ГЛАВА 8

Внезапные катастрофы уже неоднократно обрушивались на гвианских робинзонов. За двадцать лет, которые прожили они на диких просторах, масса неприятностей и разочарований послужила результатом тщательно продуманных планов, чей успех казался несомненным. Но исчезновение лодок, доверенных освобожденному каторжнику Гонде, было бедствием, ни с чем не сравнимым. Не только потому, что их существование и даже сама судьба были поставлены под угрозу. Впрочем, что значили материальные потери для людей, привыкших к любым лишениям, испытавших уже не раз нечеловеческое напряжение. Они вполне обходились скудным пропитанием охотника и рудокопа. Но это происшествие означало отсрочку грандиозного плана, составленного в общих интересах. Это значило, что крупный район, прилегающий к Марони, еще на долгое время останется пустынным. Девственный лес будет осужден на молчание, никто не потревожит золото плодоносных рек, колонизация затормозится. Наконец, само дело цивилизации испытает сокрушительный удар.

Надлежало ли снова ехать во Францию, снова закупать промышленные товары, столь бесценные в местных условиях, и потерять еще год?.. Целый год! Это вечность в нынешнюю эпоху, когда еще быстрее, чем мертвые герои баллад, движутся вперед живые!

Робен мгновенно оценил все значение постигшего их несчастья, представил все его последствия. То, что лодки украдены, не вызывало ни малейшего сомнения. Гипотеза стихийного бедствия отпадала. Флотилия не исчезла бы так бесследно, не оставив хоть самых ничтожных знаков для зорких глаз робинзонов. С другой стороны, инженер не ставил под сомнение честность Гонде. Еще до своего освобождения каторжник неоспоримо доказал, насколько он человек надежный и преданный. Кому же следует приписать этот коварный и страшный удар? С какой целью он совершен? Что же это за дерзкие существа или настолько могущественные, что осмелились напасть на таких людей, как Робен, его сыновья и их доблестные помощники негры?..

Пока легкая лодка скользила по волнам Марони, а прерывистый чих машины раскалывал знойный застывший воздух, робинзоны жадно ощупывали взглядом проплывавшие мимо берега. Их капитан погрузился в раздумья. Жалобный стон раненого заставил его вздрогнуть. Дю Валлон вышел из летаргического состояния, в котором находился с того момента, как Шарль и Никола подобрали его у подножия панакоко с ужасной раной в груди. Изумление креола от самого факта, что он все еще находится среди живых, сопоставимо было лишь с огромной благодарностью, которую он пытался засвидетельствовать своим спасителям. Шарль вполголоса рассказывал ему о драматических событиях, последовавших после загадочного нападения, жертвой которого стал директор: о пожаре на золотом прииске, наводнении, обстоятельствах спасения… Не забыл и о таинственных эмблемах, прикрепленных ночью к стволу дерева, на котором они с Никола укрывались.

Директор прииска, еще не в силах заговорить, смог только выразить свою признательность, слабо пожав руку молодому человеку. Никола, более искушенный в колониальной медицине, чем все красные и черные пиэй тропического региона, освободил рану от перевязки. Он промыл пораженную область и покрыл ее слоем ваты, смоченной соком сассафраnote 390. Эта ароматическая жидкость обладает антисептическими и высушивающими свойствами, она дала немедленное облегчение креолу, который спокойно задремал.

Его сон длился около двух часов, приступ лихорадки разбудил несчастного. Впрочем, эта болезнь не приобрела у него тяжелых форм, и Никола надеялся подавить ее вспышку щедрой дозой хинина. Прислушиваясь к стонам больного, Робен никак не мог избавиться от мысли, что — прав он или нет — есть какая-то тайная связь между попыткой убийства и похищением Гонде.

Инженер подсел к раненому, не решаясь его расспрашивать. Но тот с интуицией, свойственной горячечным больным, казалось, понял желание Робена.

— Вы в состоянии меня слушать?.. — тихо спросил тот.

— И даже отвечать… — сказал раненый слабым, как шелест, голосом.

— Ваше положение требует большой осторожности. Я боюсь утомить вас.

— Нет, нет… У меня не очень сильная лихорадка. Говорите…

— Есть ли у вас враги или, по крайней мере, завистники?

— Нет.

— Кто-то был заинтересован в вашей смерти?

— Не думаю. Скорее наоборот… Прииск «Удача» не мог функционировать без меня… Его рабочим и служащим как раз лучше, чтобы я остался в живых…

— Вы можете припомнить обстоятельства, при которых вам нанесли эту рану?..

Дю Валлон, по всему видно, с усилием напрягал память. Еле слышным, прерывающимся голосом он поведал о забастовке рабочих, о странных шумах, которые они слышали по ночам, о приведенных в негодность инструментах и о ловушках, разбросанных под ногами старателей, об ужасной смерти одного из них.

— Думаю, что я имел дело с похитителями золота. Промывочные желоба работали ночью, это я определенно установил. Но вот кто эти воришки?.. Никогда не видел на прииске посторонних людей, разве что нескольких индейцев.

— Вы не заметили ничего необычного?

— Нет. Впрочем, один из них, крупный старик с седыми волосами, настоящий гигант, запомнился мне… Уж больно жуткое у него лицо, и выражение какое-то странное. Он бродил возле реки, а при встрече с соплеменниками никогда не пил тафии. Последние полмесяца мы его не видели.

— Вас не утомил разговор?..

— Нет. Но лихорадка держится… Я еще должен сказать вам несколько слов… Кто знает, смогу ли я беседовать завтра…

Коротко сообщив о первых ночных происшествиях, которые подтолкнули его на дежурство возле громадного дерева панакоко, он продолжил:

— Я выстрелил в том направлении, где светились два глаза. Услышал невообразимый крик. Затем было такое чувство, что на меня навалилась огромная туша, целая гора… Отлично помню ощущение холодной кожи, влажной, скорее даже липкой… Четыре человека, вместе взятые, не сравнятся ни весом, ни размерами со странным существом, душившим меня. Впечатление длилось не более двух секунд, а затем мне нанесли страшный удар в грудь. Я потерял сознание, однако перед этим успел заметить темный силуэт, его можно было принять за человека… Он соскользнул по лиане, протянутой между землей и нижними ветвями. Как будто здоровенный паук болтался на ниточке паутины…

— Ну и… это все?

— Все, — подтвердил раненый, совершенно обессилев от напряжения. — Больше ничего не знаю. Как бы там ни было и что бы ни случилось, я хочу выразить всем вам свою самую искреннюю благодарность…

Инженер собирался ответить молодому человеку какими-то сердечными словами. Вдруг до лодки донесся с берега неимоверный шум и грохот. Взору открылись несколько хижин индейцев-эмерийонов, возведенных на лесных вырубках, которые образовывали просвет в густой чаще.

Никола сбросил пар, лодка замедлила бег и вскоре ткнулась носом в песок.

— Возможно, индейцы нам кое-что расскажут. — В голосе Шарля звучала надежда.

Он легко спрыгнул на берег, за ним последовали отец и Анри.

— А ну потише, ничего же не слышно! — обратился юноша к двум краснокожим, которые, стоя у порога большой хижины и вооружась жестяными ящиками из-под топленого сала, что есть мочи тарабанили по ним кулаками. — Что вы вытворяете? Громыхаете, будто глухие!

— Мы должны помешать Йолокуnote 391 забрать к себе большого человека и маленьких человечков!

— В хижине больные, и эти несчастные изгоняют злого духа. Зайдем туда.

Друзья вступили в жилище, заполненное густым дымом от сгоревших ароматических трав, и увидели сидевшую на полу индианку. Она держала на коленях ребенка лет пяти-шести, который казался мертвым. Никогда еще не видели робинзоны, чтобы человеческое лицо воплощало такую пронзительную скорбь, как у этой женщины. Безумными глазами созерцала молодая мать, совершенно убитая горем, — а это, конечно, было ее дитя, ведь только матери дано так страдать, — маленькое существо, чьи посиневшие губы покрыла густая пена.

Она увидела белых, вскочила на ноги, протянула умирающего ребенка к Анри, словно говоря: «Спасите его!» — настолько велико доверие к европейцам у этих первобытных детей природы. Глаза ее жадно впились в молодого человека, ловя каждое его движение. Она ожидала, не отводя взгляда от его губ, затаив дыхание, обезображенная горем.

Одна нога у мальчика опухла и почернела, она была облеплена пластырем из какого-то кровавого месива.

— Этого ребенка только что укусила змея, — сказал Анри, хорошо знакомый с обычаями лесных обитателей. — Женщина убила змею, растолкла ее и приложила к ране. Однако малыш погиб. Бедная мать!

— Нет, нет! — воскликнул Шарль. — Погоди-ка! Одну минуту!

Юноша помчался к лодке, поспешно вскрыл небольшой ящик, достал оттуда дорожную аптечку и стремглав возвратился в хижину.

— Ведь он еще не умер?.. Не умер?..

— Нет, пульс прощупывается…

— Хорошо, положи его на землю, но так, чтобы голова была повыше…

Не теряя времени молодой человек раскупорил флакон голубого стекла с притертой пробкой, достал из обитой фиолетовым бархатом коробочки маленький шприц с градуированным поршнем и с полой металлической иглой. Наполнив шприц на одну треть жидкостью из флакона, Шарль ввел иглу под кожу бедра и нажал на поршенек. Несколько капель вещества проникли под эпидерму и тотчас же рассосались. Юноша повторил операцию на торсе, на брюшной полости, в общей сложности введя под кожу около двух кубических сантиметров жидкости. Затем стал ждать.

Женщина, прямая и застывшая, словно в каталептическом припадке, неотступно следила за таинственной процедурой. Она ни на секунду не отводила от мальчика глаз, в которых, казалось, сосредоточилась вся ее жизнь. Прошло пять минут. Пять минут тоски и тревоги. И вдруг индианка вскрикнула, из глаз ее потекли слезы. У маленького умирающего дрогнули и приоткрылись веки.

— Он спасен, — радостно заявил Шарль. — Через час будет ходить. А завтра окончательно выздоровеет.

Робен и Анри, пораженные и счастливые, не верили своим глазам.

— Шарль, милое мое дитя, ты нашел сильнодействующее лекарство от змеиных укусов?..

— Ну да, причем и от самых опасных змей! А та, что укусила мальчика, — банальная гремучая змея, как ты можешь видеть по кольцам, оставшимся на коже… Но, к сожалению, не я автор открытия. Тем не менее счастлив его применить…

— А вещество, которое ты использовал для подкожного впрыскивания, называется…

— Марганцово-калиевая соль.

— Ты везешь эту чудесную новинку из Парижа?

— Да, отец. Из Парижа через Рио-де-Жанейро.

— Как это?

— Я был в Музее естественной истории, в Париже. Мне на глаза попала статья доктора Пьетра-Санта в «Гигиенической газете», весьма серьезном издании. Я узнал, что доктор Ласерда нашел противоядие от змеиных укусов, проводя эксперименты в лаборатории физолонии в музее Рио-де-Жанейро. Это противоядие — марганцово-калиевая соль, чье действие против ферментов давно было известно, но ее никогда не пробовали применять при лечении ядовитых укусов. Эксперименты проводили на собаках, искусанных змеями типа кобры. Удалось спасти всех животных, к которым применили новый метод, а вот остальные погибли. Все лечение состоит, как я уже показал, в подкожном впрыскивании раствора марганцово-калиевой соли. А раствор этот получается при разведении одного грамма соли в ста граммах дистиллированной воды…

— Просто замечательно!

— И к тому же недорого стоит, а какое верное средство… Вы уже убедились в успехе моего первого опыта!

Действительно, за время короткого и интересного экскурса в область физиологии к ребенку вернулось сознание. Он улыбался своей матери, которая плакала от переполнявших ее чувств и бросала благодарные и преданные взгляды на белых кудесников.

Между тем густой дым, заполнявший хижину, постепенно рассеялся, и Робен с сыновьями заметили высоко подвешенный гамак, в котором распростерлась какая-то человеческая фигура, издававшая громкие жалобные стоны.

— А это что за человек?..

— Мой муж, — тихо ответила индианка.

— О!.. Я больной! Очень тяжелый больной!.. О!.. — доносился голос из гамака.

Видя, что на него обращен всеобщий интерес, мужчина принялся рычать и завывать, словно красная обезьяна.

— Эй, компе, — повысил голос инженер, — скажи мне, что с тобой случилось!

— Вы разве не видите… Мне так плохо, потому что моя жена родила маленького человечка…

Возглас удивления вырвался у белых при столь необычном заявлении. Они знали об этой особенности индейского быта, но до сих пор не наблюдали ничего подобного.

Так это правда! В тот момент, когда жена становится матерью, когда святые обязанности материнства даруют ей право на максимальное уважение и заботы мужа, этот последний, забывая о своем долге, разыгрывает недостойную комедию, свидетелями которой стали трое белых.

Действительно, самые добросовестные путешественники единогласно подтверждают существование такого варварского обычая: среди прочих — Ле Блонд, Шомбуркnote 392, Видальnote 393, комендант Буйе и доктор Крево.

Когда жена рожает, ее муж растягивается на койке, стонет и причитает десять дней. Сразу же после родов женщина, эта бедная мученица, в такой момент не получающая ни от кого никакой помощи, идет к реке, купает новорожденного, сама совершает омовение и, едва держась на ногах, возвращается к своему мужу, обязанная ухаживать и заботиться о нем вместо того, чтобы самой получать помощь, столь необходимую в ее состоянии…

Она поддерживает костерок из ароматических трав под гамаком «больного мужа», принимает на себя все хозяйственные заботы и подносит жалкому бездельнику матете, вид укрепляющего питья, которое заменяет винные гренки, хорошо известные нашим роженицам.

Это было бы смешно, если бы не было так отвратительно.

И вот эта бедная мать, чей младенец, едва ли четырех дней от роду, исходил криком в своем маленьком гамаке, умудрилась убить змею, напавшую на старшего сына. Она нашла в своей любви силы противостоять его агонии, выполнить все ритуалы, диктуемые суевериями ее расы.

Раненый малыш задремал, убаюканный тягучей индейской мелодией, которую тихо напевала мать. Настал момент расспросить ее, не видала ли она на реке три большие лодки. Увы, поглощенная несчастьем, женщина ничего не заметила. Не сказали ничего вразумительного и двое индейцев, которые священнодействовали с жестяными коробками, изгоняя злого духа.

Робинзонам оставалось только откланяться. Довольные совершенным добрым делом, они оставили в хижине несколько безделушек, немного провизии и уже собрались уходить, когда индианка поднялась и громко позвала:

— Мата-ао! Мата-ао!

Собачий лай послышался в ответ, и в хижину вскочил небольшой пес, виляя хвостом.

— Вы гонитесь за ворами, — сказала она на своем языке. — Плохие люди хотят вам зла, таким добрым.

А затем обратилась к Шарлю:

— Вы спасли моего ребенка. Краснокожая женщина бедна, но мое сердце богато признательностью. Самое ценное, что у меня есть, — это собака. Она очень привязчивая и верная. Это лучшая собака на реке. Знает всех зверей и будет с вами охотиться. Наведите ее на след воров, и она их отыщет. Это преданный сторож, вы сможете спать спокойно. Ее никто не проведет, у нее замечательный нюх.

Индианка подозвала пса, взяла его на руки и торжественно вручила Шарлю, приговаривая при этом:

— Матао, этот белый человек отныне твой хозяин. Люби его и слушайся, как меня. А теперь прощайте! Память о белых навсегда останется в моем сердце. Пускай же и они вспоминают иногда о матери, обязанной им жизнью своего ребенка.

Взволнованные этим трогательным подарком и деликатностью, с которой его преподнесли, робинзоны неторопливо двинулись к своей лодке, пообещав замечательной женщине проведать ее на обратном пути.

Шарль уже разместил на корме нового «компаньона», крутившего головой во все стороны и слегка растерянно вилявшего хвостом. Никола ждал только команды запускать машину. И вдруг снова появилась индианка. Она несла какую-то крупную птицу со связанными на спине крыльями.

— Возьмите! Пусть еще будет с вами этот бернашnote 394. Он ручной. И еще более бдительный, чем собака. Самый надежный охранник!

Она постояла на берегу, пока лодка отчаливала, а затем убежала.

Ломи и Башелико, слывшие самыми ловкими охотниками в верховьях Марони, с большим удовольствием приняли в свое общество четвероногого спутника, а достоинства морского гуся оценили очень высоко. Знавший все легенды племени, Ломи рассказал, как благодаря своей чуткости бернаши не раз предупреждали негров бони о нападении племен бошей и оякуле. Герой Коттики Бони всегда возил при себе гусей, которые криком подавали сигнал о приближении голландских солдат.

Что же это такое бернаш? — поинтересуется европейский читатель, который, может, подзабыл древнюю историю. Бернаш — всего-навсего собрат тех смелых перепончатолапых, которые спасли Римскую республику, когда галлы, властители Рима после победы при Аллии, вели осаду Капитолияnote 395. Это гусь. Вы убеждаетесь, что порода не измельчала и не выродилась, тени стражей Капитолийского холма воистину могут гордиться подвигами своих дальних потомков. Итак, гусь — птица независимости, что традиционно на берегах Марони так же, как и на берегах Тибра. Учитывая заслуги замечательного пернатого, мы просто обязаны посвятить ему несколько специальных строк. Бернаш, как и обычный гусь, хранит в грудной клетке сердце героя, но отличается коротким клювом, выпуклым и как бы усеченным, чьи края снабжены внутренними чешуйками, образующими нечто вроде дискового сцепления, и потому не выступают наружу.

Окраска спины бернаша изменяется от пепельно-серого до черного, боковые части головы, лоб и горло — белые, тогда как темя, затылок, шея, верхняя часть груди, маховые крылья и хвост — абсолютно черные. Эта птица водится в умеренных областях Приполярья, встречается в Европе, а также и в тропиках. Она хорошо известна в Египте, где ее почитают особо за исключительную привязанность к потомству. Бернаш легко приручается, его преданность хозяину напоминает другого пернатого — агамиnote 396.

Бернаш робинзонов, выросший рядом с Матао, составил с ним дружную компанию. Горсть куака, размоченного в воде, довершила знакомство пернатого с новыми хозяевами. Гусь немедленно стал всеобщим любимцем.

Что касается Матао, то, напуганный шумом и движением машины, он сначала жалобно скулил, однако не делал никаких попыток броситься в воду, чтобы спастись на берегу. Казалось, умное животное вняло рекомендациям хозяйки и хотело строго им следовать. Пес покрутился на месте несколько минут, а потом свернулся калачиком у ног Шарля, доверительно положив ему голову на пальцы.

Матао был представителем очень любопытной породы индейских собак, которых краснокожие дрессируют с неподражаемой терпеливостью и упорством. Эти животные способны на столь смелые и резкие выходки, что поражают самого опытного охотника. Верный и незаменимый спутник автохтоновnote 397 Экваториальной Америки нисколько не походит на обычную собаку. Он невелик и скорее смахивает на шакала со своей удлиненной приплюснутой мордой, прямыми и заостренными ушами, рыжеватой мастью и пышным хвостом. Иностранец не назовет его ни красивым, ни приятным. Но какое бесподобное животное! Какой безошибочный нюх! Какая сила и выносливость! И высочайшая степень преданности хозяину. Настоящий alter ego первобытного браконьера, чьи охотничьи угодья простираются на шестьдесят тысяч квадратных лье, молчаливый или грозно шумный, вкрадчивый или стремительный, атакующий или убегающий, легко меняющий лес на саванну, горы — на болотистую низину, в зависимости от команды. И никогда — ни единого просчета; пойдет по любому запутанному следу, знает все хитрости и уловки лесного зверья, не ведает усталости, очень долго может обходиться без пищи и воды — такова индейская собака.

Преследуя любую местную дичь на земле, на воде, на деревьях, она легко берет след обезьяны и тапира, ягненка и косули, тигра или гокко, рыбы или выдры — как и каймана, и даже самого человека в случае необходимости. Так что индеец никогда не возвращается с пустыми руками, что нередко приключается с охотниками всех стран. Если его идущая по следу собака, например, натыкается по дороге на одну из этих маленьких и таких вкусных земляных черепах, то она умудряется ловким ударом лапы и с помощью морды перевернуть черепашку на спину, чтобы та не убежала. И при этом нисколько не снижает скорости бега и ни на йоту не отклоняется от направления следа! Воистину с такой собакой охотник не останется голодным. Управившись с дичью, его хвостатый друг возвращается по своим следам и аккуратно подводит хозяина к каждой из перевернутых черепашек, так что тот собирает еще дополнительный «урожай»…

Легко понять, что для краснокожего такой помощник незаменим, и он дорожит им сверх всякой меры. Индеец готов отказаться от очень лестных предложений, пожертвовать сотней литров тафии, ружьем, боеприпасами и чем угодно, лишь бы не расставаться со своей собакой. В наше время, когда из-за промышленной добычи золота оживились транспортные связи между верховьями и низовьем Марони, иногда можно купить такую собаку. Она стоит от двухсот до трехсот франков. Но подобные случаи — редчайшее явление.

Чтобы дать четвероногому другу настоящую выучку, индеец готов перенести любые трудности, и только невообразимое терпение способно их преодолеть. Методы дрессировки весьма необычны. Прежде всего он должен предохранить животное от укусов ядовитых змей, и для этого ему делают прививку, такую же, как и гвианским жителям. Если владелец хочет «натаскать» собаку на определенного рода дичь, то он добывает это животное: ягненка, гокко, поросенка и проч. Берет его кости, прокаливает их, мелко дробит, смешивает с другими компонентами, известными только ему, после чего вводит полученную смесь в собачий нос при помощи маленькой палочки. Эту операцию повторяют в течение целого месяца, чередуя ее с охотой, чтобы приучить воспитанника ко всякому виду дичи. Когда собака обретает способность безошибочно преследовать специально «изучаемое» животное, краснокожий несколько дней моет ее особым составом, секрет которого ведом лишь ему одному (это продукт вымачивания, свой для каждого из видов животных). Вот теперь собака становится намытой, то есть дрессированной, натасканной — одна на ягуара, другая — на кабана, на косулю и т.д. Однако большинство индейских собак «намыты» на всех местных животных.

Таков был и Матао, новый воспитанник гвианских робинзонов. Индианка подарила им собаку в такой момент, когда подобный дар имел для них значение воистину неоценимое, и уже очень скоро замечательное животное оправдало ту высокую оценку, которую дала хозяйка своему любимцу, вручая его своим благодетелям.

ГЛАВА 9

Предпринятые гвианскими робинзонами розыски с целью обнаружить пропавший груз могли бы показаться совершенно излишними человеку, мало знакомому с первобытной жизнью. А надежда французов на успех предприятия должна выглядеть еще более иллюзорной.

Трудности затеянного дела казались и вправду велики. Сильные и хитрые похитители не оставили никаких следов; они обладали значительным преимуществом во времени; наконец, огромная река не сохраняла ни малейших примет маршрута негодяев. Но вера бесстрашных колонистов в свое умение идти по следу была такова, что они нисколько не сомневались в успехе. Ведь для человека, с детства привыкшего к тяготам полной опасностей и приключений жизни, у природы нет тайн. Его тело натренировано и способно переносить любые лишения. Его органы восприятия всегда начеку и обладают поразительной проницательностью. С неистощимым терпением он умеет различать мельчайшие детали, угадывать едва заметные следы, методом индукцииnote 398 восполнять недостающие элементы и реконструировать всю картину. Так поступит ученый, умеющий расшифровать изъеденную временем надпись и оживить человеческую мысль, которая казалась утонувшей в веках. Не только примятая травинка, увядший цветок, оцарапанная кора, сдвинутый с места камень, но еще и вид птицы, планирующей вдалеке и внезапно меняющей курс, и чуть-чуть измененный крик животного, и прыжок в воду каймана, запах дыма от костраnote 399 очень многое могут сказать человеку, с детства научившемуся читать раскрытую книгу природы.

Такого рода способности не являются, впрочем, принадлежностью исключительно первобытного образа жизни, равноценное встречается и в нашем цивилизованном мире. Разве не наблюдаем мы удивительные действия сыщиков, обладающих интуицией подлинного детектива или эстрадного актера, помогающей им отыскать преступника в огромных лабиринтах Лондона или Парижа?

Все эти качества отличали робинзонов, позаимствовавших методику индейцев и негров и с помощью собственного интеллекта усовершенствовавших обычные приемы расследования. Сведения, полученные от раненого, нисколько не проясняли ситуацию, тайна становилась еще более непроницаемой. И действовать надлежало быстро, ничего не упуская из виду, одним словом, схватывать на лету все озарения и догадки. Одно из двух: либо лодки с грузом спускались по течению Марони, либо же похитители выгрузили добычу на берегу и спрятали ее в глубине леса, предварительно разделив на части.

В первом случае лодка Шарля с ее мощной машиной скоро догнала бы грабителей. Вторая гипотеза, более правдоподобная, нуждалась в тщательном изучении обоих берегов большой реки. Следовало сначала спуститься по течению и произвести разведку, которая подтвердила бы отсутствие или наличие флотилии.

Первая часть экспедиции прошла без помех, но не принесла никаких результатов. Впрочем, можно было ожидать такого итога. Робинзоны спустились до водопада Гермина, крайней точки, какой тяжелогруженые лодки могли бы достичь за двадцать четыре часа, с учетом ветра и течения. Марони хранила угрюмое молчание. Робинзоны расспрашивали встречавшихся на пути индейцев и негров-бони, но те ничего не видели. Значит, флотилия не покидала верховьев реки и скорее всего воры спрятали ее в какой-нибудь бухточке или протоке, замаскировав за густой стеной растительности, тянувшейся по обоим берегам.

Лодка медленно шла на сбавленной скорости. Стоя на корме возле Шарля, Анри пристально вглядывался в однотонно тусклую массу зелени, прорезанную лианами и бугорчатыми стволами, с яркими точками цветов. Его брат, не отрывая бинокля от глаз, рассматривал противоположный берег, до которого было километра полтора, а то и больше. Молодые люди не замечали ничего подозрительного. Как вдруг старший из робинзонов, более часа сохранявший неподвижную позу охотника в засаде, резко дернулся. Он схватил ружье и зарядил его с видом человека, готового тотчас выстрелить.

— Что с тобой, Анри? — тихо спросил отец, не отрываясь от руля.

— Костер, — коротко откликнулся тот.

— Правда-правда, — подтвердил Ломи.

— Да где же ты видишь костер, дитя мое милое? Нет никаких признаков огня!

— А я и не вижу, я его чувствую.

— Ты чувствуешь… дым?

— Да, отец.

— Не понимаю.

— Ну вот же, вот… Огонь горел пять минут назад, вон там… в сотне метров. Его только что загасили.

— О!.. О!.. — с восхищением причмокнул Башелико. — Дорогой компе Анри, ты сказал правильно, да-да!

— Совсем недавно горящие угли полили водой, и я отчетливо различаю запах теплой смоченной золы… Ветерок доносит до меня испарения… а к ним примешивается другой запах… сейчас, сейчас скажу!..