– Приглашаю проследовать, милые. Хоромы не особенно барские, но так уж жизнь устроена, что каждому своё место отведено…

Он первым поднялся на крыльцо, невысокое, в три ступени, распахнул тяжёлую дверь, обитую фигурными коваными полосами. За ней оказался короткий коридор: с одной стороны – глухая стена, с другой – три двери с полукруглым верхом, запертые на огромные чёрные висячие замки. Освещался коридор ярко, тремя электрическими лампами. В дверях имелись закрытые заслоночками окошки, больше всего напоминавшие тюремные «волчки». С табурета в дальнем конце шустро вскочил ещё один ряженый, тоже молодой, поставил карабин в угол, сорвал картуз и проворно раскланялся:

– Наше почтение, Ермолай Кузьмич…

Самое интересное – все это ничуть не выглядело комедией на публику.

Ряженые вели себя естественно и непринуждённо, это были их будни, повседневная манера общения. Видно, что привыкли к этой одежде и к оружию, постоянно находившемуся под рукой…

Кузьмич покровительственно кивнул. Прошёлся вдоль дверей, указательным пальцем трогая замки – тоже смахивает на устоявшуюся привычку, – поскрипывая сапогами, остановился перед караульщиком:

– Как жизнь идёт?

– Как ей идти? – угодливо подхихикнув, пожал плечами караульный. – По-накатанному, Ермолай Кузьмич, совершенно, я бы сказал, благолепно – ни малейшей вам шебутни и истерик. Вот что значит вовремя поучить уму…

Он замолчал, остановленный ледяным взглядом старика, снял картуз вовсе и вертел его в руках. Косился на Мазура и Ольгу, но вопрос задать не решался.

В конце концов, Кузьмич распорядился сам:

– Отпирай занятую, Ванюша. В одиночестве новым гостям дорогим скучно, может, и не будет, зато прижившиеся наши гости скучать будут без новой компании…

Караульный отпер замок, распахнул дверь настежь. Внутри, в полумраке, из ярко освещённого коридора смутно просматривались нары и лежащие на них человеческие фигуры.

– Гуляйте, гости дорогие, в горницу, – сказал Кузьмич.

Мазур пошевелил руками:

– А браслетки?

– Когда надо будет, тогда и снимем.

– Хоть с неё…

Кузьмич сузил глаза:

– Ты меня не серди, сокол ясный, договорились?

Он подмигнул кому-то за спиной Мазура – и тот моментально полетел внутрь, пущенный сильным толчком. Удержался на ногах, задержавшись у самой стены.

Вошла Ольга – и дверь почти бесшумно захлопнулась, снаружи клацнул ключ в замке.

Свет проникал сквозь единственное зарешеченное окошко величиной с газетный лист. Мазур стоял на том же месте, пока глаза не привыкли к полумраку.

Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стену целиком занимали нары, на которых могли вольготно – если только термин уместен при данных обстоятельствах – поместиться человек десять. Голое струганое дерево, ничего похожего на постели. Однако… Даже в вытрезвителе, судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели, вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Лёгкий запашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о её назначении.

Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантские времена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее – здесь-то была чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем – не видно никаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверо босоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объёмистым брюшком, нависавшим над камуфляжными штанами – больше на нём ничего не было. Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на колене джинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовском костюме, и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, в таком же костюме.

Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глаза чрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные и пуганые взгляды, словно у бродячих собак, ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскивая слова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостилась рядом. За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный бас караульного:

– Дневальный, зачитай новым распорядок.

Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру, остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно стал декламировать:

– Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоего пола, с вами шесть. Друг с другом иначе, чем шёпотом, разговаривать запрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещением параши, запрещается.

При посещении параши необходимо испросить разрешения у дневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешение уставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». После отправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку «смирно», поблагодарить её в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказывать животным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приёма пищи необходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господина караульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в конце каждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания. После двух замечаний – пять ударов кнутом, после трех замечаний – карцер, после пяти – выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!

И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах у него красовались синие татуировки самого блатного вида – но Мазуру в них почудилось нечто неправильное. То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.

Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоял посреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:

– Полезли, что ли?

Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил в окошечко. Оно открылось;

– Ну, чего?

– Новым животным по замечанию, господин караульный!

– Ладно, брысь, – снисходительно ответили снаружи, и окошко захлопнулось.

Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся на место. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше. Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лёжа, уставясь в потолок, и эта их тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего. Впрочем, при проверке, жёсткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялся за эту версию – потому что, отказавшись от неё, пришлось бы строить вовсе уж жуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательно боялся – и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга.

Окажись он один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой – давно бы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало…

Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигом начисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб и ошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная…

Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:

– Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие… Так твои проверки и выглядят?

– Сиди пока и не рыпайся, – ещё более тихим шёпотом ответил Мазур. – Информации мало, малыш.

– Рукам неудобно…

– Это они давят на психику – для начала… Подожди, ещё подёргаемся. Курить хочешь?

– Ага…

Ни его, ни Ольгу не обыскивали – ив кармане тренировочных шаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразовая зажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлось потруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге, наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щёлкнул зажигалкой. Сам подобрал губами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной.

После нескольких затяжек жизнь показалась веселее.

Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах, видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса, зато толстяк уставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стук караульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдруг пришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, и он, захватив пальцами ноги сигарету, кинул её толстому, потом придвинул зажигалку.

Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временем оглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах. Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:

– Что тут за дела?

– Хреновые дела, браток, – ответил тот, инстинктивно оглянувшись на дневального.

– А конкретно? Что за зиндан?

– Чего?

– Что за тюрьма?

– Да кто её поймёт…

– Давно тут?

– Неделю. Эти уже здесь сидели.

– Ну, и что хотят?

– Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа в гостях. Поехал шишковать, называется…

– Кто тебя взял?

– Военные. С вертолётом.

– Так-таки ничего и не требуют?

Белобрысый молча мотнул головой.

– На шутку не похоже?

– Какие там шутки, – прошептал белобрысый. – Ты держись поосторожнее, иначе и впрямь огребешь штрафных… Ничего я не знаю, браток, и ничего не пойму.

Мазур направился к толстяку, но тот так испуганно и шустро шарахнулся, что Мазур, мысленно махнув на него рукой, подсел к парню в «адидасе»:

– Здорово.

Тот косился то на дверь, то на черноволосую женщину, как писали в старинных романах, лицо его выражало немалое внутреннее борение. В конце концов он все же решился кивнуть.

– Что тут за дела? – прошептал Мазур.

– Представления не имею. Выбрались с женой посмотреть тайгу, а тут вертолёт, скит…

– Давно сидите?

– Дней десять.

– Что хотят?

– Не пойму. В первый день выспрашивали, кто и откуда. потом – как отрезало. Ничего больше не спрашивают, сидим тут… – голос у него явственно дрогнул. – Не дёргайтесь, будет совсем плохо… Понятно? Что бы ни было, не дёргайтесь…

– А что бывает?

– Все… – прошептал собеседник. – Замечаний бойтесь, они же всерьёз… И соглашайтесь потом…

– На что?

– Соглашайтесь. Обязательно. Сами увидите.

– На что соглашаться?

Парень оглядел стены, потолок, показал себе на раскрытый рот, на уши.

«Что, микрофоны? – подумал Мазур. – Вообще-то, он тут давно сидит, ему виднее…»

– Вы кто? – прошептал Мазур.

– Врач. Из Иркутска. Поехал жене тайгу показать по дурости. Показал вот…

Мазур оглянулся на его жену – застывшая трагическая маска вместо лица.

Вообще-то, если придерживаться первоначальной версии, этот «врач» может оказаться кем угодно…

– Так на что же всё-таки соглашаться?

– На что предложат…

Не получалось разговора. Мазур вернулся назад, переступив через толстяка, сел на корточки рядом с Ольгой и крепко призадумался.

Во времена оны один из инструкторов, учивший премудростям, о каких нормальный человек так и не узнает за всю жизнь, любил цитировать Монтеня:

«Храбрости, как и другим добродетелям, положен известный предел, преступив который, начинаешь склоняться к пороку. Вот почему она может увлечь всякого, недостаточно хорошо знающего её границы, – а установить их с точностью, действительно, нелегко – к безрассудству, упрямству и безумствам всякого рода». Говоря проще, убивать и вообще вступать в драку следует только тогда, когда это действительно необходимо. Теоремочка – проще пареной репы.

Трудность тут в осуществлении её на практике: поди вычисли, когда возникает настоящая необходимость.

Но ведь нет другого выхода? Предположим, они не врут. Предположим, и в самом деле сидят здесь давненько, за все это время получив лишь некое загадочное предложение, на которое следует немедленно соглашаться. Ждать этого предложения и самому? Душа вещует, что за время ожидания сделаешь не один шаг к превращению в забитое и запуганное животное. Вот они сидят, примеры. Может, актёры, а может, и живые примеры. Положительно, не разберёшься без акции… Самое скверное, что забрали обувь. Пройти обутому километров сто по тайге, сейчас, и тёплую пору без дождя – не столь уж трудное предприятие. Даже с Ольгой. В особенности если будет оружие…

Он решился. Пошептал на ухо Ольге, подставил скованные запястья. Во рту у неё ничуть не пересохло от волнения – скользивший по рукам Мазура язык был влажным, слюны попало изрядно. Стандартные наручники, защёлкнутые не особенно тесно… Отвернувшись от недоуменно таращившихся на него соседей по нарам, Мазур медленно, сосредоточенно, неимоверно старательно стал проделывать с суставами все нужные манипуляции. Его очень хорошо этому учили в своё время, и все получалось автоматически – одна за другой нужные запястные кости выходили из суставов в строго определённой последовательности, Мазур тренированно гасил лёгкую боль…

Ещё несколько минут – и он, стряхнув наручники, быстро поставил кости на место. Отнюдь не все старинные японские придумки из арсенала ниндзя – не киношных, а реальных – бесполезны в нашей родной действительности. Умение быстро освобождаться от всевозможных наручников, пут и хитрых узлов пригодится под любыми широтами…

Он вынул из-за спины освобождённые руки. Жаль, что не удастся освободить Ольгу – в камере нет ни единого предмета, годного на роль отмычки… Ольга смотрела на него восхищённо, остальные – с ужасом.

– Начнёт кто орать – убью, – тихонько, сквозь зубы сказал Мазур, обращаясь главным образом к толстому дневальному.

Возможно, микрофоны иркутскому врачу пригрезились со страху, но всё равно, нужно поторапливаться. Мазур подкрался к окошечку и забарабанил костяшками пальцев:

– Господин караульный!

Окошечко было довольно большое, голова в него не прошла бы, но руки с миской – запросто, для того, видимо, таким и задумано… Места для захвата достаточно.

Когда откинулась заслонка и показалась совершенно спокойная, недовольная физиономия, Мазур молниеносно выбросил руки с растопыренными пальцами.

Вертухай задёргался поначалу, но тут же захрипел, обмяк – лицо попало в железные тиски, все десять пальцев оказались при деле, крючками зацепив под челюсти, за болевые точки ушей, два вошли меж надбровными дугами и глазными яблоками.

Приблизив лицо вплотную, Мазур тихо сказал:

– Дёрнешься, сука, глаза выдавлю. Понял? Понял, нет?

– Уыы-о…

– Значит, понял, – спокойно продолжал Мазур, ни на миллиметр не ослабив захвата. – Не дёргайся, падло, а то сам себя глазынек лишишь… Быстренько взял ключ и отпер замок. Ты дотянешься, без особых хлопот… Ну, считать до трех? – и для пущей убедительности легонько ударил двумя пальцами по барабанным перепонкам. При этом и остальные пальцы невольно усилили на миг нажим.

Караульный придушенно взвыл. Судя по скребущим звукам, он лихорадочно пытался попасть ключом в замок.

– Медленно, – сказал Мазур грозно-ласково. – Не торопись, душа моя, у тебя обязательно получится…

Замок тихонько лязгнул.

– Ага, – сказал Мазур удовлетворённо. – Теперь вынь замок, брось, так, чтобы я слышал, под ноги себе брось…

Стук упавшего замка. Мазур мгновенно отнял руки, рёбрами ладоней ударил повыше ушей. Караульному хватило. Он ещё оседал на пол, а Мазур уже толкнул дверь и вылетел в коридор. Для верности ударил ещё раз – ногой. Босая пятка – хороший ударный инструмент, фильмы тут нисколечко не врут.

Чуть пригнувшись, приняв боевую стойку, прислушался. Тишина. Вертухай лежит неподвижно, доведённый до нужной кондиции. Мазур взял прислонённый к стене карабин – КО-44, охотничья переделка военной модели, неплохая вещь быстро передёрнул затвор.

Патрон не вылетел. Мазур передёрнул ещё раз. И вновь не увидел патрона.

Нажал защёлку, заглянул в магазин. Пусто. Припал на корточки, в темпе охлопал карманы караульного. Ни единого патрона. Обыскал быстренько сигареты, спички. Все. Непонятно, как сей факт расценить – но думать некогда…

По привычке держа наизготовку бесполезное оружие, тихо прокрался к двери.

Чуть-чуть приоткрыл – петли прекрасно смазаны, даже не скрипнула…

Тишина. Поодаль позвякивает цепью пёс – судя по звукам, аппетитно лопает обед, возя мордой миску по траве. Рот у Мазура невольно наполнился слюной – принесло запашок жареного мяса, должно быть, кухня неподалёку. И ни единого человека вокруг. С чего начать? Допросить вертухая, когда придёт в чувство, или наудачу действовать незамедлительно? Сгодится ли вертухай в приличные заложники?

Он тенью выскользнул на крыльцо, вдоль стены прокрался к углу. Осторожно высунул голову…

И получил в лицо струю чего-то нестерпимо едкого. Дыхание мгновенно пресеклось, перед глазами вспыхнули звезды, сознание помутнело, и он провалился в тёмную, бездонную яму.

…Он лежал, связанный по рукам и ногам, на левом боку. На чем-то твёрдом. Ага, нары. Весь окружающий мир заслоняла чёрная жилетка с длинной серебряной цепочкой поперёк живота.

– Шустрый ты, голубь, – словно бы даже удовлетворённо произнёс сидевший на краешке нар Кузьмич. – Верно я подумал, что следует посидеть поблизости, посмотреть, что и как… – он повертел пластмассовый баллончик с яркой маркировкой – А хорошо из ума вышибает, чего только эта немчура не выдумает…

Мазур по-лошадиному фыркнул, помотал головой. В глотке и в носу ещё чувствовался мерзкий привкус нервно-паралитической химии.

– Нехорошо из гостей-то уходить, голубь, хозяев не то что не предупредив, а ещё и изобидев…

– А разве запрещали? – хмыкнул Мазур. – Этот толстый дурачок мне подробно растолковал насчёт принятых у вас запрещений, но вот насчёт того, что нельзя из гостей уходить, хозяев не предупредив, там ни словечка не было…

Кузьмич тихонько захихикал:

– А ведь верно, голубь, тут с запретами вышла промашка. Ну, это ж само собой подразумевается…

– Да? – тоном невинного дитяти спросил Мазур – Что-то не помню я таких законов – «само собой подразумевается»…

– Ты, голубь, часом не жид? А может, адвокат? Ерзкий больно насчёт законов…

– Я майор в отставке, – сказал Мазур.

– То-то и привык в морду заезжать… А там Ванюша обидой исходит. Больно ему и унизительно… Дайте мне, кричит, или над самим поизгаляться, или по крайности его бабёнку повалять… – он с удовольствием наблюдал, как Мазур дёрнулся. – Ты не переживай… сокол. Произведу-ка я тебя, пожалуй, из голубей в сокола. Заслужил. По молодцу и почёт. Ты зубами брось скрежетать. Скажу тебе по дружескому расположению, не так наша жизнь примитивно устроена, чтобы каждый кухонный мужик вроде Ванюши мог свою блажь в жизнь претворять. Но ещё я тебе скажу: если оставлять провинность без наказания, выйдет не жизнь, а сущий бардак…

Он отодвинулся в сторону. На нарах, кроме них с Мазуром, никого не быловидимо, другая камера, обустроенная точно так же. Ольга лежала на полу лицом вниз, руки вытянуты вперёд и скованы, двое знакомых по поездке на телеге парней без труда удерживают её в этой позе.

– Валяй, Митрий, – сказал Кузьмич. – Только смотри мне, след сделай, а кожу не просеки – на первый раз…

Ольга пыталась биться, пока с неё стягивали штаны, но верзилы навалились, прижали. Незнакомый Митрий шагнул вперёд и взмахнул нагайкой – как бы небрежно, ловко. На ягодицах моментально вспух алый широкий рубец.

– Штаны ей натяните, нечего пялиться – сказал Кузьмич как ни в чём не бывало, повернулся к Мазуру. – Уловил нашу механику, сокол? Ты замечаньице заработал – а молодая жёнушка и ответит, может, попкой, а может, если особенно рассердишь, и другим местом. Так что ты уж впредь соблюдай, что велено, не расстраивай старика. Взяли, ребятки.

Мазура подняли и потащили в коридор, занесли в соседнюю камеру – прежнюю, с четвёркой испуганных людей, прижавшихся к стене. Небрежно кинули на нары, завели следом Ольгу и сняли с неё наручники.

– Когда дверь запрём, развяжете сокола – сказал Кузьмич в пространство. – И чтоб распорядок соблюдать, как по нотам. Марш на нары, голубка, и не переживай особенно, денёк кверху попкой полежишь – пройдёт…