Это был час «выпивона», то есть каждодневного распределения солидных порций тафии, в целях борьбы с ядовитыми миазмами ночных туманов. Рабочие — негры, индусы, китайские кули — выходили из своих «кварталов», заселенных по национальному признаку, чтобы избежать возможных стычек на почве различных традиций и верований.

Жизнерадостный негр обычно светился широкой улыбкой, выкатывал большие фарфоровые глаза и передвигался, изящно пританцовывая, вдохновленный экваториальной Терпсихоройnote 320, самой изобретательной из всех муз.

Индус, похожий на точеную бронзовую статуэтку, уже сидел на пороге склада. Но скульптор перемудрил над своим произведением, изобразив не столько непроницаемо-невозмутимого Буддуnote 321, сколь отчаянного выпивоху, который дал бы сто очков вперед самому Бахусуnote 322 или великому Александруnote 323, покорителю его родной Индии.

Наконец, среди бронзовых и черных торсов мелькало сморщенное обезьянье личико китайца, этого дальневосточного еврея, как будто лишенного всяческих материальных забот и занятого единственно тщательным собиранием в пучок своих волос. «Мистер Джон Чайнамен"note 324, как говаривают англичане, удерживая кончиками крючковатых пальцев кувшин, вовсе не торопился к раздаче, и не без оснований. Хитрый куманек поджидал, пока его ненасытные компаньоны опрокинут в глотки полученные у магазинщика порции спиртного.

Вот тогда он выступал вперед, получал свою дозу и медленно удалялся, сопровождаемый долгими завистливыми взглядами жаждущих. Выпивохи томились, зрелище алкоголя было для них невыносимо, оно мозолило им глаза, прежде чем воспламенить желудки. Джон Чайнамен не успевал дойти до своей хижины. Пьяницы осаждали китайца и предлагали выкупить его порцию. Надтреснутым голоском он набивал цену, и счастливый покупатель тафии с готовностью выкладывал монеты, которые тут же тонули в карманах китайца.

Но в это утро подступы к складу выглядели необычно. В заведении было совсем тихо. Заядлые пьянчуги выбирались из своих хижин медленно, неохотно — явление редкостное и непостижимое! Кладовщик подал второй сигнал — за всю жизнь он не мог припомнить что-либо подобное! Прииск «Удача», открытый два месяца назад, явно пребывал во власти смутного беспокойства. Крепкие словечки и забавные выходки кладовщика, рослого негра из города Мана, гримасы его хитрого и веселого лица не производили на рабочих, словно повиновавшихся какому-то тайному приказу, обычного действия. Но жизнерадостный парень, занимавший столь ответственный пост, не унывал и продолжал сыпать шутками, как из рога изобилия. Этот негр умел читать, писать и считать, что весьма возвышало его в собственных глазах и наполняло законной гордостью. Звали его Мариус, как простого марсельца, а еще чаще называли «бакалавром из Маны"note 325.

Рудокопы проглатывали спиртное и получали дневное пропитание: 750 граммов куака, лепешек из маниоки, 250 граммов сушеной трески и 30 граммов топленого свиного сала, после чего расходились по своим хижинам, еще более угрюмые и молчаливые.

Директор прииска, заинтригованный странной тишиной, вышел из собственного дома, образовывавшего четвертую сторону квадрата, и в небрежной позе прислонился к столбу веранды. Это был человек лет тридцати, высокого роста, худой, но мускулистый. Его серые глаза отливали стальным блеском, а бледное лицо обрамляла рыжеватая борода и такого же цвета шевелюра. Он носил широкополую серую шляпу гвианских золотоискателей, полосатую хлопчатобумажную рубашку и мавританскую куртку, стянутую красным фланелевым поясом — белокожего креола французского происхождения с острова Сен-Тома звали Дю Валлон.

Человек, мало знакомый с повадками колониальных рабочих, не заметил бы ничего особенного в их поведении. Но необычная тишина, хотя и не обнаруживала пока ни малейшего симптома неповиновения, вызывала тайную обеспокоенность у молодого директора. Уже несколько дней добыча золота падала, люди работали спустя рукава, таинственный шепоток то и дело пробегал между ними. Однако мужественная энергичная физиономия начальника не выдавала внутреннего волнения, а поза хранила ту креольскую безмятежность, за которой нередко кроются приступы самого яростного гнева. Он терпеливо ожидал, пока негры отправятся на рабочие места. Десять минут пробежало… четверть часа. На прииске стояла тишина. Нет, белый не ошибся! Горняки отказывались работать. Начальник вооружился мачете, кликнул своего приказчика, голландского еврея из Парамарибо, и извлек из трубы несколько пронзительных звуков, сыгранных в определенном ритме.

Это был сигнал для старших на участках… Никто не пошевелился. Кровь прихлынула к лицу креола, но оно тут же стало мертвенно-бледным. Он неспешно приблизился к хижинам, остановился возле первой и отрывисто крикнул:

— Манлиус!

Показался негр, припадая на ногу и постанывая.

— Что угодно, месье?

— Как что! Время приступать к работе!

— Не могу, месье, я болен!

— Ну ладно, оставайся.

Директор сделал несколько шагов и снова позвал:

— Жарнак!..

Появился высокий негр, он был занят протиркой заржавевшего двуствольного ружья.

— Здесь! — коротко откликнулся рабочий.

— Брось ружье и отвечай мне!

— Слушаю, месье.

— Почему не выходишь на работу?

— Это другие не хотят идти.

— Вот как! Ну, жди меня возле Манлиуса.

— Нестор!.. Зеферин! Эристаль!..note 326 Все по очереди выходили, отзываясь на свое имя.

Дю Валлон остановился перед индусским кварталом и произнес имена Мунусами и Апавы.

Двое могучих кули с блестящими глазами, каждый с пятью или шестью серьгами в ушах, с большими серебряными кольцами на лодыжках и икрах, присоединились к группе негров.

Семеро начальников участков наконец собрались вместе.

— А теперь, парни, — сказал директор спокойным тоном, не допускавшим, однако, возражений, — волей-неволей вы последуете за мной или, вернее, будете идти впереди меня. Жарнак, — приказал Дю Валлон высокому негру, — пойдешь первым, мы отправляемся к заливу Сен-Жан. И чтобы никто не пытался по дороге скрыться в лесу! Знайте, у меня есть средство остановить беглеца, даже если он мчится со скоростью антилопы!

Старшие мастера вполне уразумели жест, сопровождавший эти слова: из маленького кармана под брючным поясом показалась рукоятка пистолета «нью-кольт», с коротким стволом очень крупного калибра.

Дю Валлон шутить не любил. Медленно, холодея от страха, старатели гуськом ступили на тропу, затерянную среди огромного девственного леса. Чем дальше они продвигались, тем больше росло их глухое недовольство. Белый не произносил ни слова, полагая, и не без оснований, что отыщет разгадку на месте разработок.

Через четверть часа путники вышли на просторную поляну, которую пересекала речушка шириной не более трех метров. Ее мутные воды медленно несли беловатые крупицы размытой глины. Вся поляна являла собой зрелище невообразимого беспорядка. Повсюду — поваленные стволы, увядшая листва, сломанные ветви, разорванные лианы… Кругом — кучи недавно срезанной травы, видно для подстилки, на которой гнили орхидеи и множество других огромных цветов… Везде торчали обугленные пни со следами рубки, приземистые и мощные… Возвышаясь над землей на добрый метр, они напоминали черных безголовых карликов.

Ложе реки исчезло. Земля, изрытая киркой или мотыгой, была испещрена меловыми буграми и глубокими траншеями. Длинные доски, заляпанные глинистой грязью и черными пятнами земли, образовывали мосты над этими рвами, по дну которых струились ручейки опалового цвета.

В отдалении виднелся узкий канал шириной до сорока сантиметров, образованный из семи или восьми деревянных лотков, длиной до шести метров каждый. Лотки под наклоном сочленялись друг с другом, и каждый поддерживался двумя распорками.

Еще дальше речушку перегораживала плотина, из возникшего водоема вытекал небольшой водопад, который с глухим шумом обрушивался в глубину ямы.

Эти деревянные лотки, похожие на гробы без крышек, образовывали при своем соединении «sluice», рудопромывочный желоб для обработки золотоносных грунтов.

Поляна с поверженными деревьями и вывороченным нутром — это прииск, золотая россыпь!

Как уныл вид такого человеческого труда среди великолепия природы! Это проказа, грызущая организм, раковая опухоль, разъедающая лесные окраины.

Картина хаоса, составляющая, однако, привычный рабочий фон и хорошо знакомая горнякам, вызывала почему-то у негров сильное волнение. Жарнак, шедший первым, остановился, ноги у него подогнулись, лицо стало пепельно-серым, глаза расширились от страха. Бедняга был в жалком состоянии. Его товарищи, в том числе и могучие индусы, выказывали такой же ужас.

Директор увидел, что отказ от работы — не каприз или чья-то прихоть. Лишь какая-то таинственная, быть может, драматическая причина могла так сказаться на рабочих, в общем-то, не робкого десятка, проявлявших доселе полнейшее послушание. Это были лучшие старатели, самые крепкие и честные изо всех.

Белый лихорадочно думал, как поступить. Ведь плоды стольких усилий готовы пойти прахом, а его собственные деньги и вклады компаньонов могут улетучиться. Восемь дней назад он уезжал, оставляя прииск в отличном состоянии, а возвратившись, не узнал его. Что же произошло?

Директор всматривался в лица каждого из семерки, как бы сообщая им свою энергию, и напряженным голосом подал команду:

— Вперед!

Старшие мастера, перепуганно сбившись в кучу, продвигались маленькими шажками. Хозяин будто покалывал и подгонял их пронзительным взглядом, подобно всаднику, вонзающему шпоры в бока пугливой лошади.

С бесконечными предосторожностями они добрались до середины поляны, где вроде бы чуть-чуть успокоились, поскольку ничего необычного не происходило. Жарнак осмелел, Эристаль следовал за ним, а Нестор решил всех опередить. Он поставил ногу на доску, перекинутую через глубокий ров, сделал два шага. Вдруг с сухим треском доска раскололась надвое, и незадачливый старатель полетел на дно двухметровой ямы.

— Ко мне! Хозяин, ко мне! — раздался душераздирающий вопль.

Одним прыжком Дю Валлон достиг края обрыва. В мгновение ока он размотал шерстяной пояс, бросил свободный конец негру, который отчаянно вцепился в него. Креол напряг мускулы и без видимых усилий подтянул к себе рудокопа, который тут же упал, бормоча сдавленным голосом:

— Хозяин! Я погиб!.. Меня укусила ай-ай!

Больше Нестор не в силах был вымолвить ни слова: челюсти сжались, глаза конвульсивно округлились, густая белая пена выступила на губах, его скрутила столбнячная судорога. Голова откинулась назад, как будто затылок стремился соединиться с пятками.

Через минуту человек превратился в труп.

Его товарищи, скованные ужасом, застыли на месте, не в состоянии даже шевельнуться. Никто не раскрыл рта. Только Жарнак полубезумно бормотал:

— О! Это Владычица воды! О, это Владычица воды…

Дю Валлон, скорее удивленный, нежели испуганный мгновенной смертью, бросил сочувственный взгляд на несчастную жертву. Неожиданно он с гневом обнаружил, что крепкая доска, толщиной не менее пяти сантиметров, была заранее почти полностью перепилена, а затем перевернута другой стороной, чтобы распил не бросался в глаза. Таинственный виновник подлого убийства действовал предусмотрительно, и падение негра оказывалось не случайностью, а результатом злого умысла.

Что же касается грозного пресмыкающегося, чей укус поразил беднягу насмерть, то его присутствие объяснялось, вероятно, только ужасным стечением обстоятельств. Ведя ночную охоту, змея упала в ров, дно которого было покрыто золотоносным гравием.

Как ни странно, негры понемногу пришли в себя. Смерть товарища возымела на них успокоительное действие.

— Бедный Нестор! — тихо сказал один. — Он заплатил за нас. Владычица воды теперь довольна.

— Это уж точно, — добавил Жарнак. — Больше она не причинит зла. К тому же с нами белый человек. Владычица воды уважает белых.

— Пошли! — сказал один из индусов, до сих пор не раскрывавший рта.

Тело оставили на краю траншеи, и директор в сопровождении свиты продолжил обследования.

Он подошел к другому рву и побледнел: предназначенный для перехода брус был подпилен точно так же, как и предыдущий. Дю Валлон наклонился и не смог удержать изумленного возгласа, услышав характерный звук трущихся колец гремучей змеи. Значит, была еще одна «гостья» во рву, куда непременно кто-нибудь свалился бы, не будучи предупрежден об опасности.

Жуткая картина предстала перед ним, когда, обойдя одну за другой ямы, вырытые в плодородном грунте, он обнаружил, что все они стали непригодны для работы. Одна кишела скорпионами, ядовитыми сороконожками и гигантскими пауками. Другую заполняли муравьи, рыбьи кости и челюсти с острыми режущими зубами. Из третьей исходил тошнотворный запах гниющего мяса.

Наконец негры остановились неподалеку от рудопромывочного желоба, подходы к которому были утыканы длинными иглами и колючками и стали неприступными для босых ног. Директор пробрался туда один и после тщательного осмотра пришел к выводу, что установка работала минувшей ночью. Похитители золота изрядно потрудились и набрали его на весьма значительную сумму.

А когда он обнаружил несколько слипшихся крупинок светлого металла, похожих на свинцовые опилки, предположение перешло в уверенность.

— Проклятье! — цедил он сквозь зубы. — Ловкие канальи! Они украли ртуть, а потом, пользуясь наивностью негров, расставили по своим следам всякие немыслимые ловушки, чтобы помешать им работать и в конце концов принудить покинуть прииск. Нет, слишком просто было бы списать все эти проделки на Владычицу воды… Хорошо смеется тот, кто смеется последним, и нынче же ночью я посмотрю, защитит ли богиню от пули ее кожа… Ну, дети мои, возвращаемся! Сегодня вечером получите двойную порцию выпивки. Эристаль, отправь четырех человек с носилками за телом Нестора.

— Слушаю, хозяин, — покорно откликнулся тот.

Маленький отряд тронулся в путь, избрав для возвращения домой отдаленную тропинку вдоль соседней речушки, где также велась добыча драгоценного металла.

Белый шел впереди. Не успел он вступить на едва заметную в чаще тропинку, как его ноги, обутые в добротные кожаные ботинки, взметнули целое облачко мельчайшей желтой пыли, быстро распространившейся вокруг. Дю Валлон отпрыгнул назад, чтобы не вдыхать неизвестное вещество. Вдруг его тело сотрясло болезненное чиханье, которое повторялось бесконечно, доводя его до судорог, до изнеможения.

А негры в тот же самый момент испустили крик ужаса при виде странной эмблемы, подвешенной на высоте человеческого роста к стволу могучей балатыnote 327 с гладкой, как сигара, светло-коричневой корой. Это была огромная челюсть аймарыnote 328. Широко раскрытую пасть уснащали длинные острые зубы, в таком положении ее удерживали полдюжины мощных иголок сырного дерева. А сверху, над этим диковинным трофеем, красовался огромный цветок, похожий на nymphoea, только достигавший целого метра в диаметре, известный ботаникам как victoria regianote 329, гигантское растение полуденной Америки. Необычно крупные его лепестки затейливо изукрашены; от снежно-белого в центре до багрово-красного по окружности, они включают всю мыслимую гамму розовых и красных тонов.

Цветок также был приколот иголками и производил очень странное, тревожное впечатление рядом с чудовищной челюстью пресноводной акулы.

— Нам здесь больше нечего делать, — залопотали на креольском наречии рудокопы. — Иначе всех нас постигнет кара! Владычица воды не желает, такова ее воля… Уж если она выставляет такой знак, негры должны уходить! Это место проклято, бежим отсюда!

Директор все еще задыхался от чиханья. У него началось очень сильное кровотечение из носа, а по всему лицу высыпали беловатые прыщики размером с просяное зерно. И то и другое не заключало серьезной опасности, однако было крайне болезненным и неприятным.

Но Дю Валлон не придавал этому значения, поскольку наконец пришел к твердому убеждению: какие-то незнакомцы, располагая необычными и сомнительными средствами, точат зубы на его золотую россыпь и вознамерились ее отобрать.

Директор вернулся на прииск. Несколько капель хлорного железа, смешанные с водой, остановили кровотечение. Холодные примочки из трав успокоили боль от сыпи, не дав ей распространиться далее.

Креол испытывал смятение. Ситуация была серьезной, почти отчаянной. Он здесь единственный белый, в полной изоляции от местного населения, а до ближайшего цивилизованного места — свыше двухсот километров. Что значила вся его энергия против неуловимого врага, когда персонал прииска, полностью дезорганизованный, отказывается работать? Любые аргументы разобьются о стену туземных предрассудков, которые так умело использует воровская шайка.

Но пока всеобщая растерянность не стала непреодолимой, следовало идти вперед, проявляя мужество.

Известие о смерти несчастного Нестора вызвало настоящую панику. Люди собирались группами, ораторы витийствовали, абсурдные россказни и самые нелепые предположения переходили из уст в уста и встречали тем больше доверия, чем нелепее и абсурднее выглядели.

Владычица воды, Водяная Матушка, служила главным предметом разговоров. Никогда еще с той поры, как Ла Равардьер высадился в 1604 году на острове Кайенна, легенда об этой старой мстительной фее, сварливой и злобной, известной под именем Maman-di-l'Eau (Мать Воды), не вызывала такого переполоха.

Дю Валлон, все еще с опухшим лицом, переходил от одной группы к другой, щедрыми подачками тафии поощряя людей на новые рассказы и откровения, которые рассчитывал обратить со временем в собственную выгоду.

Старшие мастера, окруженные плотной толпой, во всех подробностях расписывали утренние события, без удержу привирая и преувеличивая. Вспоминали о таинственных шумах, на которые многие обратили внимание после отъезда директора на поисковые работы.

— Да-да, — говорил негр с грубыми чертами лица и могучими бицепсами, — я каждый вечер в десять часов слышал громкий стук, по-моему, он доносился от нижних ветвей здоровенного засохшего панакоко, что возле речки Сен-Жан.

— И я, и я тоже слышал! — подхватывал другой. — Удары повторялись трижды: бам!.. бам!.. бам!.. Они разносились по всей поляне и были такие сильные, как выстрел из пистолета.

— Это правда, могу подтвердить… И я тоже слышал… И я… И я… — звучали тихие и боязливые голоса рабочих. — Это длилось около часа. Затем, в полночь, громкий крик… И после этого тишина.

— А вы убеждены, что в это время уже молчат гигантские жабы и красные обезьяны?

— Убеждены! Они спят!

— И никто из вас не решился пойти посмотреть, кто это стучит? — подзадоривал их директор.

— О! Мушеnote 330, — дрожащим голосом откликнулся последний собеседник, — я не посмел, нет! Однако, — добавил он не без гордости, — я креол из Кайенны!

— А ты, Жанвье, — настаивал Дю Валлон, адресуясь к атлетически сложенному негру, затеявшему этот разговор, — ты такой сильный, как тапир, и тоже боялся?

— О да, муше! — искренне признался тот. — Очень даже боялся!

— Ничего удивительного, — вмешался кайеннский креол. — Ведь это негр из страны негров… Недаром говорится: негр — всегда негр…

Один из собеседников, коренастый и крепкий, как обрубок черного дерева, выступил вперед, опираясь на палку.

— А мне вот захотелось увидеть, что это такое, — сказал он глухим голосом.

— Тебе, Ояпан? — переспросил директор.

— Да, хозяин. Я взял свое ружье и пошел к дереву. Шум продолжался. Я подошел совсем близко, удары раздавались рядышком. Потом какая-то фигура появилась возле плотины. Ее осветила луна. Что-то похожее на человека огромного роста. Страх меня парализовал. Хотел поднять ружье, но, казалось, оно весит пятьсот фунтов. В таком положении я оставался полчаса. Стук прекратился. Потом раздался громкий крик и звук падения тела в воду. Больше ничего. Я с трудом добрался до своей хижины, и с того дня мне тяжело ходить, ноги опухают, кожа на подошвах слезает лоскутьями… Водяная Матушка меня заколдовала…

— Ты получишь завтра сто франков награды.

— Спасибо, хозяин. Это не помешает мне протянуть ноги через восемь дней.

Негры с испугом отодвинулись от говорившего, как от чумного. А директор вернулся в свой домик, озабоченный еще больше:

— Ну ладно! Нынче же ночью буду под этим панакоко, и берегись, подлый мистификатор!note 331 За полчаса до захода солнца Дю Валлон уселся под нижними ветвями легендарного дерева, столь внушительного, что его не смогли срубить. В диаметре у основания исполин достигал четырех метров. Панакоко давно засохло, и оголенная макушка отчетливо чернела на фоне бледнеющей лазури неба. Но дикая вьющаяся растительность, невероятной пышности лианы, переплетавшиеся с цветами орхидей, аира, калл, заполняли воздушное пространство вокруг дерева.

Креол прислонился спиной к толстому корневищу, воткнул мачете в землю, рядом положил револьвер, зарядил ружье, закурил сигару и стал терпеливо ждать развития событий.

В ходе нашего рассказа нередко вспоминается аркаба, нижняя часть гвианских деревьев. Пришло время объяснить это явление, очень характерное для растений тропической Америки. Гигантские деревья первобытного леса не внедряются в илистую почву так примитивно, как в наших краях. Их стволы не смогли бы возноситься на такую высоту и удерживать вес огромной кроны, да еще добавочную тяжесть других растений, если бы природа не позаботилась об их укреплении. Вместо того чтобы отвесно углубляться в землю, корни змеями расползаются по сторонам, окружая дерево и плотно прилегая к нему. Они образуют единую мощную конструкцию, возвышаясь вокруг ствола в виде могучих подпорок, похожих на контрфорсыnote 332 кафедрального собора.

Вот эти растительные контрфорсы и называют аркаба. Некоторые из них отдаляются от ствола на два-три метра, возвышаясь при этом до пяти-шести метров, так что, соединяясь с деревом, образуют как бы гипотенузу прямоугольного треугольника. Обычная их толщина не превосходит десяти сантиметров. Поистине это зрелище способно поразить путешественника. Могучий ствол подпирают гладкие, ровные корни-ветви, покрытые такой же корой. У дерева может быть три, четыре, пять аркаба, которые лучами расходятся от него и образуют настоящую треугольную клеть, чем-то напоминающую наши салонные банкеткиnote 333, на которые усаживается по нескольку человек спинами друг к другу.

У этих причудливых природных инструментов удивительные акустические свойства. Удар средней силы, нанесенный по аркаба, отдается вдали громовым разрядом. Весьма часто заблудившиеся люди используют эту особенность, чтобы сообщить спутникам о своем местонахождении. Так, шахтеры, заваленные в каменноугольной копи, стучат кирками в деревянные крепления подземных галерей, призывая на помощь.

Четыре часа протекли с той минуты, когда директор устроился у подножия одинокого гиганта посреди поляны. Ночь была тихой, никакие посторонние звуки не нарушали сонного дыхания леса. Луна быстро снижалась, вот ее серп исчез за макушками деревьев, уступая место мраку. Вдруг резкий удар по одной из корневых веток заставил наблюдателя вздрогнуть.

Дю Валлон схватил ружье и прыгнул в ту сторону, откуда донесся шум, раскатившийся громким эхом.

Но директор ничего не увидел!.. Не успел он прийти в себя от изумления, как прозвучал второй удар — теперь со стороны, где он только что находился.

— Черт побери! — пробормотал молодой человек. — Быть может, я стал жертвой галлюцинации? Начал бредить наяву? Или меня тоже решил посетить кошмар «Водяной Матушки»?..

Он не закончил монолог: дерево сотряслось от третьего удара!

— Ну, нет, я не «креол из Кайенны»! И тем более — не «негр из страны негров»! — в ярости воскликнул он. — Со мной эти шутки не пройдут! В небылицы я не верю… Останусь хоть до утра, но раскушу орешек… Не бесплотный же дух тарабанит!

На поляне вновь воцарилась тишина. С ружьем на изготовку Дю Валлон несколько раз обошел вокруг, напряженно вглядываясь в густую зелень, окружавшую ствол и ветви. К несчастью, стемнело настолько, что ничего нельзя было различить.

Минуло четверть часа. Стук возобновился, отдаваясь далеким эхом. Но напрасно белый кружил возле дерева, как цирковая лошадь на манеже. Три удара через равные промежутки времени прозвучали один за другим. И как бы проворно ни перемещался Дю Валлон, они с дьявольской неизменностью раздавались с противоположной ему стороны.

В тот момент, когда вибрация от третьего удара затихла, Дю Валлон услышал метрах в двадцати по направлению к плотине чье-то громкое дыхание, а затем жалобный стон.

— Кто идет?! — оглушительно крикнул он.

Ответа не последовало, но директор отчетливо различил плеск воды от внезапного падения тела.

Два неподвижных светлых пятнышка возникли в темноте. Креол быстро приложил ружье к плечу и нажал на курок. Ужасный крик, перешедший в рыдания, стал ответом на выстрел. Свет сгоревшего пороха вспышкой молнии озарил поляну. Показалось, какая-то большая темная масса с неслыханной скоростью проскользнула над его головой вдоль лианы, натянутой, словно мачтовый трос.

Дю Валлон не успел шевельнуться, как был повержен на землю без единого слова, без единого стона.

Наутро, лишь посветлело, приказчик, обеспокоенный долгим отсутствием директора, отправился на его розыски в сопровождении старших мастеров. Они нашли месье Дю Валлона распростертым без сознания у подножия громадного панакоко. В груди его зияла глубокая рана. Он еще дышал, но совсем слабо, состояние бедняги казалось безнадежным.

Над неподвижным телом гримасничала голова аймары с разверстой пастью. Она была прикреплена к стволу дерева, а венчал композицию свежесрезанный цветок victoria regia.

На плотине, расположенной, как мы знаем, метрах в двадцати от дерева, были обнаружены большие пятна крови. Вода, ниспадавшая сверху и растекавшаяся тонкими струйками между промытых кучек золотоносного гравия, имела красноватый оттенок.

На земле не нашли никаких следов, кроме отпечатков подкованных ботинок белого начальника.