Наутро девятого дня он бросил по обыкновению несколько охапок хвороста в костер и унылым взором окинул горизонт. И тут из его груди вырвался радостный вопль.

Три пироги, забитые до отказа пассажирами, чьи кирпично-красные торсы так рельефно выделялись на фоне легких коричневых скорлупок, изо всей силы гребли к стоянке европейцев. Радость и надежда засветились на лице Питера-Паулюса, из глотки его тут же стали вылетать французские слова:

— Арабелла! Идите сюда! Мери! Люси! Глядите! Глядите!.. Маленькие лодочки… С добрыми индейцами… О! Они заберут нас! Мы вернемся на пароход! Какая радость!..

Затем англичанин принялся размахивать своими длинными руками, как бы передавая нечто важное по азбуке Морзе, заполняя весь берег громовыми раскатами своего «ур-ра!».

Краснокожие причалили с неизменной индейской невозмутимостью. Лица их ничем не выдали удивления, вызванного неожиданным спектаклем.

Последний радостный крик Питера-Паулюса застрял в горле.

— Ах! Мери! Люси! Арабелла! Прячьтесь! Не смотрите на них! Эти краснокожие very shoking!note 406 Ах! Эта непристойная нагота ужасна, отвратительна!

Одеяние новоприбывших действительно могло смутить и не таких пуритан, как англичане, чья стыдливость не позволяет им называть вслух даже некоторые детали туалета.

И мужчины, и женщины, и дети, облаченные в солнечные лучи и собственное целомудрие, выступали с трогательным простодушием, достойным наших библейских прародителей в догреховный период их жизни.

Единственной уступкой приличию со стороны прибывших были калимбеnote 407. Прочие элементы одежды отсутствовали. Их заменяли ожерелья, браслеты и подколенные подвязки — у женщин, мужчины носили еще несколько перьев в волосах. Только один красовался в рубашке. Голову он прикрыл старой фетровой шляпой мышиного цвета, а при ходьбе опирался на трость, которая при ближайшем рассмотрении оказалась держателем садовой лейки. Явные знаки старшинства указывали, что перед англичанином — вождь племени.

Он протянул руку Питеру-Паулюсу и сказал:

— Бонжур, муше.

Поскольку девушки и их мать ретировались в хижину, а мистер Браун надеялся столковаться с индейцами, то он подавил отвращение, не желая углубляться в тему вызывающе скандального внешнего вида пришельцев.

Питер-Паулюс пожал протянутую руку:

— Имею честь приветствовать вас!

— Я капитан Вампи.

— Угу, — пробормотал себе под нос англичанин, — этот джентльмен знаком со светскими обычаями. Он представился весьма приличным образом… Капитан Вампи! — Бывший фабрикант повысил голос, обращаясь к индейцу. — А я — мистер Питер-Паулюс Браун из Шеффилда!

— Ну да, ну да, — подтвердил индейский вождь, не понявший ни единого слова.

— Позвольте, капитан, навести вас на некоторые размышления… Одежда ваших солдат и ваших дам слишком легка, и по этой причине я не могу их представить миссис Браун.

Индеец понял из сказанного не больше, чем из предыдущей фразы. Но англичанин сопроводил свою речь столь выразительной пантомимой, что капитан Вампи смекнул:

— Вы хотите, чтобы я надел штаны!

Затем вождь перевел эти слова с креольского на индейский для своего окружения. Один из мужчин тут же притащил из лодки плетеную корзину, извлек из нее старые, протертые брюки, заляпанные маслом и краской, — славные останки униформы морского пехотинца. Капитан Вампи торжественно погрузил свои ноги в две матерчатые трубы и перепоясался лианой, предоставив рубашке вольно трепыхаться вокруг тела.

Такая покладистость тем более удовлетворила Питера-Паулюса, что и другие индейцы стали облачаться в подобные штаны, костюмируясь «coram populo"note 408 без малейших возражений и тем самым проявляя искреннее желание угодить европейцуnote 409.

Женщины и дети остались в одеждах Адама и Евы, но, право же, на войне как на войне! Главное, что выдержан принцип.

Пока мистер Браун готовился отпраздновать появление гостей и раскупоривал несколько бутылок тафии, миссис Арабелла и юные девушки предстали восхищенным и изумленным взорам краснокожей ватаги.

Индейцы редко видят белых женщин, и красивые лица, белокурые волосы и европейские одежды привели их в полный восторг. А мисс Люси еще осенила счастливая идея рассыпать нитку своих гагатовых бусnote 410 и подарить женщинам и детям по бусинке. Такая щедрость девушки в сочетании с обильной выпивкой, о которой позаботился ее отец, подняла взаимоотношения новых знакомцев до уровня исключительной сердечности.

Эти краснокожие, впрочем, были уже наполовину цивилизованы благодаря частым контактам с французами Сен-Лорана и голландцами Альбины. Если они и не отказались полностью от кочевой жизни и сохранили обычаи предков, то общение с белыми в какой-то мере облагородило их. Обычно племя жило в деревне на голландском берегу, что наискосок от исправительной колонии. Хорошо отстроенное и красиво расположенное селение состояло из тридцати хижин, в центре его возвышалось жилище Вампи.

Капитан Вампиnote 411 — не выдуманный тип, это влиятельная фигура у индейцев галиби. Его власть, официально признанная голландским правительством, простирается на всех индейцев побережья, от косы Галиби до слияния рек Ав и Тапанаони, то есть более чем на двести километров. Как и все люди его расы, Вампи — космополит, способный дать фору и самому мистеру Брауну. Постоянно в движении, перемещаясь по воле своей фантазии, он живет повсюду, и нет у него иной цели, кроме свободы дикого зверя, ради которой он жертвует всем.

Индеец воистину не умеет подчиняться иным правилам, кроме своего каприза. Если он полагает, с основанием или без оного, что какое-то обстоятельство может сковать его свободу, то в одно прекрасное утро он решительно трогается с места, в спешке погрузив на пирогу женщин, детей, багаж, котлы, собак, провиант. Он бросает свой участок и устремляется куда глаза глядят, вплоть до созревания урожая. Для него не существует иной заботы, кроме материальной. Котел, кувшин, металлическая пластина для приготовления муки, лук и стрелы — вот его «vade mecum"note 412, столь же мало обременительное, как у философа Древней Греции.

Его религия, представляющая собой примитивное манихействоnote 413, приспособлена ко всем условиям кочевой жизни. Он верит в антагонизм добра и зла и делает все, чтобы усмирить злого духа и угодить доброму. Отличаясь заметной склонностью к смирению с судьбой, что роднит его с мусульманским фатализмом, индеец никогда не чувствует себя несчастным. За редкими исключениями, это философски настроенный тип, который старается как можно дольше спать, поменьше работать и побольше пить тафии. В общем, он мягок, а точнее — равнодушен.

И напрасно тратили силы миссионеры во все времена, стараясь обратить краснокожих в христианство. Те позволяли крестить себя и свидетельствовали по отношению к «монпе» (mon pere) такое же почтение, какое испытывали ко всем белым. Так и получилось, что лейтенант Вампи, который превратился потом в капитана, стал именоваться Симоном, другой индеец принял имя Жан-Пьера, третий — Поло (Поля)… И все они были крещены не единожды, а многие — по десятку раз…

Объясним, почему это происходит.

Члены гвианского французского клира принадлежат к конгрегации маристовnote 414. Они совершают частые и дальние поездки. И весьма редко какой-то миссионер дважды посещает одно и то же место. Отлично зная, что проповеди завершаются раздачей тафии, пускай и в небольших количествах, краснокожие охотно группируются вокруг священника, которого называют «монпе», и даже сами просят их окрестить, поскольку это неизменно служит поводом к празднику. Ничего не зная о прошлом неофитаnote 415, марист проводит с ним обряд посвящения, который лукавый индеец уже выполнял — и часто неоднократно — с другими миссионерами.

Беседа между Вампи и мистером Брауном быстро бы зачахла, если бы капитан не прикладывался частенько к кувшину, усердно наполнявшемуся Питером-Паулюсом.

Индеец изъяснялся на плохом негритянском языке, европеец — на французском, с англосаксонским прононсом… Оба не понимали друг друга, и с обеих сторон слова превращались в нечто совершенно неразборчивое… Но в сознании капитана Вампи зацепилось несколько английских словечек благодаря контактам с голландцами. Например, понятия «джин», «фунт», «гинея», «шиллинг» были ему знакомы. Питер-Паулюс толковал о пироге и сопровождал свою речь телодвижениями гребца. Вампи отвечал «фунтами» и «флоринами». Вскоре они уразумели друг друга.

Тем временем миссис Арабелла и ее дочери вели бессвязную беседу с индианками, дополняемую жестикуляцией, которая нередко воспринималась в прямо противоположном смысле. Все поражало англичанок в этой удивительной и совершенно непредвиденной ситуации. В ту минуту, когда им хотелось обогатить какой-нибудь значительной мыслью эти бедные мозги или пробудить тонкое чувство в душах убогих созданий, собеседница неожиданно бросалась к бутылке тафии, жадно всасывала огромный глоток, отрывала от своей груди младенца, напичканного молоком, и вливала в желудок маленького беззащитного существа такую дозу спиртного, перед которой отступил бы европеец.

Большинство индианок были некрасивы, но не без претензий. Маленький рост, угловатые фигуры, выступающие скулы, морщинки вокруг глаз делали их малопривлекательными. Но кокетство на берегах тропической реки не менее развито, чем на берегах Сены или Темзы. И юные и старые без исключения носили широкие подвязки на ногах — чуть пониже колена и чуть повыше щиколотки. Эти красные подвязки затягивались настолько туго, что нарушали кровообращение. От повышенного давления икры чудовищно раздувались, вот эта их толщина и служила образцом элегантности.

Поскольку мускулы ног переставали работать и теряли эластичность, передвижение женщин становилось весьма затруднительным. Жертвы варварского обычая ступали на кончиках пальцев, приобретая шаткую и неловкую походку, как у гусыни.

А впрочем, имеем ли право злословить по поводу подвязок и пухлых икр бедных дикарок, которые немногим уступают цивилизованным дамам с их корсетами и шнурованными ботинками…

Между тем мисс Люси, у которой уже два дня страшно чесалась подошва ноги, почувствовала себя совсем плохо и вынуждена была уединиться в хижине — настолько невыносимым стал этот странный зуд. Индианка с любопытством последовала за ней. Девушка сняла обувь. Один из пальцев слегка опух, и маленькое розовое пятнышко чуть заметно выступало на белой коже. Еще два таких же пятнышка оказались на подошве ноги.

Зуд нарастал с такой силой, что мисс Люси, невзирая на присутствие нетактичной туземки, принялась ожесточенно скрести свою ногу.

— Не надо чесать. Будет хуже. В ногу забрался клещ. Дайте, я вам помогу с ним управиться.

Девушка не понимала по-креольски, но уловила в словах женщины сочувствие и показала ей пораженную ногу.

— Так и есть, — покачала та головой. — Я это умею. Я уберу клеща.

С помощью булавки она обвела каждую из маленьких точек, а потом вскрыла кожу над ними с такой ловкостью, что Люси ничего не почувствовала. Не прошло и двух минут, как умелая врачевательница показала ей на кончике булавки три маленьких белых пузырька, размером с просяное зерно. Юная англичанка сразу испытала огромное физическое облегчение.

— Подождите немножко, — сказала индианка.

Она вышла из хижины, разыскала курившего соплеменника, отсыпала из его трубки на ладонь немного пепла и вернулась к мисс Люси. После извлечения пузырьков на коже остались три маленькие дырочки. Индианка заполнила каждую табачным пеплом и велела девушке надеть обувь.

— Теперь все в порядке. Вы никогда не ходили босиком. А это злой клещ, он заползает в ноги белого человека. И его бывает много-много. Он делает очень плохо…

Успокоенная этим странным и спасительным вмешательством, мисс Люси уже собиралась поблагодарить импровизированную знахарку, как вдруг, к своему ужасу, заметила, что та сунула себе в рот булавку с таким видом, точно намеревалась ее проглотить.

Но девушка тут же осознала ошибку, увидев, что булавка насквозь прошила нижнюю губу и с тремя или четырьмя другими образовала маленькую стальную бородку.

Чтобы объяснить необходимость булавок для этих добрых людей, щеголяющих в столь незамысловатых костюмах, придется сказать несколько слов о том, что такое «la chique», или клещ, по словам индейцев.

La chique, или puce penetrante (проникающая блоха), представляет собой очень маленькое насекомое, но бесконечно более неприятное, нежели обыкновенная блоха. Главные районы обитания — Антильские острова и Южная Америка, где она встречается повсеместно. Много этих насекомых в песке, пыли, особенно в заброшенных хижинах. Блоха быстро и незаметно проникает между кожей и мышцами, не вызывая при этом никаких неприятных ощущений. Питаясь соками тела, она скоро увеличивается в объеме, достигая размеров горошины. Ее инвазия (или вторжение) обнаруживается к концу второго дня, когда в месте проникновения появляется сильный зуд. Головка и туловище насекомого теперь виднеются лишь черной точкой сквозь прозрачность кожи. Миниатюрный вампир, удобно расположившись в живом организме, вскоре откладывает яйца. Растущая семья очень многочисленна. Юные блохи атакуют ткани, приводят к злокачественным язвам, иногда смертельным; нередко приходится ампутировать пальцы.

Эта болячка частенько поражает босоногих негров и краснокожих, но и те и другие обладают удивительным искусством вырывать маленького монстра из мест внедрения. Но и при всей их способности нет надежной защиты от паразитов, и вовсе не редкость негр или индеец без одной или нескольких фаланг. К тому же ноги туземцев бывают покрыты язвами, называемыми «крабами», и «чауау», которые очень плохо поддаются терапевтическому лечению.

Избавляться от паразитов доверено прежде всего женщинам. И при такой операции булавка — первейший инструмент. Но где же носить эти «хирургические аксессуары», если нет ни футляра, ни подушечки для иголок, ни кармана?.. Проблему разрешили своеобразно. Индианки проделывают в нижней губе сквозное отверстие, которое остается после заживления губы, и вводят в этот своеобразный «футляр» булавки с загнутыми наружу кончиками. Металлические «стебельки» зажаты естественным сокращением ткани и не скользят, а очень забавно вибрируют, когда индианка смеется, говорит или нередко — увы! — рыдает.

Женщин нисколько не обременяют эти инородные тела, они едят и пьют, не обращая на них никакого внимания. Присутствие булавок становится для них настолько привычным, что они вынимают их даже без помощи рук, одним движением зубов и языка.

Таково было назначение столь заинтриговавшего мисс Люси процесса во время извлечения паразитов. Стоит лишь заметить, что подобная операция вовсе не страхует европейца от новой напасти такого рода.

Между тем обмен маловразумительными словами и жестами между Питером-Паулюсом Брауном и капитаном Вампи все еще продолжался. Индеец, превратившийся в «голубую макаку» — креольское выражение, означающее крайнюю степень опьянения, — желал немедленно заняться приготовлениями к отъезду. Уже вторично он повторял мистеру Брауну, что имеет своей целью «опьянить бухту», что ему требуется четыре дня для ловли и копчения рыбы, а после этого он вернется и заберет англичанина с его семейством. Но белый собеседник упрямился, как каталонский оселnote 416, не принимая никаких доводов.

— Я хочу уехать сейчас же! Вы понимаете? Сейчас же! Я даю вам много гиней, фунтов, флоринов… даю чек на центральный банк Суринама!

Напрасный труд. Решения индейцев незыблемы. И все, чего мог добиться Питер-Паулюс, продолжая настаивать на своем, — это вообще больше не увидеть капитана Вампи с его племенем. Скрепя сердце англичанин вынужден был принять условия краснокожего и провести на суше еще четыре невыносимых дня.

Галиби уехали. Мистер Браун, сгорая от нетерпения, кое-как высидел уже тридцать шесть часов, деля свое время между вскрытием консервных банок и разжиганием костров.

Он хранил угрюмое молчание и наблюдал не без зависти, как его жена и дочери с аппетитом завтракают и обедают, тогда как он сам, лишенный радостей «навигации», хирел и чах, с глубоким отвращением пережевывая мясную тушенку и рыбу в масле.

Минула половина второй ночи после отъезда индейцев. Очаг светил словно фара. Питер-Паулюс мирно посапывал во сне. Внезапный плеск весел ворвался в его дремотное оцепенение. Мистер Браун вздрогнул и вскочил на ноги, сон тут же слетел с него. Он заорал во всю силу своих легких, допытываясь, кто идет. Весла перестали грести, плеск утих. Трехэтажная ругань зазвучала в ночи: англичанин не любил церемониться. До его слуха донесся хруст ветвей. Огонь заколебался и стал быстро гаснуть от неизвестной причины. Воцарилась полная темнота.

Питер-Паулюс собирался протестовать против грубого и незаконного вторжения в частное жилище, но не успел. Чьи-то жесткие и сильные руки схватили его, опутали веревкой, заткнули рот кляпом.

Затем бесцеремонно поволокли через кустарник и швырнули на дно лодки. Он не в состоянии был ни пошевелиться, ни что-то крикнуть остающимся женщинам, чье положение становилось ужасным. Впрочем, Питер-Паулюс Браун вряд ли много размышлял на эту тему.

Плеск весел возобновился, лодка тронулась с места и закачалась на воде.

«А, все равно, — подумал ошарашенный англичанин, с трудом приходя в себя. — По крайней мере, это — „навигация“…»