— Мы женаты всего полгода, — напомнила Джейни.

— Он просит лишь немного понимания, хочет ощущать, что ты горда его достижениями. А если ты будешь рваться в бизнес, то он решит, что ты считаешь его неудачником.

— Я совершенно не считаю его неудачником! — отчеканила Джейни и швырнула на стол салфетку, дрожа от злости. Почему все вечно пытаются ее осадить? Она тут же оказалась во власти прежней неуверенности в себе, в своих возможностях.

Это чувство было знакомым и крайне болезненным, ибо из него проистекала утрата контроля за ситуацией, а это было для нее неприемлемо. Джейни знала, как это опасно: в таком состоянии она была способна на глупые, вредные поступки.

Мими, размышляя о браке, вспомнила свою мать.

— Иногда приходится чем-то жертвовать, Джейни… — проговорила она ласково. — Когда не хочешь идти на жертвы, очень трудно чего-либо добиться.

Джейни понимала, что Мими права, но была слишком рассержена, чтобы это признать.

— Если ты говоришь о переезде в Коннектикут, — сказала она, — то об этом не может быть и речи.

Во взгляде Мими Джейни увидела жалость. '

— Нет, я подумала о Патти, — прошептала Мими.

Джейни уставилась на свою салфетку. Неужели Мими сознательно ее подстрекает? Патти была для нее больным вопросом, и Мими это знала: ведь сестра оказалась права, а

Джейни ошиблась. После драки в Аспене — Патти и Диггер относились теперь к этому, особенно к короткому пребыванию Патти в тюрьме, как к одному из самых потешных происшествий за историю своего брака — Мериэл Дюброси созналась, что забеременела не от Диггера. Скандал мгновенно стих, словно его и не было, а Патти с Диггером с головой погрузились в семейную жизнь. Впрочем, они иногда ужинали с Джейни и Селденом — Селден гордо считал примирение этой пары делом своих рук, и Патти раз за разом благодарила Селдена за помощь и твердила Джейни, что они с Диггером стали еще ближе друг другу, чем раньше. Джейни оставалось только скрежетать зубами от зависти, тем более что ее собственный брак устраивал ее очень мало.

Впрочем, глядя на Мими, она успокаивала себя мыслью, что не одна такая. Вспоминая бурную сцену с Мими, она мысленно твердила, что Мими настоящая дурочка. В эти дни та выглядела очень усталой, казалось, ее красота совсем померкла — как печально!.. Но чего еще ожидать? В конце концов, все, что есть в жизни Мими, — это Джордж. Но если поведение Джорджа в отношении Джейни в последнее время что-то означает, то очень возможно, что скоро Мими лишится даже этого утешения…

Закусив губу, Джейни провела пальцем в перчатке по иллюминатору, залитому с внешней стороны дождем. За две недели после того ленча с Мими она немало натворила. Ужасаться было нечему, но и вспоминать все это не хотелось — по крайней мере сейчас.

Сидя в просторном кресле по другую сторону прохода, Мими отстегивала ремень.

— Наконец-то! — воскликнула она. — Собственный самолет — это отлично, но мне не хватает «конкорда». — Она потянулась. — Обожаю Париж, а ты?

Джейни снисходительно улыбнулась. В отличие от едва ли не всех на свете она не относилась к Парижу с любовью: с ним у нее было связано слишком много неприятных воспоминаний. Но она была рада, что Мими довольна. Как только забрезжило путешествие в Париж, та преобразилась: превратилась в прежнюю Мими, полную энергии и доброты, даже выглядеть стала гораздо лучше. Ее красота как будто очнулась после короткой зимней спячки: лицо разгладилось и засияло, подстриженные волосы окружали его мягкими волнами, делая похожей на кинозвезду 50-х годов.

— Идем! — И Мими почти силой выволокла Джейни из само лета. — О багаже не беспокойся: его привезут прямо в отель.

Я велю водителю покружиться у Эйфелевой башни. Такая у меня традиция. — Она уже подводила Джейни к «мерседесу». — Нас ждет куча удовольствий. Разве плохо забыть на недельку о мужьях?

Джейни засмеялась и кивнула. Легко сказать! Селдена она охотно выкинет из головы, подумала она угрюмо. Селдена, но не Джорджа.

Сон начался с моря, залитого лунным светом. Сначала она услышала шорох пены на гребнях огромных серо-зеленых волн, почувствовала, как лицо ей обдувает соленый ветер. Потом оказалось, что она несется, стоя на спине огромного дельфина и держась за его тонкий плавник. Сама она была стройной, мускулистой и загорелой, настоящей валькирией из другого мира, — кому же еще под силу пуститься в плавание на спине волшебного дельфина? Плавание имело цель — спасти тонущего мужчину; но лишь только они к нему подплыли, на них обрушилась колоссальная волна. Мужчину эта волна спасла, выбросив на сушу. Когда волна разбилась о берег, девушки и дельфина не стало. У Джейни разрывалось от боли сердце: она знала, что девушка, то есть она сама, мертва.

Мужчину принесло к прибрежной деревушке, где жили туземцы и пестрая толпа красивых молодых американцев. У мужчины — правильнее было считать его юношей, ведь ему было года двадцать четыре, не больше — была сломана нога. На следующий день в деревне появилась молодая женщина. Это была Джейни, но не та, что плыла на дельфине, а ее младшая сестра. И не настоящая младшая сестра, Патти, а Джейни — сестра самой Джейни (чего только не бывает во сне…). Она тоже была красива, но полна опасений, что не сможет проявить героизм, свойственный старшей сестре. Значит, ей тем более необходимо было испытать себя. Героиня погибла, и она должна была выведать, что на самом деле произошло.

Она стояла на пляже и чертила на песке большим пальцем ноги. Сердце ее ныло от сочувствия к погибшим, дельфину и героине, но у нее тоже была цель. Молодой человек подошел, взглянул на нее, и они тотчас нежно друг друга полюбили.

Молодой человек повел ее к бару «Кон-Тики». Ее ждали опасные приключения в одиночестве, и ей хотелось напоследок насладиться любовью. Сможет ли она удержать его интерес? Другие женщины на острове были красивы, гораздо красивее ее, но ему была нужна она.

Она танцевала для него в баре «Кон-Тики». Потом он повел ее за руку прочь от толпы. Он был в нее влюблен.

Сначала они целовались, потом любили друг друга, сливаясь в одно целое, забываясь друге в друге и в умопомрачительном ощущении чистого секса. Это длилось бесконечно. Он овладевал ею всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Она забыла про страх, гнев, для нее существовала только ослепительная любовь, беспредельное счастье…

А потом ей пришлось уйти, чтобы исполнить возложенную на нее миссию. Она пересекла пляж и оказалась у места, где плескался дельфин. Когда она протянула руку, дельфин устремил на нее невыразимо печальный взгляд…

Джейни вскрикнула. Пробуждение было медленным. Дельфин на глазах превращался в шкаф у противоположной стены, море — в тяжелые гардины из красного шелка, не пропускавшие дневной свет. Сначала она не могла вспомнить, где находится и зачем. Потом методом исключения она пришла к осознанию того, что прилетела в Париж, поселилась в роскошном отеле «Афины-Плаза», что произошло это уже два дня назад и что ее спутница — Мими. Но эмоционально она еще не рассталась со своим сном. Джейни страшно хотелось вернуться в него, оказаться там, где у нее была цель, снова ощутить такую огромную любовь… «Если бы только можно было обрести это чувство в настойчивом труде, — подумала она в отчаянии, падая на подушки. — Если бы можно было хотя бы разок испытать то же самое в реальной жизни…» Джейни нехотя повернулась, чтобы взглянуть на часы. Десять утра. Она вспомнила, что существовал человек, способный удовлетворить ее вожделение, и звался этот человек Зизи…

Джейни по-прежнему билась над решением загадки, почему он ее отверг. Вспоминая последние мгновения их ужасного столкновения, она вдруг подумала, что где-то на жизненном пути свернула не туда. Этот ошибочный поворот был как древесный ствол со множеством ветвей, которые тоже стали неверными путями, но она не прекращала движение в надежде, что какая-нибудь из этих тропинок выведет ее на правильную дорогу. Если бы она стала хозяйкой своей жизни гораздо раньше, рискнула бы заняться тем, во что сама верила, то никогда бы не очутилась здесь, в Париже, женой человека, который ее не любит или, во всяком случае, любит не так, как бы ей хотелось. Валяясь в постели, Джейни вспоминала ту отвратительную неделю на Мустике; разговор Селдена с матерью звучал в ее голове так отчетливо, словно они и сейчас перемывали ей косточки за тонкой стенкой: «Посмотри, какие проблемы у нее и у ее сестры!» — «Джейни часто приходят в голову разные идеи…» Она зажала руками уши, боясь, что сейчас закричит. Все равно она добьется своего… Заслужит уважение, которого достойна… Все это осуществимо, лишь бы Джордж не подкачал!

Она опять покосилась на часы. На них 10.10, то есть 4.10 утра по нью-йоркскому времени, — слишком рано для звонка. За истекшие два дня она звонила Джорджу трижды, и всякий раз секретарша просила ее подождать, а потом отвечала, что у Джорджа совещание, он перезвонит позже. Но звонка от него так и не последовало, и у Джейни уже появилось подозрение, что он ее избегает. Если бы только она не забралась в Париж! В Нью-Йорке она сумела бы его выследить, разыграла бы случайную встречу в ресторане или на улице. Джордж — человек привычки, и она, даже не ставя перед собой такой цели, успела изучить его правила: по средам он обедал в «Динго», по четвергам в «Патроне»; ровно в половине шестого вечера трижды в неделю он посещал спортивный клуб в Центральном парке.

Джейни заставила себя встать под душ и пустила холодную воду. Разница во времени чувствовалась хуже всего на второй и третий дни, а ей требовалась свежая голова. Надо было внушить Джорджу, что в их проекте от него требовалось одно: подписывать контракты и чеки. Если он решил, что может этого избежать, отослав ее в Париж, то это серьезная ошибка.

От холодной воды у нее прояснилось в голове. Вытираясь мягким полотенцем, Джейни тщательно обдумывала ситуацию с Джорджем. Возможно ли, что она сыграла неверно? Целый месяц после того как она изложила ему свои намерения, она делала правильные ходы, сама любуясь тем, как изящно ей удается отказывать ему в том единственном, чего ему, как она считала, по-настоящему хочется. Благодаря ее неустанным (но притом осторожным) уговорам, он в конце концов тоже проникся мыслью, как хорошо будет, если она выступит продюсером фильма по книге Крейга, и даже признал ее продюсерские достоинства. Юристы составили и несколько раз проверили контракты. Только тогда, убежденная в свой неотразимости и в том, что секс скрепит сделку, Джейни «уступила» ему у него в кабинете.

С самого начала зная, что до этого рано или поздно дойдет, она приняла холодное, взвешенное решение, что успех гораздо важнее неверно понимаемой добродетели. Что плохого, если она находит Джорджа привлекательным и забавным, иногда даже позволяет себе помечтать о том, каково бы ей было в роли его жены? Но только когда все закончилось и он застегнул на брюках молнию, она почувствовала: что-то изменилось. Он наградил ее теплым поцелуем в щеку, но слова, которые он сразу после этого произнес, прозвучали холодным душем:

— Благодарю. — Так хвалят разве что официантку после вкусного обеда… — Было очень мило.

— Мило? — обиженно переспросила она. Зная, что событие должно получиться запоминающимся, она сделала самый лучший минет, на какой только была способна: засунула указательный палец ему в анальное отверстие и хорошо обработала языком головку члена.

— Хорошо, — уступил он, видя ее недовольство. — Было от лично — так пойдет?

И он проводил ее к двери, как какую-нибудь бухгалтершу. Она даже почувствовала себя страшно виноватой перед Мими.

— Как насчет контрактов? — спросила она как ни в чем не бывало, делая вид, будто ничего не произошло.

— Ах, контракты… — Он закатил глаза. — Поговорим о них завтра. — Он распахнул дверь, и ей ничего не оставалось, кроме как выйти. — Всего хорошего! — напутствовал он ее.

На следующий день он не изъявил желания обсуждать контракты, днем позже-тоже. На ее звонки он еще отвечал, но всякий раз, когда она поднимала этот вопрос, быстро менял тему, после чего секретарша, словно он ее об этом попросил, вмешивалась в их разговор, сообщая о важном звонке на другой линии. Настал вечер отлета в Париж, а он так и не подписал контракты, даже не сказал, когда это сделает. И это притом, что Крейг названивал уже ежедневно…

Крейгу обещано было 300 тысяч долларов за сценарий и еще 700 тысяч в день начала съемок. Джейни должна была получить 100 тысяч авансом и еще 400 тысяч по завершении съемок. На создание сценария и его продажу кинокомпании было отведено полтора года. Естественно, Джордж тоже числился продюсером (хотя как человек, заплативший деньги, сам не должен был ничего делать) и получил бы наибольшую долю от прибыли. Мысли об этом приносили Джейни одно огорчение. Вешая мокрое полотенце на дверь ванной и заворачиваясь в махровый халат, она тоскливо вспоминала, что от Джорджа требовалось всего лишь выписать чек на 400 тысяч — мелочь для него, ведь Мими наверняка тратила на свои парижские наряды больше…

А теперь она в тысячах миль от Нью-Йорка и от Джорджа. Она по-прежнему не сомневалась, что при личной встрече сумела бы добиться от него всего. Напрасным был только ход последней картой в уверенности, что игра выиграна. Она прокрутил в памяти последние роковые минуты с Джорджем, как финал бездарного фильма, и, рухнув на кровать, бессильно замолотила кулаками по подушке.

Хватит об этом думать! Выбросить из головы те десять последних минут, никогда больше их не вспоминать, не говорить о них! Если не думать, то можно себя убедить, что ничего этого не было; постепенно память о позоре сотрется. Главное — сосредоточиться на проекте, заставить Джорджа ответить на ее звонок и подписать контракты, а дальше все пойдет как надо.

Джейни оглядела апартаменты. Сначала ей понравились мебель и декор в стиле XVIII века, но сейчас номер показался тесным и мрачным. Ей захотелось пройтись и подышать свежим воздухом. Она причесалась, напудрилась, натянула брючки от Версачи, надела шелковую кофточку, накинула плащ в тон всему ансамблю и, схватив сумочку, поспешила на встречу с городом, который презирала.

— Pardonnez-moi, — обратилась она к привлекательному лысеющему французу за стойкой. — Est qu'il у a un message pour moi?[3].

Она говорила по-французски с сильным акцентом. Она не исключала, что Джордж звонил ей, когда в Европе уже была ночь, и не захотел ее будить.

— Oui, мадам, — ответил дежурный учтиво. Джейни подумала, что во Франции лысые мужчины почему-то всегда элегантны, а в Америке смахивают на Брюса Уиллиса. — Кажется, что-то есть.

Значит, все отлично, подумала она с облегчением и поспешно надорвала конверт. Увы, в нем лежало всего лишь предложение Мими встретиться в час дня в салоне «Кристиан Диор».

Первой ее реакцией была злость и разочарование. Увидев ее выражение, дежурный спросил, все ли в порядке.

«Все очень плохо!» — чуть было не ответила она, но вовремя спохватилась. Страх — плохой советчик. Если Джордж почувствует, что она боится, он наверняка будет и дальше тянуть с подписанием контрактов.

— C'est d'accord[4] — сказала она с улыбкой. Джордж — закаленный бизнесмен и, возможно, испытывает ее, проверяя на прочность. Если так, подумала она, взглянув на часы, ему предстоит узнать, какая у нее закалка.

До встречи с Мими оставалось еще полтора часа. За это время она решила побывать в знакомом косметическом магазине и приобрести про запас свою любимую губную помаду «Пусси пинк». Подзывая одно из такси, стоявших перед отелем, она решила не звонить Джорджу дня два-три. Пускай, зная, что она сопровождает Мими, и не имея от нее вестей, немного понервничает…

Она поехала на такси на бульвар Сен-Жермен на левом берегу. Город был ей так знаком, словно она не покинула его пятнадцать лет назад: все то же безумное движение, бульвары, отель «Крийон», сад Тюильри, потом мост через Сену-и вот они, чудные лавочки бульвара Сен-Жермен. Увидев ту, что искала, она велела таксисту остановиться.

Дверь магазинчика открылась под звон колокольчиков, и Джейни вошла внутрь. Магазинчик был крохотный, почти полностью занятый прилавком. Здесь нужно было знать, чего ты хочешь, чтобы это получить. Подойдя к продавщице за прилавком, она спросила:

— Vous avez la rouge a levres «Pussy Pink»?[5]

Продавщица кивнула и вышла в заднее помещение. Джейни успокаивала себя, что не напрасно прилетела в Париж: по крайней мере пополнит свой запас помады. Но продавщица появилась, отрицательно мотая головой.

— Простите, мадам, но «Пусси пинк» больше нет.

— Как нет? — удивилась Джейни. — А когда будет снова? И, вспомнив, что это Париж, объяснила:

— Encore?[6]

— C'est fmi, — сказала продавщица, пожимая плечами: она уже потеряла интерес к разговору.

— То есть как кончилась? — не поняла Джейни.

— Марка. Нет. Все.

— Но ведь она еще продается в «Барнис», — возразила Джейни, словно это доказывало, что продавщица ее обманывает.

— Возможно, у них еще найдутся один или два тюбика, — ответила продавщица, опять пренебрежительно пожимая плеча ми. — Кончится там — и все.

— Вы хотите сказать?..

— Ну да. Этого оттенка больше не будет.

Джейни вышла из магазинчика потрясенная. Она пользовалась помадой «Пусси пинк» все пятнадцать лет после первого посещения Парижа. Эстелла, вместе с которой она снимала квартиру, научила ее, что нельзя менять цвет губной помады, чтобы фотографы ее лучше запомнили. Что ж, это помогло, хотя, возможно, не так, как она надеялась…

Это невероятно! Джейни застыла на тротуаре, не зная, как быть. Откусив краешек ногтя, она зло его выплюнула. Вместе с помадой «Пусси пинк» она утрачивала частицу своей личности и не знала, чем ее заменить. Это предвестие, подумала она в отчаянии, но чего? В следующую секунду включился «автопилот»: ноги сами понесли ее на боковую улочку, к знакомой деревянной двери.

На стене по-прежнему висела скромная красная табличка с золотой надписью «Золло моделс», на двери была все та же бронзовая ручка, дверь открывалась в знакомый дворик, где истертые каменные ступеньки вели в международное агентство моделей «Золло». Джейни знала, что до конца жизни не забудет день, когда впервые поднялась по лестнице и вошла в красную дверь. 1985 год, ей было 18 лет.

— Глядите-ка, Нью-Йорк шлет и шлет мне красоток! — крикнул Жак Золло тогда, при ее первом появлении.

Не зная, что сказать, Джейни подала ему свой альбом.

— Высокая и худая, да. — Он покивал и быстро пролистал альбом. — А лицо не годится. Слишком американское. Вам бы приехать в Париж два года назад. — Он указал на стену, где были развешаны журнальные обложки с голубоглазыми блондинками. — Тогда всем требовались такие. Но не теперь.

— Пожалуйста! — пролепетала Джейни в отчаянии, готовая разрыдаться.

Она только что приехала в Париж из Милана, где четыре месяца безуспешно пыталась найти работу манекенщицы; потом ее нью-йоркское агентство решило, что ей следует попытать счастья в Париже. Джейни не знала ни слова по-французски, и каждая минута, проведенная в Париже, была для нее мучением: она не могла купить в магазине поесть, потому что все лежало за стеклянным прилавком и надо было обо всем просить продавцов; невозможно было купить в аптеке зубную пасту, в деньгах она тоже не разбиралась, да и денег этих у нее было в обрез. Она была измотана и голодна; не найдет работу в Париже — ее отправят домой, где мать поднимет на смех и скажет: «Я тебя предупреждала! Я знала, что ты никогда не добьешься успеха…»

— Пожалуйста! — повторила она шепотом. — Я на все готова…

Жак Золло придирчиво ее оглядел. Он был красавчиком тридцати с небольшим лет-возможно, даже слишком красивым, на вкус Джейни. Промолчав несколько минут, показавшихся ей часами, он спросил:

— На нижнее белье согласны?

— Белье? — опасливо переспросила Джейни. Нью-йоркское модельное агентство предостерегало ее против этого направления, но решение надо было принимать прямо сейчас. И она ре шилась. Стоя перед Жаком Золло, совершенно подавленная, она смело передернула плечами, изображая бесшабашную отвагу, и ответила:

— Конечно, почему бы и нет?

У Жака оставались сомнения.

— Вы не сделали… — Он подпер себе грудь ладонями, изображая женские груди.

— Имплантаты? Нет, об этом я не подумала…

— Вот и хорошо, — сказал он. — В Америке большая грудь очень популярна, но здесь, во Франции, нам не нравится, когда наши женщины выглядят коровами.

— Нет, — заверила его Джейни, — я никогда… никогда такого не сделаю со своим телом.

Теперь, пятнадцать лет спустя, Джейни оглядела улицу. Получается, она солгала тогда: в конце концов она вставила себе в грудь имплантаты. Удивляться было нечему: она редко держала слово. Прошло совсем немного времени после ее знакомства с Жаком, а она уже делала много такого, чего раньше не видела даже в страшном сне…

Не сметь об этом думать, приструнила она себя. Тем более сейчас! И она зашагала прочь, углубляясь в Латинский квартал, где располагались небольшие галереи, способные ее отвлечь. Но мозг не повиновался: какие бы преграды она ни возводила, прорывались мелкие воспоминания, грозя быстро затопить ее память болью…

На просмотрах собиралось по пятьсот молодых женщин со всего мира, жадных до работы, менеджеры модной индустрии, которым всегда необходимо было пристроить кому «кузину», кому «знакомую», агенты, уменьшавшие заработки манекенщиц, отказывавшихся принимать их условия. У всех девушек были те или иные изъяны; выше всех котировались те, кто выглядел в соответствии с требованиями момента. Вокруг таких возникала кутерьма, и им обычно удавалось сделать бойфрендом какого-нибудь фотографа, что обеспечивало больше работы — и защиту от мерзавцев, с которыми иначе невозможно сладить. Этих девушек можно было считать счастливицами: через год-два они с триумфом возвращались в Нью-Йорк, и некоторые даже становились там супермоделями.

Но были и другие, о которых больше ничего не слышали: эти спивались, вскрывали себе вены, употребляли наркотики и попадали в больницы. Об этом было хорошо известно, об этом постоянно судачили сами девушки, агенты и фотографы. Результат бывал один: вскоре нью-йоркские агентства снабжали таких неудачниц авиабилетами в заштатные городишки, откуда они были родом.

Джейни провела в Париже две недели, когда разразился скандал из-за девушки по имени Донна Блэк. Джейни впервые об этом услышала, когда находилась в фотостудии, снимаясь для рекламы компании «Ла Бейби». Это была ее первая

Настоящая работа, а то, что она снималась для рекламы, означало одно: скоро ей заплатят настоящие деньги. В рекламном проспекте должны были красоваться две обнимающиеся блондинки, при взгляде на которых потребителю предлагалось представить, как обе сбросят дорогое белье и займутся сексом. Партнершей Джейни была девушка по имени Эстелла, снимавшая комнату вместе с Донной Блэк.

Донна и Эстелла были из Индианы, только отец Донны был врачом, а отец Эстеллы — мелким торговцем наркотиками. Про мать Эстелла говорила, будто официантка, но так закатывала глаза при любом упоминании этой профессии, что Джейни подозревала, что ее мать торгует собой.

Самой Эстелле терять было нечего. Позируя, она поднялась выше и быстрее, чем могла мечтать у себя в Индиане. Она не лезла за словом в карман, все время хохотала — мать Джейни сказала бы, что такая непременно «окажет дурное влияние». Она издевалась над фотографом, почти не говорившим по-английски, комично копировала жесты, с помощью которых он пытался им показывать, что делать, и спрашивала заказчика, сколько он заплатил бы им за секс. Заказчик спокойно отвечал, что платить женщине за секс — это прекрасно, вызвав у Эстеллы и Джейни приступ хохота. Они без устали цитировали его слова, смущая фотографа и его помощников.

К концу дня Эстелле позвонил Жак, и после его звонка она была сама на своя. «Донна Блэк пырнула ножом Антуана Дюбурге», — сообщила она. Антуан Дюбурге был шишкой в одной из косметических компаний; видимо, у Донны была с ним связь, а потом она застала его в постели с другой моделью. Подобное происходило в Париже сплошь и рядом, тем не менее в студии начался кавардак; фотограф перенес съемку на следующий день, сочтя обстановку нерабочей.

Джейни и Эстелла поспешно собрали вещи и убежали. Джейни, торопившейся вниз по лестнице следом за Эстеллой, показалось, будто та плачет, но на улице выяснилось, что она ошиблась: Эстелла истерически хохотала.

— Я знала, что Донна этим кончит. Она не вылезала из неприятностей. — Говоря это, Эстелла щипала Джейни за руку.

Джейни была в ужасе. Впрочем, за месяцы, проведенные в Европе, она успела понять, что не всегда верно реагирует на происходящее и ее реакция выглядит в глазах окружающих мещанской. Поэтому, наблюдая за Эстеллой, она скопировала ее поведение: тоже стала смеяться, даже сказала, что Антуан получил по заслугам.

— Думаешь, он умер? — спросила она.

— Сомневаюсь, — ответила Эстелла, — Убить человека ножом не так просто. Для этого надо перерезать ему горло или пырнуть раз десять. — Она отбросила назад длинные волосы. — У Донны маловато силенок. Она совершенно не тренировалась, поэтому Жак и собирался ее прогнать.

Девушки посмотрели друг на друга и снова прыснули. На самом деле модели чаще всего пренебрегали физическими упражнениями и, чтобы не толстеть, сидели на губительной диете — шампанское и сигареты.

— Но для меня это проблема, — продолжила Эстелла, — теперь мне нужна новая соседка. Донна не работала, но папаша платил за нее арендную плату.

И тогда Джейни, радуясь возможности ближе сойтись с такими блестящими растленными людьми, предложила свою кандидатуру.

Эстелла жила на левом берегу, близко от Сены, в квартире с высоким потолком и входом через двор. Планировка квартиры показалась Джейни идиотской — в спальни приходилось идти через другие комнаты, но все равно это был большой шаг вперед по сравнению с ее прежней квартирой. Квартира Эстеллы, официальной арендаторшей которой была модель, жившая в Париже пятью годами раньше, а потом вернувшаяся в Нью-Йорк, где стала «лицом» одной косметической компании, была обставлена, на взгляд Джейни, дорогим французским антиквариатом, хотя на самом деле такие предметы можно было найти на любом парижском «блошином» рынке. Но больше всего Джейни удивила комнатка по соседству со спальней Эстеллы — настоящая пиратская сокровищница, набитая туфлями, сумочками, шикарными дорожными чемоданами, куртками, платьями, свитерами и украшениями лучших фирм. Все это явно было Эстелле не по средствам. При виде такого богатства у Джейни расширились глаза. Ее воспитывали в пуританской скромности, внушали, что иметь лишние вещи — непростительный грех, но сокровищница Эстеллы мигом разрушила все ее детские представления, как камень, вдребезги разбивающий зеркало. Мгновение — и она сама очутилась в Зазеркалье.

— Бери что хочешь, — предложила Эстелла, чувствуя ее смущение. — Только сперва спрашивай у меня. Ненавижу, когда про сто хватают…

— Но откуда?.. — заикнулась было Джейни.

— Мой молодой человек любит делать мне подарки, Джейни непонимающе уставилась на Эстеллу. Французы — известные скупердяи, считающие, что лучше вести приятную беседу, чем открывать бумажник.

— Он араб, — объяснила Эстелла, поглаживая замшевую су мочку от Шанель — писк сезона, стоивший больше двух тысяч долларов. — Некоторые девушки не любят арабов, боятся их, ведь они такие богачи. Зато арабы что угодно тебе купят, куда угодно повезут. У Сайда яхта, летом мы будет плавать на ней вдоль Лазурного берега. Это самое модное место, там собираются все. — Видя, что Джейни не все улавливает, она рассмеялась. — Сен-Тропез, Антиб, Монако… Сайд обещал познакомить меня с принцем Альбертом.

Даже догадываясь, что Эстелла преувеличивает, Джейни от восхищения лишилась дара речи. Мир, о котором говорила Эстелла, был ей совершенно незнаком, но сейчас он казался совсем близким, как мерцающий драгоценный браслет: достаточно протянуть руку — и он твой.

— Арабы любят окружать себя множеством красивых женщин, — продолжила Эстелла. — Может, я уговорю Сайда пригласить тебя на яхту. Если не получится, тебя пригласит кто-нибудь еще.

В голове у Джейни зазвучал тревожный звонок, но она заставила его смолкнуть.

— Посмотрим… — отозвалась она, напуская на себя загадочность, будто у нее могли найтись более интересные занятия.

В ее комнате ждали два синих чемодана «Самсонайт». Мать проявила щедрость, снабдив ими дочь, но сейчас они вдруг показались Джейни воплощением всего, что ей не нравилось в ее жизни: потрепанности, слишком явного американского духа, отсутствия блеска; главное, некоторые девушки, вышедшие совсем уж из низов, добивались гораздо большего, оказывались наверху быстрее, чем она. Пока она стояла, погруженная в такие мысли, в двери появилась Эстелла в пестрой куртке от Шанель и в джинсах с небрежно переброшенной через плечо сумочкой. С точки зрения юной Джейни, именно так должна была выглядеть шикарная молодая дама.

— Схожу куплю немного pain, — сказала Эстелла, тщательно выговаривая французское словечко, словно нельзя было сказать просто «хлеб». — Тебе что-нибудь нужно? Сигарет, например?

— Я не курю.

— Не куришь? — Эстелла засмеялась. — Придется начать. В Париже все курят. — И она, насвистывая модную мелодию в стиле диско, выпорхнула за дверь.

Джейни продолжила разбирать вещи. Но как только захлопнулась тяжелая входная дверь, она не смогла побороть соблазн и вернулась в «сокровищницу» Эстеллы. Она напоминала себе, что получила приличное воспитание, что она — при-

Личная девушка из хорошей семьи, которую с ранних лет учили не зариться на чужое, но сейчас уже не знала, что под этим подразумевалось. Может быть, таким образом людям, обреченным никогда не достичь желаемого, помогают мириться с жизнью? Она теперь жаждала очень многого и прекрасно осознавала свою цель. Ее ли вина, что ее приучали не ждать от жизни большего, чем серенькая работа, серенький брак, возня с серенькими детишками? В таком жизненном напутствии не было никакой глубины!