– Я думаю, что, не захвати ты с «Лао-Дзы» этих игрушек, мы были бы изрезаны, зажарены и съедены… Я не понимаю только одного: для чего эти вещи были на «Лао-Дзы»? Ведь там они вовсе ни к чему…
– Как, ты этого не знаешь, ты, знающий чуть ли не все на свете?
– Не знаю.
– Да ведь это был корабль с кули, которые в любую минуту могли возмутиться. Поэтому на подобных суднах всегда есть целый запас подобных вещиц. Если можно, то берут и митральезы, хотя обычно ограничиваются одними гранатами.
– Ах, черт возьми!
– Что такое?
– У нас нет воды.
– Неужели?
– Да. На берегу мы позабыли запастись пресной водой, а теперь уже поздно.
– Как ты думаешь, не пригодятся ли нам эти кокосы? В каждом около поллитра сока, а у нас есть и два бочонка, каждый вместимостью литров на двенадцать.
– Бочонки? Где они?
– Они перед тобой. Видишь эти два колена из ствола бамбука, полые внутри? Вот тебе и бочонки, где сок может отлично сохраниться.
– Это меня успокаивает. Лучше я четыре дня не буду есть, но для меня пытка пробыть двенадцать часов без питья.
Пирога направилась на юго-восток, бодро рассекая волны океана. Дул свежий береговой ветер, и потому было достаточно одного паруса, без весел. Пьер вынул обрывок морской карты и свой маленький компас, направил лодку возможно точнее и хладнокровно закурил трубку.
Благодаря ветру, жара была вполне сносная, и потому первый день плавания прошел как какая-нибудь прогулка. С наступлением ночи, к большой радости пловцов, на небе всплыла луна, и ее света было вполне достаточно, чтобы ориентироваться в море и направлять лодку, куда надо.
К сожалению, карта была далеко не полная, и потому представлялась немалая опасность наткнуться на подводную скалу или риф. Опасения эти оказались небезосновательными: через двадцать четыре часа плавания, на следующее утро, на восходе солнца путники услышали какой-то шум, похожий на гул громадного водопада.
Пьер осмотрелся кругом.
– Куда это мы попали? – заметил он. – Все время я направлял пирогу по компасу и карте, ошибки быть не могло, а не далее, чем в миле от нас, слышен какой-то шум… Между тем ближайший остров Избиения должен находиться не ближе сорока пяти миль. Вероятно, мы подплыли к какому-нибудь неизвестному острову. Нам надо постараться не попасть в буруны, иначе нашу скорлупу вместе с нами – поминай как звали!
Чтобы течение не прибило лодку к скалам, Пьер и Фрикэ взяли весла и стали энергично грести, помогая парусу. Борьба с волнами и течением была долгая и упорная. После двух часов невероятных усилий пирога миновала опасные места, и впереди показалась земля, при одном виде которой Пьер испустил восторженное восклицание.
Это был типичный образец кораллового острова, аттола, так хорошо описанного знаменитым натуралистом Дарвином, маленький островок, в виде браслета окружающий внутреннюю лагуну. Словом, это был точно такой же остров, как и Вудларк, с теми же коралловыми рифами вокруг, представлявшими собой как бы защиту острова от волн океана. Растительное царство не отличалось особенным разнообразием. Вечная кокосовая пальма – необходимая принадлежность всякого кораллового острова – высоко поднимала свой изящный ствол, а вокруг нее виднелось несколько других пород тропических деревьев. Но совсем иначе выглядела внешняя сторона, та самая, где прибой волн образовал страшные буруны. Здесь видны были мыльное дерево, рицины, драконовое дерево, мускатное
– словом, самая роскошная тропическая растительность. Возникает вопрос: откуда эта растительность могла появиться на пустынном острове, лежащем посреди океана? Как могли попасть сюда эти деревья и растения? Дело объясняется очень просто. Морские волны смывают с берегов азиатского материка массу деревьев и растений. Все это уносится морским течением или с помощью муссонов к австралийским островам. Более нежные растения, находясь долгое время в соленой воде, погибают, но многие переносят это плавание, и когда их выбросит на какой-нибудь из коралловых островов, их семена сохраняют еще достаточно жизни, чтобы приняться на новой почве. Таким образом на одиноких коралловых островах появляется роскошная и разнообразная растительность, способная на первый взгляд поставить в тупик любого натуралиста относительно ее происхождения. На самом деле в этом нет ничего удивительного, потому что жизненная сила растительных семян необычайна. Недавно в египетских пирамидах найдены были зерна пшеницы, лежавшие там более четырех тысяч лет. И что же? Эта пшеница, будучи посеяна, взошла!
Такова жизненная сила природы.
Царство животных на острове не отличалось особым разнообразием. Несколько видов ящериц, пауки и множество суетливых муравьев. Всюду виднелась масса крабов-пустынников, лениво ползавших по песчаному берегу или гревшихся на солнце. Разнообразные виды морских птиц носились в воздухе: бакланы, фрегаты, морские ласточки и так далее.
В противоположность известковому берегу, покрытому тонким слоем почвы и потому не особенно богатому растительностью, в воде, в полном смысле слова, кипела жизнь. Не найти ни одного углубления между скалами, где не было бы массы рыб всевозможных видов, размеров и цветов; ни одного грота, где не кишели бы великолепные виды зоофитов. Вода была до того прозрачна, что видно было даже каменистое дно моря, и удивленным глазам путников открывалось редкое, невиданное зрелище. Множество водных обитателей с невероятной быстротой плавали туда и сюда, гонялись друг за другом, пожирали слабейших, убегали от сильнейших. Лучи солнца, проникая в глубину, переливались всеми цветами радуги, отливая золотом и серебром на чешуе рыб. Вот морской рогоносец с черным носом, обыкновенно плавающий лишь у берегов; радужный губан с блестящей чешуей, словно опоясанный золотым поясом; светящиеся фосфорическим светом пиропеды; морские павлины, своей роскошью соперничающие с земными; глифизодоны с лазуревым телом и красными перьями; полосатые, как зебры, акантуры с хвостом, вооруженным двумя опасными шипами, способными нанести серьезные раны; страшные «морские дьяволы» и так далее. Словом, взорам открывался целый необъятный мир неведомых морских обитателей, всевозможных видов, величин, цветов – такое роскошное животное царство, какое может быть только в тропических морях Океании.
Пловцы едва могли оторвать глаза от чудной картины. Но положение их не позволяло надолго забыться, и они причалили к берегу. Привязав пирогу к дереву, путники занялись практическим решением обычных для всех моряков вопросов: где остановиться? Нет ли воды? С этой целью все отправились вглубь острова, ни на минуту не теряя из виду места, где они спрятали лодку. На этот раз счастье улыбнулось им чуть ли не в первый раз со времени отъезда из Макао. Они нашли воду, которая, как в вазах, сохранялась в огромных раковинах около берега. Вода эта осталась здесь после дождя, а густая листва предохраняла ее от испарения.
Находка эта была драгоценна. Оба француза были в восторге и радовались, как могут радоваться только французы, неистощимые в весельи, бесстрашные в опасности. Даже китаец Виктор нарушил свою обычную национальную молчаливость.
Пьер, как настоящий сибарит, лениво растянулся на мягком ковре из пальмовых листьев. Время от времени, поджаривая в скорлупе огромного краба, он перебрасывался с Фрикэ несколькими словами.
– Как ты думаешь, – говорил он, – земля, на которой мы теперь лежим, совсем не такая, как на материке?
– Без сомнения. Материковая почва состоит из множества чередующихся слоев различных геологических формаций; в недрах земли находятся разные минералы. Здесь нет ничего подобного, и под тонким слоем почвы находятся лишь остатки известковой скорлупы полипов, соединившиеся в одну массу, Бог знает, на какую глубину.
– Признаться, я во всем этом ровно ничего не понимаю, хотя все это слышал еще на корабле.
– Тем не менее, это так. Ты можешь легко убедиться в этом, ведь мы в настоящую минуту находимся именно на одном из коралловых островов. А о кораллах ты, вероятно, слыхал?
– Еще бы не знать кораллов! Из них наши мастера делают для модниц всевозможные украшения, которые те носят и в ушах, и на шее, и на руках, и чуть ли не в носу. Но откуда все это берется в воде, вот в чем вопрос!
– Я кое-что читал об этом в книге английского ученого Дарвина…
– Английского? – словно с укоризной заметил собеседник.
– Ну да. К сожалению, я не смог дочитать эту книгу до конца. Впрочем, я прочел достаточно, чтобы знать, что все эти острова не более чем плоды деятельности бесчисленного множества мельчайших животных, раковины которых, каждая отдельно, едва видны простым глазом, а громадная масса этих раковин образует целые острова среди моря.
Пьер, казалось, стал что-то вычислять и лишь по временам многозначительно замечал:
– Необычайно! Удивительно!
И снова замолкал.
Действительно жаль, что парижанин, обладавший удивительной памятью, не смог основательно ознакомиться с этим вопросом. Нет сомнения, что при его необычайном таланте рассказчика он прочел бы своим спутникам интереснейшую лекцию о том, как мельчайшие животные строят громадные острова, как из глубины моря постепенно появляются эти коралловые острова с кокосовыми пальмами, зеленеющими кустарниками, прибрежными рифами, барьерами, как нарочно построенными искусным инженером для защиты берегов от прибоя. В самом деле, море пожирает все, разрушает удивительнейшие и грандиознейшие сооружения людей и не может победить простой ограды, появившейся естественным путем! День и ночь безбрежный океан бурлит вокруг маленького кораллового острова, каждую минуту его волны хлещут эти небольшие островки и рифы. Если бы они были сплошь из порфира или гранита, они давно уступили бы океану, были размыты и уничтожены; а они, будучи из вещества гораздо более хрупкого, остаются целы и невредимы.
Объяснение этого странного на первый взгляд факта в том, что здесь с могучим океаном борется живая, органическая сила – полипы, которые построили эти острова. Эти полипы являются созидающей силой и противостоят всем усилиям океана. Что же может сделать страшная, но слепая сила океана против этих архитекторов, работающих день и ночь? Таким образом, всесильное море, против которого иногда бессильны даже люди, уступает полипам, воздвигающим новые, более грозные укрепления вместо разрушенных.
Не хватило бы целого тома, чтобы описать строение, жизнь и нравы этих любопытных архитекторов. Постройки занимают сотни и тысячи миль посреди Великого океана, и ученые разделяют их на три класса: аттолы, барьеры и коралловые пояса. Внимание ученых и путешественников уже давно было обращено на полипов и их постройки. Еще в 1505 году Пирар де Лаваль писал: «Удивительно смотреть на каждую из этих лагун, называемых по-индейски аттолами, окруженную со всех сторон каменной стеной без всякой помощи человека».
Первые путешественники полагали, что полипы строят эти острова инстинктивно, с целью сделать из внутренней лагуны безопасное убежище. Но Дарвин доказал, что полипы, живущие снаружи коралловых островов и охраняющие их, не могут жить во внутренних лагунах, где вода всегда спокойна и где живут другие виды полипов. Здесь видна удивительная мудрость природы: две различные породы живых существ бессознательно действуют в общих интересах, как по строго обдуманному плану.
Наиболее принятая теория полагает, что аттолы – результат подводных извержений. Но все новейшие изыскания ученых опровергают это.
Есть еще теория, принадлежащая путешественнику Шамиссо, в 1815 году совершившему кругосветное плавание вместе с русским капитаном Крузенштерном и сыном знаменитого Коцебу. По его мнению, рост коралловых островов и их круглая форма зависят от приливов и отливов. Но и эта теория давно уже опровергнута. Кроме того, известно, что полипы не могут жить на глубине более 30 метров (около двенадцати саженей) от уровня океана. Возникает вопрос: на чем же они строят свои острова? Полагали, что они строят их на песке, скапливающемся на дне океана громадными массами. Но известно, что в то время, когда на поверхности океана страшная буря, в глубине все спокойно. Каким же образом целые массы песка могли собраться среди океана на неизмеримой глубине? Предполагая же, что фундамент для постройки коралловых островов вулканического происхождения, пришлось бы предположить, что подземная сила действовала с таким рассчетом, чтобы поднять землю как раз не доходя двадцати – тридцати метров до уровня океана. Это невозможно. А если нельзя предположить, что фундамент для коралловых островов поднимался снизу вверх, то надо предположить, что он опускался сверху вниз.
И это предположение оказывается справедливым. В самом деле, новейшие изыскания ученых доказали, что море разрушает мало-помалу, но постоянно, все наши материки, которые постепенно все более опускаются. В таком случае, опускавшиеся слои земли служили фундаментом, на котором полипы и возводили свои постройки, которые, опускаясь, в свою очередь, служили фундаментом для построек следующих поколений полипов.
Барьеры, окружающие коралловые острова или берега материка, отделяются от земли глубоким каналом с необычайно чистой и тихой водой.
Величина коралловых островов различна. Самые большие находятся у берегов Новой Каледонии и имеют величину от ста тридцати до ста пятидесяти лье.
Нельзя не обратить внимания еще на одну особенность в постройке коралловых островов. Внутренний склон островов очень отлог, наружный же чрезвычайно крут, и такая крутизна у наружной окружности барьеров идет вниз на триста и более футов. Таким образом, острова являются как бы грозными крепостями, воздвигнутыми посреди безбрежного океана и снабженными высочайшими стенами. Морю иногда удается пробить бреши в этих стенах, причем, такой величины, что в них могут проходить большие корабли, находящие в лагунах свободную и безопасную гавань.
Очень интересно объяснение Дарвина относительно происхождения канала между барьером и коралловым островом. Предположим, что земля опускается постепенно или сразу на несколько футов. Так как полипы не могут находиться на глубине тридцать метров, то естественно, что они выбираются выше, на ту глубину, где они легко могут жить. Таким образом, вокруг острова образуется как бы небольшой вал, а так как опускание почвы все продолжается, то полоса между берегом и барьером мало-помалу становится все шире и глубже, а лагуна становится годной для житья лишь наиболее нежных видов коралловых полипов.
Если же опускается не остров, а твердый материк, то в результате получается то же самое, только в более крупных размерах. Горы мало-помалу становятся островами, окруженными барьерами; последние, когда горы погрузятся в океан, становятся аттолами с лагуной посреди.
Все это время полипы деятельно работают. Как только море опустится ниже глубины, на которой они могут жить, они взбираются выше и выше, возводят все новые и новые постройки, и таким образом в результате труда миллионов маленьких животных появляются огромные острова.
Да простит нам читатель, что мы оставили наших героев; они устали после трудов и спят богатырским сном, а потому:
– Спокойной ночи!
ГЛАВА VII
Мрачная страница из жизни Фрикэ и Пьера де Галя. – Берлога бандитов моря. – Борьба до смерти и дорого купленная победа. – После четырех дней плавания. – Новая Гвинея или Полинезия. – Самый большой остров в мире после Австралии. – Горцы и береговые жители. – Роскошная флора. – Первый выстрел Пьера де Галя. – Вкусное жаркое. – Кенгуру. – Проект запаса съестного для долгого плавания. – Особенная мука. – Саговое дерево.
Рассвет уже приближался, когда Пьер проснулся. Фрикэ не спал и задумчиво глядел на горевшее в вышине созвездие Южного Креста.
– О чем ты задумался? – спросил Пьер де Галь, заметив, что его друг помрачнел.
Парижанин вздрогнул, словно пробудившись от сна. Быстро овладев собой, он заговорил медленным и торжественным тоном, странно противоречившим его обычной веселой болтовне.
– Уж не в первый раз, – начал он, – моя нога попирает коралловый риф. Наше пребывание здесь воскресило в моей памяти один из самых драматических эпизодов моей жизни, полной всевозможных треволнений. Не прошло еще трех лет с тех пор, как другой коралловый риф, очень похожий на этот, был театром кровавой битвы. Экипаж французского крейсера, – все храбрецы как на подбор, – преследуя без устали таинственных бандитов, загнал их наконец в берлогу – остров, находившийся от Парижа на 143° долготы на восток 12°22' широты на юг, то есть отсюда, по крайней мере, на сто восемьдесят лье.
– Мой корабль «Молния»! – вскричал Пьер прерывающимся голосом. – Командир де Вальпрэ… мой офицер.
– А! И ты вспомнил, старый дружище. Да, подобные приключения не забываются.
– Да! О, как это было ужасно!
– Это была целая шайка злейших врагов общества, известных нам под именем бандитов моря! ..
– Самое подходящее для них имя…
– Как бешеные отбивались они от нас. Стой они за правое дело, этих извергов сочли бы героями. Бледно-розовые верхушки подводных кораллов окрасились в темно-красный цвет. Коралловый остров, прозванный «кровавая пена», утратил свой прекрасный цвет и превратился… о, страшно вспомнить…
– Какая ярость! Сколько ожесточения! Какая бешеная резня!
– Помнишь, Пьер, тот убийственный огонь, встретивший нас в темном, узком проходе, куда мы ползком добрались, предводительствуемые командиром. Эти громовые удары, потрясающие грот; блеск молний, беспрестанно пронизывающих мрак ночи, оглушительный свист, обломки скал, отбиваемые пулями, стоны умирающих…
– Да, помню… Разве это можно позабыть?
– Тяжело досталась нам победа… А все-таки это было славное время.
– Да, время хорошее… А храбрый доктор Ламперриер, а господин Андрэ, мой приемный отец и брат? ..
– А помнишь командира де Вальпрэ, самого удалого из всех моряков?
– Передо мной снова оживает эта кровавая битва, которой закончилась экспедиция: капитан пиратов, один посреди огромной залы с коралловыми сводами, отливающими кровью при сильном блеске электрических фонарей… Вот он поднял карабин… целится в дощечку из толстого стекла, прикрепленную в глубине грота, и кричит громовым голосом: «Вот где могила бандитов моря! » Раздался оглушительный выстрел… Стекло разлетелось вдребезги. Вода хлынула в грот, поглощая убитых и раненых, друзей и врагов. Затем звуки рожка… Отступление…
– Да, отступление, только после победы.
– Однако, Фрикэ, ты смущен, дрожишь… Почему? Разбойников уничтожили. Андрэ стал другом командира, ты моим, и все остались довольны. Правду сказать, тяжелая досталась вам обоим работа, особенно если учесть, что на военном корабле вы были простыми пассажирами. Без вас не одержать бы нам победы!
– Да я нисколько не смущен, это тебе просто показалось, а все же меня сильно беспокоит одно обстоятельство, и скрывать его я не буду: меня томит предчувствие, что враги наши не погибли. Шайка бандитов моря очень многочисленна, организация ее хорошо продумана, и мне просто не верится, что она уничтожена без следа.
– Как не верится? Неужели ты думаешь, что этот проклятый корабль, способный в одно мгновение ока превратиться в бот или простую шхуну, приводимый в движение не паром, а какой-то чудодейственной машиной, скрывавший свою артиллерию, как какой-нибудь жалкий торговец трески, дьявольское изобретение, не поглощен морской пучиной?
– Потонул-то он потонул. Но было ли это следствием порчи? Сомнительно что-то. Кто может поручиться, что это чудо современного строительного искусства не было способно превратиться во что-нибудь новое, например, в подводный корабль? .. Повторяю, кто может поручиться, что из морской пучины он не выплыл еще более крепким, еще более способным противостоять всякой опасности и по-прежнему не рассекает волн морских?
– Все возможно. Но все-таки старый мошенник, глава всей шайки, живший в Париже чуть не по-царски и бросившийся в водосточную трубу, убегая от преследований полиции, вознамерившейся посадить его в тюрьму за все проделки, – этот-то уж наверняка погиб!
– Да, говорят, что после грозы в водосточной трубе, соединенной с домом, в котором жил этот предполагаемый главарь бандитов, был найден труп с лицом, изъеденным крысами и ставшим неузнаваемым. Ты думаешь, это был он?
– Гром и молния! Пожалуй, ты прав! Но тогда, если это была ошибка, нам придется все начинать сначала.
– Без сомнения, и вдобавок при неблагоприятных обстоятельствах: сейчас мы в самом плачевном положении. Бедность-то наша – еще куда ни шло, но вот беда: мы не одни.
– Да, у нас на шее ребенок. Бедная малютка! ..
– Ты не забыл ее?
– Что с тобой! – воскликнул Пьер де Галь. – Мне позабыть это милое существо! Она стоит, как живая, передо мной с длинными белокурыми косами и голубыми, как это дивное небо, глазами… У меня в ушах и сейчас звучит милый голос, тихо нашептывающий слова утешения: «Мой милый Пьер, да ведь вы тоскуете по морю, ступайте туда и поскорее возвращайтесь назад. Мне будет тяжело расстаться с вами, мне будет очень скучно без вас, но я буду писать вам. Для моряка тоска по океану то же, что для нас тоска по родине. Я понимаю, я чувствую вашу тоску, недаром я дочь моряка»… Ах! Музыка такая, как эта, мне приятнее шума волн и команды на море, она нежит мой слух и живет вот здесь! – закончил Пьер, ударяя могучим кулаком в грудь.
– Дочь моряка, – печально ответил парижанин, – она глубоко убеждена, что отец ее был честным человеком, вполне достойным имени матроса, и не ведает, что он затоптал это имя в грязь, сделавшись пиратом.
– Она! Бланш! Дочь Флаксхана, главаря бандитов моря! Хорошо еще, что только мы знаем эту ужасную тайну и никогда не выдадим ее. Наша маленькая сестренка Бланш будет счастлива.
– Отец ее умер, раскаявшись. Вина его прощена. Ты прав: дитя будет счастливо…
– Да, забота о ее счастье тяжелым гнетом лежит у меня на сердце. Чем больше я думаю об этом, тем неестественнее мне кажутся все последние несчастия. Господин Андре разорен, доктор тоже, у командира осталось только его жалованье, на которое он должен содержать мать и сестру. И все это случилось меньше, чем за два года. Господин Андрэ, желая поправить свое расстроенное состояние и оставить что-нибудь своей приемной дочери, организовал на последние средства компанию «плантаторов-путешественников» в Суматре. Мы встретились с ним перед отъездом, он пригласил меня, я согласился; ты был тогда в Тулоне, куда тебя вызвали, и мы отправились в обществе доктора. Поначалу все шло хорошо; но потом мы поплыли в Макао искать работников. И эта прогулка при совершенно ясной погоде сводит нас с бандитами моря; на нас нападают, грабят и, вдобавок, запирают. У нас отняты все возможности действия, и мы втроем, третий чуть не дитя, сидим сложа руки на неизвестном подводном рифе, недалеко от берегов Новой Гвинеи.
– Уж не думаешь ли ты, – смущенно возразил Пьер, – что последнее наше несчастье – дело рук наших врагов?
– А почему бы и нет?
– Мы теряем время по пустякам; пора, наконец, взять реванш. Нам необходимо во что бы то ни стало и как можно скорее возобновить наше прерванное плавание, добраться до цивилизованных стран, бороться, энергично бороться с несчастиями…
Пробыв на пустынном острове до полудня, путешественники спустили пирогу на воду и, запасшись черепахами, вскоре оставили далеко за собой коралловый риф, кратковременное пребывание на котором пробудило в них так много дорогих, полных драматизма воспоминаний.
Четыре дня они плыли, не встречая на своем пути ничего, кроме нескольких больших земель, отделенных от них группой островов, принимаемых Фрикэ за острова Антрекасто. Там обитали чернокожие, столь же гостеприимные, судя по проклятиям и угрожающим жестам при появлении пироги французов, как и жители острова Вудларка.
Высадиться на берег было невозможно, несмотря на огорчение Пьера, которому хотелось отдохнуть на земле, а главное, полакомиться чем-нибудь более питательным, чем дрянь, захваченная на скорую руку.
К Фрикэ снова вернулась обычная веселость, и он, позабыв невзгоды, бесцеремонно потешался над самим собой и над товарищами.
– Мой начальник Пьер, – говорил он, – сильно занят своим желудком. Пускай он подождет немного, и его угостят, как в самом лучшем бульварном ресторане.
– Гм! – злился добродушный моряк. – Бульвары! Ох, как далеко они от нас. А ты с такой охотой уничтожаешь эту дрянь, как будто она приготовлена из самой лучшей пшеничной муки…
– Дрянь? Вот как! – перебил его Фрикэ. – Дрянь! Эти кокосы, бананы… Да я у тетушки Шеве не видал ничего подобного.
– Молчи, бездельник; сразу видно, что в течение пятнадцати лет ты не умирал ни разу с голода.
– А разве ты не знаешь, что воздержанностью я превзойду и самого верблюда.
– Так чего ты хнычешь?
– Совсем не хнычу. Меня убивает лишь то, что мы почти не подвигаемся вперед, теряя время по пустякам. А это так невыносимо. Не правда ли, Виктор?
– Ui, messel, – застенчиво ответил молодой китаец.
– «Да, сударь, нет, сударь», нечего сказать, не разнообразен твой разговор, мой милый мальчик, – продолжал Фрикэ. – Нас здесь трое, и мы друзья, не так ли? К чему эти глупые церемонии? Отбрось ты их, как ненужную вещь. Зови каждого из нас просто по имени.
– Ui, messel.
– Говори Фрикэ, Пьер де Галь.
Бедный Виктор молчал, еще слово – и он, кажется, разрыдался бы.
– Да будет тебе, дурачок, ты видишь, что с тобой шутят. Хохочи вместе с нами. Называй нас, как тебе вздумается. Ты милый маленький человек, и мы оба любим тебя от души.
И старый моряк протянул Виктору мускулистую руку, а Фрикэ, глядя на него добрыми глазами, старался успокоить мальчика.
– Да ну, перестань печалиться. Мы дети Парижа… Париж это Пекин Франции, мы все от природы немного насмешливы, но зато мы люди сердечные, и если уж кого полюбим, – преданы ему, как пудель своему хозяину… Вот и опять соврал: ну, какой смысл толковать о пуделе уроженцу страны, где все собаки голые, как череп педагога… А! Господин Пьер, настала, наконец, и ваша очередь полакомиться. Сейчас можно будет раздобыть кое-что и для вас. Вы знаете, что такое саго?
– Нет, не знаю.
– Ну, так узнаете. Примемся за приготовления к высадке на берег; через несколько часов мы будем в Новой Гвинее.
– Ты думаешь, что мы наконец у берега и наши странствования окончены?
– Я в этом уверен, если только, – хотя это, кажется, невозможно, – мы не сбились с пути.
– О, за это я ручаюсь.
– И я тоже. Тем более, что эта высокая цепь гор, так отчетливо вырисовывающаяся на горизонте, может выситься лишь на громадном пространстве. Но вот что хорошо: чем обширнее земля, тем реже она населена.
– И, конечно, людоедами.
– В большей части, конечно, да. Но нам, может быть, посчастливится не попасть к каннибалам. Все зависит от случая. Но все-таки такого приема, какой нам был оказан на острове Вудларке, нам нечего опасаться. Папуасы, населяющие этот материк, общаются с европейцами.
– Материк, ты говоришь?
– Мне кажется, что Новую Гвинею вполне можно так назвать, ведь после Австралии это самый большой остров на свете.
– Неужели?
– Если память мне не изменяет, он имеет четыреста лье длины и сто тридцать ширины, и поверхность его равняется сорока тысячам географических миль.
– Лакомый кусочек земли, нечего сказать.
– Но, к сожалению, малоизвестный. Западный берег все-таки еще посещаем, там даже есть несколько голландских учреждений, но здесь ничего подобного нет.
– Вернемся к жителям…
– Жители, по мнению одних, помесь малайцев с эфиопами.
– По-моему, они не походят ни на тех, ни на других.
– В этом я с тобой согласен. Их делят даже на две категории: арфаки, или горцы, и папуасы, или береговые жители.
– Папуасы?
– Да! Ты, конечно, знаешь, что Новую Гвинею называют иначе Папуазией; название арфаки произошло, по всей вероятности, от цепи гор с тем же названием. Но считать поэтому, что жители внутренней страны тоже арфаки, пожалуй, будет немного рискованно.
– Какое нам дело до всего этого?
– Папуасы, или береговые жители, не помню где я читал о них, менее свирепы, чем горцы. Помнится, что жители деревеньки Дорей, где есть голландская резиденция, живут в согласии как с белыми, так и с малайцами, доказательством чего служит то, что когда путешественники или купцы пристают к берегу со стороны гор, папуасы с ужасом им кричат: «Арфаки! арфаки! »
– А далеко эта деревенька Дорей, жители которой связаны с цивилизованным миром?
– Около четырехсот лье отсюда на северо-востоке, а мы как раз находимся на юго-востоке.
– Ах, черт побери! Надо много времени, чтобы миновать этих арфаков.
– Мне кажется, лучше обойти всю эту местность и направиться прямо на Буби.
– Это еще что такое?
– Я уже говорил, что готовлю тебе сюрприз.
– Это очень любезно…
– Во всяком случае, пристать куда-нибудь необходимо. Надо отдохнуть от утомительного переезда с «Лао-Дзы» и запастисть провизией… Я предлагаю вот что. Пристав куда-нибудь, мы выберем надежное место, куда и спрячем наше оружие, провизию и инструменты, – одним словом все, что нельзя взять с собой.
– В гротах не будет недостатка.
– Потом мы отведем нашу пирогу и спрячем ее так, чтобы о нашем прибытии сюда никому не было известно.
– Превосходно! Твой проект я вполне одобряю. Теперь остается только привести его в исполнение… Вот и земля… причаливай потише.
Высадка на берег обошлась без приключений, и план парижанина был приведен в исполнение. Когда пирога и ее содержимое были тщательно спрятаны и замечено место, чтобы можно было, когда понадобится, отыскать все это без лишних затруднений, путешественники, захватив с собой оружие, топор и пилу, удалились внутрь страны.
Через несколько минут они потеряли берег из виду и очутились, точно по волшебству, среди восхитительной флоры.