ГЛАВА 6

События разворачивались с такой головокружительной быстротой, что за все это время Феликс Обертен едва ли имел возможность поразмыслить о своем недуге. Речь до сих пор шла о спасении своей шкуры, а белая она или синяя, не имело серьезного значения. Главное было защитить жизнь и свободу. В этом, как мы убедились, Феликс преуспел. Теперь, когда главная опасность осталась позади, можно было перевести дух. Отдых, однако, никак не мешал парижанину думать.

– Почему и каким образом я, белый человек, чьи предки всегда гордились чистотой своей крови, оказался синим?! Помню, как сейчас, ужас при виде собственного отражения. С той поры ничего не изменилось, мне не стало лучше. Хорошо, что нет зеркала, иначе не отрывал бы глаз от удручающей картины. Недавно, увидев свое отражение в воде, я решил, что посветлел. Но боюсь, это лишь самообольщение. Мои милые товарищи тоже пытаются успокоить себя и меня. Спрашиваю в стотысячный раз: почему я стал индиго? Цветные бывают желтыми, красными или черными, но не синими! Если бы я еще стал негром, краснокожим или китайцем, у меня были бы сородичи. А так я единственный в своем роде, уникальное чудовище. Эй, Ивон! Ну, как ты находишь меня сегодня?

– Вы посветлели, заметно посветлели!

– Но ты говоришь это каждый день!

– Нет, месье, каждое утро.

– Почему каждое утро?

– Потому что утром вы кажетесь мне менее синим. И не только мне. Дядя и Жан-Мари тоже замечают это.

– Так оно и есть, месье, мальчишка говорит правду. Когда вы отдохнете, синий цвет становится менее заметен.

– То есть вы хотите сказать, что я синею временами, когда сильно переутомляюсь.

– Именно!

– Странно!

– Не ломайте голову, месье. Белый ли, цветной ли, для нас троих это не имеет значения. Мы любим вас и просим всегда рассчитывать на нашу привязанность, что бы ни случилось!

– Милые, замечательные, мои друзья, если бы вы только знали, как ободряют меня, как помогают побороть уныние ваши теплые, сердечные слова!

– Не печальтесь, месье.

– Не знаю, кто я такой, но мне все видится в черных тонах.

В это время Жан-Мари неосторожно упомянул о том, что Феликс превращается порой в негра.

– Я чернею, не так ли?

– Так, немножечко…

– Это еще хуже.

– Терпение, месье. – Ивон с детской деликатностью умел иногда приободрить Феликса. – Ясно, что это не может продолжаться бесконечно. Вы выздоровеете, я уверен. Вот доберемся до индейцев, друзей Жана-Мари… говорят, они алмазы лопатой гребут… набьем себе карманы, вернемся во Францию, и вы пойдете к самому лучшему врачу.

– Глупости! – вдруг прервал его Беник. – Врачи ни черта не смыслят в этих делах. Думаю, нужно отслужить дюжину молебнов…

– Но почему? Ведь я, кажется, не провинился перед Богом!

– Простите, месье, но вот уже несколько дней меня мучает одна мысль…

– Объясните, друг мой.

– Как-то мы с Жаном-Мари вспомнили мамашу Бигорно из нашего городка. Ее муж ушел в море и не вернулся.

– Так что же?

– Он был лихой моряк, но хвастун, задира и шутник, каких мало. Однажды он привез из Бразилии попугая… но абсолютно синего, прямо как вы, совершенно такого же цвета… Не знаю, продолжать ли мне…

– Говорите, дружище.

– Ну так вот! Я и подумал: а что, если душа Бигорно переселилась в того несчастного сатанита, что вы подстрелили? Бигорно, чтобы отомстить вам, сыграл эту шутку, покрасил вас под цвет своего попугая… будь он трижды проклят. Бигорно страсть как любил посмеяться. Но может быть, несколько месс смягчат его, и он решит, что с вас хватит. Как только доберемся до почты, сразу отправлю письмо в Роскоф нашему приходскому священнику. Он поймет.

– Отчего, в таком случае, я чернею? – поинтересовался Феликс.

– Черт побери! Вот этого-то я и не знаю. А ты что думаешь, Жан-Мари?

– Думаю, месье Феликса околдовали англичане. Они известные безбожники и колдуны.

– Но на корабле был священник.

– Это ничего не меняет.

– А по-моему, – вмешался Ивон, – это болезнь, и болезнь, которую можно вылечить.

– Кто тебе сказал?

– Я сам так считаю! У вас есть мнение, у меня – тоже.

– И я разделяю его, мой мальчик! Но если наука не знает подобных случаев и не умеет бороться с ними, тогда не на что надеяться. Страшно себе представить: вот возвращаюсь в Париж, вокруг меня то и дело собираются толпы зевак, я становлюсь посмешищем для собственных служащих, вызываю отвращение у жены и ужас у дочери! Ах! Лучше уж забыть, не думать обо всем этом! Но все вокруг напоминает о моем кошмаре: синяя птица, синий цветок, синяя бабочка. Даже небо я мечтал бы теперь всегда видеть в тучах, серым. Все, что есть синего на свете, терзает душу, лишает рассудка. Разве вы не замечаете: ведь я постоянно прячу свои руки, поглубже засовываю в карманы, благо они у меня большие!

– Не будем больше об этом, месье. Оставим невеселую тему.

– Итак, буксира у нас нет. Что будем делать?

– Полагаю, мы должны продолжать путь пешком, идя вдоль реки.

– Послушайте-ка, а я ведь так и не спросил у вас, как она называется.

– Там, в городе, ее называют Рио-Мараим, или река Марахао.

– Понятно.

– Недалеко от ее истока начинается дорога в небольшое селение Бом-Ферас.

– Вот туда-то мы ни за что не пойдем.

– Но нам нужно пополнить свои запасы.

– Каким образом?

– У меня осталось еще немного денег.

– А если нас арестуют?

– Но за что? Скорее всего нас уже никто не преследует. Во всяком случае, в этих местах. За селением начинается густой лес, затем горы. А там мои друзья.

– Им можно доверять?

– Думаю, что можно. По крайней мере, очень надеюсь. А кроме того, у нас нет другого выхода. Мы вне закона.

– Вы правы. В нашем положении приходится рисковать. Я предпочитаю нынче дикарей – детей природы цивилизованным варварам.

– Вот и хорошо! В путь! И чем скорее, тем лучше.

Путешественники приближались к истоку реки, местность становилась все более заболоченной. Но друзья, доверившиеся Жану-Мари, смело шли вперед. Бретонец оказался отличным проводником, у него был собачий нюх. Вокруг царила такая красота, что Феликс Обертен, забыв о своем горе, окрестил эту местность земным раем. Каких только птиц им не попадалось: белоснежная цапля, роскошный туканnote 115, разноцветные колибриnote 116. В душе парижанина вновь проснулся заядлый охотник. Он страстно мечтал о ружье, пусть даже о том, что выстрелило в треклятого сатанита. А каким прекрасным трофеем оказалась бы вон та жирная утка! Если ее как следует приготовить на костре…

Но, увы! В их арсенале был один револьвер, и только.

Благополучно преодолев болота, они оказались в первозданном лесу. Их окружали гигантские деревья. Большие и маленькие, всевозможных форм и необыкновенной красоты цветы – лазоревые и кроваво-красные, желтые и фиолетовые – наполняли воздух волшебным ароматом. Бесчисленные лианыnote 117 обвивали вековые стволы.

Феликс, как истинный горожанин, восхищался этим буйством природы. Ивон резвился и шалил, словно школьник на каникулах.

Однако сказка продолжалась недолго.

Лес все сгущался, ветви деревьев сплелись в единый купол, не пропускавший солнечные лучи. Исчезли цветы и лианы; пропали птицы и звери. Стало тяжело дышать.

Не стоит и говорить о том, как трудно было пробираться сквозь чащу. Людям не хватало воздуха.

Феликс выбился из сил первым. Ивон поначалу крепился, но вскоре и он замедлил шаг, едва переставляя ноги. Лишь двое матросов держались молодцом.

Жан-Мари все время склонялся к земле, ища чьи-нибудь следы. Но ничто не выдавало присутствия индейцев. Беник не отставал. Он тоже добросовестно изучал землю под ногами.

– Мы на верном пути, – без конца повторял бывший тюремщик. – Я в этом абсолютно убежден. Часа через два выйдем к реке.

– А индейцы?

– Они как раз и живут по берегам этой реки. Там много, очень много селений.

– Ты уверен?

– Как в том, что меня зовут Жан-Мари.

– Ну так, вперед! Мне не слишком улыбается ночевать в этом проклятом лесу, где ни попить, ни поесть. Да и не видно ни черта, кроме деревяшек. Сюда и солнце-то не желает заглядывать.

– Скажи, матрос, – обратился к проводнику Ивон, – не можем ли мы передохнуть?

– Ты в состоянии пройти еще хоть немного, мой мальчик?

– Если это необходимо.

– Это необходимо. Беник прав: в этом лесу нельзя ночевать.

– Из-за зверья, не так ли?

– Здесь и зверья-то не видно! Просто воздух нездоровый, недолго и лихорадку подхватить.

– А дикие звери… Я читал в книжках о путешественниках…

– Глупости пишут в этих книжках!

– А чем тут, скажите на милость, питаться несчастным диким животным?

Они не такие дураки и предпочитают прерииnote 118, поляны, берега рек. Одним словом, места, где есть чем поживиться. Кайманы, ягуарыnote 119, змеи, тапирыnote 120; пумыnote 121 и прочая живность, маленькая и большая, хищники и их жертвы, все, как и человек, бегут из такого жуткого леса, где можно подохнуть с голоду, и не поможет ни полный карман денег, ни ружье. Заметьте, ни одно живое существо не встретилось нам в бесконечной чаще.

Несмотря на усталость, беглецы шли и шли вперед. Силы уже почти оставили их, как вдруг – о, счастье! – они заметили поляну. Сквозь зелень пробивался свет. Вспорхнула птица, какой-то зверек кинулся из-под ног. По словам Жана-Мари, все это неопровержимо доказывало, что лес заканчивается.

И действительно, вскоре друзья вышли на берег широкой реки с прозрачной, чистой водой.

Радостное «ура» огласило тишину. Изнемогая от жажды, несчастные бросились к воде.

– Стойте! – закричал Беник. – Я не уверен, что вода пойдет нам на пользу!

– Но мы только самую малость, – оживился Жан-Мари.

– Хватит! Слышишь, Ивон?

– Ай, матрос!.. Какая благодать!

– Хватит! Я сказал: хватит! А не то загнешься! И вы, месье Феликс, поостерегитесь. Не пейте залпом!

– Скажи, матрос, коль скоро ты все знаешь: где мы находимся, хотя бы приблизительно?

– Нам повезло. Мы вышли именно к той деревне, где живут мои старые друзья, индейцы урити.

– С чего ты взял?

– А посмотри-ка вон туда: видишь маленькую бухточку на том берегу?

– Прекрасно вижу. Да там полдюжины пирог на приколе!

– Вот-вот.

– Как же нам перебраться? В реке наверняка полно охотников до свеженьких бифштексовnote 122.

– К тому же она, должно быть, глубокая, а я плаваю как топор. И Ивон не лучше.

– Это не беда. Я готов переплыть реку.

– Ну и что?.. Что вы скажете индейцам? Не забывайте, они не знают французского.

– Так что же делать?

– Я знаю, как привлечь их внимание.

– Да на берегу же ни души.

– Их хижины совсем близко, я позову.

В ту же минуту Жан-Мари как-то по-особенному сложил руки у рта к издал резкий, ни на что не похожий звук.

Никакого ответа!

Он снова закричал, еще пронзительнее и громче.

Опять ничего!

– Возможно, они поменяли пароль. Надо искать другое средство.

Недолго думая, Кервен отыскал глазами самую толстую ветку и срезал ее ножом.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовался Беник.

– Увидишь!

Жан-Мари долго мудрил над палкой, что-то вырезал и в конце концов смастерил маленькую дудочку.

Едва бретонец надул щеки, как этот простой инструмент исторг протяжный вой, разнесшийся далеко над рекой.

– Подойдет! – радостно проговорил виртуоз.

– Вот это музыка, – воскликнул удивленный Беник, – я не знал за тобой таких талантов!

– Погоди-ка, дай вспомнить их позывные.

Жан-Мари вновь поднес ко рту инструмент, задул как аквилонnote 123 и издал звук, напоминающий мычание. Он, несомненно, был слышен на расстоянии одного лье.

Воя и мыча на все лады, Кервен минут через пять сказал:

– Если в окрестностях есть хоть один индеец урити, то скоро мы услышим ответ и увидим пирогуnote 124.

– Это что-то вроде полковой музыки?

– Точно! Смотрите-ка!

На противоположном берегу реки показалась группа полуодетых людей. Их было человек двадцать с копьями, луками и стрелами. Вооружение хоть и столь примитивное, но, без сомнения, действенное в умелых руках.

Так как индейцы, похоже, колебались, Жан-Мари, вновь поднеся дудочку к губам, издал протяжный, призывный звук.

– Странно, но они не отвечают.

– Направляются сюда, – добавил Беник.

Индейцы не торопясь расселись в ожидавшей их пироге. Двое взялись за весла, остальные угрожающе подняли оружие.

– Можно подумать, – прошептал Жан-Мари, что урити воюют с кем-то.

Вскоре пирога причалила. Держа оружие наготове, воинственные дикари тем не менее не покинули своих мест. На берег вышел лишь один из них – вождь. Его легко можно было узнать по красочной диадеме из перьев.

– Странно! – вскричал Жан-Мари. – Но это не мои индейцы. Этих я не знаю.

– Бледнолицый, кто ты? – спросил вождь на своем непонятном языке. Он внимательно изучал пришельцев.

– Я друг краснокожих, приятель Генипы, предводителя славных урити. – Жан-Мари говорил на диалекте.

– А эти с тобой? – Вождь указал на Беника, Феликса и Ивона.

– Бледнолицые друзья индейцев.

– Но вон тот – синий! Синий, как араnote 125.

– Вы правы. Однако, белый он или синий, он мой друг.

– Где же остальные?

– Мы одни.

– Кроме троих белых и одного синего, никого больше нет?

– Никого!

– А кого вы тут ищете?

– Наших братьев урити.

– Чего вы хотите?

– Просить у них убежища. Мы очень устали и хотим есть. Быть может, они приютят нас.

– Давал ли ты кровную клятву?

– Да!

– Кто может доказать это?

– Шрам в форме звезды на моей руке. Кроме того, ты же сам видишь, что я знаю ваш язык.

– Верно.

– Ну а ты, вождь, кто такой? По твоей диадеме видно, что ты важная птица.

– Кто просит помощи, не задает вопросы! Отправляйся в деревню. Там все узнаешь.

– Прекрасно! Мы идем.

– Послушай, Жан-Мари, – тихо произнес Беник, – у него не очень-то гостеприимный вид. Это и есть твой приятель?

– Нет! Но я ничего не понимаю.

– И потом у тех, в пироге, слишком воинственные позы.

– Что говорит бледнолицый? – поинтересовался индеец.

– Что он готов идти в деревню.

– Вас ждет подобающий прием, – продолжал вождь с загадочной улыбкой.

– Похоже, дети мои, – насторожился Жан-Мари, – дело наше худо. Не угодили ли мы в осиное гнездо?

– У нас все равно нет иного выхода, – в свою очередь ответил Феликс. – Малейшее сопротивление все погубит. Остается уповать на судьбу.

– В таком случае, идем!

Трое мужчин и мальчик заняли места в пироге, которая тут же отчалила. В полном молчании они пересекли реку.

Деревня располагалась в четырехстах метрах от берега. Все здесь было знакомо Жану-Мари. Хижины стояли так же, как раньше, только жители в них оказались новые.

Посреди селения, на большой площади, в тени манговых деревьев собрались любопытные женщины и ребятишки.

В центре площади на огромном костре поджаривались куски мяса.

– Гром и молния! – вскричал Беник. – Провалиться мне на этом месте: это же человеческое мясо!

Вслед за тем в ужасе вскрикнул и Феликс. Не в состоянии произнести ни слова, он только указывал на часть головы, что была подвешена за волосы на манговой ветке. Глаза выколоты, кровь капля за каплей падает на землю.

– О, горе нам! – простонал Жан-Мари. – Я узнаю этих несчастных. Это урити, мои бедные друзья. Их мучали, прежде чем съесть. Мы попали в лапы к людоедам!

ГЛАВА 7

Открыв Новый Свет, Христофор Колумб был убежден, что достиг Вест-Индии.

Потому и дал аборигенамnote 126 имя индейцев. И что самое любопытное, название это сохранилось до наших дней. Мало того, оно распространилось на всю территорию обеих Америк, от Полярного круга до мыса Горнnote 127.

Никому не приходило в голову менять его, и никто не путал американцев с жителями Индостанаnote 128.

Немного погодя обитателей Северной и Южной Америки стали называть краснокожими. Хотя на самом деле название это подходило лишь коренным жителям нынешней Мексики. Цвет их кожи действительно напоминает цвет кирпича, а то и красной меди. С этим не поспоришь. А что касается южноамериканских племен, но тут явная ошибка. Их более ста, и цвет их кожи меняется от желто-медного до кофе с молоком.

Тем не менее все они – краснокожие…

У большинства индейцев Южной Америкиnote 129 слегка натянутые веки, крупный, короткий нос, выступающие скулы, круглый подбородок и не слишком густые волосы.

В моральном отношении столь же большая разница. Северные индейцы, гордые и открытые, – в основном воины. Неустрашимые охотники, прекрасные наездники, они неразговорчивы с чужими, но смешливы и добродушны среди своих. Верны слову. Готовы бороться до последнего за свою свободу. Беспощадны к врагу. Можно сказать, они – прямая противоположность индейцам Юга.

Последние довольно равнодушныnote 130. Охота не доставляет им никакого удовольствия. Это лишь средство пропитания. Им неведома страсть, которой беззаветно отдаются истинные краснокожие. Хладнокровие не покидает их. Они малоподвижны, и даже водка не разогревает индейскую кровь. Слово для них не существует. Сегодня они говорят «бело», а завтра «черно». На упреки реагируют так простодушно и наивно, что совершенно обезоруживают этим.

Неволю они переносят все с тем же равнодушием, словно зверь, посаженный в клетку. Однако удирают, если видят лазейку. Если их ближний упал в воду, сломал ногу, увяз в трясине, заболел, они вряд ли придут на помощь. Подобно животным они не знают чувства сострадания.

Жестоки ли они? Несомненно. Но это неосознанная жестокость. Они никогда не предаются тем изощренным зверствам, кои присущи некоторым другим племенам.

Если они причинили боль пленному, то не специально. Они просто относятся к нему как к неодушевленному предмету: могут бросить где угодно – под палящим солнцем или под дождем, оставить в тонущей пироге или много дней держать привязанным, словно скотину.

А если они людоеды, то убивают, только чтобы утолить голод. Они не устраивают, как другие краснокожие, дьявольские танцы над отрезанным скальпом, над растерзанными, окровавленными жертвами.

Для дикарей Южной Америки все это чересчур сложно. Они убивают пленного, как наш крестьянин закалывает свинью, когда час ее настал. А до этого жертву откармливают. Потом коптят и съедают по мере надобности.