ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ ШАМАНКИ

— Ну, Вера, что не шевелитесь-то?.. Народ уже всякое болтает. Мало ли чего старуха говорила… Ты же молодая, грамотная, в советской школе училась. Это неграмотному оленеводу простительно верить во всякую ерунду, а ты-то, комсомолка… Люди давно на Луну летают, все небо продырявили, а ты о какой-то шаманской силе болтаешь. Раньше шаманы обманывали бедных людей, а теперь-то кто им верит?.. Я согласен, старушка Лолбикта в молодости, говорят, была шаманкой, а потом куда ее сила девалась? В последние годы никто ни разу не видел ее концертов. Ерунда все это, видимо, представлялась, мужиков ей хотелось, больше ничего… Сегодня же начинайте шевелиться, хватит, сколько может она валяться в чуме, надо похоронить…

— Она же не пахнет, будто спит. Просила меня… — пытается возражать Вера.

— Ну что ты уперлась: просила, просила! Сколько же, по-твоему, она будет валяться? Так уже неделя. Хочешь, чтобы собаки съели?.. Ее Хупто ночью спать никому не дал, сама слышала, выл как. Ты же его не кормишь, а он дверь лапой открывает, лижет старуху, откусит еще нос, это же нехорошо…

— Хупто летом сам себе еду находит, что он будет кусать…

— Мало ли что?.. Раньше же он не выл, а в эту ночь заплакал… Чует… Да умерла, умерла она, я тебе говорю. Собака обманывать не будет!.. Шевелитесь, я директору скажу насчет досок, пилорама не работает. Надо, чтобы порядок у нас был, похороните старушку по-человечески, хоть о ней и всякое болтали.

— Пусть выпишут ящик спирта, — подает голос молчавший муж Веры Михаил Конор.

— Э-э, тебе бы лишь нажраться!..

— Ну, ты даешь, Вера!.. Мы все придем помянуть старушку… Напишите заявку, я сам прослежу в сельсовете, чтобы не волокитили…

Партийный секретарь Момоль повеселел — Конор взял его сторону, теперь-то уломать Веру пара делов. Заспешил, в дверях добавил:

— Не дай бог, ешкин клен, узнают в райкоме, что мы из-за своих первобытных пережитков не хороним человека, у-у, держись тогда, голову снимут!.. Сейчас строго, шевелитесь!..

Хлопнула дверь.

— С этого и начинал бы, за шкуру свою трясешься, амун! — выругалась Вера, вздрогнула. Видимо, ничего не поделаешь. «А может, есть уже запах, да она не унюхала?.. Нет, запаха не было, а собака развылась — тревожится, чего это столько дней хозяйка не поднимается. Хупто — умная собака, пыталась будить старушку, а люди говорят, лижет. К мертвой она не подошла бы…»

Речь шла об одинокой старухе Лолбикта, умершей неделю назад. Ни мужа, ни детей, ни близких родственников давно уже у нее не было. «Кончился мой род, людей-дятлов. Одна, как головешка в костре, только копчу небо», — говорила она о себе. Но ради истины надо сказать, что люди эту «заслугу» приписывали прежде всего ей самой, дескать, будучи шаманкой, она «съела» всех родственников и теперь за их счет «коптит небо».

Всю жизнь Лолбикта провела в тайге, в оленеводческой бригаде, не выезжая даже на сугланы, только смерть последнего сына, не оставившего своего продолжения в Дулин Буга — в этом Срединном Мире, вынудила ее выйти на факторию. С временем бесполезно бороться даже им, шаманам. Некогда молодое, крепкое тело, полное сил и энергии, постепенно, с годами, превратилось в трухлявый пенек, и ей стало трудно кочевать, управляться с оленями. Она вынуждена была прикочевать к людям, чтобы доживать свой век в чуме за зверофермой, на окраине фактории. В дом к знакомым не пошла, мороз ей не страшен. «Век с ним в обнимку живу», — сказала.

Руки, ноги шевелились, а что еще эвенку надо? Они кормят рот. Выделывала шкуры, шила одежду, обувь, осенью в ней просыпался охотничий дух — поблизости от фактории ставила плашки, кулемики и была довольна жизнью. И только в зимние ночи без людей томилась ее душа. Ночи казались бесконечными, но она научилась их обманывать: убегала мыслями в молодые годы и со всеми своими знакомыми, друзьями разговаривала, смеялась. А в этом Срединном Мире ей было скучно, и она молила Всевышнего, всех своих духов-помощников дать ей возможность перебраться туда, в Хэргу Буга — Нижний Мир, но те и слушать не хотели все, отслужили, исчезла ее сила. «Подождите, подождите, я вас еще заставлю мне служить!» — шептала она.

Еще зимою Лолбикта, как дедушка Амикан, предавалась спячке, дремоте и если видела сны, то подолгу раздумывала, что они значат. Во сне она выпрашивала у мужчин, некогда беспрекословно подчинявшихся ей, кусочек мяса, но они отказывали ей. Не хотели они принимать ее в свое сообщество, убегали. Как уж она ни молила, ни грозила — все бесполезно. Наконец-то увидела своего молчаливого, все понимающего мужа. Он ей всегда все прощал и там, видимо, простил. Он позвал ее, даже поцеловал. С каким радостным чувством она проснулась! Все утро у нее было приподнятое настроение, и она почувствовала, как ее душу постепенно наполнила какая-то молодая сила. И она подумала: «А что, разве я силой своего духа не смогу управлять своим немощным телом, как некогда без узды водила всех мужчин?.. Я же могу сходить к ним в гости, поискать Маичу?..»

Посидела, прислушиваясь к себе, и довольная стала собираться. Сходила к лабазу, где хранились ее самые драгоценные вещи, — шаманский костюм, шапка и походный костюм в мир мертвых. Придирчиво оглядела — не поела ли где моль? — и задумалась. А вдруг не сумеет вернуться оттуда обратно? Тогда как? Кому передать свой дар? По законам предков, она не имеет права уходить из этого мира, не передав своих духов кому-нибудь из родственников. Передать-то некому! Все там, а кто остался, так те свой пыл истратили на водку и вино, которые начисто иссушают тело и душу. Они пустые, как бубны, им все безразлично, в том числе и собственная жизнь. Кончились эвенки, хотя… А может, попробовать Вере Конор, у нее течет кровь рода дятлов, она хоть и медичка, но нутро у нее неиспорченное, в ней сохранилась эвенкийская самостоятельность…

К большому удивлению Веры, вечером пожаловала к ней в гости старушка Лолбикта. От отца она слышала, что они какие-то родственники, а какие — Бог знает? Кто сейчас молодежи объясняет их родовой корень? Вот и из-за этого, что родня на родне женится, ослабляется здоровье. Старушка не отказалась от чая, выкурила трубку, поговорили о мелочах и лишь потом осторожно, стараясь не напугать Веру, высказала свою просьбу. А просьба для Веры, выросшей на отрицании шаманских духов и всяких потусторонних сверхъестественных сил, и впрямь была неожиданной: если она, Лолбикта, умрет, то, пожалуйста, не дай ее хоронить, пока от покойницы не пойдет характерный запах. Запомни, дочка, и не бойся.

Вера внутренне похолодела, но пообещала. И думала: «Странно, как это умершего человека не хоронить? Неужели способна воскресать Лолбикта? Не зря, значит, молва о ней ходит такая».

И вот однажды утром, не увидев из чума дыма, Вера забеспокоилась. Пошла к ней. Переборов страх, открыла дверь и зашла. Точно, со старушкой беда, видимо, умерла. Лежала неподвижно, как покойница, сложив руки на груди.

Вернулась Вера на факторию, рассказала людям новость, сообщив и о странной просьбе старушки.

— Хэ, хэ, — поудивлялись люди, но вслух высказывать своих мнений не стали. Народ все же ушлый, мало ли чего в жизни не бывало, а шаманы, брат, на все способны. Пожилые верили им. Ни одного худого слова о них не говорилось. И лишь Момоль зашумел, но ему по должности положено, надо же как-то оправдывать свой хлеб, а то ведь, по мнению эвенков, он ни за что получает деньги. Он напустился на Веру:

— Ты молодая, а всякую чушь мелешь! Смущаешь неграмотный народ. Это обман, сказки, а вы, дураки, уши развесили. Как это покойника не хоронить?..

— Она просила, пока не запахнет…

— Ерунда все это!.. Она сгниет и нас чем-нибудь заразит. Знаем шаманские штучки!.. Новая пакость народу!

Покричал, но никаких команд не дал. Видимо, и у самого уверенности не было.

А вечером в темноте по всей фактории раздались проклятия бабушки Балбы, ровесницы Лолбикты. Голос пьяный, видимо, бабка для храбрости выпила, а то так-то не осмелилась бы. Вышла на улицу, стала лицом к чуму Лолбикты и костерит:

— Лолбикта-собака, наконец-то Харги прибрал тебя!.. Ка! Ка! Ка тебе!.. Корчись, валяйся, собака!.. Ты даже не собака, ты людской крови попила, наконец-то подавилась, росомаха!.. Валяйся, ка! Ка! Ка тебе!.. Кукушка бездомная!.. Слава Хэвэки, что не пускает тебя в Нижний Мир, это ты съела тела и души его обитателей! Ты своей поганой задницей вертела, как собака хвостом, привязывала к себе всех мужиков, а потом съедала!.. Бедного Маичу превратила в бессловесную собачонку, сучка!.. Валяйся теперь в своем чуме, никому ты не нужна, даже вороны не прилетят, чтобы тебя, пропастину, клевать. Как колода будешь лежать, мы сожжем тебя, чтобы твоего духа нигде не было. Слава Хэвэки, увидел наши слезы, я не боюсь тебя, собака, проклинаю!..

Лишь звезды на небе, одиночные огоньки в окнах, искры из труб, темнота и эти проклятия. Жуть!..

Когда-то перед войной и в тайге происходили непонятные события, перевернувшие весь разумный уклад жизни с ног на голову, — насильно сгоняли всех оленей в общие стада, словно нарочно, чтобы олени не съедали, а вытаптывали ягель, преследовали шаманов и зажиточных хозяев, как врагов народа, и увозили их в чужие земли, с концами, а потом война — вот и подрубили корни кочевых родов, захирел их дух, смолкли песни. Вот тогда, словно не ко времени, родовые духи шамана Деличи вселились в Лолбикту. Она уже исполнила свое женское предназначение на земле, дала жизнь двум охотникам, могла уже быть шаманкой, и не ее вина, что дорога ее детей оказалась такой короткой здесь. На то воля Всевышнего. Лолбикта с самой весны ходила, как хмельная, с мутными глазами, видя то, чего не видят простые люди. Попробовала поднять свой бубен, и Хэвэки не отказал ей в содействии, помог собрать бездомных и осиротевших духов всемогущего Деличи. Пока она потихоньку от властей стала избавлять людей, оленей от болезней, а могла совершать и большее. По своей неопытности поначалу она предсказала охотнику Панкагиру беду, а он, бедняга, возьми да утони. Люди стали опасаться ее. А Лолбикте хотелось не боязни, а безоговорочной женской власти и влияния на всех мужчин, из всех родов. Она была еще свежа, упруга телом, привлекательна, кровь в ней играла. И она, не боясь своего мужа и языков людей, никого не стеснялась, смело и отчаянно повела счет побежденным мужчинам. Побывавший с ней в постели становился смирным и ручным, как холощеный ездовой бык, послушным, как собачонка. Без всякой узды она привязывала мужчин к себе. Видимо, Лолбикта и замуж-то выходила за Маичу, зная, что сможет из него, как из жимолости, драть любое лыко, хоть на стельку в унты, хоть на посудное полотенце. Мягкий, как глина, Маича помалкивал, делая вид, что ничего не видит и не слышит.

Многие женщины уговаривали своих мужчин-родственников не появляться в бригаде, иначе не смогут потом отвязаться от Лолбикты. Будут мучиться, маяться, без причины драться с женами, сопьются, а там и неизвестно от чего залезут в петлю либо застрелятся.

А Маиче, надо сказать, такая жизнь потом стала даже нравиться. Власть и влияние жены над мужчинами распространилась и на него. Бывало, кто-нибудь из мужчин, собираясь на рыбалку, как бы между прочим спрашивал у его жены, мол, возьму твоего старшего сына Гирго с собой, та в ответ восклицала: «Ээ, что меня-то, женщину, спрашиваете, у него же есть отец. Спросите отца!» Маича, полеживая, словно нехотя разрешал. «Возьмите, да только не утоните, Делинне коварная речка…» Лучшая часть добычи приносилась в их чум. Или же по утрам какой-нибудь оленевод, проходя мимо чума, с улицы говорил: «Маича, бэе, ты еще не поднялся?.. Тогда лежи, поспи еще. Твои учуги пасутся всегда рядом с моими, мне ничего не стоит поймать их и привести. Отдыхай, намаешься еще за день…»

Мужа Балбы, которого та очень любила, Лолбикта тоже поймала крепким маутом. Он маялся, не находя себе места в чуме, и, видимо, уловив призывный взгляд Лолбикты, бежал к ней, как олень к соли. Балба тогда хотела поднять шум, кричать, стыдить Лолбикту, мужа, но побоялась за детей. Втихомолку горько плакала…

Великой силой обладала Лолбикта.

И вот, хоть и запоздало, но Балба все же решилась, выплеснула давнюю боль, столько лет прятавшуюся в сердце, и наконец-то облегчила душу…

Конорам, как любит выражаться Момоль, пришлось «шевелиться»: перевезли старушку в больницу, помыли и снарядили в «походную» одежду. С гробом и могилой тоже обошлись очень даже хорошо — за бутылки нашлись доски и добровольные помощники. Все чин-чином вышло.

В день похорон решили на два часа выставить гроб в клубишке, бывшем Красном чуме, для прощания, как-никак, а Лолбикта всю жизнь проработала в оленеводстве, значит, приносила пользу обществу, по словам Момоля, она — рабочий класс, хребет нашей социалистической державы!.. Новая власть ценит простых тружениц, хотя и всякие слухи о ней ходили.

Все шло нормально, как положено в таких случаях, ничто не предвещало неожиданностей. Четверо парней затаскивали гроб в клубишко, в узких дверях немного побеспокоили покойницу, потрясли немного, чуть не перевернули, но потом выровняли гроб, стали устанавливать на табуретки. И тут одному парню показалось, что старушка пошевелила рукой. Он толкнул товарища, показывая взглядом, и тут все увидели, как покойница подняла руку, вторую, открыла глаза и, взявшись за края домовины, стала садиться. Парни бросились к двери, устроили давку и, мешая друг другу, выскочили на улицу. Вот так номер — старушка ожила!.. С того света вернулась! Такого же никогда не бывало…

Кто-то закричал:

— Где Вера?.. Вера, иди, ты медик…

— Причем тут медик?.. Что я одна-то, пойдемте вместе…

Чего-то еще опасаясь, зашли обратно в клубишко. Толпой. Старушка сидела в гробу тихо, мирно.

— Как себя чувствуешь-то?.. Может, укол сделать?..

— Укол мне не поможет, — слабым голосом еле выговорила старушка и спросила: — Сколько дней я была там?

— Сегодня десятый день.

— То-то устала, ослабла… Дайте покурить.

— Ты разве не умерла?.. Ты же совсем мертвая была, мы хотели хоронить…

— Я просила подождать… Я побывала там, откуда мы приходим в этот мир. Повидалась со всеми, живут там с оленями, охотятся, ходят в походных нарядах… Я долго не могла переплыть родовую дорогу-реку, старушки не пускали, говорят, ты еще не наша… Маичу искала, эрэ, все кости устали…

Старушка закашлялась, подала трубку.

— Может, встанешь, идти-то сможешь сама?..

— Нет, нет, продолжайте свое дело… Спасибо, что пришли проводить, я не буду больше задерживать. Только не зарывайте меня в землю, а похороните по-старинному, на деревьях. Я уйду в Угу Буга, там мой Маича… Через год приходите посмотреть — меня там не будет… А теперь, Вера, помоги мне лечь…

Вера помогла. Старушка закрыла глаза, сложила руки. И вдруг — эрэ! — громко простонала она, дернулась всем телом, словно ее ударило током, и затихла. Лицо стало умиротворенным, вытянулось и на глазах стало чернеть, почувствовался запах…

Похоронили Лолбикту так, как она пожелала.

Через сорок дней, перебирая свои вещи в чемодане, Вера неожиданно обнаружила красивый старинный платок, в котором было что-то завернуто. Развернула — шаманский серебряный пояс. Откуда он взялся? Это же вещи старушки Лолбикты. Как они попали Вере в чемодан?.. Уж не знак ли это, а может, и духи Лолбикты переселятся в Веру?..

Прошлым летом парни ради интереса сходили к гробу Лолбикты, висевшему на двух лиственницах, отколотили нижнюю доску — пусто. Даже от одежды — ни одной тряпочки. Диво!..

ДЕДУШКА, ИДИ СВОЕЙ ДОРОГОЙ…

Медведя никогда не надо трогать, это же наш прародитель, зачем обижать?.. Сейчас мы ходим на охоту, на рыбалку с Гришей. Я ему постоянно втолковываю об этом, а то некоторые приезжие как только увидят медведя, сразу хватаются за ружья, палить начинают, дурачки. Это же грех…

Я несколько раз встречался с амиканом. Встретимся, а я плохо вижу, начинаю разговаривать с ним на родном языке. Говорю: дедушка, я случайно здесь прохожу, тебя не трогаю и ты иди своей дорогой. Я не знал, что это твоя тропа. Извини, я тебя не трону и ты меня не трогай. Иди, пожалуйста, по своим делам… И, представь себе, бэе, он слушается, уходит. Он же полуэвенк.

Был у нас такой случай. Я тогда сторожил на буровой на Чисковой. Приехали к нам из Черногорска два молодых практиканта. Все свободное время от работы они бродили по тайге, стреляли кого попало, браконьерничали. То невыходного соболя убьют, то голую белку. Ругали их — бесполезно. И вот однажды они наткнулись на медведицу с медвежатами. Мать фыркнула и убежала, а медвежата, как ребятишки, на дерево залезли. Ну, они их и расстреляли. Пришли на буровую радостные, говорят, увезем домой по шкуре.

Где-то дня через два-три, после смены, снова убежали в лес. И — не вернулись!.. Начальство подняло тревогу, всех людей отправили на поиски. Думали, заблудились. В тот же день их нашли. Обезглавленными. Они пошли туда же, где убили медвежат, а медведица скараулила их из-за коряги. Они даже выстрелить не успели. Видимо, она сразу смяла обоих, оторвала им головы, оттащила в сторону и закопала в мох… Э, бэе, с медведем шутки плохи, будешь болтать о нем, обижать, услышит и обязательно отомстит. Эвенки его зря не трогают. Грех…

ШАМАНКА ИЗ ЭКОНДЫ

В Эконде жила молодая шаманка. У нее не было еще своего костюма, бубна, колотушки, не строила она и ритуального чума, но обряды и камлания проводила успешно. В поселке шаманить опасалась, поэтому для этих церемоний выезжала в тайгу.

Чаще всего обращались с лечением больных. Она не отказывала. Камлания ее заканчивались успешно, она «находила» выкраденную душу больного, плевком в рот водворяла ее на место и больной, к радости родственников, выздоравливал.

Однажды она забеременела. И тут приходит одна женщина и просит вылечить заболевшего сына. Отказать шаманка не могла.

Перед камланием она посадила рядом с собой мужа и каким-то образом освободилась от тяжести живота — на время камлания переложила свой плод в живот мужа. И стала шаманить, а муж сидел, тяжело дыша, пыхтя, с надутым животом.

Камлание затянулось. По словам шаманки, враждебные духи без жертвоприношения отказывались возвратить душу парня и надо было продолжать этот обряд. Но тут неожиданно возмутился муж:

— Хватит на сегодня. Не видишь, еле дышу. Оставь на завтра!..

Шаманка молча легла на шкуру, закрыла глаза. Затем окунула мизинец правой руки в кружку с водой и трижды протерла им правый глаз, затем левый и открыла их.

— Ох-хо-хо! — выдохнула.

Духи покинули ее. Живот заметно стал подниматься. Она тяжело села.

Муж облегченно вздохнул.

ТАНЧАМИ