ГЛАВА 3

Совершив дерзкий побег, индеец Жак медленно брел через лес; правой рукой он надламывал мелкие веточки, оставляя за собой почти невидимый след. Юноша понимал, что, не имея ни оружия, ни провизии, ему скорее всего придется вернуться к реке, предоставлявшей больше возможностей поддержать силы, нежели девственный лес. Вот почему так важно было не заблудиться и отыскать потом дорогу к воде по этим незаметным знакам.

Краснокожий был убежден, что правильно разгадал значение таинственных сигналов, заставивших его ускорить события и пойти на огромный риск, чтобы вернуть свободу. Такие сигналы использовали индейцы внутренних районов для передачи сведений втайне от чужаков, европейцев. Вне всякого сомнения, Жаку сообщали о присутствии неведомых друзей, которые, вероятно, давно следовали по пятам его похитителей.

В скором времени это предположение обратилось в уверенность. Осторожно пробираясь через тугие переплетения лиан и гигантских трав, покрывавших наносные земли, беглец услышал справа тихий свист. Повинуясь инстинкту, он замер на месте, хотя в звуке не было ничего подозрительного. Притаившись за огромным стволом, Жак переждал несколько минут, а затем, увидев на земле обломок камня, схватил его и быстро постучал о толстую нижнюю ветку. Сухой звук разнесся далеко.

Свист повторился без промедления и на сей раз гораздо ближе.

Юноша смело покинул свой тайник и двинулся в направлении услышанного сигнала. Вскоре он вышел на поляну и оказался лицом к лицу с рослым молодым человеком, который держал в руке большой лук с пучком длинных стрел и, улыбаясь, смотрел на Жака.

Невзирая на обычное свое спокойствие, беглец был потрясен и даже напуган неожиданной встречей, но облик незнакомца излучал что-то доверительное и очень располагающее к себе. Выглядел он не старше двадцати лет. Открытое лицо с правильными чертами дышало энергией и искренностью. Воинственный вид смягчался добрым взглядом больших черных глаз навыкате, с длинными ресницами под густыми бровями. Дружески улыбаясь, воин приоткрыл два ряда блестящих белых зубов. Пышная копна черных волос с пряжкой из эбенового дерева вырывалась из-под маленькой белой шапочки, лихо сдвинутой на ухо и украшенной черным пером гоккоnote 216.

Золотисто загоревшие под палящим тропическим солнцем руки атлета с мощными бицепсами высовывались из облегавшей тело куртки-безрукавки, сшитой из белой с голубыми полосами материи, напоминавшей матрасную ткань. Того же цвета брюки доходили только до колен, предоставляя полную свободу мускулистым ногам, которые отлично гармонировали с могучими руками. Ходил он босиком.

Смелый Жак съежился в комок перед молодым богатырем, он казался себе жалким мальчишкой с тонкими руками и ногами перед этим воплощением силы и ловкости. Ему приходилось слышать о злобном индейском племени, жившем на берегах Авы, которое не поддерживало со своими соседями никаких контактов. Цветом кожи эти люди напоминали европейцев, были такими же сильными и носили бороды. Их называли оякуле. Легенда, усиленная страхом, приписывала им небывалую жестокость. Жак испугался тем более, что незнакомец носил щеголеватую молодую бородку, похожую на нежный каштановый пушок, одну из тех, которые смягчают черты лица. Хотя кожа красавца была покрыта плотным загаром цвета хлебной корки, Жак отлично видел, что это не тот матовый, непрозрачный оттенок кофе с молоком, присущий представителям его расы.

«Так и есть, это, наверное, оякуле…» — мелькнуло у него в отчаянии, и беглец потупил глаза, не в состоянии вымолвить хотя бы слово.

Молчание нарушил юный богатырь.

— Эй! Ты пришел в мои места. Умеешь говорить по-креольски? — спросил он на местном наречии.

Вздох огромного облегчения вырвался из груди краснокожего.

— Конечно, но я умею говорить и по-французски! — радостно воскликнул он, шагнув вперед, совершенно успокоенный. Протянутая им рука утонула в крепкой ладони собеседника. — Я изучил французский в Мане… Меня воспитал доктор В., он живет сейчас в Сен-Лоране. Вы не знаете доктора В.? Это друг начальника тюрьмы… — добавил он не без гордости.

При этих словах его собеседник нахмурился. Он отозвался глухо и как будто встревоженно, продолжая говорить на привычном для креолов языке:

— Нет, я его не знаю… Я вообще не знаю никаких белых в колонии…

На Жака нахлынули внезапно все пережитые ужасы плена, воспоминания о похищении, об издевательствах беглых каторжников, и он снова схватил руку незнакомца, говоря с необычными для индейцев откровенностью и волнением:

— Да что же это я, в самом деле… Я даже не поблагодарил вас за ту огромную помощь, которую вы мне оказали! Извините, Бога ради, мой благодетель, вы меня вырвали из лап этих бандитов! Благодаря вам я смогу увидеть свою жену и своего приемного отца! Я обязан вам жизнью… Теперь она принадлежит вам так же, как и моему отцу…

Странное дело: обычно сдержанный и немногословный, не подверженный душевным порывам, индеец говорил с пламенным воодушевлением, а молодой человек, явный европеец по происхождению, хранил молчание, оставаясь полностью безучастным. Они как бы поменялись местами, привычками и поведением. Воспитываясь у белых, индеец в некотором смысле «офранцузился», а белый, ведя первобытную жизнь лесных обитателей, стал похож на туземца. Один владел красноречием приемного родителя, другой сохранял сдержанность аборигеновnote 217 экваториальной зоны.

Когда Жак сообщил, что знает европейцев из Сен-Лорана, какая-то тайная причина усугубила немоту молодого атлета, лишенную, впрочем, всякой холодности.

Краснокожий, рассыпаясь в своей признательности, не придал этому значения. Оказанная ему услуга повелевала благодарному индейцу быть скромным и нелюбознательным. Если его благодетель не желал оказывать ему доверия, то, наверное, имел на это свои причины, и Жак не стал его расспрашивать.

Они тронулись в путь. Незнакомец шел впереди легко и уверенно, демонстрируя сноровку в сложном и тяжелом передвижении в девственных лесах. Без колебаний выдерживал он верное направление, не испытывая потребности в зарубках на деревьях, как будто все уголки темного загадочного пространства давно были ему известны. Жак поражался силе, гибкости и уверенности невозмутимого спасителя, хотя и сам был настоящее дитя природы. Он не подозревал такой ловкости в человеке другой расы и без всякой зависти искренне восхищался спутником.

Внезапно глухое рычание оборвало его речь. Он машинально потянулся к отсутствующему оружию и воскликнул, дрожа:

— Тигр!

Юный богатырь улыбнулся и продолжал путь, посвистывая.

Могучий ягуар с великолепной шкурой, с горящими глазами и огромными клыками оскаленной пасти выпрыгнул, увидев пришельца, заурчал, как разомлевшая кошка, и подставил свой лоб для ласки, которая незамедлительно последовала.

Окаменевший Жак с застывшей речью, пересохшими губами и расширенными от ужаса глазами не смел пошевелиться. Грозный хищник время от времени бросал на него взгляд, от которого бедняга стучал зубами и собирался распроститься с жизнью, несмотря на ободряющую улыбку таинственного благодетеля.

— Спокойно, Кэти, — говорил юноша на незнакомом языке, — спокойно! Этот индеец — наш друг, ты его полюбишь, ты с ним подружишься! Кстати, — продолжил он по-креольски, — как тебя звать?

— Жак, — с трудом выдавил тот.

— Хорошо! Жак, друг мой, не бойся Кэти. Она добрая, как лань. Подойди, приласкай ее для начала!

Несчастный механически протянул вспотевшую и судорожно сжатую руку. Ягуар, как хорошо воспитанное животное, наклонил голову, а затем повалился на спину и принялся кататься по траве.

— Ну, вот видишь, она не желает тебе худого! Кэт бывает злой только с плохими людьми!

Негромкие, но радостные голоса послышались впереди, за густой завесой лиан; ягуар ринулся в их направлении. За ним последовали молодой человек и индеец, слегка успокоенный, но еще не полностью оправившийся от потрясения, вызванного странной близостью нового друга с могучим хищником.

Посреди беспорядочного нагромождения сломанных ветвей, поверженных стволов, срезанных лиан предстали неподвижные фигуры шестерых людей: пятерых белых и одного негра. Белолицые, одетые по образцу новоприбывшего, были вооружены луками, стрелами и большими мачете. Мужчина, который казался главным, выглядел лет на сорок пять.

Бросалось в глаза разительное сходство его с юным спутником Жака. Черты лица, атлетическая фигура, и даже печальная и нежная улыбка… Но лицо старшего уже бороздили морщины, волосы поседели на висках, а борода и совсем побелела.

Возле него держалось трое красивых молодых людей, один почти ребенок, лет тринадцати — четырнадцати, но с выправкой и статью взрослого. Двум другим было лет шестнадцать — восемнадцать.

Удивительное сходство заставляло признать в них четверых братьев, и мужчина с отцовской нежностью взирал на свое потомство.

Пятому было лет тридцать. С белокурой спутанной бородкой, с голубыми глазами и кирпичным румянцем на щеках, он обладал физиономией слегка лукавой, но открытой и симпатичной. Наконец, заключал эту группу старый негр со снежно-белыми волосами, курчавыми и всклокоченными, производивший странное впечатление своим добрым, сморщенным и блестящим лицом. Казалось, он достиг пределов старости, однако передвигался довольно бодро, невзирая на пораженную слоновойnote 218 болезнью правую ногу.

Жак удивлялся все больше и больше. Его спутник быстро подошел к старшему, приложив палец к губам. Доносился лишь легкий шум от реки, где в какой-нибудь сотне метров каторжники прокладывали путь через древесные завалы.

— Отец, — сказал по-английски молодой человек, — я привел индейца. Он кажется мне добрым и честным, но это необычный туземец. Не станем ли мы когда-нибудь раскаиваться, что оказали ему услугу?

— Мой дорогой Анри, — тихо отвечал тот, — никогда не стоит жалеть о совершенном добром деле. Я хорошо знаю, что индейцы не грешат избытком признательности, но этот еще совсем юный!

— Конечно, но он мне сказал, что его воспитали белые в Мане, что он лично знаком с тюремщиками из исправительной колонии… Ты слышишь, отец, из исправительной колонии! Проклятое место, из-за которого мы пролили столько слез, где ты так страдал! От одного названия мне становится не по себе. Этот индеец заявил, что мечтает повидать жену и своего благодетеля, приемного отца. Мы же не сможем держать его постоянно при себе. Он вернется к белым, кто помешает ему раскрыть секрет?! И вот уже под угрозой наша безопасность и тайна убежища. Поэтому я скрыл свое французское происхождение и нелегкое прошлое и сделал вид, что говорю только по-креольски, как все жители страны, чтобы он даже не заподозрил о наших отношениях с Францией.

— Ты действовал сообразно условиям, мое милое дитя, и поступил очень предусмотрительно. Могу только одобрить проявленную тобой осторожность. Подождем. У этого молодого человека, конечно, найдется что рассказать интересного и важного… Хотя бы историю похищения… Или о мотивах, которые заставили этих проходимцев отправиться в неизведанную местность. Пока продолжим говорить между собой по-английски, чтобы не сболтнуть лишнего в его присутствии… Самая главная цель на сегодня достигнута. Дорога перегорожена, пленник освобожден. А поскольку незнакомцы питают, несомненно, дурные намерения, вышлем навстречу им резервы наших войск. Думаю, такого урока будет достаточно, чтобы они убрались подальше и чтобы их здесь не видели… Казимир, — обратился глава семейства к старому негру, — час пробил, мой друг, приступай к тому, о чем мы с тобой договорились.

Добряк радостно засуетился, припадая на ногу-пьедестал:

— Будет сделано! Я напущу на чужаков всех своих зверей! Это злые люди. Только пусть маленький муше Шарль пойдет со мной!

Самый юный из сыновей приблизился к отцу.

— Ты согласен, папа, чтобы я сопровождал Казимира?

— Разумеется, дорогой Шарль! Он воспитал из тебя вполне приличного заклинателя змей, и я не стану мешать тебе использовать свой талант!

Старик и мальчик вооружились длинными индейскими флейтами из бамбука и отправились в северо-западном направлении.

Тем временем мужчина с белокурой бородкой, доселе молчавший, но не пропустивший ни слова из беседы Анри с отцом, вступил в разговор:

— Вам известно, месье Робен, что я человек не жестокий и зрелище крови производит на меня отталкивающее впечатление.

— Конечно, милый Никола, я знаю, что ты самый лучший парень в мире и что для тебя главный вопрос совести — никого не притеснять и не мучить… Но к чему ты клонишь?

— А вот к чему. Эти субъекты — самые отъявленные негодяи среди самых гнусных мерзавцев, для которых высокочтимая Гвиана является приемной родиной… вынужденной родиной. Их шкура не стоит ломаного гроша. На вашем месте я поступил бы иначе. Анри и его братья в стрельбе из лука превзошли индейцев. И я бы скомандовал ребятам прошить бока каждого проходимца хорошей двухметровой стрелой… Видите ли, патрон, мертва змея — мертво и жало… Не вижу другого выхода.

— В общем, ты прав, Никола. Но я решительный противник насильственных средств, за исключением, разумеется, случаев законной самообороны. Человеческая жизнь настолько священна, что ее следует уважать даже в самом низком существе. Всегда нужно оставить виновному время на раскаяние, шанс для исправления. Вся моя деятельность была посвящена этому принципу, любви к людям. Мне не подобает роль верховного судьи, я всего лишь поборник справедливости. Мое желание — убеждать, а не наказывать. Каким бы жалким ни был человек, он способен раскаяться. Не хотелось бы обагрять этот уголок Франции, созданный нашими усилиями, хотя бы каплей крови… Ты говоришь, что у пришельцев дурные намерения? Очень может быь! А не окажется ли страх, вызванный внезапным падением деревьев, достаточным, чтобы остановить их безумие? Или эти таинственные стрелы, поражающие их в момент высадки? А грозная армия Казимира, неужели даже она не заставит их навсегда отказаться от своих планов?.. Вот! Слышишь звуки флейт наших заклинателей?.. Через несколько минут эти авантюристы обратятся в бегство и вынуждены будут убраться восвояси… Что скажешь?

— Вы правы, как всегда, но в данном случае боюсь, не возникло бы осложнений в дальнейшем…

— Дорогой! Чем они опасны в будущем? Им неизвестно, сколько нас, кто мы такие… Окружающая нас тайна защищает лучше, чем прямая атака на непрошеных гостей, а могущество средств, которые мы способны применить, убедительно покажет всю бесполезность их притязаний. Они поверят, что перед ними могучее племя, не расположенное терпеть любого вторжения на свою территорию. Необычность наших методов защиты породит легенду, она распространится вокруг, обрастет новыми подробностями и сослужит нам гораздо лучшую службу, чем целый военный корпус.

Дуэт флейт, звучавший сперва в отдалении, постепенно приближался. Через просветы в зеленой баррикаде европейцы и краснокожий могли наблюдать грозную флотилию, медленно плывущую по течению. Удары мачете и топора прекратились.

До них донеслись вопли бандитов, бежавших в страхе перед змеиной армадойnote 219. Видно было, как они расселись по местам, как лихорадочно схватились за весла, а потом повернули к затопленной саванне.

— Вот видишь, — заметил Робен, — все произошло, как задумано. Надеюсь, мы теперь надолго застрахованы от новых набегов, если только гости не вернутся через внутренние земли, что маловероятно. В противном случае им доведется брать крепость приступом и изгонять оттуда гарнизон Казимира и Шарля. Ну, а теперь расспросим нашего индейца… Он, я вижу, сгорает от нетерпения рассказать о своих приключениях, благодаря которым очутился на заповедной территории гвианских робинзонов…

Жак не заставил себя просить и сообщил все, что было ему известно о похитителях. Откровенность его не вызывала сомнений. Юноша поведал историю своей жизни с того дня, когда доктор В. усыновил его, и до той минуты, когда ему удался побег с водопада. Он не утаил, что ему известна тайна золота, которую он собирался раскрыть своему благодетелю.

Каторжники подслушали его беседу с воспитателем и начальником тюрьмы, потом напали ночью и захватили в плен. Его отвезли на голландский берег Марони и отдали в руки человеку, еще более жестокому, чем сами похитители. Этот головорез и стал душой всего предприятия, сообщники повинуются ему беспрекословно.

Робен долго и подробно расспрашивал индейца о вожаке бандитов, однако сведения были самые скудные. Редко наезжая в Сен-Лоран, Жак ничего не знал ни о прежней деятельности стражника, ни об изгнании Бенуа из корпуса надзирателей. Он считал его беглым каторжником, поддерживавшим связи с такими же мерзавцами.

— А его имя? — настаивал Робен. — Ведь обращались же как-то к нему участники шайки?

— Они называли его только «шеф», не иначе.

— Гм… «Шеф» — это обычно для надзирателей.

— Я не знаю, — с сожалением признался индеец. — Другого имени никто не употреблял.

— А впрочем, не имеет значения! Конечно, это какой-нибудь сбежавший заключенный. Послушай, Жак, ты уже понял, как дорого обходится нарушение клятвы. Ты раскрыл, хотя из самых добрых побуждений, важный секрет, который обязался хранить. И видишь, что вышло… Золото счастья не приносит!

— О да! Конечно! — с готовностью согласился молодой человек, в памяти которого мгновенно всплыли пережитые ужасы. — Тайна золота смертельна! И я говорил об этом приемному отцу… Но моя любовь так сильна… Он такой добрый…

— Я понимаю, и глубокая благодарность, которую ты хотел таким образом засвидетельствовать, извиняла бы твой поступок, если нарушение клятвы вообще простительно. Но послушай меня, будь более сдержан в будущем и никогда не выбалтывай доверенной тайны. Мы вырвали тебя из лап этих палачей. Ты волен вернуться к родным. Но можешь остаться с нами, если захочешь. Очень серьезная причина заставила нас вот уже долгое время скрываться здесь. Никто не должен знать, кто мы такие и где живем.

Указав на молодых людей, стоявших рядом, Робен добавил:

— Вот мои дети. Ты скоро познакомишься с их матерью. А этого парня зовут Никола, он — мой приемный сын. Что касается старика негра, то я люблю его, как родного отца.

Растроганный индеец жадно слушал эти слова, звучавшие с неповторимым оттенком благородства.

— Мы — не злоумышленники, и в нашей добровольной изоляции нет ничего предосудительного. Поклянись жизнью своего приемного отца, поклянись жизнью своей жены, с которыми ты увидишься благодаря нам, что никогда не раскроешь ни одному человеческому существу нашу тайну.

Жак, казалось, на мгновение заколебался, но затем сжал руку Робена и торжественно произнес:

— Пусть мой благодетель в одну минуту испустит дух, пусть похитит смерть мою любимую Алему, жемчужину арамишо, пусть Иолок (черт) меня возьмет, если когда-нибудь из моего рта вырвется тайна вашей жизни, вашего уединения. Я поклялся! Дух моих богов — свидетель!

— Ну хорошо, я воздаю должное твоим словам, верю тебе. Мои дорогие дети, нам здесь больше нечего делать. Теперь — в путь, к «Доброй Матушке»!

Ягуар лениво потянулся, возглавил походную колонну, и гвианские робинзоны, забрав оружие, индейской цепочкой углубились в девственный лес в сопровождении молодого новобранца.

Прервем ненадолго наш рассказ, чтобы освежить в памяти читателей предшествующие события. Вы помните, каким образом политический ссыльный Робен, парижанин Никола и негр Казимир десять лет назад оградили открытый участок местности возле Бухты кокосовых пальм. Зажатый с обеих сторон болотистой топью с одной узенькой тропинкой, он представлял собой единственный проход от реки к обиталищу «Добрая Матушка». Трое мужчин обсадили его различными растениями, которые за это время бурно разрослись.

Кактусы, молочайnote 220, агавыnote 221, алоэnote 222 превратились в настоящий бастионnote 223 шириной в сотню метров и длиной более двухсот. Огонь и металл были бессильны перед этим могучим сплетением ветвей, стволов и стеблей с огромными, плотными, тяжелыми листьями, с множеством острых, безжалостных колючек, под которыми нашло себе приют несметное скопище самых разнообразных змей.

Из усадьбы, расположенной на склоне и укрытой деревьями, можно было видеть водопад благодаря узкому просвету, проделанному в зеленой стене и совершенно незаметному для постороннего глаза. Поскольку проникнуть на территорию робинзонов можно было лишь со стороны бухты, они позаботились о безопасности уязвимого места и вели за ним тщательное наблюдение.

Нельзя было вышеописанным способом защитить и пространство между водопадом и Бухтой кокосовых пальм. Крупные растения не приживались на вязкой, заболоченной почве. В первые годы русло реки перегораживали набросанными деревьями. Они сгнивали более или менее быстро, тогда их заменяли новыми.

Незадолго до той поры, когда развертывается вторая часть нашей драмы, каторжник и его сыновья стали валить деревья новым способом, избавлявшим от лишнего труда: разводили костры у их оснований, которые постепенно перегорали вместе с пылавшими угольями. Довольно часто стволы, сцепленные вершинами, крепко скованные лианами, не падали на землю даже при полном разрушении основания, а стояли обугленные, сохранявшие равновесие благодаря соседним деревьям. Поскольку эта часть территории со всех сторон была надежно защищена от ветра, то они долго держались в таком положении, постепенно высыхая.

Достаточно было в случае необходимости перерезать поддерживавшие их лианы, словно снасти, крепящие мачты на судне, чтобы обрушить их на землю, увлекая соседние деревья. Что и произошло в одно прекрасное утро, когда Анри, проснувшись первым, зоркими глазами лесного жителя углядел стоянку беглых каторжников с большим треножником на скалах, перекрывавших реку.

Состоялся совет, и молодого человека послали на разведку.

Обладая изумительной ловкостью, так потрясшей воображение Жака, изощренный во всех тонкостях лесной жизни туземцев, он проскользнул через лианы и заросли, приблизился к лагерю настолько, что мог наблюдать ужасное обращение с пленным и даже умудрился уловить обрывки разговора.