ГЛАВА IX

Вернемся в Севастополь. Сорви-голова, суровый солдат, едва может прийти в себя и испускает радостный крик. Как хорошо чувствовать себя живым, спасенным!

На одну минуту герой испытывает слабость, сердце его бьется, на глазах слезы…

Он жив, и человек, который спас его, неприятель, русский офицер, называет его братом, душит в объятиях!

— Жан! Брат мой! Тебя не убьют, не тронут! Нет! — бормочет майор.

— Вы — мой брат! Мой спаситель! Но как же? Я сойду с ума от радости! Какое счастье! Мой брат — храбрейший солдат русской армии… благороднейшее сердце!

— Жан! Я горжусь еще более. Ты — герой французской армии!

Между тем унтер-офицер и солдаты, разиня рот, созерцают эту трогательную сцену, и, не зная, что делать, стоят неподвижно.

— Казнь отменяется! — кричит им майор. — У меня приказ. Ступайте! Я отвечаю за пленника!

Солдаты мгновенно исчезают.

Офицер и сержант, братья-друзья, идут под руку.

— Но, брат мой, — говорит Жан, — ваше русское происхождение… ваше имя…

— Жан, прежде всего говори мне «ты» как брату. Это моя просьба!

— Хорошо, постараюсь!

Огромная бомба падает в десяти шагах от братьев и осыпает их ливнем осколков.

— К вашим услугам! — кричит Жан, смеясь. — Правда, я должен сознаться, что схожу с ума, вернувшись издалека… ощущая в себе жизнь, обязанный всем моему брату Павлу Михайловичу! Все же тут тайна, и я ничего не понимаю!

— Ты скоро поймешь, Жан! В России называют по отчеству… Нашего отца зовут Мишель. Значит, я — Павел Михайлович. Фамилия моя Бургейль! Все это просто и в то же время необыкновенно. Но знаешь, Жан, с первого взгляда ты удивительно походишь на отца. У тебя — его взгляд, его голос, улыбка, его рост и жесты. Постой, мы пришли!

Братья останавливаются перед низеньким домиком с разбитыми окнами.

— Я живу здесь! — говорит майор. — Пойдем, у нас остается два часа… времени…

— Только два часа!?

— Ведь если я спас тебя от смерти, Жан, все же ты осужден на смерть! Надо выиграть время, получить помилование… У нас законы беспощадны!

— Хорошо! Подождем, — беспечно отвечает Жан, — а пока поболтаем! Расскажи мне, дорогой Поль, каким образом ты — мой спаситель — оказался моим братом?

— Это очень печальная история, — отвечает майор, — я дрожу при мысли, что мы могли убить друг друга! Я все расскажу тебе. Слушай!

Это было в 1812 году. Россия и Франция воевали. Война была ужасная, ожесточенная, беспощадная. Французская армия победоносно вступила в Москву. Потом пожар Москвы… разрушение… Французы намеревались провести зиму в Москве, и разрушение ее было несчастьем для них, так как они рисковали умереть от голода и холода. Началось отступление, ужасное, гибельное. Зима стояла суровая, и французы гибли тысячами.

Наш отец принадлежал тогда к Великой армии Наполеона и был героем войны. Ему только что исполнилось 29 лет. Капитан конных гренадер, он отличался удивительной храбростью и завоевал все чины саблей. Наполеон лично знал его, ценил и уважал, так что капитан Бургейль мог смело рассчитывать на высшие чины. В одной из битв отец находился вместе с маршалом Неем в арьергарде и, несмотря на чудеса храбрости, должен был уступить численности врага. Окруженный казаками Платова, он получил опасный удар копьем в грудь и был оставлен на снегу как мертвый. Его увидели крестьяне и из сострадания, так как он еще дышал, взвалили его на сани и привезли на конюшню.

Умирающий ожил. Его поили снегом вместо воды, кормили корками черного хлеба, и он, этот железный человек, вернулся к жизни. Тогда его свезли во Владимир и хотели предоставить относительную свободу, если он даст слово не делать попыток к бегству. Понятно, он отказался, достойный отец милого Сорви-головы!

— Это у нас фамильное! — серьезно произносит зуав.

— Несмотря на строгую охрану, отец бежал, был схвачен и сослан в Сибирь…

— Но вернулся?

— Да, каким-то чудом… Я продолжаю. Бегство из Сибири было невозможно, и пленник походил на льва, грызущего свою цепь. Ужасное существование для солдата, триумфально прошедшего всю Европу!

Он умирал от голода, холода и отчаяния. Случай свел его с русским княжеским семейством Милоновых, когда-то очень богатым и известным в России. Семья состояла из отца, матери, двух сыновей и двух дочерей. Несчастье сблизило изгнанников, и, в конце концов, капитан Бургейль женился на старшей княжне Милоновой Берте в 1816 году. В 1818-м у них родился сын Павел. Это я!

Мы жили тихо и счастливо в своем уединении, вдали от цивилизации, как дикари. Но мой дед, князь Милонов, не мог успокоиться, не мог забыть свой чин, свое состояние и отчаивался, видя, что его сыновья живут, как рабы. Он впал в немилость императора, и хотя при дворе у него были могущественные и богатые друзья, но, по проискам более сильных недоброжелателей, князь все-таки был обвинен в государственной измене вместе с сыновьями, был арестован, осужден и казнен!

— Ужасно! — восклицает Сорви-голова.

— Это еще не все, — продолжает майор, — наш отец, капитан Бургейль, неповинный ни в чем, был сослан на вечные каторжные работы. Это случилось в 1822 году, и мне было только четыре года. Рассудок бедной матери не выдержал тяжких испытаний, она тронулась умом и умерла шесть месяцев спустя.

Я остался сиротой и жил с теткой Ольгой Милоновой. Как мы жили? Ужасно. В пять лет я был пастухом, тетка прислуживала где могла. Мы терпели голод, холод и всякие невзгоды!

В 1825 году взошел на престол император Николай 1. Ему сказали о нас. Он заинтересовался нашим делом, простил нас и вернул нам все имущество.

Мы вернулись в Россию. Мне было восемь лет. Моя тетка вышла замуж за посланника, и мы зажили богато и открыто. Но я не мог забыть отца и горько оплакивал любимого человека; я задался мыслью найти его. Мой дядя, посланник, делал розыски в Сибири, но безуспешно. Убежал ли он, или погиб? У нас оставалась надежда, что он бежал с рудников и вернулся во Францию. Мы обратились с запросом во Францию, в военное министерство. Ответ был печален. Капитан Бургейль давно исчез и не появлялся, давно вычеркнут из списка армии и легионеров. Всякая надежда исчезла. Я долго оплакивал обожаемого отца и никогда не забуду его!

Майор умолкает, хватает за руку Жана и долго смотрит на него.

— Суди же, брат мой, о моем ужасе и удивлении, когда увидал на столе, в каземате, твое письмо, адресованное нашему отцу! Тебя хотели казнить… Слава Богу, я поспел вовремя. Теперь, Жан, доскажи мне то, чего я не знаю, говори поскорее… время идет. Я должен увидеть губернатора, получить помилование. Наши законы беспощадны! Говори скорее, милый Жан!

Сорви-голова, с покрасневшими глазами, бьющимся сердцем, старался преодолеть свое волнение.

— Слушай, Поль! Отец никогда не говорил ни мне, ни матери о России, хотя любил рассказывать про свои походы с Наполеоном. Стоило произнести слово «Россия», и он умолкал. Мы понимали, что ему тяжело и больно говорить об этом, и никогда не намекали даже на кампанию 1812 года. Никогда мы не слыхали ни слона о Сибири, знали только, что он вынес там ужасные мучения и что побег его был ужаснейшей драмой. Он вернулся во Францию неузнаваемым, совершенно не похожим на блестящего офицера из гвардии Наполеона. Это было в 1825 г., и отцу исполнилось 42 года. Реставрация отнеслась очень сурово к старому наполеоновскому солдату, и капитан Бургейль дошел до крайней нищеты. Он решился бороться с судьбой и поступил в качестве слуги на ферму одного землевладельца, бывшего квартирмейстера его эскадрона. Огромного роста, бодрый, кроткий и веселый, он понравился своему хозяину, который не мог узнать в работнике своего командира и спасителя, так как отец спас ему жизнь при Фридланде. Пикар, так звали землевладельца, по окончании жатвы сказал отцу:

— Здесь, на десять лье кругом не найдешь такого работника, как ты. Оставайся у меня и проси, чего хочешь!

— Я хочу немногого, — отвечал отец, — сто экю в год!

— Согласен! Мне нужно твое имя — для формы, понимаешь?

— Мишель Бургейль, солдат из армии Наполеона!

— Ах, командир! Я не узнал вас. Я обязан вам жизнью!

Оба радостно обнялись.

— Здесь все ваше, — сказал Пикар, — берите, распоряжайтесь!

— Мне достаточно твоей дружбы, Пикар, и местечка у очага!

С тех пор они не расставались, и отец женился на красивой дочери Пикара.

Началась революция 1830 года. Правительство Луи-Филиппа, желая загладить несправедливость реставрации, вызвало старых солдат Наполеона и в том числе нашего отца. Ему вернули орден Почетного Легиона и назначили пенсию соответственно его чину. Это было настоящим счастьем для отца, измученного прошлыми невзгодами.

Я родился в конце 1831 года. Обожаемый отцом, матерью и дедом, я с самых ранних лет мечтал быть солдатом. Наоборот, мои родители желали, чтобы я сделался фермером. Странная идея! С моей натурой, с моей кровью — и вдруг фермер! Не правда ли, брат?

Восемнадцати лет я поступил в линейный полк, потом перешел в полк зуавов и вот теперь сержант второго полка с орденом Почетного Легиона, стараюсь оправдать свое прозвище — Сорви-голова…

Разговор двух братьев был внезапно прерван приходом унтер-офицера с запечатанным конвертом в руках. Русский офицер хмурит брови, вскрывает конверт и читает вполголоса: «Приказ майору Бургейлю отправиться вместе с французским пленником к военному губернатору Севастополя. Подпись — Остен-Сакен».

— Вот чего я боялся! — добавляет майор. — Пойдем, брат. Я попытаюсь умолить этого железного человека — выпросить у него для тебя помилование!

— Пойдем! — хладнокровно отвечает Сорви-голова.

Они идут под ураганом бомб и снарядов. Через десять минут они приходят ко двору губернатора. Граф Остен-Сакен, красивый старик шестидесяти пяти лет, прямой, крепкий, подвижный. Острым взглядом голубых глаз, хитрым лицом, спокойной уверенной осанкой этот человек напоминает скорее дипломата. Он корректно отвечает на поклон майора и Сорви-головы и резко говорит:

— Господин майор, вы нарушили военный регламент, помешав казни этого человека. Отдайте вашу шпагу дежурному офицеру и идите в тюрьму!

— Слушаю, Ваше превосходительство! — холодно отвечает майор, в то время как Сорви-голова бледнеет, стискивая зубы, чтобы не закричать.

— Но, принимая во внимание ваши заслуги и вашу семью, — резко добавляет губернатор, — я желал бы спросить, какими мотивами вы руководились в данном случае?

— Ваше превосходительство, в тот момент, когда хотели расстрелять этого храброго француза, я узнал, что он мой брат!

— Объяснитесь! — холодно отвечает Остен-Сакен.

Дрожащим голосом майор Бургейль рассказывает необычайные события и свою встречу с братом.

— А теперь, Ваше превосходительство, — добавляет он тоном горячей мольбы, — умоляю вас именем военных заслуг этого солдата, во имя великодушия, свойственного русскому сердцу, во имя уважения, которое вы питаете к моему брату, наконец, во имя священных уз, соединяющих нас… умоляю вас… вы можете все… вы хозяин Севастополя… задержите казнь, прошу вас… Пока государь простит его!

Остен-Сакен встает, выпрямляется и говорит ледяным тоном:

— То, что вы просите, невозможно! Сержант Бургейль, ваш брат, умрет! Если бы он был мой сын — слышите ли? мой сын, — он был бы расстрелян!

— Ваше превосходительство, немного человечности! — лепечет майор, бледнея.

— Государь поручил мне защиту Севастополя, и я буду защищать его до последнего вздоха. Какая тут человечность? — отвечает Остен-Сакен. — У меня четыре тысячи пленников, французов и англичан. Предположим, что все эти четыре тысячи пленников восстанут и проделают то же, что сержант Бургейль, что тогда будет? Нужен пример, чтобы подавить все зачатки возмущения. Повторяю вам: сержант Бургейль, ваш брат, храбрец, которого я уважаю, умрет сейчас!

Губернатор произносит эти слова совершенно спокойно, не возвышая голоса. Майор понимает, что все пропало, и с отчаянием смотрит на Сорви-голову.

Сорви-голова стоит, спокойно вытянувшись. Губернатор подносит к губам серебряный свисток. Портьера двери поднимается, но, вместо дежурного офицера, появляется женщина в трауре, с рукой на перевязи.

Одновременно раздаются три восклицания.

— Княгиня!

— Кузина!

— Дама в черном!

Бледная, но улыбающаяся, она подходит к Остен-Сакену и говорит:

— Генерал, я все слышала; сержант Бургейль должен жить, его надо освободить сейчас же!

— Нет, только государь может простить его, а я не могу!

— Я вовсе не прошу простить его!

— Чего же вы хотите?

— Я предлагаю обмен пленниками.

— Это невозможно!

— Я предлагаю обменять сержанта Сорви-голову на меня, княгиню Милонову!

— Но вы свободны!

— Я связана словом и пришла освободить Сорви-голову.

— Он бунтовщик! Он убил своих часовых!

Княгиня подходит к губернатору и говорит ему тихо на ухо:

— Если он убил нескольких солдат, так ведь я убила главнокомандующего Сент-Арно! Согласны вы на обмен?

— Княгиня… дисциплина… мой долг…

— Значит, я должна вернуться в лагерь? Сознаться во всем? Для меня это бесчестие, смерть, вечная разлука с моей дочерью, которую воспитали добрые, великодушные враги… Генерал, ради моих заслуг, прошу, освободите сержанта!

— Хорошо, берите его! — отвечает с усилием губернатор.

Пока губернатор пишет приказ, зуав подходит к даме в черном и бормочет несколько слов благодарности.

— Не благодарите меня, кузен! — говорит княгиня.

— Как кузен? Ваш, сударыня?

— Да, мой друг, моя мать и мать твоего брата Поля были родные сестры!

— Ax, я понимаю все! — восклицает молодой человек, с почтением целуя руку смелой женщины.

— Одно слово, генерал! — говорит княгиня губернатору. — Мой кузен Жан свободен. Простите же и кузену Полю его вину!

— Ошибка майора из тех, которые легко прощаются! — отвечает с достоинством Остен-Сакен.

— Благодарю, генерал, от чистого сердца, — продолжает княгиня. — Жан Бургейль, ты свободен, иди! Снеси Розе, твоей невесте, мой поцелуй. Иди, дорогое дитя, обними брата, поблагодари генерала и возвращайся к своим французам. Исполняй свои обязанности, как мы исполним наши. Бог да поможет нам!

ГЛАВА Х

Севастополь умирает. После годовой героической борьбы защитники готовы сдаться. Это только вопрос нескольких дней. Подкрепление стекается в осажденный город из Архангельска, Финляндии, Перми, Вологды, Казани, Уфы, Астрахани. Со всех концов колоссальной империи стекаются сюда, к Черному морю, резервы, амуниция, оружие, провиант. Севастополь умирает. Арсеналы пусты, запасы истощены. Россия потеряла двести тысяч человек, больше ста тысяч раненых и больных. Защитники Севастополя, от главнокомандующего до простого солдата, понимают, что все потеряно, и готовятся к последней битве. Севастополь будет бороться до последнего вздоха. Русские атакуют французов в устье Черной речки и 16 августа 1855 года проигрывают битву, известную в истории под названием сражения при трактире. Союзники назвали это сражение так, потому что вблизи был расположен трактир, или гостиница. Три французских дивизии расположились на левом берегу Черной речки и заняли Федюхины высоты. У французов восемнадцать тысяч человек и сорок восемь пушек. У сардинского войска — девять тысяч человек и тридцать шесть полевых орудий, всего двадцать семь тысяч человек и восемьдесят четыре орудия.

Перед бомбардировкой произошел драматический инцидент — взрыв четвертого бастиона. Взорвано десять тысяч килограммов пороху и пятьсот бомб. Триста человек были ранены и убиты. Доски, стволы деревьев летели на Корабельную, в домах были выбиты стекла. В сорок восемь часов, однако, артиллерия и инженеры уничтожили всякий след катастрофы.

Бомбардировка начинается 5 сентября в шесть часов утра. Это что-то ужасное! Все смешивается в оглушающем думе и дыме. Над Севастополем стоит туча, сквозь которую вырываются столбы пламени! Горят корабли на рейде, горят дома. Повсюду смерть, опустошение!

8 сентября, по плану Пелиссье, в полдень французские колонны должны броситься на Малахов курган и взять город. Русские упали духом. У них мало воды, тиф и холера уносят людей.

— Севастополь наш! — восклицает Пелиссье. — Но его агония обойдется нам дорого!

Боске ведет атаку справа. Двадцать тысяч человек атакуют Малахов курган. В двадцати шагах от неприятельского бастиона сгруппировались зуавы. В первом ряду полковник, с саблей наголо, за ним знаменосец. Вокруг знамени пять сержантов, среди которых находится Буффарик… пятый сержант — Сорви-голова! Нечего и говорить, с какой радостью было встречено возвращение Сорви-головы в лагерь! Все, начиная с полковника до последнего барабанщика, были в восторге.

Полдень, 8 сентября. Вдруг воцаряется мертвая тишина. Затем звуки барабанов. Трубят на приступ.

— Вперед!

Французы бегут вперед, бросаются на бастионы, траншеи, габионы. Русские хладнокровно встречают атаку французов ужаснейшей стрельбой. В рядах зуавов проносится дуновение смерти. Знамя в опасности. Буффарик бросается к знамени, но падает в воронку. Остальные четыре сержанта лежат на земле. Сорви-голова, целый и невредимый, хватает знамя.

Трубач Соленый Клюв трубит приступ. Сорви-голова бросается вперед, держа в руке знамя, прыгает через камни, получает сильный удар в плечо, обливается кровью и несется вперед.

Наконец он видит, что стоит на Малаховом кургане рядом с раненым полковником.

— Победа! Победа! — восклицает полковник. — Сорвиголова, ты — офицер!

Сорви-голова поднимает знамя, и тысячи людей салютуют ему и кричат:

— Знамя! Знамя! Сорви-голова! Да здравствует Сорвиголова!

Соленый Клюв трубит сбор к знамени.

Гордость сияет в глазах Сорви-головы, когда он стоит на Малаховом кургане со знаменем в руках, как живое олицетворение победы. После затишья снова начинается битва.

Бастион взят. Надо удержать его.

— Артиллерия, вперед! — командует Боске, появляющийся во всех опасных местах.

Две батареи ожидали только сигнала и сейчас же открывают огонь. Битва занимает собой весь фронт Севастополя. Французы, англичане, сардинцы дерутся, как фурии. Русские отступают, позиции взяты! Но какие потери!

Боске несется вперед, воодушевляя людей.

Русские в последний раз стреляют из всех пушек, из всех мортир и ружей. Боске падает.

— Боске убит! Отомстим за него! — раздается яростный крик среди зуавов.

Генерала кладут на носилки. Он бледен, почти без дыхания. Кровь ручьем течет из раны. Пуля задела легкое.

— Будем надеяться, что рана не смертельна! — говорит врач, останавливая кровь и зондируя рану.

Между тем вокруг Малахова кургана продолжается ожесточенная битва. Русские умирают на своем посту.

— Сдавайтесь! Сдавайтесь! — кричат им.

— Никогда! — отвечает громовой голос, который заставляет Сорви-голову вздрогнуть.

— Он, Боже мой, он! — бормочет зуав.

— Канониры! Пли! — командует капитан Шампобер.

Обе батареи оглушительно гремят. Под ураганом огня башня рушится. Русские укрываются в подземном каземате, их осталось около шестидесяти человек.

Кому-то приходит в голову сжечь их. Сейчас же приносят габионы, кладут на обломки и зажигают их. Столбы пламени вырываются из разрушенной башни, раздаются стоны и проклятия.

Вдруг маленькая группа людей появляется вблизи. Это — русские, предводимые гигантом с саблей наголо. Он весь окровавлен, в лохмотьях, рука на перевязи. На них направляются двести ружей.

Сорви-голова испускает крик и бросается к гиганту.

— Поль, брат мой! Товарищи, долой оружие! Брат — ты мой пленник!

Малахов курган взят. Майор смотрит на торжествующих французов и говорит:

— Хорошие будут похороны! Десять тысяч человек сразу! Брат, дорогой, ты будешь первой жертвой, а я хочу, чтобы ты жил!

— Что ты хочешь сказать. Поль? — спрашивает испуганный зуав.

— Под Малаховым — мина… электрические проволоки… пароль… Прощай, брат, прощай, Жан! Если я умру, скажи отцу, что я честно исполнил свой долг по отношению к моей родине — России, и его родине — Франции! — Майор падает без чувств.

Французы яростно копают землю лопатами, чтобы засыпать огонь, обнаруживают мины и обезвреживают их. Всякая опасность предотвращена. Малахов курган окончательно взят. Русские готовятся к отступлению. Но, прежде чем отступить, Остен-Сакен, подражая Ростопчину, задумывает сжечь город.

В полночь, пока войска готовятся отступить в полном порядке, начинается беспощадное, дикое, ужасное истребление. Редуты, укрепления, бастионы, батареи взлетают на воздух. Дворцы, памятники, дома, казармы, церкви загораются. К грохоту взрывов присоединяется рев пожара.

Зарево пожара поднимается над городом, отражаясь в небе.

Первыми вступают в город зуавы, со знаменем и музыкой. Сорви-голова идет, гордо держа в руке знамя второго полка. Когда он проходит мимо Пелиссье, главнокомандующий спрашивает:

— Отчего знаменосец простой сержант?

— Генерал, это — Сорви-голова! — говорит полковник. — Сержант Бургейль, который водрузил наше знамя на Малаховом кургане. Герой Малахова кургана!

— Очень хорошо! — отвечает Пелиссье, останавливает полк, спешивается и подходит к побледневшему от волнения зуаву.

— Сержант Бургейль! — говорит он холодным надменным голосом. — Именем Его Величества Императора в награду за твои заслуги жалую тебя чином подпоручика!

Потом, пожав зуаву руку, добавляет:

— Главнокомандующий счастлив пожать руку герою Малахова кургана и сдержать обещание, данное сержанту Сорви-голове.

ЭПИЛОГ

Прошло восемь месяцев. Война давно окончена, войска вернулись домой. После бесконечных дипломатических переговоров мир подписан. Русские и французы стали друзьями. С обеих сторон масса наград, повышений, крестов, медалей и… слез!

В небольшом уютном предместье Нуартерр веселая военная свадьба. Целый цветник мундиров. Полковники, сержанты, капитаны, солдаты, артиллеристы, зуавы… Эполеты, галуны, кресты, медали…

Озабоченные и сияющие лица… Пьют, закусывают, кричат.

Подпоручик Жан Бургейль, герой Малахова кургана, женится на Розе Пинсон, урожденной княжне Милоновой. Три офицера являются представителями трех маршалов Франции — Пелиссье, Канробера и Боске.

Свидетели со стороны Розы: полковник второго полка зуавов и полковник Павел Михайлович Бургейль, совершенно излечившийся от своих ран.

Свидетели со стороны жениха: капитан Шампобер, награжденный после войны, и Соленый Клюв, сержант-трубач, гордый своей медалью и честью, оказанной ему старым другом.

Сияющий и великолепный Буффарик ведет к алтарю свою приемную дочь, восхитительную в белоснежном подвенечном туалете. Княгиня, мать Розы, пожелала, чтобы в этот день приемный отец Розы Буффарик исполнял обязанности настоящего отца. Сама княгиня, веселая и цветущая, опирается на руку старого Бургейля.

Крепкий и прямой, этот герой великой армии с гордой радостью смотрит на своих двух сыновей. Дорого куплено их огромное, полное счастье. Много испытали они горя и забот! Оба они — русский и француз — являются живыми символами России и Франции, вчера враждовавшими между собой, а сегодня — искренне уважающими друг друга союзниками!

Прошло полвека. Человек 1903 года имеет полное право задать вопрос: какое дело было Франции, вступит Россия в Константинополь или нет?

Россия расположена далеко от Франции, ее интересы не мешают нашим. Ее появление на Средиземном море раздражало бы только Англию, нашего врага. Какое дело Франции?

Увы! Такова была политика Наполеона III, имевшая ужасные последствия!

В 1854 году Наполеон III победил русских, к великой выгоде Англии, в 1858-м он освободил от австрийского ига Италию, которая скоро объединилась с Австрией против нас. В 1866 году он заключил союз с Германией, которая раздавила нас в 1870-м.

Теперь, когда Россия стала нашей союзницей и другом, интересно было бы знать, что сделала бы Франция, если бы русское государство пожелало заполучить себе наследство «Больного человека»? Наверное, поддержала бы Россию.

Но зачем же тогда в 1854 — 1855 гг. была война, в которой погибло 400.000 человек?!

Note1

Я ушел, хлопнув Порту, — Porte — дверью (porte).

Note2

Игра слов: Порта и porte — дверь.