— Раньше утра не очухается, а к утру все засохнет, вполне будет похоже на кровь. Пока сообразит, что к чему, семь похмельных потов сойдет. Ничего, сердчишко крепкое, и не такое выдержит.

— Ну, ты садистка... — покачал головой Родион.

— Был бы на моем месте, еще и не такое учудил бы... Пошли.

— Куда?

— За мной, — кратко ответила она, первой вышла на лестничную площадку, захлопнула дверь — щелкнул автоматический замок — и отперла соседнюю квартиру. Усмехнулась, видя его удивление. — Ничего особенного, купили соседнюю, только и всего. Это у меня такой маленький будуарчик... Входи смело. Меж квартирами есть дверь, но мы сейчас замочек заблокируем и будем, как на необитаемом острове...

Он вошел, скинул кроссовки и куртку. Ирина, бесшумно перемещаясь в темноте, уверенно прошла куда-то, мгновением позже на стене вспыхнула неяркая лампа — этакая виноградная гроздь из синих, красных и желтых светящихся шариков.

С пола на Родиона неподвижными янтарно-желтыми глазищами уставилась черная медвежья морда, оскалившая жуткие клыки. Он с любопытством шагнул вперед, присел на корточки и потрогал белоснежные зубищи. Что-то тут было не так: шкура была чересчур огромной, не меньше шести метров в длину, а медвежья башка — вовсе уж гигантской, чуть ли не в половину человеческого роста. В природе таких медведей не бывает, точно — да и клыки на ощупь какие-то странные...

— А, это синтетика, — безмятежно сказала Ирина, ставя на пол, рядом с медвежьей лапой, бутылки и высокие стаканы. — Понравилось, и купила — то ли на Крите, то ли в Палермо, не помню толком... Пощупай, правда мягкая? Ты плюхайся прямо на нее, сам видишь, мебели нет, когда я здесь, жизнь на полу главным образом и протекает...

Родион опустился на шкуру, в длинный густой мех, и в самом деле ничуть не напоминавший на ощупь жесткую синтетику. Огляделся. Огромный телевизор стоял прямо на полу, в уголке, рядом — черный музыкальный центр из нескольких блоков. Больше ничего в однокомнатной квартире и не было — только картины по стенам. Он попытался определить, где тут дверь меж квартирами, но не смог ее высмотреть — видимо, искусно замаскирована.

Ирина тем временем включила магнитофон, сунула первую попавшуюся кассету. Он несколько раз слышал эту песню с часто повторявшимся припевом: «Э-о, э-о...» — в музыкальных заставках семнадцатого канала ее частенько крутили. Расслабило, блаженно прикрыв глаза — на сей раз не терзаемый никакими комплексами, несмотря на роскошную отделку этого гнездышка, несмотря на то, что его пригласила на роль игрушки взбалмошная богатенькая дамочка, он вовсе не чувствовал себя в роли жиголо. Не брать у нее денег, и все тут. И никаких комплексов. Красивой женщине хочется мужика, только и всего, не бродягу подобрала, в самом-то деле...

— Ты коктейли пьешь? — спросила Ирина, возясь с фигурной, почти дискообразной бутылкой. Он узнал «Реми Мартин» — Лика тоже, случалось, покупала.

— За рулем, вообще-то...

Впрочем, до дома ему оставалось ехать какой-то километр, если свернуть на Котовского, оттуда дворами на Озерную — можно проскочить, избежав нежеланных встреч, так что пару стаканчиков безбоязненно осилит... Он взял у Ирины высокий стакан с золотым ободком и крохотным золотистым кентавром, отхлебнул глоток.

— Ты когда душ принимал последний раз? — спросила она буднично.

— Сегодня утром.

— Я тоже, так что обойдемся без водных процедур... — Ирина со стаканом в руке опустилась рядом с ним, утонув в пушистом мехе, положила голову ему на бедро, задумчиво глядя в угол. В такт учащенному дыханию колыхалось ожерелье, разбрасывая брильянтовое сияние. — Про баксы не забудь, я ж тебе должна...

— Обойдусь.

— Ну, за переноску тела все равно можно взять без ущерба для гонора...

— Обойдусь, — повторил он решительно. Она повернула голову, снизу вверх лукаво взглянула в глаза:

— Прекрасно, дон Сезар, я в который раз очарована...

— А револьвер твой где?

— В той квартире остался.

— Значит, если бы я там, на берегу, взял побрякушки и пошел, шарахнула бы в спину?

— Ага, — безмятежно призналась Ирина. — Вовсе не из скупости, а от разочарования в кавалере — женщины такие вещи не прощают.

— А может, я очень хитрый. — Родион рассеянно играл ее волосами. — Когда разнежишься, грохну по голове и квартиру обчищу качественно...

Она напряглась — но только на миг. Проворчала:

— Шуточки у тебя... Богатые таких пужаются, имей в виду на будущее. Не дури, я к тебе уже присмотрелась. И видела кой-какой... элемент. Так что не строй из себя, выпей лучше...

Расстегнула ему пару пуговиц и прижалась щекой к его голому животу, царапнув кожу вычурной сережкой. Сейчас она была совсем другая — тихая, неторопливая в движениях, расслабленная. Родион погладил ее грудь под тонким бархатом, зажмурившись от приступа извечного мужского самодовольства. Как выражался циник и кобелино Вадик Самсонов, высший кайф в том, чтобы поиметь очаровательную женщину, когда за стеной дрыхнет муж...

Она вдруг дернулась, словно подброшенная беззвучным взрывом, вцепилась в его плечи, опрокидывая на себя, прижалась, обеими руками обхватив за шею так, что перехватило дыхание. Стакан улетел куда-то, но упал в пушистый мех и не разбился. Ухо защекотало частое жаркое дыхание, узкие ладони метались по его телу, царапая кольцами, срывая рубашку. Одна за другой отлетали пуговицы, Родион не сразу успел и последовать за порывом страсти, в ухо рвался стонущий шепот:

— Снимай платье... Рви! Рви его к чертовой матери, я тебе говорю! Рви в клочки!

Секунду поколебавшись, он рванул тонкий бархат, послушно расползавшийся под пальцами, как паутина. Ничем извращенным тут и не пахло, просто она была чертовски голодна, что нетрудно определить опытному мужику, не стремясь к долгим ласкам, заставила побыстрее взять ее и навязала бешеный ритм, самый примитивный, бесстыдно простой, подстегивая отчаянными стонами, и очень быстро замерла под ним, вскрикнув, расслабленно вцепившись ногтями в его спину.

И, едва отдышавшись, вновь обхватила за шею — на сей раз все происходило медленнее, нежнее, она словно бы оттаивала, неспешно лакомилась, пробовала, на что он способен, казалась ненасытной, овладела им настолько, что он потерял всякое представление о времени, а мир состоял из дикого, пронзительного наслаждения...

Он лишний раз убедился, как опасно заранее преисполниться самомнения, полагаясь лишь на прошлый опыт, — сиречь немалое число постелей, где доводилось пребывать в женском обществе. Ирина вычерпала его до донышка — но опустошенность тела вовсе не сопровождалась опустошенностью души, он с полным на то правом ощущал себя равноправным участником приятной обоим игры, он не зависел от нее ни в чем, и она осталась довольна. Есть от чего почувствовать себя настоящим мужиком — если откровенно, впервые за последний год. Хоть и по воле случая, но все-таки именно он оказался с потрясающей женщиной, безвольно лежащей сейчас в его объятиях. Он громко фыркнул.

— Что ты всхрапываешь? — спросила Ирина утомленно счастливым голосом.

— Самая настоящая фраза из анекдота, — сказал он, нашаривая пачку сигарет посреди мягчайшего меха, в ротором рука тонула чуть ли не по локоть. — Ты мне своей серьгой весь живот расцарапала...

— Серьезно?

— Ага.

— Ну, прости, очень уж вкусно было... Бедненький... — Ирина гибко извернулась, склонилась над ним и, едва уловимо прикасаясь, прошлась губами по царапинам. — Тебя супруга, когда вернешься, осматривать не будет?

— Да нет, что-то не помню за ней такого...

— Счастливчик... А меня порой осматривают, знаешь ли. Поставив голой под люстру.

— С-скот, — сказал он сквозь зубы с извечным благородством любовника, свободного от всяких бытовых обязательств и потому, как правило, невероятно нежного с женщиной, которую он ни разу не видел в старом халате или с поварешкой в руке.

— Не то слово.

— Нет, точно, осматривает?

— Еще как, скрупулезным образом, когда взбредет в голову, что на его безраздельную собственность покушались. Все бы ничего, если бы он параллельно с этим еще бы и как следует ублаготворял. Предлагала сходить к врачу — не хочет, невместно для самолюбия, понимаете ли. Шлюх в сауны таскать, конечно, проще — они ничуть не протестуют, если опадает достоинство уже через минутку, им работы меньше, а деньги те же...

— Подожди, — сказал Родион чуть растерянно. Оглядел валявшиеся там и сям клочки бархата, набухавшие на ее шее обширные засосы. — Как же ты завтра с такими украшениями...

— Как приятно, милый, что ты о моей репутации заботишься... — Ирина уютно умостила голову у него на животе, как на подушке. — Глупости. Сегодняшний ресторанный анабазис[1] все спишет, я его использую на всю катушку, говорила уже... Завтра все эти клочки будут валяться по той квартире, — она лениво вытянула ногу и показала большим пальцем на стену. — А грозный по велитель останется в убеждении, что вчера самым хамским образом меня изнасиловал, учинив много численные и отвратные непотребства. То он голым скакал, то он песни орал, то отец, говорил, у него генерал... Ручаться можно на сто процентов, что будет обычный алкогольный провал в памяти. И в результате столь изощренного коварства мне обеспечена пара недель относительной свободы, а также куча подарков...

Он усмехнулся:

— О женщины, вам имя — вероломство...

— Побывал бы на моем месте, еще не то выдумал бы... Тебе не нравится разве, что у меня будет пара недель относительной свободы, а? Боже мой, Родик, я в тебе разочарована, обольстил изголодавшуюся, женщину и намерен порвать безжалостно?

— Значит... — сказал он радостно.

— Ну конечно, значит... — Ирина повернулась, легла с ним рядом, подложив ладони под левую щеку, и одарила таким взглядом, что об опустошенности, похоже, говорить было рано. — Прости меня за цинизм, но в моем положении удачный любовник — роскошь, которой не бросаются. У меня на тебя виды, дон Сезар. Тебя такая откровенность, часом, не коробит?

— Нет, — сказал он честно. — Лишь бы в дальнейшем возле нас твои денежки не маячили...

— Принято. Только рубашку я тебе непременно подарю — все пуговицы оборвала, свинюшка изголодавшаяся, неудобно даже. Тебе же дома что-то врать придется...

— Ерунда, — сказал он беззаботно. — Скажу, в драку попал, пуговицы по старому русскому обычаю и оборвали...

— Поверит?

— Должна.

Иные женщины после долгой и бурной близости теряют все обаяние, оборачиваясь раскосмаченными ведьмами. Ирина к таковым, безусловно, не относилась, выглядела все так же свежо и очаровательно. Давненько уже он не чувствовал себя таким спокойным и уверенным в себе...

— Хоть бы пристукнул кто-нибудь мое пьяное сокровище... — мечтательно сказала Ирина.

— Шутишь?

— Ни капельки, — она повернула к Родиону решительное, чуть злое лицо. Видно было, что хмель почти выветрился. — Знаешь, бывает такое: сначала в голову лезут мысли, которые ты стараешься прогнать и в панике называешь идиотскими, но чем дальше, тем больше привыкаешь, а там и начинаешь находить резон... Вот ты кое-что обмолвился про свою деловую стервочку... Скажи честно — никогда не хотелось ее пристукнуть? Хотя бы разочек посещали вздорные мысли? Только честно.

— Было, — неохотно признался он.

— Вот видишь, — торжествующе сказала Ирина. — И это при том, что она тебя сроду не терроризировала. Судя по тому, что я от тебя услышала, вполне нормальная баба. И все равно порой на тебя накатывает... Что уж обо мне-то говорить? Если отвлечься от всего этого, — она дернула бриллиантовое ожерелье, и оно тут же отозвалось острым сверканьем, — и отрешиться от «Мерседесов» и шлянья по Канарским островам — право слово, жизнь моя ничем не отличается от бытия замотанной ткачихи с запойным муженьком.

— А развестись?

— Родик... — сказала она с мягкой укоризной. — Ничего ты, я смотрю, не понимаешь. Сама не догадалась, ждала, когда ты в моей жизни возникнешь и подкинешь идею... Не в деньгах дело. Он же меня пристукнет, скот. Чужими руками. Для него это будет так выглядеть, словно итальянская «стенка» вдруг свихнулась и из дома сбежать собралась. Ты бы стерпел, вздумай твои джинсы без спросу из дому сбежать? Вот, а по его разумению — это будет то же самое. Да и потом, жалко — я ведь в фирму тоже вложила определенное количество серого вещества, вот только отсудить свою долю законным образом не смогу, мы же не в цивилизованной стране, в самом-то деле. Бандитов нанимать — чревато, нет у меня таких знакомств. Дай сигаретку... Спасибо. Так вот, взвесь и оцени сам... — ее голос звучал невероятно серьезно. — Он с определенного момента форменным образом деградирует. Пьет больше, чем работает, уже несколько раз срывались великолепные сделки — из-за того, что мотался в непотребнейшем состоянии вместо того, чтобы явиться трезвым и максимально собранным. Если так и дальше будет продолжаться, дай бог нажитое уберечь, не говоря уж о приумножении, — партнеры недовольные, конкуренты не дремлют, сотруднички поневоле разболтались. Это о чисто деловых аспектах. А дома, где приват лайф — давно уже сущий ад. Могу тебя заверить с полным знанием предмета: когда набирают полную горсть свежайшей черной икры и от души размазывают тебе по физиономии, это ничем не отличается от вонючего кирзового сапога, которым охаживает жену по загривку пьянью слесарь... С точки зрения жены. Что стебать подтаскивать, что стебаных оттаскивать... — В голосе появился нешуточный надрыв. — На той неделе, скотина, когда ничего не смог, спьяну начал мне вибратор пихать, да еще на видео заснять собирался... Еле отбилась.

Ее передернуло. Родион прижал ее к себе, искренне жалел, но в то же время в глубине сознания поганым червячком ворохнулась радость от того, что не он в этой жизни самый затюканный...

— Словом, никчемнейшая тварь, и это во мне не оскорбленная гордость говорит, все так и есть, если рассудить логично. Ты же сам наблюдал исход из кабака. Черт, да меня десять раз могли в, машину затянуть, попались бы серьезные ребятки, и за револьвер не успела б схватиться... И вытаскивали бы потом из Шантары. А он на скамеечке дрых... Думаешь, горевал бы потом? Налакался бы, благо повод вроде бы респектабельный, и быстренько повел бы под венец какую-нибудь телушку с ножками от ушей...

— А это трудно — его прихлопнуть? — спросил Родион неожиданно для себя.

— Самое смешное — не так уж и трудно. У него главный офис — в одиннадцатиэтажке на Кутеванова, знаешь, где магазин со штатовскими джинсами? Охраны там почти никогда и не бывает — мы ж крутые до полной невозможности, все схвачено, за все заплачено, и надо признать, что дорогу он пока никому не перебегал, никого не кидал, так что поводов для боязни за свою шкуру нет... Есть еще другой офис, на Маркса, вот там полный набор мордоворотов в камуфляже — но тот для представительства, иногородних партнеров туда возят, чтобы видели: все, как у людей, дверь титановая, секьюрити при каждом унитазе, чтобы оттуда Ихтиандр с бомбой не вынырнул... А на Кутеванова — проходной двор. Иногда так и подмывает — нацепить парик, алиби обеспечить — и нагрянуть в гости... Я не шучу. Ролик, честное слово... Даже знаю, где пистолет с глушителем достать.

— Брось, — сказал он, чуть обеспокоившись. — Не женское это дело, Иринка...

— Сама знаю. Но так подмывает порой... У тебя, случайно, нет знакомых киллеров? — Она оторвала щеку от его груди, взглянула серьезными, сухими глазами, горевшими нехорошим дьявольским огоньком. — Если есть на примете решительный человек — сведи. Заплачу по полной ставке — пятьдесят штук зелеными.

Родион, стараясь перевести разговор, положил ей руку на бедро:

— Брось, может, сам от водки помрет...

— Черта с два. Родик, я серьезно. Веришь? Пятьдесят штук в президентах выложила бы без звука.

— Верю, — сказал он так же серьезно. — Вот только нет у меня ни одного знакомого киллера, даже обидно.

— Ну и ладно, — сказала Ирина тоном ниже. — Я с ножом к горлу не подступаю, ты мне, извини за хамство, для другого нужен. Но если найдется серьезный человек и захочет заработать пятерку с четырьмя нулями — веди ко мне, — и, по-кошачьи потянувшись, положила ему на бедро теплую узкую ладонь. — Родик, а ты такую песенку помнишь: «Снегопад, снегопад, если женщина просит...»?