«Когда я был несчастным Бессребреником, мне всегда удавалось выбраться из самых сложных ситуаций. Почему же сейчас не получается? Я жив, чувствую себя сильным и энергичным и не собираюсь складывать оружия! Не бывать этому! У Борского, конечно, вид настоящей канальи, и он не остановится ни перед чем. Я даже не удивлюсь, если он вскоре появится, чтобы изложить мне свой план. Я терпеливо выслушаю его, а там посмотрим. Эх, если бы у меня руки были свободны… Но на этот раз бандиты связали их двойным узлом, чувствуется рука мастера. Чем бы перерезать? Кажется, у меня из кармана ничего не вытряхнули, а стало быть, там есть нож и два револьвера. Остается лишь достать все это, но как?..» — Солиньяк попытался засунуть одновременно две связанные руки в карман. Он изгибался как фокусник, но напрасно. Из этой затеи ничего не вышло. Тогда француз огляделся вокруг, и в самом высоком месте свода его внимание привлекло маленькое отверстие, через которое в помещение проникал свет.

«Пожалуй, я борюсь за невозможное, — мысленно произнес он, — но желание так велико!»

В этот момент появился Борский. Время раздумий закончилось, и Солиньяку пришлось вернуться к действительности.

Русский был высокого роста, светловолосый, а пронзительный взгляд голубых глаз, тонкие губы и правильные черты лица выдавали аристократическое происхождение. Чтобы предстать перед пленными во всей красе, он привел себя в порядок, облачился в коричневый шерстяной камзол с поясом из кожи рыжего цвета и зауженные от колен брюки. Создавалось впечатление, будто дворянин собрался на охоту. Держа в руках шляпу, Борский с некоторой претензией на благородство поприветствовал пленных.

— Добрый день, мадам, добрый день, месье, — произнес он, слегка поклонившись сначала Клавдии, а затем Солиньяку. — Видите, я — человек, который умеет держать слово. Надеюсь, наш разговор будет решающим, и я сумею вернуть вам свободу. Осмелюсь сказать, что в моей власти это сделать, можете не сомневаться… Мне очень жаль, что вас связали веревками, которые причиняют столько страданий. Но, как гласит французская пословица, осторожность — мать благоразумия. От вас зависит сейчас, как сократить время ваших мучений. Вот поэтому я и поторопился прийти сюда. Вы готовы выслушать меня?

Солиньяк, внимательно слушавший разбойника, пытаясь понять, что же скрывается за холодной маской на лице собеседника, наконец ответил:

— Я весь внимание.

— Отлично! — Борский слегка наклонился к пленнику. — Во-первых, необходимо познакомиться поближе. Я знаю, кто вы, господин граф де Солиньяк, известный в мире по прозвищу Бессребреник. Вы удачно женились на миссис Клавдии Остин, королеве Нью-Ойл-Сити, по меньшей мере миллионерше. Теперь вы оба, охваченные благородным порывом, посвятили себя благотворительности и возглавили гуманитарный[87] конвой Красного Креста, организованный на ваши средства. Все точно, не так ли?

— Да, месье. Больше всего нас мучает неизвестность: что стало с теми несчастными, которых мы везли в Сиен-Сиу…

— Их никак не побеспокоили. Наш удар был направлен исключительно на вас. Все прошло тихо, мирно и незаметно, вдали от конвоя, который благополучно продолжил свой путь, и в настоящий момент, должно быть, находится в безопасном месте, там, куда вы распорядились его отправить. Счастлив, что могу предоставить вам необходимые сведения.

Исключительно вежливый тон, на котором изъяснялся русский, сильно раздражал графа, а особенно эта едкая ирония, выдававшая искусственную манерность.

Клавдия не отрываясь смотрела на грабителя, но того ничто не могло задеть.

— Время торопит нас, — монотонно продолжал Борский, — теперь я расскажу, с кем вы имеете дело. Меня зовут Владимир Борский, я родился в почтенной семье в Санкт-Петербурге. Мой отец служил чиновником, мать — настоящая буржуа, воспитывавшая своих детей в духе добропорядочности, в почитании морали и царя.

«Куда он клонит?» — спросил себя Солиньяк.

— Отец, будучи очень жадным, а мать — очень экономной, оставили меня совершенно без средств к существованию. Мне с трудом удавалось получать от них незначительные суммы. А жить хотелось широко, в соответствии с моими вкусами. Я познакомился с прожигателями жизни, внедрился в их среду, стал играть, мошенничать, до поры до времени это удавалось. Но что вы хотите, молодость беспечна, и от нее трудно требовать такой добродетели, как бережливость. Я выиграл крупную сумму, но потратил еще больше, влез в долги. Везение оставило меня, а злой рок[88] преследовал по пятам, и я вынужден был пойти на самое худшее. Мой отец старел и становился еще скупее, чем прежде. В своей жизни он не сделал ничего полезного, его эгоизм переходил все границы. При этом, надо заметить, он обладал отменным здоровьем и собирался прожить целую вечность. Только несчастный случай мог свести его в могилу… Я же, напротив, был молод, амбициозен[89], и единственное, что мешало исполнению моих планов, так это отсутствие денег. Тогда как у моего отца они имелись. И поскольку он не хотел их отдавать добровольно, я решил взять их силой. Однажды ночью я проник к нему в спальню и, зная, где он хранит свои сбережения, открыл ящик. Передо мной лежала кругленькая сумма, которую я уже собирался было присвоить, но тут отец проснулся и набросился на меня, обзывая вором. Я пытался защищаться, но это плохо получалось. Под руку попался нож, и я убил его!

— Негодяй! — Солиньяк, заламывая связанные руки.

— Потом я сбежал, — хладнокровно продолжал Борский, — и был бы в безопасности, если бы не страшное невезение — на меня пало подозрение. Обвинение выдвинула — кто бы вы думали — моя мать! Прекрасно зная меня, она обо всем догадалась. Я отчаянно защищался, придумывая себе алиби[90] и отлично играя роль несчастного сироты… Тем не менее меня приговорили к смерти. И все-таки мне удалось посеять сомнения в души судей, которые, будучи исключительно честными людьми, написали прошение императору о помиловании. После чего мне была дарована жизнь. Смертную казнь заменили на пожизненные принудительные работы. Три года спустя я бежал, правда, ценой огромных усилий и жуткого риска! Сначала я блуждал по пустыне Гоби[91], затем добрался до Маньчжурии, где меня, однако, ждало новое испытание — я попал в расположение русских. Долгое время я скитался и, когда в конце концов решил, что пропал окончательно, встретился с Райкаром. Приятель нуждался в помощи себе подобного, я предложил ему свои услуги и с тех пор стал его лейтенантом. Однажды в Мукдене я случайно узнал о вашем конвое. Тот, кто рассказал о вас, сообщил также, где вы находитесь, куда следуете и как вас найти. Я организовал нападение, остальное вы знаете.

Преодолев отвращение, которое Солиньяк испытывал к этому циничному типу, он произнес:

— Все эти подробности очень занимательны, но они ни в коей мере не дают ответа на один-единственный вопрос, который интересует меня больше всего: можете ли вы дать нам свободу и на каких условиях?

Борский, взбудораженный тяжелыми воспоминаниями, ответил не сразу:

— Вы правы… Если уж я рассказал вам о моем прошлом, то только для того, чтобы вы не ждали от меня ни пощады, ни жалости. Одним словом, вот чего я хочу: я знаю, что вы несказанно богаты, и я тоже хочу стать таким.

— А! Всего лишь! Вы желаете денег! Сколько?

— Вы миллиардер… Я вправе потребовать половину…

— Пятьсот миллионов! — усмехнулся Бессребреник. — Вы не очень-то скромны! Вы забываете, однако, что сооружения Нью-Ойл-Сити представляют солидный капитал, реализовать который можно будет лишь через некоторое время, но ни у вас, ни у меня нет желания ждать.

— Хорошо, если мои требования слишком высоки, — смягчился русский, — что вы скажете, например, о двадцати миллионах? Хочу вам напомнить, что за мной стоит целый отряд бойцов, которым я должен кинуть солидную кость.

На самом деле Солиньяк был слегка удивлен таким снижением цифры — двадцать миллионов! По сравнению с той огромной прибылью, которую они получали, эта сумма казалась практически ничтожной.

— Двадцать миллионов, — вновь произнес бандит, — это мое последнее слово. Вы согласны?

— А если нет?

— А если нет, то, не имея возможности держать вас в плену вечно, я убью обоих. Сначала ее, чтобы заставить вас пострадать, наблюдая за агонией[92] жены, а потом и вас. Солиньяк не перебивал бандита. Ему было любопытно узнать, до какой степени жестокости и бессердечия мог дойти этот человек. Но Клавдия оказалась менее терпеливой, чем муж.

— Швырните этому негодяю те миллионы, что он просит.

— Не беспокойтесь, дорогая, — спокойно ответил француз. — Я только хочу сделать несколько уточнений.

— Каких же? — Борский.

— Надеюсь, вы догадываетесь, месье, что в моем распоряжении сейчас нет ничего, кроме маньчжурской пустыни, и уж конечно же я не смогу выложить тотчас двадцать миллионов.

— Да, я знаю, — согласился русский. — Мне будет достаточно вашего обязательства.

— Обязательства?

— Вот ваша чековая книжка, которую я нашел в фургоне. Прежде, чем отправиться в эту страну, вы, вероятно, предприняли все необходимые меры и конечно же сделали аккредитацию[93] в каком-нибудь банке Мукдена, например…

— Нет, не в Мукдене. У меня неограниченный открытый счет в «Империал Банк» Сеула, в котором при виде моей подписи вам незамедлительно выдадут ту сумму, которую я укажу.

— Сеул! Великолепно! Меня это полностью устраивает.

— Значит, получив эту сумму, вы согласитесь отпустить нас?

— Даю вам мое честное слово.

— И мы сможем свободно выбирать, куда нам направиться?

— Совершенно верно! И более того, я предоставлю вам эскорт в сопровождение, чтобы обеспечить безопасное передвижение по дороге.

— Ваша доброта превосходит все ожидания. Мне ничего не остается, кроме как поблагодарить вас. Дайте мне чековую книжку и развяжите руки, я немедленно выпишу сумму, которую вы назвали.

Борский нервно хихикнул.

— Как бы не так, дорогой, — ехидно возразил он, — вы думаете, я круглый дурак и не раскусил вас. Я вас освобождаю, а вы нарисуете на бумажке кроме подписи еще какую-нибудь условную закорючку или знак, известный только банкирам, чтобы они еще и арестовали меня… Если вы думаете воспользоваться моей глупостью, не заплатив ни рубля, то ничего не выйдет! Я не такой идиот!

— Хорошо… Тогда чего же вы хотите? Каково новое требование?

— Вот оно, месье. Я хочу гарантии…[94]

— Вы говорите загадками, объясните. Бандит вытащил из кармана листок бумаги.

— Этот листок я также нашел в фургоне. В нем-то и состоит суть проблемы.

— В самом деле? И что же мы сделаем с этим листочком?

— Вы напишете на нем несколько слов…

— Каких?

— Я вот тут набросал кое-что… Прочтите. Борский поднес бумагу к лицу пленного. Тот взглянул на текст. Быстро прочитав, он вздрогнул, лицо исказилось в гримасе.

— Подонок! — закричал Бессребреник. — Чтоб я это написал? Да никогда! Ни за что!

— В таком случае, любезный, — злорадно усмехнулся русский, — я выполню свои обещания.

Он подошел к двери и позвал кого-то. Появились помощники, которым бандит шепотом отдал какие-то приказания.

— Да что там было написано, в этой бумаге? — Клавдия.

Возмущение мужа вывело ее из оцепенения.

— Что было? Этот человек предложил мне написать и подписать следующее: «Я, граф де Солиньяк, признаю, что получил от шефа китайских Боксеров сумму в двести пятьдесят тысяч франков в обмен на план дипломатической миссии в Пекине. Дата».

Женщина тяжело вздохнула.

— Но я не понимаю, зачем ему понадобилась подобная ложь?

— Этот мерзавец без чести и совести, убийца, негодяй, да к тому же еще и грабитель с большой дороги, подозревает, что я могу устроить ему какую-нибудь ловушку. А чтобы заставить меня гарантировать ему получение денег, он хочет держать меня под страхом разоблачения с помощью этой фальшивки, которая может лишить меня моего доброго имени, которая меня обесчестит.

— Вы не напишете ее?

— Тысячу раз нет. Лучше достойная, но мучительная смерть, чем позор… Я слишком хорошо вас знаю, Клавдия, чтобы сомневаться в вас…

— Я ваша спутница навеки. Участь, которая нас ожидает, меня не страшит.

— Благодарю, дорогая, я уважаю вас и очень люблю. Как бы мне хотелось, чтобы вы также любили и ценили меня… Простите, что не сумел вас защитить. Судьба оказалась сильнее моей воли. Но умрем мы, по крайней мере, вместе и будем достойны друг друга.

Возвращаясь в помещение, Борский услышал последние слова. Лицо его перекосилось: он понял, что пленный остался неумолим.

— Так вы напишете такую бумагу? — спросил злодей, обращаясь к Солиньяку.

— Нет!

— Ладно… Тогда я подвергну вашу жену самым невыносимым пыткам, и вы уступите!

— Нет! — один голос воскликнули Солиньяк и Клавдия.

А затем молодая женщина добавила:

— Плевала я на ваши пытки! Я презираю вас и нисколько не боюсь, потому что вы — трус!

Со сжатыми кулаками оскорбленный бандит набросился на пленницу. Связанный по рукам и ногам Бессребреник ничем не мог помочь своей супруге и лишь хрипел от ярости и бессилия. Но русский внезапно передумал и позвал кого-то. Тотчас появились пятеро помощников. Они втащили жаровню с горящими углями и раскаленные железные прутья. Клавдия закрыла глаза, мысленно представив то, что ее ожидало. Солиньяк, вытаращив глаза и открыв рот, наблюдал за действиями разбойников, а затем стал обзывать Борского всеми ругательствами, которые только приходили на ум. Однако бывалого каторжника ничто не могло задеть, и он вновь хладнокровно спросил:

— Может быть, все-таки подпишете?

— Нет!..

— Приступайте! — приказал бандит своим людям. Те подошли к женщине, сорвали с нее чулки и ботинки, а один из головорезов вынул из жаровни раскаленные щипцы.

Скрестив руки на груди, Борский смотрел на Солиньяка и самодовольно ухмылялся. Затем он снова помахал листком перед носом у француза и прокричал:

— Тем хуже для вас… и для нее! Действуйте! Палач опустил горячий железный прут на ногу несчастной, и та испустила душераздирающий крик.

— Остановитесь, — выдавил Солиньяк, — я все подпишу!

— Ну, наконец-то! — Борский. — Я знал, что вы нуждаетесь в героизме. — А затем добавил с демонической улыбкой на лице: — лишь начало, но мы можем продолжить в любой момент, если вы вдруг передумаете.

— Развяжите руки, я готов вам подчиниться.

Жаровню оттащили, и солдаты, держа пальцы на спусковых крючках и прицелившись в пленных, встали напротив.

Граф взял себя в руки, глаза его как-то странно заблестели, на что Борский, однако, не обратил внимания. Он был слишком занят результатами успешно проведенной операции. Русский освободил Бессребренику правую руку, считая, что этого будет вполне достаточно для написания документа. Бандит думал, что сломил противника и что тот не способен более оказать сопротивления.

Придвинули кусок ствола дерева, служивший столом. У предусмотрительного Борского нашлись даже чернила и перо. Затем пленному развязали ноги: так, с освобожденной одной рукой и ногами, он оказался в состоянии написать документ.

Русский положил перед ним листок бумаги, взятый в фургоне. В уголке фирменного бланка красовалось название компании «Нью-Ойл-Сити К°».

— Вы просто все предусмотрели! — Солиньяк. Прекрасно владея собой, он твердой рукой написал строки, подтверждающие его собственное предательство, и поставил четкую размашистую подпись в конце.

— Теперь дату?

— Разумеется, — ответил Борский, — она должна быть раньше июня тысяча девятисотого года, до начала восстания Боксеров…[95]

— Вы совершенно правы, — тихо произнес Солиньяк, — я поставлю декабрь тысяча восемьсот девяносто девятого года.

— Годится.

Взяв бумагу, бандит аккуратно сложил ее.

— Отлично! Теперь чек.

Все так же спокойно и хладнокровно, как будто бы он находился в своем кабинете, Солиньяк вписал в чек значительную сумму, которая должна была обогатить грабителя. Русский, однако, волновался. Он опасался, что в последний момент француз передумает и откажется выписать чек. Но нет, все прошло как по маслу. Борский не замедлил искренне поблагодарить пленного:

— Я счастлив, что мне не пришлось прибегнуть к более жестоким пыткам. Рана на ноге вашей жены не больше царапины и скоро заживет. Смотрите, мадам уже приходит в себя.

Действительно, в этот момент Клавдия открыла глаза и испуганно огляделась вокруг.

— Не бойтесь, мадам. Мы с вашим мужем уже договорились, и вам более ничто не угрожает.

Несчастная повернула голову к Солиньяку, и тот свободной рукой сделал жест, который должен был подбодрить ее и подтвердить слова бандита.

— Вы подписали эту ужасную ложь?

— Не беспокойтесь, все прошло как нельзя лучше. Я сделал все, что должен был.

Клавдия настороженно слушала. Хорошо зная своего мужа, она уловила в его спокойном удовлетворенном голосе легкую иронию, которую вряд ли мог заметить иностранец.

— Хорошо! — взодхнула она. — Я полностью доверяю вам.

— А теперь, — вновь заговорил Солиньяк, — когда я предоставил вам все, что вы желали, я надеюсь, господин Борский, больше нет причин держать нас здесь. Вы отпускаете нас на свободу?

Русский все еще сомневался. Хладнокровие Бессребреника выводило его из себя. С другой стороны, пленные полностью находились в его власти и ему нечего было бояться. Подумав немного, негодяй освободил супругов.

— Вам, очевидно, потребуется вода и бинты, чтобы сделать повязку мадам, — учтиво предложил злодей.

— Да, если это вас не затруднит…

Борский откланялся и вышел. Через секунду появились солдаты, которые принесли все необходимое и удалились. Солиньяк обнял жену.

— Дорогая моя спутница, вы — честь и любовь моя на всю жизнь, я не должен от вас ничего скрывать… Я действительно подписал ту бумагу, которую потребовал от меня этот человек.

— Вы! Но ведь теперь вы пропали! Этот мерзавец обесчестит, оклевещет вас, разобьет нашу жизнь…

— Клавдия, вы только что заявили, что доверяете мне. Если я и подписал, то лишь потому, что хотел спасти вас от мучительной смерти. Борский — потрясающий дурак, и тот документ в его руках — не более чем листок бумаги, не имеющий никакой юридической силы.

— Что вы говорите? Объясните же!

— Чуть позднее, любимая, чуть позднее…

Солиньяк перебинтовал ногу Клавдии. Рана действительно оказалась небольшой. Не пройдет и двух-трех дней, и шрам зарубцуется.

— Давайте руку и держитесь крепче! Обопритесь о мое плечо и — вперед! — воскликнул Бессребреник. — Я приготовил этому милейшему вовсе не банальный[96] сюрприз!

Пещера выходила на небольшой выступ в скале. Спустившись по узкой тропинке, путник попадал в глубокое ущелье. Дорога внушала уверенность в правильности выбора.

— Сделаем проще, — сказал Солиньяк, беря жену на руки. — Так мы, пожалуй, быстрее доберемся.

Держа ее, как ребенка, он отправился в путь. Однако как только они достигли края выступа, прозвучал выстрел. В нескольких шагах, вскрикнув от боли, упал человек. Он попытался подняться, но снова упал. Это был Райкар, главарь бандитов. Нет, он не умер. Пуля пробила ногу, и теперь разбойник не мог стоять. Увидев перед собой Солиньяка и Клавдию, он закричал:

— Я отомщу!

И стал продвигаться к ним ползком. Кто следующий — Бессребреник или его жена?

Однако молодая женщина, вовремя заметив опасность, вытащила из кармана маленький револьвер, отделанный слоновой костью, и выстрелила в голову негодяю. Тело повисло на краю обрыва, а затем, потеряв равновесие, покатилось по склону. В то же мгновение Борский, услышав выстрелы, вместе с остальными бандитами устремился к месту происшествия. Пытаясь предотвратить неизвестно чью атаку, он скомандовал:

— Огонь! Огонь!

И пули засвистели вокруг беглецов. По счастью, стрельба велась беспорядочно, и никто не пострадал.

— Ну уж на этот раз, — возмутился Солиньяк, — я дорого продам свою жизнь.

Заскочив за один из выступов скалы, перегораживавший вход в грот, он вместе с Клавдией оказался в укрытии, и тут за спиной услышал вопрос:

— Вы француз?

— Да, да, француз! — полной грудью, ответил граф.

Откуда-то сверху со скалы спрыгнул человек и, протянув руку, представился:

— Поль Редон… из Парижа.

— Жорж де Солиньяк, из Гаскони[97].

— Так, значит, мы — братья! Вы попали в беду?

— Да еще в какую… Позвольте мне представить вам мою жену, Клавдия де Солиньяк, урожденная Остин.

— Нефтяная королева…

— Она самая. Однако не забывайте, что мы находимся в разбойничьем логове и необходимо срочно отсюда выбираться.

— И выберемся непременно. У вас есть оружие?

— Два револьвера.

— Маловато. Но мы вас поддержим.

На высоком выступе скалы появились Бан-Тай и Пьеко.

— Друзья, бегите скорее сюда! — крикнул репортер. — Нам предстоит сразиться с бандитами.

Вслед за Редоном и Солиньяком двое мужчин быстро спрыгнули в укрытие, где и произошло краткое знакомство. Едва успев выслушать рассказ о коварстве Борского и его людей, новые знакомые вступили в перестрелку.