Он пригляделся получше. И понял, что он все же ее знает. Именно ее сегодня избавил от общения в амбаре с дюжиной Топоров. Только тогда она была запыхавшаяся, растрепанная, в мундире без пуговиц, оцепеневшая от смертной тоски, а сейчас выглядела так, словно над ней долго и вдумчиво трудились дворцовые искусники, «изящного украшательства мастера», которые, между прочим, имелись в свите… Прямо-таки задохнувшись от злости, он вывалился в прихожую, подошел к Маре, восседавшей на прежнем месте с легкой улыбкой на губах, ткнул большим пальцем себе за плечо и сдавленным шепотом осведомился:

– Эт-то что такое? У меня в койке?

– Ну, это… эта, – невозмутимо сказала Мара. – Которую ты от Топоров отбил. А что не так? Ломается? Сейчас исправим…

– Какого черта ты все это затеяла? – спросил он сердито, едва сдерживаясь, чтобы не наградить боевую подругу смачным подзатыльником, от коего звон пошел бы на всю ратушу.

Мара недоуменно пожала плечами:

– Мы думали, ты ее для себя приглядел. Ну, и соответственно… Свистнула я холуев, они ее выкупали, причесали, духами побрызгали, чтобы найти подходящую сорочку, перешерстили дюжину домов побогаче. Объяснили, что к чему и какая ей, дурехе, честь выпала. Приятная девочка, бери да пользуйся. Согласно вековым традициям военных обычаев. – Мара деловито уточнила. – Так она что, все же ломается? Я ее сейчас воспитаю…

И преспокойно направилась мимо Сварога в спальню.

– Стоять! – шепотом рявкнул Сварог. – Смирно! Мара дисциплинированно вытянула руки по швам, недоуменно глядя снизу вверх, словно бы даже с нешуточной обидой. Сварог вздохнул – длинно, тоскливо, безнадежно. Одно он знал совершенно точно, в который раз убедился: какие подвиги ни совершай, хоть горы сверни, это все пустяки, а вот Мару ни за что не перевоспитать, не родился еще тот титан, богатырь, – герой…

– Слушай, рыжее чудовище, – сказал он в совершеннейшем унынии. – Ты когда-нибудь научишься ревновать?

– А смысл? – дернуло плечом поименованное чудовище. – Все равно я у тебя одна такая, единственная и неповторимая, и наши отношения прервет только смерть… А если тебе вдруг приспичит завалить очередную случайную телку – дело житейское, к чему делать из этого драму и на голове скакать со скрежетом зубовным? Ну, так ты будешь ее пользовать, или мы зря старались? Иди и присмотрись хорошенько, до чего аппетитная девка. Главное, начни, а там и не заметишь, как втянешься. Может, мне с тобой пойти? Советом помочь, поруководить?

Сварог помотал головой, старательно сосчитал про себя до десяти. Распорядился:

– Стоять смирно.

Вернулся в спальню, подошел вплотную к изголовью. Очаровательная военная добыча смотрела на него все так же настороженно, с тоскливой безнадежностью. Спросила:

– Подол задрать, или вы сами?

– А как же гордая несгибаемость? – спросил Сварог ядовито.

Она сердито поджала губы, после короткого промедления ответила:

– В конце концов, лучше с одним на атласе, чем с кучей солдатни. Придется перетерпеть. Король – это все же не так позорно, как если бы в амбаре с бродягами…

– Логично, – сказал Сварог. – Есть в этом своя правда… Встать.

– Что? – вскинула она искусно подведенные брови.

– Встать, – сказал Сварог спокойно. – И шагом марш отсюда. Дверь вон там. Я кому сказал?

Недоверчиво косясь на него, девушка слезла с высокой постели. Осведомилась с некоторой вольностью:

– Не нравлюсь? Странно, они все так старались…

– У меня есть свои дурацкие предрассудки, – задумчиво сказал Сварог. – В жизни никого не принуждал. Мне хватает и тех, что готовы по доброму согласию. Ну, что стоишь?

Нетерпеливо взял ее за руку повыше локтя и повел к двери. В приемной, хмурясь под насмешливым взглядом Мары, распорядился не допускающим возражений тоном:

– Найди этой особе приличную одежду и устрой где-нибудь в безопасном месте.

– Слушаюсь, мой король, – ответила Мара безразличным тоном.

Прекрасная пленница покосилась на Сварога с задумчивым и непонятным выражением лица.

– Я вас умоляю, сдерживайте чувства, – сказал он, усмехаясь во весь рот. – Не нужно бросаться мне на шею и шептать слова благодарности, равно как и орошать слезами признательности мою богатырскую грудь. Оставим эти красивости поэтам и романистам.

– Благодушное же у вас настроение, – сказала девушка с ноткой строптивости.

– А почему бы и нет? – сказал он. – Благодушен, как все победители.

– А не рано ли?

– Поживем – увидим, – сказал он. – Начало удачное, вам не кажется?

– Но конец-то всегда в тумане…

– Это местная пословица?

– Это реальная жизнь, – ответила девушка не очень весело, но определенно с долей дерзости. – Кампания ведь только началась.

Мара нехорошо прищурилась:

– Что-то эта твоя военная добыча чересчур быстро осмелела. Определенно дерзит. Давай я все же позову Топоров? Мы же не звери, семи-восьми будет достаточно, устроят ей веселенькую брачную ночь, чтобы не корчила из себя…

Девушка смолчала явно ценой величайших усилий, помня все же, что она здесь не в гостях, но одарила Мару выразительнейшим взглядом – мол, сойтись бы нам в чистом поле…

– Отставить, – сказал Сварог. – Над пленными издеваться не годится. Будем благородны, как победителю и положено.

– Вот кстати, ваше величество, – сказала девушка серьезно. – Коли уж вы напомнили, что я пленная, не соблаговолите ли обращаться со мной, как надлежит по правилам войны? Все-таки я лейтенант конной гвардии… Верните мне мундир и распорядитесь отвести к остальным пленным.

– Где ее мундир?

– Валяется где-то тут, в чулане, – сказала Мара. – Пуговицы, правда, нет ни единой – пооборвали, когда ее в амбаре разложить собирались.

– Меня устроит и мундир без пуговиц, лишь бы он был мой, – сказала девушка. – А что до ваших подковырок, лауретта… искренне вам желаю не попасть в руки нашим гвардейцам, когда ваша доблестная армия очень скоро будет отсюда улепетывать сломя голову. Вряд ли с вас труднее стянуть штаны, чем с меня…

– Наглая, спасу нет, – в полный голос сказала Мара Сварогу таким тоном, словно тут никого больше не было, кроме них двоих. – Может, все же свистнуть Топоров?

– Хватит тебе, – сказал Сварог. – Наша гостья – неглупая девушка. Она уже поняла, что с ней никто не будет обращаться по-скотски, и приобрела некоторую уверенность. И потом, она наверняка гордячка, вот и пытается, удерживаясь в рамках, все же показать сварливый норов… – он повернулся к пленнице. – Улепетывать, говорите? Вот что я вам скажу, лауретта… Не соблаговолите ли назвать ваше благородное имя? Если только у вас нет причин его стыдиться…

– Ни малейших, – вздернула она подбородок. – Я – Далиана, графиня Слатеро. Живу в Акобаре, на улице Златошвеек.

– Очень приятно, – сказал Сварог. – А меня зовут Сварог Первый, уж позвольте без титулов… Так вот, дражайшая графиня, я обязательно приглашу вас в гости на бокал вина, когда возьму ваш Акобар. Не обязательно во время этой кампании, но, честью вам клянусь, вы не успеете очень уж состариться…

– Вы и в самом деле полагаете себя хозяином Харума?

– Если поразмыслите на досуге, быть может, согласитесь, что я прошел большую часть пути к этой цели, – спокойно сказал Сварог. – Честь имею, аудиенция окончена. Мара, проводи госпожу графиню. И смотри у меня…

– Да ладно, – фыркнула Мара. – Повинуюсь. Пошли, пленница, искать твои тряпки, пропахшие пороховым дымом и пробитые сотней вражеских пуль…

Не глядя им вслед, Сварог вернулся в спальню. Налил себе до краев «Кабаньей крови», взяв бутылку с богато сервированного предупредительными холуями столика, погасил обе лампы и сел в кресло у окна, приоткрыв створку, чтобы впустить ночную прохладу. Сделал большой глоток и расслабленно откинулся на мягкую высокую спинку.

Слышно было, как внизу, по брусчатке, тяжелым шагом прохаживаются часовые, во множестве отряженные беречь высочайшую особу. Удачно получилось, что окна выходили на ту часть небосклона, где не видно Багряной Звезды – а ведь она приближалась, она уже была настолько близко, что некоторые, пусть и не наделенные особыми способностями, но особо чувствительные к разнообразным небесным феноменам, начинали что-то такое чуять, уже пошли толки в народе, о чем прилежно доносила тайная полиция. И ведь это еще цветочки. Примерно через месяц, по точным данным, на нее начнут реагировать еще больше людей – в точности так, как на изменение атмосферного давления сердечники или на погоду – ревматики. А еще через месяц ее будут видеть все. И вот тогда…

Но Багряная Звезда, если откровенно, была не самой большой заботой. Еще и оттого, что никто не знал конкретно, чего от нее ждать, какие именно бедствия и напасти могут свалиться на голову. Страшных россказней и жутких преданий кружило множество, и в обывательских пересудах, и в потускневших старинных рукописях, но точной информации не имелось. По крайней мере, даже Элкон, втихомолку шаривший по самым тайным компьютерным кладовым, до каких только мог дотянуться, ничего не нашел – да и Гаудин клятвенно заверял, что ничем подобным не располагает.

Была еще и другая загадка – не столь глобальная, касавшаяся его одного, но именно оттого неимоверно мучительная. Эти долгие, странные, до ужаса реальные сновидения, затянутые, логично продолжавшиеся, никогда не повторявшиеся. Сны о Димерее, о Граматаре, о девушке Клади, о броненосце «Серебряный удар». А теперь еще и о Каскаде…

В первый раз, когда это накатило, он едва не подвинулся умом – открыл глаза, увидел вокруг орду встревоженных лейб-медиков и сановников, не сразу и убедивших Сварога, что он более чем трое суток пролежал в каком-то странном оцепенении, не похожем, хвала Единому Творцу, на смерть, отравление, летаргию или магический удар извне – но и с обычным сном не имевшим ничего общего. Убедили, в конце концов, приведя кучу свидетелей из тех, кто не склонен шутить глупые шутки над своим грозным повелителем, предъявили газеты за три дня, отвели к главным дворцовым часам с точным календарем…

Он поверил – но с тех пор лишился покоя. Сны о Димерее были до ужаса реальны, он помнил массу деталей, самых мелких, каких обычно не полагается нормальным снам. У него ощутимо побаливало в тех местах, куда во время димерейских приключений приходились удары. У него еще стоял на губах вкус женских поцелуев, морской воды и обедов в харчевнях. Если суммировать воспоминания и ощущения, трудно отделаться от навязчивого впечатления, что за эти три дня оцепенелого беспамятства он и в самом деле прожил долгие недели в каких-то неведомых мирах…

вздохнул тяжко и жалобно, с нешуточной тоской. Я ничего не успеваю, признался он себе. Я не в силах объять необъятное, а в сутках, как ни бейся, по-прежнему всего двадцать шесть часов, и никакая магия не способна растянуть время. Остается неразобранной, даже не просмотренной бегло библиотека Вентордерана и неосвоенным даже на сотую долю его загадочный компьютер… да что там, я до сих пор не изучил Хелльстад досконально и представления не имею обо всех загадочных созданиях, что еще таятся по тамошним темным уголкам. Даже бумаги покойного Гинкера – всего-то невеликих размеров мешок вроде тех, какие носят судейские – передоверил Анраху. Даже нет времени вызвать, наконец, загадочного коня Горлорга, хотя дело это минутное, и Грельфи уверяет, что камень-хранитель жив, он дремлет в ожидании зова. Не выдалось до сих пор минутки поговорить по душам с Леверлином – а тот определенно что-то скрывает, достаточно вспомнить кусочек Древних Дорог, чьей тайной, оказывается, давным-давно владеет одно из тайных студенческих братств Ремиденума. За последнюю неделю так и не заглянул в свою свежеиспеченную секретную службу, остается надеяться на Брагерта, а тот хоть и надежный малый, но вертопрах и шалопай…

И так во всем, чего ни коснись: руки не доходят, нет времени, некогда, недосуг, отложим на потом, до лучших времен… Время и силы отданы текучке, бытовухе: освоение Трех Королевств, притирание друг к другу всех подвластных ему держав, превращение их в единое хозяйство – финансы, армия, таможенные дела, торговые соглашения, устаревшие в новых условиях законы и регламенты, которые следует отменить, но никак не с бухты-барахты, и новые, для новых исторических условий; законы, которые опять-таки необходимо принять в сжатые сроки, что обещает новые хлопоты. И так далее. Лавина казенных бумаг, в которых нужно отделить серьезные дела от обычной чиновничьей блажи, череда просителей и прожектеров, сотни мелких, но жизненно.

Потом это повторилось – сны, ничуть не похожие на сны, полные мельчайших подробностей и реальных ощущений. И в третий раз. Теперь, наконец, нечто новое – Каскад…

Как он ни старался, не мог отыскать разгадку. Никто не мог помочь. Элкон во время долгих компьютерных странствий не отыскал в массиве фактов, легенд и непроверенной информации ничего хотя бы отдаленно похожего. Мэтр Лагефель разводил руками. Анрах недоуменно скреб в затылке, даже не оборачиваясь к своим книжным полкам. Гланские старухи, вещуньи и ведуньи, скрипя немногими сохранившимися зубами, сознались в своем совершеннейшем бессилии прояснить хоть что-то. Верная колдунья Грельфи твердила, что это неспроста (до чего же глубокая и оригинальная мысль! – горько усмехался Сварог), что Сварог, очень может оказаться, кругом прав, и эти сны в самом деле вовсе даже не сны, и она, точно, что-то такое унюхивает. Но и она не могла сказать ничего конкретного, ругаясь от бессилия почище пьяного драгуна, растерянно разводя руками, мучительно подыскивая в человеческом языке сравнения тому, что она чувствует – мол, отголоски далекого крика на пределе слышимости, неясная тень в небе…

В конце концов Сварог, обозлясь и отчаявшись, прекратил эту пародию на расследование к чертовой матери – еще до того, как столкнулся в очередном наваждении с ваффен-корами и йорг-капралами и оказался в постели с Миной, и пристукнул-таки зловещего монстра Визари, оказавшегося, впрочем, поганым самозванцем…

Быть может, во всей этой фантасмагории была повинна опять-таки Багряная Звезда. А может, в данном случае на нее грешили зря, и причина совершенно не в ней. Поди доищись…

Залпом осушив чарку, куда входило не менее полбутылки – его любимая чарка, из дворца, с выпуклыми драконами, настоящее ратагайское чеканное серебро двухсотлетнего возраста, если и не сам Актараунтар, то кто-то из лучших учеников – Сварог необходимых решений, которые никто не имеет права принять кроме него, тысячи бумаг, которые без его подписи затормозят дело…

И ведь никуда от этого не денешься, не бросишь начатое на полдороге, не оставишь хозяйство. Не уйдешь в монастырь и не сбежишь в глухомань сажать капусту. Остается тянуть этот воз, горько вышучивая себя самого – за каким чертом понесло идиота в короли? Вот и теперь – логика событий требует строить Горроту разведку боем, и никуда от этого не денешься. Он не бахвалился перед острой на язык пленницей – Акобар жизненно необходимо взять, Горрот следует разнести вдребезги. По очень простой причине, именуемой инстинктом самосохранения: история с разрушенным в Клойне королевским замком показала, что Стахор хочет его убить. А значит, рациональнее и выгоднее нанести удар первым, не дожидаясь от противника новых покушений…