ГЛАВА III

В тот момент, когда Сорви-голова был поднят вверх на крючке, дама в черном, тяжело раненная, падает вниз, прямо на капрала-трубача.

Соленый Клюв, не имея времени посторониться, наклоняется, подставляя спину.

Бух! Дама в черном падает на него, как бомба. Обыкновенный человек сплющился бы от такого удара, но этот маленький худой нервный парижанин сделан из стали. Он пружинит ногами, раненая падает на землю и лежит как мертвая.

— Уф! Славно! — говорит трубач, тяжело вздыхая. — Слава Богу, я крепко сшит!

Он поднимает голову и видит, что Сорви-голову втаскивают в амбразуру.

— Вот несчастье! Сорви-голова взят! — бормочет трубач и замечает Понтиса, пытающегося ползти на руках и коленях, подтягивая свою изуродованную ногу.

— Гром и молния! Тебе худо! Ко мне, товарищи, сюда! — кричит Соленый Клюв.

Прибегает Буффарик, окровавленный, в дыму.

— Что случилось?

— Ах, сержант… Наш Сорви-голова!

— Я видел… ничего не поделаешь… Бедняга!

— Помоги мне отнести Понтиса… не оставлять же его русским!

— Вали его мне на спину!

— Спасибо, сержант, спасибо, Соленый Клюв, — едва слышно бормочет раненый.

— Я-то кого понесу? — спрашивает трубач.

— Даму… тащи ее на спине!

— Ну, стоит ли тащить эту злодейку… она со своими гранатами — причина всего зла!

— Трубач — а дурак! Делай, что говорят, — отвечает Буффарик, — у нас осталось две минуты времени. Трубят отступление! Не то придут русские… Я пойду вперед, понесу Понтиса, ты следуй за мной по пятам с дамой на спине. Если русские начнут стрелять, она будет твоим щитом… габионом из мяса и костей!

— Сержант, вы хитрец из хитрецов!

— Ладно, взвали мне на спину товарища… ах, бедняга, тяжело ему… Теперь бери даму — и в путь!

Тяжело нагруженные, оба солдата продвигаются вперед, минуя воронки, габионы, насыпи, и спокойно идут под градом пуль. Понтис — без чувств. Дама в черном не шевелится.

''Если она померла, — говорит себе Соленый Клюв, — я оставлю ее тут».

Через некоторою время дама слабо стонет.

— Оживает! — бормочет трубач. — Верно, она жива!

Время от времени сержант и трубач останавливаются передохнуть. Трубят отступление, и русские охотятся за опоздавшими.

Товарищи пожимают руку Буффарику и подшучивают над трубачом с дамой на спине.

— Смейтесь! — отвечает Соленый Клюв. — Эта баба настоящий солдат. Из-за нее захватили в плен нашего Сорви-голову, она оторвала ногу у Понтиса и выбила мне зубы!

Наконец Буффарик и трубач подходят к укреплению. Оба — измучены. Изувеченная нога бедного Понтиса бессильно болтается Дама в черном приходит в себя, стонет, сердится.

Ясное июньское солнце освещает ужасную картину: трупы убитых, пушки, обращенные на Малахов курган, окровавленные штыки, закоптелые лица.

— Кто вы такие? — восклицает вдруг дама в черном, обводя окружающее блуждающим взором. — Куда вы несете меня?

— Я — трубач и капрал, несу вас в лазарет!

— Я не хочу, оставьте меня!

— Сударыня, — тихо возражает трубач, — вы не можете сделать шага… будьте благоразумны! Вы тяжело ранены. В лазарете доктор Фельц будет ухаживать за вами!

— Оставьте меня, говорю вам!

Трубач ставит ее на ноги и поддерживает.

Бледная, как мертвец, окровавленная, с неподвижной и распухшей до локтя рукой, она, по-видимому, начинает сознавать всю серьезность своего положения. Ее раздробленная рука тяжела, как свинец, и причиняет невыносимые страдания. Обычная энергия изменяет ей. Изувеченная, взятая в плен, зная о новой победе французов, она чувствует дрожь во всем теле, и крупные слезы катятся из ее глаз.

Вдруг в двух шагах от нее останавливается украшенная двумя Трехцветными значками карета, подъехавшая с легким звоном колокольчика, Юноша в костюме зуава и молодая девушка выскакивают из кареты.

Дама в черном готова упасть, молодая девушка принимает ее в свои объятия.

— Роза… дитя мое… это вы? — тихо шепчет раненая. — Я умираю!

— Нет, нет, — с волнением восклицает Роза, — вы не умрете! Мы спасем вас!

Дама в черном грустно улыбается сквозь слезы. С помощью брата Роза усаживает раненую в карету, потом возвращается к отцу, держащему на руках Понтиса.

— Местечко для товарища, правда, Роза? — говорит сержант, с любовью глядя на дочь.

— Папа, милый папа! Ты невредим! Какое счастье! Бедный Понтис! Мы позаботимся о нем!

Зуава кладут рядом с раненой, потом отец и дочь горячо обнимаются.

— А где Жан? — тихо спрашивает Роза, беспокоясь, что не видит любимого человека.

— Баста! Представь себе, его взяли в плен!

— В плен? Тогда он умрет? Боже мой!

— Клянусь тебе, что нет! Он вернется. Его выменяют на полковника. Генерал Боске устроит это!

— Соленый Клюв, выпьешь? — спрашивает Тото своего приятеля-трубача с окровавленной рукой.

— Да, это лучшее средство против всех болезней. За твое здоровье, друг!

— Роза, милая, — говорит Буффарик, — скорее в лазарет! Бодрись, не скучай! Все будет хорошо. А ты, трубач, иди на перевязку. Твоя рука нехороша. Тото пойдет пешком, а для тебя найдется местечко в экипаже!

Соленый Клюв беззаботно улыбается.

— С траншеей вместо лазарета, — говорит он, — с кухней тетки Буффарик вместо аптеки и с новым инструментом, чтобы трубить на приступ, я быстро поправлюсь!

— Ты смельчак и молодец! Это я тебе говорю, я, Буффарик, и расскажу капитану о твоем поступке и твоей ране!

— Расскажешь? Правда?

— Это мой долг! Я буду доволен, когда увижу на твоей груди медаль, давно тобой заслуженную!

* * * Благодаря этой победе осада Севастополя сделала решительный шаг вперед.

Обратная сторона победы: убитые, похороны, раненые, ужасная работа в лазарете.

Раненые прибывают со всех сторон. Их несут на носилках, на ружьях, на спинах, везут в каретах.

Доктор Фельц в фартуке, с засученными рукавами, теряет голову. Его помощники не знают, за что приняться. Всюду кровь, которая струится, течет, капает. Кровью окрашены матрацы, полотно палатки, покрывала, люди, земля, на которой лежат умирающие.

В нескольких шагах — ампутированные члены, сложенные в кучу, как дрова. Крики, жалобы, рыдания, вопли!

Отвратительный запах крови, смешанный с запахом хлороформа! Бедные солдаты! Бедные молодые люди, крепкие, сильные, цветущие! Бедные матери, которые там, далеко в деревнях, с трепетом прочтут известие о победе!

Работа хирургов в самом разгаре. Доктор Фельц собирается оперировать русского солдата, когда Понтис и дама в черном появляются на пороге этого ада.

Скоро пять часов.

Буффарик спешит к Понтису, ободряет и утешает его. Роза не отходит от княгини. Княгиня, мрачная, бодрится и молчит.

Однако при виде заботы и ухода, которыми окружены русские раненые, ее взор смягчается и складка гнева на лбу исчезает.

Не выказывая ни малейшего удивления при виде элегантной женщины, доктор почтительно кланяется ей и говорит:

— Сударыня… я страшно занят… каждая минута на счету! Все, что я могу сделать для вас… это уделить вам несколько минут…

Охваченная волнением, княгиня говорит доктору:

— Благодарю вас, сударь… Но этот солдат страдает более меня. Займитесь им. Я подожду!

— Это ты, Понтис? — наклоняется доктор к раненому. — Что у тебя такое?

Смертельно бледный, но твердый и решительный, зуав поднимает свои шальвары до колена и показывает раздробленную ногу.

— Ничто не поможет, господин доктор? — спрашивает он слабым голосом.

— Одно только средство, бедный мой… ампутация!

Зуав вздрагивает и сейчас же говорит:

— Начинайте, господин доктор!

— Усыпить тебя?

— Вы очень добры… не стоит труда! Сержант Буффарик, пока господин доктор отхватывает мне ногу, я выкурю трубочку…

— Да, да, голубь мой, я сейчас раскурю ее тебе! — отвечает Буффарик с влажными глазами.

Приготовления к операции окончены в одну минуту. Понтис берет трубку и затягивается.

— Готов?

— Валяйте, господин доктор!

Одним ударом хирург отрезает лоскут кожи. Понтис вздрагивает и курит. Еще несколько секунд… скрип пилки по кости… отрезанная нога падает на землю.

Пот градом льется по лицу зуава, продолжающего, сжав челюсти, курить.

Бледный как полотно Буффарик смотрит на него. Княгиня отвернулась, Роза тихо плачет.

— Ты молодец, Понтис! — говорит доктор. — Ты выздоровеешь и будешь награжден!

— Сейчас же! — произносит звучный голос, заставляющий всех обернуться.

Доктор кланяется, Буффарик выпрямляется, раненый, приподнимаясь, отдает честь и бормочет:

— Генерал… Ваше превосходительство!

Это Боске, черный от порохового дыма, прибежал неожиданно сюда, где страдают и умирают.

— Доктор, — говорит он, — я исполню ваше обещание!

Он вынимает из кармана медаль и передает ее раненому, который рыдает, как дитя.

— Зуав Понтис. — продолжает Боске. — именем императора я награждаю тебя этой медалью в награду за твою храбрость!

— Благодарю… благодарю! — шепчет раненый и, собрав все силы, кричит:

— Да здравствует Боске! Да здравствует отец солдат!

Боске замечает даму в черном и почтительно кланяется ей. Со всех сторон к нему тянутся руки, раненые приветствуют его, умирающие собирают последние силы и приподнимаются.

Он обходит этот уголок ада, старается утешить, ободрить, приласкать несчастных…

Но Боске, наконец, уходит, и доктор снова принимается за дело. Дама в черном лежит подле него на носилках, поддерживаемая Розой.

— Я к вашим услугам, сударыня! — говорит доктор.

— Пожалуйста!

Доктор быстро разрезает ножницами рукав и верх лифа. Кость руки раздроблена у плеча, рана почернела и загноилась.

Доктор качает головой и молчит.

— Это серьезно, доктор?

— Конечно, очень серьезно… я боюсь…

— Пожалуйста, смотрите на меня, как на солдата. Я с первого дня находилась под огнем и готова пожертвовать жизнью!

— Нужна ампутация, сударыня!

— Ни за что!

— И не только ампутация, но и расчленение плеча!

— А если я не хочу этого?

— У вас девяносто девять шансов против одного, что вы умрете!

— Я попытаюсь… Лучше смерть, чем увечье!

— Как вам угодно, сударыня! Я всегда к вашим услугам!

— Благодарю вас!

— Видите ли… необходимо, чтобы около вас был верный, надежный, любящий человек, который ухаживал бы за вами и днем и ночью! Тогда… возможно, что вы поправитесь!

— Я буду ухаживать… я! — говорит Роза с трогательной простотой.

— Милое дитя! — шепчет растроганный Буффарик.

Крупные слезы катятся по щекам княгини. Здоровой рукой она крепко обнимает девушку и бормочет:

— Роза! Дорогое дитя! Вы — ангел доброты, грации и самоотверженности!

Затем, посмотрев на доктора, Буффарика, Понтиса и всех раненых, княгиня добавляет:

— О, французы, французы! Неужели вы победите нас величием души?!

ГЛАВА IV

У русских захват в плен Сорви-головы производит сенсацию. Его слишком хорошо знают в осажденном городе. Плен Сорви-головы — это действительно победа, потому что он душа адского патруля и превосходит других энергией, хитростью, выносливостью и безумной смелостью.

Лишенный начальника, адский патруль не опасен.

Прощай эти дерзкие выходки, безрассудные атаки! Прощай ночные вылазки, слишком опасные для неприятеля!

В Севастополе начинают дышать свободнее: теперь Сорви-голова не будет мучить аванпосты.

Русские выказывают пленнику большое уважение. Он — герой дня. Адмирал Нахимов поздравляет его, Тотлебен пожимает руку, генерал Остен-Сакен приглашает обедать. Новый приятель Сорви-головы, майор, осыпает его любезностями. Часовые отдают ему честь. Все это прекрасно, но Сорви-голова не из тех людей, которых опьяняет слава.

Солдату в душе, человеку долга, ему тяжело сидеть в клетке, хотя бы она была вызолочена.

Он жаждет свободы, жаждет полной свободы и возможности снова начать свою жизнь, биться днем. ночью, рисковать жизнью и заслужить обещанные эполеты.

Зная репутацию Сорви-головы, генерал Остен-Сакен сказал ему в первый же день:

— Дорогой товарищ! Я хочу оставить вас здесь. Лучшей гарантией для меня будет ваше слово. Если вы дадите слово не пытаться бежать, вы будете совершенно свободны!

— Очень благодарен вам, генерал, но я умер бы, если бы мне пришлось отказаться от своего долга и обязанностей!

— Вы отказываетесь дать слово?

— Генерал… слово — вещь священная! Не могу… нет, я не могу дать вам слова!

— Тогда, вместо почетной свободы, я буду вынужден запереть вас в каземат!

— Что же делать, генерал!

— Вы будете находиться день и ночь под строгим караулом, который убьет вас при первой попытке бежать!

— Конечно!

— Малейшее насилие с вашей стороны — и вас ожидает смерть, без милости и пощады. И вы все-таки отказываетесь дать слово?

— Да, генерал. Простите мою неблагодарность. Я говорю вам откровенно, что попытаюсь бежать при первой возможности… если бы даже часовым удалось убить меня!

— Вы смелый и достойный солдат! Мне очень жаль, что я должен принять строгие меры… На вашем месте я поступил бы так же!

— Генерал, быть может, есть возможность уладить дела?

— Каким образом? Пожалуйста!

— Генерал Боске очень добр ко мне, позвольте мне написать ему!

— Сейчас же садитесь и пишите.

Сорви-голова написал:

«Генерал! Я обещал вам водрузить французское знамя на Малаховом кургане. Но я — пленник! Конечно, я убегу, но это будет и трудная, и долгая вещь. Смею надеяться, смею думать и просить Вас предложить Его превосходительству графу Остен-Сакену обменять меня на русского пленника. Умоляю вас, генерал, позвольте мне вернуться в полк и сдержать свое обещание.

Примите, генерал, выражение моего высочайшего почтения и уважения к Вам.

Ваш солдат Сорви-голова».

Написав письмо, Сорви-голова протянул письмо генералу. Остен-Сакен, не взглянув на письмо, запечатал его и позвал дежурного офицера.

— Передайте парламентеру и принесите ответ!

Боске получил письмо и передал его генералу Пелиссье. Пелиссье высоко ценил заслуги Сорви-головы и сейчас же написал Остен-Сакену:

«Главнокомандующий французскою армией имеет честь предложить Его превосходительству коменданту Севастополя обменять французского сержанта Сорви-голову на русского полковника Хераскина.

Пелиссье».

Остен-Сакен ответил:

«Комендант Севастополя имеет честь отклонить предложение главнокомандующего французской армией. К великому сожалению, он отказывается обменять французского сержанта Сорви-голову на полковника русской армии.

Остен-Сакен».

— Вот письмо вашего генерала, — сказал он зуаву, с нервным напряжением ожидавшему результата переговоров, — прочитайте!

— О, Ваше превосходительство, это слишком лестно… я не стою этого!

— Вы думаете? Прочитайте мой ответ. Он покажется вам еще более лестным!

— Как, генерал, вы отказываетесь… меня, простого солдата… на полковника?!

— Милый товарищ! Вы из тех солдат, которые могут быть генералами! Нет, вы останетесь у меня!

Через час Сорви-голова был заперт в каземате позади бастиона Мачты.

Один, в темной конуре, с часовыми для охраны. Полная темнота, сырость, тяжелый, спертый воздух, непрестанный гром пушек вокруг — жизнь бедного Сорви-головы была не веселая.

Каждый день массивная дверь каземата с шумом отворяется. Добрый майор приходит посидеть с пленником часок. Это новое выражение симпатии Остен-Сакена, дозволившего эти свидания по просьбе майора. Русский офицер и французский сержант болтают, как старые друзья. Майору сорок лет. Это — гигант, с красивыми чертами лица, с огненным взглядом и звучным голосом. Он прекрасно говорит по-французски, и, слушая его, Сорви-голова часто думает:

— Мне знаком этот голос! Что-то странное есть в нем, особенное, что волнует меня! Этот голос похож на голос моего отца!

Офицер рассказывает ему новости, говорит о Франции, которой не знает, но которую любит.

Сорви-голова описывает ему военную жизнь в Африке, борьбу с арабами, засады и разные приключения своей разнообразной жизни.

Эти беседы продолжаются около десяти дней.

Их прерывает только бомбардировка.

Ночью с 17 на 18 июня все орудия союзной армии гремят безостановочно. Снаряды пушек, мортир обрушиваются на осажденный город. Целый вихрь пуль, гранат, ураган огня, пожирающий доки, склады, дома. Сомнения нет, это — атака. И Сорви-головы там нет! Какой ужас!

Успех битвы и победа 7 июня, очевидно, вскружила все французские головы, даже голову Пелиссье, человека положительного и серьезного. Он торопится пожать плоды победы. Взяли один бастион, почему же не взять и Малахов курган?

Вперед!

Главнокомандующий торопится, потому что имеет на это причины. С некоторых пор у него возникли серьезные разногласия с императором. Он суров, даже груб со своими подчиненными генералами, и те успели наговорить на него императору. Они критикуют его действия, порицают его характер, подрывают его авторитет.

Хитрый и ловкий, под своей суровой оболочкой, Пелиссье хочет одним верным ударом вернуть себе милость императора и смутить врагов. Зная суеверие императора, Пелиссье назначает атаку на 18 июня, день битвы при Ватерлоо, желая своим успехом изгладить всякое воспоминание о роковом дне и добавить блестящую страницу в истории Франции.

Кроме того, командир императорской гвардии, генерал Рено де С-Жан-д'Анжели, — личный друг императора. Пелиссье дает ему главную роль в атаке, он будет командовать вторым корпусом зуавов — армией Боске. Все это очень легко сделать такому человеку, как Пелиссье, который не боится ничего.

Боске получает 16 июня в два часа пополудни приказ передать командование своим полком генералу Рено де С-Жан-д'Анжели и присоединиться к резервному корпусу. Нелепый расчет! Жалкая идея!

Новый командир д'Анжели, самый обыкновенный солдат, совсем не знает местности, не знает войска. Солдаты также не знают его. Тогда как Боске, любимец солдат, отлично изучил топографию местности и знает всех своих людей наперечет. Его орлиный взгляд, горячее слово, могучий жест, геройская осанка и легендарная храбрость делают его живым олицетворением своего полка. Одним словом, жестом он умеет воодушевить дивизии, бригады, полки, батальоны и роты!

Нет ничего удивительного, что его грубое и несправедливое замещение встречено с гневом и удивлением.

Соленый Клюв с новой трубой на спине и с рукой на перевязи, резюмирует общую мысль:

— Боске! У нас один Боске! Когда крикнешь: «Да здравствует Боске!» — это идет из сердца, из уст. звучно, красиво! Попробуйте закричать: «Да здравствует Рено де С-Жан-д'Анжели!» Я вас поздравляю! Перед фронтом полка очень будет красиво! Тарабарщина, и не выговоришь!

Битва продолжается целые часы. Сорви-голова с тяжелым чувством прислушивается к шуму ожесточенной битвы.

Мысль о решительной победе французов заставляет биться его сердце, он надеется на освобождение. Н о когда он вспоминает, что там дерутся без него, что он не может сдержать обещание, хотя находится недалеко от своих, — им овладевает отчаяние.

Сорви-голова бегает, как лев в клетке. Голова его горит, в ушах шумит, горло пересохло. У него вырываются крики гнева и ярости.

Это продолжается пять часов, пять часов тоски и гнева! Ежеминутно Сорви-голова прислушивается, надеясь услышать победный крик французов…

Мало-помалу шум битвы стихает. В городе, на бастионах, на батареях слышны радостные восклицания на незнакомом языке.

Колокола громко звонят. Русские, видимо, торжествуют. Значит, французы разбиты?

— Несчастье! Эти мужики торжествуют… победили наших стрелков, линейцев, зуавов! Несчастье: русские гонят нас — и с таким генералом, как Боске! — восклицает Сорви-голова и мечется в своей мрачной клетке.

Ему неизвестна обида, нанесенная Боске, его замещение.

Попытка Пелиссье захватить Малахов курган оказалась преждевременной и закончилась полной неудачей. Битва началась при неблагоприятных условиях. Дивизии слишком рано открыли огонь. Плохо переданное приказание задержало прибытие бригады. Беспорядок, нерешительность, колебание! Вместо того чтобы бросится на приступ массой и ошеломить русских, полки тянутся поодиночке — по приказанию нового начальника, который медлит и не умеет воодушевить людей.

Русские успевают ввести резерв и защитить бастион. В восемь часов утра французская армия нaсчитывает двух убитых и четырех раненых генералов и три тысячи пятьсот человек, выбывших из строя… Русские потеряли пять тысяч пятьсот человек.

Пелиссье понимает, что новые жертвы не приведут ни к чему, и приказывает отступить.

Через два дня Пелиессье отослал назад генерала д'Анжели и снова поручил Боске командование вторым полком зуавов.

ГЛАВА V

Против всякого вероятия дама в черном не умерла от своей раны. Благодаря искусству доктора Фельца и самоотверженности Розы она поправляется.

Днем и ночью, забывая усталость, сон, лишения, Роза следит за каждым жестом, словом, движением раненой, исполняет ее малейшие желаний, предупреждает ее нужды, успокаивает одним словом ее гнев, возбуждение. Это ангел-хранитель больной! Сначала доктор хотел перевезти княгиню в константинопольский госпиталь, но она упорно отказывалась, потому что ее терзала одна мысль о разлуке с Розой, к которой она глубоко привязалась.

— Роза, дорогое дитя! Я предпочитаю умереть здесь, подле вас, чем выздороветь там, вдали… — говорила княгиня.

— Сударыня, не говорите о смерти, — отвечала Роза со слезами на глазах, — мне тяжело это слышать… вы поправитесь… я уверена в этом!

— Дорогое дитя! Как вы добры! Вы заботитесь обо мне, как о матери!

— Я так люблю вас, как будто вы — моя мать… другая мама Буффарик!

— А я, Роза… мне кажется, что вы — моя дочь Ольга, которую я потеряла…

— Она умерла?

— Нет, она не умерла. Пожалуй, лучше было бы, если бы умерла. Я не могу вспоминать без ужаса. Подумайте… ее украли цыгане, отвратительные люди… отребье человечества.

— Боже мой! Это ужасно!

— Что с ней сталось? Я оплакиваю ее восемнадцать лет! Я разучилась смеяться… Сердце мое разбито. Ах, Роза, я очень несчастна! На что нужны мне богатство, почет, слава, когда я живу без радости, без надежды…

Кротко и деликатно Роза прерывала эти мучительные для больной разговоры, старалась развеять ее, находила тысячи пустяков и нежностей, чтобы утешить страдающую мать. Ее нежный, ласковый голос казался больной чудной музыкой.

Дама в черном еще в начале болезни была помещена в маленькую комнату, где стояли железная кровать, стол и табурет, на который присаживалась Роза, измученная усталостью.

Над кроватью был привешен большой котелок со свежей водой, снабженный каучуковой трубкой, из которой струилась вода.

В ту отдаленную эпоху хирурги не имели понятия об антисептических средствах и делали перевязки наудачу. Гангрена, гнилостное воспаление были обыкновенным явлением.

Доктор Фельц придерживался того мнения, что рана должна находиться в абсолютной чистоте и для этого должна непрестанно обмываться холодной водой. Эта постоянная струя воды, обмывая рану, уничтожала воспаление, не допускала заражения и производила легкое возбуждение тканей. Наступил тяжелый период болезни. Дама в черном металась в лихорадке. Ужасные видения осаждали ее мозг, и отрывочные несвязные слова вырывались из воспаленных губ. Она звала свою дочь, крича, как раненая львица, или горько плача, как изувеченная птица.

Роза, совсем измученная, подходила к ней, обнимала ее, тихо успокаивала, целовала, и бедная страдалица улыбалась ей.

— Ольга, родная, мой ангел, любовь моя, — кричала больная, — ты здесь… я узнаю тебя… твои глаза… твои кудри! Ольга, доченька моя! Это я, твоя мать… тебя зовут Розой? Да, Розой! Я полюблю французов… они тебя любили, моя дочь, я обожаю тебя!

Потом княгиня на несколько минут приходила в себя, узнавала Розу, которая улыбалась ей сквозь слезы.

Жизнь больной висела на волоске. Иногда вокруг пробитой кости появлялась опухоль. Приходил доктор Фельц со своими ужасными инструментами, резал, скоблил и выпускал струю черной крови. Смертельно бледная, дама в черном не испускала ни единого стона, только скрежет зубов да предательские слезы на ресницах выдавали ее страдания. Ее твердость была удивительна.

Однажды утром больная видит громадный букет цветов у изголовья.

— Роза, дорогая… какой прелестный букет, — восклицает она радостно,

— как я благодарна вам!

— Это не я, сударыня, — отвечает Роза, — мне некогда было собирать цветы…

— Кто же это?

— Солдат, который ранил вас, — трубач Бодуан по прозвищу Соленый Клюв… Золотое сердце… храбрец…

— Этот зуав действительно молодец!

— Он в отчаянии и не знает, как выпросить у вас прощение!

— Роза, я хочу его видеть, поблагодарить, пожать ему руку как товарищу! Пока, дитя мое, разделите этот букет на две части и снесите половину моему соседу — ампутированному зуаву!

— Понтису, сударыня?

— Да. Понтису, которого я изувечила. Ему лучше?

— Да, много лучше!

— Я очень рада! Позднее… я позабочусь о нем… Я богата и хочу исправить зло, которое причинила!

Жизнь упорно боролась со смертью в этом странном пылком существе, полном контрастов. Нежная, вспыльчивая, великодушная, мстительная, она страдала вдвойне — за исчезнувшую дочь и за страдающую родину.

Дама в черном поправлялась в этой обители слез, воплей, смерти и грома пушек. Окруженная заботами и любовью, она чувствовала, что ее ненависть и злоба смягчались, что она научилась уважать врагов, беспощадных на поле битвы и великодушных в победе.

18 июня поражение французов доставило ей большую радость, но, уважая нравственную доблесть своих врагов, она ничем не выказала этой радости.

Наконец-то новые чувства расцвели в этой до сих пор неумолимой душе. Перенеся тяжелые страдания, общаясь с больными, ранеными, видя вокруг себя любовь к страдающим, самоотверженность, княгиня научилась ценить этих скромных людей. Она поняла обратную сторону славы и раздирающий антагонизм двух слов: «война» и «гуманность».

Между тем княгиня теперь беспомощна и не может принять участие в битве, но как истинная патриотка интересуется всем и молится в душе за успех России, хотя война стала ей ненавистной.

Из Севастополя приходит известие, что Тотлебен тяжело ранен и отдает последние распоряжения по защите города. Русские еще ожесточеннее бросаются в битву, усиливают огонь, чаще совершают вылазки. Начинает свирепствовать голод. У русских уменьшены рационы питания.

«Уничтожение союзниками кладовых на Азовском море вынудило нас пойти на эту крайнюю меру, — гласило постановление, — но еще ранее мельницы не успевали удовлетворять требований военной администрации».

Пришлось просить о доставке муки для войск из Екатеринослава, Воронежа. Харькова, Курска. Но дороги были так неудобны, что требовалось более месяца для доставки провианта в телегах из Перекопа в Симферополь. Тогда ценой нечеловеческого труда и огромных затрат была прорыта траншея, соединяющая Симферополь с Севастополем. Но часть провианта часто пропадала в дороге, а то, что достигало назначения, — оказывалось в сильно уменьшенном количестве, так как было съедено людьми во время долгого пути. Русская армия жестоко страдала.

Наконец, ужасная холера начала свирепствовать в Севастополе.

Англичане, сардинцы и французы бросаются на приступ. Русские решаются бороться до последней крайности. Изнуренные голодом, болезнью, они строят ограду позади Малого редута и Малахова кургана, под сильнейшим огнем устраивают насыпи, казематы, укрепленные стволами деревьев.

Окруженные с трех сторон, русские могут отступать только к северу. Но для этого надо пройти с оружием, багажом, артиллерией большой рейд шириною около девятисот шестидесяти метров.