ГЛАВА 12

Счастливый случай привел Гонде к открытию действительно впечатляющему. Он попытался, впрочем без успеха, идти по следам загадочного существа, которое, обнаружившись под сутаной миссионера, растворилось в непроходимой зеленой чаще. Гонде не сомневался в том, кто мог быть этот отважный негодяй, с равным изяществом носивший одеяние миссионера и военную форму. Такая легкость приспособления к совершенно различным ролям могла быть свойственна лишь человеку, закаленному во многих испытаниях, не ведающему предрассудков, готовому на все, короче говоря, одному из больших «аристократов» того земного ада, который называется каторгой.

Несмотря на интуицию собаки Матао и ее великолепный нюх, бывший каторжник скоро понял всю бесполезность своего преследования. И не только бесполезность, но и опасность. Такова запутанность огромного цветника гвианской феи, настолько непроходимы девственные заросли, чреватые многообразными ловушками и угрожающие самой жизни, что в этом лесном лабиринте охотник сам превращается в дичь, так что и Гонде в один прекрасный момент мог запросто оказаться заложником незнакомца, если бы тот решил перейти в наступление.

Бедняга понял это очень скоро и подозвал к себе собаку, умерив ее охотничью прыть. Однако усердный пес успел притащить к нему в качестве трофея черную сутану, небрежно брошенную на куст. Теперь Гонде возвращался, чутко озираясь и прислушиваясь к враждебному лесу. Верная ищейка бежала в трех шагах впереди, не ускоряя и не замедляя движения, часто и прерывисто втягивая черным, как трюфель, носом разнообразные лесные ароматы. И человек тоже был начеку, пристально вглядываясь в каждый штрих окружающей картины — малой части бесконечно великого… Старая привычка лесного обходчика, от глаз которого ничто необычное не должно ускользнуть. И он недаром сохранял предосторожность — иначе бы не заметил выступающего из земли основания одного из этих жестких, коричневых, древесных черешков, на которых держатся листья пальмы-макупи.

Любой человек, незнакомый с условиями первобытной жизни, равнодушно прошел бы мимо торчащей из земли деревяшки. Между тем такой сложный лист достигает трех метров длины, а кончик его в объеме — не меньше человеческого пальца. Нет, такой грубой ошибки Гонде не мог совершить. Лист был зарыт! Выступавший черенок имел не более десяти сантиметров и был срезан наискосок, как будто мачете.

Бывший каторжник удостоверился, что режущие кромки растения не содержат никакого ядовитого вещества, и для пущей предосторожности ободрал мачете деревянистый стебель. Затем наклонился и потянул изо всей силы. Лист вывернулся целиком, со всеми своими смятыми отростками, не потерявшими еще зеленой свежести.

«Однако же, — основательно рассудил Гонде, — этот лист зарыли совсем недавно, и не может быть, чтобы только один… Должны найтись и другие… Будем копать!»

Матао, готовый приняться за любую работу и наблюдая, как человек стал ковырять мачете землю, тут же с большим энтузиазмом поддержал его усилия и заработал лапами и носом с таким рвением, будто собирался добыть из норы броненосца. Уже через несколько минут трудолюбивое животное раскопало добрый квадратный метр зеленой подстилки, образованной из тщательно уложенных листьев. Следует, правда, сказать, что толщина взрыхленного слоя земли не превышала двадцати сантиметров.

— Ты смотри!.. — удивился Гонде. — Да это прямо-таки силосная яма! И что там может быть под листьями?.. Шерш, Матао, шерш! Ищи, моя храбрая собака!

Подбодренный голосом и жестом человека, Матао с еще большим усердием стал рыться в яме и внезапно, выдернув зубами плотный слой свалявшейся зелени, провалился почти по уши в какую-то пустоту среди срезанных растений. Гонде показалось, что когти животного скребут по твердой и гладкой поверхности, которую собака была не в состоянии преодолеть.

— Ко мне, Матао, ко мне! — тихо скомандовал он.

Ищейка выскочила из дыры и, напрягшись всем телом, со вздыбленным хвостом и вытянутой мордой застыла в той прекрасной стойке, от которой сладко замирает сердце даже самого опытного охотника.

— Черт подери, да что бы все это значило? — Гонде был крайне заинтригован.

Он наклонился и просунул мачете в глубину выемки. Кончик оружия наткнулся на твердое, издав при этом металлический звук. Дрожь пробежала по телу каторжника от макушки до пяток. Встав на четвереньки, он жадно разгребал землю, рвал корешки, скреб и царапал, не щадя рук и ногтей, а затем, обливаясь потом, с ноющей поясницей, весь ободранный и исцарапанный, бросился к робинзонам, отдав строгий наказ собаке:

— Оставайся на месте, Матао! Жди меня!

Умное животное вильнуло хвостом, как бы подтверждая: «Приказ понят!» — и не сдвинулось с места, храня позу окаменевшего изваяния.

Весь эпизод длился не более четверти часа. Вскоре Гонде присоединился к робинзонам, начавшим переживать из-за его долгого отсутствия. От безумной радости бедняга стал заикаться, он никак не мог отдышаться, весь его облик пронизывали тревога и торжество.

— О!.. Месье Робен! Вот это находка! Очень важная находка! Идемте же! Скорее! О, Боже! Так распорядилась судьба! Вы будете счастливы! Мне повезло!..

— Да успокойтесь, Гонде! Возьмите себя в руки! Что же стряслось, объясните мне наконец! Что вы такое нашли, славный мой приятель?..

— Месье Робен, идемте… Идемте скорей! Вы многое видели в своей жизни, но такое, клянусь, еще никогда не попадалось вам на глаза!

— Да что же это, что?!

— Ну… там собака… она караулит… паровую машину! Нет, нет, я не спятил! — Гонде почувствовал, что возбуждение способно придать его словам оттенок неправдоподобия. — Я трогал! Я видел! Это хорошо спрятано! И упаковано как надо. Блестит, как серебро. Идемте же! Прошу вас, идемте скорей!

Исполненные живого любопытства, Робен, Шарль и Никола устремились вслед за Гонде. Нет, бывший каторжник ничего не выдумал, не сошел с ума. В какой-нибудь полусотне метров возвышался над раскопками холмик земли вперемешку с увядшей зеленью, а на нем торжественно застыл Матао, словно воплощение самой бдительности. Тонкий луч солнца, проникая сквозь вершины деревьев, золотой нитью доставал до самого дна ямы и заставлял искриться трубы и краны очаровательного парового двигателя.

— Это наша машина! — восторженно вскричали Шарль и Никола.

— Спасибо, Гонде. — Робен был взволнован. — Вы оказали огромную услугу нашей колонии!

— Но это не все. Там находятся и копры, они расставлены вокруг машины. Я их на ощупь определил… И что-то еще… чертовски тяжелое, — продолжил каторжник, который снова энергично раскапывал грунт.

— Наверняка это наши баллоны с ртутью! — догадался Шарль. — Отец, ты слышишь: ртуть! Отныне можно приступать к разработкам золота. Какие у нас планы?..

— По-моему, все ясно. Извлечь как можно скорее наши орудия производства, столь счастливо найденные, погрузить их снова на лодку и вернуться домой. На этот раз будем охранять понадежней, не правда ли, Гонде?..

— О да, месье Робен! Теперь уж ни один смельчак или хитрец меня не проведет!

— Но как же нам перенести такую массу железа?.. — задумался вслух Анри.

— А для воров тут не было проблемы…

— Наверное, их было больше, чем нас…

— Но у нас же есть еще индейцы капитана Вампи… Если мы им хорошо заплатим, они не откажутся поработать носильщиками!

— Пустые разговоры! — засмеялся Шарль. — Ты разве не помнишь, Никола, когда мы заказывали в Европе все эти машины и материалы, то всегда выдвигали условие: чтобы они были в максимально разобранном виде, удобном для транспортировки… Просили даже следить, чтобы отдельные части и секции весили не больше тридцати килограммов…

— Ну, это же вполне естественно, ведь при нынешнем состоянии колонии, когда нет ни дорог, ни вьючных животных, люди тянут груз на своих плечах…

— Так что наши копры весят всего по тридцать килограммов, только на пять килограммов больше нормы, установленной правительством. Что касается самого паровика, то конструктор Дебэйе придал ему необычайно скромные размеры, и это при том, что машина обладает очень большой мощностью… Шесть человек смело могут ее нести на ровной доске до самого берега!

— Браво! Итак, за работу! — заключил Анри, поигрывая своей атлетической мускулатурой. — Ты в ответе за все, мой маленький Шарль!

Пока робинзоны, развив кипучую деятельность, заняты переноской груза, вернемся в хижину, чьи обитатели еще не пришли в себя после дерзкой выходки Гонде и бегства того, кого все принимали за подлинного священника, настолько хорошо играл негодяй свою роль.

Сперва растерянные и немного пристыженные, индейцы, как достойные представители своей подвижной и переменчивой расы, вновь обрели привычную беззаботность. Две юные мисс, расстроенные исчезновением отца и болезнью матери, тихо плакали в объятиях мадам Робен.

Бедные дети с душевным смятением наблюдали, как быстро меняется лицо их милой матушки. Взгляд потускнел, в нем не было больше жизни, губы судорожно сведены, из горла вырываются бессвязные слова и хриплое, прерывистое дыхание. Обильный пот струится по искаженному лицу, обретшему оттенок восковой бледности.

Напрасно мадам Робен, давно знакомая со всеми фазами и особенностями ужасной гвианской лихорадки, пыталась утешить несчастных девушек. Самая трогательная нежность и забота лучшей из матерей и лучшей из жен были в данный момент бесполезны.

— Моя мама погибла!.. Моя мама умирает! — рыдала Люси.

— Мадам! — стонала Мери. — Спасите ее! Помогите!..

— Мои милые бедные дети! Терпите и надейтесь! Все, чему нас научил долгий и болезненный опыт, все, на что способна искренняя преданность, мы все испробуем, мы используем малейшую возможность!.. Надо только дождаться окончания приступа…

— Но она же умрет!

— Посмотрите, какая она холодная!

— О, Боже! Она не узнает нас больше!

— А этот бред… какие-то бессвязные слова…

— Мама! Это я!.. Мы здесь, рядом с тобой!

— Надейтесь, дети мои, надейтесь! Я думаю, что через час приступ пойдет на убыль. Тогда попробуем хинин…

— О мадам! Но для чего ждать!

— Так надо, — твердо отвечала мадам Робен. — Хинин, принятый во время приступа, может усилить его интенсивность, а это очень опасно для вашей больной матери.

— А опасность еще не так велика в данный момент? — Девушки отчаянно искали хоть маленький лучик надежды.

— Нет. Если мы сможем предупредить повторение приступа или, по крайней мере, смягчить его, если он снова обострится, то ваша мать скоро выздоровеет.

— О! Мадам, как вы добры! И как мы вас любим! — Девушки пытались улыбнуться сквозь слезы.

— Но ведь я — женщина… И я — мать… — просто отвечала мадам Робен.

В эту минуту молодой бони неловко, но почтительно выдвинулся на авансцену, держа перед собой большой флакон с прозрачной жидкостью.

— Ломи, дитя мое, — сказала мадам Робен, — что это ты затеял?..

— Маленькая индианка дала мне этот флакон, чтобы вылечить белую мадам от солнечного удара…

— Но у нее нет солнечного удара!

— А я думаю, что есть, мадам. И все краснокожие люди так думают.

Поскольку разговор шел на креольском наречии, девушки переспросили:

— Что он сказал, мадам?

— Этот добрый негр полагает, что ваша матушка страдает от солнечного перегрева, и он просит меня дать ей лекарство, которое креолы используют в подобных случаях.

— И мы тоже вас просим, мадам, — воскликнули девушки, с благодарностью поглядывая на черного богатыря. — Ведь это лекарство безвредно, не так ли?

— Совершенно безвредно, но я боюсь — увы! — что оно также и бесполезно. Однако не имеет значения. Не хочу вас лишать хотя бы ничтожного шанса. Давай свой флакон, Ломи!

Бони приблизился и вручил жене изгнанника сосуд из прозрачного стекла с расширенным горлом, один из тех, которые в Европе служат для хранения консервированных фруктов. Он был наполнен водой и содержал еще некоторое количество зерен маиса. Там же на дне лежал серебряный перстень. Горлышко закрывала простая тряпка, обмотанная тесемкой.

По всей видимости, больше всего миссис Арабелла испытывала боль в голове, потому что бессознательно, автоматическим жестом прикладывала руку ко лбу, как это делают страдающие менингитомnote 417. Мадам Робен осторожно наклонила флакон, затем перевернула его кверху дном таким образом, что широкое горло, прикрытое куском материи, плотно прижалось ко лбу. Ловко удерживая склянку в таком положении, женщина как бы застыла в терпеливом ожидании.

Обе девушки, крайне удивленные и заинтригованные, стали свидетелями странного явления. Вода во флаконе, сохранявшая, вполне понятно, уровень температуры окружающей среды, вдруг как бы вскипела и забурлила. Зерна маиса запрыгали во все стороны и стали стягиваться к центру вследствие вихревого движения, как это бывает с горохом в кипящем котле. Вода казалась действительно закипевшей, потому что крупные пузыри самопроизвольно возникали в ней, исчезали и снова появлялись.

Индейцы и оба молодых негра стали в кружок и с видимым удовольствием наблюдали за необычной операцией.

Все это продолжалось с полчаса. Затем, то ли вследствие того, что острый приступ миновал, как ожидала мадам Робен, то ли потому, что подействовало странное туземное средство, но дыхание больной мало-помалу стало спокойнее и ровнее, лицо медленно обрело естественный цвет, бред прекратился, женщина тихо задремала.

Пораженные и счастливые девушки не верили случившемуся, они горячо обнимали мадам Робен, глаза их увлажнились теперь уже от огромной радости.

— Нет, каково… Ну, каково… — бормотал Ломи, взгляд больших фарфоровых глаз которого с глубоким торжеством перебегал с одной женщины на другую. — Добрая мадам хорошо вытянула солнечный удар… бонбон… очень даже хорошо…

— Что он сказал? — спросила Люси.

— Переведите, пожалуйста, — поддержала Мери.

— Он сказал, что я хорошо вытянула солнечный удар.

Видя, что юная собеседница не вполне поняла креольское выражение, мадам Робен пояснила:

— Ну, что я излечила больную от солнечного удара, то есть контакт с водой, содержащейся во флаконе, избавил вашу матушку от боли, которую она испытывала…

— Мы охотно этому верим! А разве вы, мадам, не разделяете нашего мнения? Смотрите, какой спокойной стала милая маменька!

— Ах, дорогие дети, я свое мнение держу при себе. Этот странный способ лечения широко практикуется в Гвиане. К нему прибегают и негры, и индейцы, и мулаты… А также белые креолы, да и сами европейцы…note 418 И все сходятся на том, что средство эффективно. Так что нет такой деревни или самой отдаленной хижины, даже какой-нибудь заброшенной халупы в глухом лесу, где не нашелся бы один из этих пузырьков от консервов, привезенных из Европы. И берегут его как зеницу ока. Он содержит чистую воду, тринадцать зерен маиса и серебряный перстень. Способ применения, как вы убедились, очень простой… Средством этим пользуются, к сожалению, довольно часто… К сожалению — потому что много случаев солнечного перегрева. Я не могу объяснить феномен закипания, которое происходит без видимого повышения температуры воды. Полагают, что оно начинается исключительно в случаях доказанного солнечного удара, и только при контакте с тем участком тела, который поражен экваториальным солнцем. Невозможно дать какое-то разумное толкование этого факта, и мой муж, знающий множество самых разных вещей, тоже не нашел научного объяснения подобного явления.

— Дорогая мадам, ну какое значение имеет научное объяснение, если есть результат, и мы в него верим. Пускай это суеверие, но оно успокаивает… Мы так счастливы видеть улучшение состояния нашей бедной матери… А оно наступило сразу после проделанной вами процедуры…

— Но я тоже очень рада, дорогие дети… Теперь я жду пробуждения нашей больной, чтобы дать ей самое сильное лекарство, героическую панацею от болезней, вызванных лесными миазмами, — сульфат хинина…

Спокойная беседа, вероятно, длилась бы еще долго, но ее внезапно прервал ускоренный отъезд индейцев. Вампи говорил и распоряжался скороговоркой. Он подгонял соплеменников быстрее рассаживаться по лодкам. Гребцы уже заняли свои места. И капитан подстегивал отстающих, колотя их налево и направо своим жезлом тамбурмажора. Женщины мчались бегом, прихватив кое-как перевязанные корзины, посадив на закорки одного или двух детенышей, которые удерживались на матерчатой перевязи. Этим бедным созданиям уделял особое внимание великий вождь, как бы торжественно выполняя некий церковный ритуал. Щедро рассыпая тычки и подзатыльники, добрый апостол вел диалог с Робеном, который настойчиво пытался уговорить вождя помочь робинзонам.

— Нет, муше, — неизменно ответствовал тот, — ни за что! Я не могу работать! Я не негр, чтобы таскать этих зверей на своих плечах!

— Послушай, Вампи, я дам тебе тафии… порох… калимбе… ружье… Вели твоим людям поработать немножко…

Посулы ружья как будто поколебали вождя, но только на мгновение, и он тут же затянул свое, с анекдотическим упрямством индейца, которого ничто не в состоянии смягчить или сдвинуть с какой-то точки:

— Нет, муше, нет… Я не могу… нет… Ну, до свидания, муше… Бонжур! Бонжур, мадам! Мы уезжаем…

Шум весел вскоре утих, флотилия скрылась из виду, и Робен, смеющийся и рассерженный одновременно, вернулся в хижину со словами:

— Ну и лентяй же этот старый плут! Горбатого могила исправит… Черт с ним, закончим работу сами. Часа на два осталось… Нам просто необходимо добраться домой нынче вечером, больные нуждаются в лучшем уходе. Для миссис Браун очень важна здоровая обстановка на нашем давно уже раскорчеванном участке. Там можно не опасаться болотных испарений. А что касается месье Дю Валлона, то хотя он окреп и способен переносить любые лишения, мне не нравятся эти возвраты болезни, которым он подвержен. Лихорадка может оказаться для него смертельной.

Погрузка копров, баллонов с ртутью, частей трансмиссииnote 419 близилась к завершению. Не забудем, что робинзонов было девять человек, в том числе двое негров-бони и Гонде. Девять таких крепких мужчин способны выполнить работу, перед которой спасуют и тридцать обычных гвианских работяг, этих детей лени и безделья.

Оставалась машина. Робен рассчитывал поднять ее с помощью тали, укрепленной на козлах, вроде той, что служит на флоте для установки мачт.