ГЛАВА II

Прошел месяц со времени победы при Альме. Сент-Арно умер через неделю, 29 сентября, передав командование войсками генералу Канроберу.

Новый главнокомандующий еще молод: сорока четырех лет, энергичный, деятельный, добрый к солдатам, также отвечающим ему любовью, неустрашимый до крайности, он вполне отвечает своему высокому положению. Это человек среднего роста, живой, подвижный, с огненным взглядом. Особая примета: носит длинные волосы, покрывающие воротник его вышитого золотом мундира.

Известен его ответ императрице, подшучивавшей над его шевелюрой.

— Мои волосы, государыня, принадлежат истории!

Увы, он ошибся, история забыла о нем и его волосах.

Прежде всего это человек битвы, бросавшийся в середину врагов, солдат, с безрассудной смелостью рисковавший своей жизнью.

Тяжело раненный в сражении на Альме, он велел посадить себя в седло и, бледный, окровавленный, каким-то чудом остался на лошади до конца битвы. Превосходный исполнитель, он самый нерешительный из всех главнокомандующих.

Огромная ответственность, желание пощадить солдат, переговоры с английским главным штабом, предчувствие всяких затруднений — все это парализует в нем всякую инициативу и отдает его во власть событий. Но теперь, в начале кампании, ничего этого не видно. Дела идут хорошо, на завтра назначена бомбардировка.

Сопровождаемый своим штабом, главнокомандующий обходит траншеи. Он идет пешком, держа руку на перевязи, рядом с Боске, который на целую голову выше всех окружающих. Они подходят к центральной траншее. Двести артиллеристов ждут около орудий. В группе офицеров находится молодой капитан, бледный после недавнего ранения.

Над двумя потертыми галунами на его рукаве нашит третий золотой галун. Это — повышение по службе, столь же недавнее, как рана.

Несколькими секундами ранее прихода генералов прибегают, запыхавшись, пятеро зуавов. С ними мальчик в форме зуава с огромным букетом осенних цветов в руке. При виде их капитан делает дружеский жест, как вдруг раздается команда: — На караул!

Громко звучит Труба, и звуки ее сливаются с громом пушек, мортир, с ружейной стрельбой.

Канробер подходит к капитану, салютующему ему саблей, останавливается подле него и громко произносит:

Именем Императора объявляю вам, поручики, подпоручики, унтер-офицеры, бригадиры, канониры и барабанщики, что вы должны повиноваться присутствующему здесь — капитану Шампоберу, как своему непосредственному начальнику во всем, чего он потребует от вас по долгу службы и по правилам военного регламента!

Потом добавляет ласково:

— Капитан, я счастлив пожать руку такому храбрецу, как вы! Ваша рана вылечена?

— Да, ваше превосходительство!

— Чудесно! Что делают здесь эти зуавы? — добавляет главнокомандующий, улыбаясь им как старым друзьям.

— Они спасли меня там, на Альме, ваше превосходительство, после того как защищались и отбили орудия вместе с капонирами!

— И хотели первыми поздравить вас с повышением? Браво, мои смелые шакалы! Браво!

Затем, остановившись перед статным зуавом, начальником маленького отряда, главнокомандующий замечает на его груди крест Почетного Легиона и говорит ему:

— Как, у тебя крест, и ты еще не капрал?

— Ваше превосходительство, я только сегодня вышел из лазарета!

— Твое имя?

Боске вмешивается и отвечает:

— Генерал, имею честь представить вам Сорви-голову, героя второго полка зуавов, храбреца, который спас нас при взрыве замка графа Нахимова! Старый сержант, прекрасный солдат, умный, но горячая голова…

— Тем лучше… мы сделаем из него офицера! Но так как ты, будучи сержантом, не можешь стоять на часах и нести солдатскую службу, я делаю тебя капралом… в ожидании лучшего… Вольно, ребята! Отдохните теперь и повеселитесь! Завтра утром приглашаю вас к бомбардировке!

— Да здравствует Канробер! Да здравствует отец солдат! До здравствует Боске!

Эти восторженные крики раздаются далеко кругом. Перед уходом оба генерала обмениваются несколькими словами, и Канробер делает утвердительный жест.

— Это хорошо! Превосходная мысль! — добавляет он. — Потрудитесь заняться этим!

Боске кричит своим громким голосом:

— Сорви-голова!

— Есть, ваше превосходительство!

— Завтра на рассвете мы бомбардируем Севастополь! Ты начнешь действовать и повторишь свой маневр на Альме… Понял?

— Точно так, ваше превосходительство! — отвечает сияющий зуав. — Я должен зайти впереди французских траншей и стрелять в русские орудия, в русских артиллеристов!

— Прекрасно! Ты выберешь себе сотню людей из самых лучших стрелков… засядешь с ними… выберешь удобное место… я предупрежу твоего полковника… Остальное — твое дело, и ты устроишься, как захочешь!

— Я устроюсь на спине у русских, генерал!

— Желаю тебе удачи, Сорви-голова!

— Благодарю вас, ваше превосходительство, за вашу доброту!

Гордый своей миссией, Сорви-голова идет к капитану Шампоберу, радушно встречающему его.

— Господин капитан, как я счастлив! Вы знаете, мы пришли к вам от всего нашего полка, видевшего вас на деле и искренне уважающего!

Собачка, испуская радостный визг, скачет, лижет его прямо в лицо и бегает, словно бешеная.

— Митральеза! Милый мой пес!

Тото Буффарик поднимает вверх свои цветы, подает их офицеру и кричит:

— Господин капитан, это от зуавов второго полка и от моей семьи… Мы празднуем ваши эполеты и выздоровление!

Капитан хватает мальчика за плечи и целует в обе щеки.

Артиллеристы оглушительно кричат:

— Да здравствуют зуавы!

И все вместе вопят:

— Да здравствует капитан Шампобер!

Капитан, совсем растроганный, пожимает протянутые руки, хочет ответить ласковыми словами, благодарит, как вдруг трубач зуавов, Смоленый Клюв, яростно кричит:

— Берегись, бомба!

С неприятельской стороны, на высоте тридцати метров, летит металлический шар, из которого курится дымок. Слышно, как свистит воздух в кольцах снаряда. Бомба быстро приближается. Все присутствующие бросаются на землю.

Бум! Снаряд разрывается с грохотом пушки, вырыв глубокую яму в два метра и разбросав целый ливень обломков: железа, камней, щепок.

К счастью, никто не задет. Все поднимаются на ноги, и капитан, смеясь, говорит:

— Ну! Бомба, наверное, желала участвовать в нашем разговоре! Благодарю, зуавы! Друзья мои, спасители! Благодарю, канониры, дорогие товарищи по оружию! Я желал бы выразить вам мои чувства, но время не ждет, эти черти русские не дают передышки. Слушайте! У меня есть кварта крымского вина, несколько окороков и корзина шампанского… поселимся всем этим по-братски, выпьем за ваш успех, за счастье тех, кто думает о нас, за наше отечество, за славу французского знамени!

— Вы правы, господин капитан, — отвечает Сорви-голова, — время не ждет, и минуты бегут. Мне надо идти в полк!

— Но ты едва оправился от ужасных ожогов!

— Как вы от удара саблей!

— Но ведь я капитан, у меня ответственность…

— А я сделан капралом и командующим…

— Как? Уже командующим?

— Да, командующим отрядом, который я должен собрать в несколько часов и о котором вы услышите завтра. На рассвете мы откроем охоту на казаков, пока вы будете истреблять их работу пушками!

— Браво, милый Сорви-голова! Вы пойдете к маркитантам.

— Да, господин капитан! Я обойду торговцев… там, наверно, сидят мои верные товарищи, которые будут отличными рекрутами для нового патруля!

— Вы составите настоящий адский патруль!

— Это название мне нравится, господин капитан! Вы — крестный отец патруля и будете гордиться своим крестником!

— Поблагодарите там за меня сестру Елену, тетку Буффарик, мадемуазель Розу, всех этих самоотверженных женщин, заботы которых спасли и вас, и меня от смерти. Мы лежали там оба, умирающие, измученные лихорадкой, с верной Митральезой около нас!

Дежурный офицер спешно подъезжает к капитану и подает ему конверт.

Капитан разворачивает бумагу и читает: «Приказ командиру третьей батареи. Ровно в шесть часов бросить три бомбы на бастион и продолжать безостановочно огонь».

Он пожимает руку зуаву и говорит:

— Я должен дать сигнал к битве, до свидания, друг мой!

— До свидания, господин капитан!

Вся союзная армия охвачена лихорадкой. Новость облетела войско. Солдаты испытывают дикую радость при мысли о бомбардировке. Никто не сомневается в успехе. На завтра назначают друг другу свидание в Севастополе. Ночь кажется томительно длинной. Никто не смыкает глаз. В три часа утра солдаты выбегают из палаток и закусывают. Через два часа они солидно завтракают, запивая завтрак двойной порцией вина и глотком водки. Последние приготовления закончены.

Пехотинцы осматривают свою экипировку до самых подошв. Кавалеристы седлают лошадей, саперы и понтонеры грузят на повозки доски, помосты, лестницы. Канониры заряжают орудия.

Погода великолепная. Занимается заря. Через двадцать пять минут взойдет солнце.

Явственно доносится бой городских часов в Севастополе. Шесть!

На батарее номер три раздаются три ужасных выстрела с промежутками в десять секунд и разносятся далеко в городе.

Это — сигнал! Весь фронт французских и английских войск заволакивается дымом, и громовой улар следует за тучей дыма. Сто двадцать пять пушек и мортир выпускают целый ураган огня на русские укрепления. Неприятель отвечает непрерывным огнем. В адском шуме ничего не слышно, в густом дыму нельзя ничего разобрать. Стреляют без передышки. Понятно, что неприятель терпит большой урон от огня артиллеристов, но что особенно раздражает и удивляет русских — это потеря большого числа артиллеристов, убитых ружейными выстрелами. Время от времени наступает затишье. Тогда раздается сухой легкий выстрел, потом свист, и русский канонир падает на свое орудие с размозженным черепом, с пробитой грудью, с простреленным плечом. Эта убийственная стрельба продолжается беспрерывно.

Русские внимательно смотрят во все стороны, разглядывают в бинокли все неровности почвы и наконец замечают между батареями и траншеями маленькие насыпи земли, которые прикрывают собой ямы, где укрываются по два человека стрелков. Этих насыпей около полусотни — везде, где вчера не было ни малейшего возвышения.

С русских укреплений видны только концы двух карабинов да красный лоскут, свидетельствующий о засаде.

Там, за этими холмиками, засел адский патруль, так живописно окрещенный капитаном Шампобером и заставивший говорить о себе даже русских.

По приказу генерала Боске Сорви-голова отлично устроился. На его призыв сбежалась толпа волонтеров. При одной мысли об экспедиции с ним, весь полк хочет следовать за любимым товарищем. Сорви-голова выбирает себе семьдесят человек и комплектует свой отряд Венсенскими стрелками. Все это лучшие стрелки в дивизии Боске.

В девять часов вечера они отправляются в путь, — каждый снабжен лопатой, мешком с провизией, патронташем и котелком с кофе, — проходят траншеи и уходят искать удобное место. Сорви-голова заранее заботливо осмотрел из амбразуры все укрепления.

Теперь в темноте он отлично ориентируется и ведет своих товарищей. Вот они ползут но земле, избегая шума, и волокут за собой инструменты, обмотанные тряпками, чтобы не звенели, подходят ближе с безрассудной смелостью, с неслыханным везением.

Готово! Они находятся не далее, как в 400 или 450 метрах от русских бастионов.

Тогда каждый со всевозможными предосторожностями погружает лопату в землю и роет яму. Землю бросают вперед, и она образует холмик.

Сорви-голова в центре линии, вместе со своим товарищем-трубачом.

В четыре часа утра ямы и насыпи сделаны.

— Мы словно в пустой купальне засели! — замечает Соленый Клюв.

— Тише! — говорит Сорви-голова.

— Я закурю трубку!

— Нельзя!

— Ну, выпью…

— Береги напиток… будет жарко!

— Ну, если нельзя ни говорить, ни курить, ни пить, я усну, пока не начнется музыка!

— Как хочешь! Я бодрствую!

— Еще бы! Ты — начальник!

Через пять минут трубач, завалившись на дно ямы, спит как сурок. Его будят три выстрела из мортиры. Он встает и кричит:

— К вашим услугам!

Как человек предусмотрительный, он запасся котелком с водкой, открывает его и подает товарищу, заряжающему карабин.

— Выпей глоток, Сорви-голова, это не повредит!

Совершив возлияние, Сорви-голова берет оружие, прицеливается и стреляет. Трубач следит за полетом пули и радостно кричит:

— Полетел бедняга! Славно!

Действительно, русский артиллерист выронил банник и упал на пушку.

— Хорошо! — добавляет Сорви-голова.

Соленый Клюв делает хороший глоток водки, берет карабин и целится в артиллериста, заменившего собой убитого. Паф! Он падает, убитый наповал.

— Верно, старый товарищ!

— Ну, я пойду подкрепиться…

— Берегись… напьешься!

— Ну, ну! Не теряй надежды! Ничто так не освежает зрение и мысли!

Вправо и влево над засадами поднимаются облачка дыма. Выстрелы из карабинов теряются в громе пушек, мортир и треске гранат.

Но отчаянные головы продолжают безостановочно свою ужасную работу, настолько ужасную, что огонь русских слабеет и прерывается на минуту.

Дым, гром, треск повсюду.

Стрелки спокойно сидят в своих ямах, созерцая ураган огня над собой, курят трубки, выжидая удобного момента.

Вдруг земля дрожит, раздается страшный взрыв. На французской линии появляется столб пламени с тучей дыма. Взорвало пороховой погреб. Двадцать пять человек убито, три орудия исковеркано.

Русские шумно радуются, издавая торжествующие крики.

Через полчаса взлетают на воздух два русских пороховых погреба.

— Ответ пастуха пастушке! — замечает серьезно трубач.

Повинуясь одной и той же мысли, французы и русские замедляют огонь, желая видеть результаты бомбардировки.

Одиннадцать часов. Конечно, потери большие, но не столь важные, как можно было думать.

Русские, под сильнейшим огнем, с неустрашимостью, вызывающей восторженный крик союзных войск, быстро исправляют повреждения.

Это далеко не победа французов — к вящему разочарованию солдат, мечтавших о взятии Севастополя.

Пушки и мортиры гремят издали. Во время этого затишья на русских укреплениях собирается масса любопытных: штатские и дамы в богатых туалетах смотрят в бинокли.

Сорви-голова различает среди них даму в черном с карабином в руках. Она оживленно разговаривает и указывает на засаду стрелков.

— Что она собирается делать? — говорит Сорви-голова своему товарищу.

— Она хочет навести на нас пушки и мортиру! Хорош гарнизон, где командуют бабы! Смотри… берегись!

Бум! Выстрел из мортиры в двух шагах от дамы в черном. Бомба летит вверх быстро, с шумом, потом падает.

Сорви-голова и Соленый Клюв видят, что она летит на них, и одним прыжком, как лягушки, выскакивают из своей ямы.

Снаряд с дьявольской точностью падает в яму и разрывается.

В этот момент раздается выстрел из карабина. Сорви-голова делает быстрое движение и прикладывает руку к груди.

— Задело? — с тоской спрашивает его товарищ.

— Не знаю, — прерывающимся голосом отвечает зуав, — мне показалось… что-то ударило меня…

— Иди… иди скорее в яму… бомба еще глубже вырыла ее… опасности нет…

— Да, да! — бормочет Сорви-голова. бледный, как полотно.

Ползком добирается он до ямы и тяжело падает в нее. Соленый Клюв дрожит с головы до пят. заметив на красной ленточке креста, украшающего грудь его друга, маленькую круглую дырочку.

ГЛАВА III

Сорви-голова видимо слабеет. Трубач открывает свой котелок и вливает ему в рот водки.

— Выпей… это отлично! Молоко тигра! Оно воскресит мертвого!

Сорви-голова тяжело вздыхает и говорит уже окрепшим голосом:

— Мне лучше!

— Ну, снимай куртку… надо видеть, чем тебя задело!

Соленый Клюв снимает с товарища куртку, расстегивает рубашку и замечает на теле, ниже сердца, фиолетовое пятно с черными краями. Но крови нет.

— Царапина! Просто царапина! — серьезно говорит трубач.

Сорви-голова чувствует какое-то твердое тело в своем поясе, ощупывает его и вынимает пулю малого калибра.

— Вот так штучка! Какое-то игрушечное ружье… точность в прицеле, но не в ударе! Твое счастье, нечего тебе жаловаться!

— Да, но выстрел был верно направлен!

— Это — дама! Она подстерегает нас. Погодите минуточку, милая дама!

— Не убивай ее!

— Предрассудки! Потому что дама? Ну, плевать мне на дам! Она ведет себя как солдат, и я смотрю на нее как на солдата!

Во время этого короткого разговора дым снова сгустился, закрыв собой бастион и гордую княгиню. Снова начинается ожесточенная бомбардировка.

Флот также принимает участие в битве. Двадцать семь роенных кораблей открывают огонь, обстреливая укрепления, защищающие рейд. И берег, и море покрыты дымом, в котором сверкают молнии. Шум так ужасен, что кровь брызнет из ушей канониров, и многие глохнут навсегда. У русских несчастье. Убит адмирал Корнилов. Всегда впереди, верхом, он неустанно следил за бомбардировкой с Малахова кургана. Вдруг английская пуля раздробила ему левую ногу. Он падает на руки опечаленных офицеров, смотрит на них потухающими глазами и говорит:

— Поручаю вам защиту Севастополя. Не отдавайте его!

Его относят в госпиталь, где он, несмотря на все старания врачей, умер после долгой агонии.

Последние слова его были: До смерти! Защищайтесь до самой смерти!

Эта катастрофа вместо того, чтобы обескуражить русских, усилила их ярость и энергию.

Город весь в дыму и в огне.

Бастионы обрушиваются на французские батареи целым вихрем огня. Досталось и кораблям. У адмиральского корабля «Город Париж» пробит корпус, попорчен такелаж и грузовая ватерлиния. Бомба опрокидывает адмирала Гамелина, одного из дежурных офицеров и ранит двух адъютантов.

На некоторых кораблях начался пожар. Да, эти русские — бравые и смелые солдаты! Обольщаться нечего, наши дела неважны до такой степени, что генерал Тьери, командир артиллерии, приказывает прекратить огонь.

Никто не помышляет теперь о приступе, тем более что в Севастополе появился князь Меньшиков с тридцатью батальонами войска. Ночью все затихает с обеих сторон.

Каждый считает свои потери и поправляет повреждения.

Со стороны французов — триста человек убитых и раненых. У англичан — около четырехсот. У русских около тысячи человек выбыло из строя. Англо-французская армия насчитывает десять тысяч пушечных выстрелов, русская

— двадцать тысяч. Союзный флот бросил тридцать тысяч снарядов на рейд. Русские ответили шестнадцатью тысячами.

За эту бомбардировку с обеих сторон насчитывалось семьдесят тысяч пушечных выстрелов.

Русские понесли особый урон от стрелков из отряда Сорви-головы. Из них самих немногие получили лишь легкие контузии. Сорви-голова был контужен сильнее всех. Вернувшись ночью в лагерь, адский патруль был встречен поздравлениями.

Попытка была исключительно удачна, и отныне адский патруль начал свое официальное существование.

Ночью десять тысяч рабочих поправили русские укрепления, и наутро они высились грознее, чем когда-либо.

Назавтра, как и во все последующие дни, снова начинается яростная бомбардировка. Напрасно союзники роют траншеи, работают с лихорадочной торопливостью — все безуспешно.

— Это значит стараться укусить себе нос! — энергично заявляет Сорви-голове капитан Шампобер.

Несмотря на ужаснейшую канонаду, Севастополь, благодаря гению подполковника Тотлебена и патриотизму защитников, сопротивляется врагу и наносит ему жестокие потери. Зная, что наступление — лучшая защита, русские атакуют безостановочно.

Дерзкие вылазки гарнизона, неожиданность, с которой Меньшиков захватил англичан в Балаклаве и едва не истребил всю кавалерию, — все это заставило союзников призадуматься и понять, что они имеют дело с очень сильным неприятелем.

Битва при Балаклаве была коротка. Инкерманское сражение, где без помощи французов погибла бы вся английская армия, было очень кровопролитным.

Наконец, вещь очень важная и серьезно беспокоящая французский главный штаб — это факт, что система шпионства организована у русских так хорошо, что они знают все происходящее в неприятельских войсках. Движение войска, размещение батарей они знают прекрасно, даже пароль.

На другой день после Инкерманской битвы, когда все были заняты своими делами — перевязывали раны, оплакивали умерших, глубокой ночью было сделано нападение на батарею капитана Шампобера.

Впереди центрального бастиона русские воздвигли люнет с шестью пушками и наделали много хлопот и неприятностей капитану Шампоберу и его батарее.

Капитан, посетовав, обратился к Сорви-голове:

— Ты свободен и можешь распоряжаться собой, можешь маневрировать как угодно, командуя своими приятелями, не боящимися ни Бога, ни черта. Окажи мне услугу, дорогой Сорви-голова!

— К вашим услугам, господин капитан!

— Это очень трудное дело, пожалуй, невозможное…

— Трудное? Может быть! Невозможное… я его сделаю!

— Ну, слушай! Надо пойти заклепать орудия этой батареи, вот там, между южной частью кладбища и выступом центрального бастиона.

— Господин капитан! Сегодня вечером я возьму с собой пятьдесят человек… отвечаю за успех!

— Заранее благодарю тебя от всего сердца, мой смелый друг!

— Ба! Оставьте, господин капитан! Это сущие пустяки!

В десять часов вечера адский патруль во главе со своим умелым начальником, узнав пароль, отправился в путь. Проходит два часа. Полнейшее безмолвие. Тишина прерывается только окриками часовых да лаем собак в Севастополе. Пушки молчат. С обеих сторон полнейшая неподвижность и оцепенение.