С Красным Крестом

Глаза действительно были в ужасном состоянии, но Фрикетте казалось, что прозрачная роговая оболочка зрачка не тронута. Она подумала: «Я приложу все усилия, чтобы вернуть несчастной величайшее благо жизни — зрение».

К сожалению, она не могла объяснить хотя бы вкратце, что намеревалась сделать. На всякий случай она произнесла арабское слово тэбиба, надеясь, что негритянка поймет его значение.

Тотчас же добрая улыбка осветила черное лицо, и негритянка несколько раз повторяла нежным музыкальным голосом, свойственным неграм:

— Тэбиба!.. Тэбиба!

Она поняла, что ее пленница была женщина-доктор и, может быть, вылечит ее от ужасной болезни.

Фрикетта видела единственное спасение в прижигании слизистой оболочки. К счастью, у нее не отняли ее маленького несессера, который она всегда носила во внутреннем кармане корсажа. Итальянцы, по крайней мере, постеснялись ее обыскать.

Фрикетта вынула кусочек ляписа в футляре и подвела больную к окошечку, через которое сверху падало немного света, смело приподняла веко правого глаза и прижгла. У негритянки вырвалось глухое рычание, как у раненого зверя, но она не сопротивлялась и храбро перенесла страдание, понимая, что это к ее благу.

До поры до времени Фрикетта не касалась левого глаза, намереваясь действовать осмотрительно и не желая рисковать возможной потерей обоих глаз. Потрепав слепую по щеке, она сказала ей несколько ласковых слов, как мать, успокаивающая дитя. Негритянка ушла растроганная, благодарная: в душе ее проснулась надежда.

На следующее утро и несколько дней кряду Фрикетта продолжала прижигания не без опасения в душе. Вначале воспаление даже усилилось. Фрикетта приписала это, совершенно основательно, действию едкого ляписа, а больная не жаловалась. Через неделю появилось уже видимое улучшение. Опухоль значительно уменьшилась. Ободренная этим, Фрикетта немедленно принялась за лечение левого глаза и терпеливо ждала результата.

Дни, между тем, протекали в мрачной, удручающей медленности. Фрикетта, привыкшая к движению на свежем воздухе, начинала уже чахнуть в этой каменной клетке, куда не достигал ни один звук человеческого голоса, ни пение птицы, ни солнечный луч! Кроме того, ее организм, ослабленный ужасным мадагаскарским климатом и перенесенной болезнью, нуждался в более питательной пище. Мало-помалу она стала чувствовать, что силы начинают снова покидать ее.

Заключение становилось для нее еще ужаснее потому, что ей отказали в чернилах, перьях, бумаге, книгах…

Ее лишили сразу свободы, воздуха, развлечения и, казалось, позабыли о ней.

Подобное строгое заточение в четырех каменных стенах, даже без маленьких ежедневных прогулок, которые разрешаются заключенным или во дворе, или в просторных коридорах, равнялось смертному приговору.

Фрикетта, между тем, сопротивлялась всеми силами. Она не хотела уступать, зная, что как только душа ослабнет, тело погибло. Но сколько времени ей предстояло жить так?..

Единственными счастливыми минутами для бедной заключенной было время, когда приходила слепая с пищей, и Фрикетта лечила ее. Она с лихорадочным нетерпением ожидала этого посещения, нарушавшего на минуту ее ненавистное уединение.

Так прошло несколько долгих недель. Воспаление с каждым днем уменьшалось. Больная уже начинала видеть.

В первый раз, когда негритянка увидала свою благодетельницу, она была так потрясена, что упала на колени. До сих пор она не знала, что тэбиба — белая женщина. Увидев тонкие, изящные черты этого лица, кроткие, ясные глаза, вьющиеся волосы, нубийка подумала, что видит перед собой существо высшего порядка, одно из добродетельных божеств, иногда поселяющихся среди людей и известных своими благодеяниями чернокожим.

Негритянка схватила руку Фрикетты и покрыла ее горячими поцелуями.

Молодая девушка, тронутая таким проявлением благодарности, поспешно подняла ее, взяла за обе руки и сказала:

— Что ты? Что ты?.. Ты становишься на колени передо мной, Фрикеттой… Точно ты принимаешь меня за королеву. Если ты довольна, то поцелуй меня от всего сердца, и я буду щедро вознаграждена.

И, подавая пример, тэбиба запечатлела на черных щеках нубийки два звучных поцелуя. Затем, счастливая, она прибавила:

— Ты видишь?.. Ну, взгляни на меня еще раз… Я себя не помню от радости, убедившись, что твои глаза ожили.

Негритянка в восторге смотрела на Фрикетту, быстро что-то говорила, стараясь выразить свою благодарность.

— Да, да!.. — прервала ее Фрикетта, — долго мы можем проговорить так, не понимая друг друга. Ты милая девушка, но я с удовольствием рассталась бы с тобой. Ах, если б ты помогла мне вырваться отсюда!..

Так как свидание тюремщицы с заключенной несколько затянулось, то следовало прервать его из боязни навлечь подозрение властей.

Так и случилось.

Через два дня негритянку заменил старый негр с седой бородой и угрюмой наружностью. Его появление опечалило Фрикетту. Но старик низко поклонился ей и, взяв ее руку, почтительно поцеловал, потом тихо произнес одно слово:

— Барка!

Изумленная и обрадованная Фрикетта повторила:

— Барка!

Старик сделал знак рукой, приложил палец к губам и медленно вышел. Через пять минут он вернулся в сопровождении денщика Фрикетты, самого Барки во плоти, но еще больше исхудалого.

Добрый араб был так счастлив видеть свою благодетельницу, что смеялся, плакал, плясал, прыгал, говорил глупости — точно совершенно потерял голову.

Старый негр одним словом, произнесенным на его родном языке, вернул его к действительности.

— Правда, — сказал Барка, — я теряю время, а между тем минуты дороги. Этот старик — отец слепой, которую ты спасла, сида… Он объявляет, что в знак благодарности готов сделать все. Он готов отдать за тебя свою жизнь.

— Нет, нет!.. Пусть он обоим нам даст свободу.

— Да, он думает помочь нам бежать, рискуя собственной жизнью. Но тебя не должны узнать… а ты одна белая женщина здесь… Если б не это…

— Тогда было бы нетрудно бежать?.. Да?.. Значит, для этого мне не следовало бы быть белой?

— Да, он говорил так.

— Хорошо! Завтра я превращусь в негритянку.

— Да… выкрасишься… в черный цвет. А если пойдет дождь, если ты вдруг упадешь в воду, краска сбежит.

— Нет, я стану настоящей негритянкой, и краска моя будет так прочна, что ей не страшны будут ни вода, ни мыло.

Прошло еще два дня. Теперь старый негр приходил с дочерью, уже вполне выздоровевшей.

ГЛАВА IV

Да, я превращусь в негритянку. — Костюм и прическа. — Восторг Барки. — Бегство. — Опасности. — В таинственном доме. — Обыск. — Страх. — Никому не приходит в голову подозревать белую в негритянке. — Опять на спине горбуна. — Бегство. — Благодарность.

Несмотря на суровую наружность, у старика, по-видимому, было доброе сердце. Исполняя должность, при которой ему постоянно приходилось наталкиваться на нравственные уродства и физические недостатки, он загрубел, но любовь к дочери пробудила в его сердце благодарность. Он теперь обожал Фрикетту, спасшую дочь, и решился отблагодарить ее, вернув ей самое драгоценное — свободу.

Он давно уже поселился в этой стране, еще до занятия ее итальянцами, и прежде служил у хедива. Итальянцы оставили его в должности, в которой он состоял, а так как он отличался исполнительностью, то приобрел неограниченное доверие у властей.

Барка объяснил ему, что его госпожа из белой превратится в негритянку, и старик, слушая его, не очень верил. Кабил отвечал очень серьезно, что для тэбии нет ничего невозможного — доказательством тому служит излечение его дочери. Кроме того, он рассказал о бегстве с Мадагаскара, как всю ночь тебию, его самого и даже зебу окружало пламя.

— Да, мы пылали, а между тем не горели. Все это от того, что тэбия всемогуща.

— Хорошо! Скажи ей, чтоб была готова сегодня ночью. Ей принесут платье.

Барке удалось свидеться на минуту с Фрикеттой, чтобы предупредить ее, что решительная минута настала. Он ушел от нее, повторив последние слова старика:

— Сегодня ночью будь готова.

Фрикетта радостно захлопала в ладоши и весело воскликнула:

— Отлично! Да здравствует свобода!

Вечером тюремщик и его дочь, имевшие, само собой разумеется, право во всякое время дня и ночи ходить по мрачному зданию, отправились в камеру Фрикетты.

У старика в руке была маленькая лампа с частой сеткой для защиты пламени от москитов.

При виде молодой девушки оба остолбенели от изумления.

Лицо, руки, шея Фрикетты были превосходного черного цвета, на котором резко выделялась ослепительная белизна зубов; губы напоминали своей краской спелые гранаты, и сверкавшие глаза были круглы, как шарики. Одним словом, согласно своему обещанию, тэбия превратилась в прекрасную негритянку с тонкими, изящными чертами лица, с капризным выражением и вызывающей улыбкой.

Старик, оставив при Фрикетте дочь, отправился в помещение Барки. Негритянка — настоящая — принесла под мышкой узелок с платьем, какое обыкновенно носят местные женщины. Все было безукоризненно чисто. Вероятно, то был парадный костюм нубийки. Она сделала Фрикетте знак, чтобы та одевалась, и ловко помогала ей. Сначала она подала большой кусок белой ткани местной выработки с отверстиями для головы и рук; затем — длинный кисейный шарф очень тонкой кисеи, служащий поясом, и, наконец, легкие полотняные панталоны и маленькие соломенные туфли.

В таком костюме Фрикетта походила на самую хорошенькую, самую кокетливую и резвую магометанку. Оставалось только соорудить прическу, которой украшают себя местные щеголихи и которая закончила бы общее впечатление наряда.

Искусная в этом отношении нубийка разделила все волосы Фрикетты на четыре части от лба до затылка, сплела их, удивляясь их тонкости, и сделала из них одну косу, которую посыпала чем-то черным, причудливо обвила ее вокруг головы и крепко приколола длинными тонкими серебряными шпильками.

Сама Фрикетта, посмотревшись в зеркало, не узнавала себя.

В ту же минуту вошел Барка, переодетый арабом. Костюм одного из бродячих горных племен, кочующих по берегам Красного моря, Индийского океана и Персидского залива, очень шел ему.

Увидев Фрикетту, он жестами выражал свое изумление, доходившее до комизма.

— О сида! — воскликнул он, глядя на Фрикетту. — О сида, никогда я не думал, что ты можешь сделаться негритянкой. Отцу, матери, брату никогда бы не узнать тебя… Я, твой слуга, не распознаю, ты тэбия или взаправду негритянка.

Молодая девушка разразилась веселым смехом, переливавшимся, как трели соловья, и отвечала:

— И знаешь, Барка, ведь краска прочная… ни холодная, ни горячая вода, ни масло, ни мыло не берут ее.

— Только ты ведь не всегда останешься негритянкой?

— Останусь ровно столько времени, сколько нужно, чтобы убежать.

— Хорошо! Хорошо!

Старик прервал эту оживленную беседу и сказал Барке по-арабски:

— Друг, время проходит, пойдем к тебе в комнату, привяжи меня, свяжи покрепче, не бойся… Надо чтоб подумали, что ты напал на меня… Если б итальянцы стали подозревать, что я помог тебе, они закопали б меня живого. Скажи тэбии, что я благословляю ее и что воспоминание о ней будет жить в моей душе до последнего дня моей жизни. Скажи ей, чтобы она также привязала мою дочь… хорошенько.

Барка слово в слово передал точное приказание старика, так же как и его торжественное благословение и прощание.

Дочь его, получившая уже предварительные наставления, легла в постель и протянула руки Фрикетте, которая их быстро связала.

Прежде чем связать негритянку, Фрикетта нежно поцеловала ее, сожалея, что не может обменяться с ней ни одним словом, не знает даже ее имени.

Затем, взяв ключи, она заперла дверь и вышла в узкий коридор в ту самую минуту, как Барка, заперев свою, подошел, сгибаясь, ковыляя, стараясь подражать старческой походке тюремщика.

С бьющимися сердцами, но твердые и решительные, беглецы направились к выходу.

Благодаря указаниям старика, кабил мог определить, как выйти из тюрьмы, охраняемой двумя часовыми.

Очутившись на площади, Барка повернул в боковую улицу, еще раз завернул за угол и, войдя в темный переулок, остановился перед калиткой одного из домов.

— Здесь, — сказал он шепотом.

— Здесь что? — спросила Фрикетта, всегда несколько любопытная, едва различая в темноте дверь и самое строение.

— Здесь живет тот, кто приютит нас и поможет нам добраться до страны негуса. Это друг отца той, которую ты спасла.

Барка постучался.

Дверь тотчас отворилась, и, после быстрого обмена несколькими словами, беглецов впустили.

Их провели в широкий зал, где было довольно свежо, и слуги, с любопытством смотревшие на них, подали им ужин. Фрикетте хотелось задать им несколько вопросов, но Барка многозначительным взглядом советовал ей молчать. Так ей и не пришлось проникнуть в тайну; но она была довольна и тем, что вырвалась на свободу и снова ступила на дорогу приключений, не зная, куда она приведет.

Барка между тем курил сигаретки, пил кофе, наслаждаясь ароматом табака и мокко, как человек, который на протяжении целого месяца был лишен этих наслаждений и спешит вознаградить себя за потерянное время. Наконец, когда их оставили на минуту одних, кабилу удалось сказать быстрым шепотом:

— Не бойся! Потерпи… соснем немного, а завтра вместе с солнышком поднимемся и в путь…

— Отлично, я очень рада ехать, но как?.. Пешком, верхом, по железной дороге?

— Нет, сида, на мэхара… Мэхара хорошие бегуны… Лучше и выносливее всякой лошади…

Так прошло два часа. Беглецы, измученные ожиданием, тщетно старались уснуть, как вдруг среди ночи прокатился громовой выстрел, от которого дом задрожал до самого основания. Через минуту раздался второй выстрел. Затем по городу послышались крики, поспешные шаги, бряцание оружия, вообще тревога.

Хозяин дома, высокий, худой, смуглый араб вошел и сказал Барке на его языке:

— Ваше бегство открыто… Выстрелы из пушек дают знать, что бежали двое заключенных… В доме будет обыск… не теряйтесь, будьте хладнокровны, и все обойдется.

Уже солдаты бегали по улице, останавливаясь перед каждым домом, стучась в двери; они заходили в каждое жилище и обшаривали его. Ничто не скрывалось от них. Во всех живущих они вглядывались с зоркостью сыщиков, которым сообщены все приметы. Костюмировка Фрикетты спасла ее. Искали белую — единственную белую во всей колонии — и видели перед собой самую чистокровную негритянку. Бедную Фрикетту немедленно вернули бы в ее каменную келью, увеличив наказание за попытку к побегу.

Наконец, солдаты ушли, к великой радости мнимой негритянки, уже считавшей себя погибшей. Пот градом катился по ее щекам. Она машинально вытерлась подолом своей белой одежды — тамошние негритянки не знают еще употребления платков. Барка испугался было, чтобы вместе с потом не сошла и краска. Но нет. Цвет лица Фрикетты не изменился.

На рассвете беглецы вышли во внутренний двор, имеющийся у каждого арабского дома, и увидели четырех мэхараnote 12, уже взнузданных и готовых к путешествию.

— Вот наши кони, — сказал Барка.

— Опять горбуны! — воскликнула Фрикетта. — Они напоминают мне моего бедного горбуна. Что сталось с ним?

Барка, всегда загадочно отмалчивавшийся, когда речь заходила о зебу, улыбнулся и сказал:

— Съели мы его там, в госпитале. Провианту не было… приходилось стягивать животы… Он был толстый, из него вышел и бульон хороший и жаркое хорошее.

— Это отвратительно!

— Лучше было умереть ему, чем солдатам и денщику тэбибы…

— Правда! Ты напоминаешь мне Уголино, который ел своих детей, чтобы сохранить остальным отца.

Прибыли два высоких бербера с тонким орлиным профилем. Они обменялись с Баркой несколькими словами, затем один из них пронзительно крикнул, и четыре дромадера опустились на колени. Барка тотчас подвел к одному из них Фрикетту, показал ей, как сидеть в седле, и пригласил усесться. Сам он сел на горб другого мэхара, между тем как берберы также последовали его примеру.

Тот из арабов, который казался начальником, снова крикнул, и вдруг все восемь ног сразу поднялись, длинные змеиные шеи вытянулись, и Фрикетте показалось, что ее поднимают на крышу дома, но дома движущегося, который покачивался и шел вперед с необыкновенной быстротой.

Солнце взошло в ту минуту, когда маленький караван вышел из ворот таинственного дома, где беглецы нашли себе приют.

Ошеломленная быстрой сменой необычайных событий, Фрикетта, сидя на верхушке горба своего верблюда, не понимала ровно ничего во всем происходившем. Она сознавала только, что свободна, что едет, сама не знает куда, в самом несуразном костюме.

Однако из-за поднятой тревоги из Массовы было не так легко выбраться. Часовые всюду были удвоены, обыски еще продолжались, и был отдан приказ доставить беглецов живыми или мертвыми.

Городские ворота так строго охранялись, что для пропуска требовалось особое разрешение коменданта.

Фрикетта не знала всего этого, иначе ее черное лицо, широко улыбавшееся из-под головного платка, не имело бы такого выражения счастливой негритянки.

Когда часовые наотрез отказались пропустить четырех путников, начальник каравана, не говоря не слова, вынул из засаленного бумажника бумагу, не спеша развернул ее и поднес к самому носу офицера. Тот прочел вполголоса:

«Пропустить беспрепятственно Ахмеда бен Мохаммеда, личного курьера главнокомандующего, а в случае нужды оказать ему помощь и поддержку.

Подписано: Баратиери.

Верно: начальник штаба Монтелеоне».

Оставалось только повиноваться приказанию, делавшему неприкосновенными четырех путешественников и предоставлявшему им неслыханные при подобных обстоятельствах преимущества.

Всадники проехали, свысока смотря на часовых, и скоро дромадеры поскакали галопом, неуклюжим, но быстрым, при котором они в состоянии пробегать по четыре мили в час.

Когда первая опасность миновала, путники поехали по одной из дорог, ведущих на юг, под прикрытием небольших холмов, к одному из фортов, расположенных между Массовой и Амба-Алахи, известным по поражению, которое понесли тут итальянцы.

Казалось, пока опасности не было, так тщательно были приняты все предосторожности, так естественно и хорошо все обошлось.

Тут только Фрикетта узнала, какому стечению обстоятельств она обязана была своей свободой: Ахмед бен Мохаммед был женихом бедной слепой, которой Фрикетта возвратила зрение. Уступая просьбам нубийки, он решился рисковать головой, чтобы воздать священный долг благодарности тэбибе.

Он пользовался неограниченным доверием генерального штаба итальянской армии и часто отвозил шифрованные депеши комендантам фортов. Его верблюды, быстрые как ветер, были хорошо известны повсюду.

Он хвалил Барке несравненные качества своих бегунов и закончил:

— В два дня мы дойдем до Макаллэ, осажденного войсками негуса, и тогда вы с тэбибой будете в безопасности.

— Иншаллах!.. Если угодно Богу! — заключил кабил, как магометанин, всегда покорный судьбе.

ГЛАВА V

Итальянские солдаты. — Перья и султаны. — Дорогой. — Между двух огней. — Полковник. — Грубость. — Фрикетту узнают. — Отчаянное решение. — Бегство. — Бешеная скачка. — Выстрелы. — Последний крик.

Итак, мадемуазель Фрикетта, охотница до самых невероятных приключений, спасалась от преследования.

Белая негритянка сидела на высоком горбу дромадера и испытывала ужасную качку при путешествии по этой дороге, вымощенной, как ад, одними только добрыми намерениями. Последних, очевидно, было еще недостаточно, чтобы сделать мало-мальски сносной эту ужасную дорогу, тем более что верблюды, привыкшие к этому головоломному пути, мчались во весь галоп, делая своими длинными, худыми ногами гигантские шаги и самые невозможные скачки.

Фрикетта прилагала все усилия, чтобы привыкнуть к этому размашистому шагу, часто причиняющему морскую болезнь или похожие на нее явления, и мало-помалу приспособилась. Но ценой каких постоянных усилий воли, какого нервного напряжения, какого физического и душевного утомления это давалось ей! Но что делать! Раз пускаешься в поиски приключений, надо быть готовым на все!..

Всюду встречались солдаты. Очевидно, была собрана вся итальянская армия и все ее резервы, чтобы нанести решительный удар противнику. Фрикетта, все симпатии которой были на стороне абиссинцев, находившихся в такой опасности, спрашивала себя, как выдержит этот ужасный натиск ее незнакомый друг, негус.

Она во все глаза смотрела на этих итальянских солдат, некогда друзей, теперь врагов Франции; они же посылали вслед негритянке, восседавшей на дромадере, казарменные остроты и грубые шутки.

Благодаря знанию латыни и сходству этого языка с итальянским, Фрикетта понимала их и в душе бесилась. Барка же невозмутимо и лукаво улыбался, бормоча про себя:

— Солдаты Гумберта только на языки ловки… солдаты Менелика зададут им перцу… да так вздуют, что чертям станет жарко.

В душе молодой девушке не верилось, чтобы абиссинцы, настоящие дикари, осмелились тягаться с европейским войском, хорошо вооруженным.

Итальянские солдаты шли как на победу, и пучки петушиных перьев на левой стороне белой каски задорно развевались. Эти маленькие султанчики выводили Барку из себя.

— Да, да, орите себе кукареку!.. Трясите своими хохлами!.. Негус выщиплет вам все ваши перья и сделает из них подушку, на которую сядет…

Одно только поражало Фрикетту — это беспорядочность, с какой двигались итальянцы. Она видела, как японцы в Корее и французы на Мадагаскаре всегда шли, строго исполняя предписания полевой службы. Итальянцы же, напротив, шли врассыпную, старались держаться поближе к повозкам, складывали на них свои ружья, одним словом, стремились, как только возможно, не утруждать себя.

В присутствии врага это было несколько неблагоразумно. Офицеры, как всегда, парадировали: Фрикетта видела их затянутыми, рисующимися, крутящими свои усы, играющими саблей, звенящими шпорами.

Дромадеры все бежали, постоянно встречая новые войска. Арабы обменивались вполголоса несколькими словами, сопровождая их многозначительной, загадочной улыбкой.

— Что они говорят? — с любопытством спрашивала Фрикетта у Барки.

— Что негус со своим войском как буря сметет эту полосу крикунов…

— Я думала, что они друзья итальянцев, у которых они служат за плату.

— Кто знает?.. Негус богат и не скуп.

Изнемогая от усталости, Фрикетта крепилась: у нее не вырвалось ни одной жалобы, ни одного слова, ни одного движения, которые выдали бы ее слабость. Действительно, надо было иметь железный организм и обладать неслыханной силой воли, чтобы перенести эту пытку.

Сами арабы удивлялись терпению этой молодой девушки, на которое был бы способен не всякий сильный, привычный к войне человек.

Остановки делались короткие, чтобы наскоро съесть несколько кусков твердой, как кирпич, галеты, и скормить верблюдам несколько пучков травы. Затем скачка продолжалась снова без перерыва.

Ахмед бен Мохаммед обещал как можно скорее добраться до Макаллэ и хотел сдержать слово. Маленький отряд миновал уже Адиграт, довольно сильную крепость с хорошо вооруженным, достаточно многочисленным гарнизоном. Скоро должны были вступить в полосу, где итальянцы не были неограниченными господами, и солдаты негуса совершали иногда быстрые набеги.

Телеграфная линия прекращалась у Адиграта. Вследствие занятия области Менеликом, сношения с Макаллэ были прерваны, и итальянские войска, расположенные перед Адигратом, сообщались с Макаллэ только оптическим телеграфом и то с трудностями.

Положение последнего укрепления становилось с каждой минутой все более критическим, и мольбы о помощи все настоятельнее. Но, несмотря на все просьбы и вошедшую в пословицу итальянскую подвижность, главнокомандующий не осмеливался подвигать чересчур близко свою операционную линию.

Ахмед бен Мохаммед имел поручение добраться до итальянских аванпостов и передать свои депеши командующему.

Вот тут-то наступила настоящая опасность для Фрикетты и Барки. Им предстояло, удалившись от итальянской линии, продолжать путь по нейтральной полосе и достигнуть, наконец, абиссинских форпостов, охраняемых с чрезвычайной бдительностью. При этом им грозила опасность попасть под ружейные выстрелы с двух сторон.

Полковник, командовавший аванпостами, находился на передней траншее, осматривая ее, когда ему доложили о приближении небольшого каравана на дромадерах.

Он ждал гонца. Приказав немедленно провести его к себе, он сам отправился в свою палатку, разбитую неподалеку, в сопровождении трех офицеров. Дорогой один из них сказал ему:

— Полковник, вы видите эту негритянку? До чего она похожа, помните, на ту француженку, только перекрашенную.

Фрикетта поняла несколько слов, догадалась о смысле остальных и содрогнулась в душе при мысли, что ее могут вернуть в тюрьму Массовы.

На всякий случай она крепче уселась в седле и сказала Барке шепотом:

— Смотри!.. Кажется, нас узнали.

Кабил, достаточно понимавший по-итальянски, отвечал, что она не ошибается.

Полковник между тем с движением удивления и удовольствия говорил:

— А я так могу сказать это утвердительно. Видите, через раскрывшееся платье сквозит белая кожа плеча. Проклятая девка вычернила себе только лапы да мордочку… Вот так позабавимся.

Ахмед в эту минуту открыл сумку и, передавая депеши полковнику, попросил расписки в получении.

— Подожди минуту. А вы, красотка, потрудитесь сойти на землю… Напрасны ваши старания скрыться под этим нарядом, который, при всей странности, вам очень к лицу… Я вас узнал: вы — мадемуазель Фрикетта.

Эти слова как острие ножа вонзились в грудь Фрикетты. Видя постигшую ее неудачу в ту минуту, когда уже была близка цель, она представила себе ужасную тюрьму, потерю свободы, погибшую молодость и обратила на офицера взор, полный слез, который тронул бы тигра.

Полковник ухмыльнулся и грубо выругался.

Француженка вздрогнула при этом оскорблении, и кровь волной прихлынула ей к лицу. Окинув негодяя презрительным взглядом, она бросила ему в лицо одно слово:

— Подлец!..

Затем, сознавая, что она погибла, и, предпочитая смерть заточению, позору и оскорблению, она решилась на отчаянное средство.

В нескольких шагах от группы тянулась уже вырытая траншея. Здесь притаились солдаты, положив ружья на вал, чтобы стрелять при первой команде.

Фрикетта видела все это и подумала: «Я прорвусь через них, или они меня убьют… »

— Вперед, Барка! Вперед!

Изо все силы она ударила концом повода своего дромадера по шее.

Эти породистые и дорогие животные не переносят удара.

Представьте себе, что благородного скакуна, одного из победителей на скачках, стали бы осыпать ударами.

Дромадер Фрикетты замычал, как теленок, плюнул и одним громадным прыжком перескочил через траншею.

По странной и забавной случайности, густая струя его слюны попала прямо в лицо полковнику, который только что было открыл рот, чтобы крикнуть:

— Стреляй!

Барка, поняв отчаянную попытку тэбии, не колеблясь ни минуты, сильно ударил своего верблюда веревкой и, показывая кулак полковнику, крикнул ему:

— Каналья! Я отрублю тебе голову и язык твой брошу собакам!

Дромадер его устремился вслед за дромадером Фрикетты.

Ахмед бен Мохаммед тотчас понял, что его обвинят в пособничестве, арестуют, будут судить и приговорят к смерти. Ему оставался только один выход: последовать за ними.

Полковник, взбешенный, только заикался и бормотал:

— Стрелять! Стрелять по этим негодяям!

Солдаты быстро прицелились и открыли беглый огонь.

Стрелки сначала не попадали в беглецов. Но со временем положение становилось критическим. Многочисленные пули жужжали над ушами беглецов и, взрывая около них землю, отскакивали рикошетом со зловещим свистом.

Чудо, что ни одна из них еще не попала в цель. Вдруг раздался глухой шум снаряда, пробивающего мясо и раздробляющего кость. Два дромадера, пораженные на смерть, тяжело упали на землю, и вслед за тем раздались человеческие крики и жалобные стоны. Итальянские пули, — увы, — положили две жертвы. Товарищ Ахмеда бен Мохаммеда упал, пораженный в затылок. У гонца, раненного в спину, кровь хлынула из горла, и он умирал. Раненые дромадеры упали с перебитыми ногами. Так как эти верблюды шли позади, то они исполнили, в отношении Фрикетты и Барки, несшихся впереди, роль щитов. Кабил хотел остановиться, чтобы подать помощь товарищу, но тот удержал его, сказав:

— Беги, я погиб… меня не спасешь… я обещал слепой, что тэбия будет свободна… я сдержал обещание… Прощай!

Каждое слово, выходившее из его горла, сопровождалось потоком крови.

Это было надрывающее душу зрелище.

Несмотря на свистевшие пули, Фрикетта хотела было сойти с верблюда и оказать помощь несчастному, но увидела, что тут всякая помощь бесполезна.

В ту минуту, как с губ, покрытых кровавой пеной, слетело слово «прощайте», голова араба откинулась назад, глаза закрылись, по всему телу пробежала судорога… араб умер.

Две крупные слезы скатились из глаз Фрикетты, а Барка снова с ругательством показал кулак итальянцам.

ГЛАВА VI

Вперед. — Первые солдаты негуса. — Менелик II. — Свидание. — К чему доктора. — Все доктора. — Удивление. — Капитуляция Макаллэ. — Фрикетта снова превращается в белую и получает звание главного доктора в армии негуса.

Дромадеры снова понеслись. Пули продолжали свистеть, расстояние до линии абиссинцев очевидно уменьшалось. Абиссинцы заметили беглецов, однако не встретили их ружейными выстрелами, напротив, собирались помочь им. Вдруг с правого и левого фланга траншей показался огонь, заревели пушки, и итальянцы, изумленные таким неожиданным отпором, должны были прекратить свой огонь.