего удовольствия, был весьма озадачен таким поведением Горбача. Вскоре он обратил внимание, что тот прислушивается к словам, срывающимся в бреду с уст Владия, хотя Ждан поначалу пропускал их мимо ушей. Какой смысл может скрываться в горячечном лепете? Однако, следуя примеру Горбача, он тоже стал ловить перемежающиеся с хрипом и кашлем короткие фразы, пытаясь выстроить их в нечто более-менее связное.

Складывалось впечатление, будто Владий ведет с кем-то долгий, отчаянный спор. Его уговаривают, запугивают, грозят страшными карами, а он не сдается, настаивает на своем, рвется куда-то. Иной раз происходило другое: Владий вслушивался, лицо его светлело, он начинал бормотать слова благодарности, о чем-то спрашивать. Когда Ждан рассказал Горбачу о своих наблюдениях, тот согласно кивнул головой:

— Его душа бьется в капкане. Либо вырвется из него, либо навсегда останется в заточении. Крепок капкан, но мальчишке, похоже, кто-то помогает одолевать врага.

— Кому нужна его душа? — удивился Ждан. — Зачем устраивать целое сражение из-за какого-то безвестного бродяжки?

— Я и сам хотел бы знать это…

И все же Владий вышел победителем из жестокой схватки с неведомой болезнью. В тот день, когда он полностью пришел в себя и впервые смог отведать оленьего мяса, принесенного в землянку Горбачом, даже осень решила порадовать людей: небо очистилось от свинцовых туч и засияло солнце. Ждан, которому отныне не нужно было буквально впихивать кусочки съестного в рот полубесчувственного подопечного, что являлось основной его обязанностью на протяжении многих дней, был в полном восторге. Он почти с материнской гордостью смотрел на Владия, вырванного из рук смерти, как он считал, исключительно благодаря его заботам.

Наевшись, Владий уснул. На этот раз сон его был глубок и безмятежен. А еще через день Владий, несмотря на уговоры протестующего Ждана, вышел из сумрачной землянки на свежий воздух. Чуть покачиваясь от слабости, он сделал несколько шагов по желтеющей траве, огляделся по сторонам, словно припоминая, где он и как здесь оказался. В это время на крыльцо своего дома вышел и главарь разбойников.

Он бросил недовольный взгляд на Владия, кивком головы подозвал Ждана. Ждан, видя, что Протас не в духе, поспешил оправдаться:

— Я не пускал его, честное слово!..

— Мне твои оправдания не нужны. Не забывай, что он пленник. Головой отвечаешь, стервец, за каждый его шаг!

Иначе поступил Горбач. После того как Владий вернулся на свое ложе, он вызвал Ждана для подробных наставлений. Суть их сводилась к тому, что отныне Ждан должен стать неизменным спутником Владия, его наставником и… соглядатаем всех его действий. Обо всем нужно докладывать Горбачу, ни одна мелочь не должна быть упущена.

Ждан терялся в догадках. Отчего столь пристальное внимание к хилому пацану, едва передвигающему ноги? Неужели из-за того только, что явился он неизвестно откуда и не помнит пяти лет своей жизни? Что Владий искренне не помнит, а не притворяется, в том Ждан уже не сомневался. Достаточно было глянуть на мучения его, пытающегося осознать, что не восемь годков ему сейчас, а все тринадцать. Тоска и боль светились в его глазах всякий раз, когда об этом заходила речь.

Вскоре добавились новые странности. Неожиданно для всех недавний больной стал не по дням, а по часам набирать силу, да такую, что впору было о чуде подумать. Мужики, многое повидавшие, с подобным прежде не сталкивались. Несколько дней миновало, а пацан уже наравне со Жданом по становищу носится. Кожа да кости был, а теперь же — кровь с молоком! Удивительными, хотя и забавными, были его повадки. Будто впрямь себя мнит княжеским сыном. Держится гордо, с какой-то внутренней верой в свое знатное происхождение, в каждом жесте тверд почти до дерзости.

Протас эдакие замашки решил на корню пресечь. Велел пленнику за работу приниматься: таскать воду из родника (а тот в полутора верстах от становища!), полы в своей избе выскабливать, отхожие ямы чистить.

Мальчишка ничуть не смутился. Со стороны могло показаться, что только и мечтал свои руки грязной работой занять, ибо княжеские труды ему давно надоели. Водрузив бадью на спину и укрепив ее ремнями, как заправский водонос, резво устремлялся он к ручью и почти с той же резвостью возвращался назад с плещущей через края водой. Дерьмо из отхожих ям вычерпывал посвистывая, нос от вони не воротил. Единственное, что не по нраву ему пришлось, — скоблежка грязных полов в избе Протаса. Главарь не позволял ему уборку делать в свое отсутствие, поэтому Владий на коленях со скребком ползал под пристальным взглядом Протаса, да еще выслушивал издевательские замечания. Но сжимал зубы и продолжал с еще большим усердием скоблить почерневшие от грязи доски.

Издевался Протас, насмехался, однако ни разу ударить мальчишку не посмел. Иногда и кулак уже заносил, злобно глазищами зыркая, да в последний момент что-то сдерживало руку. Изрыгая проклятья, прогонял наглеца с глаз долой, не понимая, что происходит. В самом деле, может, княжескую власть в пленнике чувствовал? Так ему ли, человеку вольному, разбойному, князей бояться?! Нет, другая здесь причина была, которая разумению не давалась и пугала бесстрашного атамана.

Однажды зимним вечером, прикончив третью кружку крепкой браги, он решил поделиться своими тревогами с верным советником и напрямую спросил: не замешано ли здесь колдовство?

— Я думал, ты об этом давно догадался, — ответил Горбач. — Юнцу покровительствует если не сам Перун, то, во всяком случае, некто очень могущественный. Можешь наплевать на предостережения тайных сил и хорошенько вздуть пленника, когда того захочется. Но у меня нет уверенности, что позднее эти оплеухи не вернутся к тебе сторицей.

— В ближней округе нет ни единого колдуна или чародея!

— Так и что? Никого рядом с мальчишкой не было ц в Заморочном лесу, а прошел-таки, не сгинул. Хранитель может не знать ничего о своем подопечном, но оберегать его от напастей — волшебным поясом, заговоренным кинжалом, чудодейственным перстеньком. Охотничий нож Владия по-прежнему у тебя?

— Ну.

— Может, через этот нож и страхи на тебя наползают. Вернул бы хозяину, глядишь — полегчает.

— Вернуть не трудно. А ну как он этот колдовской нож против меня и тебя повернет?

— Не в его характере, Протас, поверь уж! — убежденно сказал Горбач. — Да и мал он еще, чтобы на такое осмелиться.

— Тебе самому сколько лет было, когда первого врага своего к праотцам отправил? — усмехнулся атаман. — И двенадцати не исполнилось?

— Не равняй по мне. Я там вырос, где без ножей и дубинок никто носа со двора не высовывал. Сам ведь знаешь, Мозыньская крепость на крови стоит, жизнь человеческая там дешевле кружки бражной…

— Оно верно, конечно, — согласился Протас. — Ладно, верну ему нож, пусть к оружию привыкает. По весне, когда лед сойдет, начнем его и Ждана в дело брать. Княжич он или кто другой — мне без разницы. Повяжем кровью, никуда не денется — с нами будет.

Горбач промолчал, будто бы соглашаясь с таким планом. Тайные свои мысли попридержал, поскольку знал, что атаману они не понравятся. Он, присматриваясь изо дня в день к мальчишке, твердо уверовал — княжич забрел в их становище, сын убитого Светозора.

Но как это знание обратить в свою пользу?

Ответ явился Горбачу на исходе весны, когда из, Замостья вернулся колченогий Вирем и принес хорошую весть о «золотой ладье». Горбач нутром чуял: не все колченогий выложил атаману. Была в его словах недомолвка! Но не пытать же верного человечка, если не знаешь, что выпытать нужно. Поэтому решил ждать— и дождался.

По доносу Вирема Протас организовал нападение на шнеки, спускающиеся по Чурань-реке, и эта часть операции удалась блестяще. Лучники не были готовы к бою, их десятники растерялись, приказали кормчим к берегу править. Скрывавшиеся в камышах возле берега разбойники встретили замостьинский отряд своими «бомбочками» — полыми глиняными ядрами с залитой в них горячей смолой. Ядра раскалывались о борта шнеков, смола брызгала во все стороны, обжигая людей и запаливая суденышки. Огня добавили и разбойничьи дротики, к которым были прилажены пучки сухой соломы. Часа не прошло, как вместо шнеков наместника Ромши лишь обугленные остовы на воде дымились.

Почти два дня полусотенный отряд замостьинских лучников не мог двинуться дальше. Пришлось им деревья рубить и плоты вязать, все время ожидая нового нападения. Изредка речные разбойники добавляли им забот: то из лесных зарослей негодный охотничий дротик бросят, то подожгут прибрежный низкорослый кустарник, то просто нечленораздельно вопить начнут, к холодной утренней воде наклонившись, чтобы звук летел долго и гулко.

Главная задача — продержать лучников день-другой без продвижения к устью Звонки — была выполнена. Да что толку?! Основные силы атамана Протаса, посланные к «золотой ладье», ни с чем вернулись. Не оказалось ладьи на указанном колченогим Виремом месте, даже поблизости никто не видел ее! За что, скажите, четырех крепких мужиков положили, прижимая к берегу чужие шнеки? Какого хрена ради от легкой добычи отказывались, силы для солидного куша берегли? Злато-серебро, обещанное Колченогим, в Удоке осталось, значит, либо провели соглядатая атаманского, либо заведомо врал он, свои — коварные! — помыслы от вольной ватаги утаивал. В любом случае за провинность одна расплата — лютая пытка, дабы правду народу выложил, и скорая смерть!

От позора и зряшной погибели спас Вирема Горбач. Он понимал зверскую логику Протаса, жаждущего крови не столько во искупление четырех напрасных жертв, сколько для поддержания атаманского авторитета. И вряд ли стал бы противоречить ей, не преследуя своих целей. Об этом догадался и не слишком сообразительный Протас, когда его главный советник вдруг вступился за опростоволосившегося соглядатая. Догадался атаман, но — о чем? О том лишь, что в оба глаза следить надо за Колченогим и за встречами его с горбатым недоноском, посмевшим главарю возражать. Хотя и прежде не во всем доверял он Горбачу, но разве отыщешь где такого смышленого? К тому же, честно признаться, не раз и не два Горбач ему жизнь спасал и от дружинных ловушек всю ватагу отводил.

В общем, после не слишком долгих дрязг и разборов пришли они к дурному (по мнению Протаса) и верному (так посчитал Горбач) решению, что ни в чем не виновен колченогий Вирем, значит, и наказывать его не за что.

В становище любые, а особенно такие вести расходятся быстро. Еще до полудня приполз Вирем на своем ожиревшем брюхе в избу Горбача. Стал сапоги его лизать. Горбач, отшвырнув ногой увечного разбойника, последними словами его изругал, а затем уж спросил:

— Все ли, сукин сын, выложил? Какие еще дела в Замостье у тебя были?!

И когда Вирем, чуть не плача, рассказал ему об увиденном и услышанном. Горбач понял, что его час близок. Либо нынче, либо никогда.

С начала весны Протас требовал, чтобы два пацана — Ждан и Владий — в дело пошли. До сих пор Горбачу удавалось находить причины, по которым нельзя было использовать неопытных мальчишек. В последнем налете они тоже не участвовали, поскольку; как объяснил Горбач атаману, могли своим юным азартом лучников спугнуть раньше времени. Но теперь Горбач, обмозговав рассказанное Колченогим, решил — пора пленника чужим людям показать. А те, как водится, разнесут в своих сплетнях о речных разбойниках и новость о юном громиле. Когда слух о Владии до адресата дойдет, он сам сюда заявится. Тут и потолковать с ним можно будет: об условиях, о цене…

Одно смущало Горбача, внося большую неопределенность в его замыслы: кто за мальчишкой явится? Черный колдун, который у Вирема выпытывал имя пленника, или седоволосый старик, изгнавший колдуна из корчмы? Продать, конечно, любому можно. Но не прогадать бы! Этот вопрос Горбач оставил на будущее. Кто первым придет, с того и спросится.

4. Схватка

Положение Владия среди речных разбойников было двойственным. По-прежнему считаясь пленником, он не мог покидать пределов становища, хотя во всем остальном его жизнь ничем не отличалась, например, от вольной жизни пятнадцатилетнего Ждана. Постоянный пригляд Ждана за собой Владии почувствовал очень скоро. Сначала это очень раздражало его. Вспыхивая гневом, он кричал:

— Паршивый подлаза, уберешься ты вон?! Что еще про меня главарю не донес? Сколько раз в день я ногу у сосны задираю или какого цвета у меня подштанники? Так иди полюбуйся!..

Стерпеть подобное Ждан не мог, частенько между ними доходило до потасовок, впрочем, не слишком серьезных, без крови. А вскоре Владии и возмущаться надзором Ждана перестал, осознав, что тот не по своей воле всюду его сопровождает. Меж ними в конце концов возникло даже некое подобие приятельства, в котором каждый находил для себя полезные стороны.

Владии учился у Ждана многому из того, что тот умел в совершенстве, например разжигать костер во время дождя, высекая искры ударами кремня, метать боевые дротики, не видя цели, но угадывая ее по шуму в кустах, разбираться в повадках лесных обитателей и читать их запутанные следы… Ждан, постигший эти и многие другие премудрости вольной жизни задолго до появления Владия в становище речных разбойников передавал ему свои навыки с чувством некоторого превосходства. Дескать, учись, несмышленыш, пока есть у меня охота с тобой возиться! Когда же заметил, как быстро Владий перенимает его науку, то стал относиться к нему с искренним уважением. Ждан помнил, сколько времени сам потратил, пока выучился метать ножи, а этот тринадцатилетний мальчишка за три дня наловчился!

Он подумал было, что все дело в «заговоренном» ноже, который Протас вернул-таки Владию. Но нет, с удивительной точностью рука Владия отправляла в цель и любые другие клинки, дротики, копья. Хуже получалась у него стрельба из лука, и хотя бы в этом, Ждан не ощущал себя уязвленным. Впрочем, Ждан по-прежнему находил достаточно поводов для того, чтобы поддеть Владия, указать на пробелы в его знаниях и житейских навыках. Хотя в глубине души догадывался: будь у них побольше свободного времени, «ученик» не только догнал бы, но и превзошел бы с легкостью своего наставника.

А времени, которым Владий мог распоряжаться по своему усмотрению, с каждым днем становилось меньше. Все обитатели становища обратили внимание на то, как быстро оправился он от последствий своей неведомой болезни. Да и вырос за полгода так, словно сами боги поспешили превратить паренька в сильного, крепкого и ловкого юношу. Подобные перемены в облике пленника некоторых раздражали, вызывая смешанные чувства зависти, удивления и страха. Чтобы самим себе в этом не признаваться, они при любом случае, безмолвно поддерживаемые атаманом Протасом, находили для пленника работенку потяжелее и погрязнее. Поэтому к основным его обязанностям постоянно добавлялись новые: дрова заготавливать, котлы до блеска драить, дряхлую одежду стирать и чинить, древки для дротиков обтесывать, ржавчину со старых доспехов счищать… Всего и не перечислишь.

Работы Владий не чурался, в тягость было другое — оплеухи и пинки, которые приходилось терпеть от разбойников, когда они бывали не в духе. Особенно усердствовал в том здоровенный рыжеволосый детина, за неуемную злобность и врожденную тупость прозванный собственными товарищами Кабаном. Владий старался избегать с ним встреч, да куда спрячешься? Кабан же, едва в его поле зрения попадал пленник, оскаливал кривые зубы и, щуря глаза, примеривался — под какое ребро ткнуть пацана кулачищем? Увернуться не всегда удавалось, и тогда на теле Владия появлялся очередной синяк… Но ни разу не заплакал он, не взмолил о пощаде. Будто зарок дал все стерпеть во имя какой-то главной цели. Видя мальчишескую стойкость. Кабан еще больше свирепел и поджидал очередного случая, чтобы сбить-таки спесь с гордеца. Всем, кто наблюдал за развитием этого неравного противостояния, ясно было — добром не кончится, забьет когда-нибудь туповатый мордоворот пленника! Но вступаться никто не хотел. Чего ради? Пусть о нем Горбач беспокоится, коли уж с первого дня его опекать взялся.

В тот день, когда разбойники, рассчитывавшие перехватить «золотую ладью», вернулись ни с чем, Владий и Ждан прохлаждались возле ручья, куда их обоих Горбач отправил за водой. Зная его снисходительность, они не торопились в обратный путь с тяжелой поклажей, вели разговор о последних событиях, на равных обсуждая удачный налет на замостьинских лучников. Ждан рисовал на песке и объяснял:

— Вот здесь, в камышах, пятеро наших прятались, они первыми бой завязали, обстреляли шнеки стрелами. А те решили, что легко справятся, поближе подплыли. Тогда наши подняли шум в камышах, будто вдоль берега уходят. Шнеки — за ними. А течение там хитрое: если середины реки не держаться, обязательно к самому берегу прибьет. Так и случилось. Не управились кормчие или гребцы сплоховали, шнеки на отмель вынесло. Тут их и поджидали! Говорят, славно заполыхало. Лучники как горох посыпались! А наших и след простыл, с кем драться? Пока разбирались, от шнеков одни головешки остались.

— Я не совсем понимаю, — сказал Владий, — почему сразу два шнека направились к берегу? Одному следовало бы остаться на середине реки для прикрытия. Тогда нападавшим пришлось бы туго…

— Ну, — почесал в голове Ждан, — может быть, они решили, что наших там мало и они смогут, высадившись на берег, кого-нибудь в плен захватить. Князь Климога неплохо платит за каждого пленного речного разбойника.

— В таком случае их командиры не очень-то умны. Жадность их ослепила. А почему они потом, когда стало ясно, что разбойники намеренно задерживают их, не поспешили к «золотой ладье» берегом? Ведь понимали уже, что в это время другая ватага на ладью нападает.

— Понимали, конечно, — согласился Ждан. — Но пришлось плоты вязать, поскольку по правому берегу не пройдешь — Заморочный лес помешает, а на левый перебраться — тоже плоты нужны. Так не проще ли сразу на плотах к Звонке плыть?

— Постой, Ждан! Получается, наше становище в Заморочном лесу находится?

— Вовсе нет. Смотри!

Ждан быстро нарисовал на песке извилистую линию и пояснил:

— Вот здесь, на этом мысу, находится становище.

Заморочный лес со всех сторон нас окружает, но мыс не затрагивает. Об этом, правда, только нам известно. Все остальные думают, что мыс тоже лесной нечисти принадлежит, поэтому сюда никто не суется.

— А с реки не видать, что здесь люди живут?

— Нет, наши челны хорошо укрыты, за этим атаман строго следит. Только зимой наследить можно,мужики стараются лишь в большой снегопад или я метель на лед выходить. А дым если кто разглядит, так решит, что Нечистая Сила балует. Бывало, конечно, что заносило сюда кого-нибудь… Так на сей случай сторожа поставлены: кто попал, тот пропал. Тебя тоже бы прикончили, если бы Горбач почему-то не пожалел.

На последнюю фразу Владий никак не откликнулся. Ждан вдруг почувствовал себя неловко. Нужно ли было лишний раз напоминать Владию, что тот живет здесь на положении пленника? Парню и так достается от Кабана и ему подобных. Хорошо еще, что на глазах у Горбача никто не задирает да иногда подальше от становища уйти можно. К реке запрещено, конечно, и близко ему подходить, а сюда, к ручью или к Заморочному лесу, со Жданом вместе — пожалуйста, если работы срочной нет.

— Послушай, Владий, — прерывая затянувшуюся паузу, сказал Ждан. — Если ты к нам из леса пришел, значит, через него и уйти можешь? Почему тогда не уходишь?

— Нет, не могу, — с грустью ответил Владий. — У меня медвежий опашень был, ворожеей Дироньей подаренный, он нечисть отпугивал. Корень жар-цвета был, он силы мне возвращал. Теперь ничего не осталось, только вот этот охотничий нож да перстень чародейский…

— Перстень? — Глаза Ждана загорелись. — Я никогда у тебя никакого перстня не видел! Ты его прячешь где-то?

Владий молча кивнул, но больше ничего не сказал. Ждану очень хотелось все о чародейском перстне узнать в подробностях, но он не стал допытываться. Давно усвоил: пока Владий сам не надумает рассказать, клещами слова из него не вытянешь.

Набрав полные бадейки родниковой воды, они направились в становище. И здесь с удивлением услышали о безуспешных поисках «золотой ладьи», о великом гневе Протаса, готового обвинять в неудаче всех и каждого, а в первую очередь — колченогого Вирема и пленного Владия. Масла в огонь подлило долгое отсутствие мальчишек, которых еще утром к ручью послали, а они и к полудню не возвратились, шлялись где-то, бездельничали.

Черные подозрения роились в голове атамана. Не сбежал ли пленник, зная, что повинен в неудаче разбойников, и боясь расплаты? Пусть Горбач пытается в другом уверить, пацана защищает, но где пацан-то?! Колченогого тоже ведь отстоял, не дал на расправу. И кто же ответить должен перед ватагой за упущенную добычу? Эдак оказаться может, что вся вина на Протаса ложится. А не подставляет ли Горбач своего атамана под праведный гнев разбойной ватаги?.. Ну нет, такого Протас не допустит! Пленника разыскать нужно немедленно, допрос учинить жестокий, всю подноготную из него вытянуть.

С этими мыслями атаман вышел на крыльцо и вдруг увидел толпу, обступившую Владия и Ждана плотным кольцом. Доносившиеся крики не оставляли сомнений в том, что подозрения относительно роли пленника в постигшей их неудаче одолевают не одного Протаса. Человек двенадцать наседали на Владия, осыпая его проклятьями и требуя немедленных признаний в предательстве. Ждан безуспешно пытался объяснить разъяренным мужикам, что всегда неотлучно находится при пленнике, значит, никак не мог тот донести кому-нибудь о готовящемся нападении на «золотую ладью». Да и не знал он о ней ничего, понятия не имел о том, куда и зачем ватага направляется! Его никто не хотел слушать. Разве один юнец может усмирить дюжину сердитых мужиков?

Толпа быстро увеличивалась. Протас, не вмешиваясь, издали наблюдал за происходящим. Если сейчас его люди самосуд учинят над пленником, это ему только на руку. И виноватых искать не придется, и озлобление мужиков поуляжется, вновь они в своего главаря поверят, подчиняться будут безропотно.

Тем временем разбойники оттеснили Ждана. Владий остался один. Он, однако, ни слова в оправдание не произнес, смотрел на мужиков с извечной своей гордостью, широко расправив плечи, правую руку положив на выглядывающую из-за пояса резную рукоять охотничьего ножа.

Неожиданно Протас увидел спешащего на крики Горбача.

— Ты что, позволишь им угробить его? — спросил он атамана, заранее зная ответ. — Мы же с тобой обо всем договорились!..

— Ничего не могу поделать. Горбач, — с притворной грустью в голосе произнес Протас. — Сам видишь, люди в ярости, их сейчас никто не остановит. Попробуй, вдруг у тебя получится?

Горбач кинулся в толпу. Он понимал, что невмешательство главаря действует на разбойников не хуже прямого дозволения на расправу с тем, кого они посчитали причиной своих неудач, однако надеялся образумить их. Раздавая пинки и зуботычины, он пробился к Владию и встал, заслоняя его от разгневанных мужиков, готовых вот-вот броситься всем скопом на парня. Толпа, увидев его, слегка поумерила свой пыл. Горбатый вояка издавна пользовался у них уважением — и за силу свою, за ловкость в битвах, которой горб совсем не был помехой, и за острый ум, не раз выручавший ватагу в трудных положениях.

Тут же к Горбачу вынырнул из толпы Ждан, встал рядом с Владием. Рубаха на нем была разодрана, на скуле кровоточила ссадина. Похоже, заступничество обошлось ему недешево.

Горбач поднял руку, требуя тишины и внимания:

— С каких это пор, братцы, вы злость свою на своих срываете, самосуд верша?

— Не свой нам щенок этот! — выкрикнули из толпы. — Чужак, соглядатай княжеский! Из-за него все беды!.. Смерть ему!

— Смерть! Вздернуть гаденыша!

— На кол его! — Шкуру содрать!..

— Дайте мне этого недоноска, я ему одним ударом сразу два горба сделаю! — Разбойники не желали утихомириваться, они жаждали крови.

— Кто это там такой ретивый? — спросил Горбач, все еще пытаясь остановить расправу. — Кому одного горбатого в нашей ватаге недостаточно? Выйди-ка сюда, дай на тебя глянуть!

Чуть замешкавшись, из толпы выбрался рыжий Кабан. Исподлобья уставившись на Горбача, он дерзко произнес:

— Наше право. Горбач, щенка твоего порешить. Чужак он, а чужаков мы никогда в становище не допускали.

— Верно! Чужакам смерть положена! — поддержали его разбойники. — Наше право, Горбач!

— Не спорю. Да неувязочка одна есть. Чужакои он был, когда пришел в становище. С той поры мной воды в Чурань-реке утекло, а ведь никто из вас смерти его не требовал. Значит, нельзя его теперь чужаком считать.

— Нет, можно! — гнул свое Кабан. — Он в дел не был, кровью с нами не повязан, значит, нет ему веры.

— Опять не спорю, — согласился Горбач. — Дело ему еще предстоит, как и Ждану, например. Ты ведь, Кабан, веры ватажной Ждана не лишаешь?

— А щенка этого лишаю, и все тут! Мое в том право!

— Наше право! — подхватила толпа. — На схватку его! На нож!..

Горбач понял, что проиграл. По издавна установив шемуся порядку, любой разбойник мог потребовать схватки на ножах с тем, кого лишил он ватажной веры. Если ватага с ним согласна, даже атаман не в силах отменить такой поединок, который почти всегда заканчивался смертью одного из разбойников. При взгляде на Кабана и Владия ни у кого не возникало сомнений в том, чья смерть близка нынче. Горбач судорожно искал выход…

Вдруг Владий, все это время молча стоявший позади Горбача, вышел вперед и сказал:

— Я согласен. Кабан. Я буду с тобой драться — здесь и сейчас.

Толпа мгновенно затихла. Никто не ожидал, что мальчишка примет вызов, обрекающий его на заведомую погибель.

— Ты что, Владий, с ума сдвинулся? — громко прошептал Ждан, дергая приятеля за рукав. Но Владий только плечом повел, освобождаясь от руки Ждана. Горбач пристально посмотрел на своего подопечного. Жаль, конечно, что всем его замыслам не суждено сбыться, да ничего не поделаешь.

— Хорошо, быть посему! — твердо произнес он. — .Расчистить круг. Начинать по моему слову.

Владий прекрасно осознавал, на какое безумие он осмелился. Но понимал также, что, не приняв вызова Кабана, он будет просто растерзан оравой ослепленных ненавистью разбойников. Какой же выбор ему оставался?

Толпа, предвкушая забавное зрелище, расступилась, освобождая место для поединка, а скорее — для растерзания мальчишки диким зверем. Здоровенный громила оскалился, с нарочитой неспешностью сбросил Дерюжную куртку, поиграл мускулами, демонстрируя всем свою мощь.

Владий внимательно осмотрелся, оценивая площадку, выделенную для схватки, и прикидывая, как и что здесь можно использовать в драке. Две чахлые березки, большая бочка с водой, гнилое бревно и несколько поленьев, сваленных в кучу возле крыльца атаманской избы. Что ж, особо не разгуляешься, но все-таки не на пустом месте… Он вытащил нож и приготовился к схватке.

Кабан, расправив могучие плечи, медленно двинулся в сторону Владия. Свой нож он зажал в зубах, словно показывая — я, мол, этого гаденыша одними руками раздавлю! Владий стоял чуть пригнувшись и напружинив ноги, выставив нож вперед.

Когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, Владий обманным движением наклонился влево и тут же, подогнув правую ногу, скользнул под рукой Кабана в противоположную сторону, сразу оказавшись у того за спиной. Кабан мгновенно повернулся, но Владий без малейшей задержки повторил свой трюк, на этот раз успев полоснуть противника острием ножа по бедру.

Рана, конечно, не была глубокой, однако она весьма чувствительно задела самолюбие Кабана. По-прежнему сжимая нож в зубах, он бросился на мальчишку. Владий едва успел увернуться. Теперь его позиция была не слишком удобной: путь к возможному отступлению отрезала бочка с водой. Рыжий мордоворот тоже заметил его оплошность и с довольным видом фыркнул. Сейчас он гаденыша достанет и… Кабан не уловил того момента, когда юркий малец кинулся ему под ноги. Руки громилы схватили лишь воздух, а сам он, потеряв равновесие, буквально врезался в бочку.

Разбойники, наблюдавшие за этим странным поединком, дружно загоготали. Смех стал еще громче, когда в Кабана, не успевшего опомниться после столкновения с дубовой бочкой, полетели сучковатые поленья. Владий успел штуки четыре их швырнуть, пока его противник искал выпавший в траву нож. Одно полено угодило Кабану прямехонько в глаз, заставив разбойника взвыть от резкой боли.

Озверевший, не столько из-за подбитого глаза и царапины на бедре, сколько из-за неуместного веселья своих товарищей. Кабан заскрежетал кривыми зубами и не разбирая дороги, устремился вперед. Остановить его теперь могла бы лишь крепостная стена.

Но Владий и не собирался встречать Кабанью тушу своей грудью. Он развернулся и кинулся наутек! Добежав до двух березок, он проскочил между ними, громила же вынужден был обогнуть неожиданное препятствие, да еще и за ствол березы ухватиться рукой, чтобы не пролететь мимо. Владий, ожидая этого, сделал молниеносный выпад. Охотничий нож до середины лезвия вонзился в правое плечо Кабана. Тот охнул, отшатнулся назад и застыл, с удивлением глядя, как из глубокой раны бежит густая кровь.

Внезапно наступила полная тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием Кабана. Зрители поняли, что их товарищу не удастся взять мальчишку голыми руками, что «гаденыш», оказывается, умеет больно кусаться и намерен это наглядно доказать.

Тишину прервал звонкий возглас Ждана:

— Молодчина, Владий! Так его!.. Кто-то поддержал:

— А что, парень-то не из слабаков. Придется Кабану попыхтеть.

— Верно говоришь. Рябой. Давно Кабан так не бегал!

Владий стоял посреди поляны, не спуская глаз с противника и стараясь угадать, что тот теперь предпримет. Кабан перехватил нож в левую руку и медленно двинулся к мальчишке. Он понял, что в ловкости явно уступает ему, поэтому решил оттеснить Владия к атаманской избе и там уж наконец искромсать в куски.

Не сразу сообразил Владий, какую западню готовит ему разбойник. А потом поздно стало: пятясь, он очутился почти у самых ступенек крыльца. Попробовал было скользнуть в одну, в другую сторону, но Кабан пресек его попытки, перекрывая выход на свободное пространство. С верхней ступени крыльца за ним бесстрастно следил Протас.

Кабан оскалился, готовясь сокрушить малолетнего врага своего лавиной неотразимых ударов. Владий отступил еще на один шаг и почувствовал под ногой первую доску крыльца. Отходить дальше некуда.

Громила выкинул руку с ножом вперед, метя мальчишке в живот. Но за мгновение до этого Владий каким-то немыслимым, почти заячьим прыжком взвился вверх. Левой ногой он отбил нож Кабана, а правой пяткой вмазал ему в переносицу. Еще в воздухе извернувшись, Владий приземлился на четвереньки, больно ударившись о ступени. Ему некогда было замечать боль и хлещущую из голени кровь. Враг был в шоке, однако, раскачиваясь как пьяный, с окровавленным лицом, уже ничего не соображая из-за оглушительного звона в башке, он продолжал перекрывать путь к спасению.

Владий кубарем скатился ему под ноги и головой ударил в пах. Кабан скрючился, взмахнул ножом, на сей раз вспоров — и достаточно глубоко — правое бедро противника. Но сам он на ногах не удержался, всем телом рухнув на Владия.

Толпа застыла. Сейчас Кабан приподнимется, вскинет нож и одним ударом пригвоздит распластанного под ним мальчишку к ступеньке атаманского крыльца… Почему же он не спешит? Даже не шевельнется!

Из-под массивной туши медленно выбрался окровавленный Владий. Он отполз чуть в сторону и сел, очумело глядя на неподвижного Кабана. От толпы разбойников отделился Горбач, решительно подошел к поверженному громиле и с видимым усилием перевернул его на спину.

Общий вздох потрясенных зрителей пронесся над поляной. В груди Кабана торчал охотничий нож Владия.

— Прямо в сердце, — негромко сказал Горбач, — И по самую рукоятку… Славный удар.

Все разом загалдели, кинулись осматривать труп, кто-то принес чистые тряпицы, чтобы перевязать раны победителя, кто-то подал ему напиться. Словно и не требовали совсем недавно содрать с него шкуру, посадить на кол. Таковы уж нравы разбойных людей: победителю — почет и уважение, а побежденный никого не интересует.

5. Крылатый разведчик

Белун сидел в старом кресле с высокой спинкой возле распахнутого в ночь окна и ждал. Взору его открывалось глубокое ущелье, выходящее в предгорную долину, за которой угадывалась темная громада леса. Лунный свет не достигал дна ущелья, но озарял долину и пересекающую ее узкую ленту дороги. Не видно было и того, как эта дорога, вбегая в ущелье, затем еще более сужается и превращается в опасную каменистую тропу, крутым серпантином поднимающуюся по высокой горе к воротам Белого Замка. Ни один человек не решился бы ночью пройти по ней. Да и ясным днем уже много лет не появлялись путники на этой дороге.

И все-таки чародей, когда выдавался свободный час, неизменно садился в кресло у окна и смотрел вдаль, поджидая долгожданного гостя. Он знал, что почувствует его приближение задолго до того, как старческие глаза разглядят едва приметную точку, пересекающую долину. Однако не мог почему-то отказаться от своей странной привычки. Может быть, она просто помогала ему сосредоточиться, разобраться в мыслях и чувствах, спокойно продумать планы дальнейших действий.

Впрочем, сейчас он ждал совсем другого путника, для которого не помеха предрассветная мгла и крутые горные склоны. Тот, кого он ждал, обязательно должен явиться до зари. В противном случае встреча будет отложена до следующей ночи…

За окном мелькнула быстрая тень, и морщины на озабоченном лице чародея разгладились. В комнату влетела большая серая птица. Она уверенно опустилась на крышку стола, нахально прошлась, цокая когтями, между тарелок с кушаньями и, скосив круглый черный глаз на старика, изрядно отпила из бокала.

— Не наглей, Филька! — сказал Белун, улыбнувшись. — Сядь по-человечески, никто тебя не собирается голодом морить.

В ответ филин (а птица была именно филином, правда, очень крупным и сильным) что-то прогукал на своем языке, взвился к потолку и, сложив крылья, камнем рухнул на пол. Сверкнула мгновенная и не слишком яркая вспышка — и вместо филина перед чародеем предстал красиво сложенный молодой человек, напоминающий лесную птицу разве лишь большими круглыми глазами, какие у людей встречаются крайне редко, и очень длинными грубыми ногтями, весьма похожими на цепкие птичьи когти.

— Скоро солнце взойдет. Я уже начал беспокоиться…

— А что со мной может случиться? — небрежно пожал плечами юноша. — Просто путь не близкий, вот и задержался.

Он подошел к столу, сделал несколько жадных глотков из бокала и потянулся к тарелке.

— Филимон! — одернул его Белун. — Ты же прекрасно знаешь, что сразу после перевоплощения опасно злоупотреблять человеческой пищей. Сядь, остынь и начинай рассказывать.

— Ну вот, я так и знал! — изобразил обиженного Филимон. — Спешишь, не жалея крыльев, на зайцев, шмыгающих по полям, внимания не обращаешь, а дома и перекусить нормально не дают!

— Рассказывай, — коротко повторил старик. На сей раз молодой человек бросил свои выкрутасы и устроился поудобнее в соседнем кресле, успев, однако, между делом прихватить с широкого серебряного блюд баранью лопатку.

— Собственно говоря, хозяин, я увидел все то, что ты предполагал. Арес, заявившись в Ладор, сразу повел себя похозяйски. Климога хотя и сопротивляется этому, да ничего поделать не в силах. Он выполняет все распоряжения Ареса. Пока об этом никто не догадывается. Считается, что Арес у него в главных советниках ходит, но я-то видел, как он указы под диктовку Черного колдуна пишет, как побаивается без его согласия малейший шаг сделать.

Откусив хороший шмат мяса от бараньей лопатки, Филимон быстренько, почти не разжевывая, проглотил его и продолжил:

— Так вот, говорю, влияние Ареса при дворце растет с каждым днем, поскольку челядь раньше других подлинную власть чувствует. Правда, пока ничего серьезного колдун, по-моему, не предпринимал. По мере возможностей исправляет те глупости, которые князь успел натворить: заставил его сполна рассчитаться с наемниками и служилыми людьми, велел малые посольства снарядить в Ильмер и Венедию, ну и прочее в этом роде. В одной из комнат, что ему отведены, понаставил разных сосудов, отдельную печь приказал выложить и, случается, по целым дням запершись сидит: всякие жидкости смешивает, над камушками колдует, что-то в ступке растирает, мелом на черной доске знаки выводит…

— Ну и что же у него получается? — насторожился Белун.

— Да ничего особенного, я так думаю. Очень много черного дыма и копоти, иногда вспыхивает что-то… Одни забавы!

— В следующий раз прихвати мне тех порошков, которые он изготовил, и копоти соскобли с коготок. Проверить нужно…

— Будет сделано, хозяин.

— А про Владия слышал их разговоры?

— Не без этого. По настоянию Ареса князь Климога по городам и селеньям всем своим 'соглядатаям приказ дал искать самозванцев, посулил награду за поимку. Пока награду ту никто не получил, хотя желающих среди отребья всякого предостаточно. Колдун постоянно Климоге напоминает, что главное для них — княжича изловить. Климога сердится, говорит, будто его люди давно бы мальчишку нашли, если б жив был. Однако, похоже, какой-то след или зацепочка у колдуна имеется, поскольку он вдруг велел особо прощупать всех, кто на берегах Чурань-реки живет, и начал проявлять большой интерес к речным разбойникам.

После этих слов чародей глубоко задумался. Ведь если Черный колдун догадался о том, кем на самом деле был колченогий мужик из корчмы, то отыскать княжича рано или поздно он сумеет. Конечно, речных разбойников за здорово живешь не обломать, да иные из них больно до злата-серебра охочи. Нужных найдет, кто про Владия знает, одного-другого перекупит — сами ему княжича доставят. Эх, не подсказать, не посоветовать Владию, что беда близко! Был бы заветный перстень с голубым аметистом при княжиче, может, не так тревожно было бы сейчас старику чародею. Но либо потерял его Владий, либо убрал куда от себя подальше, только молчит перстень, не слышно давно его голоса… И ничего не поделаешь здесь, вновь приходится на Перуна. уповать и на добрых людей надеяться.

Отогнав тяжелые мысли, Белун вернулся к расспросам о делах Ареса и Климоги. Солнце уже над горами взошло и лучи его дальний лес озарили, когда чародей, выяснив все подробности у своего разведчика (у того от усталости, от долгого ли рассказа, от вина ли выпитого даже язык заплетаться стал), наконец поднялся с кресла и сказал:

— Молодец, Филимон. Спасибо тебе за службу. Сейчас поешь, попей, отдыхать иди. Ночью вновь тебе путь дальний.

— Эт-т куда еще, хозяин лас-сковый? — вскинулся Филимон. — Разве нельзя хотя бы, ну, на три-четтыре денька задержаться?

— Нельзя, Филька. Не время сейчас в покое нежиться. К вечеру я послания собратьям-чародеям напишу, полетишь с ними к Добрану в Ильмерское княжество в Ладанею к Зареме и Гвидору, к Алатыру на реку Эридань. Они остальных сами оповестят. Сердцем чувствую — большие труды нас всех ожидают.

С этими словами, не обращая внимания на подчеркнуто тяжкие вздохи Филимона, он вышел из комнаты.

В рассказе разведчика насторожила и встревожила Белуна прежде всего та активность, с которой Черный колдун начал осуществлять свои дела. Похоже, что верный слуга Триглава послан в Синегорье не столько для исправления ошибок скаредного и самовлюбленного Климоги, сколько для подготовки чего-то более важного.

Двенадцать чародеев совместными действиями смогли сдержать первый натиск Злой Силы, заставили ее в Синегорье увязнуть, перекрыли на какой-то срок пути в соседние княжества. Не обошлось без ошибок и неудач: в Борее обратил Триглав многие кланы себе в услужение, в Рифейских горах второй год кровавый урожай собирает. Однако в целом тот план, который был принят чародейским синклитом шесть лет назад, пока себя оправдывал.

И вот новые напасти близятся. Какие, где, с какой стороны? На эти вопросы только сам Триглав ответы знает. Самое же худое и горькое в том состоит, что княжич еще слишком юн и неопытен, что не ведает он пути своего, а помочь ему и от беды уберечь даже Белун не в силах.

6. Побег

Раны очень скоро затянулись. То ли не были так серьезны, как сперва показалось, то ли и здесь проявила себя удивительная способность Владия невероятно быстро восстанавливать силы и здоровье. Через пять дней после схватки с Кабаном, закончившейся столь неожиданно для всех, кто ее требовал, он и Ждан вновь сидели на своем излюбленном месте возле ручья. Оба уже знали о предстоящем набеге на рыбацкое поселение, в котором по приказу Протаса должны будут принять участие. Ждан откровенно радовался возможности проявить себя, показать сотоварищам свою молодецкую удаль. Владий, напротив, был задумчив и хмур.

— Все спросить у тебя хотел, — сказал Ждан, осматривая розовый шрам на голени приятеля. — На тебе всегда раны заживают, как на собаке, или прежде иначе было?

— А я и не помню, как прежде было. Да и раниться не доводилось в княжеском дворце. Так, синяки и шишки, ничего серьезного.

— Драться тебя тоже во дворце выучили? Сроду не видел я того выкрутаса, каким ты Кабана у крыльца встретил. Подсказал бы, как это делается!

— Честное слово. Ждан, понятия не имею, как получилось! — пожал плечами Владий. — Словно внутри меня кто-то другой оказался и за меня все проделал. Я только своих рук и ног послушался…

Ждан недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. После купания в ручье они уже полностью обсохли, поэтому, одевшись, направились к становищу. Ждан больше не приставал с расспросами, видя, что приятель его не в настроении. Однако Владий вдруг обернулся к нему и сказал:

— Пойдем, покажу кое-что.

— Далеко? А то ведь нас Горбач ждет…

— Здесь близко. Если, конечно, Заморочного леса не боишься.

Ждан присвистнул. Владий, понимая его сомнения, пояснил:

— Не волнуйся, в гущу не полезем. Это на краю леса, нечисть туда не суется.

Не задавая больше вопросов, Ждан повернул вслед за ним. Вскоре они оказались на тот самом месте, откуда Владий впервые увидел приметы человеческого жилья. Немного подумав и осмотревшись по сторонам, он уверенно подошел к ореховому кусту и, опустившись на колени, стал ножом разрывать сухую песчаную землю. Через некоторое время он извлек на свет то, что искал: медную медальку с изображением Перуна и княжеского родового знака и чародейский перстень с голубым аметистом. Они ничуть не пострадали от долгого лежания в земле, даже шнурок не подгнил.

— Ну и ну! — выдохнул Ждан. — И это — твое? Всмотревшись в медальку, он перевел взгляд на Вла-дия. В глазах его светилось восхищение.

— Значит, ты не выдумал, когда называл себя княжичем…

— А ты не верил?

— — Не знаю, — откровенно признался Ждан,-Когда как. Понимаешь, ведь твои рассказы…

— Понимаю, — прервал его Владий. — Временам я сам начинал сомневаться. Впрочем, сейчас мое княжеское звание мало что значит. В Ладоре обосновало Климога, убийца моего отца, он властвует над Синегорьем, считается законным князем. А я кто? Пленник безродный.

— Ты уже не пленник, — возразил Ждан. — После схватки с Кабаном ты признан законным сотоварищем нашим, а после набега на рыбаков будешь равен любому в разбойной ватаге!

— Вот-вот! — со вздохом ответил Владий. — Стану вольным разбойником, начну грабить мирных поселян, при случае убивать борейских наемников, а в это время Климога будет безнаказанно высасывать кровь из моей вотчины. Ты так себе это представляешь?

Обескураженный Ждан не нашел, что ответить ему. Владий надел шнурок с амулетом и перстнем, спрятал их под рубахой, встал. Задумавшись на миг, он решительно снял с себя пояс из хвоста волкодлака и протянул его Ждану:

— Держи, он теперь твой!

— Ты чего, серьезно? — оторопел Ждан. По преданиям, что издавна старики сказывают, любой кусок волкодлачьей шкуры обладает волшебными свойствами: от вражеских стрел оберегает, прибавляет сноровки в бою, от дурного глаза защищает. Поэтому-то, когда Владий сумел Кабана одолеть, многие (Ждан не был исключением) изрядную долю его победы отнесли на счет этого пояса. Будто забыв при этом, что историю про встреченного и убитого им оборотня раньше принимали за пустую выдумку мальчишки.

— Бери и носи с честью! — не терпящим возражения княжеским тоном произнес Владий. — Дарю тебе этот пояс за то, что другом мне был истинным в самые трудные времена.

— Хотя, кто его знает, — добавил он уже вполне обычным своим голосом, — какие времена впереди еще поджидают…

Ждан принял подарок Владия, тут же опоясался им, поклонился княжичу и сказал:

— Что бы ни случилось, отныне я…

— Молчи! — резко оборвал его Владий. — Не надо клятв, дружище. До той поры, пока не вернул я вотчине Правду и Совесть, пока не воздано отмщение извергу, не принимаю ни благодарности, ни обещаний. Всему свое время, Ждан, и у каждого своя дорога. Наши с тобой разойдутся вскоре, а когда и как им вновь пересечься, на то не наша воля.

Набег был назначен на раннее утро. Поэтому еще с вечера вся разбойная ватага поднялась в поход, разбившись на два отряда. Первый должен был на челнах и учанах приблизиться к селению по воде, прикрываясь рассветным туманом, и дожидаться сигнала с берега. Второму отряду было приказано, заранее переправившись на правый берег Чурань-реки, окружить селение и начать быструю атаку по всем правилам воинского искусства. То есть рубить и резать любого, кто попытается оказать сопротивление, дом за домом продвигаясь к рыбацкой пристани. Здесь обоим отрядам предстояло соединиться, после чего тщательно обыскать все закутки, набрать всяческого добра побольше, а уж затем, как издавна заведено, — гулять-кутить до следующего рассвета.

Идея этого набега принадлежала Протасу, хотя он и не смог толком объяснить Горбачу, чем она вызвана и какими такими сокровищами поживятся разбойники в заурядном рыбацком селении. Протас, после поединка Владия и Кабана ходивший по становищу смурным и раздраженным, не желал слушать малейших возражений. Он твердил Горбачу, что ждет их знатная добыча, о которой только ему ведомо, а более он ничего не скажет. Хватит, и так слишком часто в последнее время длинные языки оставляли их без удачи!

Горбач возражать не стал. Он понимал, что атаман обуяла жажда крови и золота. После многочисленны ошибок и просчетов тот мечтал вновь доказать всей ватаге свое превосходство. В бедных рыбацких избушках, разумеется, золота отродясь не видали. Но братва хотя бы порезвится вволю, съестными припасами и одежкой разбогатеет на недельку-другую, баб и девок пощупает… Глядишь, об иных заботах на время думать перестанут, послушнее будут.

Смущало только, что Протас всерьез о богатой добыче намекал. У Горбача срок малый был, чтобы узнать подробности, но кое-что разнюхал-таки. Оказалось, Колченогий нашептал Протасу о сборщике податей, который, мол, в селение рыбаков явился за «жемчужным оброком», да и застрял там по дурости, не просыхая почти неделю. А у сборщика и его людей, которых не больше дюжины, за месяц деньжат поднакопилось достаточно. Еще, Вирем утверждал, особую дань с собой вез княжеский сборщик, алмазную… Короче, купился Протас на донос своего слухача.

Горбач же, зная историю замостьинской пьянки Вирема, совсем о другом подумал: к чему бы Колченогий о сборщике плести начал, если не по наущению? Почему об алмазах «вспомнил»?.. Кто языком его управлял?!

И смутило Горбача окончательно, что Протас вдруг поверил Колченогому, которого совсем недавно на березах раздернуть хотел. Странно, очень странно все это…

Стремление главаря во что бы то ни стало повести ватагу на дело совпадало с намерениями Горбача «показать» Владия. К тому же, если предчувствие его не обманывает, именно для того, чтобы увидеть княжича и убедиться в чем-то, некто всю историю с алмазной данью и задумал. Ладно, решил Горбач, пойдем навстречу этим планам, а там разберемся, с кем и какую торговлю вести…

Горбач посадил Владия и Ждана в последнюю лодку, отправляющуюся в селение. Он не хотел, чтобы молодые парни оказались вдруг под стрелами обороняющихся рыбаков. Да и к себе поближе следовало Держать Владия: не известно ведь, когда «покупатель» объявится.

Шум битвы они услышали раньше, чем разглядели на берегу сигнал — полыхающую копну сена. Это означало, что отряд Протаса не смог скрытно к селению подобраться, кто-то увидел разбойников и поднял тревогу. Горбач велел своим людям подналечь на весла.

Высаживались на подгнившую рыбацкую пристань уже под стрелами, которые, впрочем, особого урона нападающим не нанесли. Рыбаки — плохие воины, хотя и отчаянные. Горбач короткими командами направлял разбойников, не забывая присматривать за Владием. Тот в бой не рвался. Прикрываясь щитом, он следовал чуть позади Ждана, и его меч пока не был испачкан кровью.

Ждан, в отличие от своего товарища, был охвачен горячкой сражения. Если бы не сдерживал его Горбач, заставляя держаться в стороне от схваток, вспыхивающих возле каждой рыбацкой хижины, парень наверняка уже вырвался бы в первые ряды нападающих. Ждан злился на Горбача, но вынужден был подчиняться.

Отряд Протаса, как выяснилось, был замечен сторожами при подходе к селению. Те сразу в набат ударили, не тратя времени на разбирательство, что за люди и с какой целью из леса идут. Сборщик податей в самом деле здесь оказался — с дюжиной крепких стражников, встретивших разбойников копьями и секирами. Сражение развернулось не шуточное.

Горбачу на руку было, что стражники бились на другом краю селения. Его отряд, которому противостояли только рыбаки, продвигался почти без потерь. Мужики выбегали из хижин, вооруженные вилами да топорами, и тут же на каждого из них бросались два-три головореза в надежных доспехах и с закаленными мечами. Отчаянная рубка быстро и неизбежно заканчивалась гибелью менее опытных защитников своих хижин. Вскоре обороняться стало некому. Только сборщик податей и несколько уцелевших стражников, запершись в бревенчатой избе, не желали сдаваться на милость победителям. Выбить их оттуда не удавалось: двери чем-то изнутри подперты, в окна не сунешься — сразу голову потеряешь.

— Может, подпалим их с четырех концов? — предложил Горбач. — Сами повыскакивают!..

— Нет, — не согласился Протас. — Так вся добыча в огне пропадет. Она же наверняка при них. Тут другое придумать нужно. Давай-ка через крышу попробуем!

По приказу атамана десяток разбойников забросили веревки на крышу и с ловкостью диких кошек вскарабкались по ним вверх, увертываясь от ударов копьями из разбитых окон. Мечами и топорами они взломали не слишком прочный настил. Хотя двое сразу поплатились жизнями за излишнюю поспешность, остальные сумели проникнуть в дом. Еще несколько разбойников, воспользовавшись начавшейся среди обороняющихся сумятицей, кинулись внутрь через окна. Почти сразу все было кончено. Сборщика податей — единственного уцелевшего, но чуть живого от страха — выволокли во двор и бросили к ногам атамана.

— Ну, где алмазы прячешь? И остальное, что набрать успел? Говори, пес шелудивый! — рявкнул Протас.

— Алмазы? —выпучил глаза пленник. — Какие алмазы?

— Атаман, мы здесь тюки нашли, — крикнули из дома. — Меха, ткани, серебра немного…

— Сейчас приду, — ответил Протас. — А этого пса бейте, пока не расскажет.

Под истошные вопли пленника он ушел в дом осматривать добычу. Крики и плач, впрочем, слышны были отовсюду: разбойники обыскивали хижины, нещадно расправляясь с теми, кто пытался им помешать, не жалея ни женщин, ни стариков.

Горбач, несколько расслабившись после схватки, теперь вдруг обнаружил, что рядом нет ни Ждана, ни Владия. Тоже по дворам шастают? Кажется, последний Раз они на глаза ему попадались на подступах к этому дому… Вот стервецы! Приказывал же не отходить никуда, рядом держаться!

Разбойники тем временем безуспешно пытались выбить из сборщика податей сведения об алмазах. Умаявшись, один из них подошел к Горбачу:

— Про какие алмазы Протас толковал? Похоже, что этот о них ничего не знает. Мы дух из него скоро вышибем, хлипок больно. Но толк будет ли?

— Ладно, пока оставьте его, — сказал Горбач, мельком глянув на окровавленного человека, валявшегося без сознания посреди двора. — Успеем еще разобраться. А сейчас быстро разыщите мне Владия и Ждана. Пусть бегом сюда явятся!

Они и в самом деле скрывались в одной из убогих лачуг на окраине селения. Но скрывались не от Горбача и не из страха быть убитыми в бою. Опасность была совсем иного рода.

В разгар сражения, следуя за Жданом, Владий оказался в стороне от ватаги, которая в то время уже осадила дом сборщика податей. Получилось так по чистому недоразумению: разгоряченный преследованием какого-то стражника, скрывшегося среди рыбацких построек, Ждан заплутал между многочисленных сарайчиков, низких заборов и погребов, пропахших рыбой. Только выбежав на окраину, увидев за огородами близкий лес, он понял, где они оказались.

И здесь Владий замер как вкопанный. Он не мог бы объяснить своего предчувствия, но, подчиняясь ему, пристально всмотрелся в лесные заросли.

— Давай назад, — задыхаясь от быстрого бега и утирая пот со лба, сказал Ждан. — Мы не туда вышли, наши —слышишь? — в другом конце бьются.

Вместо ответа Владий резко дернул его за руку, увлекая за собой в густую и высокую траву.

— Чего там?

— Вон, левее сосны…

— не вижу. Хотя… Человек вроде? В черном плаще, один. Так я сейчас с ним в два счета!

— Замри! — приказал Владий.

Черный человек на опушке леса явно поджидал кого-то. Оружия при нем не было, только железный посох. Он прислушивался к доносившимся из селения крикам и звону мечей.

Из-за ближайшего сарайчика вдруг выскочил стражник — тот самый, которого безуспешно преследовал Ждан. Он бросился к лесу, надеясь найти в нем спасение, и почти натолкнулся на стоящего возле сосны человека в черном плаще. Похоже, малый совсем потерял голову. Не раздумывая, он занес меч, чтобы единым махом сразить подвернувшегося на пути незнакомца, хотя тот стоял совершенно спокойно и ничем ему не угрожал.

Человек в черном лишь слегка повернулся к нападавшему — и мгновенно из-под капюшона, скрывавшего его лицо, ударил ярко-алый луч. Стражник рухнул замертво.

— Спасите нас боги! — прошептал Ждан. — Чем он его?

— Подойди и спроси,-едва различимым шепотом ответил Владий. — Может, чего и скажет.

— Как-нибудь в другой раз.

— Надо сматываться отсюда, пока он нас не углядел. Отползаем к погребу, только тихо…

— Смотри, еще кто-то идет!

Со стороны селения к опушке леса осторожно продвигался человек, заметно припадая на левую ногу. Он был в кольчуге и шлеме, в руке сжимал короткий меч. И он очень старался остаться незамеченным.

— Да это же Колченогий, — удивился Ждан. — Что ему нужно здесь? Он должен сейчас охранять наши лодки!

Человек в черном плаще, увидев приближающегося разбойника, сделал несколько нетерпеливых шагов навстречу, будто заждался его. Но даже в своем нетерпении он сохранял надменный и грозный вид.

Это его неожиданное перемещение сразу ухудшило положение Владия и Ждана. Теперь они оказались в опасной близости от таинственного незнакомца и не могли шелохнуться без риска быть замеченными. Прижавшись к земле, они ждали развития событий.

— Почему ты один? — совсем рядом услышали они властный голос. — Где мальчишка?!

— Прости меня, господин! — взмолился Колченогий. — Горбач не отпускает его от себя ни на шаг. Я ничего не смог сделать, мне ведено было оставаться у лодок…

— Тебе ведено было доставить сюда мальчишку. Ты не выполнил моего повеления и будешь за это наказан.

— Но он здесь, здесь! — заверещал Колченогий в ужасе. — Он вместе с другими приплыл сюда, как ты и хотел, мой господин!

— Так приведи его, немедленно, если жизнь тебе дорога!

— О мой господин, как я могу это сделать? Горбач, едва завидит меня вблизи мальчишки, сразу заподозрит неладное. Он и так уже косится на меня. А еще намекал на что-то, будто сам хотел бы встретиться с теми людьми, которые по всему Синегорью разыскивают самозванцев…

— Вот как? Для этого он и держит его при себе? — незнакомец помолчал, что-то обдумывая, затем сказал:

— Хорошо. Ступай к этому Горбачу и передай, что нужный ему человек ждет на пристани. Пусть приводит туда своего самозванца. Награда будет достойной.

— Слушаюсь, мой господин! — подобострастно ответил разбойник, — Все в точности исполню!

Колченогий Вирем поспешил в селение, где его сотоварищи уже добивали последних стражников в доме сборщика податей. Он так торопился и был столь напуган разговором со своим новым господином, что, пройдя в двух шагах от скрывающихся в высокой траве мальчишек, не заметил их.

Его господин свернул в другую сторону — на тропу, которая, огибая селение, вела к рыбацкой пристани.

Ждан и Владий, едва Вирем и незнакомец удалились, перебежали в первую попавшуюся ветхую лачугу. Среди хранившихся в ней старых сетей, удилищ и прочего бедняцкого скарба они наконец-то перевели дух и смогли обсудить услышанное.

— Ведь это же про тебя говорили! — с жаром выпалил Ждан. — Тебя Колченогий сдать хочет как самозванца! И Горбач еще… Слава Перуну, что этот тип нас не заметил, ведь мы прямо на него выскочили. Он, наверно, в другую сторону в тот момент смотрел, иначе бы… А как ты-то его углядел?

— Вот это и странно, что мы его заметили, а он нас — нет. Мне в тот миг будто грудь обожгло чем-то, я и замер, как испуганный олень.

Владий машинально прижал руку к груди. Лицо его озарила догадка. Высвободив из-под защитной кожаной рубахи шнурок с родовым княжеским амулетом и чародейским перстнем, он взглянул на аметист. Тот горел тяжелым красным светом.

— Теперь я понял, кто меня об опасности предупредил и глаза черного человека в сторону отвел. Перстень Перуна! Смотри, он и сейчас кровью светится. Значит, беда по-прежнему близко.

— Уходить тебе надо, княжич, — решительно заявил Ждан. — Немедленно уходить. Горбач людей пошлет каждый дом проверить, как только Колченогий ему про этого черного расскажет. Здесь не отсидишься, найдут.

— Уйти я в любом случае собирался. Ждан, — признался Владий. — Еще вчера решил: ночи дождусь, с тобой попрощаюсь, любой челнок с пристани уведу — и в путь. А теперь, средь бела дня, без челнока, без хлеба… Горбач сразу по следу пошлет погоню, если уж продать меня задумал.

— Чего о жратве думать, когда меч над головой свистит?! Да и нашуруем сейчас что-нибудь в соседнем погребочке. А идти тебе лесом надо, на восток. В трех днях пешего пути отсюда места населенные начинаются, наши туда не сунутся. Я Горбачу наплету, что видел тебя на другом краю, хотел остановить, да не смог. Ты, мол, в челнок рыбацкий запрыгнул, меня по башке веслом огрел и был таков! Они и кинутся тебя вниз по реке искать, время упустят, а потом уж сюда возвращаться поостерегутся — на дружинников нарваться можно. Ну как, княжич, здорово я придумал?

Времени на изобретение других способов побега у них не оставалось. Да и вряд ли Владий мог найти нечто лучше, хотя и понимал, что оставляет своего друга в большой опасности. Не так-то легко перехитрить Горбача. Тот, если что, и любимца своего не пожалеет. До пыток, может, и не дойдет дело, но избить до полусмерти — это запросто.

И все же иного выбора теперь не было. Ждан быстро слазил в ближайший погреб, напихал что под руку подвернулось в найденную там же котомку, сунул ее Владию.

— Прощаться долго некогда, княжич. Верно говорил ты намедни: расходятся наши пути, а когда и где пересекутся — только богам ведомо.

— Прощай, дружище. — Владий обнял его. — Мы обязательно встретимся, я верю в это. Он повернулся и быстро зашагал к лесу.

7. Княжич и ведунья

Съестные припасы, хотя Владий старался питаться преимущественно лесными ягодами и грибами, закончились на третий день. Есть очень хотелось, однако выходить к поселениям, близость которых он стал примечать по встреченным в лесу тропинкам и сенокосным полянам, Владий не спешил. Осторожность впиталась в него, как в нательную рубаху впитывается кровь из глубокой раны, и такие следы жизненного опыта не скоро затираются другими, менее жестокими…

Он понимал, что погони за ним нет, — либо план Ждана полностью удался, либо ему самому удалось перехитрить разбойников, петляя по болотам и буреломам. Но разве черный человек не мог оставить своих людей в соседних деревушках, в хуторах и на дорогах? Поэтому лучше пока поостеречься. Относительно же пропитания — вот, пожалуйста, — сообразительный Ждан сунул в котомку и рыболовные снасти: крючки на прочных и длинных нитках. Надо лишь вновь выйти к реке, накопать червей, забросить снасть в воду — и сытный обед ему обеспечен.

Следуя совету Ждана идти на восток, Владий все же старался не удаляться от Чурань-реки. Было это связано с какими-то внутренними предчувствиями или с боязнью заблудиться в незнакомой лесной чаще, он не знал. Определенного плана дальнейших действий у него тоже не было. Прежнее стремление — выбраться за пределы Синегорья, найти прибежище в Ильмерском княжестве — сегодня казалось ему неосуществимым. По тем новостям, которые время от времени удавалось ему услышать в становище речных разбойников, он знал, что Климога надежно перекрыл все границы, в особенности границу с Ильмерским княжеством. Ведь именно в Ильмер с частью оставшейся верной ему дружины ушел воевода Фотий, получил там заслуженные почести от князя Дометия и даже обширный надел на берегу Аракоса. В том наделе собирал Фотий беглых людей со всего Синегорья, чтобы двинуться крепким войском против изменника. Однако и Климога об этом знал, отчего жесточайшие меры принял: чуть ли не две сотни борейских наемников поставил вблизи Аракоса, все дорожки и тропы заставами перекрыл — мышь не прошмыгнет! Попавшихся беглецов велел после пыток за ребра железными крючьями на столбах подвешивать и сплавлять затем столбы эти вниз по Аракосу к наделу Фотия.

В общем, шел пока Владий без определенной цели, направляемый одним лишь желанием — неизбывной жаждой мщения. Убийца Светозора головой должен поплатиться за коварство свое, за измену, за все беды, которые принес он вотчине. И Владий, сын Светозора, своей рукой рано или поздно покарает его!

К Чурань-реке он вышел на вечерней зорьке, самое время для хорошего клева. Только разобрал снасти, как услышал вдруг человеческие голоса — еще отдаленные, не различимые в словах, но явно возбужденные и очень громкие. Владий выхватил свой короткий меч из ножен и скрылся за прибрежными кустами, готовый к бою с любым врагом.

На взгорье, прекрасно видимом с того места, где укрывался Владий, сначала появилась женщина. Она замерла, словно выискивала что-то на берегу, но тут вдруг скорчилась от боли — в спину ей угодил камень, брошенный кем-то, кого Владий пока не видел. Женщина побежала вниз, петляя, как загнанный заяц. Через несколько мгновений показались и ее преследователи. Их было человек десять-пятнадцать, большей частью тоже женщины. Но в их толпе особо выделялись два кряжистых мужика с дубинками. Похоже, верховодили именно они.

Беглянка выбилась из сил. Подбежав к воде, она упала на колени и принялась жадно пить, не обращая внимания на приближавшуюся толпу. Видя, что укрыться ей негде, преследователи разбились в широкий полукруг и, взбадривая себя злыми криками, стали спускаться к реке.

Владий, невольно оказавшийся внутри этого полукруга, на какой-то миг растерялся. Что же делать? Сунув руку за пазуху, он нащупал заветный перстень и вытащил его наружу, надеясь на подсказку. Аметист горел в лучах заходящего солнца спокойным голубым светом, словно ничего необычного вокруг не происходило. Значит, опасности нет? Или одно дело — близость черного человека, явно имевшего отношение к магическим силам, а другое — грубая реальность, воплощенная в дубинках двух плечистых мужиков и в ярости беспощадной толпы?..

Круговращение сомнений в голове Владия было прервано одной яркой мыслью: а как поступил бы отец на его месте? Не раздумывая более, он решительно шагнул из своего укрытия, преграждая толпе путь к истязаемой ею женщине:

— Стойте!

Его появление было подобно грому среди ясного неба. Первые из преследователей шарахнулись в сторону, кто-то даже, потеряв равновесие на скользком от иечерней росы склоне, упал на спину да так и застыл, боясь шевельнуться. .

— Изыди, окаянный! — громко прошептала какая-то старушенция, отмахиваясь руками от Владия, как от нечисти.

Лишь мужики с дубинками невозмутимо продолжали спускаться по крутому берегу, мельком глянув на Владия, но ничуть не испугавшись обнаженного оружия в его руке. В этом невесть откуда взявшемся юноше они не видели ни малейшей угрозы своим намерениям.

— Почему вы напали на эту женщину? Разве самосуд в чести у синегорцев? Или некому из достойных мужей за нее вступиться?!

Владий старался, чтобы голос его звучал спокойно и гордо. Кажется, лишь на некоторых в толпе подействовали его слова, поскольку в ответ он услышал разрозненные отклики:

— Пусть за нее Переплут заступается!..

— Она порчу на всех наведет…

— На кол стерву давно пора, мы долго терпели.

— Из-за нее князь всю деревню спалит!

Всех перекрыл могучий рык одного из мужиков:

— Пшел вон, крысенок! А то и тебя заодно кончим. Владий, которому все это напомнило нравы разбойной ватаги и предвестье его схватки с Кабаном, внезапно озлился. Подняв меч, он грозно и отчетливо произнес:

— Снесу голову первому, кто сделает еще хоть шаг. Ближний к нему, которого за странный цвет копны волос Владий сразу же мысленно прозвал Пегим, громко расхохотался:

— Уморил, ха-ха! Брысь, плюгавый!

Продолжая смеяться, он сделал шуточный выпад дубинкой в сторону юноши и обернулся к своему напарнику, словно показывая — «счас я этого заморыша сделаю!». В этом была его первая ошибка.

Владий, не отбивая дубинки, а лишь слегка откачнувшись, избежал дурацкого тычка и легко всадил меч в бедро мужика. Пегий взвыл. Дернувшись в сторону, он широко замахнулся… И это была его вторая и последняя ошибка. Меч Владия, описав короткую дугу, взрезал его живот. Пегий согнулся, вытаращил глаза и рухнул на землю.

Второй не стал тратить силы и время на пустые угрозы. Он молнией рванулся вперед, намереваясь раздробить колени противника. Владий высоко подпрыгнул и встретил его уже однажды испытанным ударом — пяткой в переносицу. Только на сей раз он приземлился более удачно, прямо на спину нападавшего, рукоятью меча нанеся ему безжалостный удар в затылок.

Владий оглянулся на беглянку — и едва сам не поплатился за эту небрежность. Толпа ринулась на него, готовая растерзать на кусочки.

— Остановитесь!

Пронзительный голос принадлежал женщине, по-прежнему стоявшей на коленях у воды. Этот крик задержал толпу, давая возможность Владию вновь изготовиться к бою. Женщина быстро приблизилась к нему, встала рядом, не говоря больше ни слова.

Люди замерли. Они вглядывались в лицо юноши, то ли стараясь запомнить, то ли — понять, что он собирается делать. Но ничего, кроме готовности биться до конца, на его лице сейчас нельзя было увидеть. Кто-то один, затем другой, третий отделился от толпы, наконец все они нестройной гурьбой поплелись восвояси, напоминая Владию бездомную собачью стаю, потерявшую вожака…

Лишь теперь он смог убрать меч в ножны и внимательно посмотреть на спасенную им женщину. Она оказалась очень молодой, красивой (на его неискушенный взгляд), черноволосой и пышногрудой. Синяки и ссадины на полуобнаженном теле, вызывающе видневшемся из разорванного платья, только подчеркивали белизну и нежность кожи. Столь же вызывающе оглядывала она Владия. Тот вдруг смутился, залился краской до кончиков ушей, на что женщина, широко улыбнувшись, спросила:

— Давно ты, милый, баб не видал?

Вместо ответа — да и что он мог бы на это сказать? — Владий сошел к реке, обмыл разгоряченное лицо водой и напился. Вернувшись, он первым делом осмотрел бесчувственные тела своих противников. Ему почему-то не давало покоя то, что ни один, ни другой не шевельнулся, не застонал.

— Не беспокойся за них, — словно угадав его тревогу, сказала женщина. — Этот вот скоро очухается. А тот, — она кивнула в сторону человека со вспоротым животом, — до утра не протянет. О нем Переплут позаботится., Пойдем, княжич. Не время здесь разглагольствовать.

— Откуда ты про меня знаешь?

— Я ведунья, — коротко ответила женщина. — За ведовство и убить меня собирались.

Ее избушка мало чем отличалась от той, в которой Владий когда-то очень давно встретил ворожею Диронью. Так же стояла она в стороне от дорог и селений, столь же ветхой была и скособоченной, пропахшей сушеными травами и кореньями. Правда, внутри поухоженней, светлее и чище.

Целый угол занимал в избе огромный котел, пристроенный над каменным кострищем. Первым делом Лерия (именно так она назвалась Владию) проверила воду в этом котле.

— Еще теплая… .

Одним неуловимым движением она выскользнула из разодранного платья, бесстыдно сверкнув наготой. Откинув тяжелую волну волос за спину, ничуть не смущаясь, повернулась к Владию и сказала:

— Я воду загодя нам согрела и целебными травами ее приправила. Окунешься — сразу силы восстановятся, раны быстрее заживут.

Она встала на низенькую скамеечку, с нее сошла в котел и присела в нем, погрузившись в воду по самые плечи.

— Так что же ты медлишь, княжич? — посмотрела она на Владия с деланным непониманием. — Скидывай одежду и забирайся сюда. Вода скоро остынет, свойства лечебные потеряет. Или меня боишься? Так я не кусаюсь…

Владий не знал, куда глаза девать от стеснения и как унять бешеное сердцебиение. Но последние насмешливые слова женщины все-таки заставили его решиться. Он разделся и влез в котел, стараясь при этом не коснуться Лерии и даже не взглянуть на нее.

Лерия, казалось, и сама теперь была смущена. Все же она старше этого юноши по возрасту, а он важнее — по званию. Так кто же они сейчас, в этой общей лохани? Но она не долго колебалась — плеснула в лицо Владия теплой водой, а когда он зажмурил глаза, легко и нежно провела ладонями по его плечам, словно омывая их от дорожной грязи, приговаривая при этом: «Тело белое, оскуделое, станет сильным вновь, заиграет кровь… Тело юноши, а не ворога, станет — плоть души, любо-дорого».

Владий чувствовал, как спадает напряжение в его мышцах, исчезает многодневная усталость. Полностью расслабиться он не мог, однако и краткий отдых, и это нежданное совместное купание, и дурманящая женская ласка словно пьянили его, заставляя не задумываться о том, что ждет впереди. Ладонь Лерии провела по его груди, задев шнурок с амулетом и перстнем. И Владий вдруг встрепенулся, изгоняя окутавший его дурман, резко отстранился от женщины.

— Нет, нет! — успокоила его Лерия. — Не тревожься, княжич, я знаю цену этим сокровищам и знаю их силу. Я не прикоснусь к ним. Во всяком случае, без твоего дозволения…

Она улыбнулась. Владий почему-то сразу поверил этой мягкой искренней улыбке и все-таки непроизвольно взглянул на аметист. Тот по-прежнему горел ровным голубым светом, не предвещая никаких опасностей.

Перехватив его взгляд на перстень, женщина поднялась и переступила через край котла.

— Ладно, княжич, тебе нужно еще немного понежиться в воде, восстановить силы для долгого пути.1 Отдыхай, а я пока накрою на стол.

Она вышла за дверь, которой Владий прежде не приметил, и вскоре вернулась, одетая в свободную полотняную рубаху до щиколоток, волосы ее были убраны под цветастый головной платок. На широкую лавку она положила чистую одежду для Владия, на стол поставила глиняные миски с нехитрой снедью и кувшин с питьем.

Пока она расставляла миски на столе, повернувшись к Владию спиной, он торопливо выбрался из котла и оделся.

— Ну вот, княжич, не обессудь за бедное угощение. Хоть и ждала тебя, да в наших местах особых яств отродясь не было, а нынче тем более. Присаживайся, окажи честь — отужинай вместе со мной.

— Ждала меня? — спросил Владий, не заставляя себя долго упрашивать и с жадностью набрасываясь на наваристую рыбную уху.

— Ты вновь говоришь загадками.Как узнала меня, почему здесь ждала, за что эти люди хотели с тобой расправиться?

— Ты ешь, ешь… А я расскажу. Виденье мне было, что скоро примчатся в деревню нашу всадники на вороных конях, начнут лютовать, народ избивать, именем князя Климоги допытываться о юноше, почти мальчике, который себя княжичем Владием называет. Пошла я к людям предупредить об этой беде, предложила им на время в лесу схорониться, одну меня для допросов оставить. Не сказала лишь, что княжич в мой дом явится. И правильно сделала, иначе не сидели бы мы сейчас за этим столом — спалили бы дом. Но соглядатаи княжеские — те двое, с которыми ты на берегу схватился, — пугливых и послушных баб деревенских против меня настроили. Не всех, конечно, а тех, что всегда ведовства моего боялись, считая, что я беду накликаю… Вот и набросились толпой, камнями забить хотели, как мою мать когда-то. Глупые, пусть им богиня Мокошь судьей будет…

— Но как ты смогла обо мне узнать? От кого?

— Из того же виденья, княжич. Придет юноша русоволосый и голубоглазый, будет меч в его руке и охотничий нож за поясом. И такая в нем тайная сила заключена, что сам Злыдень страшится его вокняжения в Синегорье. Юноша роду княжеского — сын Светозора, подло убитого братом, — дальний путь держит к Белому Замку. Так кто же помочь ему должен, если не я?

— Ты сказала — к Белому Замку?

Владий задумался. Об этом Замке, где живет могущественный чародей, слышать ему уже доводилось. Но никто из старых разбойников, кто о чародее в белой хламиде по вечерам у костра рассказывал, дороги к нему не знал. Говорили лишь, что старец справедлив и мудр, что сам Перун его в поднебесный мир к людям направил. Еще сказывали, что издавна чародей Светозору покровительствовал, да не уберег вот… Где здесь правда была, где вымысел? От отца Владий про покровителя такого никогда не слышал. И только вручая Владию перед последней своей битвой серебряный перстень с аметистом, отец сказал, что получен он им от чародея.

В чудодейственных возможностях перстня Владий не раз имел возможность убедиться. Но следует ли из этого, что нужно изменить свой первоначальный план и отправиться не к воеводе Фотию, а на поиски неведомого хозяина Белого Замка?

Словно прочитав его мысли, Лерия ответила:

— Знаю, что пробирался ты в иные места. Сейчас пути туда нет. Всюду заставы, конные разъезды, соглядатаи и наушники. Редко кому удается пройти к наделу Фотия.

— Про это я слышал, — кивнул Владий. — Но к воеводе хотя бы дорога известна, а где Белый Замок искать? Может, ты скажешь? Да и что проку мне в чародее, у которого ни войска нет, ни оружия, одни заклинания.

— В тех заклинаниях, княжич, силы поболее, чем в ином войске. Однако же не в них главное. Всего важнее духовная мощь и великие знания, которыми он владеет. Малую толику их познав, ты многого достигнешь. Тогда и яснее станет, куда путь держать, кого в союзники звать, а кого остерегаться. К себе зовет тебя чародей. Прислушайся к этому зову — он не обманет.

Владий промолчал. Ничуть не сомневался он в искреннем желании ведуньи помочь ему (разве столь прекрасные глаза могут соврать?!), да вот так, с одного разговора, с того, что привиделось ей, бросаться в противоположную сторону он не хотел. Нужно время — обдумать, разузнать побольше о Белом Замке, к сердцу своему прислушаться…

— Дорогу к Белому Замку никто не скажет, — продолжала Лерия. — Говорят старики, что и в былые времена туда лишь те попадали, кого сам чародей звал. А нынче, сам понимаешь, даже чародеям с незнакомыми людьми встречаться опасно. Всякие люди бывают… Я тоже не знаю, где Замок стоит. Но есть у меня тот, кто тебя к нему выведет. Будет он тебе и проводником, и товарищем верным, при случае и защитником.

— Кто ж такой?

— Жеребец-трехлетка, Лиходеем кличут. Только он тебя к чародею доставить может. И не спеши возражать, любезный княжич! Завтра с ним познакомишься, сразу друг другу понравитесь, сердцем чувствую.

Она улыбнулась, и Владий вновь ощутил какую-то удивительную волну тепла и доверия, соединяющую их. Это, как ни странно, его напугало. Он поспешно спросил:

— Где ты его прячешь? Ни конюшни, ни сарайчика не приметил… И что за имя для коня выбрала — почти бандитское.

Лерия рассмеялась и, заметив смятение Владия, быстрым движением руки взъерошила его недавно причесанную шевелюру.

— Ни к чему ему конюшня. Он у меня, как и ты, вольный! Пасется где хочет. Иногда привязываю, дабы не набедокурил лишнего, к березе на полянке неподалеку. Сегодня вот тоже — знала, что на крик мой прискачет, дурные головы, как орехи, колоть копытами станет, — потому с рассвета на крепкий повод Лишеньку своего посадила. Имя ему не я дала — люди. Жеребенком еще носился где вздумает, никому чужому в руки не давался. Одному мужику ребра сломал, из другого вообще дух вышиб, За то Лиходеем его и прозвали.

— Н-да, хорош приятель…

— Если полюбит тебя, вернее друга не сыщешь. Впрочем, разве можно не полюбить такого доброго и пригожего?..

На сей раз, не удержав сорвавшиеся с губ слова, засмущалась сама ведунья. Чтобы преодолеть неловкость, стала рассказывать о Лиходее:

— Не простой это конь. Свой род ведет от кобылиц из упряжки Перуна, потому и своенравен, силен и разумен необычайно. Ко мне попал стригунком-жеребенком, но уже тогда очень смышленым был. Слышал небось, чародеи иной раз всякую живность ворожеям, ведуньям и знахарям на воспитание подбрасывают. То птенца соколиного, то щеночка или медвежонка, а то и человеческого детеныша. Вот и мне выпало взрастить Лишеньку, чтобы к лесу привык и к речке, чтобы ничего не боялся и ко всему готов был. В должный срок он к родному порогу вернется не сосунком уже, а конем — лихим и надежным. Похоже, настал сей срок…

Владий больше не перебивал ее вопросами, сидел устало облокотившись на стол, и дивился — не словам а мелодии женского голоса, такой напевной, тихой.

Там, где провел он последний год своей юной жизни подобные речи никогда не звучали. Из женщин в разбойном становище княжич только с одной знаком был — с дряхлой бабкой-кашеваркой, из которой двух слов не вытянешь, а если все же рот открывала, то лишь для ругани.

Молодая ведунья вроде бы и не замечала того впечатления, которое произвела она на юношу. Или старалась не замечать? Голос ее иногда отдалялся, звучал едва слышно, как пастуший рожок на деревенской окраине, и Владию приходилось делать над собой усилие, чтобы понять смысл ее напевных фраз. Что же творилось с ним?

За окном давно наступила ночь. Слушая рассказ Лерии, вглядываясь в тонкие черты ее лица, едва различимые уже в полумраке комнаты, он постепенно погружался в сладкую, непривычную дрему. Большие агатовые глаза женщины оказались вдруг совсем близко, заслонив своим дивным сиянием весь окружающий мир.

— Измучился, бедный… Приляг, здесь тебе будет покойнее…

Он почувствовал, как женские руки помогают ему снять одежду и улечься возле окошка на широкую лавку, застеленную овчиной. В памяти всплыли детские воспоминания: столь же нежной и ласковой была сестрица Любава. Но ведь он давно не ребенок, вполне может сам о себе позаботиться! Эта мысль заставила его на миг очнуться, и он понял, что лежит не один, что жарко ласкают его чуткие и умелые руки Лерии, и какие-то особые потаенные слова шепчут ее губы, покрывая поцелуями его лицо, шею, плечи… Теплая волна любви обволокла Владия.

И больше он уже ничего не осознавал, полностью отдавшись неведомым прежде чувствам, подчиняясь им и откликаясь на каждое движение страстного женского тела…

На заре его разбудил встревоженный голос Лерии:

— Проснись, княжич, беда близко! Уходить тебе надо как можно скорее.

Он мгновенно вскинулся со своего ложа, без лишних вопросов оделся, ополоснул лицо водой из ведра. Лерия, вставшая гораздо раньше княжича, объяснила ему свою поспешность:

— Черные всадники мчатся во весь опор, вот-вот ворвутся в деревню. Там про тебя и меня расскажут, сюда направят. Я уже привела Лиходея, еды тебе собрала на дорогу. Беги, княжич, не медли!

— А ты как же? Они ведь тебя схватят, обо мне выпытывать станут, замучают до смерти!

— Руки коротки меня поймать, — усмехнулась ведунья. — В лес уйду, мне там каждое деревцо, каждый кустик знакомы, от чужого глаза всегда укроют.

Владий вышел на крыльцо и застыл пораженный. Жеребца такой дивной красоты и могучей стати ему даже в отцовской конюшне видеть не приходилось. Белоснежный, с отливающей золотом густой гривой, с широкой грудью и крепкими длинными ногами, с бугрящимися и нетерпеливо подрагивающими мускулами под холеной шкурой. Лиходей без сомнения, вел свой род от лошадей самого Перуна.

Гордо выгнув шею, он повернул голову и пытливо посмотрел на Владия, словно прикидывая — достоин ли тот быть его новым хозяином. Светло-карие, почти янтарные глаза поразили княжича светящимся в них человеческим разумением. Голубая звездочка посреди широкого лба очень напоминала драгоценный аметист чародейского перстня. Было это простым совпадением или свидетельством того, что жеребец и перстень первоначально принадлежали одному владельцу — чародею из Белого Замка?

Впрочем, сейчас это не имело значения. Лерия подошла к Лиходею, обняла за шею и что-то прошептала ему на ухо. В ответ конь осторожно коснулся ее плеча мягкими губами, словно благодаря за все, что она для него сделала. Лерия обернулась к юноше, передала плетеную уздечку ему в руки:

— Спеши, княжич, время не терпит.

Но Владий почему-то медлил. Он проверил подпругу и надежно ли приторочены к седлу переметные сумки, ласково провел ладонью по конской гриве. Затем неожиданно спросил:

— Ты наверняка знаешь мое имя, а называешь только княжичем. Почему?

— Я знаю только имя, данное тебе при рождении. Но скоро ты сменишь его. Боги дадут тебе новое имя — великое, гордое, которое ты покроешь славой и подвигами. Придет срок — и я с радостью буду повторять его вместе с тысячами других людей, воздавая хвалу освободителю Синегорья. А имя юного княжича, которого на одну ночь привела судьба под мой кров, пусть хранится в моем сердце, оставаясь тайной для всех: и для людей, и для солнца и ветра, и для звезд ночных, и для птиц предрассветных…

Она порывисто шагнула к Владию, прильнула к его груди и поцеловала в губы. На мгновение княжича вновь обдало жаркой волной страсти и нежности. Но Лерия тут же мягко высвободилась из его рук, отступила назад:

— Некогда ласкаться, милый. Прощай!

— До свидания, Лерия. Обязательно отыщу тебя, когда избавлю вотчину от тирана. Я всегда буду помнить эту ночь…

— Не давай зароков женщинам, княжич, — грустно . улыбнулась Лерия. — У тебя еще много будет таких ночей, а подруги будут куда красивее, нежнее и искуснее меня в любовных утехах.

Владий не знал, что ответить на это. Он вставил ногу в стремя и вскочил в седло.

— Вперед, Лишенька! — воскликнула Лерия, подхлестнув легонько коня своим узорным платком. — Доброго вам пути!

Лиходей, отозвавшись негромким ржанием, с места рванул в карьер, унося седока по едва приметной тропинке, вьющейся среди деревьев.

8. Охота на человека

Лиходей нес его размеренной рысью по берегу Чурань-реки, не зная усталости. Опустив поводья, Владий полностью доверился чутью жеребца. Что бы ни сказала, успокаивая его, Лерия, он очень волновался о ней. Успела ли она уйти в лесную чащу до появления людей Климоги? Да и кто они, эти всадники на вороных конях? Может быть, вовсе не Климоге они служат, а тому таинственному черному человеку, которого Владий и Ждан видели возле рыбацкого селения? А для чего намеревался схватить его этот черный человек? Кто он — маг? слуга Климоги? посланец нового неведомого врага? Ни на один из этих вопросов не было у него ответа.

Зато было пока предостаточно времени, чтобы поразмышлять о превратностях своей судьбы. Белый жеребец сам находил дорогу среди лесных зарослей, подступавших к реке, объезжал топкие низины, вброд переходил мелководные ручьи, упорно выдерживая направление — на восток. Правда, как слышал Владий, чародейский Белый Замок находится где-то в горах, значит, рано или поздно им придется свернуть на север и переправиться на правый берег. Лучше бы пораньше, поскольку вскоре они приблизятся к Замостью, где появляться, судя по всему, Владию опасно.

Ночами, лежа у затухающего костра, глядя на яркие звезды и слушая негромкое похрупывание коня, щиплющего сочную траву поблизости, Владий вспоминал тех, кто помог ему избежать множества опасностей. Старейшина Прокл, ворожея Диронья, Ждан, Лерия… И конечно, сестрица Любава, за которую сердце болело прежде всего. Что с нею стало, жива ли? Почему-то так получалось, что каждый, кто помог ему после бегства из Ладора, оказывался затем в крайней опасности. Всегда по пятам Владия шла погоня, которую отвлекали на себя его друзья. А приблизился ли он хоть на шаг к исполнению своей клятвы? Вот и сейчас — скачет он, от людского взгляда скрываясь, к неведомому чародею. Но чем поможет ему чародей, да и захочет ли помогать?

Владий уже свыкся со своим «новым» возрастом, и ночь любви, которую подарила ему Лерия, заставила окончательно поверить в то, что детство его осталось за невидимой границей Заморочного леса. Не поединок с Кабаном, не схватка с двумя дюжими мужиками на речном берегу, а именно страстные объятия женщины перевернули многое в душе княжича. Оказывается, не только жажда мести способна пробуждать в человеке удивительные чувства, вливать в него силу и мужество, окрылять на пути к цели. Это открытие показалось Владию столь удивительным, что он долгое время ни о чем другом не мог размышлять. И очень жалел, что рядом нет никого, с кем можно было бы этими размышлениями поделиться…

Утром четвертого дня Лиходей начал проявлять беспокойство. Он прядал ушами, будто слышал что-то тревожное, и постоянно косил глазом на лесные заросли. Вскоре княжич обнаружил причину его волнения: трава на прибрежной лужайке была истоптана конскими копытами. Судя по следам, здесь совсем недавно стоял отряд всадников, которые затем направились в ту же сторону, что и Владий, — на восход солнца.

Встречаться с ними, кем бы они ни были, не входило в его планы. Лиходей скачет гораздо быстрее, чем этот отряд, значит, еще до полудня возможна нежелательная встреча. В общем, решил Владий, пришло время переправляться на другой берег.

— Как считаешь, дружище, не пора ли нам поплавать? — по привычке, выработавшейся за эти дни, обратился он к Лиходею. Вместо ответа конь сам повернул к реке, отыскивая удобное место для переправы. Ширина русла была здесь чуть меньше полутора тысяч локтей, противоположный берег — пологий и, кажется, не болотистый. Его покрывал низкорослый кустарник, за которым виднелись разрозненные деревья. Признаков человеческого обитания Владий не высмотрел. Что ж, можно попробовать.

Лиходей осторожно вошел в прозрачный речной поток. Когда вода достигла его брюха, Владий слез с коня и поплыл рядом, одной рукой держась за густую гриву.

Они доплыли почти до середины, как вдруг Владий услышал громкий свист. Оглянувшись назад, он увидел вооруженного всадника, который подзывал своих товарищей, указывая им на Владия. «Это тот самый отряд, — догадался Владий. — Они почему-то решили вернуться…» Двое всадников спешились и сняли со спины луки. Владию некогда было рассуждать, по какой причине они, даже не затруднив себя выяснением, кто он такой, готовятся к стрельбе. Он отпустил гриву и усиленно заработал обеими руками, торопясь поскорее оказаться вне досягаемости стрел.

Две длинные стрелы вспенили воду совсем рядом. Владий понимал, что все решают мгновения и глазомер лучников. Входя в реку, он не разделся, и теперь одежда сковывала его движения. Еще одна стрела чуть не достигла своей цели, скользнув над его головой. Однако расстояние между ним и людьми на берегу продолжало расти. Еще несколько отчаянных гребков — и он окажется в безопасности.

Крики за спиной стали громче. Владий не мог разобрать слов, но ему показалось, что в них появилось нечто новое. Да и лучники почему-то прекратили стрельбу. Кинув взгляд назад, он понял, кому теперь кричали преследователи: из-за поворота реки наперерез ему стремительно приближалась большая восьмивесельная лодка! В одно мгновение Владий разглядел в ней вооруженных людей — человек пять, не считая гребцов. Грубые, обветренные лица искажал азарт погони, мечи были изготовлены к бою. Княжич сразу опознал борейцев, хотя командовал ими человек в латах синегорца. Зычный голос показался Владию знакомым. Однако вспомнить, где и когда он слышал его, времени не было.

До спасительного берега рукой подать, но лодка с каждым мгновением все ближе и ближе. Гребцы налегают на весла, взбадриваемые криками своего командира. Вот-вот настигнут… И в этот миг — хвала Перуну! — у одного из гребцов ломается весло. Он падает на дно лодки, сбивая соседа. Лодка разворачивается бортом к течению, на несколько мгновений теряет ход. Но этих мгновений хватило Владию, чтобы достичь наконец берега.

Увязая в придонном иле, хрипло дыша, Владий выкарабкался на твердую землю вслед за Лиходеем. Вскочив на коня, он даже не успел схватиться за уздечку — Лиходей с места рванул диким аллюром, только ветки ивовых кустов по бокам захлестали! Вслед им неслись проклятья. Лишь удачно пущенная стрела могла бы сейчас догнать беглеца, но среди тех, кто находился в лодке, лучников не было. Кто бы ни подкарауливал княжича на левом берегу Чурань-реки, затея их сорвалась. Владий все-таки переправился через водную преграду, и путь его теперь лежал на север.

Человек, командовавший борейским отрядом, никогда прежде не встречался с княжичем. Но этот голос Владию однажды уже довелось слышать — возле входа в пещеру Перуна, где прятались они с Любавой после бегства из Ладорской крепости.

Рыжеусый Гудим, безжалостный убийца и вор, ослепивший в тот день старейшину Прокла, теперь ревностно служил новому хозяину — колдуну Аресу. Поставленный во главе двух десятков борейских наемников (свои наотрез отказывались ходить под началом необузданного громилы), он уже много дней прочесывал берега Чурань-реки в поисках юноши, похожего на бывшего князя.

Черный колдун оказался прав, именно в этих местах скрывался наглый самозванец. Но отряду Гудима последнее время не шибко везло. Сперва упустили девку-ведунью, которая парня у себя в избушке пригрела, коня ему дала и жратвы. А затем, хотя короткой дорогой мчались, своих лошадей чуть не загнали, в последний момент упустили-таки самозванца! Что теперь Гудим Аресу скажет, чем оправдается?

Всыпав оплошавшему гребцу так, что тот еще долго кровью харкать будет. Гудим приказал своим людям ждать на берегу, а сам ушел подальше в лес. Укрывшись от посторонних глаз, он развел небольшой костер и достал из-за пазухи кисет, полученный от Черного колдуна. Трижды сплюнув через левое плечо, с опаской извлек из кисета горсточку красного кристаллического порошка и крошечный свиток папируса с начертанными на нем кабалистическими знаками и фразой на неведомом языке.

Не впервые проделывал Гудим то, что должен сделать сейчас, и всякий раз его охватывал животный страх перед колдовскими силами. С какой легкостью они могут расправиться с ним, если Арес вдруг усомнится в его преданности или разгневается на его нерасторопность! Вздохнув, Гудим наконец решился и бросил в огонь красный порошок.

Пламя мгновенно окрасилось лиловым цветом, повалил густой черный дым, заставивший слезиться глаза. Гудим, запинаясь, произнес слова, которые заставил его выучить Арес:

— Нецесситас франгит легем… Фацио ут фациас… Спиритус, вени!..

Пламя из лилового стало изумрудно-зеленым, и тогда он бросил в огонь свиток. Полыхнула беззвучная молния. Черный дым закрутился волчком, сжался до размеров человеческого тела и словно бы затвердел, очертаниями своими напоминая фигуру Ареса в черном плаще.

Гудим отступил на несколько шагов и, согнувшись в почтительном поклоне, терпеливо ждал. Его новый хозяин не всегда отзывался на магический призыв — то ли не желал отвлекаться от своих дел, то ли непослушный язык Гудима искажал слова заклинания, — но на сей раз долго ждать не пришлось. Черная фигура, возвышающаяся над зеленым пламенем костра, дрогнула, оживая, и произнесла суровым голосом колдуна Ареса:

— Зачем беспокоишь меня? Видать, вновь упустил мальчишку, раззява! Рассказывай без утайки все, что случилось. А я решу, какого наказания ты заслуживаешь…

Торопясь и запинаясь. Гудим объяснил, что произошло на реке. Всю вину он свалил на дрянного гребца и малахольных лучников. Рассказал и про белого жеребца, которого подарила самозванцу ведунья.

— Деревню я, конечно, приказал сжечь дотла. Но девку-ведунью поймать не удалось, где-то в лесу прячется. Если ты, мой хозяин, повелеть изволишь, мы вернемся и ее из-под земли достанем!

* Искаженное Necessitas frangit legem… Facio ut facias… Spiritus, veni!.. (лат.) — Необходимость ломает закон… Делаю, чтобы ты сделал… Дух, явись!..

— Не девка нужна мне, болван! Гудим еще больше согнулся, выражая свою беспрекословную покорность. Голос колдуна продолжил:

— Сейчас он наверняка устремился под защиту Белого Замка. Что ж, дам тебе последнюю возможность исправить свои промахи — перехватишь мерзавца на дороге к чародейским скалам.

— Смилуйся, всемогущий хозяин! Как мы сможем опередить его, если даже пути не знаем к Белому Замку? Да и жеребец у него не чета нашим — быстрый, как птица. Проклятая ведунья, говорят, поила его настоями волшебными…

— Заткнись! Делай как я скажу. Ступай на берег и собери всех своих остолопов в общую кучу, чтобы как можно плотнее друг к другу стояли. Сам в центре ее застынь — и жди. Перенесу вас туда, где мальчишка появиться должен. Если же вновь опростоволосишься — не сносить тебе головы!

Пламя костра зашипело, будто змеиный клубок, и стало гаснуть. Черная фигура заколебалась в воздухе, затем превратилась в обычный сизый дымок. Колдун исчез.

Гудим с облегчением перевел дух и вытер пот со лба. Кажется, еще не все потеряно. Если они вовремя окажутся на дороге, ведущей к Белому Замку, то он уж этого проклятого щенка не упустит!

Собрав борейцев, как было ведено. Гудим приказал им замереть и не двигаться, что бы вокруг ни происходило. Пусть хоть земля под ногами разверзнется или камни с небес повалятся — стой где стоишь, ни шагу в сторону. Зажатый среди недоумевающих воинов, он мог видеть только небо над головой и верхушки сосен. Он не представлял себе, каким образом колдун перенесет целый отряд из двух десятков всадников (да еще с лошадьми!) на три-четыре дня севернее. Но если Арес сказал, то сделает.

Внезапно в лесу наступила мертвая тишина. Даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев. Слышны были только испуганные конские всхрапы, да кто-то из бо-пейцев молитву шептал на варварском своем наречии. Ноздри Гудима уловили незнакомый и весьма противный запах. Захотелось чихнуть, однако пришлось сдерживаться: а вдруг что чихом испортишь в тонких колдовских штучках и превратишься в какого-нибудь лес-дого ублюдка? Один из воинов ахнул, другой выкрикнул испуганно:

— Огонь, нас окружает огонь!

— Верно, трава горит!.. Эй, глядите, что там?

— Спаси нас, Свентовит! Это же саламандры, огненные плясуньи… Не смотрите на них, за собой утащат!

Гудим привстал на стременах, но все равно ничего толком не мог разглядеть из-за островерхих шлемов борейцев.

— А ну замолчать всем! — рявкнул он. — Коней держите, стойте плотнее, коль уцелеть надеетесь!

Вокруг всадников начал сгущаться то ли дым, то ли туман, постепенно укутывая их в непроницаемую серую пелену, в которой вязли любые звуки. Звон доспехов и конское ржание стали едва различимы. Земля заколебалась. Гудим почувствовал, что задыхается. Как рыба на берегу, он хватал воздух широко раскрытым ртом. Из горла вырвался хрип, которого, впрочем, он и сам не слышал. Кто-то судорожно цеплялся за его руки, чей-то конь вскинулся на дыбы и сбросил всадника…

Сколько продолжался этот кошмар?

Когда наконец смертельные тиски проклятого тумана ослабли и люди начали приходить в себя. Гудим понял, что находятся они уже совершенно в других краях. Небо здесь было затянуто низкими свинцовыми тучами, накрапывал дождь, речной берег исчез, а вместо него пролегла неширокая, поросшая бурьянами дорога.

Значит, колдун сумел перенести его отряд в нужное место, хотя сделал это довольно жестоким образом…

Обрывки серого тумана, подхваченные порывом ветра, унеслись вверх и затерялись среди таких же серых туч.

—Гудим оглядел свое потрепанное воинство, численность которого явно поубавилась. Борейцы приводили себя в порядок, угрюмо осматривались и успокаивали перепуганных лошадей.

— Кого не хватает? — спросил Гудим.

— Карста вроде бы саламандры к себе утянули. Он еще до этого дрянного дыма из круга рванулся, а потом что — не знаю.

— И Хамниса нет, только кобыла его здесь.

— Она его и сбросила. Вон лежит что от Хамниса осталось…

На обочине дороги валялось нечто, едва напоминающее останки человеческой плоти: бесформенная груда кровавых костей, мяса и исковерканных железных доспехов. Чудовищная сила, перенесшая их сюда с берега Чурань-реки, перемолотила того, кто случайно угодил в ее жернова.

— А Зигул коня лишился. Только рубленой конины я что-то поблизости не вижу, — попытался пошутить один из воинов.

— Зигул-то цел, не покалечился?

— Целехонек я. Гудим. Но если б не ты, сейчас бы вместе с Хамнисом валялся.

— Так это ты на мне повис, как волк на сохатом? — усмехнулся Гудим. — Чего ж коня не удержал?

— Да я и сам не понимаю, в какую дыру его из-под моей задницы сдуло! Еле успел в налокотники твои вцепиться, век помнить их буду.

— Ладно, потом сочтемся. А сейчас бери себе кобылу Хамниса и все, что на ней. Ему больше не понадобится… Ну, оглоеды, очухались? Пора местность разведать вдоль этой дорожки, схорон в лесу поставить. Будем того ждать, кого на реке упустили. Завтра-послезавтра заявится, и тогда глядите у меня — никого не помилую, если снова вырвется самозванец!

Борейцы давно знали, что их командир с нечистой силой якшается, но особого значения этому не придавали. На их родине, в Борее, были и свои колдуны, и волхвы-бродяги, и даже мертвяки-людоеды, каждый из которых много бед простому человеку накликать мог. Однако то, как неведомая сила сумела перенести их в далекий край, расположенный за десятки верст от Чурань-реки, произвело на них устрашающее впечатление. И раньше они старались не раздражать вспыльчивого Гудима, по любому поводу пускающего в ход пудовые кулаки, а теперь вовсе присмирели.

Никто не стал поминать, что бедолага Хамнис оттого в седле не удержался, что Гудим перед тем избил его за обломившееся не ко времени весло. Здоровые-то чудом на конях усидели, а Хамнис с переломанными ребрами, ясное дело, новой встряски не мог выдержать и был обречен.

Одного лишь не понимали воины: если дружен с нечистой силой их командир, то почему не напустит ее на самозванца? При такой-то подмоге давно бы юнца скрутили, вместо того чтобы охотиться за ним по лесам и селениям, как за хитрым лисенком! Конечно, спросить объяснений у Гудима никто не осмеливался. А если бы и спросили, что мог он ответить? Гудим сам таким же вопросом — только уже в отношении Ареса — не раз задавался, и тоже язык не повернулся напрямую спросить Черного колдуна о странном его бездействии в заурядном деле.

Если не желает Арес колдовскими уловками самозванца вязать, решил Гудим, значит, есть на то у него свои причины, а какие — не нашего ума забота.

Гудим был недалек от истины. Черный колдун не смел самолично выступить против княжича, поскольку слишком хорошо помнил случившееся в замостьинской корчме. Это воспоминание по сей день вгоняло его в трепет.

Он понимал, что Белун не станет расчищать княжичу дорогу к Белому Замку, лишь со стороны наблюдать будет, как тот с напастями справляется и свой путь ищет. Но если попробует Арес на юнца Черную магию напустить, сразу вмешается — нанесет ответный удар по колдуну. А вновь испытать на себе мощь его чародейства Арес ни за что не хотел бы… Вот и приходится ему направлять погоню, выставлять засады, придумывать ловушки, однако самому непосредственно в этой охоте на беглеца не участвовать.

9. Смерть на горной тропе

Боги мои, как прекрасна эта земля! Светлые реки, изумрудные луга, густые дубравы, крутые горные вершины — и всюду жизнь, всюду ее упоительное дыхание и такой волнующий ритм, что хочется обнять весь мир и, прижавшись к нему горячей щекой, прошептать слова великой благодарности и любви. Почему же в столь волшебной стране продолжается кровавая грызня человеков, жаждущих неправедной власти? Почему никак не уживаются между собой те, кого небесные боги создали себе в усладу и в назидание? Повторяем ли мы ошибки своих создателей, затевавших между со-бойные свары в долюдские времена, или божественная когорта, наблюдая за нами, тычет пальцами в мир Поднебесный, говоря друг другу: «Смотрите, братья, на тени ваши. И на небесах обетованных не дозволяйте себе подобного!»

Так размышлял Владий, оглядывая пройденный путь и устремляя скакуна своего в новые дали. Лиходей нес его все дальше на север, стороной минуя редкие деревушки, безошибочно находя укромные тропы, словно прожил здесь все три года своей жизни. У Владия в привычку вошли разговоры с конем, и он мог об заклад биться, что Лиходей отлично его понимает. Вот только отвечать человеческим языком не обучен!..

Оторвавшись от погони (как считал княжич), они решили не задерживаться в правобережных лесах Чурань-реки и, не жалея сил, не тратя времени на сон и привалы, как можно скорее и скрытнее пробираться к Чародейскому краю.

К исходу следующего дня Владий понял, что Лиходей способен, пожалуй, и неделю скакать безостановочно, а кроме того, что сам он вот-вот замертво свалится на землю. Самым разумным было, конечно, прилечь под каким-нибудь деревцем и, на все наплевав, вздремнуть до рассвета. Но врожденное упрямство, подкрепленное необъяснимым стремлением мчаться наперегонки с ветром, заставляло его, стиснув зубы и покрепче прижимаясь к разгоряченной шее жеребца, накручивать на стремена версту за верстой.

На закате, поднявшись на поросший густой и высокой — коню по брюхо! — травой, он увидел снежные шапки горных вершин. Зрелище было столь неожиданным и впечатляющим, что Владий головой потряс — мерещится! Никак не мог поверить, что менее чем за двое суток отмахал по лесным дорожкам и охотничьим тропам расстояние, доступное лишь быстрокрылым орлам.

Лиходей скосил на него шальной глаз, будто спрашивал: ты еще во мне сомневаешься, хозяин? И, рассеивая остатки любых опасений, заскользили-засверкали по горным кряжам лучи уходящего солнца. Чудодейственно преломляясь, окрасили они дальние вершины фантастическим лазоревым цветом. Вот за такую красоту давным-давно и назван был этот край Синегорьем. Отсюда, с крутых поднебесных склонов, спустились в леса и долины предки нынешних синегорцев, обжились на равнинных местах, но природную гордость, ловкость и силу обитателей неприступных вершин навсегда в себе сохранили…

Владий сразу взбодрился. Если прямо сейчас, пока еще не совсем стемнело, проехать через раскинувшийся перед ним лес, то до полуночи можно оказаться уже возле подножия Синих гор. Там и заночевать, чтобы с первыми лучами солнца начать поиски заветного Белого Замка.

Среди сплошной стены леса он приметил неширокую прогалину — похоже, именно здесь раньше пролегала дорога, теперь лишь угадываемая по зарослям репейников и больших лопухов. Владий съехал с холма и углубился в лесную чащу.

Темной толпой обступили его безмолвные деревья. Ветви их так густо переплелись, что казалось — это сами друиды, лесные духи, сошлись в рукопашной. Впереди забрезжил просвет, однако то был не выход из глуши, а всего лишь небольшая поляна. Даже в сгущавшихся вечерних сумерках Владий сумел разглядеть, что трава здесь примята.

Он насторожился и на всякий случай вынул меч из ножен. Лиходей тревожно замер, но затем, подчиняясь тихой команде княжича, вновь продолжил путь. И в этот самый миг раздался громкий треск сучьев — на поляну выскочили вооруженные люди, прятавшиеся в зарослях.

Тугая веревочная петля, ловко брошенная одним из них, перехватила горло юноши. Его выручил меч, заранее и, как оказалось, очень вовремя изготовленный к бою. Резким взмахом перерубив натянувшуюся удавку, Владий, едва не упав с коня, откинулся на спину — и вторая петля пролетела мимо. Но это было только начало.

Со всех сторон поляны набегали враги, не меньше полутора десятка — пеших и конных. Похоже, его намеревались захватить живым. Понимая, что все пути к бегству отрезаны. Лиходей метался в замкнутом круге, как дикий зверь. Кого-то сшиб своим могучим телом, кого-то заставил отскочить в страхе. И все же кольцо продолжало сжиматься.

В нападавших Владий вновь узнал борейцев. А когда поодаль разглядел всадника — того самого, с длинными рыжими усами, который всего два дня назад командовал гребцами на Чурань-реке и был единственным синегорцем в отряде иноземных наемников, — он глазам своим не поверил. Каким чудом смогли они обогнать Лиходея и устроить засаду как раз на его пути?

Эти мысли на долю мгновения вспыхнули в сознании княжича, но тут же их заслонил отчаянный план спасения. Командир борейцев и два его воина перекрывали дорогу, ведущую с поляны в глубину леса и дальше — к Синим горам. Бросаться на этих троих дюжих мужчин всякий посчитал бы чистым безумием. Значит, они не ждут… Даже не доведя свою мысль до конца, Владий резко развернулся и направил коня прямо на рыжеусого.

Лиходей, словно угадав замысел седока, стрелой рванулся вперед. Напарники рыжеусого замешкались, не зная, как поступить: метать ножи в несущегося на них безумца или, выполняя приказ, все-таки постараться сбить его на землю и повязать живьем? Зато их лошади знали, что делать, — шарахнулись с пути буреподобного жеребца. Лишь командир сумел удержать своего коня в подчинении и замахнулся мечом…

Грудь в грудь ударились, треск сокрушаемых ребер перекрыл все иные звуки на поле боя. Конь под рыжеусым закачался и рухнул замертво. Всадник кубарем полетел в траву, но тут же вскочил на ноги, изрыгая проклятья.

— Убейте его! Недоноски, мерзавцы, убейте гаденыша!

Поздно Лиходей устремился в брешь, которую сам же пробил в крепком засадном кольце. Вскочив на узкую лесную дорогу, он перешел на галоп, с каждым мигом увеличивая отрыв от преследователей. Дышал тяжело, с хриплым надрывом. Ясно, что и для него столкновение не прошло даром. Владий как мог подбадривал верного друга, хотя сам с трудом держался в седле.

Он тоже получил изрядную встряску: командир борейцев, опытный рубака, сумел-таки нанести удар, когда конь под ним уже падал наземь. Владий едва успел отклониться. Вражеский меч хоть и плашмя опустился,но с такой силой, что враз онемевшая правая рука Повисла плетью и княжич выронил свой меч. Теперь у него для защиты остался лишь старый охотничий нож. Плечо саднило, на каждое движение отзываясь тупой пульсирующей болью…

Лиходей, припав на задние ноги, резко остановился. В темноте вырисовывалось какое-то внушительное препятствие, полностью перегородившее дорогу. Вглядевшись в него, княжич даже застонал с досады. Ну как успели заморские мерзавцы столь тщательно подготовить ловушку?! Все учли. А на случай, если схватить добычу на поляне не удастся, даже вот — непроходимый завал соорудили, повалив поперек дороги десяток старых могучих деревьев!

И объехать нельзя: в этой непролазной чаще и пешему-то пришлось бы каждый свой шаг топором прорубать, столь тесно сплелись густые кустарники и елки разлапистые… На завал вскарабкаться? Но как Лиходея бросить? Да и много ли времени борейцам понадобится, чтобы его — безлошадного — изловить?

Погоня приближалась. Княжич вытащил охотничий нож, готовясь к последнему бою. Борейцы, видимо, не слишком спешили, уверенные, что с дороги ему свернуть некуда. Запалив смоляные факелы, они на скаку заглядывали под придорожные кусты — не прячется ли среди густой листвы этот ловкач? Впрочем, яркий свет факелов, озаряя ближайшие заросли, одновременно мешал видеть то, что скрывалось в ночной дали. Поэтому они не сразу сообразили, что юноша на диком белоснежном жеребце вот-вот вновь налетит на них сокрушающим вихрем!

…Именно это и собирался сделать Владий. Он не рассчитывал на успех столь отчаянной авантюры, просто хотел подороже отдать свою жизнь. Но когда У поворота лесной дороги замелькали отблески факелов, княжич, уже собравшийся рвануться вперед, вдруг был остановлен неожиданным появлением болыцекрылой птицы. Задевая макушки деревьев, она шумно спланировала вниз и преспокойно уселась на дороге возле самых копыт Лиходея.

Жеребец, к удивлению Владия, наклонил голову и дружелюбно фыркнул. Птица дважды проухала в ответ, взмахнула тяжелыми крыльями и, взлетев, сделала круг над головой княжича. Он по-прежнему не понимал, что происходит. Зато Лиходей, кажется, все понял отлично и, как только загадочная птица скользнула навстречу врагу, тут же устремился за ней…

Владий не пытался его удержать. Полностью вверяя себя четвероногому другу, он лишь крепче вцепился в конскую гриву и поудобнее перехватил нож. Когда до первых борейцев оставалось не более сотни шагов, птица вдруг резко свернула в сторону, словно решила грудью свалить могучие деревья. Она и в самом деле без труда пролетела… сквозь них! И Лиходей, даже не сбившись со стремительного аллюра, рванулся следом.

Для опешивших воинов Гудима это выглядело так, будто белый конь и его лихой наездник в мгновение ока просто исчезли. Только Гудим сообразил, что произошло на лесной дороге. Грязно выругавшись, он велел своим людям тщательно обследовать то место, где пропал из виду самозванец. Очень скоро его догадка подтвердилась: борейцы отыскали не замеченную ими прежде тропу, которую надежно укрывали от случайных прохожих разросшийся малиновый куст и две невысокие елочки. Через эту хлипкую преграду и сбежала их добыча!

Гудим заскрежетал зубами от злости:

— Проглядели, сучьи выродки! Догнать!.. Лучники — первыми. Бейте в него сразу, при малейшей возможности. Хватит, натешились. За мертвого самозванца хоть что-то заплатит Климога, за сбежавшего — сами жизней лишимся!

Между тем княжич, следуя за нежданным провожатым, все больше тревожился за своего коня. Похоже, каждый шаг давался теперь Лиходею с немалым трудом — сказывались изнурительная скачка от берегов Чурань-реки и столкновение с вражеской лошадью.

Ведомый большей частью своим обостренным чутьем, нежели зрением (в ночной темноте, под кронами тесно стоящих деревьев мудрено было что-нибудь разглядеть), Лиходей все чаще спотыкался, чему виной были, как догадывался Владий, не только выступившие из земли корни деревьев. Но чем мог помочь ему Владий? Он сам страдал от усиливающейся боли в плече и надеялся лишь на то, что загадочная птица знает, куда летит…

За спиной уже слышался шум погони, когда лес наконец расступился и Лиходей вынес княжича на широкую равнину, залитую бледным светом взошедшей луны. Здесь жеребец повел себя уверенней и заметно прибавил скорости. У Владия появилась надежда, что им все-таки удастся выбраться из этой передряги.

В лунном свете он смог получше рассмотреть птицу, выручившую их из беды. Это оказался филин, правда, намного превосходящий размерами своих лесных собратьев. Он по-прежнему летел чуть впереди, указывая им путь и изредка с беспокойством оглядываясь на оставшийся позади лес.

Вскоре филин вновь вывел их на заброшенную дорогу, которая, пересекая равнину, тянулась куда-то в горы. Там, среди огромных валунов и отвесных скал, наверняка можно будет укрыться от преследователей. Но туда еще нужно домчаться, а борейские всадники — вот они, уже выскочили из леса, несутся с улюлюканьем и свистом! Похоже, лошади у них хорошо отдохнувшие, свежие. Расстояние сокращается слишком быстро, скоро смогут стрелой достать…

Копыта Лиходея зацокали по камням — дорога, свернув в горное ущелье, круто пошла вверх. Преследователи, опасаясь, что беглец может опять юркнуть в какую-нибудь дыру, торопливо и почти не целясь выпустили несколько стрел. Одна из них рассекла ночной воздух над головой княжича, другие пролетели в стороне. Но это была лишь первая пристрелка, следующая может оказаться более точной. Владий судорожно выискивал спасительную расщелину или скалу, чтобы укрыться, сбить погоню со следа. Однако много ли разглядишь в тени гор даже в ясную лунную ночь?

Лиходей продолжал подниматься вверх, и Владий с опозданием сообразил, что они продвигаются не по дну ущелья, а вдоль его стены — по узкой горной тропе, каждый миг рискуя сорваться вниз.

Борейский отряд, сперва проскочивший мимо этой каменистой тропинки, заметил свою ошибку. Подгоняемые проклятьями командира, наемники торопливо развернули своих лошадей в узком пространстве ущелья и, отыскав тропу среди каменного завала, кинулись догонять ускользающую добычу.

На некоторое время они прекратили попытки сбить его стрелами, поскольку все их внимание было теперь занято лошадьми, не очень-то желавшими скакать над пропастью. Благодаря этому княжич вновь смог оторваться от погони на безопасное расстояние.

Лиходей выбивался из последних сил, на его морде выступила кровавая пена. Владий, не обращая внимания на боль в распухшем плече и расплывающиеся перед глазами радужные круги, слез (а точнее, сполз, едва не потеряв сознание) с коня и повел его под уздцы. К счастью, через несколько десятков шагов крутой подъем кончился, они вышли на крошечную площадку, где можно было отдышаться. Но дальше хода не было.

Перед ними возвышалась отвесная стена, которую не смог бы одолеть и опытный скалолаз. Слева от нее разверзлась глубокая пропасть. Возможно, когда-то над ней нависал небольшой мосточек, поскольку на той стороне княжич разглядел продолжение горной тропы, однако сейчас перебраться через пропасть было невозможно. Серый филин кружил над ней, встревоженно ухая и будто пытаясь что-то подсказать.

Владий осмотрел площадку, которой предстояло стать местом его последней битвы. У края ее были навалены камни, некогда служившие, вероятно, опорой для моста. Владий подошел к ним и заглянул вниз. Там, едва различимые в ночной темноте, по узкой ленте тропы, обвивающей скалу, осторожно взбирались борейские всадники.

Решение пришло мгновенно. Выбрав самый большой камень, размерами чуть ли не превосходящий его самого, юноша налег на него всем телом. Камень чуть шевельнулся. Владий, удвоив усилия, попытался его раскачать. Острая боль пронзила раненое плечо, но, подавив стон, Владий продолжал свои попытки. Камень начал поддаваться, однако слишком медленно. Преследователи скоро покинут опасный для них участок, свернут за скалу и выйдут к площадке.

Владий услышал рядом с собой хриплое дыхание коня: верный Лиходей пришел ему на помощь. Склонив шею, он упер свою лобастую голову в камень, вместе с хозяином надавил на него что есть мочи и… получилось! Дрогнув, тяжеленный валун отделился от края площадки и со страшным грохотом, сбивая и увлекая за собой множество других камней, полетел на головы борейцев.

Грохот камнепада, предсмертные вопли всадников и отчаянное конское ржание слились воедино. Многократное жуткое эхо разнеслось среди разбуженных горных вершин. Через несколько долгих, очень долгих мгновений все вновь погрузилось в сонную тишину.

Княжич старался рассмотреть последствия устроенного им обвала. Похоже, тропу засыпало камнями как раз в том месте, где до этого он видел отряд борейцев. Никакого движения внизу он не заметил. Неужели погибли все?

Филин, круживший над пропастью, спустился к площадке. Прогукав что-то на своем птичьем языке, он требовательно клюнул юношу в грудь. Владий только после этого странного поступка птицы понял, чего она от него добивается. Сунув руку за пазуху, он нащупал перстень и, чуть помедлив, извлек его наружу.

В тот же миг из чародейского аметиста скользнул ослепительный голубой луч! Как молния пронзил он сумрак ночи, осветив скалу по другую сторону пропасти. Княжич невольно вскрикнул: на вершине ее вдруг возник прекрасный Белый Замок! Золоченый шпиль устремлялся к звездному небу, мощные стены из белого самосветящегося мрамора были увенчаны по углам дозорными башенками, ажурный навесной мост перекинулся над ущельем до края площадки, где застыл потрясенный княжич.

Ворота замка медленно распахнулись. В них стоял седовласый старик в белой хламиде. Владий сразу его узнал — тот самый, из давнего сновидения! Сколько раз повторял про себя княжич его слова: «С отцом равняйся, о княжестве думай, не отступай! Свидимся, когда время придет…». Вот и пришло то время.

С трудом передвигая ноги, качаясь от усталости, юноша и его белоснежный конь ступили на мост, ведущий к чародейскому Белому Замку. Большекрылая птица с радостным клекотом взвилась в небо, приветствуя своего хозяина и его долгожданных гостей.

1. Арес и Климога

Гнев Ареса был ужасен. Разъярился он не оттого, что его верные люди погибли, не сумев одолеть мальчишку. И не оттого, что княжич вновь ускользнул в последний момент, когда оставалось лишь руку протянуть!.. Нет, более всего злился он на себя самого— Почему не послал к Старой дороге дополнительный отряд стражников, понадеявшись на опыт и коварство Гудима? Почему не обратился за помощью к Великому Господину? Почему не продумал все до мельчайших подробностей?!

Черный колдун понимал, что за почти невероятными выскальзываниями мальчишки из надежно расставленных ловушек скрывается нечто большее, нежели простое везение. Княжичу покровительствуют могущественные силы, с которыми его магическому искусству трудно тягаться.

Стены Белого Замка неприступны. Сам Арес приблизиться к ним не может, а для простых смертных они и вовсе невидимы. Значит, остается лишь ждать, когда княжич выйдет за пределы чародейской защиты. Но гда и каким он появится вновь? Кто будет с ним рядом? С какими человечьими и волшебными силами придется сражаться, где и на каких условиях?

От сегодняшней неразрешимости этих вопросов кол-дун не находил себе места. Он, как дикий вепрь, метался по дворцовым покоям, устраивая взбучку всякому, кто попадал под руку.

Ворвавшись в княжескую залу, он увидел Климогу.

Тот расслабленно полулежал на подушках и страдал. Князя изводила похмельная лихорадка, вызванная чрезмерными возлияниями последних дней. Но Аресу, как обычно, не было дела до мучений князя, он их просто не замечал. Да и чего ради? Кто обращает внимание на блоху, прыгающую на собачьем хвосте и считающую при этом, что именно она заставляет собаку лаять и бежать в нужную сторону? Такая блоха годится лишь для того, чтобы выместить на ней свою злость.

— Сколько раз говорил я тебе, что нужно усилить заставы вдоль Чурань-реки! — без всяких предисловий завопил Арес.

Княжьи телохранители, знакомые с подобными сценами, поспешно удалились. Климога, негромко застонав, повернул голову к своему «советнику», но ничего не ответил.

— Я предупреждал, что крысенок умеет кусаться! Я требовал ежедневных докладов от наместников!.. Я настаивал!.. Я указывал!..

Захлебнувшись слюной, Арес закашлялся, схватил со стола наполненный княжеский бокал и торопливо опрокинул его себе в глотку. Вино пришлось ему не по вкусу. Смачно сплюнув точнехонько на сафьяновые сапожки князя, он продолжил:

— На что ты вообще годишься?! Простейшее дело уладить не способен — до сих пор с малахольным Дометаем договора не заключил, поэтому даже паршивое вино закупаешь у ильмерских купцов с непомерной пошлиной! Как же думаешь тогда до бунтаря Фотия добраться? Молчи!.. Говорить будешь, когда я позволю!

Он вновь, хотя и поморщился, хватанул вина из бокала. Климога не выдержал. Встав и слегка покачиваясь, он отчаянно шагнул к столу, взял двумя руками серебряный кувшин и влил его содержимое в свое жаждущее нутро.

Арес опешил. Пьяный Климога утер вислые усы рукавом, грохнул кувшин о стену и сипло рявкнул:

— Не сметь!.. Не сметь мною повелевать! Я кто для тебя, а? Синегорский князь или быдло простецкое? Не сметь повышать голос в моем присутствии! Чихать мне на твое словоблудие… Не моя вина в том, что мальчишка сбежал. Твоя, колдун, твоя оплошка! Я только твоим советам следовал, людей по твоему разумению по всему княжеству рассылал. И что же? Ты сговариваешься с речными бандитами, которых давно бы повесить надо, они тебя обводят вокруг пальца, а я виноват?!

Черный колдун с нескрываемым интересом уставился на князя. Встретив его взгляд, Климога еще больше разбушевался:

— Ну, давай превращай меня в камень, в железку! Или сам в змею подколодную превращайся, в медведя, в хорька зубастого! Стращай, задуривай, ты это умеешь. Но вокняжиться в Синегорье все одно не сможешь! Никогда мой народ чужестранца не примет! Значит, никогда тебе здесь не властвовать!..

Климога пьяно и самодовольно захохотал. Арес вместо ответа накинул на голову капюшон своего неизменного черного плаща, быстро зашевелил губами, отошел в темный угол горницы. В воздухе возник неприятный резкий запах. Заколебалось пламя светильников. Колдун медленно повернулся:

— Конечно, любезный мой друг, иноземец не будет править Синегорским княжеством. И правда, зачем нам пришлецы?

Это не был голос Черного колдуна. Но чей же тогда?..

Арес медленно спустил капюшон с головы и отвел ладони от лица. Климога ахнул, попятился. На князя смотрел, презрительно и зло улыбаясь, он сам! Словно зеркало вдруг поставили перед ним: те же глаза, тонкие бы, черные усы, лоб с залысинами, малоприметный Шрам у левого виска.

Климога обессиленно рухнул на стоящую возле стены лавку. Его дрожащие пальцы едва удерживали кинжал, который он выхватил из ножен, когда изрыгал проклятья Аресу, наивно собираясь защититься им от Черной магии. Колдун подошел к князю, сел рядом, забрал кинжал из безвольных рук и вложил его в ножны.

— Не будем ссориться, князь. Ты слишком много пьешь вина в последнее время, это не идет тебе на пользу… Согласен, я тоже кое в чем был не прав. Много работал, устал. В том, что Владий сумел ускользнуть и скрыться, как мне известно, в Белом Замке, виноваты мы оба. Я признаю это. Однако нельзя смиряться с поражением. Рано или поздно он вновь станет досягаем для нашей власти. Мы должны готовиться к этому дню уже сейчас, ты согласен со мною, князь?

— Согласен, — покорно прошептал Климога. — Но, пожалуйста, прими свое прежнее обличье… Я не могу разговаривать с… со своим двойником.

— Конечно, конечно! Мне это не составляет труда. Колдун на несколько мгновений спрятал лицо, легкий сквозняк вновь поколебал пламя светильников. Климога с облегчением перевел дух, а колдун, вернув себе первоначальный облик, продолжил:

— Вскоре у нас в руках будет самое сильное оружие из всех, что когда-либо применялись в Поднебесном мире. Его секрет я привез из далеких заморских стран. Осталось немного усовершенствовать, совсем немного, чем я и занимаюсь. Даже если Владий соберет большой отряд своих приверженцев, мы сумеем разбить его.

— Почему бы нам не сделать этого гораздо раньше? — спросил Климога, все еще стараясь не смотреть на своего «советника». — Почему не отыскать этот Белый Замок и не захватить там щенка?

— К сожалению, это невозможно, — резко ответил Арес. Он подошел к большой карте Синегорья, висящей на стене. — Весь этот горный край, который простолюдины прозвали Чародейским, фактически не подчиняется твоей власти, князь. Во времена правления Светозора люди еще забредали сюда — и возвращались, преисполненные верой в справедливость княжеского властвования. Теперь же никто не может проникнуть в Чародейский край. Лучшие мои соглядатаи сгинули там безвестно.

— Но мальчишка…

— Это лишний раз подтверждает, что его там не просто ждали. Ему помогали туда добраться! А ты до сих пор не смог схватить тех, кто помогал! Не спорь, князь. Полумертвый старейшина, которого приволокли твои недоумки, направлял Владия не к чародею — к воеводе Фотию. Но мальчишка прятался где-то целых пять лет, а затем устремился не в Ильмер, к Фотию, а в противоположную сторону. Кто подсказал ему дорогу? Как избежал он ловушек, о которых только мы вдвоем знали? И не кажется ли тебе, что в твоем дворце завелись чужие глаза и уши?!

— Я устал, Арес, — пробормотал Климога. — Я уже не могу разобраться в самых простых вещах… Твои слова молотом бьют по моей голове. Дай отдохнуть…

Колдун презрительно оглядел своего собеседника, выругался и встал с лавки.

— Я покину тебя до завтрашнего утра. Проспись! Завтра мы должны будем наметить план дальнейших действий.

Хлопнув дверью, он вышел из княжеских покоев. Арес был доволен: Климога сломлен окончательно, он больше не посмеет сопротивляться приказам своего «советника».

Войдя в свое тайное помещение, где даже князь побывал всего однажды. Черный колдун зажег толстые восковые свечи, стоящие по углам странного — шестиугольного — стола. Их зыбкое пламя, отразившись от черной полированной столешницы, разбросало по стекам комнаты дрожащие тени. У дальней стены высветилось замысловатое переплетение разнообразных посудин — медных кувшинчиков, прозрачных бокалов,глиняных плошек, соединенных между собой тонкими змеевидными трубочками из серебра.

Взяв горсть черного порошка из глиняной миски Арес бросил его в очаг и осторожно поднес свечу. Мгновенная и жаркая вспышка озарила всю комнату. Дрова в очаге постепенно занялись ровным пламенем. Колдун улыбнулся. Да, его опыты можно считать завершенными, огненный порошок создан. Остается лишь изготовить достаточное его количество — достаточное для того, чтобы… Впрочем, об этом пока лучше не думать. Всему свое время.

С недавних пор он предпочитал даже мысли свои сдерживать, не позволяя им оформиться в четкие, хотя и невысказанные фразы. А ну как Белун научился читать на расстоянии любые замыслы? Маловероятно, конечно, однако не раз возникало у Ареса ощущение, что кто-то посторонний вползает в его мозг и копошится там холодными липкими пальцами. Может быть, не Белун, а сам Господин его прощупывает? Эта неожиданная догадка заставила колдуна вздрогнуть всем телом.

— Прости меня. Повелитель, если недовольство вызвал твое! — быстро забормотал Арес. — Я очень старался, но коса на камень попала. Улизнул враг твой к другому врагу, воспользовавшись нерасторопностью здешних слуг и моим непростительным недоглядом. Клянусь, я все исправлю! Но, может, облегчишь ты задачу мою — подскажешь ходы-выходы к Белому Замку?

Он вслушался, ожидая ответа. Вместо слов на столе засветилось бледное пятнышко, которое, медленно увеличиваясь и меняя форму, превратилось в наполненный кровью шестнадцатигранник. Одной из своих вершин упираясь в столешницу, он мерно покачивался, роняя капли живой крови на черную поверхность стола.

Колдун знал, как поступить дальше. Выхватив из-за пояса нож, он процарапал круг на столешнице, затем заключил его в треугольник и торопливо начертал вдоль каждой стороны этого треугольника магические символы означавшие огонь, кровь и железо. В тот же миг шестнадцатигранник распался, как распадается на лепестки засохшая роза. Теплая кровь, более не сдерживаемая им, залила стол.

— Так вот чего ты хочешь. Господин?! — воскликнул Арес. — Повинуюсь воле Твоей! Огонь и меч обрушатся на непокорный народ, потоки крови прольются на земли его во имя Твое!

Кровь на столе, подтверждая эти слова, вспыхнула голубоватым холодным пламенем. Нож колдуна, выскользнув из его руки и устремившись в пламя, рассек дым, быстро завращался вокруг своей оси, создавая из белесого дыма некое подобие горных вершин.

— Да, да, понимаю! — почти впадая в транс, закричал колдун.

Из дыма выплыло на него лицо юноши — русоволосого, голубоглазого, в тонкокованой кольчуге, соединяющей островерхий шлем с наплечными латами. И почти сразу пропало, уступив место другому лицу — лицу старика, одно имя которого заставляло Ареса терять самообладание.

— Что это. Господин?! Убери его, убери! Старик, казалось, всматривался во что-то невидимое, пытаясь разглядеть таящуюся вдали опасность. Вот наконец облик его покрылся легкой рябью и растворился в дыму. Затем и сам дым растекся по потолку, улетучился через дымоход над очагом. Арес постепенно приходил в себя.

Что означали последние видения? Кем они были посланы — его Господином или неожиданно вмешавшимся чародеем из Белого Замка? Распластавшись на полу (он и не заметил, как это случилось). Черный колдун старался отдышаться, унять бешено колотящееся сердце. Все труднее даются ему контакты с Господином, словно тот находится где-то очень далеко или чрезвычайно занят более важными делами… Но разве есть сейчас нечто более тревожное и опасное, чем вырвавшийся из сетей сын Светозора?

Господин, год назад направляя Ареса в Синегорье, утверждал: только Владий стоит на его пути, только его пока не раскрывшаяся сила способна переломить предрешенный исход сражения за Поднебесный мир. Господин не объяснил, в чем заключается тайна этого вполне обычного, земного, а в то время совсем юного отпрыска княжеского рода. Аресу и не требовались объяснения, он повиновался без лишних слов. Почему же теперь Господин мешкает, не оказывает слуге своему должной поддержки?

Беспокойные и пугающие мысли зарождались в черной душе колдуна. Он, кажется, начинал не доверять своему властелину, он почти уже сомневался в его всемогуществе… Лежа на жестких досках давно не мытого пола, Арес вновь и вновь прокручивал в своем сознании картины последних видений, искал ответы на досаждающие ему вопросы. И не находил их.

2. Ученик чародея

Филимон атаковал решительно, не делая скидок на неопытность ученика. Меч его мелькал со скоростью молнии, угрожая сопернику и справа и слева, вынуждая княжича пятиться к скале. Почувствовав, что дальше отступать некуда, Владий собрал все силы и, отбив очередной выпад, нырнул под руку Филимона, одновременно ударив его щитом по ребрам. В результате этой уловки ученик оказался за спиной своего учителя, но тот мгновенно обернулся и отразил торопливый удар. Лучи заходящего солнца, которое прежде было у Филимона за спиной, теперь били ему прямо в глаза. Он прищурился, стараясь разглядеть соперника, и стал хаотично отмахиваться мечом. Роли переменились. Теперь уже Филимон оказался прижатым к скале. Ослепленный ярким светом, он видел лишь смутную тень и не знал, с какой стороны ждать удара. Исход поединка был предрешен.

И тогда Филимон высоко подпрыгнул, уже в воздухе прижал колени к подбородку и широко раскинул руки.

— Чжак-шу! — пронесся над камнями его магический клич.

В то же мгновение он превратился в большого серого филина и в два взмаха сильных крыльев поднялся к вершине скалы, цепко удерживая когтями свой меч. Отвернувшись от слепящего солнца, Филимон смог наконец увидеть соперника. Скользнув вниз, он вдруг застыл в воздухе и бросил меч прямо в грудь человека.

Лишь удивительно быстрая реакция позволила княжичу избежать мощного удара. Меч врезался в щит и расколол его.

— Ну нет, Филька, так не годится! — отбрасывая свое оружие в сторону, заявил Владий. — Ты опять применяешь эти чародейские штучки. У меня ведь крыльев нет, чтобы за тобой по небу гоняться!

Тяжело дыша, он сел на камень, снял шлем и утер пот со лба, Филин, сложив крылья, ударился о землю. Неяркая вспышка — и птица вновь обернулась в юношу. Улыбаясь, Филимон подошел к Владию.

— Сам виноват, княжич. Ты схитрил — я ответил тем же.

— В чем это я схитрил? — притворно удивился Владий.

— А когда меня против солнечного света выставил.

Прекрасно знаешь, что я не могу смотреть даже на вечернее солнце.

— Так любому противнику не понравится, когда солнце в глаза бьет, — возразил Владий и, довольный своей проделкой, рассмеялся. — А неплохо я у скалы вывернулся, да? Ты уже, наверно, победу праздновал, когда прижал меня?

— Неплохо, — согласился Филимон. — Но перед сном синяки у себя на боках посчитай. Будь наши мечи настоящими, а не деревянными, лежать бы тебе сейчас на этих камнях бездыханным. Ловкость и реакция у тебя замечательные, а вот удар пока слабо держишь, нет еще настоящей твердости в руке. Да ты не расстраивайся, — добавил он, увидев, как огорчился Владий. — Я с тобой всего месяц занимаюсь, а ты уже почти на равных со мной бьешься. К весне, пожалуй, я не рискну с тобой связываться: еще пристукнешь ненароком!

Оба рассмеялись. Пора было возвращаться в Замок, где их ждал плотный ужин, после которого Филимон отправлялся по своим «птичьим» делам в ночные леса,а для Владия наступало время ежевечерней беседы с Учителем.

Он всегда ждал этих бесед с нетерпением. Поединки с юношей-филином, прогулки по окрестным горам, долгие часы за чтением «Синегорских Летописаний» и других фолиантов из огромной библиотеки Замка, подробное изучение истории и обычаев народов Поднебесного мира — да, все это было очень увлекательно, очень нравилось ему. Но превыше всего он ценил беседы с Учителем.

От него Владий впервые узнал о нашествии Злыдня, Злой Силы, Триглава (имена были разные, а суть — одна), о борьбе, которую начали чародеи, о тайне Заморочного леса…

Выяснилось, что чародейский синклит, замкнув лес, никак не ожидал, что как раз в этот час туда вошел княжич. Нелепое совпадение! Пять лет они удерживали рассадник нечисти в прочном кольце своих заклинаний, никто не мог выйти оттуда — ни живой, ни мертвый. Даже Время оказалось замкнуто само на себя, оно спрессовалось в пять дней. Владий вряд ли бы выдержал это давление Времени, но спас корень жар-цвета, который помог ему приспособиться и выжить. Под конец путешествия через Заморочный лес действие корня ослабло, поэтому-то он стал таким горьким. Однако самый трудный участок пути был пройден.

Не только корень жар-цвета, но и два других подарка ворожеи Дироньи (да сохранится имя ее в памяти людской!) защищали княжича: медвежий опашень и заговоренный охотничий нож. Мудрая ворожея знала, что дать ему в дорогу. К несчастью, сама она погибла через день после того, как направила Владия в лес: была сожжена отрядом борейских наемников в избушке у Лебяжьего порога за то, что отомстила своим обидчикам, двое из которых навсегда превратились в каменных истуканов, а третий — в шелудивого пса, кормящегося объедками на задворках Ладора.

Белун не успел встретиться с ней, поэтому не знал куда она направила княжича. Охранный аметистовый перстень не подавал никаких знаков, из чего следовало что он либо потерян, либо княжич находится вне пределов чародейской власти. То и другое оказалось верным. Сначала непроницаемый черный туман Заморочного леса мешал перстню открыть Белуну местонахождение Владия, затем сам Владий допустил ошибку, спрятав перстень в земле. Так был потерян еще год.

О том, что княжич находился в плену у речных разбойников, Белун узнал почти случайно. Следя за появившимся в Синегорье колдуном Аресом, сделавшим на пути в Ладор остановку в Замостье, чародей услышал пьяный рассказ колченогого Вирема. Как и Арес, он догадался, о ком идет речь. Однако непосредственно вмешаться в развитие событий Белун не осмелился, поскольку такое вмешательство могло нанести непоправимый вред княжичу, да и всем людям Поднебесного мира. Подобное, к несчастью, уже случалось — в иных временах и странах, — приводя к ужасным последствиям.

Злыдню и его слугам людские беды только на руку. Арес, используя Черную магию, готов без угрызений совести вмешиваться во все, что угодно его Господину. Перекраивая Карту Судеб, казня и милуя по указке Триглава, он нарушает издревле существовавшее равновесие между Добром и Злом. Рано или поздно начинаются всемирные изменения, остановить которые невозможно…

Впрочем, подробнее рассказать Владию о противостоянии Тьмы и Света, о взаимопроникновении магии и реальности, о сути Времени и Пространства чародей не спешил. «Всему свое время, мой мальчик», — повторял он, рассеянно улыбаясь, и Владий терпеливо ждал.

Их беседы проходили в разных местах: то в большой зале, возле очага с ярко пылающими поленьями, то на зеленой лужайке в саду, то на высокой башне, под ранними звездами. На сей раз чародей позвал княжича в библиотеку — просторную комнату, стены которой сплошь были заставлены книжными шкафами и полками. Тяжеленные фолианты в переплетах из бычьей кожи, клинописные глиняные таблички, тонкие папирусы, берестяные свитки, восковые дощечки — чего здесь только не было! Владий диву давался, оглядывая эти свидетельства человеческой мудрости. И сокрушенно вздыхал — в подавляющем большинстве собранные здесь письмена ни о чем не могли ему поведать, ибо начертаны были на чужеземных языках.

Филимон, с которым однажды Владий поделился своим сожалением, легкомысленно махнул рукой: «Подумаешь, велика важность! Да хоть десяток языков знай — всей этой премудрости простому человеку все равно не усвоить. Зачем тогда и стараться?» Княжич понимал ход мыслей своего нового приятеля, но не соглашался с ним. Ведь даже то, что он смог узнать из немногих понятных ему книг, заставило его по-новому взглянуть на окружающий мир, расширило горизонты этого мира далеко за пределы Братства княжеств. Чем больше узнавал Владий, тем яснее становился ему и грандиозный замысел отца: объединить родственные по языку и обычаям народы в могучую державу, богатую и непобедимую…

Размышления княжича прервал негромкий голос Белуна:

— Я рад, мой мальчик, что ты проявляешь столь неподдельный интерес к собранным здесь плодам пытливого человеческого разума. Кажется, особого твоего внимания удостоились «Синегорские Летописания»? Весьма полезное чтение для будущего правителя Синегорья, которому предстоит вписать в сей фолиант свои страницы. Вижу, хочешь о чем-то спросить?

— Да, Учитель. В «Синегорских Летописаниях» можно отыскать примеры того, как из-за интриг, заговоров, убийств и бунтов власть в княжестве переходила из рук в руки, прерывался один княжеский род и начинался другой. Иной раз случалось, что к власти приходил весьма достойный правитель, делавший затем много полезного для своего народа. Почему же сейчас ты считаешь меня единственным возможным продолжателем дела Светозара? Разве не может получиться так, что, например, воевода Фотий, собрав сильную дружину и изгнав Климогу, окажется более достойным преемником Светозора? Я слишком юн. Учитель, чтобы править княжеством.

— Мне понятны твои сомнения, Владий, и они делают тебе честь, доказывая, что ты не стремишься к власти ради властвования над людьми, трезво оцениваешь известные тебе собственные способности. Заметь, я говорю: известные тебе. Однако ты еще очень мало о себе знаешь, мой мальчик. Поверь, если бы вопрос заключался только в поисках достойного претендента на верховную власть в Синегорье, моего — даже косвенного — вмешательства в происходящие события не потребовалось бы. Рано или поздно Климога будет свергнут, поскольку он слаб, властолюбив и не слишком умен. Но крайне важно, чтобы не прервалась династия Светозора.

— Почему? Чем наш род угодил богам?

— На скрижалях начертано: «Придет герой, чей род от света, чье имя родится в горах, и дано ему будет одолеть Злую Силу, и воплотить в себе Дух славных предков, и воплотить себя в последующих ипостасях…»

— Замысловато начертано. Но какое это имеет отношение ко мне?

— Самое прямое — это сказано о тебе. Много лет я разыскивал в поднебесном мире того единственного, кто соответствовал бы всему изложенному в «Серебряной книге Перу на» и чье имя таят скрижали на Белой Горе. Сопоставлял родословные подлинные и мнимые, исчислял даты реальных и магических воплощений. О, как счастлив я был, когда звездные линии пересеклись над Княжеской башней Ладора! Твой отец, как никто другой, своей судьбой и деяниями совпадал с моими исчислениями. Но позднее я понял, что мелкие погрешности в моих изысканиях ввели меня в заблуждение, чуть заметно сместив хронологический ряд. Потому-то неожиданным стало явление Злыдня. Гибель Светозора от руки брата не вписывается в магическую спираль. Есть и другие признаки, свидетельствующие в твою пользу, мой мальчик. И теперь я убежден, что в нужный час на тайных скрижалях воссияет твое имя.

Владий недоверчиво покачал головой. Он не мог представить себя в роли некоего избранника богов, способного сразиться со Злыднем и победить. Вероятно, в чародейские вычисления вновь вкралась ошибка. Со временем Учитель, конечно, обнаружит ее, найдет подлинного героя, и тогда Владий будет рад встать под его знамена, чтобы помочь ему избавить Поднебесный мир от Злой Силы.

Пока же задача Владия остается неизменной — свергнуть Климогу, восстановить в Синегорье Правду и Совесть. Каждый день беззакония усугубляет вину самозваного князя перед народом. С каждым днем громче людские стоны, горше слезы и праведней гнев. Сколько можно терпеть злодеяния?!

Княжич понимал, что он не готов еще выступить против Климога. Учитель поступает разумно, удерживая его в своем Замке. Но каждое утро Владий просыпался с мыслью о мщении и каждую ночь засыпал с той же мыслью. Он выстраивал самые отчаянные планы возвращения в Ладор — и сам не оставлял от них камня на камне. Часами просиживал в библиотеке, изучая по книгам способы ведения войн знаменитыми полководцами древности. До изнеможения доводил Филимона во время каждодневных учебных боев. Истязал себя непомерными физическими упражнениями, оттачивая приемы рукопашных схваток. В кровь разбивался на скалах, чтобы обрести ловкость и цепкость рыси. До рези в глазах и дрожи в руках стрелял из лука, добиваясь все большей и большей точности. И все-таки этого было мало. Что может один человек против многих десятков хорошо вооруженных и обученных воинов? Ему понадобится своя дружина — верная, сильная, закаленная в битвах. Такую сейчас собирает воевода Фотий. К нему и нужно будет направиться, когда срок наступит…

— Ты уже не раз показывал на деле способности, прежде тебе самому неведомые, — продолжал Учитель, Прервав размышления Владия. — Вспомни, как сразил Кабана и как расправился с теми двумя соглядатаями на берегу Чурань-реки. Никто ведь не учил тебя подобным приемам. Откуда вдруг тело твое смогло их узнать и, минуя сознание, использовать для защиты от врагов? А я отвечу: в миг смертельной опасности в тебе пробудился дух предков. Ты стал воплощением их опыта.

Редчайший дар, мой мальчик!

— А как же Филимон? Он ведь не совсем человек,в его жилах не течет кровь ратоборцев. Однако в поединке нет ему равных.

— Филимон — это тоже особый случай. Он сотворен силами Белой магии из тщедушного птенца и заблудшей человеческой души.

— Как может такое быть? — удивился Владий.

— Однажды, когда я проводил опыты с животворящим Камнем Хорса и так увлекся, что ничего не видел вокруг, в магическое поле Камня затянуло душу молодого человека, погибшего неподалеку в горах. Конечно, мне следовало бы отпустить ее. Но в тот момент я слишком был занят своими опытами, не захотел прервать начавшийся процесс кристаллизации защитной оболочки Камня. Когда же опыт завершился, я сообразил, что заблудшая душа оказалась в силках. Освободить ее можно было лишь вдохнув в живое тело.» Отправившись в лес, я вскоре нашел птенца филина, вывалившегося из гнезда. Обе лапки у него были сломаны, так что жить ему оставалось недолго. Принес птенца домой и, применив Белую магию, вдохнул в него человеческую душу. Наутро я понял, какую непростительную глупость совершил. Птенчик, обретя человеческую жажду жизни, не сдох, а стал поправляться! J

Что мне было делать — свернуть ему шею? Так и остался он жить в Белом Замке под моим наблюдением и воспитанием. Вскоре проявились и некоторые иные последствия моего необдуманного поступка. Например, Филимон совершенно не старится! Его душа пребывает в том возрасте, в котором когда-то покинула принадлежащее ей тело. Более того, она способна в мгновение Ока принимать птичий облик или человеческий. Ты не раз видел, как Филька это проделывает. И это, в свою очередь, необычайно продлевает его жизнь. Ведь сейчас ему, поверишь ли, почти сто двадцать лет.

— Быть того не может!..

— В нашем поднебесном мире, мой мальчик, случаются вещи и более невероятные, чем столетние птице-человеки, — улыбнулся старик. — В общем, теперь ты понимаешь, что у нашего приятеля было достаточно времени, чтобы в совершенстве овладеть разнообразными боевыми искусствами. Не только ими, впрочем. Я обучил его кое-каким не слишком затейливым чародейским хитростям, и теперь он довольно ловко пользуется ими, отправляясь в разведку или по иным моим поручениям. Сдается мне, однако, что эти же навыки он частенько применяет и для иных целей: с девицами балует, стращает по ночам знать и простолюдинов. Разве за ним уследишь?!

Владий рассмеялся. Да, о шуточках Фильки он уже был наслышан. Тот сам любил о них рассказывать, в лицах живописуя испуг припозднившихся ночных прохожих или рискованное любопытство молоденьких женщин. Проделок у Фильки припасено было немало. «Вот бы их к ратным делам приспособить, а не к пустым забавам!» — подумал княжич и, хотя избегал докучать Белуну просьбами, на сей раз спросил:

— А к чародейскому искусству любой может приобщиться или для этого особый дар требуется?

— И дар врожденный, и учеба многотрудная, и склад души редкий, и дозволение богов, и еще очень-очень многое необходимо. Только на изучение первичных основ Белой магии уходят долгие годы. Для того же чтобы стать хорошим подмастерьем у подлинного чародея, иной человеческой жизни не хватит. Лишь те, кого боги удостаивают своей благосклонности, могут обрести новые жизненные силы, дабы без остатка посвятить их Великому Служению… Да ты, я вижу, расстроился? Ведь не собирался же ко мне в подмастерья идти?

— Нет, но… Я, конечно, о чести подобной и не мечтал, — смутился Владий. — Просто подумал, не могу ли я, как Филимон… Ну, если не совсем так, то перенять хотя бы некоторые из его хитростей…

— Вот ты о чем. Коли желание есть, почему бы не попробовать? Ученик ты прилежный, настойчивый, у тебя многое не хуже, чем у Фильки, должно получиться. Хватило бы только времени у нас, княжич… Что ж, завтра после полудня приходи в Звездную башню, проверим твои способности к чародейским наукам.

Так Владий стал учеником чародея. Белун сразу предупредил его, что ничего сверхъестественного княжич к своим врожденным способностям не добавит, а лишь разовьет те силы, которые скрытно присутствуют в нем, как и во многих других людях.

Например, умение становиться невидимым — что в нем загадочного? Ведь ты заметен только тогда, когда чем-то привлекаешь внимание. Но достаточно слиться с окружающей обстановкой, стать ее обыденной частью — и никто не обратит на тебя внимания. Конечно, в бою это сделать весьма трудно, однако возможно. Отвлеки внимание противника, заставь его на мгновение потерять тебя из виду и воспользуйся этим же мгновением в своих целях и с максимальной пользой. Как? Допустим, превратись в соседнее дерево. Скользни к нему, наклони ветку, чтобы она заслонила тебя и стала твоим продолжением, чтобы прожилки на ее листьях совпали с линиями твоих ладоней… После долгих, настойчивых упражнений научишься одинаково успешно принимать облик придорожного валуна, куста черемухи, любого подходящего по размерам предмета. Ну а для пущей надежности — шепни тайное слово, которое твоему противнику глаза затуманит. Важно понимать при этом, что тайное слово не само по себе действует, а лишь вместе с твоим умением.

Имеются приемы и посложнее, требующие знания особых свойств Времени и Пространства. Существуют замечательные трюки, основанные на гипнотических способностях человека. Некоторым особняком в этом ряду стоят секреты самовнушения и ускоренного восстановления сил… В общем, все в руках человека, чародейство же — лишь подспорье.

Княжич, внимая наставлениям Учителя, все острее чувствовал собственное несовершенство. Но это чувство не охлаждало его пыл, напротив, подстегивало, заставляло не щадить себя, без остатка вкладывая душу и тело в каждодневные занятия. И еще один раздражитель постоянно зудел в его сердце: недостаток времени. Как хотелось Владию удлинить дни — вдвое, втрое, в десять раз! Чтобы как можно больше сделать, познать, освоить. Чтобы уже будущим летом готовым быть, покинув гостеприимный Белый Замок, исполнить свою клятву — вернуть Синегорью отцову Правду и Совесть.

3. Наваждение

С наступлением зимы Владий стал меньше времени проводить вне стен Белого Замка. Хотя прогулки верхом на Лиходее по крутым горным склонам по-прежнему доставляли ему удовольствие и, кроме того, позволяли дополнительно поупражняться в боевом ремесле, обильные снегопады сделали прежние его маршруты почти непроходимыми. Волей-неволей пришлось ограничить себя ближайшими окрестностями замка.

Это ограничение вполне устраивало Филимона. Одной из его обязанностей, о которой Владий даже не догадывался, была охрана княжича. Белун опасался, что Климога и Арес не оставят своих попыток захватить или даже убить сына Светозора. Им теперь приблизительно известно, где находится княжич, следовательно, можно ожидать, что поблизости будут шастать тайные соглядатаи и отряды наемников. Случайная встреча в горах, удачно пущенная стрела или брошенный из-за скалы отравленный кинжал — всякое может произойти, если ненадолго забыть об осторожности.

Пока ничего подозрительного Филимон, почти постоянно сопровождавший Владия во время его предрассветных вылазок, ни разу еще не замечал: ни чужих следов на заснеженных склонах, ни дымка от походного костра, ни обломанных человеческой рукой веток. Поэтому он не обеспокоился, услышав перед рассветом тихое ржание Лиходея и скрип узкой тайной дверцы в дальних пределах Замка. Ясно ведь, что княжич просто вышел на свежий морозец раньше обычного. А раз и в конюшню не заглянул, значит, скоро вернется, волноваться нечего…

Но Филимон ошибался.

Не по своей воле княжич оказался за стенами Белого Замка в этот ранний час: сквозь крепкий предутренний сон прорвался к нему крик о помощи. Он вскинулся на постели, мгновенно пробудившись, но не сразу осознал услышанное. Быстро одеваясь, старался сообразить, откуда доносились крики и почему они никого в Замке не встревожили. И вдруг болью в сердце резануло: это же голос Лерии!

Умом понимал, что быть такого не может. Но словно темный дурман обволакивал сознание, и только одна мысль пульсировала в нем: здесь она, здесь! Зовет, плачет!.. Как и зачем тут оказалась, почему бродит вокруг Замка, отчего голос ее кажется таким странным? Эти вопросы, скользнув мимолетно, были вновь заслонены отчаянным женским воплем. И больше Владий уже ни о чем не думал, не рассуждал. Опрометью из горницы бросился — спасать.

Спотыкаясь о камни, он бежал на крик по заснеженной тропе и сам выкрикивал что-то нечленораздельное. Не слышал его Филька. Только Лиходей, почуяв беду, испуганно заржал.

— А-а-а! Вла-а-адий! — неслось из-за густой метельной пелены. — Помоги мне! Спаси!..

Он бежал наугад, почти ничего не видя вокруг. Пытался звать Лерию, но сам не слышал своего голоса, будто кто заклятье наложил — только хрип вырывался из горла.

Вот впереди мелькнула женская фигура. Она! В разодранном платье, лицо в крови, связанные руки умоляюще к нему тянутся. Владий рванулся к ней…

— Замри! Ни с места! — раздался громовой голос прямо над его головой. Он застыл, ошеломленный чьим-то вмешательством. Но тут же вновь ринулся в снежную круговерть. Некогда ему было оглядываться и спорить с нежданным свидетелем: Лерия в беде, молит о помощи!

Владию удалось сделать всего несколько шагов. В следующий миг путь ему преградил Белун. Взлохмаченный, гневный, с горящими глазами, он решительно встал ! между Владием и женщиной, вздымая в руке посох.

— Ты теряешь разум, княжич. Очнись! Колдовское наваждение ведет тебя прямо в пропасть.

— Она нуждается в помощи. Учитель! Разве ты сам не видишь?

— Я вижу козни Черного колдуна и сейчас докажу тебе это. Дай мне свой меч.

Юноша, который по-прежнему не понимал, что творится с ним и вокруг него, медленно протянул чародею меч. В последний момент рука его дернулась было назад, испуг и нежелание расставаться с оружием исказили лицо… Белун, не церемонясь, резко ударил Владия по руке тяжелым посохом, вышиб меч и ловко перехватил его прямо на лету.

Не давая княжичу возможности опомниться, он размахнулся и… И Владий дико вскрикнул от ужаса — стальной клинок, сверкнув беспощадной молнией, полетел в Лерию! Он вонзился в обнаженную женскую грудь, войдя в нее по самую рукоять.

Княжич покачнулся, словно это его плоть рассек убийственный удар. Белун успел подхватить юношу, жестко встряхнул его и сказал:

— Смотри же, смотри! Ты это собирался спасать?

Владий, повинуясь приказу старца, поднял взгляд. Но еще прежде чем он успел посмотреть туда, куда указывал повелительно вскинутый посох чародея, княжич услышал, как предсмертный вопль женщины превращается в нечеловеческое завывание, затем переходит в скрежещущий визг, от которого у Владия сразу заложило уши.

— Вот что вело тебя к пропасти!

Там, где только что стояла его подруга-ведунья, теперь билась в тисках смерти поганая тварь, напоминающая летучую мышь огромных размеров. Она была сплошь покрыта грязно-коричневой шерстью, а ее морда почти целиком состояла из омерзительной зубастой пасти и поросячьих ноздрей, маленькие глазки не были видны из-под низко нависающего лба. Аршинные перепончатые крылья заканчивались короткими когтистыми лапами.

Зверь в агонии рвал свою грудь, пытаясь выцарапать из нее глубоко сидящий меч Владия. Вокруг него быстро завьюжился взбаламученный снег и обратился в белый вихревой столб. Он не долго был белым — уже через несколько мгновений окрасился кровью, но и кровь изменила свой цвет, став ядовито-зеленой. Тошнотворный запах заставил княжича поспешно закрыть нос и рот ладонью.

Еще один миг — и тварь провалилась сквозь землю. Вернее, так сперва показалось Владию. На самом же деле там, гда она находилась, изначально была глубокая пропасть, от которой Владия и Белуна отделяли сейчас каких-нибудь два-три шага…

— Что это было. Учитель? — едва сумел выговорить Владий.

— Нетопырь-убийца. Крылатый оборотень, созданный колдовской злобой и подосланный к Замку, чтобы погубить тебя. Н-да, Арес рассчитал верно: ты без раздумий кинулся выручать подругу, которая однажды выручила тебя.

— Я был как в тумане…

— Все верно, мой мальчик. Один Арес не смог бы провернуть это дело, ему наверняка помогал сам Триглав, который сумел даже сквозь магическую защиту стен Замка нащупать тебя и одурманить. Ладно, пойдем-ка домой, еще успеем все обсудить.

После полудня, устроившись в большой зале возле жарко пылающего очага, Белун и Владий продолжили разговор.

— Теперь я понимаю, — вздохнув, сказал чародей, — почему так долго не возвращалось сознание к собрату Витиму, когда он несколько лет назад по собственной неосторожности нарвался на удар Злой Силы. Не для того Триглав захватил и удерживал в колдовских оковах дух Витима, чтобы поиздеваться всласть и свою силу другим чародеям показать… Точнее, не только для этого. Он еще и Белый Замок изучил досконально, отыскал слабые места в заговоренных стенах. Я ошибся, думая, что вместе с образом Триглава исчезла его власть над Витимом. Какая-то часть сознания Витима, когда он бездыханный лежал возле этого очага, вероятно, блуждала по Замку, подчиненная воле Триглава. Бедный Витим! Ни тогда, ни после он даже не подозревал об этом.

— Однажды, кажется, в последнюю мою ночь в Заморочном лесу, — припомнил Владий, — я видел во сне и эту залу, и очаг, и человека, неподвижно распростертого вот здесь, на шкуре снежного барса… Это был Витим?

— Да, он. Самый молодой из нашего синклита, почитатель веселого бога Ярилы. Впрочем, сейчас не о нем речь. Триглав, хотя и не может сам пробиться сюда, сумел через ставшие известными ему щели наслать дурман на твое сознание. Примерно так лунный луч проскальзывает сквозь неплотно затворенные ставни… Только луч, посланный Злой Силой, куда опаснее для человека, чем ночь полнолуния для лунатиков. Ты, мой мальчик, видел и слышал то, что внушил тебе Триглав. А все прочее, реальное, проходило бесплодной тенью мимо твоего разума. И ты наверняка либо провалился бы в пропасть, либо угодил бы в когти нетопыря-убийцы, если бы я не почувствовал в Белом Замке присутствие колдовского дурмана.

— Спасибо тебе. Учитель, — склонил голову княжич.

— Не за что меня благодарить, — решительно возразил Белун. — Я обязан был все учесть, знал ведь, с каким коварным врагом мы схватились. А не догадао дался, что убийца не по земле придет — по воздуху примчится…

— Но я-то каков! — вмешался в разговор Филимон, до того времени молча ворошивший угли в очаге. — Ночью окрестности облетел, ничего не приметил и на том успокоился. Встать поленился, когда под утро ты вышел. Подумал, что скоро вернешься. Эх!.. Да и о том, кого подлец Арес из полумертвого Гудима и летучей мыши стряпает, тоже мог бы сообразить, своими ж глазами видел его колдовские приготовления!

— Гудим? — переспросил княжич. — Это имя я уже слышал… Ну конечно же, старейшина Прокл так называл одного из стражников, когда его схватили возле пещеры Перуна!

— И тот же Гудим возглавлял наемных борейцев, на которых ты камнепад обрушил, — пояснил чародей. — Мы решили тогда, что все погибли, да так оно и было. Но чуть живого Гудима, их предводителя. Черный колдун успел вытащить из-под камней и перенести, в свои чертоги. Вот из него-то, пока в теле душа теплилась, и сотворил нетопыря-убийцу, каких еще белый свет не видел! Филька, слетавший на разведку в Ладор, рассказал мне о странных опытах Ареса над искалеченным телом Гудима и дюжиной летучих мышей. Но я решил тогда, что Арес хочет просто вернуть жизнь своему верному прислужнику: в Черной магии для этого частенько используют кровь и сожженные крылышки летучих мышей. И вновь мой вывод оказался неверным!..

Владий, дабы отвлечь их обоих от печальной и, как он считал, совершенно незаслуженной самоукоризны, спросил Белуна:

— Мой меч лежит теперь на дне ущелья или исчез вместе с той тварью в Преисподней?

— Скорее всего, он сейчас в Ладорской крепости, в Руках Ареса. Черный колдун попробует через него (поскольку оружие еще помнит тепло твоей ладони) опять До тебя добраться. Но это у него не получится — ведь я держал меч последним, мой чародейский дух твое тепло перекроет. Не было у меня времени, все мгновенья решали, а то бы я на мече такой обжигающий знак оставил, что Арес, его коснувшись, долго бы корчился!..

Белун сокрушенно покачал головой, заново переживая огрехи, едва не стоившие Владию жизни. Встав с кресла, твердо произнес:

— Впредь всем нам наука — о любых мелочах помнить, обдумывать каждый шаг, никогда не терять бдительности. Враг беспредельно коварен, еще не одну западню выставит, не один раз к самому краю пропасти подведет. Делайте выводы, прежде всего — ты, княжич, ибо ты сегодня главная его цель. Твоя душа ему требуется.

Он подошел к окну, распахнул его, вдохнул морозный воздух полной грудью.

— Весна близится… Слишком мало времени остается, спешить надо…

Владий с недоумением оглянулся на Филимона: какая весна, дескать, если зима началась лишь недавно? Но тот сделал вид, что и слов чародея не разобрал, и удивленного взгляда княжича не заметил.

4. Стрела, пронзающая Время

Разгадку странной фразы чародея о близкой весне он узнал через несколько дней — и был потрясен ею. Впрочем, много ли было в жизни его после бегства из Ладора дней без потрясений? Владий не то чтобы привык к постоянным ударам, которые припасла для него судьба, но научился достойно противостоять им. Он окреп физически и духовно, приобрел такие навыки и знания, о которых не могло даже подозревать большинство его соплеменников. Задумывался ли он над тем, ради чего все это? Почему вдруг именно он оказался в центре схватки могущественнейших сил Добра и Зла? Чьей властью ввергнут в пучину загадочных, страшных и непредсказуемых событий?

Дитя своей эпохи, он многое в Поднебесном мире воспринимал как должное. Кровавые междоусобицы, безраздельное верховенство силы (грубой физической или колдовской, волшебной — велика ли разница?), незначимость любой человеческой жизни и мгновенность ее, парадоксальное сочетание наивности, стремления к самопознанию и необузданной дикости — все это окружало его от рождения, впитано было с молоком матери.

Но в стенах Белого Замка, попав в ученичество к мудрому старцу, он неожиданно для себя начал прозревать. Нет, он не обратился в иную веру и не избавился от крепких пут своей эпохи. Он лишь почувствовал сердцем и осознал разумом несовершенство бытия. Стал догадываться о беспредельности мироздания. Взглянул на пройденный путь с высоты новых знаний. Вот тогда и возникли впервые мучительные вопросы: кто он, зачем он, какая судьба ему уготована?

Поиски ответов на них частично заслонили от него ту цель, которая еще недавно казалась ему главной. Месть Климоге и возвращение в княжеский дворец по-прежнему входили в его первейшие планы, но теперь уже не являлись основным смыслом его жизни. Он понял, что корень всех человеческих проблем скрывается где-то на стыке Добра и Зла, что из этого стыка неизбежно пробиваются к свету живые ростки прекрасных горных цветов и репейников, зеленой травы и черных колючек… Почему они произрастают в столь тесном соседстве, зачастую сплетаясь в неразрывный узорный ковер, в одинаковой мере скрывающий опасные трещины и живительные горные родники? Может ли быть иначе? И способен ли человек сделать так, чтобы черные колючки Зла не заглушали собой многоцветье зеленых трав?

Земледелец, возделывая свое ржаное поле, под лучами палящего солнца до седьмого пота пропалывает сорняки. Награда ему — богатый урожай, радость и счастье в доме. Так и он, Владий, должен бороться с проросшими на его земле репейниками. Вырывать их нещадно, рубить закаленным железом, не позволять им распространяться по славной земле Синегорья. Другого предназначения для себя он пока не видел и, пожалуй, отныне уже не хотел.

Учитель и ученик больше не затрагивали в своих беседах столкновение с оборотнем у края пропасти, однако чародей теперь все свое время посвящал княжичу, его загадочные отлучки из Белого Замка почти прекратились. Оба оставляли себе самое малое время на сон и долгие часы проводили в библиотеке, в чародейских мастерских, в Звездной башне, шлифуя и оттачивая вновь приобретенные навыки ученика, углубляя полученные знания, выявляя его доселе скрытые способности. Княжич с необузданным рвением вгрызался в распахнувшийся перед ним неведомый и красочный мир многогранных человеческих возможностей. Но существовал предел, за который он не мог пробиться. Белун осаживал его: «Я ведь предупреждал тебя, мой мальчик, что искусство Белой магии не каждому по силам. Ты не рожден чародеем, тебе предназначена другая судьба».

Если нередко у Владия, юного и крепкого, изнурительные занятия отнимали все силы, то каково же было его старому Учителю? Белун осунулся, утратил былую ловкость в движениях, даже ходить стал, старчески шаркая подошвами своих кожаных башмаков.

Владий, заметив эти перемены в чародее, не выдержал:

— Прошу тебя. Учитель, прервемся хотя бы на несколько дней! Пощади себя, о здоровье своем позаботься. Можно ли в твоем возрасте так утомлять себя?..

— В моем возрасте? — вдруг широко улыбнулся Белун. — А сколько же, по-твоему, мне лет?

Юноша растерялся. В самом деле, он как-то не задумывался о годах, прожитых чародеем. Знал только, что счет их давно перевалил за полторы, а то и две сотни. Помнится, Белун говорил о возрасте Филимона — больше ста двадцати лет. И уже тогда, видимо, самому чародею было… да сколько же?

— Ладно, не утруждай себя подсчетами. Они не имеют смысла, поскольку у меня нет возраста. Нет в том понимании, в котором его оценивают люди. Мое время не течет в обычном для всех русле, не всегда даже совпадает с ним… Опять говорю загадками? Что ж, попробую выразиться яснее. Пройдем-ка в Звездную башню, там мои объяснения будут доходчивей.

По крутым ступеням винтовой лестницы они поднялись на подкупольную площадку Звездной башни. Владий уже бывал здесь и знал, что ясными зимними ночами Белун наблюдает отсюда за движением небесных огней, а затем делает какие-то замысловатые расчеты, сверяет их по древним манускриптам и вносит новые цифры в многостраничные тома, сплошь состоящие из непонятных таблиц, рисунков и чертежей. Эта область знаний относилась как раз к тому, что было вне пределов разума Владия. Хотя Белун утверждал, что далеко не всякий звездочет обладает чародейскими талантами, княжич был уверен в обратном. Разве может человек, чей взор постоянно обращен в бескрайние небеса, человек, понимающий звездные знаки, не иметь отношения к магии?! Когда-то и у них в Ладоре (отец об этом рассказывал) тоже жил старый и мудрый , звездочет. Он очень помогал людям, потому что мог прочитать по звездам, когда будет засуха, а когда можно ждать хорошего урожая, широко ли разольется весной Чурань-река, надолго ли затянутся зимние холода… К сожалению, он так ревниво оберегал свои знания, что не оставил после себя ни одного ученика, и отец всегда с досадой вспоминал об этом.

Белун нажал на рычаг, приводя в действие скрытый механизм, и купол башни раскрылся. Теперь между ними и беспредельным звездным пространством не было никаких земных преград. Запрокинув голову, княжич смотрел на россыпи мерцающих самоцветов. Ему стало зябко — и не только от холода зимней ночи. Слишком величественна была открывшаяся картина. Она подавляла собой, заставляла вдруг ощутить собственную ни— чтожность и тщету любых человеческих устремлений. Внизу — среди лесистых холмов, да и на равнине — никогда не бывало у Владия подобного чувства. Там взгляд неизбежно «цеплялся» за привычное, земное, не позволяя душе и разуму полностью отрешиться от окружающей действительности. А здесь все воспринималось иначе…

— Вот это, мой мальчик, и есть Вечность, — негромко произнес чародей. — Мы даже не песчинки у ее ног, в лучшем случае — просто придорожная пыль. Вечность — мать Времени. Но не нашего, человеческого, а Великого Времени, которое движет небесными светилами и не подчиняется даже богам.

— Разве что-нибудь может соперничать с богами и не поплатиться за своеволие? — удивился юноша. — Я читал в твоих книгах, что боги всегда усмиряли таких гордецов.

— Великое Время вне их власти. У них с ним свои отношения, кстати, весьма непростые… Поэтому наши боги вынуждены удовлетворяться властью над нашим, человеческим временем — младшим внуком Великого Времени. Однако всегда помнят о его отце и стараются власть свою не показывать без нужды.

— Ты сказал. Учитель, что твое время не течет в обычном русле. Получается, оно вне нашего, человеческого времени? Я верно понял твои слова?

— И да, и нет, — уклончиво ответил Белун. Вновь надавив на рычаг, он закрыл купол. Огляделся по сторонам, что-то выискивая, затем взял в руку посох и попросил у Владия его плетеный пояс. Обмотал им свой посох и поставил его вертикально на пол.

— Представь себе, что это не просто палка старика Белуна, а Время нашего Поднебесного мира. Твой пояс — это уже другое время, время людей, целых народов, которые жили в Поднебесном мире, вершили свои дела и умирали, а на смену им приходили другие, и все повторялось вновь, однако уже на следующем витке времени. Эти витки я называю Историческим Временем, оно — вот как твой пояс — и сплетено из нашего обычного человеческого времени. Постарайся для начала понять именно эту двойственность человеческого времени: оно и простое, людское, и вместе с тем — Историческое.

— Да, кажется, понимаю, — кивнул Владий.

— В эту башню мы с тобой поднимались по винтовой лестнице. Казалось бы, другого пути сюда и быть не может. Однако если сверху сбросить веревку, та появится иная возможность — взобраться по ней. Можно даже, воспользовавшись бойницами, проникнуть снаружи на любую из шести площадок, которые мы миновали по пути… Люди, живя в Историческом Времени, — Белун вновь показал на свой посох, — продвигаются исключительно по этим виткам. Но витки, ты сам видишь, нанизаны на Время всего Поднебесного мира. Хотя точнее будет сказать, что они естественная часть беспредельного потока Времени.

Старец замолчал, словно подбирая наиболее верные слова, и Владий невольно обратил внимание на его невыразимо печальные глаза.

— Мне выпала удивительная, необъяснимая судьба — жить в разных временах, но не считать своим ни одно столетие Истории… Рожденный три тысячелетия назад, я не знаю своего подлинного возраста. В одних мирах выпадало мне беспокойной жизни тридцать-сорок лет, в других — поболее, по полтора-два века. А вот здесь, в твоей эпохе, княжич, довелось прожить пока дольше всего — триста семнадцать лет. От меня не зависят ни сроки, ни то, где окажусь в следующий раз. И не спрашивай, по чьей прихоти… Я называю это волей богов, поскольку за все время своих скитаний не сумел найти более вразумительного ответа. Владий ошеломленно выдохнул:

— Может, ты и есть бог? Бог-скиталец!.. Говорят,он бродит по земле, помогает притесняемым и нищим, вершит справедливый суд над людьми.

— Нет-нет, — быстро возразил Белун. — Что за бог, который не ведает своего пути? Бог, который отнюдь не всесилен и подвластен кому-то, кого никогда не видел?

— А есть еще такие, как ты?

— Верю, что должны быть. Но пока не встречал…

— А твои собратья чародеи?

— Все они принадлежат этой эпохе и никогда не скитались, как я, в иных мирах. Они, безусловно, великие маги и достойно представляют в Поднебесном мире могущество своих богов. Мы вместе способны на многое. Однако грядет совсем иная эпоха, о которой даже они пока не догадываются… Впрочем, оставим зто — неожиданно резко оборвал себя чародей. — Так ты понял, хотя бы приблизительно, единство и различия, составляющие основу Времени?

Княжич, еще раз посмотрев на оплетенный ремнем посох, неуверенно кивнул. Потом спросил:

— Ты упомянул об иных мирах, Учитель. Далеко они от Синегорья?

— Как посмотреть — и невыразимо далеко, и совсем рядом. Они в том же потоке Великого Времени, а некоторые из них даже совпадают с Поднебесным миром и очень во многом — да почти во всем! — на него похожи. Но ты не можешь видеть эти миры, как не замечаешь плывущую в густом тумане ладью, хотя она совсем рядом — в два весельных гребка можно догнать. Лишь изредка донесется вдруг приглушенный туманом голос или огонек пробьется… Тогда и понимаешь, что не один ты плывешь по великой реке Времени.

Учитель и ученик вернулись в оружейную комнату, где начиналось сегодняшнее занятие, и Владий собрался было вновь потренироваться в метании ножей, однако Белун остановил его:

— Я собирался позже объяснить еще кое-что… Но раз уж мы затронули столь серьезные вопросы и ты сумел их понять, то нет смысла откладывать. Я обратил внимание, как ты удивился недавно моим словам о близкой весне. Небось решил, что у старика с головой не все в порядке?

Улыбнувшись в ответ на страстные возражения юноши, он продолжил:

— Итак, с моей головой и с моим возрастом ты разобрался. А со своими годами тебе также все ясно? Владий пожал плечами:

— Если забыть о том, что за пять дней я прожил пять лет… Во всем остальном, по-моему, годы как годы. Или нет?

— Ты очень давно не встречался со сверстниками иначе бы заметил, что выглядишь гораздо взрослее их. Осенью тебе исполнилось четырнадцать лет, а по твоему виду никто не даст меньше семнадцати. Конечно, сыграли свою роль отнюдь не детские испытания, через которые тебе пришлось пройти, и все же дело не только в них. У меня нет никаких доказательств, но я почти уверен, что здесь не обошлось без вмешательства Перуна. Он хочет, чтобы ты как можно раньше был готов к битвам, ожидающим тебя впереди.

— Что ж, тем лучше, — ответил княжич. — Мне самому не терпится схватить Климогу за бороду!

— Когда я понял, что времени у нас мало…В общем, прошлой осенью, последовав моему совету, чародейский синклит решил сгустить человеческое время в Белом Замке. В результате, сам того не замечая, ты приобрел огромную внутреннюю силу, ибо месяцы были сжаты магическими заклинаниями в дни и часы;

Для чародеев это была неимоверно трудная работа, но мы с ней справились. А ты справился со своей задачей — впитал в себя такую уйму знаний и навыков, что в других условиях простому смертному и за несколько лет не освоить.

— Прости, Учитель, я не совсем понимаю тебя…

— Подожди, сейчас все станет ясно. Белун снял со стены древний синегорский лук и колчан со стрелами.

— Нынче для наглядности мы уже использовали посох и ремень, теперь вот, пожалуй, это попробуем. Считай, что лук — человеческое время, которое назначено тебе прожить в Замке, а стрела — это ты сам. Натягивая тетиву, мы приближаем друг к другу противоположные концы лука, то есть — дни твоего пребывания в Замке. Затрачиваем большие усилия, но ведь они при этом передаются стреле, не так ли? Чем сильнее изогнется лук, тем больше внутренней силы получит стрела. И когда рука отпустит тетиву — лук мгновенно распрямится и стрела полетит в цель.

Владий ошарашенно молчал, пытаясь осознать услышанное. Объяснения Белуна были предельно просты и понятны. На какое-то мгновение он вновь ощутил себя ребенком, который только что выбрался из Заморочного леса и узнал правду о вычеркнутых из его жизни годах.

Чародей почувствовал его состояние и негромко произнес:

— Извини, сынок. Мы не могли сказать тебе о том, что решили сделать. Заклинания ненадежны, если человек знает об их сути. Его естество противится магии. В тебе к тому же очень живы были воспоминания о Заморочном лесе… Через три дня действие магических сил прекратится, твое человеческое время вольется в общий поток. Ты этого никак не почувствуешь, просто утром, выглянув из окна, увидишь самый разгар весны.

Владий, пристально посмотрев в глаза Учителя, спросил:

— Сколько лет прошло в Синегорье?

— Три года.

5. «…Имя ему Владигор!»

Чародей был прав: проснувшись на рассвете четвертого дня, княжич не ощутил в себе никаких перемен. Но за окном уже буйствовала весна! Яблоневый сад, разбитый во внутреннем дворике Замка,> вскипал бело-розовым цветом, утреннее небо дышало прозрачной лазурью, и лишь заоблачные горные пики укрыты были седыми вечными снегами…

Однако эта радостная картина возрождающейся природы не вызывала ответного чувства в душе Владия. После памятного разговора с чародеем в оружейной комнате он по-новому смотрел на окружающий мир — уже без наивного ребяческого удивления и восторга, но так, будто постоянно ждал от него очередного подвоха. Хотя Владий заверял Белуна, что понимает цель, которую ставили перед собой чародеи, и вполне оправдывает использованные ими средства ее достижения, что не держит обиды в сердце за вычеркнутые три года, что, напротив, благодарен за драгоценные познания и навыки, приобретенные им столь необычным образом, — и говорил он все это с полнейшей верой в свои слова, ничуть не лукавя, — но на самом донышке души оставался тяжелый и горький осадок.

Не жалел он о плате, которой пришлось расплатиться за обучение в Белом Замке. Понимал, что в обычных условиях и трех лет оказалось бы мало, а без усвоенных здесь наставлений нечего и думать было бы выступить против Климоги. Одно лишь он считал несправедливым: ну почему чародейский синклит принял решение о его судьбе, не спросив дозволения у него самого? Конечно, Владий с радостью бы согласился на такое испытание, может, не три, а все пять годков отдал бы им во имя достижения главной цели. Так ведь даже не поинтересовались его мнением! Испугались, что хилое человеческое «естество» воспротивится заклинаниям? Чепуха! Просто не доверяли ему, наверно, как привыкли не доверять обыкновенным смертным людям. И привычно для себя приняли решение, ничего не сказав тому, кого оно прежде всего касалось. Таковы уж, видать, все чародеи — даже лучшие из них, считающие себя добрыми и справедливыми…

Были у Владия и другие причины для сумрачного настроения, первейшая среди них — беда, в которую попала ведунья Лерия. Ему следовало бы сразу догадаться о том, что слуги Черного колдуна нашли и схватили ведунью. Иначе откуда мог Арес узнать в подробностях ее облик, которым заманивал княжича в лапы нетопыря-убийцы? Но в круговерти тех дней Владий как-то не задумывался об этом. Лишь позднее возникли у него смутные опасения, которыми он поделился с Белуном.

Чародей подтвердил худшее: Лерия угодила в ловушку, расставленную Аресом, через два «синегорских года» (так теперь называл Владий время, пролетевшее без него за стенами Замка) после того, как они расстались. Ее Держат в заточении где-то в подвалах Ладорской крепости. Вероятно, Климога и Арес еще рассчитывают использовать ее в своих коварных замыслах, иначе Давно бы уже казнили.

Филимон, не раз тайком наведывавшийся в Ладор, много жуткого слышал об этих подвалах. Они были заново отстроены по княжескому повелению вместо прежних подземных сохранов, однако же точного их расположения, входа-выхода никто не знает: Климога погубил землекопов и каменщиков, едва они закончили свою работу… Неизвестно и то, сколько добрых людей сгинуло уже в тех подвалах, сколько продолжают терпеть в них мучения. Без всякого разбору и суда бросают в подземелье любого, кто неугоден князю или Черному колдуну. А подробнее расспросить не у кого, поскольку живым оттуда еще никто не выходил. Некоторые убеждены почему-то, что княжна Любава и княжич Владий, закованные в кандалы и еженощно истязаемые, тоже там гниют…

Судя по чародейской карте Синегорья, начертанной Хрустальным Шаром, княжество под владычеством Климоги претерпевало ныне свои наихудшие времена. Голодные бунты, неведомые болезни, под корень изводившие целые селения, бесчинства борейских наемников, никем и ничем не сдерживаемый произвол, творимый княжескими наместниками, разбойничий разгул, постоянные набеги диких кочевников на восточньн земли и морских лихоимцев — на Венедское побережье полное разложение некогда славной княжеской дружины, повсеместное пьянство, воровство, наушничанье Вот сколько несчастий обрушилось на страну после смерти Светозора.

Владий стискивал зубы и сжимал кулаки. Он рвался из стен Белого Замка, словно они стали для него тюремными. Он жаждал действий — скорых, решительных, жестких. Но Белун неумолимо пресекал его нетерпение, дожидаясь ему лишь ведомого часа.

И наконец этот час настал.

…Белун разбудил его с первыми солнечными лучами, озарившими вершины гор. Как только Владий, почувствовав легкое прикосновение к плечу, открыл глаза, чародей быстро приложил к губам ладонь — знак молчания. Юноша мгновенно вспомнил его наставления о том, как должно вести себя в День Посвящения: не издавать ни звука, ничему не удивляться, без торопливости, но и без лишних раздумий следовать всем указаниям Учителя. «Значит, время пришло!» — радостно подумал Владий.

Быстро умывшись, он облачился в белую хламиду, принесенную чародеем, подпоясался ремнем из сыромятной кожи и вопросительно указал глазами на меч — брать? Белун коротко кивнул в ответ и вышел.

Филимона, который все последние дни неотлучно находился при княжиче, сейчас рядом не оказалось. Жаль, с ним бы он чувствовал себя более уверенно. Владий ощущал странное напряжение, какую-то нервную взбудораженность в теле, хотя прекрасно понимал, что любые испытания, которые сегодня выпадут на его долю, вряд ли окажутся ему не по силам. Об этом недавно и Белун говорил: дескать, День Посвящения не сил потребует, а души, поскольку именно душа в этот день проходит проверку и обретает Имя.

Владий спустился в большую залу, где возле погасшего очага его поджидал чародей. Беззвучно, одними губами обозначив магические слова, Белун взял из очага холодный уголек, нарисовал у себя на лбу черный круг и точно такой же — на лбу юноши. Затем положил уголек в холщовый мешочек, который Владий привязал к поясу. После этого он знаками объяснил, что сейчас они направятся высоко в горы и ученик должен идти за ним след в след, если не хочет сорваться вниз.

Владий посчитал предупреждение излишним, ведь на самых крутых склонах он был ловок, как снежный барс, Однако же покорно склонил голову, что означало — понял тебя. Учитель, и выполню все твои указания наилучшим образом.

Выйдя из ворот Замка, по навесному мосту они перешли через ущелье и оказались на той самой площадке, где когда-то готовился княжич принять последний бой. Отсюда можно было, как отлично помнил Владий, только вниз спуститься по узенькой тропке, обвивающей скалу. Однако чародей направился к отвесной стене на другом краю площадки. Он трижды ударил по ней посохом — и стена раскололась, открыв новую тропу, уводящую в мрачный лабиринт горных недр.

Едва они ступили на нее, как стена сошлась вновь и все вокруг погрузилось в непроглядную тьму. Но через несколько мгновений Владий заметил, что тьма рассеивается, словно свет исходит от них самих. Оказалось, что излучают его те самые круги, которые Белун нарисовал углем на их лбах. Мысленно напомнив себе приказ ничему не удивляться, княжич последовал за чародеем.

Неизвестно, сколько времени они петляли по таинственному лабиринту. Владий, поначалу отсчитывавший шаги, на второй тысяче бросил это занятие. Он даже не мог понять толком, поднимаются они по тропе или спускаются, в каком направлении идут, быстро или медленно…

Откуда-то издалека послышался неясный шум. По мере их продвижения он нарастал, пока не превратился в оглушительный грохот. Вскоре Владий узнал его причину: они вышли к подножию огромного водопада.

Лучи бледного света, исходящие от них, причудливо заиграли среди ниспадающего водяного потока и хрустально-алмазных брызг. Шум и хаос вдруг образовали сложную, переплетающуюся мелодию, каждый аккор которой сочетал в себе твердость камня и быстроте честь прозрачных струй, сверкающий звездный блеск i тяжеловесность подземного дыхания гранита.

Чародей преклонил колени и зачерпнул ладонями хрустальной воды. Сделав глоток, он протянул лодони княжичу. Тот, давно уже мучимый жаждой, порывисто припал к ним губами, но… встретил лишь тугую волну горячего воздуха. Взгляд Учителя укоряюще скользнул по его лицу: зачем поспешил? Владий облизал пересохшим языком губы, утер пот, выступивший на скулах, и замер, признавая свою оплошность.

Кажется, первая же проверка не в его пользу… Владий разозлился на себя и — едва не потерял Белуна из виду. Тот, каким-то образом остановив падение горного потока и расколов его надвое, как прежде гранитную скалу, легко поднимался вверх по замысловатым ступеням пологой узкой лестницы.

Княжич торопливо шагнул следом. Из-под его ноги в тот же миг раздался протяжный жалобный стон, заставивший Владия отступить и внимательно вглядеться в лестницу. Лестница оказалась живой! Первой ее ступенькой была обнаженная девушка, чье неестественно изогнувшееся тело била мелкая дрожь в ожидании новых мучений. Под левой грудью расплывалась кровоточащая ссадина, оставленная грубой подошвой сапога княжича. Владий беззвучно охнул. Он хотел было броситься к девушке, помочь подняться, вымолить прощение за невольную грубость, но в последний момент увидел, что девушка и лестница составляют единое целое! Ее руки и ноги буквально вросли в ступеньку, неразрывно сплелись с резным узором на камне. Создавалось впечатление, что неведомый гений камнерез высек из мраморной плиты прекрасную человеческую фигуру, а боги зачем-то вдохнули в нее жизнь, забыв освободить от власти мертвого камня.

Первым порывом Владия было желание тут же испробовать прочность мраморных оков клинком своего меча и попытаться вызволить девушку. Но взгляд его Упал на вторую ступеньку, на третью… И он понял, что на эти попытки у него может уйти вся жизнь.

Едва ли не каждая ступень лестницы представляла собой неестественное сочетание живого и мертвого, человека и камня. Разница была лишь в том, что со второй ступенькой сливалось тело юноши, с третьей — двух мальчиков-подростков, а выше опять девушки, юноши… Озноб пробежал по спине княжича. Неужели придется шагать по этим беззащитным обнаженным телам?

Хотя некоторые ступеньки, как разглядел Владий были свободны, легче ему от этого не стало, поскольку они были утыканы короткими заостренными колышками. Будто специально так устроено, чтобы либо подниматься, ступая по людям, либо перепрыгивать через тела и при этом неизбежно раздирать ноги до костей об острые колья! Впрочем, конечно, так и задумывал создатель этой изуверской лестницы! Владий едва не взвыл от безвыходности.

Но как сумел здесь пройти Учитель? Сейчас он был уже слишком высоко, Владий не мог рассчитывать даже на малейшую подсказку. Тяжело вздохнув, княжич примерился, собрал силы и прыгнул через распростертые тела на первую свободную ступень,

Один из колышков, прорвав сапог, вонзился в лодыжку. Скрипнув зубами, пытаясь не обращать внимания на резкую боль, он тут же прыгнул на следующую. Получилось немного удачнее — острие колышка всего лишь царапнуло правую ногу. Однако третий прыжок был гораздо болезненней. Нога непроизвольно подогнулась, и Владий, едва удержав равновесие, до крови разодрал еще и левую руку.

Правда, благодаря этому он понял, что колышки достаточно хрупки: обламываются, если удар на них приходится не сверху, а сбоку. Дело пошло быстрее. Теперь он старался подсечь их до того, как нога всей тяжестью тела опустится на ступень. Но даже обламываясь, колышки наносили весьма болезненные раны.

Он не смотрел на пройденный путь — не хотел видеть свой кровавый след— и не поднимал головы,чтобы взглянуть вперед, — без того знал, что до конца лестницы вряд ли сумеет добраться.

Дважды Владий оступался, и тотчас из-под ноги паздавались крики и стоны. Невыразимые страдания белым огнем боли пылали в глазах поверженных людей, тела извивались в бесплодном стремлении вырваться на свободу.

От потери крови ли и терзаний собственной плоти, от ощущения ли чужих нестерпимых мук сознание княжича затуманилось, перед взором его повисла черно-красная пелена. Огромным усилием воли он рвал эту пелену, высматривал сквозь редкие светлые всполохи очередную свободную — от человеческих тел, но не от пыточных кольев — ступень и прыгал вперед.

Почему он избрал для себя путь страданий? Ведь понимал, что не слишком много боли добавит неведомым пленникам, если будет подниматься к вершине по их обреченным на вечные муки телам. И все-таки не мог, не желал подчиняться требованиям холодного рассудка. Действовал по зову сердца, бьющегося в тисках сострадания и неутешной печали. Другого пути для него не было.

…Владий очнулся на неудобном каменном ложе. Еще не сознавая, как и где оказался, он торопливо сел и потряс головой, прогоняя остатки кровавого тумана. Рядом стоял Белун. Он поднес юноше чашу с водой — но на сей раз Владий не стал спешить, а медленно, чуть касаясь воспаленными губами края чаши, сделал несколько маленьких глотков. Живительная влага воистину была чудодейственной: к нему почти мгновенно вернулись силы, сознание полностью прояснилось.

Значит, он все же одолел изуверскую лестницу?! Но почему-то совсем не чувствовал боли в израненных ногах — они казались целыми и невредимыми. И лишь разодранные сапоги со следами еще не засохшей крови подтверждали, что все пережитое им было в реальности а не привиделось в кошмарном сне.

Старец не дал ему времени на раздумья, решительным кивком повелел вновь следовать за собой. Теперь они шли среди нагромождения каменных глыб высотой в два-три человеческих роста. Внезапно Белун остановился и поднял руку, призывая Владия к осторожности. Юноша обнажил меч и подошел к чародею. Перед ними раскинулся просторный круглый зал с колоннами из горного хрусталя. Каменные глыбы за их спинами с грохотом сдвинулись, закрыв обратную дорогу. В наступившей после этого мертвой тишине явственно послышалось противное шипение, и навстречу им из-за хрустальных колонн выползли змеи.

Десятки, сотни змей самых разных обличий и размеров — от маленьких, не длиннее локтя, с плоскими головками и раздвоенными языками, до огромных, чуть ли не пятиаршинных, с торчащими из пасти кривыми зубами и темно-желтыми немигающими глазами. Впрочем, Владий быстро понял, что змей гораздо меньше, чем показалось сначала:количество их многократно увеличивалось отражением в горном хрустале. На самом деле, пожалуй, и трех десятков не наберется. Однако, решил княжич, опасность все равно есть.

Не оглядываясь на Учителя, он выступил-вперед и отсек поганую голову первой же гадине, посмевшей приблизиться к ним. Затем второй, третьей…

Это был не очень трудный бой, змеи оказались неразворотливы и медлительны, во всяком случае, по сравнению с разящей молнией меча Владия. Рубящий удар, шлепок плоскостью клинка, чтобы откинуть отсеченную голову, шаг вперед. Удар, шлепок, еще один шаг. Постепенно они приблизились к середине зала, и княжич увидел на другой стороне выход: широкий туннель, облицованный золотыми плитами и озаряемый падающим откуда-то из его глубины дневным светом. Слава Перуну, мысленно воскликнул княжич, скоро мы выберемся из постылого подземелья!

И тут неожиданно прямо перед ним возникли три угрожающего вида воина. Облаченные в одинаковые доспехи, с закрывающими лица кожаными масками, вооруженные копьями, они преградили вход в золотой туннель. Внимательно всмотревшись в них, юноша невольно улыбнулся. Ну конечно же, вновь изощренный трюк горного хрусталя! Настоящий здесь только один, а двое других — его обманные копии.

Но какой именно настоящий? Змеи сами выдавали себя, бросаясь на Владия, а эти не спешат, выжидают.

Княжич сделал легкий выпад, его меч описал широкий полукруг, намеренно не затронув стражей туннеля. Он не хотел лишней крови и, если б мог разомкнуть уста, попробовал бы уговорить воина выпустить их отсюда. Однако воин, соответственно и его двойники, рассудил иначе. Три копья резко рванулись вперед, целя в грудь юноши.

Владий отскочил в сторону и нанес удар по ближайшему противнику. Со звоном посыпались на каменный пол осколки хрусталя — ближайший оказался фальшивым. Без промедления Владий вонзил клинок в открывшийся из-за щита левый бок следующего стражника — и вновь хрустальный перезвон, вновь копия, а не подлинник. Что ж, зато теперь остался один, настоящий. И этот оставшийся, издав гортанный клич, ринулся на княжича.

Владия удивило, что страж туннеля действует столь грубо-прямолинейно, будто собирается насадить на копье не сильного соперника, а бычка несмышленого. Похоже, за долгое время своей тихой караульной службы он совсем разучился владеть боевым оружием. Владий без труда отбил эту бездарную атаку и, не желая убивать, просто ударил стражника в лоб рукоятью своегo меча. Тот рухнул как подкошенный. Маска на его лице лопнула, открыв изумленному взору княжича довольно миловидное женское лицо.

Вообще-то, следуя жестоким законам ведения боевых действий на незнакомой территории, он должен был еще одним ударом добить врага. Ведь, придя в себя, тот мог поднять тревогу, направить по их следам погоню, да и мало ли какую каверзу подстроить. Владий не стал убивать женщину. Разломав о колено копье стражника, он отбросил обломки в сторону и направился за Белуном в золотой туннель.

На сей раз им не пришлось плутать в мрачном лабиринте. Прямой, как стрела, туннель очень скоро вывел их из подземелья на открытое пространство. Вперед насколько хватало взгляда, раскинулась необъятна горная страна. Солнце клонилось к закату, окрашива снежные вершины фантастическим лазорево-алым светом. Юноша стоял рядом с Учителем на крошечном каменном карнизе и вдыхал свежий высокогорный воэ дух всей грудью. И хотя дышать в разряженной атмосфере было не очень легко, после подземных приключений здесь каждый глоток казался ему божественным нектаром.

Вдруг чувство близкой опасности заставило его почти инстинктивно броситься к чародею и, закрывая его своим телом, прижать к гранитной стене. В то же мгновение с обломком копья наперевес мимо пролетела стражница золотого туннеля. Ее боевой клич превратился в предсмертный вопль отчаянья, когда, не удержавшись на узком карнизе, она рухнула в бездонную пропасть…

Что ж, Владий не смог бы теперь винить себя в ее смерти. Она сама ее выбрала.

Белун между тем словно и не заметил опасности, которая ему только что угрожала. Взгляд его был устремлен на соседнюю скалу, отделенную от них глубокой пропастью. У самой вершины скалы виднелся черный зев пещеры, именно в него сосредоточенно всматриваялся чародей.

Не произнеся вслух ни слова, одними губами он прочитал заклинание и… шагнул в пустоту. Широко раскрытыми глазами юноша смотрел, как спокойно, будто по твердой земле, он идет над бездной — по воздуху! И холодным потом покрылся Владий, когда внезапно сообразил, что сейчас ему предстоит проделать то же самое. Ведь сказано было: идти след в след за Учителем, ничему не удивляясь и во всем ему доверяя.

Призвав на помощь Перуна и всех прочих небесных богов, он приблизился к краю площадки, глубоко вздохнул и сделал первый безумный шаг. На долю мгновения ему показалось, что мир опрокинулся. Вот сейчас он, как до этого стражница, полетит с обрыва на острые камни, устилающие дно ущелья! Однако ничего подобного не случилось. Его нога ощутила хотя и зыбкую, опасно колеблющуюся под тяжестью человеческого тела, но все-таки вполне реальную опору.

Второй шаг дался ему легче. Третий, четвертый… Он был примерно на середине этой невероятной «воздушной тропы», когда услышал над головой шум крыльев и злобный клекот. Прямо на него устремился невесть откуда взявшийся горный орел!

В последний момент Владий успел пригнуться, и птица пронеслась мимо, лишь слегка оцарапав его плечо острыми, как железные крючья, когтями. Пока она делала быстрый разворот над ущельем, чтобы повторить атаку, юноша обнажил меч и постарался занять более Удобную позицию. Хуже всего было то, что он не знал ширины «воздушной тропы», любое неосторожное движение грозило гибелью.

Белун, уже ступивший на каменную площадку перед пещерой, с тревогой наблюдал за Владием.

Орел камнем упал на юношу. Они столкнулись грудь в пудь. Когти вцепились в левую руку княжича, которой он заслонился от птицы, чтобы смягчить удар. Крепкий изогнутый клюв рассек ему лоб, и кровь залила лицо. Владий качнулся, едва не потерял равновесие, но устоял.

Орел еще и еще раз ударил клювом, оглушающая боль пронзила плечо и голову. Владий извернулся, сбросил-таки с себя могучую птицу. Судорожно взмахивая крыльями, она старалась остановить свое беспорядочное падение. Вероятно, в борьбе с юношей орел повредил крыло, потому что сразу взмыть вверх ему не удалось. Это промедление оказалось для него роковым.

Владий резко, как кидают кинжал, без замаха и почти не целясь, бросил в орла свой меч. Клинок насквозь пробил его спину и вышел наружу из груди. Клекот оборвался хрипом. Орел, захлебываясь кровью и беспомощно кувыркаясь, свалился в пропасть.

Княжич утер лицо, пощупал ногой «тропу» и двинулся дальше. Об утраченном оружии, конечно, жалеть не приходилось. Однако он беспокоился: а вдруг в пещере на той стороне его ожидают новые схватки с врагами? Чем он будет обороняться?

Белун с нетерпением ждал своего воспитанника. Как только Владий ступил на твердую землю, чародей обнял его, всем видом показывая, что гордится им и чрезвычайно рад счастливому исходу неожиданного поединка. По поводу же пропавшего меча Белун лишь улыбнулся и рукой махнул. Дескать, ничего страшного, оружие больше не понадобится.

Они вошли под своды пещеры. Когда темнота вокруг сгустилась, чародей указал Владию на мешочек, в котором был спрятан уголек из очага Белого Замка, а затем на видневшиеся у стен треножники светильников. Поняв, что от него требуется, юноша достал уголек и ощутил его живое тепло, словно только-только вынул его из огня. Быстро поднес уголек к светильнику — и загорелось ровное, чуть голубоватое пламя. Так и пошли дальше, от одного светильника к другому, постепенно высвечивая всю пещеру.

Оказалось, что они идут по кругу, обходя огромный каменный зал. На стенах за треножниками были укреплены массивные мраморные плиты с таинственными письменами, а в центре зала возвышалось величественное изваяние. Лишь когда все светильники были зажжены и пламя их смогло озарить эту грандиозную фигуру целиком, Владий узнал ее — Перун!

Всмотревшись внимательней, юноша с удивлением отметил, что, хотя первое впечатление не обмануло его, сей каменный исполин весьма отличается от тех идолов княжеского бога, которых ему доводилось видеть прежде. И не только размерами (похоже, что его изваяли из целой скалы), но всем обликом и даже тем уже, что не стоит он здесь врытый в землю или водруженный на каменный постамент, а торжественно восседает на троне, шуйцу свою возложив на большой алмазный шар и в деснице сжимая меч, подобный молнии.

Голова Перуна была из золота, а волосы на ней и густая, по грудь, борода — из серебряных нитей. Венчала его изумительной красоты хрустальная корона, в гранях которой сверкали, радужно преломляясь, отблески пламени пещерных светильников. В глазницах божества чудодейственно горели два изумруда, — Владий, если б сам не увидел, никогда бы не поверил, что могут быть изумруды такой величины!

Но самое удивительное, что глаза Перуна казались живыми. Он будто изучал сейчас юношу, насквозь просвечивая его тело и душу, без расспросов вызнавая все его помыслы и сокровенные желания. Княжич невольно потупил взор, хотя уверен был, что стыдиться ему нечего.

Чародей, положив руку на плечо своего ученика, подвел его к стопам Перуна и впервые за весь этот Долгий день громко и отчетливо произнес:

— Взгляни, Перун, боже могущественный и справедливый, на этого человека, взгляни без предубеждения, взгляни пристально. Узри его прошлое и будущее. И скажи мне: он выдержал испытание?

Божество не раскрыло свои уста, но под сводами пещеры раздался громоподобный голос, который мог принадлежать только богу:

— Да, он выдержал испытание.

Эхо, многократно повторив слова Перуна, унесло их за пределы пещеры и обрушило на вершины гор. Дрогнул вечный снег на крутых склонах. Встрепенулись и взмыли ввысь птицы. Могучий барс поднял морду к Ш небу и замер, прислушиваясь.

— Боже праведный и вездесущий, дай заветы тому, кто ждет их у ног твоих!

— Он уже знает мои заветы.

— Подтверди их, Перун, ибо он — человек.

— Разве он немощен?

— Нет.

— Безволен?

— Нет.

— Разумен ли он?

— — Да.

— Так для чего повторять известное?

— Для силы, для воли, для разума, — настаивал чародей.

— Ладно, — смилостивился голос. — Пусть подойдет и коснется шара земного…

Белун подтолкнул юношу еще ближе к стопам изваяния, заставляя склонить голову и пасть на колени. Но странное чувство противоречия (иного определения он —не мог подобрать ни тогда, ни позже) заставило княжича гордо выпрямиться, сбросить руку Учителя, встать на нижнюю ступеньку трона и посмотреть истукану прямо в глаза-изумруды.

— Говори, если есть что сказать, — обратился Владий к Перуну, поражаясь собственной смелости. Почему-то он был уверен, что действует сейчас совершенно правильно. — Я человек, да. Я несовершенен и не знаю пути своего. Но я не раб, поэтому сам решаю, каким заветам мне следовать, а каким — нет, даже если исходят они от всемогущего княжеского бога.

Владий хотел еще многое сказать, однако слова в горле застыли. Видимо, главное уже было произнесено. Он протянул руку и возложил ладонь на алмазный шар — рядом с каменной дланью Перуна.

В пещере повисла продолжительная тишина. Даже чародей затаил дыхание. Даже пламя светильников застыло намертво и тени перестали бегать по плитам с таинственными письменами.

— Ты выдержал испытание, — произнес наконец неведомый голос, и, как показалось Владию, произнес с удивленным почтением. Еще чуть помедлив, голос… расхохотался!

— Так вот ты каков?! — раздалось под пещерными сводами, едва затихли громовые раскаты божьего смеха.

Голос был тот же, но все же немного иной, будто очнувшийся после долгого сна.

— Твое сердце свободно от коварства и лжи. Следуй за ним. Пусть сила твоя будет всегда справедливой. Твой разум найдет ответы… Ступай по следу грядущего. Вот и все заветы мои.

Юноша отступил назад и на сей раз с благодарностью поклонился. Теперь тишину нарушил чародей, поспешно и требовательно обратившийся к Перуну:

— Имя!.. Назови его имя!

Вновь возникла долгая пауза. Владий с удивлением увидел, что чародей, всегда сохранявший спокойствие и невозмутимость, сейчас необычайно взволнован. На его лице резко обозначились морщины, на висках выступили капли пота. Похоже, ответ Перуна имел для чародея очень большое значение. И ответ прозвучал:

— Отныне и на все времена имя ему — ВЛАДИГОР! Как только имя было названо, задрожали своды пещеры. Пламя светильников взметнулось под потолок и, словно исчерпав свою силу, тут же опало и угасло. В наступившей темноте юноше показалось на мгновение, что каменный исполин шевельнулся и даже ободряюще кивнул ему… Да нет, померещилось. Просто лучи закатного солнца, проникнув в пещеру, преломились в хрустальной короне божества, в его изумрудных очах. Затем и этот свет померк — солнце ушло за горный кряж.

Учитель и ученик поняли, что встреча завершена. Где-то с горы обрушилась стремительная лавина. Снежный барс громко взревел, приветствуя рождение героя. Гортанным клекотом вторили ему птицы. В долине затрубил гордый вожак оленьего стада, оповещая всех — друзей и врагов — о новом вожде человеческого племени. Одинокий волк, остановив свой бег, задрала голову к небу и повторил протяжным воем услышанное имя. Могучие деревья в предгорных лесах закачались, как под натиском бури, зашумели густыми кронами, затрещали крепкими сучьями, передавая новое имя княжича дальше и дальше, во все концы Синегорья…

Владигор вышел из пещеры и оглядел раскинувшийся у его ног прекрасный мир. Что ж, пора ему возвращаться к людям. Пора исполнить клятву, данную много лет назад в другой пещере — на берегу Чурань-реки. Время пришло.

1. Ловушка

Оставив Лиходея возле коновязи, он вошел в полутемную корчму, пропахшую рыбой и брагой, выбрал место возле очага и сел, ожидая прислужника с кружкой медовухи и тарелкой щей. Именно такое разносолье было обещано резной табличкой над входом каждому посетителю корчмы всего за пять монет. Почему-то к нему никто не поспешил, более того — все, кто сидел поблизости, предпочли потихоньку переместиться к другим столам, и юноша неожиданно оказался в странном одиночестве.

Он внимательно оглядел неказистое помещение. С низкого потолка свисали цепи с чадящими бледно-желтым пламенем глиняными плошками. Кривобокие деревянные столбы с трудом поддерживали просевший потолок. Вдоль дальней земляной стены выстроился ряд плесневеющих бочек. Слева от них пылал покрытый копотью очаг. Здоровенный, очень напоминающий покойного Кабана мордоворот поднял с дальней скамьи свой массивный зад и направился к нему, красноречиво накручивая на стенобитный кулачище железную цепь.

Итак, подумал княжич, все начинается заново. Но чем я умудрился привлечь их внимание? Ведь и слова сказать не успел!.. На дальнейшие рассуждения времени не осталось. Мордоворот без всяких предисловий размахнулся и со всей силы врезал кулачищем… в стену за спиной юноши. Свет в корчме качнулся, но не погас.

Громила обескураженно огляделся. Блеск зачатков paзума мелькнул в его узких глазенках, когда он вновь обнаружил свою невредимую жертву возле пылающего очага.

Неуклюже повернувшись на растоптанных каблуках, он утробно взрычал и по-бычьи рванул к юноше.

Княжич легко отстранился от него, одновременно бросая зоркий взгляд по сторонам. Несколько рыбаков, два охотника, все прочие — местная чернь, в не меньшей степени пораженная нападением бугая на только что вошедшего в корчму незнакомца.

Мордоворот с грохотом влетел в очаг, опрокидывая на себя котел с закипающей ухой. На какое-то время его дикие вопли отвлекли на себя внимание присутствующих. Ага, двое таки дернулись взглядами в сторону княжича, а еще один, не сдержавшись, подскочил к дверям. Значит, как ни странно, здесь его уже поджидали.

Пока бугая выковыривали из раскаленных поленьев и с хохотом заливали его горящий зад бражкой, княжич успел продвинуться к ближайшему слюдяному оконцу и обнажить спрятанный под полой кафтана надежный двуострый палаш.

— Держи ворюгу! — завопил вдруг тот, что караулил выход из корчмы. — Вон он, белобрысый! Мы давно его ищем!

Откликаясь на четко выраженное обвинение, в блеклом свете масляных плошек тут же угрожающе засверкали лезвия отточенных ножей и кинжалов, извлекаемых из-за сапожных голенищ, из рукавов и тайных заспинных ножен. Воров и прочих любителей лихой наживы здесь явно не любят, удовлетворенно отметил про себя княжич. Но легче от этого вывода ему не стало.

— Постойте, мужики, разве похож я на вора? — попытался он разрядить обстановку.

Да где там! Двое других, словно того и ждали, поддакнули своему товарищу:

— Он самый! Старейшина его подробно описывал и говорил, что на днях объявится, помните?

— И жеребец у него приметный! Гляньте, копытом землю роет, будто человечий дух ему не по нраву!..

Воспользовавшись тем, что большинство, заинтересованное поведением Лиходея, уставилось в оконца, княжич скользнул за чью-то широкую спину, по ходу дела опрокинув дощатый стол на орущего соглядатая. Однако чужая спина не слишком надежное укрытие. Поэтому, не задерживаясь, он перерубил цепь со светильником, ногой заехал в челюсть одному из самых прытких, другого, менее расторопного, огрел рукоятью палаша, а затем головой вперед кинулся в окно.

К несчастью, оконце было слишком узким даже для его натренированного тела. Зацепившись лодыжкой за обломки оконной рамы, он упал на траву, кувырнулся — и тут же вскочил на ноги, чтобы броситься к Лиходею… Мощный удар по затылку опрокинул его и распластал на земле. «Хорошо обложили, гады! Даже под окнами караулили…» — успел подумать княжич, теряя сознание.

Очнувшись, он понял, что лежит на утрамбованном земляном полу, руки и ноги крепко связаны сыромятными ремнями, но все кости, спасибо Перуну-заступнику, кажется, целы. Голова трещала от боли, однако способность здраво мыслить он не потерял. И это тоже радовало, поскольку немилосердный удар, полученный при попытке выскочить из западни, вполне мог вышибить его драгоценные мозги.

Итак, пора подводить предварительные итоги.

Первая же встреча с обитателями Замостья обернулась провалом. Почему? Каким образом люди Климоги (если, конечно, это были его люди) узнали о том, что он здесь появится? Судя по отдельным фразам, услышанным в корчме, они имели его словесное описание, а также были наслышаны о Лиходее.

Белун оказался прав: жеребец слишком приметен, его с другими не спутаешь. И надежда на то, что за три синегорских года сотрется память о белом коне с золотистой гривой, способном нестись быстрее ветра и запросто разметать по полю дюжину крепких мужиков, была достаточно наивна.

Похоже, сперва соглядатаи опознали Лиходея, а затем обратили внимание и на всадника. За кого, интересно, Климога выдает им княжича: за самозванца, как прежде, за опасного разбойника или за иноземного шпиона? Но награду посулил немалую, коли завсегдатаи корчмы с таким рвением набросились на него!

Рядом скрипнула дверь. Княжич решил не подавать виду, что пришел в сознание. В помещение вошли трое или четверо, остановились над ним, кто-то грубо ткнул сапогом под ребра.

— Не помер, часом?

— Да не, дышит. Но ты, Ваньша, перестарался малость. Зачем булавой-то огрел? С перепугу небось?

— Чего мне юнца бояться?! Но вылетел как зверь какой, не ожидал я, вот и шарахнул чем было, пока он деру не дал… А то вскочил бы на жеребца своего бешеного, только б мы его и видели!

— Тоже верно. Коняга, вишь, борейцу черепушку снес, еще двоим нашим ребра покрушил. Так и не взяли его, за холмы убег.

— Ладно, хватит языки чесать. Наместник велел его на ладью тащить, сам хочет в Ладор доставить.

— Выслуживается, гад, перед князем. Всю славу себе приберет…

— Невелика слава. Главное, что обещал серебром заплатить, когда самозванца в клетку упрячем. По кошелю на брата.

— Сам от Климоги, чай, золотом получит! — Ну и пусть подавится. А мне и серебро любо, ежели кошель под завязку набит!.. Давай бери парня за ноги, а мы с Ваньшей с боков ухватим. И поживее, наместник ждать не любит.

Всю дорогу к пристани княжич старательно изображал полупокойника. Но когда его, швырнув на засаленные доски ладейной палубы, окатили ведром воды, решил кончать с притворством и открыл глаза: нужно хорошенько осмотреться и определить возможности для побега.

Большая ладья замостьинского наместника была готова к отплытию. Двадцать гребцов ждали только приказа, чтобы разом ударить веслами и вывести ее на простор Чурань-реки. Дней пять для них особой работы не предвидится: могучее течение и попутный ветер легко помчат крутобокую ладью к устью Звонки. А вот там придется попотеть, сначала не слишком — поднимаясь к пристани Удока, затем поболее — до Лебяжьего порога, который миновать можно лишь волоком да на смоляных канатах, и, с упрямым, резвым потоком Звонки споря, до самого Ладора.

Наилучшие шансы сбежать представятся именно на Звонке, где вся команда занята будет борьбой со своенравной речкой. Правда, те, кому назначено его стеречь, это тоже понимают и глаз с него не спустят. Ну да ладно, разберемся, когда время придет…

Разрезав путы на ногах пленника, два дюжих стражника поставили его пред мутными очами (на радостях медовухи принял) наместника Замостья. Княжич посмотрел на своего главного тюремщика из-под упавших на лоб мокрых волос и не смог сдержать улыбки. Пухленький, розовощекий, росточком едва по грудь любому из окружавших его воинов, верный слуга Климоги всем своим видом напоминал избалованного поросеночка, с которым дали поиграть придворным детишкам. Правда, сказать забыли, что к осени подросшего хряка прирежут на сало.

— Чего лыбишься, падаль?! — взъярился наместник, дополнительно подтверждая свою поросячью сущность: голосок у него оказался визгливым, телодвижения — суетливыми.

— Скоро слезами и кровью умоешься, это я тебе обещаю! А пока в клетке у меня посидишь, как дикий зверь. Народу тебя, наглого самозванца, по пути , показывать буду, а за показ — деньги брать. — Наместник самодовольно рассмеялся.

— Хорошо я это придумал, да? Все оборванцы пусть полюбуются, кого они в — князья себе хотели! Да пусть посмотрят, так ли похож ты на Светозора, как им лазутчики Фотия нашептывали. Ничем не похож, я-то вижу! Эй, вы, похож ли?

Нестройный хор голосов заверил его, что нет, конечно же, ничего общего с бывшим князем этот самозванец не имеет. И только один из тех, что захватили юношу и приволокли на ладью, посмел возразить:

— Так ведь в точности по описанию, хозяин! Иначе бы мы его вязать не стали, когда бы не был похож… Ты, это, как обещал — по кошелю нам за самозванца-то не забудь. Вылитый самозванец, в корчме его сразу признали!..

— Ладно, закрой-ка хлебало! — велел ему наместник, сообразив, что перегнул палку. Если бы пленник не соответствовал облику Светозора, то разве потащился бы он с ним в Ладор? — Все получишь, что положено, когда князь Климога этого мошенника на крепостных воротах повесит. Только ему, владыке нашему, суд вершить и почести раздавать! Ступай жди в покорности моего возвращения из стольного города.

Бормоча про себя ругательства, мужик и двое его приятелей покинули ладью.

— А этого волоките в клетку, да смотрите, чтобы запоры надежны были! Головой мне за него отвечаете!

— Так занята клетка уже, — посмел напомнить кто-то из стражников. — Уродец в ней сидит, которого князю в подарок везем…

— Ничего, потеснится. Нет времени вторую сколачивать, отправляться пора.

Вновь повернувшись к юноше, он оглядел его с головы до пят и спросил,ерничая:

— Как величать тебя изволишь? Князем Светозором, сыном его Владием али еще как?

Пленник гордо вскинул голову и впервые за все это время произнес:

— Владигор, сын Светозора, князь Синегорья.

2. Чуча, собрат по несчастью

Клетка была расположена на корме таким образом, что лишь верхняя ее часть немного возвышалась над палубой. Сдвинув железный засов и чуть приоткрыв деревянную решетку, стражники пинками затолкали юношу в эту нору, даже не потрудившись развязать ему руки.

Княжич свалился головой вниз. Успев сгруппироваться, он несколько смягчил удар, но все же падение на жесткие брусья оказалось весьма чувствительным. Не сдержавшись, он крепко выругался. В ответ раздался громкий хохот довольных собой стражников.

Света, проникающего сверху, было достаточно, чтобы в деталях рассмотреть это своеобразное тюремное помещение. Клетка была сколочена из массивных, плохо оструганных сосновых брусьев. Работали грубо и наспех, значит, где-то наверняка найдется слабина… В углу валялась куча тряпья, рядом с ней — пустая глиняная миска. Что ж, когда дойдет до дела, острые осколки от нее вполне могут заменить нож.

Неожиданно тряпки в углу зашевелились и из них показалась голая человеческая ступня. Затем кто-то громко чихнул и на свет высунулась взлохмаченная голова. Оглядев княжича хитрыми черными глазами, голова потешно сморщила физиономию и вновь чихнула.

— Будь здоров, — машинально произнес Владигор, пытаясь сообразить, с кем ему придется делить свое новое жилище.

— Благое пожелание, да здесь бесполезное, — ответила голова. — Впрочем, и на том спасибо. Из-за тебя, значит, вся эта кутерьма там, наверху?

Владигор пожал плечами, дескать, может и из-за меня.

То, что он принял за кучу тряпья, оказалось ветхой одежкой, напяленной на маленького и какого-то очень несуразного человечка. Ростом он едва ли был Влади-гору по пояс, но, судя по лицу, давно вышел из детского возраста. Большие ступни, крепкие мускулистые руки, заросшие жесткой щетиной щеки и тяжелый подбородок, приплюснутый нос (похоже, в драке перебили), цепкий взгляд, внимательно оценивающий собеседника. «Да, занятный тип, — решил княжич. — Такому палец в рот не клади — в момент откусит!»

— А ведь я, кажется, о тебе слышал… Карлик сощурил глаз, цокнул языком, сам себе головой кивнул и ладонью о ладонь хлопнул. Причем проделал он все это одновременно. Не скребли бы кошки на душе у Владигора, рассмеялся бы тут же, столь уморительными были телодвижения человечка.

— Точно, про тебя слух шел, будто юный князь объявился, сын Светозора! На белом коне разъезжает, обликом весь в отца, да и силушкой бог не обидел. Вот с кем судьба сподобила встретиться! Ну и ну! Я-то думал, врут люди… ан нет, похож на покойного Светозора самозванец-то, очень похож!

Владигор на «самозванца» внимания не обратил, лишь спросил с интересом:

— Откуда знаешь, что похож? Разве со Светозором встречался?

— Было дело, — усмехнулся карлик. — Давно было, а пометку его, вишь, на лице по сей день ношу.

Он потер ладонью перебитый нос, немало удиви! княжича. С чего вдруг отцу потребовалось коротышкину физиономию кулаком привечать? Уж очень рассердиться должен был, не иначе! Но выяснять подробности Владигор не стал — успеется. Сейчас другие заботы есть.

— Помоги ремни развязать, а то совсем руки занемели.

. — Да нужно ли? — насторожился карлик. — Вдруг ты буянить начнешь или стражникам не понравится, что я тебя от пут высвободил?

Княжич ничего не ответил, только лицом потемнел.

— Ладно, ладно, — заторопился карлик. Вцепившись крепкими зубами в ремни, он ловко управился с узлами. — Вот, готово. Но ежели что, ты сам распутался, я не пособлял!..

В подтверждение своей непричастности он отодвинулся подальше, в облюбованный угол, где вновь стал похожим на груду старого тряпья.

Княжич растер руки, разгоняя по жилам застоявшуюся кровь, и на всякий случай припрятал ремни под куртку. Еще пригодятся.

Смеркалось. Легкая бортовая качка показывала, что ладья выходит на речную глубину. Карлик свернулся клубком и, кажется, задремал. Это и к лучшему, разговаривать Владигору сейчас ни с кем не хотелось. Важнее было хорошенько все обдумать, разобраться, где и почему допустил ошибку…

Белун возражал против решения Владигора ехать в Ильмерское княжество через Замостье. Предлагал кружной путь — мимо Щуцкого озера, вдоль восточной границы, а там уж по краю Этверской пустыни до воеводы Фотия, мол, без опаски доскачешь.

Однако у княжича были свои соображения. Путь вдоль восточной границы Синегорья занял бы слишком много времени, а Владигор не желал больше терять ни единого дня. Второй веской причиной стало его разумное желание самолично увидеть происходящее ныне в княжестве. Ведь одно дело — несчастья и бедствия, обозначенные Хрустальным Шаром на объемной карте Синегорья, и совсем другое — подлинная жизнь во всей своей плоти. Скупой рассказ обнищавшего земледельца или отчаянная ругань разоренного купца с большей убедительностью способны открыть Правду, нежели самые яркие «картинки», нарисованные Хрустальным Шаром.

Там, где предлагал ехать Белун, места и прежде были нелюдимые, а теперь, когда дикие айгурские племена стали вольготно чувствовать себя близ синегорских границ, много ли с кем поговорить доведется?

. С этим выводом, впрочем, чародей был согласен.

Владигору нужны встречи с простыми людьми, ибо слишком долго он был оторван от реальной жизни. Но ведь нельзя забывать и о смертельной опасности, которой грозит ему любая такая встреча. Разные люди попадаются, иной за несколько медных монет родного отца не пожалеет, не то что «самозванца», за которого самим Климогой обещана большая награда…

И все же Владигор настоял на своем. План княжича был прост: добраться до ильмерского надела воеводы Фотия, раскрыть себя старому отцовскому другу и вместе с дружиной его пойти на Ладор.

Филька, слетавший в Ильмерское княжество, подтвердил уже имевшиеся сведения о том, что Фотий набрал почти шесть сотен беглецов из Синегорья, вооружил их и обучил ратному делу. Дометий Ильмерский обещал коней дать, съестными припасами обеспечить. Напрямую участвовать в походе против Климоги, дружиной своей помочь Фотию, он не решался. Владигор был уверен, хотя Белун этой уверенности не разделял, что Дометий в конце концов присоединится к восставшим — как только увидит среди них сына Светозора, законного наследника княжеского престола.

В общем, шансы на успех представлялись вполне высокими. И вот надо же было такому случиться — на третий день пути Владигор угодил прямо в лапы прислужникам Климоги! Коня потерял, сам в клетке заперт в компании с несуразным коротышкой, в Ладор не с дружиной идет — везут пленником!..

— Эй, хмуряги подзаборные! — прервал его размышления грубый окрик стражника. — Не подохли еще? Молитеся богам своим за наместника Зотия. Он к вам милостив — жратвы послал.

Сверху упала в клетку снулая рыбина. К ней тотчас бросился карлик, но не тут-то было! Стражник, потешаясь, просунул сквозь решетку копье и подколол им коротышку. Отскочив назад, тот потер оцарапанный бок и вновь потянулся к рыбине. Сразу два борейских копья преградили ему путь. А когда он постарался протиснуться между ними, один из стражников резко ткнул копьем ему в спину.

Будь карлик менее ловким, свалился бы замертво с дырищей под левой ключицей. Однако успел распластаться на полу, да так и остался лежать, боясь шевельнуться, прижатый к доскам заточенным железным наконечником. Борейцы зашлись хохотом.

Княжич быстро протянул руку, перехватил копье и рванул на себя. Не ожидавший подобного стражник вмазался носом в решетку и взвыл от боли. Второй отшатнулся, торопливо выдернув из клетки свое оружие. Владигор резким движением сломал копье об колено. Оставив себе короткий кусок с наконечником, бесполезный обломок запустил в стражника.

Наверху послышалась борейская ругань, перемежаемая синегорскими проклятьями. Кто-то с осторожностью заглянул в клетку. Но Владигор уже припрятал свой трофей в рукав куртки и с небрежным видом уселся в темном углу. Наконец крики затихли.

Стражник, видимо, опасаясь получить нагоняй от наместника за утраченное столь дурацким образом оружие, почел за благо не поднимать лишнего шума.

Карлик подполз к юноше (бедняга боялся встать — вдруг эти решат продолжить?) и жарко прошептал:

— Ну спасибо тебе, самозванец, выручил! Держи. — Он протянул княжичу рыбу. — Твоя по праву. Мне маленько оставь, ладно?

— Не надо, я сыт пока. Ешь сам.

— Ага, ну-ну…

Он в два счета разделался с рыбиной, даже потрохами не побрезговал. Вытер испачканные пальцы об одежку и вновь повернулся к Владигору:

— Давай знакомиться, что ли. Меня Чучей зовут, а тебя?

— Как-как? — не понял княжич.

— Чуча. Имечко такое папаша мне дал, чтоб его Переплут прожарил как следует!.. Подземелыцик я.

Слыхал про таких?

Княжич уставился на него, будто ожившего покойника встретил. Конечно, рассказывали ему про существовавший в стародавние времена подземельный народ, но ведь изведен он под корень еще до того, как отцов прадед свое первое «агу» сказал! В одном из манускриптов чародейской библиотеки Владигор вычитал о причине их исчезновения: войну затеяли меж собой да и перебили друг друга. А война случилась, кажется, из-за сказочных сокровищ, которые подземелыцики веками в горных шахтах нарывали, где-то складывали (зачем, кстати? Не лучше ли было их себе на пользу употребить?) и в конце концов поделить не сумели.

Так неужели этот уродец от подземельного народа свою родословную ведет? Возможно ли, что он один уцелел, когда другие все повымерли? Или чушь мелет коротышка, преследуя свои непонятные цели?

Пока вопросы эти шебуршились в княжеских мозгах, их виновник с хитрецой посматривал на Владигора, понимая прекрасно, что задачку ему задал не из простых.

— Чо нахмурился, князь? С трудом верится? — Он вздохнул тяжко, головой покивал. — Понимаю… Сам иногда не верю тому, что сказываю. Да куда денешься, коли все правда истинная?!

— А если правда, — встрепенулся Владигор, даже не обратив внимания на то, что его впервые князем назвали, — так расскажи мне, почему подземелыцику нельзя на солнечный свет показываться? И объясни заодно — как же ты божественного Хорса не испугался и из-под земли выполз?

Чуча, хотя не мог не расслышать насмешки в словах Владигора, пропустил ее мимо ушей. Что княжич сразу отметил и к его достоинствам, редким пока, приписал.

— Много знать хочешь, да? — хмыкнул карлик. — Кое-что я сам уточнить хотел бы, однако не получилось… Из-за того и торчу здесь с тобой на пару. Ладно, слушай внимательно, а главное — не перебивай, даже если не поверишь моим словам…

Подземельный народ сложился из трех могучих семейств, каждое из которых со временем стало считать себя главным. Не было бы в том серьезной беды, да навалились еще напасти: то нарвутся рудокопы из одного семейства на гремучий газ и погибнут, взорвавшись, то из другого кто без вести пропадет, то из третьего бабы начнут вдруг недоносков-выродков на свет божий рожать — таких, что мужья только при взгляде на чудищ от плоти своей с ума сдвигаются!.. Ясное дело, кого обвинять — соседей! Ну и поехало…

Через поколение лишь два семейства воевать продолжали, поскольку третье они совместно изничтожили почти поголовно. Еще через сорок лет и эти два захирели, мужиков совсем не осталось, одни выродки по лабиринтам подгорным шастали, страх наводили.

Тогда старики, что еще не совсем из ума выжили, на! Великий Сход собрались, наконец-то о мире мозговать стали. Поздно! Не выправить уже было сотворенного по глупости. Только и смогли — упрятать сокровища накопленные семействами, грозную стражу приставить которая лишь на заветное слово послушна, а на все прочие один ответ — лютая смерть.

Относительно же изначальных несчастий пришли к выводу, что виновна в них Злая Сила. Мол, потревожили ее рудокопы, слишком глубоко под землю проникнув вслед за серебряной жилой. Вот она и озлилась, отомстила подземелыцикам со свойственным ей коварством.

С той поры, с Великого Схода, семейства, хотя и не сдружились вновь, убивать зазря всякого встречного-поперечного перестали. Сейчас в Синих горах влачат убогое существование потомки лишь одного семейства:серебряки. Прозвище они за то получили, что издревле добывали этот самый серебряк — слоистый шпат с особым жемчужным блеском.

Другое — медники — в Черных скалах прячется. Их совсем немного осталось, полусотни не наберется. Одичали, утратили память и совесть, встреча с ними очень опасна…

А третье семейство, железняки, которому больше всех от двух первых досталось, вообще ушло от греха подальше: то ли в Рифейские горы, то ли за море Венедское, то ли еще куда. Про них нынче ничего не известно толком.

…Про то, что нельзя подземельщику на солнечный свет выходить, — дескать, бог светила надземного Хоре не переносит их вида, испепеляет тут же своими лучами, — одно сказать можно: брехня собачья! Если бы в тех бабьих россказнях хоть толика правды была, как подземельный народ мог бы веками с другими жителями Синегорья мену производить? Ведь в прежние времена наземные синегорцы железо, медь, золото, серебро, камни драгоценные и прочее, что в недрах сокрыто, не сами добывали — с подземелыдиками на хлеб, мясо и щкуры обменивали. Теперь-то все иначе, конечно. Однако, если по совести рядить, друг без друга в черные годы не смогли бы выжить.

Да и корень у двух народов один: подземелыцики свой род от тех синегорцев ведут, которые не ввысь строиться начали, а в глубины земли-матушки зарылись, там поспокойнее им жизнь казалась, понадежнее.

— Ну а как угодил я сюда, в лапы к мучителям нашим, это, князь, уже другая история. Поведаю как-нибудь, сегодня не хочется! — завершил Чуча долгий рассказ, позевывая и всем своим видом показывая, что самое время хорошенько вздремнуть.

— То самозванцем меня называешь, то князем…

— А кто ж тебя разберет! — усмехнулся Чуча. — Вдруг и в самом деле сын Светозора? Больно похож на него. Ведь мертвыми детей княжеских никто не видел, а утверждениям Климоги сроду веры не было. Вот и получается, что мне сейчас выгоднее тебя князем признать, поскольку в одной клетке времечко коротаем.

— В чем же выгода? — удивился Владигор.

— В том, что здесь язык за упоминание твоего имени не выдерут. Наместник Зотий меня для иной нужды приспособить хочет — как диковинку редкую Климоге в подарок везет. А ляпни я в том же Замостье при соглядатае каком, что сына убиенного Светозора воочию видел, вмиг бы на березе повесили!.. С другой стороны, если мы друг другу приглянемся, а ты потом — не знаю уж как и когда — на престол взойдешь, так разве не отблагодаришь былого собрата по несчастью? Вот мне и выгода.

—А ты парень не промах! — рассмеялся Владигор. Чуча поспешно палец к губам приложил:

— Тсс! Не нужно смеяться — стража рассердится, накостыляет нам, дабы жизнь веселой не казалась. Он отодвинулся в свой угол, укутался в лохмотья.

— Да, князь, как мне звать-то тебя? Мальца Светозорова, помнится, Владием звали.

— Верно, Владием был, теперь — Владигор. Так и зови.

— Хорошее имя, крепкое. Что ж, князь Владигор, пора спать, пожалуй. Этой ночью бежать не надумаешь? Я бы не советовал. Они первое время с тебя глаз не спустят. Выждать надо…

Владигор ничего не ответил. Вскоре громкий храп известил его, что подземелыцик при любых обстоятельствах возможности поспать не упустит. В отличие от него Владигор еще долго не мог глаз сомкнуть. Смотрел сквозь решетку на звездное небо и ворочался на жестких неструганых брусьях, вспоминая недавнее прошлое и размышляя о близком будущем.

3. Вниз по реке

Утром ладья встала на якорь у небольшой деревни в два десятка кособоких домишек. Наместник Зотий отправил воинов согнать людей на берег, и вскоре на узкой песчаной косе толпились все, кого удалось отыскать в обнищавшем селении.

Первым из клетки вытащили на всеобщее обозрение подземелыцика. Набросив на шею веревочную петлю и покалывая острыми пиками, стражники заставили его корчиться и приплясывать. По их варварской задумке, причудливые от боли телодвижения карлика должны были вызвать у людей смех. Во всяком случае, сами они хохотали безудержно. Но деревенская толпа реагировала вяло. Несколько неуверенных смешков были вызваны скорее лицезрением по-детски заливающихся борейцев, нежели издевательствами, которые они учинили над беззащитным уродцем.

Наместник Зотий, сперва посмеивавшийся вместе со своими слугами над ужимками карлика, понял наконец, что устроенное им представление не дает нужного эффекта. Нахмурившись, он хлопнул в ладони и приказал тащить на корму самозванца.

— Сейчас я покажу вам того, кто посмел покуситься на власть, данную нашему славному князю Климогe богами! — провозгласил он. — Воспользовавшись своим сходством с давно усопшим Светозором,сей наглец назвался сыном его, хотя известно, что юный княжич растерзан был волкодлаками-оборотнями. Я изловил мошенника и везу его в Ладор, где он будет по княжескому указу предан смерти. Но до того я решил показать его вам, жителям подвластных мне земель, чтобы воочию все могли убедиться: самозванец схвачен. И запомните, смерды, — никого не минует карающая рука княжеской власти, никого, кто надумает супротив нее выступить! И наоборот, награда ждет тех, кто будет всячески помогать князю Климоге и мне, его наместнику на землях Замостья. Ясно вам это, голодранцы?!

Угрюмое молчание было ему ответом. А когда вывели на корму юношу с крепко связанными за спиной руками, вздох общего потрясения пронесся над толпой. Люди заволновались, стали перешептываться, кто-то, не утерпев, выкрикнул:

— Эй, парень, назови себя!.. Откуда ты родом?

— Владигор мое имя, — громко и отчетливо произнес княжич. — Родился в Ладоре, в палатах княжеских. Климога убил моего отца, Светозора, но мне и княжне Любаве сам Перун помог избежать той же участи. К несчастью, не знаю, где теперь сестра моя… Может, люди добрые, вы о ней что-нибудь слышали?

— Ну-ка, заткните его! — приказал Зотий, встревоженный незапланированным развитием событий. Из толпы послышались непотребные для его уха бунтарские речи:

— Он это, он!

— Странники говорили, что вернется князь, новое имя его называли — Владеющий Силами Гор, значит, Владигор по-нашему!

— Похож-то как на молодого Светозора…

— Да где ж столько лет пропадал?

— Почему один, где дружина верная? Изведут его борейцы треклятые!

— Неужто позволим, братцы?!

Владигор видел, что безоружная толпа готова броситься на сдерживающих ее воинов, и понимал, какой кровью это обернется. Поэтому он крикнул возбужденным простолюдинам:

— Не сейчас, нет!.. Но время близко, друга! Воевода фотий с дружиной…

Пухленький поросеночек Зотий с неожиданной прытью подскочил к связанному пленнику и с размаху двинул кулачком в лицо.

— В клетку его! Чего смотрите? — заверещал взбешенный наместник. — Крикунов изловить и плетей всыпать!

Владигор вдруг извернулся в руках стражников и под хохот толпы отвесил Зотию хороший пинок, от которого тот кубарем покатился по палубе. Борейцы всем скопом навалились на юношу, посыпались жестокие удары. Защищаться со связанными за спиной руками было немыслимо, и все же княжич умудрился — кого ногами, кого головой — отметить своих тюремщиков прежде, чем потерял сознание.

— И зачем тебе это понадобилось? — сокрушался Чуча, смывая дождевой водой запекшуюся кровь с лица княжича. — Говорил я тебе — выждать надо, не злить стражу прежде времени. Речь держать вздумал, а у самого руки повязаны!.. Чего добился-то?

— Да ничего я не добивался, — пытался объяснить Владигор, с трудом шевеля разбитыми губами. — Не хотел, чтобы эти мерзавцы на людей бросились, вот и пришлось…

— Ага, ясно. Тумаки и зуботычины, что для всех были предназначены, в результате одному тебе достались. Веселое дело!

— Н-да, после такого веселья голова гудит и все кости ломит, как у пьяницы после пирушки. За последнее время уже дважды меня до бесчувствия лупцевали — это может стать дурной привычкой.

— Видали, он еще шутить изволит! — возмутился карлик. — Да если бы Зотий не сообразил, что за мертвого самозванца может ни гроша от Климоги не получить, кормил бы ты сейчас рыбешек на дне Чурань-реки! А за избитого и покалеченного с него не спросится. Соврет, что ты при поимке отбивался, тогда и повредили — и вся недолга.

— Так и не соврет, — рискнул раздвинуть губы в подобие улыбки Владигор. — Я на самом деле отбивался. Правда, как понимаешь по моему нынешнему положению, отбиться не удалось. Ничего, будет и на нашей улице праздник.

— До него еще дожить надо…

— Обязательно доживем!

Летний дождичек прекратился столь же быстро, как и начался. Вновь засверкало солнце, настроение у пленников улучшилось. Много ли человеку надо, чтобы почувствовать радость бытия? Избили, так не до смерти же. Солнышко припекает, приятель рядом сидит, песенку себе под нос мурлычет, селезень в небе пролетел — вот и славно, вот и жить можно!

Владигор отлеживался на тряпье, заботливо подстеленном Чучей, и, вспомнив уроки Белуна, мысленно внушал своему телу необходимость скорейшего выздоровления. Однако полностью на этом безусловно важном деле сосредоточиться не мог: из головы не выходило утреннее происшествие на берегу. Получается, что люди ему поверили. Более того — готовы были броситься на вооруженных до зубов наемников-иноземцев, чтобы освободить его! Значит, пришел конец народному долготерпению. Одной искорки довольно, чтобы пожар вспыхнул. Что или кто этой искоркой станет — сын Светозора, дружина ли Фотия, — не так и важно в конечном счете. Главное, что люди готовы за топоры и рогатины взяться, головы свои положить, лишь бы ненавистного Климогу скинуть!

— Слышь, князь, — отвлек его от размышлений Чуча. — Ежели у тебя теперь имя новое, значнгг, ты обряд Посвящения прошел, верно я разумею?

— Может, и так, — уклончиво ответил Владигор. — Это что-нибудь меняет в нашем положении?

— Да я не о том. Хотя, говорят, Посвященные удачливей простых смертных, им сами боги покровительствуют… А вот правда ли, что в Пещере Посвященных разных сокровищ видимо-невидимо? И злато, и серебро, и яхонты с жемчугами…

— Мало ли что говорят! Зачем тебе? Пусть и было бы там золото с яхонтами, так все равно ведь никто его взять не сможет. Не для богатства оно.

— А для чего же? — искренне удивился Чуча.

— А для чего звезды на небе? Тоже драгоценность немалая, но что-то я не слышал о том, чтобы кто-нибудь забрать их себе вознамерился.

— Ты, князь, чего дурного обо мне не подумай! — заторопился Чуча с оправданиями. — Просто у меня мысль скользнула: не те ли сокровища в Пещере Посвященных, которые предки мои припрятали?

— Нет, не те, — твердо заявил княжич. — И давай прекратим бесполезные речи.

— Твоя воля, князь, — пожал плечами Чуча. Похоже, уверенный тон Владигора не очень-то его убедил, однако больше этой темы он не затрагивал.

Вопросы подземельщика, наложившись на размышления о доведенных до отчаянья людях, увиденных сегодня на речном берегу, вновь пробудили в княжиче не слишком светлые воспоминания…

После Дня Посвящения чародей объяснил своему ученику смысл испытаний, выпавших ему на пути к Пещере. Объяснил в той мере, в какой сам понимал, поскольку замыслы небесных властителей вряд ли кому на земле могут быть ясны до конца.

Оказалось, например, что лестница из живой, страдающей человеческой плоти — самая трудная преграда для княжича — в полном смысле живой не являлась. То не люди были, а вочеловеченные каменные корни Синих гор. Да, да! Как и деревья, горы имеют корни, которыми сцепляют, удерживают земную твердь. По воле богов они могут любой облик принять: золотоносной жилой обернуться, подземной речкой, пластом угольным. А вот Владию решил Перун их в человеческом виде представить, чтобы посмотреть, как он поступит с ними.

Именно то, что княжич не захотел причинять боль другим, предпочтя мучиться сам, видимо, и было одним из вариантов правильного ответа на изощренное испытание. Синие горы по достоинству оценили мужество и душевную отзывчивость ученика Белуна, потому Перун и нарек его столь гордым именем.

О других событиях того дня чародей ничего не мог сказать толком. Что означали лениво нападавшие на них змеи? Почему золотой туннель охраняла женщина в мужской одежде? Зачем понадобились ей хрустальные двойники, с которыми и ребенок мог бы легко справиться? На эти вопросы Белун лишь одно отвечал: за каждым его поступком в День Посвящения внимательно следили боги. Они ставили свои вопросы перед его душой, создавая преграды на пути Владия, и душа отвечала — даже тогда, когда он ни о чем подобном не помышлял.

Во всем, что происходило по дороге к Пещере, сокрыт был тайный смысл. Бесполезно пытаться понять его, ибо у небесных властителей свои представления о сути вещей и значении человеческих поступков.

Лишь горный орел, рьяно атаковавший княжича над ущельем, не имел никакого отношения к испытанию души. Белун это сразу понял, разглядев на груди птицы золотой обруч в виде трехглавой змеи, и очень встревожился. Черный колдун Арес посмел вмешаться в священный обряд, подослав очередного убийцу! А ведь как верно рассчитал все: и что Филимону нельзя находиться в этот день рядом с Владием, и что Белун вблизи Перунова капища не посмеет применить свою чародейскую силу, и что над пропастью ученик должен пройти один, без учителя!..

Но Владий с честью выдержал и это испытание, доказав, что достоин быть причисленным к узкому кругу Посвященных.

После того как Перун дал ему новое имя, ученичество княжича завершилось. Точнее, завершился первый и самый важный этап, поскольку отныне Владигор посвящен в Стражи Времени. Вся дальнейшая его судьба предопределена этим званием. Сумеет он совладать с тяжелой ношей, не будет ею раздавлен, не сбросит с плеч своих в трудный час — тогда имя его прославлено будет в веках, душа познает высшие законы бытия, а тело и разум не будут подвластны быстротечности земных лет. И это — второй этап ученичества; здесь уже нет наставников, кроме единственного — самой жизни, но есть великая забота — охранять Время.

Юноша откровенно признался чародею, что не слишком-то понял его разъяснения. А в ответ услышал: понимание приходит с годами и с опытом, тайна Посвящения раскрывается не сразу и, как ни странно, даже не каждому Посвященному. В общем, живи, как долг и совесть повелевают, и, возможно, смысл Посвящения тебе откроется.

Проворочавшись всю ночь с боку на бок, так ничего и не уразумев в происшедшем, княжич решил не ломать голову над загадочными словами Белуна, а заняться с утра более важными и насущными делами. Пора было собираться в дорогу — спешить к воеводе Фотию, к его Дружине…

К сожалению, Филимон не мог сопровождать его. В птичьем воплощении он был необходим сейчас чародею: кто еще мог незаметно проникать в Ладорскую крепость и сообщать о новых каверзах Климоги и Ареса? Черный колдун явно замыслил нечто опасное для всего Синегорья, нужно вовремя узнавать о каждом его шаге. Поэтому Филька проводил Владигора лишь на одну ночь своего полета, а затем, простившись, с тяжелым сердцем вернулся в Белый Замок.

Эх, да будь он рядом, разве угодил бы Владигор в эту дурацкую клетку, торчал бы в ней, как дикий звереныш?! А от подземелыцика, всего и всех пугающегося. много ли толку? Вот и вопросы его о сокровищах Пещеры настораживают: не слишком ли падок он на золото, не продаст ли того, кого сейчас князем признал, за тугой кошелек в самый важный момент? Пока в деле себя не покажет, вряд ли стоит особо на него полагаться…

Ладья ровно бежала вниз по течению, унося Влади-гора все дальше от намеченного пути, но при этом — вот ведь насмешка Судьбы! — приближая его к Ладорской крепости. Княжич невольно улыбнулся, осознав это, однако на душе у него кошки скребли…

4. Попытка К бегству

Он понял, что спал, только ощутив, как Чуча тормошит его за плечо, и разобрав слова, которые тот громко шептал ему прямо в ухо:

— Проснись, князь, да проснись же! Там что-то странное происходит. Послушай, какой переполох на ладье!..

Владигор приподнялся на локтях, быстро огляделся. В клетке было сумеречно, из чего следовало, что он проспал почти целый день. Избитому телу требовался хороший отдых — и оно его получило, погрузив сознание Владигора в глубокий, безмятежный сон. Но теперь ему нужна была пища. В поисках ее и крутил головой княжич, а вовсе не из-за того, что бо-рейцы подняли крик на палубе.

— Поесть приносили? — спросил он Чучу хриплым со сна голосом. Тот удивился было спокойствию Владигора, но затем вытащил из-за пазухи ржаную лепешку и протянул юноше:

— Вот, за весь день только две лепехи и ковш воды. Одну я съел. Черствые, заразы, чуть зубы не обломал!

— Ну, разносолов ждать не приходится… Напившись и с трудом надкусив лепешку, — ее и в самом деле можно было использовать вместо камня для пращи, — княжич наконец поинтересовался:

— Так с чего шум на ладье?

— Кабы знать! — затараторил подземелыцик.: Мне же до верху не дотянуться, ничего не вижу я и разбудил тебя, чтобы глянул. Про коня какого-то кричали, хотели даже к берегу повернуть, чтобы его изловить. Раздумали, кажись…

— Про коня? — встрепенулся Владигор.

Резво вскочив на ноги, он подпрыгнул и ухватился за верхнюю решетку. Однако высокие борта ладьи не позволяли увидеть берег. Он только и успел рассмотреть спины борейцев, сгрудившихся у правого борта и на что-то указывающих наместнику. Громкий окрик стражника и удар древком копья по пальцам заставили его разжать руки и упасть вниз.

Потирая костяшки пальцев, Владигор обдумывал увиденное. Похоже, его первое предположение оказалось верным: с ладьи заметили Лиходея, который берегом скачет за своим плененным хозяином. Только на златогривого могли так пялиться люди наместника. Какой другой жеребец сумел бы завлечь их до такой степени, что готовы были к берегу пристать и попробовать его поймать? Глупцы! Никому еще не удавалось Лиходея на аркан взять, а те, кто пытались, калеками стали. Так что радуйтесь: Зотий, сам того не ведая, кое-кому из вас здоровье сохранил, а может, и жизнь.

Настроение княжича сразу улучшилось — не пропал его верный конь, не бросил в беде хозяина. Добрый знак! Эх, найти бы только возможность на берег выбраться. Лиходея свистнуть и — лови ветра в поле!

Чуча с нескрываемым интересом посматривал на Владигора, однако вопросов не задавал. Ждал, когда тот сам расскажет. Княжич между тем, с аппетитом дожевав лепешку, устроил проверку своему снаряжению, припрятанному в темном углу клетки.

Обломок борейского копья с острым наконечником, сыромятный ремень, которым в Замостье руки связали, глиняная миска… Да, не густо. Он оглянулся на подземельщика:

— Как считаешь, Чуча, не засиделись мы в гостях у Зотия?

— И вот с этим «оружием» ты со стражниками разделаться думаешь? — вместо ответа полюбопытствовал Чуча.

— Другого-то у нас все равно нет. Чтобы не насторожить борейцев звуком разбиваемой посуды, он завернул миску в рубашку и только после этого расколотил ее о брусья клетки. Выбрав из глиняных осколков самый подходящий, он надежно обмотал его тупой конец лоскутом, оторванным от подола рубахи. Получилось нечто напоминающее нож, во всяком случае — достаточно острое, чтобы проткнуть вражеское горло или глаз, и с тряпичной рукояткой, дабы удобно было держать.

Из ремня он сделал петлю-удавку. Тоже пригодится. При необходимости она легко превратится в пращу. Обломок копья с хорошо заточенным железным наконечником В переделке не нуждался: в рукопашной схватке, грудь в грудь, с эдаким даже сподручнее будет, чем с целым копьем.

— Ну, приятель, выбирай, какое тебе больше нравится, — сказал княжич, удовлетворенный своей работой. — Если, конечно, собираешься вместе со мной сматываться отсюда.

Поняв, что Владигор не шутит, подземелыцик присел рядом и без колебаний взял удавку, пояснив свой выбор:

— Крови не люблю, мутит меня от нее…

— А кто ее любит, кроме упырей и Климоги? — вздохнул Владигор. — Да без крови вряд ли обойдется.

— Допустим, вырвемся из клетки, с ладьи в воду сиганем, но дальше-то как? На берегу они нас, как лисят, обложат!

— Не успеют. Жеребец, которого они ловить хотели, это мой Лиходей. Нашел хозяина, умница! Он нас обоих от любой погони умчит, будь уверен.

— И все же я денек бы еще погодил. Звонка-речка неширокая, берега там поближе. А здесь мы и до берега можем не доплыть — стрелами достанут.

— Бог не выдаст — свинья не съест! Завтра после полудня, пожалуй, ладья уже мимо Заморочного леса плыть будет… Слышал о нем в своих подземельях?

— Это в котором всякая нечисть обитает? Кто ж про него не знает! Известный лесок.

— Вот именно. Он как раз на правом берегу встанет, по которому сейчас мой златогривый за ладьей скачет. Если не перехватить Лиходея, угодит он прямиком к Злой Силе. Вовек себе этого не прощу!

— Ох, князь, и что ты за человек! — рассердился Чуча. — То из-за голытьбы деревенской на мордобой нарываешься, а теперь и вовсе из-за коняги готов голову сложить.

— Не видел ты Лиходея, иначе бы не говорил так…В общем, решай. Либо вдвоем уходим, либо я один.

— Да я против разве? Хотел как лучше, но тебя, видать, не переспоришь. Когда пойдем?

— Под утро. У них самый сон будет..

— Угу, точно. У меня, кстати, тоже. — Ничего, проснешься, — заверил его Владигор. Чуча махнул рукой — дескать, снявши голову, по волосам не плачут — зарылся в свои лохмотья и тут же захрапел.

Княжич, как и обещал, растолкал его перед восходом солнца. Слабый ветерок едва колыхал парус ладьи, над рекой курился холодный утренний туман. Вокруг стояла сонная тишь…

Сунув за пояс обломок копья и зажав в зубах самодельный нож, Владигор с цепкостью кошки вскарабкался к верхней решетке. Чуть высунулся над досками палубы и огляделся, готовый в любой момент спрыгнуть назад. Возле клетки расположились два стражника. Один, кажется, дремал, подпирая спиной выступающую дад палубой часть клетки; другой, облокотившись на борт, высматривал что-то в белесом тумане. Больше поблизости никого не было.

Владигор в очередной раз возблагодарил Перуна за то, что для визита в Ладор наместник предпочел громоздкую, втрое превосходящую размерами любую синегорскую, ладью борейцев. В синегорских ладьях лишнему человеку и разместиться негде, а здесь и палуба настелена, и закутки для сна имеются, и отдельная каморка для хозяина. Но сейчас для пленников основное преимущество заморской ладьи заключалось в том, что даже недремлющее око кормчего не разглядит их за палубными надстройками, если, конечно, в полный рост не вставать.

Чурань-река в этом месте глубока и широка, кормчему у руля помощники не требуются. Потому и не кричит ему впередсмотрящий, куда ладью направлять, — сама плывет, как по скатерти, по спокойной глади великой синегорской реки…

Повиснув на левой руке, правой он стал очень осторожно сдвигать железный засов на решетке. Борейцы были столь уверены в невозможности побега из день и ночь охраняемой клетки, что не потрудились даже какой-нибудь замок навесить. Владигор это сразу приметил и весь план побега строил именно на том, что выбраться из клетки будет не слишком трудно.

Наглая уверенность борейцев в собственном превосходстве частенько оборачивалась против них. Сейчас был как раз такой случай.

Засов, подчиняясь ловким пальцам юноши, медленно выполз из деревянного гнезда. Владигор подал знак подземелыцику. Тот хотя и не слишком быстро, но все же сумел взобраться по стене и судорожно вцепился в решетку рядом с княжичем.

И в этот миг стражник, дремлющий у клетки, заворочался во сне. Его меч стукнул о палубу. Посторонний ук, раздавшийся за спиной, привлек внимание второго бтражника. Он обернулся…

Не раздумывая, Владигор вскинул свое тело вверх и вышиб решетку. Чуча, висевший на ней, кубарем полетел на палубу. В следующее мгновенье Владигор бросился на стражника, оторопело застывшего у борта. Тот успел лишь за рукоять своего меча взяться, когда острый глиняный осколок вонзился в его незащищенное горло. Захрипев, бореец рухнул к ногам юноши.

Чуча в это время пытался управиться с другим стражником. Он смог накинуть на него свою удавку, но бореец оказался опытным воякой: сразу завалился на спину и всем своим весом вдавливал коротышку в палубные доски. Владигор кинулся к ним, на ходу выдергивая из-за пояса обломок копья.

Стражник встретил его ударом ноги, однако большего ему сделать не удалось. Наконечник копья глубоко вошел в его левый глаз. Бореец дико взвыл и замертво распластался на палубе.

Освободив изрядно помятого Чучу из-под тяжелого тела, Владигор толкнул его к борту:

— В воду, быстро!

На ладье, разбуженной шумом схватки и предсмертным воплем борейца, уже поднялась тревога. К Владигору, выскочив из кормовой надстройки, устремились сразу три воина. Одного он встретил прямым коротким ударом кулака в челюсть, другому досталось локтем в переносицу. Третий, не ожидавший столь решительного отпора от совсем еще молодого парня, на несколько мгновений растерялся и отступил. Владигор воспользовался этим, чтобы выдернуть из ножен мертвого стражника меч и рвануться к борту, через который уже сиганул Чуча.

Но время, к несчастью, было упущено. На палубу высыпала сразу дюжина борейцев. Ощерившись мечами и копьями, они перекрыли ему путь к воде и заставили прижаться спиной к просмоленной стене кормовой надстройки.

— Бросай оружие! — выкрикнул старший из них.

Боковым зрением княжич заметил взметнувшийся в воздух аркан. Чуть отклонившись, он перехватил веревку и резко дернул на себя. Арканщик не удержался на ногах и шлепнулся в полный рост на палубу. Но тут же в него полетели еще два аркана. От одного он увернулся, рторой перерубил мечом. Стало очевидно, что борейцы намерены взять его живым. И это им рано или чуть позже удастся — слишком неравны силы.

Владигор не собирался облегчать им задачу. Чем дольше он отвлекает их на себя, тем больше шансов у подземелыцика добраться до берега. Княжич, конечно, не помышлял о том, что вырвавшийся на волю карлик поможет затем и своему случайному знакомцу освободиться. Просто осознание того, что хотя бы одному из них улыбнулась удача, согревало душу Владигора.

— Ну, кто посмелее, подходи! — с нарочитой издевкой произнес он, усмехаясь в лицо своим тюремщикам. — Или только с теми драться обучены, у кого руки связаны?

На поединок никто из борейцев не решался. Они предпочли осторожно и медленно подступать к Владигору, выставленными вперед копьями оттесняя его к распахнутой клетке. За их спинами испуганно мельтешил полуодетый наместник. Меч в руке пленника и два трупа на палубе, похоже, произвели на него должное впечатление…

— Эй, Зотий, штаны-то где потерял?! — продолжал насмехаться Владигор. — Или обделался с перепугу? Теперь ясно, откуда вонища!

— Что встали, сучьи дети? — не стерпев, заверещал Зотий. — Хватайте его!

Подстегнутые воплями хозяина, наемники гурьбой ринулись на юношу. Владигор, не выбирая жертвы, широко рубанул мечом и скользнул в сторону. Поскольку борейцы, разбуженные по тревоге, не успели облачиться в латы, от его удара двое сразу рухнули, обливаясь кровью, а остальные вынуждены были отпрянуть назад.

Однако положение княжича ухудшилось. Теперь он был со всех сторон окружен врагами. Дело приближалось к развязке, и, если бы не приказ, наместника взять самозванца живым, обозленные борейцы давно подняли бы его на копья.

Подчиняясь гортанному кличу старшего, они вновь бросились на Владигора. И на сей раз смогли одолеть его — не умением, так числом. Налетели всем скопом, сбили с ног, скрутили, принялись отводить на нем душу. Старший вынужден был своим же отвесить с полдюжины хороших тумаков, чтобы не забили пленника до смерти.

Княжич, распластанный на окровавленной палубе, с трудом открыл глаза. Когда способность воспринимать окружающее вернулась в его затуманенный болью разум, он вгляделся в свирепое лицо возвышающегося над ним борейца… и широко улыбнулся разбитыми губами,

— А малютка-то сбежал! Остался теперь Климога без новой потехи… Выпорет он тебя, иноземец, за ротозейство. И правильно сделает. Худые из борейцев надсмотрщики, не совладать вам с нашим народом…

— Худые или нет, это тебе, щенок, сейчас моя плетка-семихвостка расскажет! — вскипел наемник, задетый за живое.

— И ты ей, коли не хочешь в муках корчиться, быстренько ответишь, куда уродец направился и где нам его искать. Да не ошибись, а то ведь и я ошибиться могу. Удар не рассчитаю — поломаю ребра, глаза выбью, язык порву. Понял меня?

Владигор ничего не ответил. Видя, что словами пленника не запугать, бореец вынул плетку из-за сапожного голенища, размахнулся и — рухнул как подкошенный рядом с княжичем! Владигор, чуть приподняв голову, ошалело уставился на него. Бореец лежал ничком, крепко зажав в кулаке свою тяжелую пыточную плеть. Из его наголо выстриженного затылка торчал широкий синегорский нож.

5. Вновь на свободе

Что было похоже на сон: кошмарный — для борейцев, но почти сказочный — для Владигора. С гиканьем и оглушительным свистом через борта на палубу хлынула орава полуголых людей. С головы до пят мокрые, с запутавшимися в длинных волосах зелеными водорослями, они казались речными духами, пришедшими из подводных глубин покарать чужаков.

Засверкали, зазвенели клинки. Борейцы, совершенно не ожидавшие нападения, к тому же только что лишившиеся своего командира, защищались бестолково, кто как умел. Княжич сразу приметил: нападающие числом не превосходят стражу наместника, да и вооружены похуже. Однако на их стороне внезапность, безудержное нахальство и боевой азарт. Поэтому и победа достанется им.

Очень быстро борейцы были оттеснены на корму. Палуба рядом с Владигором стала скользкой от крови. Повсюду валялись тела убитых и раненых. Владигор, морщась от боли, встал на ноги. Он не собирался вмешиваться в схватку, но нужно было срочно решать: оставаться ли на ладье, дабы поблагодарить нежданных своих спасителей, или прыгать за борт, поскольку оные спасители вполне могут оказаться и новыми его тюремщиками…

Подумав, что благодарность можно будет высказать и позже, когда ситуация более или менее прояснится,он заковылял к борту.

— Куда торопишься? — раздалось вдруг за его спиной.

Владигор, словно вопрос не имел к нему ни малейшего отношения, сделал еще шаг. И сразу почувствовал упершееся промеж лопаток острие меча.

— Не терпится рыбок покормить? — поинтересовался тот же голос. — Ладно, сейчас уважу…

Юноша не стал ждать продолжения. Качнувшись корпусом влево, пяткой правой ноги в полуразвороте нанес удар в пах и, завершая разворот, ребром ладони рубанул согнувшегося человека по шее. Тот со стоном упал на колени. Княжич занес кулак над его массивным загривком, но в последний миг смутная догадка заставила его сдержаться.

Не церемонясь, он схватил человека за волосы, приподнял его голову и заглянул в искаженное болью лицо.

— Боги мои. Горбач! — воскликнул Владигор.-Вот это встреча!..

Разбойник, с трудом оправившись от полученных ударов, внимательно всмотрелся в того, кто смог поставить его на колени. Тень узнавания мелькнула в его глазах.

— Не может быть… Владий?

— Да, когда-то меня звали именно так. Теперь —Владигор.

На несколько мимолетных мгновений волна животного страха накрыла Горбача. Усилием воли подавив ее, разбойник растянул губы в подобие улыбки и произнес:

— Рад тебя видеть, парень. Окреп, возмужал… Совсем не похож стал на того мальчишку, что забрел к нам из леса.

— Разве? — с иронией ответил Владигор, примечая острым глазом, как рука разбойника постепенно продвигается к заткнутому за пояс кинжалу. — Говорят, я стал очень похож на своего отца — князя Светозора. Впрочем, ты это сходство еще четыре года назад обнаружил, так ведь? Потому и надумал меня Черному колдуну продать…

Едва Горбач коснулся рукоятки кинжала, как тут же ощутил на своем запястье железную хватку Владигора. Юноша смотрел ему прямо в глаза, и бывалый разбойник увидел в его твердом взгляде нечто такое, отчего ледяной озноб пробежал по спине и предательская слабость охватила все члены.

— Да ладно тебе, княжич, — забормотал Горбач. — Небось сам знаешь: кто старое помянет, тому глаз вон.Сколько воды с тех пор в Чурань-реке утекло! И не хотел я тебе ничего плохого, колдун обманом заставил…

Владигор понимал, что разбойник врет, однако сейчас не было времени с ним разбираться. Скорая, жестокая и кровавая схватка заканчивалась. Победители добивали борейцев, сбрасывая за борт и мертвых, и раненых, не слушая их мольбы о пощаде. К наемникам, явившимся поживиться на чужой земле, жалости у разбойников не было ни малейшей.

Пока на юношу, стоящего рядом с Горбачом, никто не обращал особого внимания. Но ясно, что скоро им заинтересуются. Лишь два-три знакомых лица заметил княжич среди разбойной ватаги, остальных он прежде не встречал. Похоже, дела у Протаса шли неплохо, во всяком случае недостатка в желающих присоединиться к речным разбойникам он не испытывал.

— А где Ждан? — спросил Владигор. — Жив ли?

— Что ему, везунчику, сделается! Жив-здоров, — поспешил заверить Горбач, радуясь, что хоть в этом нет нужды выкручиваться. — Ты разве не разглядел его? Это его нож сегодня первым был.

Он махнул кому-то рукой и крикнул:

— Эй, Мирош, быстро найди мне Ждана. Пусть сюда бежит, скажи — давнишний друг его дожидается!

Узнав о том, что Ждан здесь, что именно его нож пробил затылок командира борейцев и открыл ему путь к свободе, Владигор не мог уже просто так покинуть ладью.

Между тем к Горбачу подтащили почти обезумевшего от страха наместника Зотия. Он то визжал, брызгая слюной и суча ножками, то грозил всем жуткой карой за нападение на особо важную персону, близкую к самому князю Климоге, то сулил разбойникам золотые горы, если они сохранят ему жизнь.

Завидев своего недавнего пленника, он вдруг плюхнулся ему в ноги и заголосил:

— Не казни меня, князь Владигор! Смилуйся над недостойным рабом твоим! Не признал я тебя сначала — Нечистая Сила помутила мой разум… Теперь вижу, как жестоко я был обманут подлым Климогой. Он всех обманул, всех околдовал! Мы, слуги твои верные, погибшим тебя считали. Не знали, что боги тебя спасли. А сейчас знаем, поскольку разум наш прояснился, и только тебе, законному князю синегорскому, служить будем, аки псы преданнейшие!.. Смилуйся, князь, не отнимай жизнь у раба своего!..

Он еще долго вопил бы в том же духе, но один из разбойников, не выдержав поросячьего визга, саданул босой ногой ему в ухо. Другие, впрочем, с интересом уставились на Владигора и Горбача: мол, о чем это наместник распинался, у какого князя милости просил?

Горбач растерялся. Отвергать очевидное, заверяя людей, что Зотий просто ума лишился, было бы сейчас глупо. Хоть и разбито в кровь лицо юноши, но всякий, кто еще помнит Светозора в молодые годы, без труда и княжеского сына признает. А таких здесь двое-трое найдется, да в становище десяток, да еще Ждан про мальца из Заморочного леса наверняка расскажет.

Но ежели прилюдно назвать его законным наследником Светозора, то дальнейшее предсказать будет невозможно. Как разбойная ватага себя поведет? Кому подчиняться станет? Ведь большинство в ней нынче люди новые, недавние рыбаки и охотники, к разбойному делу примкнувшие из-за того лишь, что житья не стало от борейских налетов и разгула Климогиных слуг.

С другой стороны, может, здесь Горбачу прямая выгода? Признать князя в парне, под власть его переметнуться, надоевшего Протаса бросить, правой рукой стать у молодого атамана… Вот простит ли он былые прегрешения, забудет ли историю с Черным колдуном?

Круговорот этих мыслей замельтешил в голове опытного пройдохи, однако решиться и выбрать что-либо одно ему никак не удавалось. Слишком неожиданно объявился здесь сын Светозора, слишком туманны последствия любого шага.

— Владий, дружище! — раздался вдруг радостный Г крик. Расталкивая столпившихся возле борта людей,к Владигору бросился Ждан. — Глазам не верю, ты ли это?

Друзья крепко обнялись.

— Говорил я тебе, что обязательно встретимся, — улыбнулся княжич. — Не ошибся, как видишь.

— Слава Перуну, ты живой! А то ведь разное сказывали…

— Живой, друг, живой. И не без твоей подмоги, кстати. Меня Зотий в этой клетке Климоге в подарок вез, а тот бореец, которого ты ножом снял, запороть хотел до смерти. Так что очень вовремя ты подоспел.

Владигор повернулся к разбойникам и поклонился всем в пояс:

— Спасибо вам, люди. Всегда помнить буду, что из беды меня выручили. Срок придет — отблагодарю по-княжески…

Разбойники, молча и с некоторым замешательством наблюдавшие за Владигором и Жданом, при упоминании о княжеской награде оживились, меж ними шумок пробежал:

— Неужто сам юный князь?

— Слушай ты его больше!.. Трех самозванцев Климога вздернул, этот в четвертые метит.

— Вылитый Светозор в молодости!

— Ждан его знает. Горбач тоже, кажись… У них спросить надобно.

— Князь, Переплут меня забери, князь это!

— Не мели ерунды. Откуда ему взяться?

— И Зотий, глянь, сапоги его лижет. А до того князем Владигором величал, пощаду вымаливал.

— Нет, братва, здесь разобраться надо…

Наместник Зотий, который и в самом деле, ползая на четвереньках, пытался целовать сапоги Владигора, вдруг вскочил и рванулся куда-то в глубину ладьи, закричав на ходу:

— Я мигом, князь! Все принесу… Я все уберег!

Разбойники тут же перехватили его. Однако Владигор, догадавшись, за чем побежал Зотий, сказал:

— Не держите, пусть принесет. Куда он денется?

Горбач был поражен тем, что его люди без промедления подчинились юноше, которого впервые увидели перед собой. Словно негромкий голос его обладал над ними таинственной властью. Или сразу, еще разумом не осознав, сердцами своими угадали в нем подлинного синегорского князя?

Зотий быстро вернулся назад, с нелепой торжественностью неся в руках резную ореховую шкатулку, Вновь преклонив колени, он открыл ее перед Владигором:

— Прими, князь, знаки власти твоей. Я их от борейских ворюг припрятал, все в целости для тебя сохранил…

В шкатулке среди драгоценных камней Владигор увидел чародейский перстень, свой родовой знак на кожаном шнурочке и заговоренный охотничий нож. На душе у него потеплело, даже праведный гнев на трусливо пресмыкающегося Зотия иссяк, уступив место брезгливой снисходительности.

Забрав то, что принадлежало ему, юноша протянул шкатулку Горбачу:

— Эти камушки не у меня были взяты. Они теперь добыча всей ватаги, верно?

— Надеюсь, не только эти, — ухмыльнулся Горбач, принимая шкатулку. — Не с пустыми руками Зотий в Ладор направлялся. На ладье полно должно быть добра всяческого. Мы сейчас к берегу пристанем, все до самого донышка перетрясем…

Будто лишь теперь вспомнив о своих обязанностях, Горбач окинул взглядом столпившихся на палубе людей и рявкнул:

— Чего стоите, бездельники?! Живо на весла, пока мимо подвод не проскочили! Микош и Влас — на руль. Ждан, командуй. А я пока нашему князю помогу кровь смыть и одежку подберу получше…

Вскоре ладья причалила к дощатым мосткам, надежно укрытым от постороннего взгляда густыми заросля-: ми высокого камыша. Здесь их уже поджидали четыре подводы, на которые разбойники торопливо стали перегружать награбленное.

— За одну ездку не управимся. — Горбач не скрывал радости, осматривая тюки с мехами, набитые серебром и золотом сундуки, бочонки с вином и топленым маслом. — Богатый улов нынче!

Владигор, поглядывая на реку, спросил:

— Никак не пойму, почему ладья с таким богатством шла без надежной охраны? Неужто Зотий осмелился плыть в Ладор без сопровождения? — Ну да, осмелится он, как же! — рассмеялся Горбач. — Два больших учана с полусотней воинов следом шли, да мы их ночью попридержали немного.

— Старую обманку применил? — догадался Влади-гор. — К берегу подманил и поджег?

— Верно, только поджигать не стали — с ладьи огонь могли увидеть и на якорь встать. Мои ребятки их на камни заманили. Кормчего первого учана, он из местных, мы еще в Замостье золотишком задобрили, чтобы про опасное место помалкивал. А на другом учане бореец на руле стоял, ему секреты Чурань-реки неведомы. Надеюсь, хорошо напоролись, крепко сидят… Однако поспешать все равно надо, мало ли что случается!

— А с ладьей что делать будешь?

— Вниз по течению отгоню подальше да и запалю.

— Не жалко? Славная ладья, морская.

— На что она нам? — пожал плечами Горбач. — На шнеках всегда ходили, они ловчее, увертливей. Чего ее,борейскую, жалеть?

— Была борейская, теперь наша, — твердо произнес Владигор и обратился к подошедшему Ждану: — Сможешь ладью на реке припрятать, чтобы и чужие не нашли, и для нас под рукой была?

Ждан, подумав немного, кивнул:

— Есть местечко, никто не сунется. Русалочья протока на краю Заморочного леса. Туда и наши-то не заходят, побаиваются. Глубины для этой посудины вполне хватит.

— Отлично, Ждан. Возьми гребцов сколько нужно, отгони туда ладью и возвращайся поскорее. Нам о многом еще поговорить нужно…

И вновь Горбач ни словом, ни жестом не проявил своего отношения к тому, как решительно захватывает Владигор бразды власти в разбойной ватаге. Княжич прекрасно понимал, чего стоит Горбачу подобная невозмутимость, догадывался о сумбуре чувств в его душе. Но делал вид, что иного поведения ни для себя, ни для него не мыслит. Только так молодой властитель Синегорья и его не слишком законопослушный подданный встретились после долгих лет разлуки; один распоряжается, другой пусть без особой радости, но подчиняется его воле.

Вдруг за их спинами затрещали прибрежные кусты. Ждан, обнажив меч, мгновенно заслонил собой княжича. Горбач тоже, хотя не сдвинулся с места, выдернул кинжал из-за пояса.

— Эй-эй, полегче! — послышался знакомый голос. — Разве так лучших друзей князя Владигора встречают?

На поляну, растянув рот до ушей, выбрался Чуча, а за ним — златогривый Лиходей! Владигор бросился к ним, на ходу подземелыцика от души по плечу хлопнул (тот едва на ногах устоял!) и повис, как мальчишка, на гордо выгнутой шее своего верного скакуна.

Потирая плечо, коротышка состроил обиженную гримасу:

— Ну вот, конь ему, конечно, всего дороже. А про того, кто жеребца норовистого к хозяину вывел, он и думать забыл!

— Ладно цену-то набивать, — улыбнулся Владигор. — Это еще вопрос, кто кого вывел! Сомневаюсь, что Лиходей тебя к себе близко подпустить мог… На руке вон, не его ли зубов отпечаток виднеется?

Чуча смешался и ничего не ответил. Горбач, с интересом оглядывая белого жеребца, задумчиво произнес:

— Ходили тут разговоры про всадника на златогривом коне… Значит, была в тех словах правда. Дивный конь, княжеский!

Потом на карлика — сверху вниз — небрежный взгляд бросил:

— А сей заморыш откуда? В наших краях таких не припомню.

— Попридержи язык, горбатый! — с неожиданной злостью ответил Чуча. — Коли хочешь, можем на кулаках проверить, кто здесь покрепче… Ну, готов?

— Будет вам цапаться, забияки! — вмешался Владигор. — Познакомиться не успели, а уже драться готовы. Для борейцев и Климоги силенку приберегите.

Горбач живо сообразил, что глупо было бы сейчас поссориться с Владигором из-за маленького уродца, и поспешил оправдаться:

— Да я ничего против него не имею… Извини, приятель, коли обидел ненароком. Просто в диковинку вид твой.

Показывая, что сказанного достаточно, он вновь обратился к Владигору:

— Не пора ли в становище двигаться? Юноша одним махом вскочил на коня.

— Что ж, Горбач, ты прав — нынче время нам дорого. В путь!

6. Друзья и враги

Многое изменилось в этих местах за прошедшие годы… Разбойная ватага обитала теперь сразу в трех становищах. Самое тайное по-прежнему располагалось на поляне, прикрываемой от чужих людей Заморочным лесом. Два других находились в рыбачьих селениях и внешне ничем не отличались от множества таких же убогих деревушек, впавших в полную нищету из-за неуемных поборов Климоги. Однако ни рыболовством, ни земледелием здешние обитатели больше не занимались, предпочтя мирным трудам окаянную татьбу — разбойный промысел.

Хоть и не лежала душа у мужиков к подобным делам, да не видели они иного способа отомстить за разор своим и чужеземным обидчикам. Поэтому-то шальное воинство атамана Протаса значительно возросло с того времени, как покинул его княжич. Сегодня оно насчитывало почти полторы сотни отчаянных вольников, не признающих никаких княжеских указов, готовых убивать прислужников Климоги, где бы с ними ни повстречались.

Эту лютую ненависть весьма доходно использовал Протас, которому всегда было безразлично, чья власть в Синегорье и кого грабить на Чурани. Повсюду рассылая своих разведчиков, подкупая служилых людей, он частенько заранее узнавал, когда и откуда ладья пойдет, с каким товаром и охранением. Вместе с Горбачом (никому другому, как и прежде, не доверял атаман) разрабатывал хитроумные планы, но собственной шкурой теперь уже предпочитал не рисковать — в налетах участвовал все реже и реже.

Вот и богатой ладьей наместника Зотия не прельстился: накануне сказался больным и перевалил все лихие заботы на Горбача.

Откуда было знать ему, что, одного страха избежав, другой накличет? О важном пленнике, которого Зотий везет в Ладор, разведчики сообщить не успели, поскольку схвачен он был перед самым отплытием. И уж тем более не мог Протас предположить, что верный Горбач, нежданно встретив княжича, начнет свои планы вынашивать и места в них для прежнего атамана не будет вовсе…

До глубокой ночи гудело становище, как растревоженный улей. Разбойные люди — кто с опаской, вполголоса, а кто с азартом, ничуть не таясь, — на все лады судачили о спасении из борейского плена юноши, обликом своим необычайно схожего с убитым девять лет назад князем Светозором.

Многое странным вдруг показалось. Мужики головы ломали: то ли они парня выручили, то ли он сам на свободу вырвался? Ватаге в пояс кланялся за спасение, это верно. Так ведь клетку он сам взломал, стражников порешил чуть ли не голыми руками. Силен не по годам! Те, кто еще помнил мальчугана, вышедшего однажды из Заморочного леса и назвавшего себя княжичем Владием, лишь загадок добавили, рассказывая о его приключениях и необычайных способностях.

Ну чем объяснить можно хотя бы то, что Заморочный лес его, щенка хиленького (не сравнить с нынешним!), помиловал, живым отпустил? А как он с Кабаном разделался, это видеть надо было! И через день уже, кстати, ни единой царапины на мальчишке не осталось. Да и сегодня все приметили: сперва на ногах едва держался,борейцами почти до полусмерти избитый, а жеребца златогривого подвели — вскочил на него как ни в чем не бывало! Кто б из нас так быстро оклематься мог? Нет братцы, тут сам Перун свою длань приложил, не иначе!

Даже богатая добыча, взятая на ладье, в этих разговорах почти не упоминалась. Не до золота-серебра лихим вольникам нынче стало. Предчувствие великих перемен будоражило их умы и заставляло учащенно биться сердца…

Владигор и Ждан, не подозревая о смуте, гуляющей по становищу, отдыхали в окраинной избушке. Неторопливо потягивали густое таврийское вино, припасенное Жданом для особых случаев, и негромко беседовали о годах, миновавших со дня их расставания.

Впрочем, Владигор в рассказе о себе был скуп на слова. Упомянул, что три года провел в Чародейском крае, кое-чему подучился, новое имя обрел. Заметив нежелание княжича вдаваться в подробности, Ждан ничуть не обиделся. Нужно будет — расскажет, нет — так нет. У него, Ждана, зато есть о чем приятелю поведать, не на один такой вечер хватит!

А вечер давно уже перешел в ясную полнолунную .ночь, тихую и безветренную. Свет из оконца, споря с пламенем зажженной в горнице восковой свечи, озарял выскобленный до белизны березовый стол с небогатой снедью, медным кувшином и глиняными кружками. У дальней стены на широкой лавке, едва ли треть ее зажимая, мирно похрапывал подземелыцик Чуча. Влади-гор тоже не прочь был бы сейчас завалиться на боковую, однако продолжал внимательно слушать Ждана, не позволяя себе клевать носом.

Он еще не решил, как будет действовать завтра. Понимал только, что прежние планы придется весьма существенно подправить. Значит, для начала нужно как следует разобраться в здешней обстановке, выяснить, кто враг, кто друг.

Из слов Ждана становилось предельно ясно: атаман Протас его присутствия в разбойном становище не потерпит. Слишком он зол на Владигора за то его давнее бегство, после которого ватага сама чудом унесла ноги, спасаясь от гнева Черного колдуна.

Ждан от обвинений в пособничестве беглецу сумел открутиться, наврав с три короба и представив в доказательство своей преданности атаману внушительных размеров шишку. Дескать, пытался задержать мальчишку, а тот шандарахнул его по голове сосновой дубиной и был таков! Позднее, впрочем. Горбач заподозрил, что Ждан сам себя шишкой наградил для пущего правдоподобия, но это уже не имело значения. Горбач ведь тоже не был заинтересован в раскрытии Протасу всей подоплеки происшедшего в рыбачьем селении. Узнай атаман, что верный его соратник заранее о Черном колдуне осведомлен был и собирался поторговаться с ним из-за цены на княжича, худо пришлось бы Горбачу. Хуже, пожалуй, чем колченогому Вирему…

Черный колдун, упустив Владия, наслал на селение полчище огненных саламандр. Они запалили всю округу жутким зеленовато-оранжевым пламенем, от одного дыма которого люди ума лишались. Иные, не в силах взгляд отвести от пляшущих в огне и дыму женщин-ящериц, сами пускались в пляс, и потом их уже не находили — ни живых, ни мертвых.

Из всех, кто участвовал в том набеге, уцелело меньше половины. Спаслись лишь те, кто догадался в реку броситься и укрыться от саламандр под водой, зажав во рту полую камышину для дыхания. Эту хитрость, кстати, и сегодня использовали, чтобы незаметно подобраться к борейской ладье.

В общем, когда в становище вернулись, Протас каждому уцелевшему допрос учинил. Колченогий Вирем со страху все выложил. И тут же дух испустил, поскольку Протас не сдержался и врезал кулачищем своим пудовым ему промеж глаз. Если бы не поспешил атаман злости ход давать, наверняка дознался бы про соучастие Горбача. Но Протас всегда слишком скор был на расправу…

Почти год ватага из Становища нос не высовывала.

С двумя дюжинами человек, из которых две трети оружия толком держать не умеют (раньше атаман таких либо по хозяйской части использовал, либо по торговой, а кого-то в разведку посылал), много ли наразбойничаешь? Лишь позднее, когда новые люди сами к ватаге прибиваться стали, дела пошли веселее. Сейчас, конечно, совсем иной оборот. Оправились, разбогатели. Новички в большинстве своем вояки тоже никудышные, не умением берут, а числом и яростью. Но Протас по совету Горбача всех прежних десятниками поставил, чтобы и командовали, и обучали, и — не без этого! — присматривали за мужиками.

— Так ты тоже теперь десятник? — спросил Владигор.

— Нет, дружище, бери выше! — улыбнулся Ждан. — Меня Горбач при себе держит, вроде как главного помощника. Через меня свои распоряжения десятникам передает, для прочих особых дел использует, а главное, старается, чтобы я лишний раз на глаза атаману не попадался. Знает, что давняя история с Черным колдуном одной веревочкой нас повязала, хотя и с разных концов, вот и побаивается меня.

— Теперь страхов у него поприбавится… А где же Протас нынче отсиживается? Я что-то сегодня не углядел его.

— Обычно он в старом становище дожидается, когда мы с дела придем. Туда новичкам хода нет, только Горбач и десятники могут без спроса являться. Однако — под вечер уже — лодку его я здесь приметил, значит, донесли Протасу о тебе, лично удостовериться захотел. А может, о чем-нибудь с пленным наместником потолковать хочет — о выкупе или еще о чем… Странно, что за тобой не послал. Не нравится мне это. Протас ведь не любит медлить.

— Ты прав, — согласился Владигор. — Что-то замышляет атаман. И Горбач не пришел в твою избу, как обещал. Похоже, оба сейчас где-то мозгуют над моей дальнейшей жизнью. Или смертью…

— Ну где — это известно. В тесовом доме на берегу, у Горбача. Только там Протас, когда из своей норы выползает, объявиться может. Эх, подслушать бы, о чем их речи сейчас! Да незаметно туда не подберешься: в таких случаях личная стража атамана дом охраняет от любых непрошеных гостей.

— Подумаешь, эка невидаль — стража у дома! — вдруг, оборвав свой искренний храп, подал голос Чуча. — Борейских стражников перехитрили, а уж этих вокруг пальца обвести — раз плюнуть.

— Так ты не спишь, мошенник? Подслушиваешь?! Оставив вопросы Владигора без ответа, — дескать, чего отвечать, коли все ясно? — коротышка бодро вскочил с лавки, просеменил к столу и беззастенчиво опрокинул в себя полкружки таврийского вина.

— Нет такого подземелыцика, который не найдет лазейку в жилище наземного человека, — утерев губы рукавом, нравоучительно произнес он. — Как нет и такого среди подземелыциков, который мог бы в этой премудрости сравниться с Чучей. Короче, я пошел. Вас наслушался, теперь очень хочется и других послушать. На берегу, значит, изба горбатого? Тесовую там только одну видел.

— Она одна такая на всю деревушку, — подтвердил Ждан. — Не ошибешься. Но…

Подземелыцик, не дослушав, вышел за порог. Ждан пожал плечами и посмотрел на Владигора. Тот в свою очередь только и сказал:

— Н-да!

Друзья вновь наполнили свои кружки. Владигор похвалил вино, однако не стал выспрашивать у Ждана, где он сумел его раздобыть. Ясно же, откуда все берется у разбойников. Вот и доспехи у Ждана ладные: легкие и прочные, такие в Кельтике делают. Стилет с золоченой рукоятью явно из Венедии, с берегов реки Эридань. А меч здешний, синегорский. Опытный воин всегда родной меч иноземному предпочтет, ибо досконально знает его возможности и недостатки, а это может сыграть в бою не последнюю роль.

Не успели они осушить кружки до дна — дверь распахнулась и в горницу вбежал взволнованный Чуча.

— Пора сматываться, князь! Атаман собирается тебя еще до рассвета повязать, чтобы никто не увидел и не вмешался. Человек десять придут. Им ведено, если сопротивляться будешь, прирезать тебя, как волчонка. И концу в воду. Горбач его отговаривал, опасаясь бунта мужиков, но Протас удила закусил. Живым возьмет — отправит в Ладор, награду стребует с Климоги. Или Черному колдуну отдаст, чтобы того в соратники заполучить для будущих дел. Но он и на мертвого согласен, так и сказал Горбачу.

— Постой, тараторка! Откуда узнал обо всем? Слишком мало времени прошло, чтобы ты успел разведать такие подробности. — Ждан недоверчиво и пристально оглядел Чучу. Тот смутился. Затем упрямо вскинул голову:

— А я разве сказал, что сам слышал? Я про то услышать сумел, что Протас и мертвым самозванцем не побрезгует. Мало тебе? Про остальное мне один… один человек верный нашептал, друг князя.

— Кто ж такой? — удивился Владигор. — С чего ты взял, что он друг мне?

Подземелыцик не успел ответить. В дверь, которую он оставил неплотно прикрытой, скользнула серая тень. Замерев посреди горницы, она быстро обрела более четкие очертания, напоминающие человека в плаще с капюшоном.

Ждан выхватил меч, вскочил, готовый к бою.

— Черный колдун! — воскликнул он. — Вот кого ты привел!..

— Постой, Ждан, Не торопись,-спокойно и твердо произнес Владигор. — Кажется, Чуча ничего не напутал.

Серая тень наконец уплотнилась настолько, что смогла произнести несколько слов:

— Разве так старых друзей встречают, княжич?

— Филька! — обрадовался Владигор. — Я сразу что-то знакомое почувствовал. Обнять тебя можно, не помну ненароком?

— Потерпи чуток, я еще не до конца воплотился. Ждан, вложив меч в ножны, спросил тихонько у Владигора:

— Чародей, что ли?

— Нет, помощник его. И мой хороший друг. Когда Филимон обрел свой человеческий облик, Владигор крепко обнял его и, представив друзьям, усадил за стол.

— Как я помню, от хорошего вина ты никогда не отказываешься.

— Есть за мной такая слабость, — согласился Филимон.

В несколько больших глотков он управился с предложенной ему кружкой вина, однако остановил руку Владигора, который намеревался наполнить ее заново.

— Нет, княжич, сейчас не время за столом рассиживать. Подземелыцик тебе уже рассказал? Так я добавлю: за этой избой трое или четверо присматривают, чтобы ты не сбежал. Они видели, как Чуча отсюда вышел, но проследить за ним не смогли. По их словам, он как сквозь землю провалился…

— Вот именно, — самодовольно ухмыльнулся Чуча, — Об этом один из соглядатаев тут же донес атаману. Протас решил, что ты послал его лодку подготовить. Поэтому велел на берегу усиленную охрану выставить. И с тобой больше тянуть не будет, вот-вот его люди сюда нагрянут. Пора уходить, пока есть еще время.

Владигор задумался. Все сидели молча, ждали его решения: куда княжич поведет их крошечный отряд? То ли в поля, которые сразу за огородом начинаются и где верхом на Лиходее он от любой погони уйдет. То ли рискнет к реке пробиваться, чтобы вместе с друзьями на лодке уплыть…

— Время, время, — произнес вдруг Владигор. — призванный быть Хранителем, постоянно теряю его!Нет уж, хватит. Пришло мое время!

Он решительно встал и оглядел разношерстную компанию своих друзей, которые ровным счетом ничего не поняли из его странных слов.

— Протас ждет моего бегства? Не дождется. И просто замечательно, что он сам из норы выполз. Иначе мне пришлось бы его оттуда выкуривать. Десять человек у дома Горбача, трое или четверо здесь, рядышком, пусть еще дюжина на берегу — ну, разве это много для нас?

— Неужто, князь, ты хочешь…— начал было Чуча, но сразу прервал себя, сообразив, что Владигор отнюдь не шутит.

— Вот именно, — передразнил его Владигор. — И кстати, должен тебя поправить: пока я не князь, а только княжич. Чтобы стать синегорским князем, мне нужно сперва скинуть Климогу. Бегая от своих врагов, как заяц, никогда этой цели не достигну. Чем больше времени теряю, тем прочнее становится власть Климоги и Черного колдуна, тем больше крови и горестей на земле Синегорья. Не так разве?

Его друзья молча переглянулись, и Ждан ответил за всех:

— Мы с тобой, Владигор!

7. Последняя ошибка атамана

Только одна просьба была у Ждана к княжичу: чтобы тот разрешил ему идти первым. Ведь среди тех, кто бросится защищать атамана, будут и толковые мужики. Зачем лишнюю кровь проливать? Может, одного слова Ждана окажется достаточно, чтобы остановить их. Владигор, хотя и не желал, чтобы кто-нибудь из друзей вместо него свою грудь подставлял, вынужден был согласиться со Жданом.

Филимон слов тратить не стал: в мгновение ока обернулся птицей и требовательно стукнул клювом в оконную раму — дескать, распахните! Владигор понял его замысел. Конечно, пока до серьезной драки дело не дошло, филин-разведчик им полезнее обычного человека. Ну а в нужный момент он вновь плечом к плечу со всеми встанет.

Выпустив филина в простор ночи, друзья поспешили следом, но — через задний двор, где возбужденно стучал копытом о землю верный Лиходей. Похлопав жеребца по загривку, Владигор шепнул ему пару успокаивающих фраз, но седлать не стал. В этой схватке конь лишь помехой будет.

Ждан, как и договаривались, первым бесшумно выскользнул за ограду. Через некоторое время едва слышным свистом сообщил, что путь свободен. Владигор и Чуча устремились за ним, внимательно вглядываясь в серую пелену ночи.

Почти сразу они наткнулись на мертвое тело с перерезанным горлом. Похоже, человек не успел даже осознать, что произошло, поскольку его широкий нож остался за поясом, а зубы все еще сжимали травинку, которую он беззаботно покусывал за миг до смерти.

Из темноты навстречу им шагнул Ждан. Кивнув на убитого, он прошептал:

— Это Маресий, один из телохранителей Протаса.

Подлый человечишко был, доносчик и лизоблюд… Еще двое возле крыльца караулят. Филимон, если я правильно его понял, показал, что они не опасны.

— А четвертый есть?

— Есть. Тарас Губошлеп, безобидный парнишка, должен меня послушаться. Вон за тем сарайчиком пристроился… Хочу, чтобы он тебя увидел и сам выбор сделал — с Протасом быть или с тобой.

— Ладно, пошли.

Парнишка, пригревшись у стены сарайчика, мужественно боролся с дремотой. Увидев невесть откуда возникших прямо перед ним вооруженных людей, он открыл рот от изумления, а узнав их, вскочил на ноги. Однако не попытался поднять тревогу или вытащить свой разбойничий тесак из-за голенища.

— Что скажешь, Тарасик? — спросил Ждан. — Тебя атаман за князем следить поставил, верно?

— Ну, верно, — нехотя ответил парнишка.

— Так чего же ты медлишь? — обратился к нему Владигор. — Если боишься, что в спину ударим, когда побежишь доносить, то напрасно. За нами таких подлостей не водится.

— С чего это я доносить побегу? И ножа в спину не опасаюсь. Ждан никогда такого не сделает, да и ты, князь, тоже…

— Значит, князя своего законного признаешь, — с наигранным удивлением произнес Ждан. — А почему же тогда против него служишь?

— Так разве я против? Атаман велел… Будто ты не знаешь, что с теми бывает, кто его ослушается! В дозор согласился, это верно, но против князя — нет, не пойду.

— Верю, Тарас, — сказал Владигор. — И не виню ни в чем.

Он повернулся к своим путникам и молча кивнул — пора идти дальше. Над ними скользнул филин, показывая, что поблизости больше никого нет. Скорым шагом двинулись к дому Горбача.

Пока все складывается удачно, подумал Владигор, когда, никого не встретив по дороге, они вышли к большой тесовой избе, огороженной высоким частоколом. Словно опровергая его мысли, сверху послышалось встревоженное уханье филина. И тут же из-за ближайшего дерева выступил человек с натянутым луком в .руках. Стрела была нацелена точно в грудь Ждана. С такого малого расстояния даже самый неопытный стрелок не промахнется.

— Куда направляешься. Ждан? И кто это с тобой рядом, не самозванец ли? — громкий голос лучника не предвещал доброй беседы. — Он-то нам и нужен!..

Лучник шагнул чуть в сторону — и теперь с одинаковым успехом мог пустить стрелу в любого из них.

— Какое совпадение! — произнес Владигор. — А я как раз твоего хозяина разыскиваю. Веди к нему!

На мгновение лучник, не ожидавший такого приказа, растерялся. Большая крылатая тень ринулась с высоты. Его рука дрогнула, и стрела пролетела мимо княжича. В лунном свете беззвучной молнией сверкнул нож. Захлебываясь кровью, стражник рухнул на землю. Владигор шагнул к убитому, вытащил свой нож из его горла, обтер лезвие пучком травы и сказал:

— Его наверняка слышали и другие. Нам нечего больше скрываться, готовьтесь к бою.

В подтверждение этих слов распахнулись ворота, ведущие к дому. За ними со смоляными факелами в руках стояли люди Протаса. Владигор быстро прикинул силы противника — дюжина против троих. Пока. Атаман не знает о летающем над их головами Филимоне, однако и то, сколько разбойников вскоре сбегутся сюда на зов атамана, тоже неизвестно. Так нужно ли дожидаться?

— Вперед! — воскликнул княжич, выхватывая меч, и первым бросился к воротам.

Люди во дворе, хотя и не были готовы к нападению, отступать под защиту крепких стен не собирались. Да и кого бояться, если нападающих всего трое, причем один из них карлик! Над таким воинством лишь посмеяться можно.

Но им стало совсем не до смеха, когда Владигор в мгновение ока сразил двоих, а еще одного достал меч Ждана. Чуча тоже не стоял без дела: используя свой малый рост, он нырнул под выставленное копье своего противника и воткнул кинжал в его незащищенный живот.

Что главный в этой троице Владигор, разбойники сразу поняли и кинулись к нему, стараясь оттеснить от друзей. Им удалось это сделать, поплатившись жизнью еще одного из своих. Сразу пятеро или шестеро окружили княжича и вынудили его перейти к обороне. Парируя удары, Владигор крутился как ветряная мельница под натиском бури. Разбойники никак не ожидали встретить столь высокую боевую выучку у совсем еще молодого парня. Им пришлось поумерить свой пыл, дабы не оказаться разрубленными на куски.

В это время Ждан и Чуча успешно дрались с двумя телохранителями атамана, прикрывающими подступы к крыльцу. Сам же Протас предпочитал наблюдать за боем, не высовываясь из дома. Лицо его, искаженное ненавистью и злобой, хорошо было видно в окне, поскольку изнутри комнату ярко освещали свечи. Княжич, отбиваясь от наседавших громил, пару раз мог улучить момент, чтобы метнуть кинжал в эту физиономию. Но не стал этого делать. Он хотел сойтись с атаманом в честном поединке— меч на меч, нож на нож.

Правда, атаман такого желания, судя по всему, не испытывал. Сообразив, что схватка во дворе излишне затягивается и ее исход сейчас трудно предугадать, он послал своим людям подмогу — еще четверых, последних (не считая Горбача), которые оставались в доме. И сделал он это вовремя: обливаясь кровью, рухнули возле крыльца два его телохранителя, сраженные Жданом и внезапно появившимся Филимоном.

Человек-птица, слетевший с небес в колеблющемся свете разбросанных по двору факелов, поверг разбойников в ужас. Иные из них, завопив, побросали оружие и бросились врассыпную. А те, чьи нервы покрепче были, дрались уже без прежней уверенности и не могли противостоять княжичу и его друзьям. Высланная Протасом подмога не улучшила положения разбойников. Вскоре оставшиеся в живых люди Протаса оказались прижатыми к крыльцу. Отчаянно отбиваясь, они попытались отступить в избу. Тщетно! Протас запер дверь, лишив их и этой возможности найти спасение.

Отчаянно ругаясь и проклиная атамана-предателя, они сдались на милость победителя. Разгоряченный, еле сдерживающий себя Ждан к милосердию не был расположен. Если бы не резкий окрик Владигора, он не стал бы церемониться с защитниками Протаса, а прирезал бы всех пятерых, как свиней. Еще и трусы к тому же — поспешили разоружиться, хотя их на одного человека больше!

— Так что с ними делать? — спросил он княжича, нехотя опуская окровавленный меч.

— Гони на все четыре стороны, — ответил Владигор.

— И этих туда же отправим? — поинтересовался Чуча, глянув ему за спину.

Владигор быстро обернулся. В распахнутых воротах молча стояла толпа вооруженных людей. Похоже, собрались все обитатели становища… Но враждебности они не проявляли, мечи и ножи к бою не вскидывали.

Княжич демонстративно вложил меч в ножны и сделал несколько решительных шагов навстречу толпе.

— Вы пришли, чтобы узреть мое поражение или мою победу? — громко спросил он.

Ответом было растерянное молчание. Никто не решался отвечать от имени всей ватаги.

— Что ж, не буду обманывать ваших ожиданий. Тем более что явился сюда не для того, чтобы проливать кровь охранников Протаса. Я хотел раз и навсегда отбить у него желание предательски нападать на сына Светозора, прячась за чужие спины и скрывая свои грязные планы от вольной ватаги. Если сомневаетесь в том, что Протас замыслил сегодня же повязать меня и продать Климоге, спросите его людей. Надеюсь, сейчас они не станут врать и выкручиваться…

Филимон и Чуча вытолкали уцелевших охранников к толпе. Понурив головы, те вразнобой подтвердили слова Владигора.

— Думаешь, ватага сомневалась в подлости Протаса? — вполголоса спросил у княжича Ждан. — Они пришли, чтобы удостовериться в твоей силе и власти, князь. Им Тарасик, видать, все уже рассказал.

Владигор согласно кивнул.

— Да вот незадача, братцы, — язвительно усмехнувшись, вновь обратился он к толпе. — Не хочет Протас с полатей слезать! Заперся в избе, будто баба какая, и носа не кажет. Что делать будем? Я-то обычаи разбойничьи не запамятовал, как видите. Кто бы предательство своих ни замыслил, хоть сам атаман, должен на ватажный суд предстать. Либо с обвинителем своим в честном бою сойтись. Верно говорю?

Лишь одна неточность была в рассуждениях княжича: Протас имел полное право не признавать его членом разбойной ватаги, поскольку четыре года назад он сбежал из нее. Значит, и желание продать объявившегося вдруг беглеца князю Климоге не считалось очевидным предательством.

Но в подобные тонкости, как и надеялся Владигор, толпа вникать не собиралась. Сомнения разбойников мог разрешить теперь лишь поединок жестокого, всем опостылевшего атамана и этого юноши, в котором многие готовы были признать законного правителя Синегорья.

После слов Владигора по толпе прокатился неясный ропот. Отдельные фразы наиболее ретивых вольников, донесшиеся до слуха друзей, не предвещали Протасу ничего хорошего:

— А чего канителиться? Вышибить дверь — и вся недолга!

— В окошки факелов напихать — сам выскочит!..

— В избе ли он? Может, сбежал давно.

— Куда денется! Коли сбежит, значит, вдвойне виноват…

— Ну, чего стоять-то? Надо вытаскивать Протаса на круг, пусть бьются, как обычаем нашим положено. .

Ни поджигать избу, ни вламываться в нее не понадобилось. Дверь сама распахнулась, и на порог вышел Горбач. Пробежав острыми глазками по столпившейся У ворот ватаге, он торопливо спустился с крыльца и подошел к Владигору.

— Я отговаривал Протаса идти против тебя, клянусь Белесом! Но ты знаешь его норов — ничего не желает слушать.

— Знаю, Горбач, знаю. И повторяю: зла на тебя не держу, — поморщившись, сказал княжич. Нервные, поспешные оправдания Горбача вызвали в нем неприязненные чувства. — Где он? Неужто сбежал?

— Нет, куда ему теперь? Сейчас выйдет. Когда ватагу увидел, сразу понял, чего люди хотят… Но ты, княжич, с ним поосторожней будь. Он рубака крепкий, опытный, один троих осилить может. Справишься?

В голосе Горбача слышалась неподдельная тревога.Владигор понимал причину этой озабоченности. Если Протас верх возьмет, вряд ли простит своему бывшему соратнику сегодняшние метания.

Вновь с треском распахнулась дверь, едва не сорвавшись с петель от сильного удара. Тяжелой поступью разъяренного быка на крыльцо вышел атаман Протас. Стало понятно, почему он задержался в доме: один вид его должен был наводить страх на противника.

Облаченный в кельтские доспехи, с наброшенной на плечи волчьей шкурой, в шлеме, увенчанном волчьей же головой, он произвел должное впечатление на свою ватагу. Но не на Владигора, который видывал врагов и пострашнее. Лицо Протаса было скрыто под маской из шкуры болотной крысы. В прорезях злобным огнем и жаждой крови пылали угли черных глаз. Вооружение атамана составляли тяжелый палаш с длинным прямым клинком и кистень, железный шар которого был утыкан шипами. Впрочем, как догадывался Владигор, где-нибудь под одеждой наверняка припрятан кинжал, а в голенище — нож.

Против него у княжича был только короткий синегорский меч и заветный охотничий нож. Грудь Владигора прикрывали лишь куртка из дубленой кожи да медный родовой знак на шнурке… И все же Владигор не стал требовать от ватаги уравнивания с грозным соперником ни в оружии, ни в доспехах.

Отмахнувшись от настойчиво убеждавшего его в чем-то Ждана, скинул куртку, взял ее в левую руку. Затем решительно обнажил меч, а пояс с ножнами, чтобы не было помехи в бою, отбросил в сторону.

Все разбойники, собравшиеся возле дома Горбача, отступили к частоколу, освобождая площадку для поединка. Сам Горбач, бросая взгляды то на княжича, то на возвышающегося на ступеньках крыльца атамана, никак не решался провозгласить начало схватки.

За него эту задачу решил Протас. С громким рычанием дикого вепря он без какого-либо иного предупреждения ринулся на Владигора. Юноша легко увернулся, парируя удар кистеня, который на бегу пытался нанести ему Протас. Атаман тут же повторил атаку, и вновь Владигор отклонился без особого труда. После третьего наскока стало ясно, чего он добивается: незаметно оттеснить княжича к стене дома, чтобы лишить гибкого и увертливого соперника главного преимущества — свободы передвижения. За нарочито выпячиваемой яростью скрывался трезвый расчет опытного бойца.

Владигор сделал вид, что попался на эту хитрость, и уже без особой нужды попятился к дому. Размахивая кистенем над головой и выставив вперед меч, Протас двинулся вперед. Княжич махнул курткой, будто намереваясь отпрыгнуть в сторону, и, когда меч атамана дернулся следом, оставив грудь незащищенной, нанес молниеносный удар.

Только прочный нагрудник из кельтской стали спас атамана. Покачнувшись, Протас запоздало ударил кистенем по тому месту, где только что находился юноша. Тот, оказавшись значительно левее, подставил под кистень куртку. Шипы с треском прорвали дубленую кожу, однако тяжелый шар запутался в ней. Владигор тут же рубанул мечом — и обитая медью рукоять кистеня разлетелась на две части.

Теперь соперники уравнялись в оружии… ан нет! Как и ожидал княжич, атаман сразу извлек припрятанный под волчьей шкурой кинжал с треугольным лезвием. Раны, полученные от такого кинжала, очень долго не заживают, гноятся и, бывает, сводят в могилу.

«Вот только я раньше времени в могилу не спешу», — подумал княжич и улыбнулся, потому что пока Протас ничего новенького не показал, даже подлый кинжал не стал неожиданностью.

Улыбка на лице юноши разозлила атамана больше, чем утраченный кистень. Широко размахивая мечом, он наступал на княжича подобно медведю, поднятому неосторожным охотником с лежки. Владигор спокойно парировал удары, хотя под напором массивного противника вынужден был отходить к маленькому сарайчику, притулившемуся на краю двора.

Трудноуловимым движением Протас метнул кинжал. В последний миг Владигор сумел отклониться — стальной клинок, просвистев возле уха, вонзился в стенку сарая. Отвлекшись на кинжал, Владигор чуть не пропустил страшной силы удар палаша, едва успев заслониться своим мечом. Удар был столь мощным, что юноша не устоял на ногах и врезался спиной в трухлявые доски сарайчика. Они не выдержали, проломились под его телом, и Владигор упал внутрь.

К несчастью, в сарайчике валялся всякий рыбацкий хлам, а на ветхой стене была развешена старая рыболовная сеть. В ней-то и запутался Владигор. Чем активнее он старался высвободиться, тем туже затягивались веревки. Протас громко расхохотался, заранее празднуя победу…

Ухватив сеть своей огромной лапищей, он рывком выволок бьющегося в ней княжича наружу и швырнул на землю. Протас растягивал удовольствие, которое доставлял ему вид поверженного противника. А может, раздумывал: сразу убить юнца или продать-таки спеленутого «самозванца» Климоге?

Владигор мгновенно воспользовался этой задержкой и, не пытаясь больше подняться, спутанными ногами ударил атамана в живот. Пока Протас, скорчившись от боли, ловил ртом воздух, княжич вытащил охотничий нож и одним махом перерубил часть веревок. Осознав свою ошибку, Протас сделал резкий выпад, дабы последним ударом палаша прикончить распластанного у его ног и все еще опутанного сетью княжича.

Однако Владигор, извернувшись словно ящерица, скользнул под его рукой и изо всех сил — снизу вверх — ударил атамана заветным ножом, вспарывая его живот от паха до пупка. Протас какое-то время держался на ногах, покачиваясь и с тупым изумлением глядя на вываливающиеся из собственного брюха кишки. Затем колени его подогнулись, и с мучительным стоном издыхающего зверя он повалился на землю.

Владигор быстро избавился от остатков рыболовной сети и склонился над атаманом. Тот был еще жив и, кажется, пытался что-то сказать. Юноша сорвал с него маску. Гримаса боли и лютой ненависти исказила лицо Протаса почти до неузнаваемости. На губах выступила кровавая пена. Хрипло дыша, он с трудом произнес:

— Сейчас ты… был бы уже покойником… Какая дурость! И почему не зарезал… сразу… Хотелось всучить тебя Аресу, как щуренка, в сетях… Единственная ошибка…

— Нет, атаман, — ответил Владигор. — Последняя, но далеко не единственная. Главная твоя ошибка была сделана четыре года назад: ты не захотел признать в мальчишке, который пришел к тебе с надеждой на помощь, наследного синегорского княжича, сына великого Светозора. Ты захотел использовать подвернувшийся случай в своих интересах, совсем не заботясь об интересах всей вотчины. Вот и сегодня, получив шанс искупить былые прегрешения — встать на сторону законного правителя Синегорья, ты предпочел путь предателя и ночного убийцы. Не я — сами боги покарали тебя за это, Протас!

Владигор понимал, что говорит слишком долго и умирающий атаман вряд ли воспринимает сейчас хотя бы половину из его слов. Но чувствовал себя обязанным объясниться с врагом, пусть даже в последние мгновения его бездарно растраченной жизни. Черные глаза Протаса, по-прежнему наполненные злобой и безумием ненависти, постепенно затуманились поволокой смерти. Наконец ужасная судорога изогнула его тело — и атаман Протас испустил дух.

Владигор вновь накрыл его лицо маской из крысиной шкуры и выпрямился. Только теперь он увидел, что стоит в окружении разбойной ватаги. Его слова, обращенные к Протасу, вероятно, слышали все. Что ж, так даже лучше. Не придется еще раз объяснять подлинные причины состоявшегося на их глазах поединка.

Никто из разбойников — как во время схватки, так и теперь, после гибели атамана, — не произнес ни слова. Владигор смотрел на этих людей, таких разных и все же чем-то необъяснимо похожих друг на друга, и пытался угадать, о чем они сейчас думают. Может быть, о том, как поступить с незваным пришлецом, разделавшимся с их жестоким, однако же опытным и удачливым главарем? Или о том, кто займет место Протаса? Не станет ли теперь хуже, чем было?

Вдруг сквозь толпу протиснулся Горбач. С торжественным видом он встал рядом с Владигором и громогласно произнес:

— В честном поединке князь Владигор, исполняя волю богов, сразил алчного, лживого и подлого атамана Протаса. Слава юному князю! Быть ему отныне нашим предводителем!

И тут, к полному изумлению Владигора, ватага дружно поддержала Горбача, возопив во всю силу своих луженых глоток:

— Слава! Слава князю!

— Быть ему атаманом!

— Быть!.. Слава!..

Владигор, никак не ожидавший подобного поворота событий, не знал, что ответить ликующим вольникам, как поступить. К счастью, в этот момент к нему быстро, додошел Филимон и прошептал на ухо: «Утро вечера мудренее. Скажи, что тебе необходимо отдохнуть, поэтому о своем решении сообщишь позднее…»

Только после его слов Владигор ощутил, до какой степени он устал. Весь этот безумно долгий день, перенасыщенный событиями и буквально сочащийся кровью, навалился вдруг на княжича тяжелой, удушливой волной. Он покачнулся и наверняка свалился бы, не поддержи его заботливые руки друзей.

Как будто сквозь влажный туман услышал он слова Ждана:

— Не видите, что ли?! Измотался князь, отоспаться ему надо. После полудня приходите сюда же — тогда и ответ узнаете.

Сопровождаемый Филькой и Жданом, Владигор кое-как добрел до постели в доме Горбача и завалился на нее, не раздеваясь. В окне уже занимался бледный рассвет…

8. Малый синклит

На следующий день он вновь был свеж и полон сил. Конечно, я знаю об исключительных способностях Владигора, его умении очень быстро самовосстанавливаться, но даже, я не ожидал, что найду его на следующую же ночь совершенно здоровым, активным, рвущимся в бой. А каково было разбойничкам увидеть своего нового атамана в полном здравии после всех ударов, которые он получил накануне от борейцев и Протаса? Они были в неописуемом восторге! И то, что он согласился (хотя и на своих условиях, оказавшихся далеко не всем по нутру) стать предводителем ватаги, они посчитали за божью милость. В общем, становище ликовало и бражничало, а Владигор и Ждан тем временем разрабатывали план похода на крепость Удок. Как вам это нравится?

Филька, небрежно развалясь перед жарко пылающим очагом на ковре из лисьих шкур, рассказывал чародеям о последних событиях в разбойном становище на берегу Чурань-реки. Он решил, что нынче может позволить себе кое-какие вольности, ибо очень неплохо потрудился в последние дни (точнее — ночи), преодолел сотни верст и принес своему хозяину важные вести.

Белун, в свою очередь, то ли делал вид, что не замечает вольностей своего любимчика, то ли просто не считал нужным его одергивать, поскольку сейчас прежде всего следовало разобраться в этом странном переплетении событий. А главное — сделать верные выводы, чтобы затем не ошибиться в принимаемых решениях.

В этот предутренний час в Белом Замке по зову Белуна собрались пятеро из двенадцати самых могущественных чародеев, несколько лет назад посмевших начать борьбу с Триглавом, владыкой Тьмы. Только пятеро — те, в ком Белун был абсолютно уверен.

Он не допускал мысли, что среди других его соратников оказался изменник, сознательно перешедший в услужение Злыдню. Однако некоторые происшествия последних лет, даже если отбросить самый первый случай — с молодым Витимом, невольно ставшим проводником Триглава в Белый Замок, свидетельствуют о слишком хорошей осведомленности Злыдня.

Конечно, многое можно списать на слепую случайность. Однако лучше переусердствовать в осторожности, чем проиграть самое ответственное сражение из-за чрезмерной доверчивости. А что это сражение близко, как никогда, подтверждал и рассказ Филимона.

— В Удоке находятся более трехсот отлично вооруженных борейцев. Владигор надеется, что полторы сотни его оборванцев сумеют взять эту крепость? — удивился Гвидор. — Да он просто рехнулся!

— Я этого не заметил, — пожал плечами Филька. — Для безумца он рассуждает достаточно логично… Во-первых, борейцы стоят там уже второй год, точнее — балбесничают: пьют беспробудно, брюхатят баб, жиреют на Климогиных подачках. Если чего и боятся, так только того, что их перебросят к восточным границам и отправят усмирять какое-нибудь взбунтовавшееся селение. Во-вторых, Владигор и Ждан уверены, что по пути к ним присоединятся еще многие синегорцы. Кстати, я тоже так думаю. В-третьих…

— Достаточно, — прервал его Белун.-Решение, возможно, и дерзкое, но Владигору виднее. Или ты, Гвидор, попытаешься его отговорить?

— Что ж, тебе лучше знать своего ученика. Меня удивляет лишь одно — отчего это он не надумал сразу на Ладор выступить?

— Зря насмехаешься, — одернула собрата Зарема. — Мы не для того собрались, чтобы выслушивать твои нападки на княжича.

— А мне пока никто не сказал, для чего мы здесь. И почему в половинном составе?

— Я объясню все чуть позже, — ответил Белун. — А пока давайте выслушаем Филимона до конца.

— Между прочим, уважаемый Гвидор был не слишком далек от истины, когда ехидничал насчет Ладора, — отхлебнув горячей медовухи из бронзового кубка, сказал Филька. — Молодой предводитель очень деятелен, каждый день промедления кажется ему предательством собственного народа. А если бы он узнал, что Климога намерен еще до зимы взять в жены его сестрицу Любаву, то, я уверен, ватага уже двигалась бы к Ладорской крепости.

— Откуда тебе это известно? — вскинулся чародей Овсень. — У нас до сей поры не было точных сведений о княжне, и вдруг такие новости!

— Расставшись с Владигором, я надумал заглянуть в Ладор, чтобы разведать тамошнюю обстановку. Ведь это моя основная работа, не так ли? Выяснив, что наши враги пока ничего не знают о событиях на Чурань-реке, я уже собрался лететь в Белый Замок, когда Черный Арес неожиданно завел разговор о Любаве… Он был раздосадован на Климогу, который сам, дескать, не может уломать пленницу, но при этом отказывается от использования Черной магии. Из дальнейшего их спора и выяснилось, что речь идет о княжне. Она уже четыре года томится в крепостных стенах. Злодеи, конечно же, от народа это скрывают. Даже дворня ни о чем не подозревает, кроме двух-трех самых преданных слуг Климоги. Похоже, схватив ее, они сперва вообще не знали, что с ней делать. Рассчитывали, что когда-нибудь пригодится. Вот и пригодилась…

— Постой, а где же она раньше скрывалась?-перебила Фильку Зарема. — Неужели, как и Владий, в Заморочном лесу под наше магическое кольцо угодила?!

— Нет, слава Перуну, — успокоил ее Белун. — Но ей другое пережить довелось. В общих чертах я уже выяснил, в чем тут дело. Помните странную выходку диких берендов четыре года назад?

— На Быстрице, что ли? Когда беренды вдруг надумали крепость Комар взять в осаду?

— Вот-вот, та самая история. Мы решили тогда, что нападение было организовано самим Аресом, который искал повод направить в Комар дополнительный борейский отряд и, соответственно, до нитки обчистить местных жителей. Подробнее нам разбираться было некогда, поскольку хватало забот с безобразиями, творимыми Злыднем в Рифейских горах. Однако теперь я доподлинно знаю, что племя берендов, напавшее на крепость Комар, возглавляла женщина, а точнее — княжна Любава.

— Не верю своим ушам!

— Как такое возможно?!

— Они же пленили ее, чтобы продать Климоге!.. Чародеи, ко всяким чудесам привычные, этим известием были поражены. Спокойно переждав их бурное удивление, Белун продолжил:

— Не берусь объяснить, каким образом она из пленницы превратилась в вождя племени. Скорее всего, пожалуй, вождь оставался прежний, но ей удалось либо перехитрить его, либо подчинить своей воле. Может быть, то и другое вместе. Она надеялась, захватив небольшую крепость на берегу Быстрицы, собрать вокруг себя верных людей и выступить против Климоги. Примерно так же, заметьте, действует сейчас Владигор… К сожалению, ее планы рухнули в самом начале. Беренды хорошо дерутся в лесах, но совершенно не умеют осаждать укрепленные поселения. Хотя Комар совсем маленькая крепость —с одноярусными стенами, с единственной сторожевой башней — и защищал-то ее отряд всего из тридцати борейцев, однако ему удалось продержаться до подхода основных сил. Племя дикарей было уничтожено почти поголовно, а Любава оказалась в руках своего подлого дядюшки.

— Безумная девица! — воскликнул Гвидор. — Впрочем, как и ее любимый братец!..

— Ладно тебе, сейчас не об этом речь, — вновь одернула его Зарема. — Мы ведь пока не услышали, почему этот негодяй надумал жениться на дочери убитого им Светозора, на собственной же племяннице!

Филька, терпеливо дожидавшийся своей очереди, не стал медлить с завершением рассказа.

— Все очень просто, уважаемые. Черный колдун наконец-то понял, что синегорцы не считают власть Климоги законной, так как верят, что княжич и княжна в ту злопамятную ночь сумели спастись. Раз власть незаконна, то бунтовать против нее сами боги дозволяют, верно? Вот и надумал Арес использовать в этом деле княжну. Объявят народу, что многолетние поиски Любавы увенчались успехом — князь Климога, дескать, в жестокой сече отбил ее у диких берендов. В благодарность за свое спасение Любава согласилась стать его верной и любящей супругой. Хитро? Получится, что править в княжестве будут дочь Светозора и брат его, значит, все по закону, по Правде и Совести.

— Каков мерзавец! — не сдержался молчавший все это время чародей Добран. — И ведь как точно все рассчитал! Братские княжества по сей день не желают с Климогой никаких дел иметь, потому что догадываются о его подлинной роли в смерти Светозора. Спасение и замужество Любавы смоет следы подозрений с окровавленных одежд Климоги. Вновь будут открыты границы между княжествами, и уж тогда борейские отряды разгуляются!..

— Ты прав, положение не из легких, — кивнула ему Зарема. — Однако почему ты думаешь, что княжна выйдет замуж за Климогу? Она скорее руки на себя наложит, чем согласится купить жизнь и свободу такой ценой!

— А Черная магия на что? — возразил Добран. — Трудно ли Аресу околдовать княжну, лишить сердца и памяти? Напустит порчу на девку, одурманит, охмурит — та и за козла рогатого пойдет, будто за красного молодца.

— Вот об этом и спор у Климоги с Аресом! — поспешил объяснить Филька. — Не хочет Климога брать Любаву порченой, одурманенной. Уже видел, чай, других людей, которые под Черной магией побывали: то не люди стали — чурки березовые. Говорит, зачем такая жена владыке Синегорья?!

— Ах, подлюга! Хочет, значит, и на елку влезть, и задницу не ободрать!..

— Арес ему примерно так же отвечает. Но Климога уперся, как молодой баран. Стал уверять колдуна, что Любава добровольно замуж пойдет, мол, ключики к ее сердцу он уже почти подобрал. В общем, порешили они на том, что Арес до первого снега ждет, не дольше. Не сможет Климога своими «ключиками» управиться — колдун свои методы задействует, но при любом раскладе быть Любаве женой Климоги… Ну и посудите сами теперь, — сказал Филька напоследок, — куда бы повел свою ватагу Владигор, поведай я ему о судьбе сестры?

— Разве ты собираешься вернуться в разбойное становище, а не лететь в Белый Замок? — прищурил глаз Белун.

— Гм-м…— Филька сконфуженно почесал затылок. — Откровенно говоря, именно к Владигору хотел я отправиться, едва услышав про княжну. Я ведь не раз видел, как болит его сердце за сестренку. Но, поразмыслив немного, понял, что лучше ему пока ничего этого не знать.

— Хорошо, Филимон. Ты поступил правильно. Сейчас иди отдыхать. От имени синклита благодарю тебя за прекрасно проделанную работу.

Гордо поклонившись чародеям, Филька вышел из залы и плотно прикрыл за собой тяжелые двустворчатые Двери.

После его ухода в зале наступила тишина. Чародеи обдумывали услышанное, и никто не мог пока предложить никакого плана действий. Первым заговорил мрачный Гвидор, которому явно не давало покоя отсутствие шести других членов синклита:

— Ты обещал объяснить, почему сегодня среди нас нет…

— Объясню, если ты этого требуешь, — остановил его быстрым взмахом руки Белун. — Возможно, что мои объяснения не всем понравятся. Но я вынужден был сократить количество посвященных в подробности происходящего в Синегорье, так как близится переломный момент в борьбе с Триглавом. Он тоже его почуял, поэтому прилагает все силы, чтобы разузнать о наших планах. Каждый из вас имел возможность убедиться в его изощренном хитроумии и коварстве. Следовательно, мы должны утроить бдительность, исключить любые, даже мельчайшие и самые невероятные возможности проникновения Злой Силы в эти стены.

— Не значат ли твои слова, что ты перестал доверять Радигасту, Витиму, Сувору, Горяте, Калину и Бориславу?! — вскочил со своего места вспыльчивый Алатыр. — Разве они хуже нас бьются с Триглавом? Разве кто-нибудь из них дал повод усомниться…

— Нет, нет и еще раз нет! — вновь прервал собеседника Белун.

Он крайне редко позволял себе подобный тон в общении с собратьями, но сегодня изменил своим правилам. Он не мог сказать им всей правды, поэтому вьн нужденно обрывал и комкал разговор, уходил от прямых ответов.

— Все, кого ты перечислил, столь же честны, благородны и преданы нашей общей борьбе, как любой из присутствующих здесь. Сейчас каждый из них днем и ночью бьется с нечистью на своих землях. В бою, как известно, случается всякое. А если Триглаву удастся кого-либо, хотя бы на время, залучить в свои ядовитые сети? Вспомните историю с Витимом… Мы больше неможем так рисковать. Вот поэтому я созвал малый синклит. Будь возможность сократить число участников сегодняшней встречи до двух чародеев, уверяю, здесь было бы только двое.

Белун подошел к Алатыру и, положив руки ему на плечи, дружелюбно, но твердо усадил его на место.

— И давайте не будем сейчас спорить об этом. Перед нами стоят более важные вопросы. Главный из них — как и чем помочь Владигору. К сожалению, непосредственно участвовать в его походе мы не можем, ибо наше прямое воздействие на человеческие судьбы привело бы к гибельным последствиям. Впрочем, вы это сами знаете, хотя в глубине души продолжаете сомневаться…

— Мы слишком часто вынуждены принимать твои слова на веру, собрат, — ответила за всех Зарема. — Конечно, ты самый могущественный среди чародеев Поднебесного мира. Тебе открыты великие тайны, о которых мы почти ничего не ведаем. Но не кажется ли тебе, что иной раз ты бы мог быть более откровенным с нами?

— Возможно, — согласился Белун. — Я жил в разных мирах. И многие из них относились к чародейству предвзято, если не сказать хуже. Это отразилось на моем характере, я поневоле стал излишне скрытным. Постарайтесь не обижаться на это, друзья.

— Дело не в обидах, собрат. Просто мы зачастую не можем понять твоих целей, соответственно, рискуем ошибиться, определяя пути их достижения. Например, твоя ставка на Владигора кажется нам чрезмерно завышенной. С другой стороны, ты не позволяешь вмешиваться и помогать ему всей мощью наших магических возможностей. Мы видим, что о многом ты предпочитаешь в данном случае умалчивать. Разумно ли это?

— Да поймите вы, что Владигор не обычный человек, не просто очередной претендент на власть в заурядном княжестве! — воскликнул Белун. — С его судьбой связано очень многое в существовании всего Поднебесного мира! И теперь, когда он посвящен в Стражи Времени, мы можем лишь внимательно следить за его поступками, помогать лишь косвенно, но ни в коем случае не нарушать главную линию его судьбы.

— Кстати, собрат, мы уже слышали, что ты посвятил его в эти самые Стражи, — обратился к Белуну Гвидор. — Однако даже толком не знаем, кто они такие.

— Не я посвятил, а Перун. Я лишь отыскал его в Книге Судеб и стал проводником к Пещере Посвященных, — пояснил Белун. — Во многих мирах живут Посвященные, по-разному их называют: стражами, хранителями, хроноторами… Каждый мир находит свое более или менее удачное имя для подобных людей. Я называю их GENIUS, хотя такое определение тоже грешит неточностью. Когда возводится прекрасный дворец, зодчий всегда кладет в его основание особый — самый тяжелый и крепкий — краеугольный камень. В противном случае все сооружение может развалиться при первом же толчке стихийных сил…

— Ничего не понимаю! — не выдержал Алатыр. —Мы что, испытание по зодчеству проходим?

— Замолчи! — коротко осадила его Зарема. Не обращая внимания на эту перепалку, Белун продолжил:

—Таким краеугольным камнем для каждого человеческого мира является Страж Времени. Именно он своими поступками, своей властью, творчеством, иной раз одними лишь идеями заставляет вращаться колесо Истории. В нем словно воплощается единение физических и духовных составляющих каждой эпохи. Это очень трудно растолковать словами… Но поверьте, что без таких людей мир был бы обречен на вырождение.

— Если трудно словами, почему бы не использовать наше прямое магическое общение. — предложил Добран.

— Я не возражаю, — ответил Белун. — Хотя и не уверен, что даже на мысленном уровне сумею объяснить значение Стражей Времени. И все-таки давайте попробуем.

Встав в круг в центре зала,, чародеи вытянули вперед руки и сцепились между собой мизинцами. Белун произнес короткое — в одну фразу — заклинание, тут же над их головами засверкали радужные всполохи света. Пламя в очаге вздрогнуло и застыло, окаменев. Стороннему наблюдателю могло показаться, что суть вещей в один миг изменилась на полную свою противоположность: огонь обратился в камень, твердые тела стали прозрачными, воздух остекленел… Но длилось все это не дольше, чем взмах птичьего крыла. С тяжелым вздохом чародей Овсень выпал из общего круга и, покачиваясь на нестойких ногах, кое-как доплелся до своего кресла. Зарема быстро поднесла к его губам серебряный кубок с медовухой, заставила сделать большой глоток.

— Молод ты еще, Овсеюшка!.. Должен был бы сказать нам, что пока не очень хорошо умеешь вести беседу на столь глубоком мысленном уровне. Отдышись, милый, отдохни.

— Моя вина, — склонил голову Белун. — Не подумал, что кто-то из вас рискнет мои барьеры взломать.

— А кто мог подумать? — усмехнулся Добран, почесывая седую бороду. — Я, например, после первой же твоей заглушки предпочел в сторону отойти: уж больно сердитой она оказалась. Овсень молод еще, твои запреты его лишь раззадорили — вот и сунулся куда не следует.

— И получил по мозгам! — усмехнулся Алатыр.

— Не злобствуй, Алатырка! — сердито одернула его Зарема. — Сам-то не лучше. Почуяла я твои прощупывания, не сомневайся! Овсею просто первому досталось, а вторым ты, пожалуй, оказаться мог. Верно?

— Да ладно, чего там, — смутился Алатыр. — Ты объясни лучше, почему Белун, согласившись на прямое магическое общение, все же барьеры выставил? Допустимо ли это среди собратьев?

—Я отвечу, — резко подал голос Белун.-Хотя думал, что примера с Овсенем вполне достаточно. Неужели вы столь самоуверенны, что готовы считать подвластными себе любые знания? Неужели не боитесь превысить силы свои?! Вторгаясь в то, что могущественнее вас, постарайтесь хотя бы задуматься о смысле вторжения! Зачем вам мое сокровенное? Зачем вы так хотите познать то, что непознаваемо?

— Постой, Белун! — вскричал Алатыр. — Почему ты ставишь себя над нами? Не гордыня ли в тебе взыграла? Ведь ты скрываешь нечто важное для всех нас.Разве нет?

— Внимание, собратья! Прошу тишины. — Голос Заремы был услышан всеми, хотя слова не произносились вслух.

— Мне кажется, что кто-то посторонний хочет проникнуть в наш круг.

— Да, я тоже почувствовал осторожные прощупывания чужого, — мысленно подтвердил Белун. — Он где-то рядом, но стены Замка ему не удалось преодолеть.

— Может быть, это Калин шлет весточку? — с надеждой подал свою мысль Алатыр.

Белун отрицательно покачал головой. Чародей Калин две луны назад отправился на остров Раха — убедиться, что Злая Сила еще не перекинулась за пределы Борейского моря. С тех пор от него ни слуху ни духу. Однако незримый луч, пытавшийся пройти сквозь заговоренные стены Белого Замка, не мог быть послан Калином, ибо это был черный луч. Такой порождают лишь колдуны, владеющие тайнами Черной магии, либо сам Триглав.

— Как поступим, Собратья? — спросил Гвидор. Даже в мыслях его сквозила серьезная озабоченность. — Не исключено, что чужой все-таки найдет прореху в защите Замка, ведь подобное уже случалось. Если это сейчас повторится, мы даже на мысленном уровне не сможем продолжать беседу без опасения, что нас подслушивают.

— Хорошо, — согласился Белун. — Сейчас сделаем вид, что ничего не заметили, и быстренько закруглим разговор. После вашего ухода я тщательно обследую Замок, проверю надежность всех ключевых заклятий. А вы проследите, не увяжется ли чужой за кем-то из вас. И будьте осторожны. Вдруг он какую-нибудь западню готовит? О дне нашей новой встречи я вам сообщу позже.После этого мгновенного обмена мыслями Белун спокойным голосом произнес:

— Мы все устали, собратья. Нынче пора расходиться, а через две-три луны встретимся вновь, если будет нужда. При этих словах Добран получил от него послание, «которое словесно можно было бы выразить так:

ФОТИЙ… УГОВОРИ… НЕЛЬЗЯ БОЛЬШЕ МЕДЛИТЬ… ДРУЖИНЕ ПОРА ВЫСТУПАТЬ…

Зарема уловила лишь слабый отголосок этого сообщения, но сразу поняла его суть. Поэтому бросила Гвидору: ПРИКРОЙ АЛАТЫРА… ПУСТЬ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ЗАМОСТЬЕ… РАЗВЕДАЕТ ОБСТАНОВКУ…

Овсень, восстановив наконец свои силы, но пока не осмеливаясь вмешиваться в мысленный разговор собратьев, спросил у Белуна:

— Верно ли я понял, что Владигор бессмертен?

— Да нет же! — с досадой ответил ему чародей, одновременно вслушиваясь в пространство зала. Не обнаружив признаков черного луча, решил продолжить:

— В физическом отношении он почти не отличается от обычных людей. Владигор может погибнуть, однако даже обстоятельства его смерти будут иметь огромное значение для последующего развития этого мира. И он обязательно возродится — в иной ипостаси, в других эпохах. Правда, с условием того, что сможет достичь определенных вершин духа уже в своем первом — сегодняшнем — воплощении. Это понятно?

— Почти, — кивнул Овсень. — Дозволь последний вопрос: знает ли Владигор истинную суть своего предназначения?

Белун отрицательно покачал головой, одновременно выставив сильнейший заслон в своем сознании. Он умолчал о том, что вырождение грозит прежде всего чародейскому искусству, что поражение Владигора равнозначно их гибели… Намекни он на такой исход, как повели бы себя собратья? Нет, он не боялся предательства. Но смогли бы они бороться с Триглавом с прежней мощью зная, что зависят от простых человеческих слабостей? Ведь Владигор был всего-навсего человеком, хотя и посвященным в Стражи Времени…

Чародеи покидали Белый Замок привычными для себя способами. Только на сей раз, хотя внешне и сохраняли полное спокойствие, внутренне были напряжены и готовы к любым неожиданностям.

Гвидор, вполголоса беседуя с Алатыром о достоинствах ладанейских и недостатках савроматских жеребцов, вышел с ним на ажурный балкончик у сверкающего шпиля Аметистовой башни. Чуть помедлив, он с якобы небрежной силой разломил пространственный объем под ними. В то же мгновение оба чародея исчезли — и вновь появились уже на берегу искусственного озера, охраняемого крепкими стенами Золотого Замка Гвидора. Отсюда Алатыр, поблагодарив Гвидора за помощь, перенесся в неприметную избу на окраине Замостья. Если за ним и попытался увязаться чужой, то теперь уж наверняка сбился со следа.

Добран сразу, не прибегая к подобным хитростям, отправился на берег Аракоса — в ильмерский надел воеводы Фотия. Ильмер был его чародейской вотчиной. Так ему ли, почитателю Сварога, на своей же земле кого-то остерегаться? Пусть только посмеет вынюхивать да разведывать — быстро узнает, что Добран не всегда имени своему соответствует! Внимательно прослушав окружающее пространство, старый чародей гордо вскинул голову: нет, как он и думал, чужой не решился за ним последовать.

Зарема и Овсень расстались у ворот Белого Замка.

Молодой чародей был изрядно смущен той бестактностью, которую допустил во время прямого магического общения, хотя старательно делал вид, что ничего особенного не случилось. В конце концов, Белун тоже не совсем прав: мог бы предупредить, что собратья не должны пытаться проникнуть сквозь поставленные в его сознании заслоны… Зарема прекрасно догадывалась о чувствах, которые испытывал Овсень, и понимала, что более всего он хотел бы сейчас побыть один. Поэтому, хотя состояние молодого собрата продолжало ее беспокоить, не стала навязываться в провожатые. В ответ на его холодновато-учтивый прощальный поклон она улыбнулась и, махнув рукой, мгновенно перенеслась в свои лесные чертоги. Позднее Зарема не раз корила себя за эту поспешность…

Овсень с облегчением вздохнул и произнес формулу возвращения. Но вдруг оказался в совершенно чуждом для себя месте — среди каменных руин какого-то древнего и непонятного сооружения, омываемых свинцовыми волнами. Он стоял на самом краю гранитного уступа, обрывающегося над океанской бездной. Чьи это были владения и почему его сюда занесло? Нахмурившись, Овсень повторил заклинание, стараясь не допустить новой ошибки. Удар черной молнии был ему ответом… Вслед за ударом разразился дикий хохот, который сразу объяснил чародею его положение.

— Проклятый Злыдень? Ты решил захватить меня, чтобы…

Договорить он не смог: ледяные оковы замкнули его уста, незримая плеть хлестнула по груди и удавкой обвила горло.

Собрав все свои силы, чародей кончиками сведенных Дорогой пальцев начертал в воздухе пылающий символ освобождения — круг, рассеченный волнистой линией.

Несколько мгновений Овсеню казалось, что вот-вот он вырвется, одолев железную хватку Злыдня. Он даже ощутил, как дрогнула гранитная скала под его ногами. Однако пылающий символ быстро поблек, а затем окончательно растаял, будто ученический рисунок, стертый с прибрежного песка безжалостной океанской волной.

И тут же его пронзила новая боль — ни с чем не сравнимая, поскольку она была гораздо страшнее телесных мук. Овсень почувствовал, как холодные когтистые щупальца Злыдня начинают проникать в потаенные глубины его мозга. Он отчаянно сопротивлялся этому вторжению, но понимал тщетность своей борьбы. Еще немного — и Злыдень полностью овладеет им. Все намерения чародейского синклита станут известны Злой Силе, и что тогда спасет Братские княжества? И разве не самым ужасным позором будет навеки запятнано его имя?

— Не бывать этому! — Овсень возопил на всех мысленных уровнях, доступных ему. — Нет! Нет!..

Вероятно, этот безумный вопль оказался столь мощным и неудержимым, что даже Злыдень, почти завладевший сознанием чародея, на какое-то время был оглушен — и ослабил жестокую ледяную хватку.

— Прости меня, Сварожич, — прохрипел Овсень свои предсмертные слова, обращенные к богу.

И без раздумий шагнул с высокой скалы в океанскую бездну.

1. Падение Удока

Владигор и сам не ожидал, что за каких-нибудь три десятка дней его ватага увеличится до пяти сотен бойцов. Впрочем, все они вряд ли могли всерьез называться бойцами, поскольку большинство умели орудовать лишь вилами и косами. В крепких мужицких руках, между прочим, тоже весьма грозное оружие… Но можно ли с ним выступить против прекрасно подготовленных и отлично вооруженных борейцев? Выхода он не видел, кроме единственного — быстрейшее нападение!

Самым удивительным было то, что Климога пока не предпринял никаких действий против обнаглевшей черни, появившейся буквально у него в подбрюшье. Возможно ли было, что просто не знал?

Размышляя над всем этим, Владигор нередко поглядывал на аметистовый перстень, пылающий на безымянном пальце. Однако упрямо не желал прибегать к его помощи. Уж если, находясь в плену, считал, что обязан справиться сам, то сейчас и подавно должен это сделать. Хотя, например, возможности Фильки-разведчика были бы нынче как нельзя кстати…

Ватага стояла в одной ночи пути от Удока, когда появились первые свидетельства того, что Климоге все же кое-что о них известно. В плен был захвачен гонец, отправленный удокским наместником Мизей в Ладор с невразумительной грамотой о появившихся в окрестных лесах многочисленных разбойниках.

Мизя не просил помощи, а лишь испрашивал дозволения вздергивать бунтарей на березах без суда и разбирательства.

Из сообщения наместника становилось ясно, что Климога хотел узнать о происходящем в окрестностях Удока, в частности, не слышал ли Мизя об исчезнувшем вместе с богато груженной ладьей замостьинском Зотии? Мизя, конечно, ничего о ладье не слыхал, однако не исключал возможности ее разграбления на Чурань-реке.

В своих силах он был абсолютно уверен, считая, что достаточно пройтись с крепким борейским отрядом по близлежащим деревенькам — и порядок будет наведен. Может, что и про Зотия вызнать удастся.

Зачитав грамоту перед ватагой, княжич спросил:

— Кто желает на березах болтаться? Нет таковых? Что ж, друга, выступаем сегодня же! А завтра посмотрим, чьи ноги будут дергаться над землей!..

Воинственными криками ватага поддержала решение своего предводителя. Люди давно рвались в битву ненавистными иноземцами, хотя понимали, что многих из них она может стать последней.

Владигор собрал короткое совещание сотников на борту бывшей борейской ладьи и изложил им свой дерзкий план захвата крепости.

— Две сотни — Третьяка и Саввы — поднимутся левым берегом Звонки. К утру им надлежит выйти к предместью Удока, но ничего более не предпринимать до моего сигнала. По правому берегу и со всей возможной скрытностью пойдет сотня Горбача. В предрассветном тумане они вплавь переберутся на удокскую пристань и захватят ее, дабы не позволить борейцам сбежать из крепости по реке. Они же первыми ворвутся в западные крепостные ворота.

— Как мы откроем их, князь? — удивился Горбач. — Не голыми же руками взламывать! Нет ни лестниц, ни «быков», ни метательных орудий…

Владигор усмехнулся:

— Тебе не придется ломать их. Горбач. Наместник Мизя сам распахнет ворота, встречая долгожданного Зотия. Вот на этой посудине, под флагом Замостья и с разнаряженным Зотием на палубе мы с первыми же проблесками зари причалим к Удоку. Зря, что ли, столько дней кормим нашего поросеночка? Пусть теперь хлеб отработает… На ладье сам пойду. Полусотню ветеранов в борейские латы оденем, привратную стражу для тебя. Горбач, перебьем. А уж дальше ты не плошай. Ясно?

— А мне в обозе плестись? — сердито спросил Ждан.

— И для тебя дело есть, не волнуйся. Когда Третьяк и Савва начнут брать восточные ворота, ты со своей сотней, в драку не вмешиваясь, пройдешь к Лебяжьему порогу и встанешь там по обеим берегам Звонки. И чтобы ни единая душа мимо твоего заслона в Ладор не просочилась!

— Переплут меня забери! — вспылил Ждан. — Все биться будут, а я сложа руки сидеть?

— Ерунду говоришь! По-твоему, Мизя полный дурак? Как только сообразит, что ватага уже внутри крепости орудует, сразу в Ладор кинется. И будут в его отряде лучшие воины. Мне их в крепости не сдержать, обязательно прорвутся. Вот ты их и встретишь, поскольку другой дороги в Ладор из Удока нет, кроме как мимо Лебяжьего порога. Ну, если, конечно, в Заморочный лес не сунутся, в чем я очень сомневаюсь.

Разработав план предстоящего сражения до мельчайших подробностей, сотники отправились поднимать людей в поход. Едва стемнело, как Владигору сообщили: отряды Саввы и Третьяка двинулись на Удок, сотня Горбача переправляется через Звонку, ладья готова к отплытию.

Выйдя на палубу, Владигор отдал команду, и гребцы разом налегли на весла. Черное покрывало неба, усыпанное крупными самоцветами звезд, распростерлось над ним. Княжич мысленно обратился к своему небесному покровителю, ни о чем не моля его, но лишь призывая не отворотить божественного взора от многострадального Синегорья в день первой битвы за Свободу, Правду и Совесть.

Падающая звезда прочертила вдруг мгновенный след по небосклону — и Владигор постарался уверить себя, что это сам Перун подал ему добрый знак…

Крепость Удок, хотя и не могла равняться с Ладором, представляла собой весьма внушительное сооружение. Внешняя стена, точнее, высокий частокол из сосновых стволов, окружая ее с трех сторон, оставлял сравнительно незащищенными лишь причалы на берегу Звонки. Однако внутренняя стена, сложенная из камня, являлась уже гораздо более надежной защитой. Попасть за нее можно было только по подъемному мосту, к которому почти вплотную подступали деревянные причалы.

Восточные и северные ворота пропускали лишь за сосновый частокол, а далее всякий, явившийся в Удок посуху, должен был продвигаться в узком пространстве меж двух крепостных стен — под строгим присмотром стражников — все к тому же подъемному мосту. Правда, существовали еще две крошечные железные дверцы, за которыми скрывались лестницы, ведущие в сторожевые башни. Но врываться в крепость через эти проходы было бы нелепо: два-три хороших латника с легкостью удержат здесь натиск целого отряда нападающих.

В общем, наместник Мизя с полным основанием мог считать свою крепость неприступной. Тем более что в его распоряжении находились три сотни наемников и полусотня из личной дружины князя Климоги. Дружинникам он в последнее время не слишком доверял, полагая, что в душе они сочувствуют бунтарям из окрестных деревушек. Поэтому полусотню предпочитал держать вне крепостных стен, велев ей охранять речные причалы.

Так и получилось, что первыми приближающуюся к Удоку ладью заметили дружинники — и чуть было не подняли тревогу.

Они сразу определили, что ладья борейская. Но откуда ее принесло? Еще не забылась история пятилетней давности, когда взбунтовавшиеся борейцы — здесь же, в Удоке! — перекрыли все пути к Ладору от Чурань-реки, дабы выбить из Климоги плату за службу. Ох, покуролесили они тогда вволю!.. Князь едва откупиться смог. Тех наемников услали на восточные земли с кочевниками биться. Не возвращаются ли нынче?

Громоздкая ладья, с трудом преодолевая встречное течение реки, медленно надвигалась из предутреннего тумана. Послав человека будить наместника Мизю, караульный десятник подумывал уже о том, что надо бы призвать к оружию борейцев, дрыхнущих за крепостными стенами. Останавливало его лишь то, что ладья была одна. Да и станут ли борейцы от своих же Удок защищать, если, конечно, их соплеменники действительно возымели вдруг дурные намеренья? Нет, пусть лучше Мизя сам на пристань явится и сам во всем разберется.

Отложив в сторону тяжелую колотушку, которой только что собирался ударить в медное било, десятник велел своим людям приготовить луки к стрельбе, но этим пока и ограничился.

Ладья приближалась к главному причалу довольно странным образом, словно кормчий совершенно не знал здешней воды. Сперва продвинулась излишне вверх по реке, будто намереваясь вообще миновать Удок без остановки, затем стала все же подплывать к причалу.

Откуда было знать десятнику, что кормчий затеял столь замысловатые действия с единственной целью — скрыть корпусом ладьи от глаз крепостной стражи воинов, вплавь перебирающихся в это время с поросшего густым березняком правого берега Звонки к левобережной пристани…

Клочья тумана, крадущегося над рекой, наконец раздвинулись настолько, что десятник сумел разглядеть флаг над мачтой и человека, стоящего на ладейном носу. Флаг с изображением оленя на фоне пылающего костра означал, что ладья принадлежит наместнику Замостья. А человек в роскошном кафтане на лисьем меху — уж не пропавший ли Зотий? Судя по малому росту и большому брюху, он самый!

Все сомнения исчезли, когда ладья тяжеловесно прижалась к причалу и утреннюю тишину порушила визгливая ругань любимчика князя Климоги:

— Почему, едрена плешь, никто не встречает владыку Замостья?! Что за лучники по мосткам прячутся? Кто я вам, купчишка безродный?..

— Не гневайся, господин, — поспешил выбежать к нему десятник, снимая на ходу шапку. — Уже послано за наместником Мизей, сейчас прибудет. Не чаяли мы дождаться тебя…

— Ладно, — прервал его извинения Зотий. — Промерз я нынче, веди в крепость, к очагу поближе. И посмотри, кого привез — самозванца, что себя за князя выдавал! Славный подарочек будет Климоге, а?

Из-за спины наместника по шатким сходням в окружении дюжины угрюмых латников сошел рослый, плечистый молодой человек, лицом очень похожий на бывшего князя. Десятник, когда-то самолично встречавшийся со Светозором, даже вздрогнул от неожиданности. Не знай он твердо, что и князь, и отпрыск его погибли, бросился бы сейчас приветствовать подлинного властителя Синегорья!

На крошечный балкончик главной караульной башни торопливо вышел наместник Мизя. Голова его жутко трещала с похмелья, глаза с трудом могли видеть происходящее.

— Какого лешего принесло? — зарычал он сверху вниз.

— Я тебе сейчас покажу какого!.. Опускай мост, старый пьянчуга! Не узнаешь разве?

Протерев заспанные очи, Мизя радостно возопил:

— — Зотий, клянусь Велесом! Откуда, каким ветром? А я намедни отписал князю, что ведать Не ведаю, куда ты запропал! Эй, люди, живо пропустить дружка моего любезного!..

Со ржавым скрипом заработали старые шестерни подъемного механизма. Многопудовые ворота поползли вверх, а навесной деревянный мост одновременно стал опускаться над искусственным каналом, разделяющим пристань и крепость.

Собираясь уже сойти с башни, чтобы обнять своего давнего приятеля, Мизя обратил внимание на статного парня, окруженного борейской охраной Зотия.

— Кто там с тобой?

— Потерпи, милейший, — широко улыбнулся ему Зотий. — Сейчас все сам узнаешь.

Первым заподозрил неладное караульный десятник. То ли физиономии «борейцев» показались не вполне иноземными, то ли вооруженный до зубов карлик (меч явно не по росту, затейливый охотничий нож и кинжал на поясе да еще короткая булава в руке) рядом с пленником выглядел не совсем к месту, то ли смутили его настороженно-цепкие взгляды гостей, однако десятник чуть приотстал у самых ворот и оглянулся на ладью. В тот же миг он вытаращил глаза от удивления, рука дернулась К мечу.

Но это движение стало последним в его жизни: «бореец», замыкавший группу гостей, молниеносно кинулся на него и коротким отточенным жестом перерезал глотку.

Другие стражники, встречавшие Зотия в крепостных воротах, тоже не успели выхватить оружие и полегли замертво, сраженные ловкими и быстрыми пришлецами. Лишь один из них смог выкрикнуть нечто нечленораздельное, поскольку Чуча подзадержался (перебрасывал меч Владигору) и лишь со второй попытки сумел сокрушить хребет противника своей булавой.

Впрочем, этот предсмертный вопль уже не играл существенной роли. Десятки полуголых людей — ни дать ни взять подводная нечисть, — мокрых и беспощадных, выпрыгнули из реки на причал под самым носом у оторопевших дружинников. Их поддержали «борейцы», скрывавшиеся на ладье. В мгновение ока стража была перебита, а в железные шестерни подъемного механизма вогнаны крепкие дубовые клинья. Путь к сердцу крепости был открыт.

К сожалению, покидавший балкончик караульной башни Мизя все делал — со сна, вероятно, — несколько замедленно. Поэтому задержка оказалась для него спасительной: уничтожение стражи произошло буквально на его глазах и заставило наместника наконец очухаться. С воплем: «Измена! Враг в крепости!» — он кинулся в галерею, ведущую из башни к главной крепостной обители, а оттуда — к тайным переходам, мало кому известным в Удоке.

Его телохранители — пятеро дюжих борейцев — последовали за хозяином, успев по пути следования закрыть на засовы железные двери, отсекающие входы в башню. В результате один из важнейших элементов плана захвата Удока оказался под угрозой: ведь именно с этой, самой высокой, крепостной башни, видимой на пять верст всей округе, нужно было подать сигнал другим отрядам.

Порубив в куски первый заслон защитников крепости, люди Владигора столкнулись с отчаянным сопротивлением выскочивших из постоялых дворов борейцев. Схватки велись на каждой улочке, возле каждого дома. Продвижение повстанцев к центру крепости замедлилось.

Сам Владигор находился в гуще битвы. По силе и ратному мастерству равный десятку опытных бойцов, он вел за собой полусотню бывших разбойников, и там, где прошел его отряд, оставались лишь трупы и стонущие недобитки, которых с остервенением приканчивали пробудившиеся местные жители.

Увлеченный сражением, княжич не сразу заметил, что его отряд опередил сотню Горбача, которую сдерживали оправившиеся после первого удара борейцы. Хотя коренное население Удока старалось помочь невесть откуда явившимся освободителям (кто подпирал поленьями двери своих «постояльцев», кто бил зазевавшихся чем попало при удобном — и безопасном — случае, а кто и, вооружась вилами и топорами, становился в ряды ватаги), однако опытные, закаленные и готовые ко всяким неожиданностям борейские воины уже начинали понемногу теснить мятежников.

— Где Чуча? — закричал Владигор, оказавшийся со своим отрядом в окружении борейцев. Сейчас, когда увертливый и малоприметный коротышка был необходим более всего, поскольку именно Чуче предназначалась в сегодняшней битве роль гонца при Владигоре, он вдруг исчез!.. Струсил, забрался в какую-нибудь щель, ожидая исхода битвы?

— Карлик с ума спятил! — прокричал в ответ своему предводителю разбойник, с трудом отбиваясь от двух наседавших на него копьеносцев. — Взгляни на башню!

Рубанув от плеча ближайшего борейца, княжич выхватил палаш из мертвой уже руки и метнул его в одного из настырных копьеносцев. Только после этого задрал голову, чтобы посмотреть на пятиярусную караульную башню, возвышающуюся над крепостью.

— Безумец! — воскликнул он, вторя утверждению своего соратника. Но тут же опроверг его и свои слова, радостно возопив: — Умница!.. Стервец! Молодчина!

Картина в самом деле была впечатляющей — к отвесной стене четвертого яруса башни буквально прилипла маленькая фигурка его оруженосца.

Чуча, врожденно не переносивший (как и любой подземелыцик) даже самой незначительной высоты, вдруг совершил поступок, на который не осмелился никто из бойцов Горбача! Ведь это им поручалось овладеть башней и подать сигнал разбойникам, ожидавшим возле восточных ворот Удока. Но сейчас, пока люди Горбача безуспешно рубились в железные двери, коротышка вдруг оказался намного ближе их к вожделенной цели и, слава Перуну, вот-вот подаст весточку двум сотням свежих бойцов Владигора!

Использовав в начале своего сумасшедшего восхождения абордажные крючья и веревки речных разбойников, теперь он, цепляясь за стену как муха, медленно полз вверх, чудом уклоняясь от тяжелых борейских стрел, вонзающихся рядом с ним в бревенчатые коленца.

— Всем к башне! — проорал Владигор и первым бросился назад по узкому проулку, только что отбитому у врага.

Отряд устремился за ним, вводя в заблуждение борейцев, посчитавших бегство за отступление. Если бы отряд Владигора был менее подготовлен к замашкам своего командира, борейцы оказались бы полностью правы. Однако где им было догадаться, чего можно ожидать от Владигора!

Когда он со своими людьми возник вдруг у подножия караульной башни, дерущимся здесь двум десяткам разбойников приходилось туго: борейцы наседали на них отовсюду. Неожиданное появление Владигора внесло сумятицу в ряды иноземных наемников. Теперь им пришлось спасать свои шкуры, не помышляя уже о том, чтобы сбить стрелами забравшегося на башню наглеца. И хотя вскоре в общую рубку ввязались борейцы, вынужденно оставленные без возмездия отступившим отрядом княжича, ситуация возле башни стала еще более запутанной и абсолютно непредсказуемой.

Приученные к четко организованным сражениям: когда приказы командиров ясны и посему выполняются безукоризненно, когда враг известен и биться с ним приходится лицом к лицу, борейские воины столкнулись вдруг с совершенно иными «приемами» боевых действий. Разбойная вольница, поддержанная схватившимися за оружие местными жителями, дралась без всяких правил, с какой-то невероятной лихостью и мужицкой сноровкой.

Меч, разумеется, крепче и надежнее серпа или косы, но умело владеющий серпом землепашец может оказаться гораздо хитрее своего закованного в броню противника. Не стесненный железными латами, он уворачивается от тяжелого двуручного меча и бьет снизу, стараясь взрезать незащищенный пах или хотя бы подсечь ноги. К тому же синегорцы, за редким исключением, уклонялись от схватки лицом к лицу. Если выпадало столкнуться с ратоборцем вплотную — улепетывали без зазрения совести, однако, едва представлялась возможность ударить врага в спину, тут же выныривали из-за каких-нибудь деревянных лачуг… Нет, меньше всего эта горячая схватка у подножия караульной башни напоминала военное сражение! Пожалуй, сравнить ее можно было лишь с пьяной дракой двух компаний, не поделивших между собой последнюю бочку браги. Но именно такой оборот событий соответствовал сейчас замыслу Владигора.

Княжич понял, что главная цель почти достигнута, когда над башней появился густой черный дым. Это означало, что отважный Чуча сумел-таки подать сигнал и что вот-вот наступит перелом в битве за крепость.

В подтверждение его мыслей с востока донесся отчаянный призыв борейской трубы. Начался штурм! Отряды Саввы и Третьяка атаковали внешний частокол, отвлекая на себя основные силы борейцев.

Одновременно с началом штурма произошло то, чего не ожидал ни Владигор, ни иноземцы: жители Удока, отбросив последние страхи и сомнения, кинулись избивать своих многолетних притеснителей. Грады камней, Удары топоров и кухонных ножей, ухваты и вилы — все, что было под руками, обрушилось со всех сторон на спины и головы борейцев!

Преодолев сосновый частокол, разбойная ватага почти не встретила вражеского сопротивления. Борейские ратники с трудом отбивались от наседающих на них с тыла местных жителей и не могли уже защитить крепостные стены. Очень быстро их сопротивление было окончательно сломлено. Оставшиеся в живых побросали оружие, мечтая лишь о том, чтобы не оказаться растерзанными безжалостными толпами горожан, и в страхе и надежде кидались в ноги любому, кто хоть немного походил на командира этого удивительного войска…

Что ж, иноземные наемники получили по заслугам. Пусть народ сам решает их дальнейшую участь. А Владигора сейчас волновало другое: куда исчез Мизя?

2. Болотные крысы

Около тридцати борейцев, предприняв отчаянные усилия, сумели вырваться из осажденной крепости через северные ворота. Третьяк выслал за ними погоню из десятка своих бойцов и почти полусотни примкнувших к ним местных парней, жаждущих мести. Оказавшись в клещах между преследователями и заслоном, выставленным у Лебяжьего порога, наемники должны были вскоре погибнуть или сдаться в плен.

Однако, по уверениям Третьяка, среди прорвавшихся борейцев наместника не было. Его вообще никто не видел во время битвы.

— Мы нашли здесь целую сеть тайных переходов и галерей, соединяющих башни, господские покои и подвалы, — сказал сотник. — Возможно, в них и прячется Мизя. Надо бы Зотия порасспрашивать, вдруг чего знает про секреты своего давнего дружка.

— Кстати, а он-то где?

Неожиданно выяснилось, что и Зотия никто не видел с того момента, как были захвачены главные ворота. Вроде бы юркнул в проулочек за караульной башней, но в разгар сражения никто этому не придал значения.

Владигор нахмурился. Что-то настораживало его в исчезновении двух наместников, он предчувствовал очередную каверзу Черного колдуна…

Раздумывать над смутными опасениями времени не было. Его ждали более важные дела. Прежде всего требовалось подсчитать потери, организовать питание и постой для ватаги, разослать разведчиков по округе, связаться с отрядом Ждана. В общем, забот хватало, поэтому Владигор постарался до поры до времени выбросить из головы загадочное исчезновение наместников.

К полудню между тем загадка сия наполовину разрешилась сама собой — нашелся Зотий. Боги небесные, в каком он был состоянии! Мелкая непрекращающаяся дрожь сотрясала его жирное тело, из полуоткрытого рта по двойному подбородку текла слюна, поросячьи глазки, наполненные ужасом, готовы были вылезти из орбит.

— Он что, в гостях у Переплута побывал? — удивился княжич. — Где вы его раскопали?

— В чулане возле господской горницы, — ответил Третьяк. — Чуланчик этот оказался с секретом. Там и окошечко скрытное, чтобы в горницу подглядывать, и дверца запасная, за которой тайный ход имеется. Похоже, Зотий воспользовался именно этим ходом, когда с наших глаз пропал. Думал отсидеться в безопасности, пока либо мы, либо борейцы не одержат верх. И на всякий случай хотел быть поближе к Мизе, чтобы узнавать, как складывается битва. Но что-то его перепугало до полусмерти, слова вымолвить не может.

— Приведи в чувство, — приказал Владигор. — В речку окуни, брагой напои, что угодно делай! Надо язык его развязать как можно скорее. Сдается мне, очень важным делам стал он свидетелем.

Владигор не ошибся. Когда к Зотию вернулась способность соображать, он рассказал княжичу невероятную, леденящую кровь историю.

Как и предположил Третьяк, бывший замостьинский наместник не собирался рисковать своей шкурой при штурме Удока. Он юркнул в тайный ход, о существовании которого знал от своих шпионов (хотя и приятелями с Мизей считались, однако ревностно следили друг за дружкой, не чурались ни шпионов подсылать, ни Климоге доносы строчить), и прокрался в секретный чулан, используемый Мизей для подсматривания за гостями.

Зотий утверждал, что хотел разведать, как Мизя собирается оборонять крепость, дабы затем сообщить об этом князю Владигору. А не успел этого сделать, потому что увидел такое… такое!..

Пришлось рассказчика, вновь затрясшегося от страха, окатить холодной водой. После этого он сумел продолжить:

— Когда я глянул в оконце, Мизя был уже там. Он выставил за дверь телохранителей и принялся поспешно разводить огонь в очаге. Едва пламя занялось, кинул в него горсть красного песка, забормотал какие-то непонятные слова… Пламя вдруг стало ядовито-лиловым, из очага повалил густой черный дым… Мизя туда же бросил крошечный папирусный свиток. И прямо в горнице сверкнула молния! Дым превратился — клянусь Велесом! — в черного человека, лицом очень похожего на главного советника Климоги, на Ареса…

Зотий сделал несколько крупных глотков из кружки, протянутой ему Третьяком, утер ладонью губы. Вероятно, он даже не ощущал сейчас крепости браги, настолько был потрясен всем пережитым.

— Голос у него тоже был как у Ареса, только жуткий очень, как будто из пещеры доносился. Он разразился руганью, едва услышал о нападении на крепость. А когда Мизя сказал, что я вел за собой пленника, что пленник и командует нападавшими на Удок, он вообще рассвирепел! В горнице сами собой стали падать и ломаться вещи, тяжеленный сундук взлетел и ударился о стену, ковер на стене мгновенно обуглился, как от огня… На грохот вбежали телохранители, но тут же повалились замертво, едва колдун на них оглянулся.

— Да, это был Арес, — негромко сказал Владигор.-Черный колдун, «советник» Климоги и верный слуга Триглава. Узнаю его замашки… Говори дальше!

— Дальше еще хуже было. Он велел Мизе любым способом изничтожить бунтовщиков, а твою голову доставить в Ладор, лично ему. Мизя ответил, что местные жители взбунтовались, что с восточной стороны подступило сильное войско, что борейцы не удержат крепости… И тогда колдун прямо у меня на глазах превратил его в большую болотную крысу! Бедный Мизя, как он верещал и крутился!.. Потом затих, встал перед колдуном на задние лапы, будто собака перед хозяином, а тот ему приказал: отыщешь на болоте у Заморочного леса свое крысиное войско и поведешь его к Лебяжьему порогу. Дескать, другого пути у голодранцев нет. Самозванец, к Ладору двигаясь, обязательно вдоль Звонки пойдет, медлить не будет. Здесь, говорит, его и встретишь, и загрызешь, а иначе навсегда останешься крысой болотной… Дальше, князь, ничего не помню, поскольку дух из меня весь вышел. Как подумал, что колдун сейчас меня узрит и тоже тварью какой-нибудь сделает на веки вечные, так и потерял всякое разумение. В себя пришел уже здесь, когда люди добрые в речке искупали и вином отпоили.

— Плохо дело, — сказал Владигор, когда Зотия отправили отсыпаться, а рядом остались лишь Горбач, Третьяк и Чуча.

— Нам в самом деле не миновать Лебяжьего порога, если на Ладор пойдем. Отсиживаться в Удоке тоже нельзя — Климога живо нас в колечко возьмет, вызвав подкрепления из Комара и Замостья.

— Неужто, князь, тебя какие-то болотные крысы пугают? — удивился Горбач. — Что они против наших молодцов?! Эвон как сегодня с борейцами разделались!

— И крысы страшны, когда их много, а еще хуже что время упустим. Аресу того и нужно теперь чтобы мы кинулись лесную нечисть резать, силы свои измотали еще до подступов к Ладору. А страх, что в людях поселится, когда их на каждом шагу кусачие твари поджидать будут, не давая ни сна, ни отдыха? А болезни, которые начнутся после ядовитых укусов? Половину войска потеряем, пока до стольного города доберемся.

— Да здесь пути не более трех дней!

— Это если налегке идти и малым отрядом, — согласился с Владигором Третьяк. — Всей ватаге, которая уже сегодня до полутысячи бойцов насчитывает, да с обозом, да с орудиями стенобитными, да еще много чего, — нет, пять дней, это точно.

— Что же делать будем?

— Подумать надо.

Владигор подошел к распахнутому окну, внимательно вгляделся в голубой, без единого облачка, небосвод над Удоком. Похоже, сухая и безветренная погода установилась надолго. В такие жаркие дни нередко сами собой вспыхивали иссохшие луговые травы…

Некоторое время он сосредоточенно размышлял над мелькнувшей в его голове идеей, затем произнес:

— На Ладор ватага не пойдет. Вернее, сейчас не пойдет.

— А когда? — разочарованно спросил Третьяк. — Ты же сам говоришь, что зажмут нас здесь.

— Не успеют! — улыбнулся ему Владигор. — Арес колдовством одолеть нас хочет, а мы его хитростью и ловкостью пересилим. Забыли разве, что у нас почти полторы сотни бойцов уже на пути к Ладору? Люди Ждана и те, которых послали в погоню за борейцами. Вот они без задержки в поход и выступят! Вряд ли болотная нечисть успеет до вечера к Лебяжьему порогу Добраться, чтобы им помешать.

— Ты считаешь, что отряда Ждана будет достаточно, чтобы осадить Ладорскую крепость? — Горбач покачал головой. — Ждан, конечно, отменный вояка, но ие до такой же степени…

— Не беспокойся, старик, я с ума еще не сошел. Понимаю, что полторы сотни Ладор осадить не смогут.

Другая у Ждана будет задача. Однако говорить о ней повременим. В здешних хоромах, как сами теперь знаете, и стены имеют уши. Зачем рисковать?

Без малейшей задержки к Ждану был отправлен верхом на Лиходее — Чуча, которому очень не хотелось оставлять надолго Владигора, да разве его переспоришь? Во-первых, златогривый жеребец никого из разбойной ватаги к себе не подпускал, а во-вторых, указания Владигора могли показаться Ждану столь неожиданными, что вряд ли поверил бы он кому другому, кроме верного княжеского оруженосца, примчавшего к тому же на Лиходее.

Очень важно было, чтоб отряд Ждана покинул Лебяжий порог до захода солнца. Еще лучше, если болотные крысы, явившись к реке, не заметят следов недавнего пребывания людей. Хотя на подобную слепоту лучше не надеяться. Может, их введут в заблуждение трупы борейцев, пытавшихся прорваться через заслон?

По предложению Горбача, десяток удокских парней Ждану следовало отправить домой: пусть на обратном пути наследят и пошумят хорошенько, будто они, добив врага, никуда далее идти не собирались и никакого другого отряда у Лебяжьего порога отродясь не было…

Эта выдумка бывалого разбойника доказывала, как уважительно заметил Владигор, что с годами Горбач становится даже еще хитрее, чем раньше. Если крысиное войско поверит в эту уловку и не пошлет погоню за отрядом Ждана, то половину задачи можно будет считать успешно выполненной.

Другую половину предстояло решить двум сотням воинов, которых поведет сам Владигор…

С первыми лучами зари люди княжича приблизились к Лебяжьему порогу. Они двигались двумя группами одна, во главе с Владигором, по берегу Звонки, другая — до реке, на небольших шнеках.

Княжич восседал на кауром скакуне и, словно проверяя, на что он способен, то и дело уносился прочь от своего конного отряда, гарцуя по прибрежным лужкам, перескакивая через низкие кусты дикой смородины и ничуть не беспокоясь о собственной безопасности.

Между тем он незаметно оглядывал окрестности, примечая каждую мелочь, которая свидетельствовала о близком присутствии болотных крыс. Обглоданные веточки молодых осин, разворошенный муравейник, содранный с каменного валуна мох, клочья окровавленной заячьей шерсти на измятой траве… Ясно, что они уже здесь — приползли, затаились, готовы наброситься.

Но Владигор продолжал искушать судьбу, старательно изображая наивного и самоуверенного простачка.

За поредевшей березовой рощицей он увидел мрачный, хотя и не очень глубокий лог. И сразу почувствовал исходящую из его темноты враждебность. Даже утренний воздух над логом, казалось, был насыщен ядовитыми испарениями. Поблизости не порхала ни одна пичуга, никакие рассветные звуки не нарушали тягучей, мертвящей тишины.

Теперь княжича заботил простой вопрос: в какой момент болотные крысы кинутся на людей? Сразу, едва завидят главного своего врага, или дождутся, когда весь отряд будет перед ними, чтобы отрезать путь к отступлению?

Для Владигора предпочтительнее был первый вариант, поэтому он нахально направил каурого прямиком к черному логу. Конь, учуяв смертельную опасность, заартачился. Юноша вынужден был сильно ударить его дрожащие бока каблуками сапог, чтобы заставить-таки двигаться вперед. Пожухлая от летней жары трава на краю лога зашевелилась. Острый глаз Владигора различил высунувшиеся из нее крысиные морды. Его заметили и сейчас, вероятно, решали — нападать или ждать появления остальных всадников.

Не оставляя тугодумным тварям возможности выбора, Владигор привстал на стременах и оглушительно свистнул, предупреждая отряд о замеченном противнике. Тут же раздался ответный свист.

Сообразив наконец, что их обнаружили, крысы выскочили из укрытия и огромным черным потоком устремились к своей ближайшей жертве. Каурый встал на дыбы, затем скакнул в сторону и помчался, не разбирая дороги.

Встреч с болотными крысами избегали любые животные — дикие и домашние, ведь отбиться от них нельзя» было ни копытами, ни рогами, ни сильными когтистыми лапами. Те всегда нападали стаей, почти ничего не боялись и пожирали свои жертвы с неимоверной жадностью, не оставляя даже костей… Внешне, если смотреть издалека, они напоминали обыкновенных крыс, однако вряд ли имели с ними общих предков. Крепкие челюсти с двухрядными кинжальными зубами, острейшие когти на шестипалых лапах, удлиненное мускулистое тело покрытое черной щетиной, и голый крысиный хвост оканчивающийся костяным зазубренным жалом, разве подобных уродцев могла сотворить Природа?

Болотные крысы были порождением Заморочноп леса, а точнее, Злой Силы, явившейся в Синегорье. Он были созданы для того, чтобы безжалостно рвать клочья и пожирать. Других желаний эти злобные твари не знали.

…И вот сейчас они с визгом неслись за всадником, который пытался спастись, направив своего коня в широкое поле возле реки. Неужто он надеется, что в чистом поле сумеет уйти от погони? Наивный! Там-то ему и наступит конец. Не встречая помех, крысиная орда еще быстрее помчится по ровной земле, покрытой лишь иссохшей травой, настигнет, растерзает и его, и всех прочих!..

Владигор, не оглядываясь, спиной ощущал, как неумолимо сокращается расстояние между ним и болотной нечистью. Каурый все время порывался свернуть прямо к реке, чтобы найти спасение в ее быстром потоке, и юноша с большим трудом удерживал его в стороне от берега. Пока еще рано сворачивать к Звонке, еще рано… Но вот впереди он наконец-то увидел легкий, едва приметный дымок: Горбач подает знак, что ловушка готова захлопнуться!

Владигор ослабил повод, разрешая жеребцу устремиться к реке, скрытой за густыми зарослями ивняка. Именно в это мгновение несколько самых резвых тварей настигли-таки беглеца и вонзили челюсти во взмыленный круп, в бока и ноги обезумевшего жеребца, подсекая его, лишая возможности мчаться вперед. От нестерпимой боли и ужаса каурый закрутился волчком.

Всадник выхватил меч и разрубил единым махом четырех гадин, пятую сшиб крепким ударом сапога, шестой проломил череп рукоятью меча. Но вместо убитых уже налетали другие.

В последней попытке освободиться жеребец рухнул на землю, будто надеялся раздавить их весом своего тела. Владигор едва успел выпрыгнуть из седла. Перекатившись через голову, он вскочил на ноги и рванулся к спасительному кустарнику.

Болотных крыс подвела собственная жадность: не задержись первые из них возле бьющегося на земле жеребца, чтобы урвать кусок живого мяса, княжич мог бы не добежать до зарослей. Противостоять же в одиночку лавине злобных тварей нечего было и думать. Основная волна погони накрыла растерзанного коня, рехлестнула через него, помчалась дальше, возбужденно и азартно визжа. Но Владигор уже вломился в заросли. Обдираясь до крови, оставляя на ветках клочья одежды, он буквально протаранил кусты и выбежал к воде.

Прямо перед ним, на середине неширокого речного русла, стояли на якорях четыре шнека. Люди на них были готовы к бою, с тревогой ожидая, когда же на обрывистом берегу появится отважный всадник…

Увидев вырвавшегося из ивовых зарослей Владигора, они радостно завопили. Однако торжествовать было рано. Следом за княжичем с шумом и визгом из кустов полезла кровожадная нечисть.

Владигор резко оттолкнулся и прыгнул с обрыва «ласточкой», чтобы оказаться в воде как можно дальше от берега. Когда он вынырнул на поверхность, крысы уже облепили весь берег. Они, разумеется, не боялись воды, но крутизна обрыва задержала их на несколько мгновений… Эти мгновения и предрешили их участь.

Десятки смертоносных стрел со свистом рассекли воздух. На узкой полоске между прибрежным кустарником и речным обрывом скопилось столько уродливых тварей, что едва ли не каждая стрела нашла свою жертву. Мертвые и раненые крысы покатились в воду, уцелевшие оторопело попятились. Снова ударили в цель смертоносные стрелы — и нечисть была вынуждена отступить в кустарник.

Хотя пылу у злобных тварей поубавилось, они ни в коей мере не собирались отказываться от вожделенной добычи. Вожак черного воинства, присланный самим Аресом, громким визгом призывал найти более пологий спуск к воде и атаковать человеческие суденышки одновременно со всех сторон. Правда, он не указал, вверх или вниз по течению двигаться войску, что и вызвало очередную неразбериху в крысиных рядах.

И тут в третий раз в небо взмыли стрелы. И каждая стрела оказалась… пылающей!

Огненные стрелы подожгли кустарник, который к тому же во многих местах был заранее измазан горючей смолой. Обезумевшие твари с пронзительным писком бросились врассыпную. Выскакивающих на берег добивали меткие лучники. Запутавшихся в ивняке пожирал огонь. Единственный путь к спасению — назад, в чистое поле. Так, во всяком случае, посчитал их вожак, первым ринувшийся прочь из ловушки. За ним устремилась большая часть крысиной орды.

Откатившись на безопасное расстояние, со страхом и ненавистью глядя на полыхающий берег, крысы торопливо зализывали раны и подпалины. Вожак, раздосадованный неудачей, отгрыз головы двум не ко времени распищавшимся самкам, затем приказал своему войску обходить пожарище с обеих сторон.

Однако этот приказ уже не имел смысла — и на юге, и на севере клубился дым. Ужасная догадка пронзила его — вчера еще человеческий — мозг: бунтовщики со всех сторон подожгли траву! Они воспользовались многодневной жарой и полным безветрием, чтобы захватить его войско в огненное кольцо. И кольцо это будет сжиматься до тех пор, пока не испепелит всю траву в поле, а вместе с ней — детей Зла!

Бывший наместник Мизя был не совсем прав. Владигор не собирался окружать болотных крыс плотной стеной огня, поскольку знал, что в безвыходных ситуациях любой зверь теряет всякий страх. Лучше предоставить крысам лазейку для бегства, чем вынудить драться за свою поганую шкуру до последнего издыхания.

Поэтому его отряд запалил траву лишь с южной стороны и у Лебяжьего порога, давая возможность нечисти вернуться в Заморочный лес. Но вожак черной стаи, похоже, окончательно утратил разум. То ли из-за того, что в крысиную шкуру он облачен был совсем недавно и оставленного людьми выхода к лесным болотам просто не смог учуять, то ли в надежде на заступничество колдуна Ареса, то ли еще по какой необъяснимой причине, Мизя направил охваченную паникой болотную нечисть на север — прорываться к Ладору.

Вернее, попытался направить. Крысиное воинство не подчинилось ему. Большинство тварей рвануло туда, откуда явилось,-к лесу, хотя и невидимому за клубами Дыма, но, как подсказывал им врожденный инстинкт,все же не затронутому пожаром. Только три-четыре сотни крыс последовали за своим вожаком навстречу огню…

Когда запылал кустарник на берегу Звонки, Владигор, оставив Горбачу три шнека с лучниками добивать гадин, которые попытаются спастись в воде, на четвертом шнеке немедленно отправился к Лебяжьему порогу. Что-то говорило ему: полусотне Третьяка, которая еще с ночи скрытно пробралась туда по правому берегу, потребуется помощь ватаги.

Хотя сам Третьяк накануне заверял его, что крысы через огонь не сунутся — разве лишь десяток-другой совсем уж ополоумевших, но с ними его люди расправятся запросто, — Владигор все-таки этой уверенности не разделял. Успех его дальнейших планов во многом зависел от того, что станет известно Аресу о сражении болотной нечисти с повстанцами. И чем дольше колдун будет в неведенье, тем лучше. Значит, ни в коем случае нельзя позволить Мизе прорваться к Ладору!

Не зря беспокоился княжич. Он понял это, едва шнек вывернул из-за поворота к Лебяжьему порогу. Даже грохот реки, сердито бьющей среди камней, не мог заглушить отчаянного визга болотных гадин и громогласной ругани воинов Третьяка.

Высадившись на берег, небольшой отряд Владигора быстро пересек проложенную вдоль Звонки дорогу, почти неразличимую в сплошной пелене дыма, и стал карабкаться по склону крутого утеса. Несколько раз мимо них скатывались вниз крысиные трупы, но, хвала Перуну, ни одного человеческого… Вскоре отряд выбрался на узкое плато, венчающее гранитный утес, — и оказался в самой гуще кровавого боя.

Бывший властитель Удока хорошо знал здешние места. Превращенный в уродливую гадину, он не утратил памяти и вывел остатки черного воинства именно туда, где пламя не смогло разгуляться в полную силу.

Обычно путники, направляясь в Ладор или из него, пользовались нижней, береговой дорогой. По ней же, минуя наиболее опасный порожистый участок реки, во— локом перетаскивали ладьи и шнеки. Однако сейчас этот путь был надежно отсечен огненным заслоном, который крысам не удалось одолеть.

Зато они сумели найти лазейку среди плешивых каменных валунов и взобрались-таки на не затронутый пожаром утес. Если бы не воины Третьяка, Мизя мчался бы уже, крысиных лап под собой не чуя, к своему господину в стольный город Ладор…

Тварей, прорвавшихся из огненной ловушки, оказалось значительно больше, чем рассчитывал Третьяк. Его полусотня с трудом сдерживала их натиск. На каждого человека одновременно набрасывались пять-шесть мерзких созданий. И хотя пока еще никто не погиб, некоторым уже изрядно досталось от острых крысиных зубов и когтей. Помощь Владигора подоспела как нельзя кстати.

Сам Третьяк, высокорослый и плечистый, приметный в любой схватке, с поразительным хладнокровием орудовал сразу двумя мечами, прикрывая собой истекающего кровью товарища. Завидев отряд Владигора, он радостным воплем приветствовал княжича и, будто салютуя ему, поддел на меч одну из нападавших гадин, вторым клинком отсек ей голову, а конвульсивно дергающуюся тушку перекинул точнехонько к ногам Владигора.

— Хорош подарочек! — только и успел выкрикнуть Владигор, с ходу вклиниваясь в крысиную стаю.

Его меч быстро окрасился красно-коричневой кровью нечестивых бестий. По размерам и сообразительности не превосходившие ягненка, они были изворотливы, как змеи, и живучи, как волкодлаки. Требовалась изрядная ловкость, чтобы избежать их укусов. Но главную опасность представляли костяные «наконечники» хвостов, в зазубринах которых скрывался яд, вызывающий болотную лихорадку. А с ней не всякий человек мог справиться…

Вторжение новых воинов в бучу отчаянной схватки стало переломным моментом для всего сражения., Крысы окончательно потеряли веру в своего вожака и спасались теперь кто как мог: забивались в расщелины, падали на спину, притворяясь издохшими, прыгали вниз с крутого склона в последней надежде укрыться от людей за быстрым речным потоком.

Бывший наместник Мизя выделялся среди черного воинства не только внушительными размерами и неискоренимой «привычкой» ходить на задних лапах, но и тем, что не принимал личного участия в битве, а лишь отдавал приказы, расположившись на большом валуне за спинами своих бойцовых крыс. Поэтому он вовремя (как ему казалось) сумел выбрать единственно возможный путь для бегства — к южному подножию утеса, где уже постепенно затухало травяное пожарище. Однако и здесь перед его крысиной мордой неожиданно блеснул острый клинок. Мизя с визгом отпрянул.

— Далеко собрался? — спросил издевательский голос. Крысиный вожак заискивающе поднял глаза на человека. Перед Мизей возвышался почти трехаршинный мужик, одним мечом преграждая дорогу, а другой занеся над его несчастной головой.

— Может, покалякаем? Или ты, сукин сын, запамятовал обо мне?

Мизя судорожно пытался привести обрывки своих мыслей в порядок, дабы найти нужные слова в оправдание. Да, конечно, это тот самый мерзавец, которого он приказал прилюдно пытать и казнить три года назад — за непотребные речи и дерзкое поведение. Бунтарю удалось сбежать прямо с плахи, прихватив с собой десяток молодых смердов… Триглав всемогущий, где же ты?! Спаси от гнева этой голытьбы!..

— Ага, вспомнил, — удовлетворенно кивнул мужик. — Ладно, я не столь кровожаден, Мизя. Я тебя сразу порешу. Передавай привет Переплуту!..

С этими словами Третьяк резким взмахом рассек тело гадины от загривка до хвоста.

Запоздалый окрик Владигора уже ничего не мог изменить. Располовиненный Мизя вдруг превратился в зеленовато-лиловый столб дыма, который быстро обволок Третьяка и… и оба исчезли, словно легкое облачко под порывом холодного ветра.

К счастью, Владигор не растерялся. Оставалась только одна возможность вызволить сотника из смертельной ловушки… Он вскинул к небу левую руку;

— Перун-покровитель, к тебе взываю —спаси собрата!

И небо разверзлось над утесом. Яркие звезды, проступив на мрачном полотнище, пронзили голубыми лучами дымную пелену над полем битвы. Аметистовый перстень, вспыхнув вторым солнцем на безымянном пальце его руки, на несколько мгновений ослепил всех, кто находился поблизости. Чуть заколебалась земля под ногами, но никого испугать не успела, ибо тут же воины услышали голос Третьяка:

— Ребята, я живой али как?

Богатырь вновь стоял перед ними, живей живого, даже моложе, как им показалось, чем был до своего недолгого исчезновения. Он недоверчиво ощупал себя, огляделся по сторонам.

— Ну, братцы… Ничего не скажу, кроме одного — не дай вам боги испытать подобное.

Бессильно опустившись на ближний камень, он утер холодный пот с широкого лба, затем вдруг вскочил на ноги:

— Где гады?! Бейте их! Никто не должен уйти!.. Тараска, его оруженосец, быстро подбежал к сотнику, дернул за разорванный рукав и постарался успокоить:

— Всех пришибли, всех!..

Вложив меч в ножны, Владигор посмотрел на усталых, израненных воинов и громко сказал:

— Вы молодцы, ребята, славно рубились. Спасибо вам… Однако главное еще впереди.

Он улыбнулся Третьяку, который постепенно приходил в себя.

— Ну, считай, что заново сегодня родился. Только запомни на будущее — с колдовскими прихвостнями обычный меч далеко не всегда может справиться.

— Я теперь, князь, на всю жизнь должник твой. Ты мне ее, вторую-то, подарил нынче…

— Не я — Перун, его и благодари.

Владигор подошел к северному краю утеса. С его вершины открывалась красота воистину волшебная: внизу бесновалась в каменьях Лебяжьего порога неукротимая Звонка, правее недвижной громадой застыл проклятый Заморочный лес, а прямо перед княжичем, почти невидимая в густой и высокой траве, вилась узенькой полоской дорога в стольный город Ладор.

«Где-то поблизости давным-давно, — подумал княжич, — начиналась моя дорога… По ней до сих пор иду или, может, свернул на другую? Верный ли путь избрал? И узнаю ли когда-нибудь свое предназначение на этой земле? Кто я и зачем я?»

Он окинул взглядом дивный простор, раскинувшийся у ног, вдохнул полной грудью пьянящий воздух Синегорья и юношеским, ломким от волнения голосом произнес:

— Ладор впереди, братья. Вперед, на Ладор!

3. На разных берегах

Арес был в смятении. Он не знал, на кого выплеснуть злобу, с кого содрать шкуру. Не понимал, кто виноват в случившемся. Даже не до конца (и со страхом признался себе в этом!) мог оценить происходящее. Короче говоря, он полностью утратил чувство реальности. А для колдуна что может быть хуже?

По всем колдовским канонам, это всегда означало одно — близость поражения в битве. Тем более когда битва велась с противником, владеющим определенными зачатками магического искусства. Владигор, безусловно, относился именно к таковым. Пройдя через Заморочный лес (что для смертного вообще невозможно!), укрывшись на три года в Белом Замке, затем подчинив себе сотни голодранцев и с их помощью овладев надежнейшей крепостью в нескольких днях пути от Ладора, он кем должен теперь считаться? Такое лишь магу по силам или хотя бы его подмастерью.

С другой стороны, мальчишка действует не по-чародейски, без магических выкрутасов, которые Арес готов был встретить всей мощью своего мастерства. Лихость его — человеческая. Значит, нельзя и ответить толком! Или…

Уже не раз Черный колдун нарушал Великий Запрет, не позволяющий магам любого цвета напрямую вмешиваться в дела человеческие. Но, как говорят эти нелепые создания, снявши голову, по волосам не плачут. Продав душу Триглаву, посвятив себя Черному Возрождению, куда денешься?! Служи — награжден будешь, отвернешься от Владыки — жди ужасного и бесконечного. Так нужно ли волноваться из-за мелюзги, называемой человеками?

Арес не волновался — он просто был в панике, ибо не находил ответов на вопросы, которые перед ним поставила реальность. Он растерялся.

Как получилось, что бунтари Владигора оказались под стенами стольного града? Такого быть не могло! Тем не менее это случилось, несмотря на все предпринятые меры… Пять тысяч болотных крыс должны были если не разодрать в клочья, то хотя бы надолго задержать удокское отребье. Не сумели? Почему же Мизя не сообщил о своем поражении? Но, как ни считай, разбойная ватага никак не могла миновать Лебяжий порог и объявиться под Ладором на целых два дня раньше сражения, которое еще только должно было состояться!

Измена? Крысы Заморочного леса не могли изменить хозяину. Обман? Тогда чей? Похоже, здесь не обошлось без участия Белуна. Только он со своими дружками-чародеями мог переправить ватагу княжича под крепостные стены да еще упрятать куда-то Мизю и его крысиное воинство. Простому смертному такое не по силам. Но как посмел старик нарушить чародейские законы, раньше столь свято им соблюдаемые? В этом кроется какая-то загадка.Положение осложняется с каждым днем. Соглядатаи утверждают, что вся окрестная голытьба готова присоединиться к бунтовщикам, если те начнут осаду Ладора. Хорошо же, пусть только эта наглая орава нападет на город, пусть мальчишка осмелится бросить вызов! Здесь ему и конец!.. Тайное оружие разметает любое войско, которое рискнет приблизиться к Ладору. А борейцы довершат разгром, никого в живых не оставят. Да, так и будет!

Черный колдун старался успокоить себя подобными рассуждениями, однако ощущал их уязвимость. И главная причина была все та же: неопределенность новых и неизвестных ему обстоятельств.

Хитроумный план Владигора, таким образом, полностью удался. Отряд Ждана, ошибочно принятый Аресом за главную дружину княжича, отвлек на себя внимание Климоги и Черного колдуна. И пока их соглядатаи рыскали на востоке и на севере, следя за передвижениями отряда по окрестным лесам и деревушкам, основные силы княжича, не встречая никаких преград, быстро и скрытно прошли вдоль Звонки почти до самых стен Ладора.

Но здесь княжич неожиданно для своих соратников отказался от прежнего решения, которое они считали единственно правильным, и не стал штурмовать крепость. Более того, он приказал разбить лагерь в густой дубраве на правом берегу, и теперь неширокая, но быстрая река отделяла ватагу от синегорской столицы. В таком расположении были весьма серьезные недостатки, на что ему сразу же указали Горбач и Третьяк.

Прежде всего, ватага не сможет незаметно переправиться через водный поток, защитники крепости обнаружат ее и успеют подготовиться к штурму. Лагерь тоже не удастся скрывать долго, через день-другой он все равно будет замечен людьми Климоги. Так зачем же медлить? Почему не рискнуть и не постараться взять Ладор с ходу? И наконец, самое главное: для долговременной, организованной по всем правилам военного искусства осады у повстанцев просто не хватит сил, оружия и умения. Разве не так?

— Все верно, — согласился Владигор, с удивительным спокойствием выслушав поздним вечером все их замечания. — Куда ни кинь —всюду клин. И так плохо, и этак… А главная беда в том, что я не вижу пока не малейшей возможности овладеть крепостью. Удок мы взяли хитростью и нахальством. Но здесь нас уже дожидаются, хотя не знают толком, когда и откуда мы появимся. Значит, в наших интересах как можно дольшеi держать противника в неведенье.

— Пока не явятся вражьи сотни из Комара и Замо-стья, пока не возьмут нас в клещи?! — сердито спросил Горбач. — Ты же сам еще в Удоке твердил об этой опасности. Разве что-нибудь изменилось?

— Да, изменилось, — кивнул княжич, задумчиво вглядываясь в аметист чародейского перстня на своем безымянном пальце. — Я уверен теперь, что замостьикская дружина не сможет выступить на помощь Климоге. Очень скоро ей самой понадобится поддержка, чтобы противостоять войску Фотия.

— Фотий наконец-то решился? — воскликнул Третьяк. — Вот это славно! И это многое меняет.

— Не столь многое, как тебе кажется, — продолжал гнуть свое хмурый Горбач. — Даже если сведения верны и твой магический камушек, князь, ничего не напутал, сохраняется опасность получить удар в спину: вскоре подойдут две борейские сотни из Комара, а потом еще не меньше пяти из Мозыни. У нас считанные денечки остаются…

— Но остаются же! Поэтому нет нужды рисковать раньше времени. Пойми, я нутром чувствую: если сейчас в битву ввяжемся — и людей погубим зазря, и Ладор не возьмем!

— Так на что ты надеешься?

— Не знаю, Горбач, — откровенно признался Владигор. И уточнил, подумав: — Сегодня не знаю. Посмотрим, что завтра будет, тогда и решим.

Но еще той же ночью, задолго до рассвета, произошли события, заставившие Владигора приступить к активным действиям. Началось все на другом берегу Звонки, за толстыми крепостными стенами… Климога, отчаявшись получить от своих соглядатаев точные сведеция о местонахождении и численности ватаги бунтовщиков, велел стражникам пройтись по дворам смердов, хватая всякого, кто покажется им подозрительным.

Хотел убить двух зайцев: укрепить в простолюдинах веру в незыблемость своей княжеской власти и поймать тех, кто связан с бунтовщиками. Впрочем, в последнее время он склонен был считать, что большинство голодранцев, живущих в тесных домишках у подножия Ладорского холма, тайно поддерживают Владия и его разбойников. Следовательно, если борейские костоломы хорошо постараются, то наверняка сумеют выпытать всю правду о бунтовщиках. Ну а если и забьют десяток-другой простолюдинов, тоже ведь польза — другим наука будет.

Черный колдун узнал об этом приказе Климоги с большим опозданием, когда почти ничего нельзя было исправить. Вбежав в опочивальню князя, он схватил его за ворот ночной рубахи и выволок из теплой постели.

— Что же ты натворил, сукин сын?!

— Чего?.. Как… Что случилось?

Спросонья Климога не мог сообразить, почему так разгневан Арес и какая еще беда стряслась в княжестве.

Колдун, едва сдерживая распиравшую его злость, прошипел:

— Мало тебе было бунтовщиков, так ты решил к ним новых добавить? Дуболом стоеросовый! Восемь стражников убиты, пять или шесть покалечены. Но это еще цветочки! А сколько мужиков из города в лес подались? Не меньше сотни! И не с голыми руками ушли — топоры и ножи прихватили. Как думаешь, с кем они биться хотят?

Отшвырнув от себя Климогу, Арес подошел к распахнутому окну, вгляделся в темноту безлунной ночи.

— Если до рассвета весь город не взбунтуется, можешь считать, что тебе крупно повезло. Народ сейчас что копна сена — чтобы вспыхнул мятеж, достаточно одной искорки.

Климога, кое-как облачившись в расшитый серебром халат, осторожно спросил:

— Из-за чего вдруг, а?..

— Ты еще не понял, остолоп? По твоему приказу борейцы среди ночи в дома стали врываться, мужикам морды бить и ребра ломать. Вся Нижняя слобода вмиг возмутилась и взялась за топоры. Пришлось ратникам за крепостные ворота бежать, пока всех не перебили…

— Но ведь раньше ничего такого не случалось, — оторопел Климога. — Терпели, худшее сносили — и не помышляли против княжеской воли восставать!

— Так то раньше, когда тебя князем считали! — съязвил колдун. — А нынче у них сын Светозора в Почете, его теперь князем зовут.

— И что сейчас делать?

— Ты свое уже сделал. Мне твою кашу расхлебывать…

Арес некоторое время нервно расхаживал по комнате, затем, презрительно оглядев Климогу с головы до ног, сказал;

— Одевайся и ступай к своим дружинникам. Вели бочку браги для них выкатить, пей-гуляй вместе с ними до утра. Надеюсь, на это ума твоего хватит? Чтобы никто из дружинного дома нос не высовывал! И чужих никого в дом не пускать, пока я не разрешу. Если смута до них докатится, худо будет. Ясно тебе?

— А с Нижней слободой как поступим?

— До света ничего сделать нельзя, не пойдут борейцы ночью на мужицкие топоры и вилы. Уже попробовали, второй раз не заставишь. Утром будем порядок наводить, не сейчас. Со дня на день жду борейской подмоги — из Мозыни, Комара и Замостья. И тогда племянничку твоему, всей ватаге его и остальной голытьбе несдобровать! В крови утоплю, огнем и железом изведу под самый корень!

Арес заскрипел зубами, сжал в ярости кулаки и, ногой распахнув двери, быстро вышел из комнаты. Злость на Климогу немного отступила, потесненная доводами трезвого рассудка. Сейчас он не мог давать полную волю чувствам, но очень скоро придет время, когда не будет нужды сдерживаться. О, тогда все эти глупые, наглые, бездарные и бесполезные людишки запляшут перед ним, как плотва на угольях! За каждый миг его долготерпения заплатят они бессрочными муками!

Черный колдун понимал, что должен спешить. Прежде всего необходимо выяснить, где именно находится Владигор — с точностью до трех аршин, а уж затем посмотрим, чьи заклинания окажутся сильнее.

Жаль, ему не удалось использовать меч Владигора, которым был сражен нетопырь-убийца. Белый чародей успел холодный металл своим духом согреть — и никакие колдовские ухищрения не смогли изгнать его. А на следующую ночь пришлось вообще избавиться от меча, поскольку сила, исходящая из него, стала мешать проведению других важных опытов.

Теперь у Ареса оставалась лишь одна возможность вступить в магический контакт с княжичем, ее он и собирался использовать сегодняшней ночью.

С вечера в темнице, примыкающей к его тайной обители, томилась ведунья Лерия — распятая на каменном ложе, прикованная к нему тяжелыми цепями, умирающая от пыток, однако продолжающая упрямиться. Над ее непокорным духом бился Арес, когда вынужден был, узнав о событиях в Нижней слободе, броситься в опочивальню Климоги. Ничего, до рассвета есть еще время. И существует еще немало способов, которыми можно подчинить себе дух человеческий!

Войдя в темницу, он окинул взглядом истерзанное тело женщины. Не померла ли? Нет, обнаженная грудь чуть заметно вздымается, подрагивают веки с опаленными ресницами. Не хочет, стерва, смотреть на своего мучителя! Ладно, пусть не глядит, это не имеет значения.

На животе Лерии был вырезан кровавый треугольник, в центре которого Арес поставил черную тринадцатиугольную пирамидку из заколдованного воска.

Поднеся к ней смоляной факел, он медленно расплавил воск. Черное пятно, растекаясь по телу несчастной жер— твы, постепенно обрело очертания отвратительного мохнатого паука.

Арес пробормотал заклинание — и паук ожил, при— поднял свое жирное тельце над женщиной, вонзил мерз. кие лапки ей под ребра. Лерия застонала. Кричать она уже не могла…

Черный паук раскрыл пасть с ужасными жвальцами, чуть помедлил, словно выбирая и примериваясь, а затемд сладострастно присосался к левой груди женщины. Лерия изогнулась от боли, безуспешно стараясь избавиться от паука. Но железные цепи надежно удерживали ее на каменном ложе, и давно уже не было сил сопротивляться пыткам.

Колдун усмехнулся, наблюдая за ее мучениями. Вытащив из-за пазухи маленький пузырек с фиолетовой жидкостью, он поднес его к губам Лерии. Она отвернула голову, хотя знала, что это бесполезно. Костлявые пальцы Ареса сдавили ее лицо, насильно разжимая зубы, зловонная жидкость потекла в рот. Принужденная сделать глоток, она почувствовала в груди нестерпимый огонь — и потеряла сознание.

Мохнатый паук между тем быстро увеличивался в размерах, одновременно меняя свое обличье. Теперь он напоминал огромного слизняка, который почти полностью накрыл собою тело женщины. Он будто втягивал ее в себя — до тех пор, пока не заглотил целиком, оставив снаружи лишь ржавые цепи.

Черный колдун продолжал бормотать заклинания и внимательно следить за тем, как туша слизняка становилась полупрозрачной, позволяя разглядеть заключенное внутри нее женское тело. Наконец, дрожа от нетерпения, Арес распростер над слизняком ладони и громко произнес:

— Повелеваю тебе, плененный дух человеческий, передать мне связующую нить, которая протянута между тобою и человеком по имени Владигор!

В ответ из чрева слизняка донеслись приглушенные стоны, а вслед за ними едва различимые ломкие звуки — будто кто-то рвал струны на гуслях или разбивал камнем тонкий лед на зимней реке. Но, как ни странно, они сливались в доступные пониманию человеческие слова:

— Он рядом… мой мальчик… нежный и сильный… Он пришел, чтобы… Помнит обо мне… Страж Времени спасет… Рухнут стены… Земля пропустит его… Он…

— Где он?! — нетерпеливо вскричал колдун. — Опиши место, покажи мне его!

— Нельзя… Он близко… Нельзя…

— Повинуйся мне! Твои силы исчерпаны, твоя воля сломлена. Я отныне твой властелин! Повелеваю: расскажи обо всем, что с ним рядом. Передай мне связующую нить!

— Нет… Не мучай меня… Как тяжко-Неожиданно звучание слов изменилось, ритм стал более учащенным, взрывчатым:

— Вмешайся, заслони!.. Иначе не справлюсь… Нет сил… Торопись!.. Нельзя… Помоги мне!..

Черный колдун озадаченно уставился на свое «творение», с которым происходило нечто неправильное. Тело женщины внутри слизняка трепетало, как березка под порывами ветра. Полупрозрачная магическая оболочка едва сдерживала его, угрожая прорваться в любой момент. Арес торопливо стал повторять заклинания, удерживающие плененный дух в подчинении. В какой-то мере ему удалось восстановить прежнее положение, однако он чувствовал, что некая могущественная сила продолжает активное противодействие.

Арес вновь и вновь твердил заклинания. На лбу его выступил пот, губы побелели, руки налились свинцом…

За сотни верст от Ладора, в Белом Замке, крепко сцепившись руками, четверо чародеев образовали мощный магический круг. Его влияние и повредило колдовскую сеть Ареса.

Лишь кругу было по силам мгновенно преодолеть пространство и приостановить действие заклинаний. Однако даже с его помощью чародеи не могли бы на таком расстоянии освободить пленницу, тело и душа которой находились во власти Черного колдуна. Все четверо прекрасно это осознавали…

ГВИДОР:

— Кажется, она все поняла и пытается нам помочь.

Бедняжка!

АЛАТЫР:

— Если бы мы сумели сейчас чем-то напугать Ареса или хотя бы отвлечь, ослабить его. Тогда, может быть,

удастся…

БЕЛУН:

— Не обманывай себя, собрат. Это все, что мы можем. Княжеский дворец буквально опутан сетями Триглава. Нам не разорвать их. И долго сохранять силу круга внутри его сетей нам тоже не удастся.

АЛАТЫР:

— Значит, наша попытка была бесполезна? Арес вновь овладеет ее духом и доберется до Владигора, так? Но ведь ты каким-то образом сумел проникнуть мыслью за крепостные стены и не запутался в сетях Злыдня! Разве нельзя той же дорогой вывести дух несчастной Лерии?

БЕЛУН:

— Я воспользовался связующей нитью, которая про тянулась между юным княжичем и прекрасной ведуньей после первой их ночи и сохранялась все эти годы. Моя чародейская мысль, скользнув по лучу волшебного аметиста, устремилась от Владигора к Лерии и вошла в ее подсознание. К несчастью, слишком поздно… Ее дух уже был пленен Черной магией Ареса, поддержанной Триглавом. И сейчас Арес пытается воспользоваться той же нитью, чтобы проделать обратный путь и войти в подсознание Владигора. Боюсь, что мои неосторожные действия указали ему или Триглаву на эту возможность…

ЗАРЕМА:

— Не вини себя понапрасну, собрат. Злыдень давно знал о чувствах юного княжича, иначе не появился бы здесь созданный Аресом нетопырь-убийца в образе Лерии.

АЛАТЫР:

— В таком случае почему бы нам не оборвать связующую нить и не лишить колдуна возможности выйти на Владигора?

ГВИДОР:

— Ты еще молод, Алатыр, поэтому не знаешь: нить первой ночи одна из прочнейших в человеческой душе… Но если бы и удалось нам это сделать на таком расстоянии, Арес все равно не оставит своих попыток и найдет способ связать концы нити, ибо живой дух Лерии по-прежнему в его власти.

ЗАРЕМА:

— У нас есть единственный способ не допустить этого…

ГВИДОР:

— Ты права, к сожалению. И мы должны поспешить им воспользоваться, поскольку сила круга уже слабеет,

я чувствую это…

АЛАТЫР:

— Да, я тоже заметил — круг истончается. Но о каком способе вы говорите?

ЗАРЕМА:

— О смерти. Мы можем открыть плененному духу Лерии путь в Страну Мертвых — единственный путь, пойти по которому Арес не сможет помешать. Тогда она ша оборвет связующую нить. Нужно лишь, чтобы Лерия согласилась на это. Пока у нас еще остались силы…

БЕЛУН:

— Она слышит нас, и она согласна. Просит, чтобы мы медлили. Арес вновь врывается в ее подсознание… Собратья, что скажете?

ЗАРЕМА:

Мы должны это сделать.

ГУДИМ:

—Да.

АЛАТЫР:

— Если ничего другого не остается… Да.

БЕЛУН:

— Прости нас, Лерия. Прощай!

В глазах у колдуна вдруг потемнело, и резкая боль запульсировала в висках. Он непроизвольно сжал голову руками, на миг ослабив контроль над своей жертвой. А когда сумрачная пелена спала и Арес вновь овладел собой, вопль проклятья вырвался из его уст. Случилось непоправимое: оболочка слизняка лопнула, словно бычий пузырь, и наполняющая ее черно-фиолетовая жидкость растеклась по полу.

По распростертому на каменном ложе телу пленницы пробежала предсмертная судорога.

— Не смей, нет! — вскричал он, кидаясь к ускользающей в небытие Лерии. — Заклинаю всемогуществом Триглава!..

Поздно. Она больше не принадлежала своему мучителю. Душа ее освободилась, и лишь истерзанное тело по-прежнему было распято бесполезными цепями.

Черный колдун в бессильной злобе занес кулак над лицом мертвой женщины — и с ужасом отшатнулся. Ее посиневшие, в кровь разбитые губы… улыбались!

4. У стен Ладора

Владигор хрипло вскрикнул, как от удара кинжалом в грудь, и мгновенно проснулся. Ощущение полученной раны было таким ярким, что он даже провел рукой по своей голой груди, будто хотел убедиться, не торчит ли из нее рукоятка кинжала…

В походном шатре рядом с ним никого не было. Очевидно, Третьяк пошел проверять сторожевые посты (он делал это почти каждую ночь, хотя и говорил, что полностью доверяет своим десятникам), а Горбач, как обычно, спал в собственном шатре, поставленном рядом с княжеским. Старый разбойник в последнее время всячески подчеркивал свое почтение к званию Владигора и бывал очень недоволен, когда юноша вел себя с мужиками отнюдь не по-княжески. «Вернешься во дворец, — укоризненно выговаривал он Владигору, — в опочивальню свою княжескую тоже всех нас позовешь? Разве достойно князя равняться со слугами?».

И сколько ни твердил ему Владигор, что нет сейчас среди них слуг для него, а только соратники и друзья, что не князь он — пока лишь княжич, да и то «самозванцем» объявленный, все было без толку. Горбач в качестве главного довода одно приводил: «Не то важно, что ты сын Светозора и по нашей Правде и Совести в Синегорье властвовать должен после отца своего. Главное, что князем тебя народ величает. Не признали бы люди в тебе настоящего князя — не видать нам ни Удока, ни стен Ладора, ни войска, готового идти за тебя на смерть. Посему и князь ты уже, а не княжич».

Владигор понимал, что кое в чем Горбач прав, что люди поддерживают его, ибо хотят видеть в нем настоящего властителя Синегорья — справедливого, мудрого, сильного и бесстрашного. Но разве он уже оправдал их надежды и веру? Измученные самодурством Климо-ги, они невольно спешат желаемое принять за действительное. Вот и называют князем того, с кем в бой идут против нечестивого притеснителя.

Что ж, сам вызвался, никто не заставлял. Вот и неси теперь звание княжеское с честью и доблестью, дабы имя отца ничем не запятнать.

…Поворочавшись немного с боку на бок, Владигор решил, что уснуть уже не удастся. Не давало покоя гнетущее чувство неведомой утраты, тисками сжимало сердце. Может, беда рядом, и кинжальный удар, разбудивший его, был знаком, посланным из Белого Замка?.

Он внимательно вгляделся в чародейский перстень-Нет, голубой аметист сияет ровно и ярко, не предвещая близкой опасности.

Одевшись и проверив оружие, Владигор вышел из шатра. И тут же столкнулся с Третьяком, спешащим ему навстречу.

— Тебя уже разбудили, князь? Обо всем рассказали?

— Нет, никто не будил… Что стряслось?

— Нижняя слобода взбунтовалась! Только что мужики с того берега приплыли, к нашим постам вышли, человек двадцать… Говорят, Климога послал борейцев избивать всех, кто встретится, и выпытывать о «самозванце». Ну и не сдержался народ — топоры достал. С десяток иноземцев порубили, а потом в леса подались — у тебя защиты искать.

— Откуда узнали, что здесь стоим?

— Они и не знали, случайно наткнулись. Большинство мужиков на север пошли, где, по слухам, наше войско видали, а эти хотели до света в дубраве укрыться, чтобы потом к Удоку плыть. Безлунной ночью по Звонке, известное дело, только сумасшедший спускаться осмелится… Правду они говорят, князь, поверь!

— Поверить не трудно: Климога нынче повсюду лютует. А проверить все-таки надо. Пошли разведчиков к Нижней слободе, пусть у людей поспрашивают.

— Уже послал троих пареньков, они быстро обернутся. Но боюсь, что с утра Климога в отместку за своих стражников кровавую баню в слободе устроит.

— Считаешь, что нужно прямо сейчас выступать? А если все же ловушка? — Владигор покачал головой. — Ничего толком не зная, соваться волку в пасть… Огромный риск, Третьяк.

— Что ж они,-вмешался в разговор вышедший из своего шатра Горбач, — столько лет уживались с борейцами, и на тебе — выбрали времечко!

— Чего тут непонятного?! — вспылил Третьяк, — Оттого и не стерпели, что про войско наше услышали, про юного князя! Да ты бы только посмотрел на них, Горбач! Одежка драная, ребра торчат, а за топоры крепко держатся. Ватагу разглядели, так глаза огнем запылали — в бой рвутся. И наши все, кто говорил с ними, туда же: не хотят в кустах отсиживаться, пока наемники Климогины будут слободку безнаказанно кровавить!

Владигор задумался. Верно Третьяк говорит: мужики взбунтовались не только из-за борейского мордобоя, но оттого еще, что отряд Ждана, по окрестным деревням пройдясь, знатную славу о себе разнес. Точнее — о войске князя Владигора.

И другое верно: Климога бунта не простит, завтра же лютых борейцев на Нижнюю слободу кинет. Мало кому из ее жителей доведется в этот день уцелеть…

— Хорошо, сделаем так, — решительно произнес Владигор. — Ты, Третьяк, поднимай полторы сотни и переправляйся на тот берег. Возьми с собой этих мужиков из слободы, пусть втихую проведут наших по дворам и укажут, где борейцев лучше встретить, когда заявятся. Вряд ли Климога на усмирение больше сотни пошлет — для бунтарей-простолюдинов и сотни латников предостаточно. Если, конечно, не ожидает он сейчас кого посильнее. Но если все же западню приготовил, что ж, ничего не поделаешь — разнесет он тебя по закоулочкам.

— Нет там западни, князь! Сердцем чую!

— Утро покажет, сколь хорошо твое сердце чуять умеет, — горько усмехнулся княжич. — Теперь дальше слушай. Настоящего сражения полторы сотни не выдержат, да и нет нужды в этом. Пожалуй, уже к полудню а то и раньше, Климога сообразит, что не мужики и ремесленники против него бьются, и тогда бросит на тебя настоящие силы. Их дожидаться не следует. К тому времени всех — от мала до велика — нужно подальше в лес увести: на север, в предгорье, туда, где сейчас Ждан со своим отрядом.

Все понятно?

— Да все, пожалуй.

— Вот и славно. А мы с Горбачом, пока Климога с тобой разбираться будет, постараемся незаметно выйти к восточному склону холма, укроемся в Ладейной роще.Знаешь про такую?

— Бывать не приходилось, но слышал, что в ней лес для ладей рубят. Отыщу, коли понадобится.

— Отыщешь, — кивнул Владигор. — Так вот, в крайнем случае, если совсем уж туго тебе придется, побеспокоим борейцев и с той стороны. Хотя лучше бы ты своими силами обошелся… Когда отыщешь Ждана, вместе подбирайтесь вновь поближе к Ладору. Но в серьезный бой не ввязывайтесь, на рожон не лезьте! Как вернетесь к городу, сразу посылай гонца ко мне в Ладейную рощу.

— И что дальше? — спросил Горбач, который пока не мог ухватить главного замысла Владигора. Княжич хитро сощурил глаз:

— Утро вечера мудренее. Верно? Не будем обсуждать планы раньше времени. Посмотрим, что Климога нам завтра покажет… Впрочем, уже сегодня: гляньте, Утренняя звезда всходит. Поспеши, Третьяк, времени у тебя почти не осталось.

Владигор вернулся в шатер На душе у него кошки скребли. Весь «тайный смысл» его плана заключался в том лишь, что никакого плана просто не было!

Сколько людей останется у Третьяка после битвы в Нижней слободе? Как быстро отыщет он отряд Ждана? Да и в предгорьях ли нужно искать? Ждан мог давно уйти совсем в иные края, поскольку именно такой приказ получил в свое время от княжича: куролесить повсюду, нигде долго не задерживаясь… Почему до сей поры нет от него никаких известий? Сумеет ли ватага скрытно перебраться в Ладейную рощу? Сколько времени придется там стоять?

Не зная ответов на эти вопросы, Владигор ничего не мог предпринять. Какие уж тут планы! Он вновь действует по наитию, а люди, доверившие ему свои судьбы, убеждены, что его замыслы безупречны и обязательно приведут к победе… Впрочем, как ни странно, здесь нет противоречия. Разве не владеет он искусством подсознательного поиска верных решений? И разве не это помогало ему на всем пути к Ладору? «Любая задача имеет решение, — учил его Белун. — Нужно лишь уметь отыскивать скрытую взаимосвязь явлений, которые на первый взгляд кажутся очень далекими друг от друга. Доверься потоку своих мыслей, не мешай им рисовать нелепые узоры, создавать невероятные образы. В нужное время твое подсознание само найдет выход из лабиринта вопросов — это и есть миг прозрения».

Чародей утверждал, что Владигор с рождения владел зачатками этого искусства, а в Белом Замке лишь развил и усилил сей дар богов. В дальнейшем его способности возрастут еще больше и не раз проявят себя в самых трудных и опасных ситуациях. Юноша в ответ улыбался и пожимал плечами, считая, что Белун преувеличивает. Однако позднее понял, что чародей был прав: мгновенно принятые и вроде бы ничем не обусловленные решения в итоге оказывались наиболее верными. Владигор в таких случаях — «миг прозрения» — испытывал необычайный душевный подъем, способен был горы свернуть.

Вот и теперь, слыша за грубой тканью шатра перезвон оружия и негромкие команды десятников, Владигор чувствовал, как приливает к сердцу молодая горячая кровь, как растет в нем уверенность в собственных силах, как расправляются плечи в ожидании грядущей решительной схватки с врагом. Что ж, юный князь Синегорья готов к ней!

Климога в точности выполнил указания Черного колдуна — пропьянствовал всю ночь с дружинниками, как простой сотник, и даже скоморошьи прибаутки заодно с ними горланил, и борейцев последними словами крыл, и главного «советника» своего поругивал.

Сперва дружина была в растерянности: с чего вдруг князь до них, простых ратников, снизошел? Вино выставил, хоть залейся. Пьет как равный. Правда, строго-настрого запретил со двора выходить, самолично навесил замок на ворота, а ключ под рубаху спрятал. Но после второго кувшина таиться перестал и все им поведал.

Оказалось, что повод для неурочного праздника вполне подходящий — князь жениться собрался! Где же еще с холостяцкой жизнью, веселясь, прощаться, как не в дружинном доме? Кого первыми о предстоящей свадьбе извещать, как не ратников своих верных? Однако просил эту новость другим пока не рассказывать, и что самое удивительное — не назвал даже имени своей невесты. Сболтнул только, когда уже лыка не вязал, что весь народ синегорский возблагодарит богов и его, Климогу, за такую княгиню.

Дружинная сотня, в отличие от своего князя, в последнем отнюдь не была уверена. Хотя служили они Климоге как положено, честь воинскую блюли и приказы выполняли неукоснительно, особого почтения к нему давно не испытывали. О простом народе и говорить нечего… Так что вряд ли дождется Климога благодарности синегорцев, какой бы раскрасавицей княгиней ни «одарил» своих подданных.

Впрочем, нелюбовь к хозяину не помешала им пить без удержу за его здоровье и во славу будущей княгини. Когда над Ладором взошло солнце, вся дружинная сотня лежала вповалку (чего, собственно, и добивались Климога с Аресом), храпела на разные лады и не имела ни малейшего понятия о событиях в Нижней слободе.

Черный колдун понимал, что главное сражение с мятежным княжичем может начаться в самое ближайшее время и потребует от него огромного напряжения и предельной ясности мыслей. Поэтому сейчас ему был Енеобходим отдых. Измученный незримой битвой с могучим противником за душу Лерии, он чувствовал себя хуже пьянчуги, которому не дали опохмелиться. Именно это сравнение пришло ему в голову при виде упившегося Климога, которого телохранители с трудом приволокли в княжескую опочивальню.

Арес брезгливо поморщился и велел уложить его в постель прямо так, не раздевая. Сам же устроился в большом кресле, приказав до полудня без крайней нужды не беспокоить.

Он был уверен, что борейский сотник Кугдис толково и быстро разделается с отребьем Нижней слободки. Ночью-то бунтовать проще!.. А пусть попробуют среди бела дня топоры поднять на опытных и хорошо вооруженных воинов, тогда и поглядим, кто здесь хозяин!

Задача для Кугдиса была простой: с отрядом латников спуститься в слободу, пройтись по всем дворам, забирая из каждого по одному человеку. Кто сопротивляться будет — тут же голову рубить. Остальным объявить: ежели до сумерек вчерашние убийцы стражников к городским воротам не явятся, заложники за них своими жизнями ответят. Это должно подействовать на простолюдинов. Ведь какие из них вояки? Сгоряча зa ножи схватились, а теперь наверняка очухались, сами испугались содеянного… Однако урок им преподать нужно… Впредь думать будут…

С этими мыслями, дремотно витающими в его сознании, Арес наконец-то смог немного успокоиться и уснуть.

Нижняя слобода сперва показалась Кугдису вымершей. Дверь не скрипнет, собака не залает, ребенок не засмеется… Затем все же его цепкий глаз приметил кое-какие признаки жизни: бабий сарафан мелькнул у погреба, ставня поспешно захлопнулась, парнишка убежал от колодца. Ясное дело — попрятались, наказания убоявшись!

— Эка страху мы нагнали!-весело крикнул он своим воинам. — Кажись, они даже собакам тявкать запретили, чтобы нас не рассердить. Ничего, сейчас живо…

Договорить Кугдис не успел. Метко пущенная стрела вонзилась ему в переносицу. Покачнувшись, сотник рухнул на землю. Произошло это так быстро, что борейцы не сразу поняли, отчего он вдруг упал? Споткнулся, что ли, на колдобине? Но уже через мгновение они получили исчерпывающий ответ на свои вопросы: стрелы и дротики посыпались со всех сторон!

— Засада!..

— Борейцы, к бою!

— Отходи назад!

— Проклятье, здесь тоже!.. . Лишенные командира, не знающие, где укрылся противник, да и просто не готовые к сражению, наемники растерялись. Каждый кричал свое, добавляя неразберихи. А стрелы невидимых лучников продолжали валить их с ног одного за другим.

И все же хорошая боевая выучка помогла борейцам не утратить полностью присутствия духа и в конце концов занять оборону даже в столь невыгодном для них положении. Заслоняясь щитами, они образовали крепкий круг, в центре которого укрыли раненых, и ощерились мечами и копьями. Теперь стрелы были не слишком опасны для них. Правда, возможности вырваться из ловушки тоже не было. Оставалось лишь отражать наскоки бунтовщиков и надеяться на помощь из крепости.

Люди Третьяка, скрывавшиеся кто где — в ближайших домишках, на соломенных крышах сарайчиков, за дровяными поленницами и низкими заборчиками, — прекратили бесполезный обстрел. Молодецким свистом Третьяк поднял их в атаку и первым же бросился на врага.

Однако проломить железную стену из щитов и копий лихим налетом не удалось. Мятежники отступили, потеряв в этой необдуманной атаке почти дюжину своих товарищей… Сам Третьяк был ранен в плечо. Кое-как перетянув рану оторванным рукавом рубахи, сотник приказал лучникам возобновить стрельбу. Обычно сдержанный, хладнокровный в бою, сейчас он не скрывал своих чувств. Злость и досада обуревали его, мешая разуму найти верное решение.

Он подозвал оруженосца Тараску и сердито спросил:

— Ну, долго слобожане будут возиться? Почему не спешат?!

— Некоторые не хотят дома покидать, свой скарб жалеют. Боятся, что стражники все разграбят. Не знаем, как и уговорить!

— Вот недоумки лапотные! — выругался Третьяк. — Барахла им жалко, а себя — нет. Передай, что мы свои головы зазря терять не собираемся. Не уйдут в леса — пусть на себя пеняют. Дурак я был, когда их защищать вызвался!..

Третьяк понимал, что напрасно сердится на жителей слободы. Для большинства из них потеря дома и всего нажитого многолетним изнурительным трудом была равносильна смерти. А разве мог он обещать, что борейцы по злобе своей не сожгут их жилища? Но как объяснишь людям, что иного выхода нет, что в любом случае Арес не простит им ночного бунта! Верно говорил Владигор: куда ни кинь — всюду клин.

Тяжело вздохнув, он приподнялся из-за своего укрытия и посмотрел на крепостные ворота. Пока они были заперты и, слава Хорсу, новый отряд наемников не спускался с холма на выручку полусотне, угодившей в западню. Если удастся быстро разделаться с окруженными в слободе латниками, положение мятежников может в корне измениться. Достаточно будет перекрыть отходы к лесу — и уже не борейский, а синегорский отряд окажется между молотом и наковальней.

Но как прошибить крепкую защиту латников? После первого удачного обстрела их осталось человек тридцать. Надо было сразу кидаться в атаку, а он промедлил, своих мужиков пожалел. Упустил бесценные мгновения, Надеясь малой кровью победу одержать. Как он мог так опростоволоситься?!

Впрочем, он знал как. После происшествия у Лебяжьего порога, когда только вмешательство Владигора вернуло его в Поднебесный мир. Третьяк стал чересчур бережно относиться к человеческим жизням. Уже не мог с былой легкостью подвергать людей смертельным опасностям, невольно задумывался о ценности каждой живой души. А ведь в бою подобные рассуждения недопустимы. Пожалеешь человека — проиграешь сражение.

Он смутно помнил, что именно случилось после того, как колдовская сила забрала его в Преисподнюю. Все было туманно, зыбко. Мелькали жутковатые тени, слышались странные голоса, которые звали куда-то, влекли за собой… И огромное чувство горечи наполняло сердце. Это чувство не исчезло даже тогда, когда он вырвался из власти потусторонних сил, осталось в нем — и не позволяет теперь распоряжаться чужими судьбами. Разве простительна такая мягкотелость воину, командиру?

— Эй, Третьяк! — услышал он встревоженный голос одного из лучников. — Очнись, дружище! У нас кончаются стрелы, надо что-то делать!..

Встрепенувшись, он огляделся и приказал прекратить стрельбу. Возле ближайшего сарайчика валялись несколько необтесанных сосновых бревен — на них задержался его взгляд, а в голове завертелась интересная мысль. Почему бы не прошибить вражескую защиту старым, испытанным способом?

— А ну-ка, братцы, давайте к этим бревнышкам! Сейчас покажем иноземцам, как воевать нужно!

Его люди быстро смекнули что к чему. Ухватив два крепких и длинных бревна, они с криками и разбойным свистом бросились на борейцев. Щиты и мечи врагов оказались бессильны остановить их натиск. Железная стена дрогнула и развалилась. В образовавшуюся брешь с лихим азартом устремились мятежники. Началась рукопашная битва, исход которой был предрешен. Численное превосходство синегорцев не оставляло борейцам никаких надежд на спасение.

Вскоре все было кончено. Отчаянно рубившиеся латники полегли до единого, так и не дождавшись помощи из крепости. Отряд Третьяка потерял убитыми сорок человек, еще столько же были ранены. Нужно уходить в лес, решил Третьяк, даже если слобожане продолжают цепляться за свои домишки. Потери слишком велики, еще одной схватки не выдержать.

Вдруг подбежал Тараска, весело выкрикнул:

— Наши в лесу объявились! Ждан со своим отрядом!

— Ну да?! — обрадовался Третьяк. — Откуда?

— Говорят, что в слободку на выручку шли. На них местные мужики ночью наткнулись, рассказали о бунте. Вот Ждан, как и мы, сюда заторопился. А мы первыми поспели…

— Славься, Перун, теперь нам никто не страшен! Сколько людей у него?

— Почти две сотни. Вон, гляди, подходят! В самом деле, на окраине слободы показались всадники, и вскоре со взмыленного жеребца соскочил Ждан,

обнял Третьяка…

Заметив кровоточащую рану на его плече, Ждан спросил:

— Что, сотник, не удержался — сам в драку полез?

— Тебя разве дождешься? — отшутился Третьяк. — Спишь долго.

— Ну, надеюсь, кое-что и на мою долю осталось.

— А вот еще немного здесь посудачим, так ясно будет, сколько своих псов заморских Арес из крепости спустит. Наверняка твой отряд с караульных башен уже заприметили…

Словно подтверждая его слова, крепостные ворота распахнулись и на дороге, ведущей в Нижнюю слободу, показались борейские латники. Их было не меньше сотни. Но разве этого количества достаточно, чтобы разбить объединенные силы Третьяка и Ждана? Или Климога по-прежнему думает, что ему противостоят лишь слободские мужики?

— Что делать будем? — спросил Ждан. — Князь на сей случай что приказал?

— Велел не ввязываться. Но тебя-то в расчет не брал! Мы ничего толком о тебе не знали… Да тут еще слобожане артачатся, многие уходить не хотят. Неужто борейцам на расправу оставим? Если о моем желании спрашиваешь, так оно простое: врезать гадам как следует!

— Быть посему, — кивнул Ждан. — Зря, что ли, мои люди коней не жалели? Сейчас не удержишь, в бой рвутся. Накажем заморских гостей, а там видно будет!

Оба ошибались, считая, что борейцы выступили на слободку по приказу Климоги. И предположить не могли, что упившийся властитель мирно дрыхнет в опочивальне, а всеми действиями против мятежников заправляет теперь Черный колдун Арес.

Как только башенная стража доложила ему о вооруженных всадниках, замеченных на опушке леса, о звуках битвы (саму-то ее не видать из-за слободских построек, но звон металла и крики людей различить можно) и о том, что до сих пор нет никаких известий от Кугдиса, Арес понял: пришло время всерьез покарать голытьбу Владигора. Если они так много о себе возомнили и даже осмелились средь бела дня напасть на отборных борейских воинов, охраняющих стольный город, что ж, пусть испытают в полной мере силу его, Ареса, колдовского гнева! Пощады не будет!

Двести латников были направлены им в слободу не для битвы. Совсем иное замыслил Черный колдун — выманить бунтовщиков из деревянных лачуг под крепостные стены, хотя бы и пожертвовав для этого частью своего войска.

Расчет оказался верным. Люди Третьяка и Ждана, разгоряченные победой над первым отрядом иноземцев, набросились на неповоротливую борейскую колонну, как молодые волки на стадо сохатых. Взмыли в воздух каленые стрелы и дротики, засверкали мечи, топоры и боевые рогатины, вновь полилась на землю кровь — своя и чужая. Ударив одновременно из Нижней слободы и с лесной опушки, синегорцы надеялись рассечь вражескую колонну, навязать ей плотную рукопашную драку, при которой тяжелые борейские доспехи становятся не столько защитой, сколько помехой.

Этот план им почти удался: всадники Ждана, вылетев из придорожного редколесья, с ходу вклинились в ряды латников. Те не успели изготовиться к отражению атаки — и копья их, щиты и шлемы, словно сухие доски, затрещали под копытами вздыбленных лошадей, под ударами кистеней и железных дубин. Пращники из отряда Третьяка ударили в лоб колонны целым градом камней, принудив ее остановиться в самом опасном месте — меж двух высоких скирд соломы, с которых на борейские плечи и головы посыпались самые отчаянные разбойники. Казалось, поражение иноземцев неизбежно…

Неожиданно над схваткой, перекрывая звон оружия и предсмертные стоны воинов, зазвучал сигнал боевой трубы. В тот же миг борейцы, не обращая внимания на своих раненых товарищей и издевательские оклики бунтовщиков, сбрасывая по пути тяжелые доспехи и даже оружие, устремились назад, к воротам Ладора!

— Бегут, мерзавцы! — завопил Третьяк, преисполненный радости от очередного и столь быстрого успеха. — Добивай их, ребята! Вперед!..

И все, кто расслышал его в этом гвалте, рванулись за панически удирающим неприятелем.

Только Ждан заподозрил неладное. Он попытался остановить своих воинов, но тщетно. Не приученные беспрекословно подчиняться командирским приказам, бывшие разбойники и только что познавшие дух вольницы простолюдины кинулись вслед за ненавистными борейцами. Одно лишь руководило ими: чувство близкого и беспощадного возмездия. И что смогло бы сейчас удержать их?

Черный колдун наблюдал за битвой с высоты Княжеской башни. Злорадная усмешка скривила его лицо, когда обнаглевшие бунтовщики, повинуясь своему неразумному порыву, вплотную приблизились к распахнутым крепостным воротам.

— Закрыть ворота! — выждав еще несколько мгновений, громко распорядился Арес. — Готовь метательницы!.. Целься в толпу!

— Господин, ведь там много наших! — вскричал один из стражников. — Дозволь выручить их! У нас готова свежая сотня, только приказа дожидается…

— Молчи, болван, — жестко произнес колдун, и стражник с ужасом понял, что больше не может издать ни звука — ледяной холод сковал его уста.

— Метальщики, пли! — свирепо скомандовал Арес. Десятки небольших, но увесистых железных бочонков, крепко набитых колдовским порошком и ядовитыми зубами лесной нечисти, обрушились на разномастную толпу возле главных крепостных ворот. И еще до того, как упали они на землю, Арес выкрикнул заклинание:

— Поена зине леге — игни ет ферро!..*

— Искаженное Роепа sine lege — igni et ferro! (лат.) — Наказание без закона — огнем и железом!

Бочонки мгновенно разорвались на тысячи смертоносных осколков, поражая всех, своих и чужих. Жуткие вопли огласили окрестности. Ослепленные огненным порошком, иссеченные раскаленным железом, оглушенные колдовским грохотом, люди теряли разум, падали ниц, пытались стряхнуть со своих одежд липкую горючую смесь! И умирали. Если миловали огонь и железо, то уж яд никому не давал пощады.

Затихли стоны. Затвердела коричневой коркой отравленная кровь. Черный колдун с восторгом оглядел место небывалого побоища и молча удалился. Бунтовщики наказаны, как им и не виделось в самых жутких кошмарах. Власть в Синегорье по-прежнему нерушима.

5. «Найди свою дорогу!..»

Владигор, забравшись на вершину одного из самых высоких дубов Ладейной рощи, наблюдал за этой трагедией и от собственного бессилия до крови закусывал губы. Говорил же, предупреждал Третьяка: не лезь на рожон, не ввязывайся в серьезное сражение! Как знал, что вылазка добром не кончится… Сколько людей полегло у крепостных ворот — сотня, две, три? Отсюда не разглядеть. Очевидно, спастись удалось лишь тем, кто в слободе задержался, не ринулся за отступающими борейцами. Много ли таких? Нужно послать разведчиков, пусть все разузнают и приведут уцелевших бойцов в Ладейную рощу…

Однако никого посылать не пришлось — к тайным заставам мятежников вышел конный отряд Ждана. От него стали известны леденящие душу подробности бойни, устроенной Аресом. Третьяк и почти все его люди погибли. Оруженосец Тарас, не участвовавший в последнем бою, поскольку в это время исполнял другой приказ — уговаривал самых твердолобых слобожан бежать в лес, со слезами поведал о том, как разворачивались события.

Можно ли было предвидеть такой ужасный исход? Ведь замысел в основе своей был очень неплох, ничто не предвещало разгрома. Одно время даже казалось, что вот-вот прямо на вражеских плечах отряд бесстрашного Третьяка ворвется в Ладор!

— Но ты. Ждан, почему ты не остановил его?! — с болью и гневом обратился Владигор к своему лучшему другу.

— Неужели не понял, что Черный колдун тащит вас в западню?

— Понял, когда уже ничего нельзя было исправить… Я своих-то людей не всех удержать смог, а его мужики ну как с цепи сорвались — готовы были голыми руками иноземцев рвать. Не думали, что еще и колдовские каверзы в ход пойдут… Эх, князь, не гожусь я для командирского звания, гони меня в шею!

— Не возводи на себя напраслину! — горячо запротестовал юный Тарас. — Не слушай его, князь! Все видели и слышали, как он людей останавливал. Да только, думаю, в это время уже колдун действовал, захмурял удалые головы своими чарами. Потому и не подчинился народ сотнику Ждану, потому и Третьяк осторожность потерял!..

— Может, в самом деле прав Тараска? — вмешался Горбач. — Не Ждан повинен, что бойцов не сдержал, а Черная магия? Ко времени ли сейчас верного соратника изгонять?

— Да с чего вы взяли, что я собираюсь его изгонять или сотни лишить? — вспыхнул Владигор. — Такое только врагу на руку!

Затем, глянув на понурого Ждана, спросил уже спокойнее:

— Сколько с тобой людей?

— Если слободских считать, которые ночью и сегодня утром к отряду примкнули, пожалуй, человек шестьсот наберется.

— Ого! — не поверил Горбач. — А мне караульные сказывали, что меньше сотни через их заставы прошло…

— Верно, меньше. Со мной конные только, остальные в предгорье — не первый день уже клича княжеского ждут.

В его последних словах Владигору послышался скрытый упрек. Поэтому, удивленно выгнув бровь, он сразу спросил:

— Вот как? И что же я должен был кликнуть?

— Ну, понятно ведь, — совсем растерялся Ждан. — На Ладор идти, Климогу скидывать…

— Конечно, что еще приказать можно?! «Вперед, мои подданные! К победе!.. Долой притеснителей!.. Под орех разделаем!» — вновь рассердился Владигор. — Да поторопись я, сейчас бы мы все на Ладорском холме лежали. Неужели до сих пор не поняли, кто и что за Климогой стоит? Великий Злыдень по нашей земле девятый год несчастья разбрасывает, нечестивые всходы пожинает, людей кого изводит, кого уродует, а мы его шапками закидать надеемся?!

Он вдруг замолчал. Соратники Владигора, никогда не видевшие его в таком гневе, возразить не посмели. Да и что они могли сказать? Истину князь глаголет: враг опаснее и сильнее, чем казалось им после первых побед. Коса на камень нашла, и тот камень запросто с поля не выбросишь…

Владигор между тем умерил свое раздражение и почти бесстрастно продолжил:

— Я ждал вестей от тебя, как условились, но лишь слухами приходилось довольствоваться. Почему гонца не прислал?

— То есть как «не прислал»? — удивился Ждан. — Еще третьего дня направил к тебе коротышку. Разве не объявлялся? А твой златогривый… Чуча на Лиходее был. Я думал, что вмиг домчатся… Неужто в какую беду угодили?

Известие об исчезновении подземелыцика и верного коня, похоже, стало последней каплей в чаше терпения Владигора. Не сказав более ни слова, он резко отвернулся от собеседников и быстро зашагал в глубину леса. Никто не осмелился удержать его. Все понимали, что сейчас князю нужно побыть одному.

В самом Ладоре никаких пересудов о кровавом побоище возле крепостных ворот не было. Черный колдун наложил заклятье на уста потрясенных стражников, дабы никто не мог потревожить обывателей (тем более синегорских дружинников) россказнями о без разбору погубленных жизнях. Лишь особо доверенные ему люди, обойтись без которых и колдун не может, миновали участи внезапно онемевших сотоварищей. Среди таких доверенных числился, разумеется, и телохранитель Ареса — синегорец Устин.

Уж он за службу свою у Черного колдуна на всякое насмотрелся. Однако увиденное в этот страшный день даже ему нутро перекурочило, заставило искать забытья, пусть хотя бы временного, на дне бадейки скрепкой ладорской брагой.

Ткнулся было в дружинный двор, где у бывших друзей выпивка завсегда найдется, а там иная новость — ворота на запоре! Кулаком подубасил — не отвечают. Плюнул с досады, выругался. Но тут, хвала богам, откуда-то заявился Рогня — помощник дружинного сотника. Вместе они и решили к знакомой бабке наведаться, которая для бражников двери открытыми держит в любое время дня и ночи…

Тут они не промахнулись: не скупясь налила им старуха зелья хмельного да в придачу миску квашеной капусты выставила. Слово за слово, кружка за кружкой — каждый о своем поведал. Рогня — о девке, которую с весны уломать не может: ходит к ее оконцам чуть не каждую ночь, а все без толку. То ли выкуп для отца набивает, то ли — сказать неловко! — дружинника ладорского побаивается? Хотя, конечно, последнее время дурная слава о воинах Климоги по Синегорью бродит… Но разве в том дружинники повинны? Не они ведь зверствуют — иноземцы треклятые! И покровитель их пришлый, княжий любимчик Арес. За что же хулить Дружинников, равнять их с борейцами?! Нынче вот опять до утра соловьем заливался у милого дома, но девка так и не выглянула. К дружкам вернулся — и те на запоре. Борейские стражники говорят, что сам князь с ними до утра пьянствовал, а потом велел никого не выпускать, пока не проспятся. Странное дело, как думаешь?

Устин о другом думал. Не выходили из головы мысли о мертвецах, вповалку лежащих возле городской стены. Куда их-то денут? Неужто оставят лесному зверью на кормежку? Что свои, что чужие — человеки, не псы безродные!..

И когда молчать невтерпеж стало, рассказал Рогне все, чему был свидетелем. Говорил — и вроде бы легчало на душе, словно камень с нее сдвигали. Душе легче — хмель сильнее. Вскоре уже язык слушаться перестал, одни ругательства слетали без задержки. Известно ведь, чем брага крепче, тем злее слова… Но странное дело: пьянел Устин — трезвел Рогня. Каждая фраза Устина вышибала хмель из дружинника, будто его зимой в речную прорубь окунали. Многое теперь прояснилось…

К тому времени, когда телохранитель Ареса под стол свалился, Рогня полностью протрезвел. Бросил бабке серебряную монету, выбежал из дома с единственным, хотя и не отчетливым пока желанием — дружинников поднимать, общий совет держать! По дороге твердо решил: с князя по старым синегорским законам надо спросить, что он о бунте в Нижней слободке знает? А еще — кто дал приказ борейцам хватать мужиков тамошних, никогда прежде не помышлявших о бунте? Как случиться могло, что не князь, а какой-то пришлец, прозванный Черным колдуном, в стольном граде свои порядки наводит?

Лишь подбежав к воротам дружинного дома, теперь уж незапертым, Рогня одумался. С кого он спросить захотел по Правде и Совести — с князя Климоги?! С того, кто все почины своего мудрого брата забыл и похерил? Кто златом-серебром прислужников себе покупал — и его, Рогню, сына верного соратника Светозора, тем же купил? Боги небесные, почему вы молчали?!

«А где ты был?» — вдруг услышал он голос своего сердца. И замер, потрясенный. Разве не он вместе с кровожадным и безвестно сгинувшим Гудимом старика Прокла забил до смерти? Не он ли радовался каждой новой подачке от князя и с нетерпением ждал, когда тот назначит его, Рогню, сотником? Разве не ведал о том, как жирует Климога, а народ в деревнях с голоду от его поборов пухнет? Чему теперь удивляться — мужицкому бунту? Или тому, что так долго и бессловесно терпели простолюдины княжескую несправедливость?

Рогня застонал даже от нахлынувшего стыда, от горечи, раздирающей сердце. Обо всем знал, да пропускал мимо себя, не желая утруждаться чужими заботами. Берег свою совесть от вредных сомнений. А она вдруг возьми да проснись беспричинно! Хотя нет — причина понятна. Испугался ты, Рогня, что сегодня Климога и Черный колдун своих надежных заступников борейцев не пощадили, а завтра наверняка настанет черед ладорских дружинников.

Не случайно ведь пьянствовал с ними князь до рассвета и ворота на запоре держал. Не хотел, чтобы воины прознали о событиях в Нижней слободе. Опасался, что примут сторону бунтовщиков!.. Коль недоверие появилось, князь от него избавиться мог лишь единственным способом, который всегда считал самым лучшим: казнить подозреваемых без лишних проволочек, без дознания и по возможности без всякой огласки. Ну, если нельзя казнить, то сгодится другое — услать куда подальше, где смерть сама найдет… Скорее всего, именно так и поступит Климога с дружинной сотней.

Но кому рассказать, с кем поделиться тревожными мыслями? А главное, что предпринять, дабы избегнуть ожидаемой горькой участи? Рогня остановил свой выбор на четырех дружинниках, которые в последнее время, как он замечал, тяготились службой у князя. Да и ночное Пиршество вроде бы на их головах мало отразилось. Видать, не всем по нутру была дармовая бражка.

Отозвав их, будто по срочному делу, к дальней конюшне, Рогня без утайки выложил все, что слышал от Устина и что затем сам домыслил. Потрясенные дружинники сразу припомнили недавний грохот, долетавший из-за крепостных стен. Тогда посчитали, что к Ладору гроза приближается, внимания не обратили… А ведь, пожалуй, и верно — страшная, смертоносная гроза нависла над стольным городом. И кто же еще, кроме них испытанных воинов, поможет честным людям справиться с ней?

Согласившись с Рогней, что действовать надо хотя и быстро, но с оглядкой, дружинники решили переговорить только с теми из сотни, кому полностью доверяют. И сегодня же, как свечереет, отправить своего человека на поиски мятежников. Они наверняка укрываются где-нибудь поблизости, собирают силы для осады Ладорской крепости. Вот и нужно сговориться с ними о том, как и когда совместно ударить… Да поможет Перун благому делу!

Долго и бесцельно шагал Владигор по малоприметным лесным тропинкам, пока не забрел в такую глухомань, где даже птиц не было слышно. Присел на выступающие из земли корни старого дуба, обхватил голову руками. Сердце с болью билось в груди, глаза повлаж-, нели от близких слез. Но он запретил себе плакать еще в те времена, когда, потеряв отца и сестру, уходил от погони берегом Звонки. И сейчас не позволит чувству горького отчаянья взять над собой верх.

Разве первое поражение у стен Ладора предрешило исход всей битвы со Злыднем? Конечно, удар колдуна был страшен — сколько верных людей погибло! Однако главные силы мятежников еще не вступали в дело, к тому же они возрастают с каждым днем. Народ поверил сыну Светозора, отовсюду спешит под его знамена. Значит, нет причины падать духом. Надо лишь взять себя в руки и придумать крепкую, надежную защиту от тайного оружия Черного колдуна. А поможет ему в этом мудрый учитель — чародей Белун!

Владигор поднес аметистовый перстень к глазам, всмотрелся в голубые переливы драгоценного камня и прошептал заветные слова. Он ощутил, как нагрелось старинное серебро, увидел, как затуманилась глубинная сердцевина волшебного аметиста. Так всегда бывало, когда магический луч устремлялся к Белому Замку…

Но на сей раз почему-то не возник в сознании юноши ответный образ. Обычно пред его мысленным взором появлялся либо сам чародей, либо знакомый зал с пылающим очагом, иногда — огромная карта Поднебесного мира. Теперь же он будто в стену уперся. Она была теплой, мягкой, почти живой, однако совершенно непроницаемой.

Вновь и вновь повторял Владигор заклинание, пытаясь проникнуть сквозь непонятный заслон. Бесполезно. Магический луч увязал в этом странном, перенасыщенном запретными чародейскими знаками сумраке и возвращался к юноше обессиленным.

Тогда он решился на последнюю — почти непозволительную для ученика — попытку: дерзко выкрикнул имя и знак наставника.

— Белун, Пронзающий Миры, отзовись! Гулкое эхо упало на древнюю чащу, затрепетали деревья. Корни могучего дуба вздыбились, отбросив прочь Владигора.

И громоподобно прозвучало над лесом:

— Найди свою дорогу, Владигор! Доверься голосу души…

Поднявшись на ноги, юноша стряхнул с одежды сухие веточки и листья, протер ладонями глаза, будто песком запорошенные, и… усмехнулся. Что ж, он получил тот ответ, которого заслуживал.

6. Тайна Владигора

Зарема была удивлена поведением старшего собрата. Почему он не откликнулся на призыв о помощи? Негоже наставнику заслоняться от своего ученика, особенно в столь тяжелый для него день. Однако Белун опередил упреки, готовые сорваться с ее губ.

— Знаю, о чем думаешь, — негромко произнес он. — Более того, понимаю, что с недавних пор мое поведение стало вопиюще предосудительным в глазах всех собратьев.

Чародей прошелся по залу, чуть задержался возле очага, согревая озябшие руки над пламенем, вернулся к своему креслу.

— Хорошо, Зарема, я открою тебе тайну судьбы этого юноши. С одним условием: никто другой, даже наши собратья, не должен узнать о ней раньше времени, определенного богами. Согласна?

— Странные речи, Белун, — подумав, ответила Зарема. — Ведь я не ведаю сроков, известных богам. А если продлятся они дольше моей земной жизни?.. И все-таки я принимаю твое условие.

Чародей неожиданно улыбнулся:

— Спасибо, Зарема! Честно признаться, я боялся получить отказ, хотя очень надеялся на твою мудрость. Недоверие синклита гнетет меня, становится помехой в наиважнейших делах. Именно поэтому я пригласил тебя в Белый Замок. Если ты поймешь и поддержишь меня, то и другие собратья избавятся от нелепых подозрений, даже не узнав настоящей причины моей скрытности.

— Ну о твоих намерениях я догадалась сразу, как только получила приглашение в Белый Замок, — усмехнувшись, ответила Зарема. — Ведь не первый десяток дет тебя знаю. Однако все прочее, в том числе и моя поддержка в синклите, зависит от дальнейшего твоего рассказа.

— Он будет горьким, сестра. — Белун вновь стал серьезен. Усевшись в любимое кресло, заговорил, с осторожностью подбирая слова: — Вторжение Злой Силы в Поднебесный мир принесло не только тяжелые испытания, горе и смерть. Когда ты вспоминала учиненное Злыднем на Иллирийских землях, то вряд ли догадывалась, что его тамошние деяния были всего лишь одной из первых — и не из самых серьезных — попыток опрокинуть Пространство и Время. Всерьез он взялся за дело только сейчас, в нашем Поднебесье.

— Сожженные города, залитые кровью поля, под корень изведенные племена, ядовитые дожди и черные травы… Хочешь уверить меня, что все это было для Злыдня лишь легкой прогулкой?

— Не перебивай, дальше выслушай!.. Триглав не случайно избрал Синегорье. Похоже, давно примеривался, знал, что на этой земле сходятся важнейшие линии Книги Судеб. А если так, то где же еще можно их оборвать единым ударом? Вот и полезла сюда нечисть, взялась испытывать людей на прочность. Но это лишь цветочки, ягодки впереди… Небесные боги, к несчастью, отнеслись к новым бесчинствам Злыдня весьма пренебрежительно. Посчитали, наверно, что сил и наглости не хватит у него, чтобы изменить мировое устройство, их же самих — низвергнуть с небес!

— Возможно ли это?

— Увы, не только возможно, а уже происходит сейчас. Коварство Злой Силы оказалось почти беспредельным. Белая магия отступает шаг за шагом, хотя пока мы этого почти не замечаем. Но очень скоро на себе ощутим всю горечь утрат… Равновесие Добра и Зла нарушено, маятник Времени качнулся за последнюю черту, разделявшую Тьму и Свет.

— Очевидно, к этому приложил руку подвластный Триглаву Черный колдун Арес, нагло поправший каноны обеих магий? — вновь не удержалась от вопроса Зарема. Лицо ее стало бледным как никогда и старым, как тысячелетняя ракушка на дне Таврийского моря.

— Не только он. Беда в том, что даже мы повинны! И чем дальше, тем большей будет наша вина. Слишком поздно я это понял… Хотел не хотел, а вмешивался в Книгу Судеб, и каждый из нас допускал ту же ошибку. Мы считали, что помогаем людям справиться с нечистью. Да, помогали. Но в то же время — раскачивали маятник. Вот оно, коварство Злыдня! Бьешься против него — и неизбежно вдруг начинаешь использовать его же — запретные — способы. Разве не так? А маятник с каждым разом качался сильней и сильней, и вот — пересек рубеж. С этим надо смириться… Но нельзя прекращать борьбу!

— Без надежды и веры?..

— Теперь ясно, почему я молчал? — вопросом на вопрос ответил Белун. — Если узнает об этом синклит, надолго ли хватит сил у собратьев? Без веры в успех кто сможет бороться?

— Уже погиб Овсень, бесследно исчез Калин… И во Имя чего, если Триглав в любом случае обеспечил себе победу?

— Нет, Зарема, нет!

— Ты сам только что сказал…

— Я сказал, что мы. Белые маги, обречены на поражение. Но это не значит, что обязательно победит Злыдень. Да, через несколько столетий чародейское искусство почти полностью исчезнет. Поднебесный мир станет совсем другим, даже лик земли изменится до неузнаваемости. Однако мы еще можем сделать все для того, чтобы Триглав не стал Высшим Владыкой грядущего мира.

— Я не очень тебя поняла… Если ни наши небесные боги, ни проклятый Злыдень не одержат верх в этом великом сражении, то кто же выйдет из него победителем?

— Люди, сестра моя, люди! Они сами научатся строить свою судьбу, как уже научились возводить города,прокладывать дороги, обрабатывать поля, плавать по бурным морям. Им еще очень многое предстоит узнать и освоить, а главное, научиться различать и побеждать Зло, чтобы никогда не позволить Триглаву взойти на Небесный Престол.

Зарема недоверчиво покачала головой. Глаза ее были грустны, голос тих и печален:

— Без надежной поддержки, без покровительства наших богов? Да ведь Злыдень их в два счета скрутит! Как они смогут ему противостоять, как удержат свой мир в равновесии между Тьмой и Светом?

— Смогут, если сегодня мы не отступим, не запремся в своих чародейских башнях, дозволив Злыдню без помех разгуляться. Мы должны выиграть время, заставив Злыдня бросить все силы на борьбу с Белой магией. Тогда он не сумеет вплотную заняться людьми, засеять всю землю черными семенами раздора и ненависти. Уничтожая нас, он истощит свою Злую Силу, а значит, люди получат еще какое-то время на обустройство нормальной жизни в Поднебесном мире.

— Что ж, Белун, в твоих словах я слышу отзвук надежды… Но жаль до слез, что не будет на этой земле ни самих нас, ни наших учеников и последователей.

— Отчего же не будет? —улыбнулся старик. — Ты, кажется, забыла, о чем мы говорили вначале — о Владиго-ре. Именно этот юноша — средоточие наших главных надежд. Перун признал в нем Стража Времени, его Хранителя, и Владигор сейчас каждым шагом, каждым поступком подтверждает свое высокое предназначение. Его внутренняя сила крепнет день ото дня. Когда мы исчезнем, он останется связующим звеном между Поднебесным миром и неземным Магическим Пространством. Помнишь образы, которые я показал малому синклиту в магическом круге

— Образы будущих Стражей Времени? Ты пояснил синклиту, что Владигор найдет в них свое новое воплощение, что именно эти гении, прорываясь в Непознаваемое, поведут за собой других людей… Я подумала в тот раз, что они — Белые маги, наши прямые последователи. Но сегодня ты говоришь, что чародейство на земле погибнет вместе с нами.

— Нет, Зарема, они будут не такими, как мы. Однако они обретут силу, равную чародейской. Ту силу, которую уже начинает ощущать в себе Владигор. Я не знаю, как и почему он возродится в иных столетиях, на других витках Времени, но это произойдет. Впрочем, не он один столь высоко отмечен богами, у каждого мира были и будут свои Стражи… Мне выпало счастье отыскать этого мальчика, когда казалось уже, что нет никакой надежды. Теперь я счастлив вдвойне, поскольку вижу его судьбу неразрывно связанной с грядущим величием Синегорья!

Белун говорил с воодушевлением, которого Зарема давненько в нем не замечала. Он и выглядел необычайно бодрым, даже помолодевшим. Если бы она не знала, что чародей весьма осторожен в выборе послеобеденного вина, то решила бы, что старик выпил не менее трех кубков крепкого ладанейского… Его азарт и вера оказались заразительными. Зарема выпрямила спину, гордо подняла седую голову, глаза ее заблестели.

— Что ж, собрат, ты сумел если и не слишком обнадежить, то хотя бы примирить меня с неизбежностью наступающих перемен… А сейчас, — вдруг продолжила она, — неплохо бы угоститься напитком, который дает тебе силы и удивительное долголетие. Как считаешь?

Чародей в ответ прищурился, чуть подумал, а затем встал и быстро шагнул к стене. Мимолетно коснувшись ладонью одной из каменных плит, он распахнул скрытую за ней глубокую нишу, не глядя сунул руку и тут же извлек наружу узкогорлый глиняный сосуд, Зарема с интересом следила за его действиями.

Белун между тем достал серебряные бокалы и, подойдя к небольшому столику возле окна, жестом пригласил Зарему последовать его примеру. Откупорив сосуд, он наполнил бокалы густой золотистой жидкостью.

— Итак, сестра, за что ты хочешь поднять бокал?

— За что? Думаю, пока рано пить за исход, каким бы он ни был, а самое время — за дорогу, которую должен найти Владигор!

— Прекрасно, — кивнул чародей. — За дорогу, ведущую к свету!..

Едва пригубив бокал, Зарема недоуменно вскинула глаза на старика:

— Но это же…

Белун, не сдержавшись, громко рассмеялся:

— Ну конечно, замечательное вино, приготовленное на южных берегах Аракоса! А ты хотела чего-то другого? Если хочешь, могу предложить ароматное таврийское, сладкое венедское или очень своеобразное киммерийское, настоянное на редких горных травах. Правда, я предпочитаю именно это южное, солнечное вино, поскольку в нем всегда ощущается горьковатый привкус полыни. Ты не находишь?

— Я нахожу, старый прохиндей, что ты вновь меня облапошил! Словно и не понял, о чем речь шла. Или не слышал, как все вокруг судачат о волшебном Напитке бессмертия, который будто бы тебе сами боги подарили? Раньше я не верила подобным слухам. Но после того как в магическом круге ты выставил сильнейший заслон попыткам Овсеня узнать секрет необычайного долголетия, сокрытый в глубинах твоего подсознания, я стала подозревать, что Напиток богов все-таки существует.

— Ты ошибаешься, Зарема, — коротко ответил Белун. Хотя слова были произнесены вполне учтиво, даже мягко, а сам чародей продолжал улыбаться, на Зарему словно ледяным ветром пахнуло. Она мгновенно поняла, что никогда больше не станет спрашивать Белуна о его бессмертии…

— На все ли твои вопросы я ответил? — выдержав долгую паузу, спросил чародей.

— Прости, Белун. Любопытство мое действительно сейчас неуместно, — вздохнула Зарема. — Вино, что ли, в голову ударило?.. Однако еще об одном я хотела спросить. Почему сегодня ты не поддержал Владигора, не подсказал ему ту самую дорогу, за которую мы только что осушили бокалы?

— Я не мог этого сделать, поверь. Страж Времени, подойдя к перекрестку, должен сам определить свой дальнейший путь. Ибо он прокладывает дорогу для всех остальных. Его сила должна быть свободной. Но если бы я и пожелал вмешаться, ничего бы не получилось. Закрываясь от магического луча, я чувствовал дыхание Симаргла, верного пса Перуна. Это означало, что сам Перун где-то поблизости. Небесный голос, ответивший затем Владигору, не мне принадлежал — Перуну.

— А я, глупая, решила, что так проявилось одно из твоих тайных дарований. В самом деле, глас был громоподобен… Что ж, если такова воля Перуна, не нам ее оспаривать. Дождемся рассвета. Не наполнить ли нам еще по бокалу солнечным напитком с берегов Аракоса? Кажется, он мне тоже начинает нравиться…

7. Долгая ночь перед битвой

Конечно, это была непростительная глупость: поддавшись мальчишескому порыву, душевному смятению, вдруг сбежать подальше от людских глаз! Разве такое поведение достойно князя? А если что-нибудь случилось в его отсутствие? Ведь он даже никому не сказал, куда и зачем направился.

Владигор торопливо шагал через молчаливый и сумрачный лес, кляня себя последними словами за малодушие. Теперь он понимал, что прошлой ночью излишне понадеялся на миг прозрения, почти уверовал в близкую победу. Когда же вместо ожидаемого успеха грянула беда — растерялся, потерял самообладание. И как дитя малое за мамкину юбку прячется — только и придумать смог, что защиты у чародея просить. Н-да, хорош полководец!..

Небесный Голос знатно его встряхнул, заставил взять себя в руки. Сейчас не хныкать нужно и сопли по щекам размазывать, а действовать, искать слабое место в крепостной обороне. И обязательно найти! Удок ведь тоже слыл прекрасно защищенной крепостью, однако не устоял перед хитростью и отвагой. Почему же Ладор устоять должен?

Юноша усмехнулся собственным мыслям. Эвон как его из одной крайности в другую бросает! Нет, нельзя позволять чувствам брать верх над рассудком. Семь раз отмерить надо, прежде чем кделу приступать. Поэтому для начала…

Он внезапно остановился, настороженно вслушиваясь в лесную тишину. Неподалеку треснула сухая ветка, затем еще одна. Положив ладонь на рукоять меча, Владигор огляделся по сторонам и приготовился к нежданной встрече.

На его пути, между деревьями, замаячило странное белесое пятно, едва различимое в сгустившихся сумерках. Кто-то беззлобно выругался, послышалось конское ржание. Юноша остолбенел. Быть того не может! Но через мгновение он с радостным криком устремился вперед. Отвечая ему, вновь заржал конь, голос которого Владигор узнал бы из тысячи других. Лиходей! Милый, верный друг! И пропавший Чуча здесь: на холке златогривого восседает, лыбится — рот до ушей!

Владигор припал к шее любимого жеребца, сдернул вниз коротышку и к себе так прижал, что у того ребра хрустнули.

— Полегче, — сдавленно прохрипел Чуча. — Медведь прямо!..

Рассмеявшись, Владигор поставил его на землю, но не сдержался — еще и по плечу хлопнул.

— Откуда вы? Как здесь оказались?

— Это не у меня спрашивай, — потирая плечо, с нарочитой обидой в голосе ответил Чуча. — Ваша княжеская порода, видать, вся такая: один везет незнамо куда, команды не слушаясь, другой на радостях задавить готов… Я его в Ладейную рощу направлял, а он, как засморкалось, в темный лес поволок! Чтобы я еще раз на твоего зверя уселся!.. Да ни за какие сокровища не соглашусь!

— В Ладейную рощу? Откуда ж ты знал, что ватага туда придет, если сам я только прошлой ночью это место выбрал?

— Вот как? — покосился на него подземеяыцик. — Значит, взял вдруг и выбрал… И чем она тебе приглянулась? Из нее вроде бы крепость штурмовать несподручно: все поле от рощи до стены лучниками простреливается, да и стена с той стороны больно высокая, крепкая. Может, опять чего хитрое задумал?

— Пока ничего, — признался Владигор. — А в роще встать решил как раз потому, что из крепости к ней тоже никто скрытно не подойдет. Наши-то лучники бьют не хуже борейских. Да и всегда в этот бурелом отойти можно, сюда иноземцы не сунутся.

— Верно, князь, верно…

Видно было, что подземелыцик о чем-то задумался. Словно известие о ватаге, оказавшейся совсем рядом, его озаботило. Владигор, который не мог не заметить странности в поведении своего оруженосца, нахмурился.

— Ты не ответил на мой вопрос, Чуча. А он к тебе, между прочим, не единственный. Еще третьего дня Ждан тебя послал ватагу разыскивать. Где плутал столько времени? Для чего теперь о моих планах допытываешься? Если не знал, что в Ладейной роще стоим, почему туда путь держал?

Чуча потупил взор. Нечего возразить, прав князь. Вздохнув, он тихо ответил:

— Не гневайся, Владигор. Виноват, что не сразу кинулся поручение Ждана выполнять. Однако, поверь, у меня на то весомая причина была. Потерпи, все тебе сегодня же поведаю, но чуть позже, когда в лагерь придем. Хочу кое-что уточнить, чтобы ошибку не сделать…

Владигор внимательно посмотрел на коротышку, будто в первый раз его увидел. С чего вдруг подземель-щик темнить начал? Чувствовал князь, что за таким поведением Чучи кроется нечто важное.

— Ладно, — сказал он. — Пусть будет по-твоему. Вскочив в седло, Владигор помог оруженосцу примоститься за своей спиной и направил Лиходея скорым шагом к тайному убежищу мятежной ватаги.

По дороге он неожиданно для себя сообразил, что вообще-то Чуча уже не впервые скрытничает. Никогда не рассказывал, например, о своем семействе. Из каких он подземелыциков? Чем раньше занимался? Где жил? Как в плен угодил к наместнику Мизе? Даже сколько лет ему Владигор не знал точно.

Конечно, в мятежной ватаге многие предпочитали не распинаться о своем прежнем житье-бытье. Не хочет человек душу открывать — его право. Никто лишних вопросов задавать не станет. А какое дело Владигору до того, чем промышлял Чуча до того, как стал княжеским оруженосцем? Верно, никакого.

Но все же один вопрос ему давно уже — с первой встречи на борейской ладье — хотелось задать подзе-мелыцику: как получилось, что князь Светозор на такого вот коротышку свою могучую десницу поднял? За какие прегрешения ему нос поломал?

— Послушай, Чуча, — не поворачивая головы, сказал Владигор. — Я вот все тебя спросить хотел: перебитый нос запахи различает?

— За других, князь, не скажу, а мой хорошую бражку за версту учует, — ответил подземелыцик. Потом, хмыкнув, продолжил: — Мой нос, кстати, и всякие околичности распознавать умеет. У тебя же на уме совсем другое было — про то хотел узнать, за что мне твой отец морду бил, верно?

— Ну, извини, — смутился Владигор. — Если не хочешь…

— Да тут и рассказывать особенно нечего. Я тогда юнцом был, к тому же задиристым и глупым… В предгорьях, как раз там, где нынче беглецы от Климоги скрываются, есть тихое лесное озерцо. Однажды мимо него проезжали по каким-то своим делам князь Светозор и княгиня Василиса. День был жаркий, княгиня с двумя подружками искупаться надумала. Князь, само собой, на всякий случай и от нескромных глаз выставил заслоны в лесу. Да разве от подземелыциков сокроешься? Мы с дружками поблизости проходили, веселые женские голоса услыхали, ну и сунулись поглазеть на их прелести. Заодно одежонку, которая побогаче, для наших девиц прихватить. Вот на платьях-то и попались. Женщины : нас увидали, визг подняли, бежать надо бы, да мы нежданную добычу не захотели бросить. Ну, я и решил стражников отвлечь, пока мои дружки с бабьей одежкой в тайный ход не спрячутся. Твой отец, как назло, резвее стражников оказался.

Чуча вздохнул, будто заново переживал события многолетней давности. Владигор с интересом ждал продолжения, и даже Лиходея чуть попридержал, чтобы успеть выслушать рассказ Чучи до того, как они в лагерь приедут.

— Но самую большую глупость сделал, когда, завидев князя, стал его дразнить, рожи ему разные строить. В нашем семействе не очень-то синегорских князей любили, а почему — уже никто не помнит. Вот мне шлея под хвост и попала… Он сперва ошалел от такой наглости, а потом — я и не заметил, как у него это получилось, — вдруг за моей спиной оказался. Схватил за шкирку, встряхнул хорошенько, чуть из меня дух не вышиб, и пригрозил: если, мол, в один миг женские платья здесь не появятся, то могу прощаться с жизнью. Что поделаешь? Свистнул я погромче — дружки тут же добычу нашу через кустики перебросили. Мне бы, конечно, повиниться и бежать подобру-поздорову, так нет, зло на князя разобрало! Он только меня на землю поставил, как я его — цап зубами за палец, будто волчонок дикий. Вот тогда он и звезданул мне с левой руки промеж глаз! Так звезданул, что я, наверно, десять аршин пролетел, пока в сосну не врезался…

Владигор, представив себе эту картину, невольно улыбнулся.

— Ну да, теперь-то мне и самому смешно, — сказал Чуча, хотя, сидя за спиной Владигора, никак не мог видеть его улыбки. — А тогда не знал прямо, куда деваться от стыда перед своими родичами. Ты, князь, уж будь любезен, не рассказывай больше никому про такое мое знакомство с твоим батюшкой, ладно?

— Не беспокойся, дружище, — заверил его Влади-гор. — Никто ничего не узнает. Ведь и отец про это ни разу словом не обмолвился, зачем же я буду?

— И верно, зачем? — быстро согласился Чуча. И Владигор расслышал в его голосе явное облегчение.

К тому времени, когда они добрались на место, ночь уже полностью вступила в свои права. Желтая краюха луны и рассыпанное по черному полотну небес крупное крошево звезд озаряли Ладейную рощу блеклым, неуверенным светом. Миновав редкий подлесок, они вошли в густую темень дубовых крон и только здесь услышали тихий оклик караульного:

— Ну-ка, стой! Кто такие?

Владигор не успел ответить, за него это сделал кто-то другой:

— Не видишь разве? Князь и его оруженосец.

— Прости, князь, в темноте не признал. Мы уж тут беспокоиться начали…

— Да и я вот обеспокоился было, — хмыкнув, произнес Владигор, — почему это караульные пришлого всадника беспрепятственно подпускают к самой ватаге?

Стоящий сзади невидимый воин негромко рассмеялся:

— Не приметил, значит? А мы, князь, за тобой с четверть версты идем — от высохшего ручья. Там Горбач велел крайний заслон выставить.

— Что ж, за наши тылы я могу не волноваться, никто не проскользнет, — искренне похвалил он караульных. — Теперь покажите, где Ждан и Горбач расположились.

— В шатре дожидаются… Угор, проводи князя. Княжеский шатер был поставлен возле огромного валуна, издавна ладорскими жителями прозванного Великаном. Спешившись, Владигор передал повод Лиходея оруженосцу и подошел к Великану. Он грустно погладил ладонью его седой и чуть влажный от недавней росы мох.

— Извини, старик, — произнес одними губами. — Утром некогда было заглянуть к тебе, поздороваться.

Небось друзья твои, дубы вековые, рассказали уже, какое злодеяние у крепостных ворот сотворили Черный колдун и Климога… Так что сам понимаешь — нет сейчас времени ни для беседы, ни для добрых воспоминаний. В хорошие дни свидимся — поговорим, а пока прости.

Сколько раз они с Любавой забирались по его северному, пологому склону на самое «темечко» Великана, усаживались рядышком, плечо к плечу, и маленький Владий слушал неторопливые рассказы сестры о великом и славном Синегорском княжестве… Небесные боги, как давно это было! И никогда уже не вернется то счастливое, безмятежное время…

К Владигор, спрятав печаль в глубине сердца, направился к своему шатру. Откинув полог, он вошел внутрь. Лицо его вмиг осветилось радостью — рядом с Горбачом и Жданом, потягивая медовуху из большой деревянной кружки, сидел Филимон.

— Филька, вот здорово! Какими судьбами, откуда?. Ты ведь еще позавчера у Фотия был, конец-то не близкий!..

— Позавчера столовался у Фотия, вчера — дома, нынче — здесь. Служба такая, князь. А вот где ты пропадал, почему гостя ждать заставил?

— И у меня, друг, такая служба, — отшутился Владигор. — Хожу-брожу, осматриваю да обдумываю. — Затем спросил всерьез: — С чем прибыл? С вестями или так, проведать?

— У меня вести короткие, князь. Дружина Фотия к Замостью вышла, со дня на день возьмет город. А значит, отрежет путь на Ладор приграничному войску Гурия. Да Гурий, кстати, и не спешит. Пока даже из Селоча не выехал. То ли выжидает, чья сторона верх возьмет, то ли обиду затаил на Климогу и хочет чужими руками с ним расплатиться, то ли просто побаивается большого сражения, поскольку воевода из него никудышный.

— Добрые вести. Однако по тебе вижу, что есть и похуже.

— Их-то мы втроем и обсуждали сейчас. Из Комара к стенам Удока вчера подошли две или три сотни борейцев. Попытались штурмом взять, но Савва крепко держится, не дрогнул. С востока борейцам его не обойти: места болотистые, гиблые, Заморочный лес опять же. А вот на правом берегу Звонки помехи им не будет. Там хоть и густой лес, но чистый. Обойдут крепость и вскоре сюда заявятся.

— Как скоро их ждать?

— Пока трудно сказать что-то определенное. Многое зависит от того, будут ли они дожидаться пяти сотен, которые из Мозыни плывут. Мозыньские не решились идти лесными дорогами, поэтому подзадержались. Но дня через три, думаю, уже выгребут к Звонке.

Владигор склонился над картой, развернутой прямо на шатровом ковре, глубоко задумался. Все молчали, хорошо понимая, что добавить к сказанному нечего. Положение складывалось очень тяжелое. Теперь все зависит от молодого князя: как он решит, так и будет. Крепость ли штурмовать, уходить ли в Синие горы, пробиваться ли в Замостье, к дружине Фотия… Ватага верит ему, любой приказ исполнить готова — и на бой пойдет за ним, и на смерть.

Гнетущая тишина неожиданно была прервана долетевшими снаружи возбужденными голосами. Откинулся полог, и в шатер заглянул Чуча.

— Прости, князь, что тревожу тебя, но дело не терпит отлагательства: тут на караульных один человек вышел, говорит. — что перебежчик из крепости, тебя разыскивал.

— Что еще говорит?

— Он из дружинной сотни, Климоге служил. Теперь, дескать, его сотоварищи готовы поддержать молодого князя. Ждут сигнала, когда ворота для нас открыть…

Все, кто был рядом с Владигором, переглянулись. Морщины на озабоченных лицах расправились, глаза заблестели.

— Ну, князь, воистину Перун тебе покровительствует, — воскликнул Горбач. — Пришла подмога откуда не ждали!

— Ты в этом уверен? — хмуро спросил Владигор. И приказал оруженосцу: — Давай-ка сюда этого перевертыша, покалякаем.

В шатер ввели кряжистого, невысокого мужика, облаченного в добротные полотняные штаны и кожаную подкольчужную рубаху. На плетеном ремне висели пустые ножны, под глазом виднелась свежая ссадина. Похоже, караульные и дружинник не сразу поладили.

Он цепко оглядел присутствующих и быстро распознал среди них Владигора. Поклонился в пояс, учтиво произнес:

— Здоровья и долгих лет тебе, молодой князь.

— И ты здоров будь, незнакомец. Что привело тебя среди ночи в эти края?

— Войско твое искал, — ответил дружинник. Но продолжать не стал, намекая на лишние уши. Владигор кивнул караульным — мол, спасибо за службу, дальше сам разберусь. Двое вышли, а третий — Чуча — сделал вид, что к нему это не относится. Присел у входа, скрестив ноги, на всякий случай вытащил нож из-за пояса…

Дружинник начал рассказывать. Про ночное пиршество, устроенное Климогой для сотни; про то, что Рогня выведал у телохранителя Ареса; про скрытое недовольство дружинников и готовность многих из них перейти на сторону мятежников.

Его рассказ произвел должное впечатление на Горбача и Ждана. Филимон никак не проявил своего отношения, будто все это вообще его не интересовало. А Владигор по-прежнему хмурил брови.

— Лет десять назад я уже слышал про молодого дружинника по имени Рогня, — прервал он рассказчика. — Его отец, кажется, был у Светозора в дружине.

— Верно, князь, — не без удивления подтвердил перебежчик. — Отец его погиб на Щуцком озере, где Светозор айгурские орды в хвост и в гриву разделал.

Ну а сейчас Рогня — помощник дружинного сотника, крепкий вояка, смекалистый. Он и послал меня твою дружину искать.

— А про то, как вместе с Гудимом старейшину Прокла по-зверски жизни лишил, никогда Рогня не хвастался? — с неожиданной злостью спросил Владигор.

— Об этих делах не ведаю, — растерялся дружинник. Понурив голову, добавил негромко, то ли спрашивая, то ли оправдываясь: — Кто из нас без греха…

— Значит, можно кровавые злодеяния назвать грехами, на том успокоиться и забыть? Припекло у одного владыки — перебежать к другому? О том, что нечисти служили верой и правдой, говорить «не ведаю» — и тем совесть свою ублажать?!

Твердая рука Ждана сдавила его плечо, останавливая поток сердитых, обвиняющих фраз. Владигор и сам понимал, что не надо бы сейчас горячиться, однако детские, щемящие воспоминания бередили душу. Видать, не зарубцевались давние раны, тронешь — выступит кровь…

Князь махнул рукой и отошел в сторону, предоставляя возможность Ждану и Горбачу самим досконально расспросить перебежчика. Тут же к нему приблизился Чуча, что-то зашептал на ухо. Владигор внимательно выслушал его, согласно кивнул, а затем оба вышли из шатра. Недоумевающий Ждан хотел было проследовать за ними, но Филимон жестом успокоил его — продолжай беседу, приятель, князь сам во всем разберется.

— Ну, хватит уже в загадки играть, — устало произнес Владигор, когда они с Чучей подошли к темнеющей в ночи громаде Великана. — Говори, что случилось?

Он и в самом деле устал — слишком много всего навалилось, за год не разгребешь, а решать нужно без промедления, иначе будет поздно.

— Помнишь, рассказывал тебе о междоусобице подземелыциков, о том, как семейство железняков, почти под корень изничтоженное, в чужие края подалось покоя искать? Не все тебе открыл, князь, уж прости. Не знал тебя толком, мало ли что…

— Ясно, — вздохнул Владигор. — Но какое отношение к сегодняшним моим заботам имеет давнишняя история твоих родичей?

— Да самое прямое! — вспылил Чуча. — Сначала выслушай, потом суди! Смотрю, все вы здесь раздражительными стали, как бабы на сносях. Слова не скажи — в куски порубят!..

— А ты чем лучше других? — усмехнулся Владигор, выслушав отповедь своего оруженосца. — Тоже злишься по любому поводу… Ладно, давай-ка ближе к делу.

— О чем и толкую. Короче, я давно знал, где железняки обосновались. Не слишком далеко отсюда — в том ущелье, где Звонка путь себе проложила к предгорному лесу. Вот туда и направился, прежде чем ватагу разыскивать. Были на сей счет у меня некоторые соображения… Я оказался прав: железняки знали тайный ход в княжеский дворец. И подсказали мне, где он начинается! !

— Ну-ну. — Владигор озадаченно почесал затылок. — Ты уж не сердись, Чуча, да только я давненько про эту лазейку знаю. Вместе с Любавой через нее от волкодлаков спасались… Хотя и десять лет назад по тому подземному ходу ребенок с трудом пройти мог, а все же, как ты говоришь, мало ли что… Позавчера людей послал на берег — проверить. Увы, нет больше тайного хода. Наглухо завален. Похоже, Климога его отыскал и велел обрушить.

— На берег, значит, посылал? Позавчера? Замечательно. А теперь вот сюда глянь-ка?

Чуча раздвинул ветки дикой смородины, притулившейся у подножия Великана, и показал юноше скрытый под ними камень, своей формой напоминающий кабаний клык.

— Потяни его на себя, будь любезен. Владигор опустился на колени, ухватился за «клык» и дернул. Камень, словно живой, извернулся в его руке, отклоняясь в сторону. Раздался громкий протяжный скрежет и… перед изумленным князем распахнулась железная дверца.

За нею чернел глубокий зев подземного хода, по которому, пожалуй, вполне мог пройти, даже не горбясь, вооруженный мужчина. Владигор осторожно, стараясь не шуметь, закрыл потайную дверцу, поправил мох и веточки смородины, смахнул со лба внезапно выступивший пот. И лишь после всего этого резво вскочил на ноги, подхватил за костлявые бока ошарашенного коротышку, поднял его над собой, крутанулся волчком!..

— Тссс! — громко прошипел Чуча. — Уймись, скаженный!

Вновь почувствовав под собой твердую землю, Чуча укоризненно поглядел на князя, поправил одежку, а затем спросил, не тая гордости:

— Что, зря я тебя позвал? Без толку я два дня пропадал? Гожусь еще для чего-нибудь, кроме как железки твои чистить?

— А сам ты понимаешь, что сделал? — вопросом на вопрос ответил Владигор. — Ведь если…

Он вдруг замолчал и внимательно огляделся — нет ли поблизости чужих глаз и ушей? Сейчас никакие предосторожности не казались ему излишними. Любая мелочь могла определить исход завтрашнего (Владигор уже не сомневался, что именно завтрашнего) решающего сражения.

Перед тем как войти в шатер, Чуча дернул князя за рукав и, когда тот наклонился к нему, с какой-то непонятной торжественностью прошептал на ухо:

— Железняки этот ход называют Великанья Глотка. Запомни, может пригодиться…

План предстоящего штурма Ладорской крепости был разработан еще до того, как ночь переломилась к рассвету.

С дружинником условились, что сигналом для его сотоварищей будут набатные удары в большое медное било, которое люди Ждана вчера днем приволокли из Нижней слободки. Заслышав его, Рогня с двумя дюжинами дружинников (столько, по словам перебежчика, готовы помочь Владигору) нападет на борейцев, приставленных к главным крепостным воротам, и распахнет их перед наступающей ватагой. А уж дальше — как Перун дозволит.

Когда дружинник, услышав все необходимые разъяснения, отправился восвояси. Горбач наполнил кружку медовухой, выпил до дна, утер ладонью седые усы и сказал:

— Может быть, я уже стар и глуп. Так бы прямо и сказал! Но зачем же меня дурачить, князь? Али не вижу, что ты здесь проделываешь? Так я на проделки твои и дружка твоего. Ждана, еще когда насмотрелся!..

Недоумевающий Ждан вытаращил глаза:

— Ты чего? Какие проделки? Владигор же, примиряюще подняв руки, ответил:

— Не сердись, Горбач, я не хотел тебя обидеть. Просто ни к чему было при чужом человеке раскрывать все наши намерения. Ты прав, я схитрил. Основной удар мы нанесем не по главным воротам, хотя начнем именно с них. : Как рассветет, пусть вся ватага берется за топоры и делает большие деревянные щиты: они в какой-то мере помогут укрыться от огненных снарядов Ареса. В полдень Ждан с двумя сотнями двинется под этими щитами к главным воротам. Если Рогня вправду решил скинуть Климогу, если его люди сумеют перебить стражников и распахнуть ворота, что ж, наша задача в таком случае весьма упростится… Однако я не думаю, что все окажется так легко. Поэтому, Горбач, тебе поручаю самое трудное. Твоя сотня должна незаметно пробраться в Поречную слободу, затаиться и ждать, когда откроются Перечные ворота.

— С чего они вдруг открыться должны? — продолжая хмуриться, спросил Горбач. — Или ты считаешь, что Климога, осады убоявшись, через них побежит к ладьям спасаться?

— Нет, конечно. Да и бежать ему некуда, это он понимает… А Перечные ворота для твоей сотни я открою.

— Каким образом, князь? Неужто чародейство поможет? Не слышал я прежде о таких чудесах.

— Верно, магия здесь ни при чем. Чучу благодарить надо — он лазейку в крепость нашел. Через нее с тридцатью бойцами проскользну за стену и постараюсь, покуда борейцы будут Жданом озабочены, перебить стражу Поречных ворот.

— Легко сказать, — возразил Горбач. — А вот как проскользнется? Климога только рад будет, что ты сам голову под меч несешь… Зачем? Кому угодно прикажи — мне ли, Ждану, — разве не справимся?

— Приказал бы, если б не знал, что сам идти должен.

— Да с чего сам-то? — вскочил на ноги Ждан. — Что за причина такая?

Владигор промолчал. У него не было объяснения. Ведь и слова «Найди свою дорогу!» отнюдь не означали, что он обязан пробираться подземным ходом во вражье логово, презрев всяческую опасность. Однако Небесный Покровитель сказал: «Доверься голосу души», а душа как раз и торопила его нынче, звала — иди! Объяснишь ли такое?

— Не будем спорить, — твердо произнес Владигор и жестом велел Ждану сесть на место. — У каждого из вас трудные задачи, от каждого зависит общий успех. Ты, Ждан, если дружинники главные ворота одолеть не смогут, отступай без задержки — зря людей не губи. Но далеко не уходи, дразни борейцев. Пусть они думают, что вот-вот атаковать начнешь. А ты. Горбач, в его битву не вмешивайся, даже если он в крепость ворвется.

— С двумя сотнями? Да и тех уже не будет — побьют половину. На площади перед Княжеским дворцом Климога наверняка свежих бойцов поставит. Как Ждан с ними управится?

— Вот поэтому и не вмешивайся. Твоя сотня для того и должна силы сберечь, чтобы, пройдя через Перечные ворота, ударить по борейцам сзади. Если у дружинников ничего не получится, то именно твоей задачей станет к главным воротам прорубиться и открыть их для войска.

— А войско где? — продолжал сомневаться Горбач. — Кабы мы еще днем гонца послали в предгорья, глядишь, пятьсот человек, которые там дожидаются сигнала, к полудню сюда поспели бы. Но припозднились мы, теперь они раньше завтрашнего вечера к Ладору не поспеют…

— Ну, как понимаю, настал мой черед, — встрепенулся молчавший до этого момента Филимон.

— Правильно, Филька, — подтвердил Владигор. — Сам ведь говорил, что служба такая. Передай мой наказ: коней не жалеть, во весь опор мчаться к стольному городу. Кто безлошадные, пусть легкие плоты сколачивают, а то и просто на бревнах по Звонке спускаются. Очень важно, чтобы успели они Ждана поддержать, когда его храбрецы в крепость ворвутся!

Он окинул взглядом всех четверых, положил руку на крестовину меча и сказал негромко:

— Завтрашний день все решит. Но помните, други не за князя Владигора сражаетесь, а лишь за освобождение земли нашей от проклятой нечисти. О том и бойцам скажите. Многие из них встретят сегодня свой последний рассвет, так пусть знают — вотчина их геройством спасена будет. И да помогут нам Небесные боги!..

8. На земле и под землей

Ладейная роща огибала крепость полумесяцем: северный рог обрывался в полуверсте от околицы Нижней слободы — у дороги, ведущей к главным воротам; южный выходил к берегу Звонки, и оттуда было рукой подать до Порочной слободки. Так что мятежники без особых трудностей могли выполнить первую часть дерзкого плана Владигора — не привлекая чужого внимания, изготовиться к нападению на крепость.

Впрочем, скрытность нужна была лишь сотне Горбача. Ждану таиться особой необходимости не было, поскольку все равно и деревянные щиты втихую не сколотишь, и к воротам незаметно не подберешься. Но Ждан разумно рассудил, что раньше времени мельтешить перед врагом тоже не стоит. Ни к чему борейцам знать, какое войско — большое ли, малое — и с каким оружием против них выступить собирается.

Горбач вывел своих людей из лагеря еще затемно. Владигор, проводив их до лесной опушки, долго смотрел, как воины один за другим входят в предрассветный туман, наплывающий от реки, а потом внимательно вслушивался — не звякнет ли предательски железо, не раздастся ли тревожный оклик борейских стражей… И лишь когда стало ясно, что отряд Горбача без помех проник в слободку, он облегченно вздохнул и вернулся к своему шатру.

Здесь его и Чучу ждали тридцать добровольцев, готовых пойти на верную смерть за молодого князя. Сначала их было вдвое больше, но Владигор, поблагодарив, всех высокорослых отослал назад. Ведь даже Чуча не мог сказать, достаточно ли высоки будут своды Великаньей Глотки. Лучше заранее поостеречься, нежели потом застрять в подземелье из-за какого-нибудь трехаршинного богатыря.

Никто из добровольцев не знал, куда и зачем поведет их князь. Только у подножия каменного исполина, когда поблизости не было уже никого из посторонних, Владигор объяснил своему небольшому отряду цель этого смертельно опасного предприятия. Его выслушали молча — никто и бровью не повел. Будто впрямь каждый день приходилось в клыкастую пасть зверя пихать свои головы!..

Владигор открыл потайную дверь и первым шагнул в темноту подземного хода. Великанья Глотка начиналась просторной пещерой, в которой без труда уместился его отряд. Зажгли припасенные факелы. В их свете с удивлением разглядели на стенах странные письмена, напоминающие детские каракули.

— Это заклинания от злых духов, — пояснил Чуча. — Так мои предки оберегали свои рудники…

— А что здесь добывали? — полюбопытствовал кто-то из воинов.

Но подземелыцик не стал отвечать. Присев на корточки, он сложил на груди руки и тихо забормотал лишь ему понятные слова.

Все терпеливо ждали, когда он сотворит положенный обряд. Наконец, выпрямившись, Чуча кивнул:

— Можем идти. Духи предков пропускают нас через свои владения. Но я пойду первым.

Он забрал факел у Владигора и решительно шагнул вперед. Князь не стал возражать — здесь вотчина подземельщика, ему и командовать.

Из пещеры в мрачную глубину вел узкий наклонный туннель. В полном молчании, готовые к любым неожиданностям, синегорцы один за другим начали спускаться в таинственное подземелье…

Ждан самолично проверял щиты, наспех сколоченные воинами из тонкоствольных дубков и берез. Многие приказал доделывать, укрепляя поперечинами, и все велел покрыть рогожами, шкурами и любой холстиной, которая сыщется в лагере. Конечно, тоже не ахти какая подмога против смертоносных «снарядов» Черного колдуна, но на первую атаку ее должно хватить. О том, как поступать придется, если переметнувшиеся дружинники не откроют ворота и атака будет отбита. Ждан сейчас старался не думать.

Ему казалось, что Владигор напрасно поставил Горбача командовать скрытной сотней. Тот хотя и доказывал постоянно, что служит новому хозяину верой и правдой, ни разу не подвел — ни в Удоке, ни в бою с болотными крысами, — однако полного доверия к нему Ждан не испытывал. А вдруг в последний момент хитрый разбойник переметнется — со страху или за выгоду — на сторону Климоги? Всего-то и нужно для этого: не поддержать малый отряд Владигора у Порочных ворот, дозволить борейцам расправиться с ним за крепостными стенами.

Тревожно было Ждану от этих мыслей. Еще до рассвета хотел он было уговорить князя поменять их с Горбачом местами, но сдержался. А ну как Владигор несправедливо решит, что его давний друг просто струсил? Ведь атака на главные ворота по голому склону холма, да под колдовским обстрелом, ясное дело, гораздо опаснее, нежели то, что поручено скрытной сотне. Так и не стал ничего говорить. Теперь мучился неизвестностью и сомнениями…

Запыхавшись, подбежал юный Тараска:

— Ждан, сходи глянь-ка! Борейцы что-то чудят — перед воротами дыму наделали!

Ждан сорвался с места.

У самой опушки рос высоченный дуб, в густой кроне которого мятежники соорудили крошечный помост для наблюдателя. С этого помоста и сами ворота, и все подходы были видны как на ладони. Однако сейчас клубы черного дыма застилали обзор, не позволяя видеть происходящего на холме. Что же задумал враг?

Слабый ветерок постепенно разгонял дым, и вскоре Ждан понял, что черная завеса была устроена борейцами с помощью нескольких подожженных и сброшенных с Надвратной башни смоляных бочонков. А когда наконец они выгорели и дым улетучился, его взору предстало жуткое зрелище.

На длинных и крепких копьях, врытых в землю перед крепостными воротами, корчились в нечеловеческих муках восемь ладорских дружинников. В одном из несчастных Ждан, приглядевшись, узнал ночного перебежчика.

Медленно спустившись вниз, он подозвал Тараску:

— Найди самых метких лучников, пусть подползут поближе и стрелами прекратят страдания этих бедолаг…

Итак, заговорщики раскрыты и казнены. А сделано. это напоказ — для устрашения мятежников, дабы знали, кто в Ладоре хозяин. Значит, бесполезно ждать дружинной подмоги.

Ждан посмотрел на солнце. Время до полудня еще есть, можно попытаться что-то придумать. Эх, кабы здесь Владигор был или, на худой конец, Горбач!.. Они бы подсказали молодому сотнику, что теперь делать. Сам-то он не слишком горазд на военную выдумку: больше привык махать мечом и ножи метать, чем разумением сражаться. Ну почему князь не послал его к Поречным воротам! Горбач небось живо бы сообразил, как борейцев перехитрить. А ему, Ждану, такое дело не по уму вовсе.

Вернувшийся Тараска сообщил:

— Все сделано как ты велел. Отмучились дружинники.

— Да простит нас Перун…

— Один из наших, представляешь, признал среди них своего родного дядьку и совсем близко к нему сумел подобраться. Вызнать хотел его предсмертную просьбу. И дядька ему крикнул, если наш правильно разобрал, что, мол, в крепости ждут. А чего или кого ждут, кто ждет и когда, про это он уже не смог сказать, помер.

— В крепости ждут? — переспросил Ждан. — Именно это крикнул?

— Да, именно это, — подтвердил Тараска. — Наш говорит, что его дядька хорошим ратником был, никогда простых людей не забижал… И еще двоих он признал: давешнего перебежчика, что к Владигору приходил, и помощника дружинного сотника Рогню. Прочих не знает, но, по одежке судя, все из ладорской дружины.

Ждан задумался. Предсмертные слова дружинника (упокойте, боги, душу его!) скорее всего означали, что заговор хотя и раскрыт Климогой, да не весь. Кое-кому повезло уцелеть. Рогне, зачинавшему тайный бунт в дружинной сотне, не довелось кончить начатое (простите, боги, его былые прегрешения!), но живы другие, они ждут условленного сигнала…

Выходит, зря Владигор ловушку подозревал — ночной перебежчик (и его душу примите с милостью, боги!) говорил чистую правду. И говорил он, кстати, о двух дюжинах ратников, которые вчера к ним примкнули, а к утру, заверял, еще столько же от Климоги переметнутся. Почему борейцы лишь восьмерых казнили? А потому, видать, что других своих сотоварищей пойманные дружинники не выдали! Лютую смерть приняв, все задуманное сохранили в тайне.

Ждан почесал затылок: вроде бы концы с концами сходятся, однако… Владигор всегда твердил, что в серьезном деле семь раз отмерять надобно. Молодой сотник тяжко вздохнул и вновь принялся размышлять над последними словами казненного дружинника.

Чуча шагал уверенно и даже, как показалось Владигору, с изрядной лихостью. Словно хотел носы утереть едва поспевавшим за ним воинам — здесь вам, дескать, не чисто поле, здесь я, коротышка, половчее и посильнее любого из вас буду! А может, просто радовался, что попал наконец-то в родную стихию, где все привычно, где каждый камень — друг и защитник.

Туннель был извилист и местами до того узок, что плечистым воинам лишь бочком удавалось протиснуться меж каменных глыб. Но вот стены его понемногу раздвинулись, а наклон сменился подъемом. Теперь Владигор шел рядом с Чучей, внимательно вглядываясь в черноту подземелья.

Если бы они двигались по прямой дороге, то давно уже достигли бы цели. Но Владигор хорошо помнил, как десять лет назад они с Любавой таким же подземным ходом спасались от волкодлаков. Точно так же их путь был извилист, кругами спускался под Ладорским холмом, пока не вывел на берег Звонки. А куда теперь выведет?

Чуча не знал этого наверняка, ибо его соплеменники очень давно сюда не заглядывали. По их словам, раньше подземный лабиринт имел несколько тайных лазов наружу, в том числе два или три — в дворцовые подвалы, а один — к винному погребу старой корчмы, расположенной рядом с Порочными воротами. Но сохранились ли эти лазы? Тем более что подвалы, как известно, Климога велел переиначить в подземный острог для непокорных…

Владигор надеялся, что рано или поздно хотя бы один выход из лабиринта им удастся найти. Потому и повел отряд под землю задолго до того, как Ждан ударит в набат и начнет кровавую битву у стен Ладора.

Вдруг Чуча замер и предупреждающе поднял руку. Воины мгновенно повиновались ему и застыли как вкопанные. Откуда-то из подземных глубин послышался едва различимый гул, который, быстро нарастая, достиг туннеля и здесь обратился в жуткий рев неведомого чудовища. Бывалые вояки непроизвольно схватились за оружие, готовясь достойно встретить смерть. Но невозмутимость Чучи подействовала на них успокаивающе — и мечи вернулись в ножны. Владигор за меч не брался. Он лишь глянул на перстень: близка-ли опасность? Чародейский аметист горел обычным голубым светом, не предвещая беды.

Князь пожал плечами, а когда рев, многократно умноженный гулким подземным эхом, затих и вновь наступила тишина, обратился к своему оруженосцу:

— Что это было? Какое чудище обитает под стольным городом?

— Никто не знает, князь… Предки считали, что так громоподобно стонет великий богатырь Ладорий. Тысячу лет назад злые духи живьем зарыли его в землю, завалили камнями и насыпали сверху высокий холм, который люди теперь называют Ладорским. Может, и вправду было… Рудник за этот рев и прозвали Великаньей Глоткой. Но никаких чудищ здесь нет, это точно. Иначе бы в письменах обязательно было предупреждение.

Отряд продолжил свой путь. Шагая рядом с Чучей, Владигор размышлял о том, как мало еще он знает о стране, в которой вознамерился княжить. Вот ведь и «Синегорские Летописания» от корки до корки прочел, и множество других фолиантов осилил, а что толку? Подземелыцики — целый народ со своей непростой судьбой и загадочными сказаниями — ни в одной книге не упоминаются. Почему? И что за богатырь такой — Ладорий? А какую руду подземелыцики здесь добывали? Откуда сей жуткий стон берется и что означает?

Одно оправдание находил он себе: сперва нужно Злыдня изгнать, очистить Синегорье от поганой заразы и только потом уж все прочие заботы на плечи взваливать. Если, конечно, люд синегорский захочет в нем своего князя признать.

Чуча вновь остановился. На этот раз — перед плоским камнем, прислоненным к стене возле глубокой и просторной ниши. На камне, едва различимые в неровном свете факелов, проступали древние надписи. Похоже, Чуча довольно бегло мог их читать, потому что без тени сомнения указал Владигору на эту нишу и сказал:

— Отсюда начинается проход в подвалы дворца.

— Но ведь это…

Подземелыцик, не дав ему договорить, усмехнулся:

— Руку-то протяни, князь, пощупай стенку. .Владигор шагнул к нише, ткнул рукой… и чуть не потерял равновесие. Никакой стены тут не было! Рука без малейшей помехи прошла сквозь камень. Довольный произведенным впечатлением, Чуча объяснил:

— Стародавний секрет наших мастеров. Для глаза — гранит, а пощупаешь — пусто! Жаль, что нынче никто не помнит, как предки такое делали… Сказывают, даже обманные дворцы эдаким секретом могли сотворять, чтобы иноземцев губить. Поставят над пропастью, ворота изобразят распахнутые, а захватчики и рады — сдаются, мол, подземелыцики. Бросятся убивать и грабить, да и полетят с кручи вверх тормашками!

Князь насторожился:

— А мы-то сейчас не угодим в такую же западню?

— Не беспокойся, Владигор. Здесь, — он указал на письмена, — все разъяснено. Прямой путь к дворцу княжескому. А сделан был, когда о дворце еще и не помышляли, рудокопами Гастом, Тимором, Увашкой и Луном. Заслон для чужих глаз поставил мастер Вачана.

— Ну, ежели так, не будем время терять. Владигор шагнул вперед и оказался в новом туннеле. Присмотревшись, он понял, что здесь кто-то побывал до них — и совсем недавно. Вековая пыль с камней сбита, на низком своде видна свежая копоть, какая бывает от пламени смоляных факелов, а чуть дальше, у стены, в плотный ряд поставлены дубовые бочки — не меньше двух дюжин. В конце туннеля находилась дощатая дверь.

— Кажется, мы уже на месте, — сказал Чуча, когда весь отряд миновал обманный заслон мастера Вачаны и столпился рядом с князем. — Вероятно, когда по указу Климоги перестраивали подвалы, наткнулись на старую шахту рудокопов, но дальше не сунулись — заслон обманул.

Один из воинов сбил крышку с бочки и, удивленно присвистнув, подозвал князя. Бочка доверху была наполнена черным порошком.

Чуча тоже подошел к ней, принюхался, затем взял щепотку странного порошка и кинул ее в огонь факела. Яркая вспышка ошеломила воинов, а подземелыцика привела в восторг.

— Задери меня Переплут, если это не «ведьмин песок»! Откуда он здесь?! — воскликнул Чуча. — В былые времена мы использовали его, чтобы раскалывать гранитные громадины. Пока запасы не истощились. А новые сделать уже не сумели — наша последняя ведьма тайну этого «песочка» открыть не пожелала, в могилу с собой унесла.

— Может, это и есть ваш старый запас, о котором все забыли? — предположил один из воинов.

— Нет, бочки-то совсем новенькие, — отрицательно покачал головой Чуча. — Да и отличается он немного от «ведьминого»: наш «песочек» покрупнее был, зернистее.

— Я знаю, что это, — вдруг сказал Владигор. — Точно такой порошок Филька стащил у Черного колдуна… Худо дело, братцы. Неспроста здесь столько бочек поставлено. Аресу достаточно колдовские слова произнести, чтобы огонь запалить в бочках, и тогда… Видели, какую беду сотворили его «снаряды» у крепостных ворот? Сдается мне теперь, что они как раз таким вот «ведьминым песком» начинены были. Подземелыцики им горы на кусочки раскалывали, а если не под горой запалить — в дворцовом подвале? Устоит ли дворец?

— Такого количества, князь, вполне хватит, чтобы весь Ладор в пух и прах разнести, — немного подумав, ответил Чуча. — Не считаешь ли ты, что Арес может…

— Черный колдун — слуга Триглава. И если он поймет, что мы побеждаем, то пойдет на самые жестокие меры, лишь бы выполнить волю своего хозяина — изничтожить Синегорье огнем и железом.

Воины, услышав это, заволновались. Одни предлагали перекатить бочки подальше от Княжеского дворца, другие — помаленьку, горстями, сжигать «ведьмин песок» и постепенно уничтожить весь колдовской запас, третьи отмалчивались, ожидая слов князя.

— Есть только одна возможность лишить силы «ведьмин песок», — сказал подземелыцик. — Он, как и все ведьмы, боится воды.

— А ведь верно, Чуча! — Владигор хлопнул себя рукой по лбу. — Огонь против воды ничего сделать не сможет, значит, и заклинания Ареса на мокрый «песок» не подействуют.

Однако, посмотрев на длинный ряд бочек, он вновь загрустил:

— Где ж мы столько воды возьмем? Здесь и сотни ведер мало, а у нас даже дырявой кадушки нет.

— Кадушки нет, зато целая подземная река совсем рядом, — заявил Чуча. — В письменах про нее сказано. Вот ежели нам ее сюда завернуть…

— Какая река? Где?

— Не слишком полноводная, не река в общем-то, а ручей. И течет он как раз над туннелем, по которому мы сюда пришли. Правда, своды там больно крепкие. — Чуча с сомнением поглядел на мечи и боевые топоры воинов. — Боюсь, не прошибем. Да и времени у нас до полудня с гулькин нос остается.

— А «ведьмин песок» на что?! Ты же говорил, что вы, подземелыцики, умели им камни крошить. Или не сумеешь?

— Верно, князь! Как же я сам-то не сообразил? — обрадовался Чуча. — Одну бочку туда откатим, факелом подпалим — так громыхнет, что свод наверняка обрушится. Ручей сам сюда хлынет и весь остальной «ведьмин песок» зальет!.. Хотя, погоди. Ведь тогда и нам дорога будет закрыта, не сможем мы к винному погребу у Поречных ворот подземный путь найти. А он где-то здесь, поблизости, я уверен.

— Не за этой ли дверью? — спросил Владигор и, не дожидаясь ответа, приказал: — А ну-ка, ребята, навались!

Дверные доски затрещали под дружным натиском. Еще мгновение — и мятежники ворвались… куда? Картина, открывшаяся им, сначала вызвала оторопь среди бывалых вояк, а затем — громкий возмущенный ропот.

Прочные деревянные клетки, каждая не более двух аршин высотой и столько же шириной, заполняли подвал. И в этих страшных клетках, тесных даже для зверя, находились люди. Скорчившиеся в неестественных позах, истощенные и полуослепшие, измученные пытками, жаждущие лишь одного — смерти. Многие из них и шевельнуться едва смогли, заслышав треск ломаемой двери и звон железных доспехов: не было для этого ни сил, ни желания, ни понимания происходящего. А те, в ком еще теплились искорки разума, оказались способны лишь на протяжные стоны, более похожие на собачий скулеж.

— Что это? — внезапно осевшим голосом спросил Чуча.

— Острог для непокорных, — ответил Владигор. — Правда и Совесть нашей вотчины, упрятанные Климогой в подвалы дворца.

9. Свет разрывает мглу

Ждан кинул взгляд на слепящий круг солнца, потом на свою тень, укоротившуюся до трех пядей, и отдал приказ: пора! Тут же Тараска ударил в большое медное било — и тревожные звуки набата разнеслись по всей округе, извещая своих и чужих о начале великой битвы.

Первыми к главным воротам Ладора устремились «щитоносцы». Черному колдуну и борейцам, наблюдавшим за мятежниками с высоты Надвратной башни, на несколько мгновений показалось, что по склону холма движется огромный лоскутный ковер. Присмотревшись, они сообразили, что «ковер» составлен из двух-трех десятков больших деревянных щитов. Одни покрыты рогожами, другие — мхом и кусками дерна, третьи — зелеными ветками. Но нет никакой возможности разглядеть тех, кто прячется под щитами.

Борейские лучники попытались было проверить выдумку мятежников на прочность, однако ничего не вышло. Каленые стрелы, от которых не всякая-то броня спасает, трепеща опереньем, вонзались в «ковер», но прошибить его не могли.

Тогда за дело взялись метальщики. Четыре метательных орудия, построенных иноземными мастерами и год назад доставленных в Ладор по приказу предусмотрительного Ареса, обрушили на упрямых лапотников град увесистых камней.

Этот обстрел оказался более удачным: в некоторых щитах появились прорехи, а когда «ковер» продвинулся дальше, на земле остались лежать раненые и убитые. Правда, к огорчению метальщиков, их было маловато — дюжины полторы.

Пока загружали метательные ковши новыми каменюгами, пока выправляли орудия под близкое расстояние, мятежники вдруг иную хитрость учинили. Их плотный защитный «ковер» распался на несколько частей, и части эти быстро расползлись в разные стороны. В результате торопливость метальщиков оказалась бесполезной: камни попадали туда, где уже никого не было.

Тут, как назло, и другая беда — сразу два орудия пришли в негодность. У обоих без всякой причины лопнули крепчайшие натяжные канаты! Без причины ли? Когда проверили, все стало ясно: кто-то надрезал их, а чтобы не заметили прежде времени, поврежденное место грязью замазал.

Борейский сотник Дигур, подгоняемый руганью Ареса, бросился осматривать уцелевшие орудия. Хвала тебе, бог Свентовит, здесь заговорщики, навредить не успели! Теперь понятно, зачем эти проклятые дружинники ночью на стену лезли. Не просто сбежать хотели, но еще и свинью подложить славным борейским воинам!

Мятежные синегорцы тем временем подступили-таки вплотную к воротам крепости. Загромыхали тяжелые удары. Значит, под щитами они стенобитных «быков» приволокли. Черный колдун скривил усмешку: глупцы, мужичье неотесанное! Их «быки» для крепостных ворот не страшнее рогов бодливой коровы. Или думают, что им позволят до вечера здесь копошиться?

Арес не предполагал, что мятежники сумеют прорваться к воротам столь большими силами. Еще на подступах к крепости почти все они должны были погибнуть под разрывами его колдовского оружия. Однако, увидев, какую защиту придумали синегорские смерды, он испугался, что припасенных «снарядов» окажется недостаточно. Сначала нужно было разбить камнями их дикарские пятиаршинные щиты, а уж затем пускать в ход огненный порошок и смертоносный яд лесной нечисти.

Но неожиданная ловкость голодранцев и поздно раскрывшееся вредительство заговорщиков из дружинной сотни сорвали его обновленный план поголовного истребления этого сброда, называющего себя войском князя Владигора!.. Бунтовщики успели подойти к самым стенам Ладора, и теперь, к сожалению, метательные орудия бесполезны.

Ну что ж, это все равно не спасет смердов от жестокой кары. Может быть, даже лучше, что они подобрались так близко: никто не спасется! Огонь, яд и железо изничтожат всех до единого!..

Пока воины его отряда взламывали клетки и выводили из них (а чаще выносили на руках) полуживых узников, сам Владигор, притаившись возле винтовой лестницы, ждал тех, кто надумает вдруг спуститься в острог. Разве могут тюремщики не заинтересоваться шумом, доносящимся из подземелья?

Так и случилось. Заскрежетали железные засовы, взвизгнули ржавые дверные петли, по каменным ступеням лестницы загромыхали торопливые шаги стражников.

Первый тюремщик, давно привыкший иметь дело только со своими беспомощными жертвами, напрочь забыл об осторожности. Изрыгая проклятья, он ворвался в подвал, даже не удосужившись вынуть меч из ножен. И мгновенно поплатился за это — кинжал Владигора пронзил его сердце.

Второй оказался умнее. Или трусливее. Неожиданное молчание напарника, похоже, озадачило его. Шаги наверху замерли, потом послышались вновь — тихие, осторожные.

Владигор не стал ждать, когда бореец осмелится сойти вниз. Обнажив меч, он тенью скользнул по лестнице. Дрожащее пламя факела, зажатого в руке тюремщика, сверкнуло на отточенном клинке князя. Тюремщик в страхе вытаращил глаза, открыл рот, но крикнуть уже не успел: Владигор коротким взмахом меча перерезал ему горло.

Помещение, из которого вышли себе на погибель оба тюремщика, показалось Владигору знакомым. Так и есть — бывшая гридница! Не та, большая, в которой отец любил запросто гостей принимать, а меньшая, для подружек Любавы. Вот, значит, подо что ее мерзавец Климога приспособил — под караульню для борейских тюремщиков…

Сжав зубы, он заставил себя успокоиться: ничего, за все Климога заплатит. А сейчас не время растравлять душу, дело не терпит. Из приоткрытого окна уже слышны звуки отдаленного набата — знак того, что войско Ждана подступает к ладорским стенам.

Заперев дверь, ведущую из гридницы в дворцовые покои, Владигор быстро сбежал по ступенькам к своему отряду.

— Ведите узников наверх. Тесновато, конечно, для двадцати человек, но все просторней, чем в клетках.

— Для девятнадцати, князь, — поправил его дюжий дядька, с которого только что сбили колодки. — Хочу с тобой идти, если позволишь.

Владигор оглядел его с ног до головы: одежка, хотя и разодрана, явно не мужицкая — воинская, борейского кроя, но по речи слыхать — местный, ладорский.

— Кто такой? — нахмурился Владигор. — Не больно ты похож на колодника. Шею-то какую отъел — в один раз, пожалуй, и не перерубить.

— Зря стращаешь, не из пугливых… А в колодки меня только вчера обули, не успел исхудать на острожном харче. Звать Устином. В Ладоре меня всякий знает, потому как телохранителем был при княжьем советнике Аресе.

— Ну?! И за что же в немилость впал? — съязвил Владигор.

— А и милостей от него никогда не видел, — понурив голову, ответил Устин. — Служил, как велел князь Климога. Так вся дружина, чай, и Климоге, и Аресу равно подвластна была.

— Была? Теперь, значит, не по нраву ей кто-то?

— После вчерашней крови обоим нет веры. Как узнали, что Арес, гадюка, своих же предал, огнем и ядом сгубил, а Климога это злодейство одобрил, так дружинники и забурлили, всерьез разгневались. Хотели с Климоги по нашим древним законам спросить, да не успели. Борейцы зачинщиков похватали, сотню втихаря обезоружили и в дружинном доме заперли. — Он тяжело вздохнул. — Меня Арес велел кнутами бить, а потом в темницу бросил. Это ведь я Рогне все рассказал, от него и другие прознали…

Рассказ телохранителя был прерван Чучей, сообщившим князю, что уже все готово и пора уходить из подземелья. По его расчету, вода и нижний туннель зальет, и острог, но выше не поднимется.

Владигор окинул взглядом опустевшие клетки:

— Никого не забыли?

— Не беспокойся, по всем закуткам светили — никого больше нет.

— Если ты здесь Любаву искал, — вдруг промолвил Устин, — так это напрасно. Климога ее наверху держит, в малой горнице.

— Что? — Владигор опешил. — Ты что сказал?! Любава… Она жива? Она здесь, во дворце?!

— Жива-здорова, хвала Перуну, — с некоторым изумлением подтвердил Устин. — Не знал разве? Я думал, ты княжну выручать пришел, покуда Климога ее себе в жены не взял. Он ведь о скорой свадьбе уже объявил…

Услышанное потрясло Владигора. Великая радость оттого, что нашлась наконец Любавушка, омрачена была диким известием о грязных намерениях Климоги. Тут наверняка приложил свою руку проклятый колдун! Иначе никакими пытками не заставить Любаву произнести слова супружеской любви и верности… Что же делать теперь?

Переломив себя, он лихорадочно обдумывал создавшееся положение.

Если дружинная сотня сейчас под замком, то обещанной подмоги ждать не приходится. Значит, нужно продолжать намеченное — любыми путями пробираться к Поречным воротам, чтобы открыть их для сотни Горбача. Но подземный туннель будет затоплен… Вести отряд задворками, надеясь, что каким-то чудом удастся избежать преждевременной схватки с борейцами? Однако три десятка воинов — не три стручка гороха, за пояс не спрячешь. А вот если…

Владигор пристально посмотрел на бывшего телохранителя и спросил:

— Знаешь, куда дружинные клинки спрятали?

— Да чего их особо прятать, — пожал плечами Устин. — В оружейку снесли, там и бросили. Это рядом с дружинным домом. Сотня, мол, все равно под стражей — не дотянется.

— Большая стража?

— Дюжины полторы, — сказал Устин, но сразу поправился: — К ночи столько было, а сколько сейчас — яе знаю. Как проведали, кто язык распустил, меня тут же и повязали.

— Ладно, Устин, — решился Владигор, — коли не соврал и сделаешь что велю, твои грехи прощены будут.

— Побей меня гром, ежели обманул хоть словечком! — с жаром ответил тот и бухнулся на колени. — Приказывай, князь, в огонь за тебя кинусь!

Владигор, так и не привыкший к подобным изъявлениям благодарности, поморщился. Потом украдкой вздохнул, вспоминая, что еще отец долго и безуспешно боролся с унизительным раболепием своих подданных…

Он жестом подозвал Кудлатого Зуя, самого тертого мужика из своего отряда, и сказал:

— Даю тебе половину людей. Через окошко выберетесь на княжеский двор, там нынче никого нет.

Оттуда Устий проведет вас к Дружинному дому. Если что неладное от него почуешь — заруби, как змеюгу ядовитую.

Кудлатый осклабился:

— Ну, это мы запросто!..

— Однако не больно-то горячись, а сперва думай, — уточнил Владигор, зная вспыльчивый характер ватажника, и продолжил: — Стражников постарайтесь перебить без лишнего шума. Затем поможете вернуть дружинникам мечи, а там уж на главные ворота пойдете. Все понятно?

— Яснее ясного, князь. Да только ты как же? Маловато бойцов у тебя остается для Перечных ворот.

— А я себе лучших возьму, — отшутился Владигор, прекрасно понимая, что скоро ему будет совсем не до шуток.

Борейцам было явно не по себе. Многие из них уже знали, какая жуть прячется в небольших, но тяжелых бочонках, загодя принесенных в Надвратную башню слугами Ареса. Видели они, как вчера эта жуть людей косила на Ладорском холме, — даже кованые латы не спасали! А теперь им ведено брать смертоносные бочонки и самим — голыми руками! — метать их в бунтовщиков, осаждающих крепость.

Однако с Аресом не поспоришь. Десяток плечистых латников, нерешительно встав у края Надвратной башни, взяли по бочонку и, услышав команду «Кидай!», разом швырнули их вниз.

Арес быстро произнес какие-то непонятные слова — и тут же раздался сильный грохот. Едва он затих, латники с опаской выглянули за башенные зубцы и попытались оценить урон, понесенный бунтовщиками.

Да, огненные «снаряды» крепко вмазали синегорской голытьбе. Больше половины их самодельных щитов было разбито, меж дымящихся обломков и кусков рогожи валялись трупы, кое-кто с дикими воплями спасался бегством… Но все же у бунтовщиков оставалось достаточно сил и глупого упрямства, чтобы, заслонясь уцелевшими щитами, продолжить безрассудные попытки ворваться в Ладор. Меднолобые «быки» вновь задубасили в крепостные ворота…

— Эй, смотрите! — крикнул один из латников. — К ним подмога скачет!

Так и есть: примерно полсотни всадников с громким свистом и улюлюканьем выскочили из Ладейной рощи, и столько же пеших следом за ними рассыпались по склону холма. Арес удивился — что они задумали на сей раз? И сколько еще голодранцев скрывается за деревьями? Но особо размышлять по этому поводу ему было некогда. Пусть с ними лучники разбираются.

Черный колдун не догадывался, что отчаянный Ждан повел в бой свою вторую— и последнюю — сотню, надеясь внезапной атакой отвлечь на себя удары борейцев, дать время синегорским лучникам подобраться поближе к Надвратной башне. Тогда, может быть, удастся хоть немного облегчить положение собратьев, гибнущих у крепостных ворот…

Раздосадованный настырностью бунтовщиков, Арес злобно выругался и, сверкнув глазами, велел борейцам взять новые бочонки.

Колдун чувствовал, что должен спешить. Его не покидало тревожное ощущение близкой опасности. Оно возникло незадолго до полудня, когда сброд Владигора еще отсиживался в своих берлогах. Но уже тогда Аресу вдруг показалось, что черная магическая сеть, надежно опутывающая Ладорскую крепость, где-то дала слабину. Дальше — больше. Неожиданно ему почудилось, будто каменная кладка стены дрогнула под ногами… После этого в груди возникла острая боль, значение которой ему было предельно ясно. Сеть прорвана. Но где и кем? Он не знал ответа. Неведенье усиливало страх, боль в груди не давала возможности сосредоточиться, торопливость приводила к ошибкам.

А черная сеть продолжала трещать и рваться, словно сам великан Ладорий, восстав из мертвых, раздирал ее на клочки…

Аресу нестерпимо хотелось обратиться за помощью к своему Господину. Но разве мог он удалиться в колдовскую обитель, когда в разгаре битва у крепостных ворот? Бездарному и вконец опустившемуся Климоге ничего нельзя доверить. За последнее время он полностью утратил способность к самостоятельным действиям, без указки «любимого советника» шагу не ступит. Поэтому пришлось с утра запереть его в княжеских палатах: пусть себе медовуху лакает и предается мечтаниям о сладостной ночи с Любавой, лишь бы под ногами не путался!

И на сотника Дигура, заменившего убитого в слободке Кугдиса (вот надежный воевода был!), уповать в этом деле нельзя. Борейцы не признают его командиром, считают трусом и лизоблюдом. Они правы, конечно, другого нужно было сотником назначать, да сейчас-то что делать?

Одно остается — поскорее разбить бунтующих смердов, хотя бы от главных ворот отбросить, а затем уж в обитель спешить. Господина звать на подмогу-

Колдун вдруг сообразил, что, погрузившись в тяжкие раздумья, он совершенно перестал командовать боем. Латники давно ждут приказа, а княжий советник почему-то молчит, уставясь в трещинку на каменной стене.

Арес тряхнул головой, прогоняя обрывки беспокойных мыслей, и торопливо рявкнул:

— Чего ждете? Кидай!

Уверенный в беспрекословном выполнении своего приказа, он тут же произнес заклинание, вызывающее огонь внутри «снарядов». Он не видел, что самый крайний из латников, сраженный синегорской стрелой, упал на колени и выронил бочонок на пол. Два взрыва прогремели одновременно — над головами мятежников и под ногами борейцев!

Все, кто находился на верхней площадке Надвратной башни, были мгновенно иссечены железом и ядовитыми зубами нечисти. Они даже не успели понять, что случилось, — смерть была нелепой и быстрой.

И только Черный колдун, перед началом сражения создавший вокруг себя невидимый защитный кокон, почти не пострадал. Его лишь отбросило к стене, сильно ударив о камни и обрызгав чужой кровью…

Придя в сознание, он увидел склонившееся над ним лицо перепуганного сотника Дигура. Тот что-то говорил, беззвучно, как рыба, разевая рот. Наконец звуки стали проникать сквозь плотную пелену звенящей пустоты, и Арес смог разобрать слова борейца:

— Измена в крепости!.. Дружинники напали сзади… Сейчас ворота…

Арес глухо застонал от ярости. Как смогли они выйти на волю? И куда стража смотрела?! Ну все, хватит цацкаться с ладорскими ублюдками. Дружинники, смерды, купчишки, подмастерья, старики, бабы, девки — все они одного поля ягоды, всех давно пора под корень рубить!

— Трубача на площадь! — взревел колдун. — Пусть немедленно трубит общий сбор. Давить, резать, душить без всякой пощады! — Он посмотрел на трясущегося Дигура и добавил уже спокойнее:

— Не дрожи, вояка. Дружинников едва ли сотня наберется, твоих борейцев впятеро больше. Главное, не теряй времени и не слюнтяйничай. Быстро управишься — воеводой сделаю, промедлишь — посажу на кол. Действуй!

Звуки борейской трубы Владигор услышал, когда до Перечных ворот было уже рукой подать. Похоже, и Устин не соврал, и Зуй не подвел — вызволили дружинников! Теперь бы только ему самому не оплошать…

После того как Чуча обрушил каменный свод и повернул ручей в новое русло, пришлось-таки во дворце задержаться немного: борейцы, встревоженные подземным толчком, гурьбой высыпали на княжеский двор. Хорошо еще, что Кудлатый Зуй успел чуть раньше проскочить со своими людьми. А вот Владигор едва не нарвался.

Осторожно поглядывая в окно, ждал, когда они уберутся восвояси. Поэтому и к Перечным воротам вывел свой маленький отряд с опозданием. Теперь снова приходится ждать — забеспокоились стражники, услышав сигнал общего сбора, замельтешили на узкой улочке, не зная, кому на площадь бежать, кому здесь оставаться.

Владигор и полтора десятка его бойцов притаились в гончарной лавке, седовласый хозяин которой, увидев их на заднем дворе, сперва опешил, а затем без лишних вопросов впустил в дом. Еще ближе к воротам скрытно подойти уже не получится — старик предупредил, что следующие дома Климога отдал на постой борейцам.

Охраняли Поречные ворота, как правило, человек двадцать. Когда мятежное войско подошло к Ладору, стража была удвоена, а сколько сейчас в карауле и в ближних домах, того старый гончар не знал.

— Что ж, в бою сосчитаем, — усмехнулся Владигор. Внутреннее напряжение, не отпускавшее его с раннего утра. Сменилось холодным азартом и какой-то веселой уверенностью в успехе всего задуманного. Молодая кровь растекалась по жилам, опьяняя, как славное ладанейскре вино, однако ум оставался ясным и острым, как лезвие кинжала.

— Пора, — решительно произнес Владигор и первым скользнул на тихую, опустевшую улицу.

Но тишина была обманчивой. Уже возле соседнего дома его остановил резкий окрик:

— Эй, ты кто?

На невысоком крылечке, прислонясь к дверному косяку, стоял бореец, видимо, только что вышедший из-за обеденного стола. Даже выпачканную свежими щами бороду не успел обтереть — так, с мелкой требухой, запутавшейся в нечесаной бороде, и повалился на землю. Владигор, мимоходом вытащив свой метательный нож из толстого борейского горла, устремился дальше, стараясь не выходить из густой тени домов.

Сзади послышались крики и звон мечей — его отряд схватился с борейцами. Он не оглядывался. Главная цель находилась впереди, и нужно было достичь ее как можно быстрее.

Вот и караульня, притулившаяся к высокой стене у Перечных ворот. Четверо стражников обеспокоенно посматривали в сторону улочки, почти полностью скрытой от них неказистым сооружением — старой корчмой, и, когда из-за угла выскочил русоволосый парень с обнаженным мечом в руке, мгновенно изготовились к бою.

Мгновенно, да все же не с такой скоростью, какая требовалась, чтобы противостоять молниеносным действиям Владигора. Его упругое тело буквально вклинилось между стражниками, не успевшими отпрянуть, и двоих опрокинуло на землю. Меч, сверкнув на солнце, описал короткую дугу и раскроил голову третьего стражника. Четвертый успел заслониться щитом, но это его не спасло: левая рука Владигора ударила снизу — и широкий охотничий нож, без труда пробив кольчугу, вонзился в борейский живот.

В это время распахнулась дверь караульного домика и на порог вывалились, в спешке мешая друг другу, новые стражники. Владигор прыгнул и ударом ноги в челюсть сбил одного из них, следующего оглушил рукоятью меча. В дверях образовалась свалка. Очумевшие борейцы никак не могли сообразить, что за ураган обрушился на их головы…

А Владигор продолжал наносить точные и неотразимые удары. Уроки, полученные в стенах Белого Замка, помогали действовать безошибочно, почти не задумываясь. Тело само проделывало заученные движения, не нуждаясь в подсказке разума.

Стражников было много, но большинство из них находилось в караульне, выход из которой надежно перекрывал молодой синегорец. Его невиданное боевое мастерство пугало до дрожи в руках. Сообразив, что здесь им ни за что не пробиться, борейцы кинулись к задней двери. Однако открыть ее тоже оказалось непросто (догадливый Чуча успел подпереть дубовой колодой), а когда дверь наконец проломили, борейцев встретили мечи и топоры подоспевших бойцов Владигора.

Сам же Владигор устремился к воротам. Тяжелый Поперечный брус, лежащий на железных скобах, обычно с немалой натугой поднимали трое или четверо дюжих воинов. Он взялся за него один. Но такая сила переполняла сейчас Владигора, такая удаль бушевала в нем, что десятипудовая поперечина дрогнула под натиском богатырского плеча и медленно поползла вверх. Вот поднялся над скобами один край, вот другой… Чуча, прикрывающий князя на тот случай, если кто из борейцев вырвется из осады и вздумает помешать, глазам своим не верил! А Владигор, удерживая брус на плече так, будто он не вытесан из цельного дубового ствола, на шаг в сторону отступил и лишь тогда скинул непомерную тяжесть на землю.

Утерев пот со лба, князь весело крикнул:

— Готово, брат! А ну-ка, навалимся!.. Чуча не стал возражать, хотя искренне не понимал, зачем теперь-то его подмога понадобилась. Распахнуть освобожденные створки с легкостью мог один, даже не самый сильный человек.

С громким скрипом ворота раскрылись, и Владигор, встав на виду у всей округи, оглушительно свистнул.

В ответ раздался такой же молодецкий свист, а затем из ближних домов, сарайчиков и других многочисленных закутков Перечной слободки выбежали навстречу князю заждавшиеся воины скрытной сотни Горбача.

…Пламя в большом очаге давно погасло, и холодный даже в летнюю пору воздух горных вершин изрядно выстудил главный зал чародейского Замка. Но Белун и Зарема ничего не замечали. Они пристально всматривались в объемную карту Братских Княжеств, начертанную золотым лучом Хрустального Шара.

— Ты видишь, видишь?! — радостно воскликнула Зарема. — Черная мгла явно слабеет! Уже можно разглядеть окрестности Ладора. А вот это, по-моему, проступает Княжеская башня, верно?

— Да, это она, — подтвердил Белун. В отличие от Заремы, он был сосредоточен и хмур. Черная сеть Триглава, хотя и прорванная во многих местах, пока еще упорно цеплялась за высокие крепостные стены и эа остроконечную крышу Княжеского дворца. Это означало, что битва за стольный город продолжается.

— Белун, разве мы по-прежнему не должны вмешиваться? — спросила Зарема.

— К сожалению, нельзя. Нужно ждать, сестра.

— Но ты говорил, что мы сможем войти в Ладор, когда свет одолеет мглу. Посмотри, ведь черная сеть над крепостью разорвана в клочья, она почти уничтожена!

— Почти, Зарема, почти. Однако еще не полностью. Дождемся, когда Всевидящее Око само откроет нам путь во дворец.

И они вновь надолго замолчали, внимательно следя за развитием событий в Ладорской крепости. Конечно, они видели только общую картину сражения Света и Тьмы, ничего не зная о том, что именно предпринимает Владигор, где и с кем бьются сейчас его отряды. Зарницы свободной силы Хранителя Времени, достигая Белого Замка, отражались в Хрустальном Шаре и падали на чародейскую карту. Чем ярче разгорались зарницы, тем слабее становилась черная сеть и яснее проступали на объемной карте очертания крепости.

Вдруг Хрустальный Шар вспыхнул новым — золотистым — светом. Из его глубины вырвался ослепительный солнечный луч, упал на крепостные стены и на Княжеский дворец, рассеивая над ними последние клочья Тьмы.

— Наконец-то, — прошептал Белун, обессиленно опускаясь в дубовое кресло. — Он победил…

— Ты уверен? Ведь кое-где мгла сохранилась, посмотри сам. На площади перед Княжеским дворцом, да и сам дворец еще не весь очистился.

— Вижу, Зарема, — кивнул чародей. — Это агония побежденных… Битва еще не завершена,Однако исход ее уже известен Всевидящему Оку. Владигор, Хранитель Времени, уничтожил Тьму над Ладором.

10. Зарницы над городом

Борейцы, неожиданно для себя оказавшиеся между молотом и наковальней, бились с отчаяньем обреченных.

Когда в спину им ударила дружинная сотня, никакого страха еще и в помине не было, поскольку в ратном деле всякое случается и вчерашний союзник запросто может обернуться сегодняшним ворогом. И когда на площадь перед Княжеским дворцом ворвались десятки новых бунтовщиков (откуда только повылезали?!), вера в благополучный исход сражения не покинула борейцев. Только удивление, смешанное с тревогой, царапнуло когтистой лапой их ледяные северные души: каким образом незначительная, почти шутейная схватка с обнаглевшей синегорской чернью смогла вдруг перерасти в серьезную битву за Ладорскую крепость? Но лишь после того как наблюдатели с угловых башен одновременно закричали о подступающем к городу большом войске, многоопытные борейцы поняли — гибель близка.

Хотя главные ворота еще держались, обороняемые от наседавших дружинников полусотней могучих латников, стало ясно, что долго им не продержаться. Борейцы, созванные со всех концов крепости звуком сигнальной трубы, не успели выстроить свой знаменитый железный круг — отряд Горбача яростным вихрем ворвался на широкую площадь между Надвратной башней и Княжеским дворцом, закрутилась-забушевала жестокая сеча.

Грудь в грудь сшибались бойцы, звенели мечи, сверкали на солнце отточенные кинжалы и тут же темнели, обагренные алой горячей кровью. В этой безумной давке, где разом сошлись около семисот человек, борейцы утратили свои неоспоримые преимущества: слаженность коллективных действий, быстрое и четкое выполнение команд воеводы, ударную мощь копьеносцев. Зато решающее значение обрели залихватская удаль и врожденная ловкость синегорцев.

Тяжелая броня оказала иноземцам дурную услугу, делая их неповоротливыми и медлительными в многолюдном скопище. Синегорцы, особенно те, что уже поднабрались боевого опыта в Удоке, проворно увертывались от длинных борейских мечей и наносили быстрые ответные удары, если и не всегда смертельные, то, во всяком случае, очень болезненные, от которых мутилось сознание и подкашивались ноги. Упавших на землю затаптывали свои же.

Спотыкаясь о трупы, пытаясь заслониться негодными для рукопашной схватки щитами, не зная, с какой стороны ждать новых ударов, борейцы теряли остатки мужества и ни на что уже не надеялись.

Даже на колдовскую силу Ареса, о которой многие были наслышаны, а кое-кто сподобился видеть своими глазами, рассчитывать не приходилось: Черный колдун как сквозь землю провалился, едва в окрестностях Ладора показались новые сотни мятежников…

Впрочем, в некоторой степени так оно и было, поскольку Арес бежал из осажденной Надвратной башни через тайный подземный ход. Он не стал дожидаться, когда главные крепостные ворота распахнутся навстречу сокрушительной лавине взбунтовавшейся черни. Неизбежное поражение борейцев стало для него очевидным. Теперь единственным его желанием было поскорее проникнуть во дворец, а оттуда — на вершину Княжеской башни. Несли Великий Господин еще не отворотил своего милостивого взора от верного слуги, если черная сеть не до конца уничтожена какой-то непостижимой волшебной силой, то Он сумеет выручить Ареса, унести его прочь из этого обреченного города.

Да, обреченного, ибо как только будут произнесены заклинания, поджигающие бочки с огненным порошком, здесь не останется камня на камне! Он, Арес, жестоко отомстит синегорцам и тем самым докажет Великому Господину свою беспредельную преданность…

Лишь снимая печать-заклятье с дверей, ведущих в княжеские покои, Арес брезгливо сообразил, что здесь его ожидает до смерти перепуганный Климога. Из окон своей горницы тот наверняка видел, что творилось на площади перед дворцом, и, конечно же, догадывался о том, какая судьба ему уготована.

К сожалению, проход в Княжескую башню находится прямо за большой горницей. Неприятной встречи с бывшим властителем Синегорья не избежать.

Климога, едва колдун переступил порог, бросился к нему… с проклятьями. Арес опешил. Он-то думал, что безвольный князь давно и полностью утратил подобные замашки в разговорах с подлинным хозяином княжества, ан нет! То ли страх за свою шкуру возродил в нем былую наглость, то ли разорванная сеть даже над ним отныне не властна. В любом случае такая перемена в поведении Климога сейчас очень некстати.

— Как ты посмел запереть меня?! — брызгая слюной и потрясая кулаками, вопил Климога. — Проходимец, бездарь, что ты понимаешь в ратном искусстве? Дозволить бунтовщикам собрать силы у городских стен, дать им проникнуть в крепость — это не просто глупость, это измена! Наш Господин покарает тебя лютой смертью!

— Заткнись, — коротко произнес колдун и отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Подойдя к окну, Арес оглядел площадь. Дружинники, судя по всему, вот-вот распахнут ворота. Значит, времени у него в обрез. . :.

— Слушай меня внимательно, — тоном, не допускающим возражений, произнес колдун. — Я иду звать на помощь нашего Господина…

— Мы идем вместе! — прервал его Климога. — Я больше не доверяю тебе, иноземец.

— Если ты хочешь следовать за мной, пожалуйста, я не буду тебя удерживать, — тут же сменил тон Арес. — Но учти, что тогда мы никак не успеем исправить положение и нас обоих растерзает обезумевшая толпа голодранцев. Есть лишь один способ задержать их и выиграть время, чтобы я смог обратиться к Великому Господину без помех.

— Что за способ? — настороженно спросил Климога.

— Княжна Любава. Покуда она в наших руках, ее братец не посмеет причинить нам вред. Ты согласен с этим?

— И что дальше?

— Нельзя терять времени. Слышишь восторженные вопли? Бунтовщики открыли главные ворота, сейчас ринутся во дворец. Немедленно тащи девку в мою темницу! Я буду там — нужно успеть начертать магические знаки. Да не стой как чурбан! Куда я денусь из осажденного дворца?

Словно подтверждая искренность своих намерений, Арес быстро направился к потайной двери, ведущей в его обитель. И Климога поверил. Сорвавшись с места, он устремился в малую горницу, где под надежной охраной двух дюжих борейцев томилась дочь Светозора. Климога, охваченный смятением и страхом, начисто забыл, что из обители колдуна есть еще один тайный выход — в Княжескую башню…

Владигора не было на площади, когда сотня Горбача и ладорские дружинники сломили наконец упорное сопротивление стражников, пробились к воротам и распахнули их навстречу столь вовремя подоспевшему из предгорья войску. Вероятно, опытный воевода ни за что не покинул бы поле битвы в такой момент, но сердце молодого князя подсказывало иное решение.

Крикнув Горбачу, чтобы тот взял командование на себя, он стремглав бросился на княжеский двор. Окно девичьей гриднице по-прежнему было открыто. Однако от земли до него не меньше пяти с половиной аршин — как допрыгнуть? Владигор посмотрел по сторонам, надеясь отыскать если не лестницу, то хоть бревно или бочку, и увидел, что рядом с трудом переводит дух Чуча.

— За тобой, князь, бегать — хуже некуда. А уж мне, коротышке, подавно… Что, во дворец торопишься?

— Оттуда, как видишь, выбраться было проще, чем туда вернуться, — раздосадованно ответил Владигор.

— Я-то на что? — хмыкнул Чуча. — Ты борейцев как яблочные огрызки раскидывал, неужто меня, легонького, подкинуть не сможешь? А там небось веревка или ремни найдутся…

— Чуча, дружище, да твоей голове цены нет! — радостно воскликнул князь. — Ну-ка, лети!

Коротышка охнуть не успел — крепкие руки Владигора тут же подбросили его к самому окну гридницы. Похоже, лишь природная цепкость подземелыцика уберегла Чучу от неизбежного падения и переломанных рук-ног. Схватившись обеими руками за оконный наличник, он некоторое время беспомощно болтался между небом и землей, поливая князя непонятными, но явно малопочтительными выражениями. Затем он все-таки нырнул в окошко и почти сразу к ногам Владигора упал конец прочной веревки. Остальное было делом нескольких мгновений.

Оказавшись в гриднице, заполненной недавними узниками подземного острога, юноша неожиданно сам стал их пленником. Отовсюду к нему тянулись руки, хватали за одежду, обнимали его пыльные сапоги… Князь растерялся. Ничего подобного не было, когда его воины переносили измученных людей в эту комнату, и вдруг — на тебе, нашли время выказывать благодарность! Видимо, только сейчас к ним пришло осознание близкой свободы.

Его вновь выручил находчивый оруженосец.

— Эй, малахольные! — гаркнул он. — Если не хотите вернуться в клетки, немедленно пропустите князя! — И добавил помягче: — Дело еще не кончено, а вы нас тут задерживаете… Нехорошо, братцы.

Люди расступились, и Владигор торопливо шагнул к двери. За ней, как он помнил, находился небольшой коридорчик, а в конце его — лестница, ведущая к верхним покоям.

В коридорчике никого не было. Оно и понятно: Климога всех стражников послал оборонять дворец. Напрасный труд. Не устоят наемники против гнева людского, сметут их в два счета! Вот только бы злодей в отместку не сотворил чего с Любавой, не удумал бы какой подлости напоследок! Оттого и спешил Владигор, оттого и тревожилось сердце, что догадывался он — на любое злодеяние способен сейчас Климога.

В три прыжка одолев лестничные ступени, он свернул за угол и — едва не угодил под удар борейского меча.

Стражники, которым ведено было рубить всякого, кто сунется к дверям горницы, толком даже не знали, что за девку стерегут, но службу свою несли как положено. Выскочивший из-за угла русоволосый парень сумел каким-то образом увернуться от меча, избежав мгновенной и легкой смерти. Ладно, тем хуже для него: дольше помирать придется.

Один стражник — долговязый, похожий на цаплю — шагнул вдоль стены, чтобы отрезать ловкачу путь к отступлению. Другой был старше и опытней напарника. Заподозрив неладное, он выставил меч вперед, а левой рукой судорожно потянул из-за пояса длинный кинжал с узорной рукоятью. Слишком длинный. Владигор нырнул под его правую руку и ладонью ударил стражника по левой: кинжал, так и не показав своей полномерной красы, вонзился в живот хозяина.

Бореец охнул, обмяк. Но Владигор не дал ему повалиться на пол. Схватил за пояс и, откинувшись на спину, бросил через себя. Грузное тело сшибло с ног долговязого, а затем… Затем князю ничего делать уже не понадобилось. Подоспевший Чуча дважды вскинул вверх руку с ножом и дважды опустил ее вниз. Со стражниками было покончено.

Только теперь Владигор сообразил, что его меч все это время оставался в ножнах. За подобную самонадеянность Филька наверняка обозвал бы его тупицей и молокососом. Подземелыцик же просто пожал плечами, дескать, каждый сходит с ума по-своему.

Князь отмахнулся от его немого упрека. Не до упреков нынче. Он примерился к дверям горницы и что было силы ударил ногой промеж ясеневых створок. Они оказались на удивление хлипкими — слетели с петель от первого же удара.

Сначала он решил, что опоздал. Горница была пуста. Тщательно застеленная кровать, наполовину скрытая от посторонних глаз расписным айгурским балдахином, шкура снежного барса на полу, медное зеркало на стене, ажурный столик возле небольшого окна, забранного железной решеткой. То ли горница, то ли острог…

Однако Чуча, войдя следом, сразу ткнул пальцем в нижний край балдахина. Из-под него выглядывали остроносые кожаные сапожки. Князь стремительно шагнул вперед, сорвал балдахин с высоких прикроватных столбиков — и обмер. Молодая красавица, возникшая перед ним, лишь отдаленно была похожа на ту девушку-подростка, образ которой хранила его память. Он смотрел на нее, не в силах даже слова сказать.

Пылающее гневом и оттого еще более прекрасное лицо, широко распахнутые голубые глаза, густые светло-русые волосы, мягкой волной падающие на плечи… Гибкая фигура была напряжена и готова в любой момент отпрянуть в сторону или броситься на обидчика.

Да удивление крепкая девичья рука сжимала кинжал, в котором Владигор безошибочно признал тот самый, что отец вручил Любаве в давнюю кровавую ночь.

— Любавушка, — чуть слышно вымолвил он. — Сестрица моя…

Она сердито и недоверчиво посмотрела на юношу и вдруг заметила выбившийся из-под ворота кольчужной рубахи шнурок с медной медалькой: синегорский меч и две скрещенные стрелы — княжеский родовой знак! Голубые глаза изумленно округлились, кровь отхлынула от девичьего лица, и дрогнули побледневшие губы:

— Владий?..

Владигор в ответ лишь улыбнулся. И эта ничуть не изменившаяся за долгие годы мальчишеская улыбка развеяла последние сомнения Любавы. Уронив кинжал, она радостно взвизгнула и кинулась на шею вновь обретенному брату.

Оруженосец Чуча скромно потупил взор и отошел к окну, дабы своим присутствием не помешать излиянию родственных чувств. Из окна открывался вид на Княжескую башню и часть площади перед ней, где как раз в это время остатки наемного войска бросали оружие к ногам победителей. Довольный Чуча во все глаза следил за столь долгожданным зрелищем. В этом была непростительная для него, княжеского оруженосца, ошибка.

Никем не замеченный, в дверном проеме появился Климога. Еще в коридоре, наткнувшись на мертвые тела стражников, он догадался, какая встреча ожидает его в горнице. И теперь, обнажив меч, Климога изготовился к прыжку.

Светозоровы пащенки обнимались, ничего не видя и не слыша вокруг. Обоих — одним ударом! Не сдержав нахлынувшей ненависти, он заскрипел зубами. Чуча встревоженно обернулся, увидел холодный блеск оголенного клинка и, не раздумывая ни мгновения, ринулся под вражеский удар.

Дюжий Климога и коротышка подземелыцик с грохотом столкнулись посреди горницы. Климога едва удержался на ногах. Его меч запоздало, поэтому немного вскользь, рубанул по свалившемуся на пол уродцу. Но больше он ничего не успел сделать: кулак Владигора, описав короткую дугу, врезался в челюсть Климога. Бывший властитель Синегорья рухнул как подкошенный.

Князь склонился над своим верным оруженосцем:

— Чуча, дружище, ты живой?

— Кажись, не помер еще, — ответил Чуча, пытаясь бодриться. — Ну что за порода у вас, князей Синегорских? Один мне нос поломал, братец его чуть руку не оттяпал. Да и ты небось когда-нибудь на мне свою зарубку оставишь.

— Уфф, — облегченно вздохнул Владигор. — Если отшучивается, значит, живой.

— Шутки шутками, — сказала Любава, осматривая глубокую рану на левом плече подземелыцика. — Но как бы кровью не истек твой товарищ. Дай-ка перевяжу его.

— Благодарствую, княжна, — проговорил Чуча. — А князь, может, подлецом Климогой озаботится? Добить надо бы, пока новую пакость не учинил…

Владигор подошел к неподвижному Климоге, сорвал с него пояс и, заломив руки за спину, крепко связал.

— Теперь не учинит. А добивать… Нет, пусть старейшины судят — по Правде и Совести. Теперь в Синегорье бессудной казни никто не должен бояться. Климога первым наши законы порушил— с него первого и возрождать их начнем.

Черный колдун был и взбешен, и растерян. С высоты Княжеской башни он видел, как сдаются в плен последние борейцы, как торжествуют синегорские смерды. Самое время положить конец этому отвратительному зрелищу, разметав до основания твердыню, опозорившую самое себя! Но сколько ни твердил он заклинания, пытаясь воспламенить потаенные бочки с огненным порошком, ничего не происходило.

Как же так?! Что осмелилось противодействовать могущественнейшей Черной магии? Неужели он, Арес, полностью лишился своей колдовской силы, столь необходимой сейчас для мести и спасения? Он терялся в догадках.

Жгучая боль в груди стала почти нестерпимой, в глазах помутилось, руки дрожали от напряжения и страха. Собрав остатние крохи самообладания, колдун обратился к Великому Господину:

— Уби ту, Хостис генерис хумани? Вени, Спиритус!.. Куод потуи, феци. Воленс-ноленс царпент туа пома не-потес! Популюс ме зибилат, ат михи плаудо. Вае иллис, викторибус! Венит экстрема диес… Вени, Редививус эт Ультор, вени!..

* — Ubi tu, Hostis generis humani? Veni, Spiritus!.. Quod potui, fed. Volens nolens carpent tua poma nepotes. Populus me sibilat, at mihi plaudo. Vae illis, victoribus! Veni, Redivivus et Ultor, veni!.. (лат.) — Где ты, Враг рода человеческого? Приди, Дух!.. Что мог, я сделал. Волей-неволей пожнут потомки твои плоды! Народ меня освистывает, но я себе аплодирую. Горе им, победителям! Настал последний день… Приди, Воскресший и Мстящий, приди!..

У подножия башни раздались громкие крики. Колдун посмотрел вниз и понял, что вопли голодранцев относятся именно к нему: его черный силуэт был сейчас слишком заметен на бледно-розовом фоне предзакатного неба. С десяток бунтовщиков уже взламывали тяжелую дверь, за которой начиналась башенная лестница. Вот-вот они окажутся здесь. Почему не отзывается Господин? Или черная сеть уничтожена полностью и теперь даже Он не в силах появиться над непокорным городом?!

— Вени, Спиритус, вени! — осипшим голосом прошептал-простонал Арес, упав на колени и зажав ладонями уши, дабы не слышать треска сорванной с петель двери и ненавистных звуков синегорского, варварского языка.

В этот миг он ощутил внезапный порыв ледяного ветра. Черный плащ затрепетал, словно парус, и едва не сбросил колдуна вниз, на копья смердов. Подняв голову, он слезящимися глазами уставился на лиловую тучу, быстро приблизившуюся к башне. Боль в груди отступила, а вместо нее — там, где сердце, — возникла пугающая, безмолвная пустота.

Лиловая туча вдруг превратилась в безобразное трехликое чудище, которое, обвив Княжескую башню длинным драконьим хвостом, протянуло к ее вершине огромную когтистую лапу. Колдун тут же вскочил на ноги и, не задумываясь, уверенно ступил на нее. Лапа мягко сжалась в кулак, скрыв колдуна от людских глаз. Чудище, не удостоив вниманием столпившийся внизу народ, лишь на какое-то мгновение задержало свой взгляд на одном из окон дворца. А затем вновь обернулось кошмарной лиловой тучей, которая стремительно и беззвучно скользнула за горизонт, унося в своем поганом чреве Черного колдуна Ареса…

Владигор молча отошел от окна. Увиденное не испугало юношу, но на его чистый широкий лоб легла в этот миг первая глубокая морщина.

— Боги мои, — с трудом переведя дыхание, вымолвила Любава. — Что это было?

— Злыдень явился, чтобы забрать своего слугу, — ответил Владигор. Но дальнейшие объяснения были прерваны шумом голосов на лестнице. Князь обнажил меч и заслонил собою сестру.

На сей раз предосторожность оказалась излишней: на пороге появились два его сотника — улыбающийся во весь рот Ждан и чем-то озабоченный Горбач.

— Мы победили, князь! — радостно провозгласил Ждан. — Все иноземцы сложили оружие. Ну, те, разумеется, что живыми остались. Человек двести, пожалуй. Я велел пока что согнать их на дружинный двор. Правильно?

— Правильно, — кивнул Владигор. — Потом разберемся, что с ними делать. А ты. Горбач, отчего хмуришься?

Однако тот ответил не сразу. Быстро смекнув, кто стоит рядом с молодым князем, он учтиво поклонился Любаве и лишь затем объяснил свое недовольство:

— Не рановато ли победу праздновать? Крепость в наших руках, это верно. И Климога, смотрю, сбежать не успел. А вот советник его. Черный колдун, улизнул-таки! Да так улизнул, что у людей, кто это видел, кровь в жилах застыла…

— Эка невидаль — дракон хвостатый! — перебил его Ждан. — А может, он колдуна супружнице своей на обед потащил?

Не обращая внимания на балагурство Ждана, Горбач продолжил:

— Но самое худое, что со дня на день уж не борейцы, а мы в осаде окажемся. Не забыл, князь, про те сотни, что из Комара и Мозыни сюда поспешают? Нужно бы сейчас не победный пир устраивать, а к новой битве готовиться. Верно ли говорю, князь?

— На твой вопрос, Горбач, позволь мне ответить, — произнес вдруг чей-то негромкий голос.

— Учитель! — воскликнул Владигор, бросаясь к чародею, будто прямо из воздуха возникшему на пороге горницы. — Хвала Перуну, который привел тебя в Ладор в столь счастливый для нас день!

— День воистину славный, — согласился Белун. Все, знавшие о существовании великого чародея только по чужим рассказам, поняли, кто стоит перед ними, и растерялись. Высокий, статный, седобородый, облаченный в снежно-белую хламиду, прошитую серебряными и золотыми нитями, богато украшенную жемчужным орнаментом, старик одним своим видом внушал окружающим благоговейное почтение и необъяснимую робость.

Зная, какое впечатление производит на всех, кто видит его впервые, чародей не стал спешить с разговором. Нужно дать людям хоть немного времени привести свои мысли и чувства в порядок. Он подошел к Чуче, которого по настоянию княжны уложили в кровать, ощупал его раненое плечо и что-то пробормотал себе под нос. Потом заверил подземелыцика:

— Через три дня заживет. Но рубец, конечно, останется.

Связанного и оставленного валяться на полу Климогу, который давно очнулся и в испуге таращил глаза (похоже, он был очень близок к умопомешательству), чародей не удостоил даже взглядом. Небрежно щелкнул над ним пальцами — и Климога одеревенел.

— Пусть пока бревном побудет, — объяснил Белун свой жест.

И так бесхитростно прозвучало его объяснение, так не вязалось оно с величественным обликом чародея, что все невольно заулыбались. Даже в глазах Горбача растаял холодный лед настороженности.

Белун между тем вернулся к его словам о борейцах, спешащих к Ладору:

— Вы, друзья, можете не бояться осады — очень скоро наемники повернут назад. Чего ради им терять свои жизни в битвах с восставшими синегорцами? Кто оплатит их кровь и увечья? Ведь не Климога же, за которого нынче никто и медяшки не даст. Сейчас Зарема, давняя моя подруга, с их сотниками толкует, про тебя, князь Владигор, и про тысячное войско твое рассказывает. Так что, думаю, уже на рассвете заторопятся они восвояси, за Венедское море, покуда Комар и Мозынь не взбунтовались, прознав о свержении ненавистного Климога…

— А что же Черный колдун? — спросил Горбач. — Он разве не способен убедить борейцев продолжить поход на стольный город? Они Ареса зачастую выше Климога ставили. Коли прикажет — послушаются.

— Не прикажет, — уверенно ответил Белун. — Сейчас он уже далече, и заботы у него совсем иные… Однако ты прав, сотник, остерегаясь Черного колдуна. Он очень опасен. Дракон, который унес его из Ладора, это ведь сам Триглав-Злыдень. И неспроста, конечно, господин слугу своего спасал. Знать, пересекутся еще пути Владигора и Ареса.

После этих слов Учителя взгляд Владигора стал серьезным и жестким. Он положил крепкую ладонь на рукоять меча и расправил плечи, словно показывал, что в любое время готов сразиться с врагом.

— Впрочем, — добавил чародей, — мы успеем обсудить это позже. А теперь, Владигор, не пора ли тебе выйти к людям? Они хотят увидеть своего законного князя, наконец-то вернувшегося в Ладор после долгих скитаний. Ждут искренних и мудрых слов, которые укрепят их веру в тебя, в то, что княжить будешь справедливо — по Правде и Совести.

Когда все пятеро (кроме Чучи, из-за глубокой раны потерявшего много сил, а потому оставленного в постели) вышли на высокое крыльцо Княжеского дворца, люди на площади в едином порыве вскинули над головами оружие и радостно закричали, славя молодого князя.

Владигор на несколько мгновений опешил. Он не ожидал столь бурной встречи, не был готов произносить, как выразился Белун, «мудрые слова», да и вообще не чувствовал себя достойным той славы, которую воздавал ему ликующий народ.

Чародей, понимая состояние молодого князя, положил руку ему на плечо и тихо сказал:

— Взгляни-ка на небо, мой мальчик…

Владигор поднял глаза. Небосвод над городом был чист и прозрачен. Лучи закатного солнца пронизывали его, окрашивая воздушную лазурь легкой золотистой дымкой. Насколько хватало взора — ни тучки, ни облака. Но там, где устремлялась в небо высокая и гордая Княжеская башня, Владигор увидел яркий блеск алых зарниц. Беззвучные и мимолетные посланцы Перуна, они вспыхивали над освобожденным Ладором, будто подавали синегорскому князю добрый знак. Или предупреждали о чем-то? Как знать…

Владигор вдохнул полной грудью пьянящий воздух родной земли. Вновь окинул взглядом неожиданно притихшую площадь, увидел сотни внимательных глаз, устремленных на него с надеждой и верой. И тогда, не сказав ни слова, в пояс поклонился своему великому народу.

28 декабря 1995 г. Санкт-Петербург