Глава 1

ПРОЙДЁМТЕ В ГОСТИ…

Самые простые, незамысловатые, обыденные вещи непременно обретают экзотический, романтический, диковинный привкус необычайного если заниматься ими в местах, скажем так, несопоставимых. Будь Мазур космонавтом, он обязательно протащил бы контрабандой на станцию «Мир» балалайку. И это были бы минуты небывалого, неземного прикола: когда ты, оказавшись снаружи для подвёртки каких-нибудь вакуумных гаечек, паришь возле станции на короткой привязи, внизу медленно, грузно проворачивается планета, вся в белых, твёрдых стружках облаков, а в руке у тебя бесполезная в безвоздушном пространстве балалайка, и ты постукиваешь по струнам затянутыми в космическую перчатку пальцами…

Но, в общем, и без космоса жилось нестандартно. Диковинно жилось. Он лежал навзничь на нагретых полуденным солнышком досках, на палубе плота, брякал на гитаре, смотрел в голубое небо, расслабившись и отрешившись от всего сущего, а мимо проплывали, не особенно и торопясь, исполненные дикой прелести берега – сопки с плавными, как у музыкальных инструментов, очертаниями, поросшие темно-зеленой, кудреватой шубой тайги, великанские сосны и кедры, не знавшие человека жёлтые песчаные пляжи, уходившие под воду каменные россыпи. Это плот двигался, конечно – но если не смотреть на воду, можно преспокойно решить, будто все наоборот…

Потом и тренькать стало лень – от окружающего дикого, первобытного величия – и он бездумно лежал, глядя вперёд меж расставленными босыми ступнями, словно в прицел. Плот целеустремлённо скользил вместе с широченной, могучей Шантарой, прямиком к Северному Ледовитому океану, до которого оставалось каких-то восемьсот километров, если считать сухопутными мерками. Плот носил имя собственное – «Ихтиандр». Он этого заслуживал, потому что построен был добротно, как серьёзное инженерное сооружение – на двух дюжинах накачанных автопокрышек с впрыснутым внутрь для надёжности герметиком покоилась основа из брёвен, сбитых и скреплённых с величайшим тщанием, а уж по ним настлана дощатая палуба. На палубе – небольшая палатка, обитые прорезиненной тканью ящики для экипировки, в корме достаточно места для двух рулевых весел, и на высоком шесте гордо реет «Весёлый Роджер», выполненный опять-таки прилежно, водоустойчивой краской. Мазур строил плот неделю, с пачкой чертежей и заранее проделанными расчётами, бдительно следя за нанятыми в помощь куруманскими мужиками, чтобы не запили и не напортачили, то напоминал о немаленькой плате, то понукал морскими матерками. Мужики, поначалу полагавшие его очередным городским, бесившимся с жиру «новоруссом», понемногу присмотрелись и поверили в легенду – в «капитана дальнего плаванья», вконец придавленного ностальгией и решившего, пока есть сила в руках и зоркость в глазах, проплыть по родным местам. После этого работа пошла бойчее. Получилось недурственно. Ни одна шляпка гвоздя не торчала, ни одна заноза за пять дней плаванья не впилась в пятки. Плоту, если подумать, вполне подходило гордое наименование «судно». У предков кораблики были не в пример хлипче. Даже жалко становится, как подумаешь, что «Ихтиандру» неминуемо предстоит оказаться брошенным. И потому дня два назад Мазур твёрдо решил, достигнув Игарки, не бросать плот у берега и не дарить на дрова, а отпустить дальше, в океан – ну, там уж как ему повезёт: может через пару лет достичь и Норвегии, а может и прибиться к Шпицбергену…

– Капитан, вы там не дрыхнете ли? – долетел с кормы звонкий голосок Ольги.

– Капитан дрыхнуть не может, – откликнулся Мазур с достоинством. – Капитан всегда бдит…

Он перекатился на метр левее, лёг на живот, упёр локти в палубу, а подбородок – в стиснутые кулаки. Экипаж плота, состоявший из одного-единственного человека, вёл себя безукоризненно – молодая жена старательно пошевеливала рулевым веслом (второе было поднято и закреплено), немного, конечно, сбившись с курса, уклонившись к правому берегу, но для речной морячки со стажем ровным счётом пять дней и это было неплохим достижением, достойным именного кортика. Что ни говори, а это чревато жениться на женщине двадцатью годами моложе тебя, – однако Мазур, чуточку суеверный, как и всякий морской человек, свято верил в два козыря: в теорию относительности и в наследственность. Согласно первой, среди молодых жён просто-таки обязана отыскаться верная и правильная спутница жизни разменявшего пятый десяток «морского дьявола». Согласно второй, все Мазуры мужского рода оставались орлами и на подступах к семидесяти. Взять хотя бы незабвенного дедушкиного брата – каперанг Владимир Казимирович Мазур, будучи пятидесяти шести лет от роду, увёл юную красавицу-жену у кичливого остзейского барончика (прострелив вдобавок тому руку на дуэли), пользуясь знакомством с одним из великих князей, относительно легко помог своей Джульетте развестись и перейти в православие, обвенчавшись честь по чести, наплодил четырех детей, прежде чем уйти на дно с подорвавшимся на германской мине эсминцем «Свирепый»… Другие Мазуры отличались столь же темпераментной любовью к жизни во всем её многообразии – правда, и воздух, которым они дышали, был почище, и еда здоровее, и радиации вокруг витало не в пример меньше… Но всё равно, нужно надеяться. А если вернуться к теории вероятности – перед тем, как сдаться на милость Дворца бракосочетаний, Мазур жил с Ольгой два года и считал, что узнать успел.

И было в этом что-то невыразимо приятное – два года спустя желать свою, только твою женщину столь же бешено, до сладкого головокружения, как и в первый день. На душе царил столь блаженный покой, что Мазур даже испугался чуточку. Лишь воспоминание об операции «Меч-рыба» помогло ему не воспарить над плотом. Он все так же лежал, подпирая кулаками подбородок, бездумно глядя на Ольгу. Ольга стояла на коленях, старательно ворочая румпель (как же на судне без румпеля? Только румпель, и никак иначе…), вполоборота к нему, и от напряжённых движений, в которые приходилось вкладывать всю силу, её грудь столь соблазнительно круглилась под тесной тельняшкой, что Мазуру захотелось немедленно подогнать плот к берегу и поставить на якорь.

Героическим усилием воли он сдержался и отрывать экипаж от вахты не стал.

Однако Ольга, углядев, должно быть, краем глаза, что с ним творится, с любопытством спросила:

– А можно занести в вахтенный журнал – «За время моего дежурства неоднократно подвергалась обстрелу циничными взглядами с капитанского мостика»?

– Нельзя, – сказал Мазур, перекатившись поближе. – Вахтенный журнал имеет право вести лишь капитан, а он, милая, первый после Бога… Давай лучше проверим твои штурманские способности. Как думаешь, вон тот бережок подходит для стоянки? С целью кренгования[1]?

– Я ваших морских ругательств не понимаю, сэр… Но ввиду того, что сопровождающие их взгляды заставляют подумать, будто речь идёт вовсе не о штурманских способностях, прошу не отвлекать рулевого. Иначе подвернётся какой-нибудь риф… Что во мне, в конце концов, такого, вызывающего нездоровое вожделение?

– Коса, конечно, – сказал Мазур. – Мы, морской люд, поголовно фетишисты…

Ольга фыркнула и перекинула косу на другое плечо, подальше от его ладони.

Золотая коса и в самом деле была знатная – падала ниже пояса, струилась по бледно-жёлтой палубе из кедровых дощечек. Собственно, с косы все и началось – когда моряк при полном параде подошёл на Невском к девушке в светлом плаще и спросил: «А коса, правда, настоящая?». Ольга потом, смеясь, рассказывала, что слышала эту банальность сто раз в жизни, но в глазах морского волка светилось столь детское изумление… Мазур слово «детское» решительно опротестовал. Ольга протест приняла, но призналась, что её заинтриговала вторая фраза морячка, уже не банальная: «А как бы это смотрелось под водой…» Мазур пожалел, что не выдалось времени научить её плавать с аквалангом. Под водой её распущенные волосы и в самом деле смотрелись бы по-русалочьи – волна золотистого пламени, где-нибудь на просвеченном солнцем мелководье Эль-Бахлака, стройная фигурка, ритмично изгибаясь, скользит мимо коралловых рифов, стелется невесомо золотая волна… Благо в Эль-Бахлаке, говорят, нынче благолепие. Залив давно протралили, избавив от всех мин, на берегу понастроили отелей, пенят лазурь водные мотоциклы, мельтешат загорелые тела, и все давно забыли, что когда-то там столкнули в кровавой грызне своих пешек две сверхдержавы, что в паре миль на норд-ост от залива, где глубина, лежат на дне две крохотных подлодки и белеют черепа боевых пловцов, «морских львов» и «морских дьяволов», а военного порта, из-за которого резали друг другу глотки подводные профессионалы, давно уже нет. И полковнику Касему разрядил в спину пистолет собственный адъютант, генерал Барадж держит роскошный отель в Ла-Валетте, а генерал Асади обитает на крохотной дачке под Москвой, где все соседи считают его отошедшим от дел азербайджанским торговцем фруктами. Итог как итог, не хуже и не лучше многих других…

– Знаю я твой фетиш, – сказала Ольга. – Адмиральские погончики, а?

– Ну, это, конечно, не фетиш, однако было бы неплохо, – сказал Мазур, лениво теребя распушённый кончик косы. – Самое, знаешь ли, пикантное и неопределённое – это болтаться меж тремя-звёздами-двумя-просветами и первой звездой на погоне без просветов… Неописуемое ощущение.

– А тебе могут дать?

– А кто их знает – сказал Мазур. – Я ж говорю – неопределённость полнейшая.

Могут и дать, подумал он. Если успешно пройдёт «Меч-рыба». Были смутные намёки. Очень уж кому-то нужна эта подводная кастрюля…

– Заманчиво, – сказала Ольга. – И я, выходит, буду – юная адмиральша?

– Шевели румпелем, адмиральша, – сказал Мазур. – Даже если будешь – это, увы, не старые времена. Вот чего я не могу простить Ельцину, так это полумер – коли уж вернули андреевский флаг, можно было и дальше пойти, вернуть адмиральских орлов на погоны. Совсем другое дело – чёрный орёл…

– Это и называется – мужские игрушки?

– Ага. Так жить веселее, – сказал Мазур серьёзно. – А то ведь осенью будет двадцать пять лет, как украшаю своей персоной флот. Жуткая цифра, если подумать. Тебя ещё и в проекте не было, адмиральша.

– Ага, тебе хорошо, – сказала молодая жена с непознаваемой женской логикой. – Тебе-то уже есть сорок с хвостиком, и выглядишь прекрасно. А тут сиди и гадай, какая ты будешь в сорок… Страшно же.

– Не кокетничай.

– Руки, сэр! Иначе придётся сунуть письмо в бутылку и пустить по реке: «Пристают, добродетель под угрозой, прошу помощи. Борт „Ихтиандра“ и так далее…» Слушай, Мазур, а в этом плавании есть высший философский смысл? Отчего-то же ты не стал сплавляться по какой-нибудь Мане, где перекаты и пороги… Ты меня прости, но вот так вот плыть – выходит даже безопаснее, чем у Гека Финна с негром Джимом. Им хоть авантюристы попадались, пароход ночью мог протаранить… А мы плывём себе, заранее зная, что не будет ни порогов, ни пиратов… А ночью у берега болтаемся. Так есть тут философия или как?

– А пожалуй, – сказал Мазур, подумав. – Ты понимаешь, я перед отпуском вдруг поймал себя на простой, как колун, мысли – сообразил, что все эти годы плыл куда-то. Куда пошлют. К конкретной цели. И захотелось старому дураку проплыть просто так. Чтобы не было ни спешки, ни цели.

– То-то я и смотрю, ты балдеешь от самого процесса… А вообще, в этом что-то есть. Подвести философскую базу?

– Не надо, – сказал Мазур. – И так хорошо. Я и без того знаю, что ты интеллектуалка. Как тебе тайга?

– Ну я же старая туристка…

– Европейской части Союза ССР, как это звалось в старые времена. Тут тебе не Селигер с Онегой…

– Вообще-то, верно. – Она оглянулась на величественный берег. – Только, извини, я как-то до сих пор не могу проникнуться… Лес и лес. Разве что гораздо больше сосен и разных прочих кедров. Правда, очень уж его много… А если пешком – опасно?

– Не особенно, – подумав, сказал Мазур. – Я, правда, сам давненько уж не ходил на приличные концы, но в детстве всю тайгу возле деревни облазил.

Тайга в августе – штука нестрашная и где-то даже уютная. Грибов масса, ягоды, сама видела, орех подошёл. Зверь сытый, не дёргается. Главное – не заблудиться. И были бы ноги здоровые. Вот если заблудишься или ногу сломаешь – молись за упокой. Дивизия не найдёт.

– А снежный человек тут есть?

– Был когда-то, – серьёзно сказал Мазур. – До войны частенько попадался, а потом, видимо, помаленьку стал вымирать. В пятидесятые ещё встречали под Кежмой…

– И молчали?! – возмутилась Ольга. (Она на этом пункте имела лёгонький бзик и даже переписывалась с самой Быковой).

– А что, в сельсовет заявлять? – хмыкнул Мазур. – Жил себе и жил, чего ему мешать?

Он обернулся, заслышав вверху тихий мерный стрекот. Высоко над тайгой шёл вертолёт, похоже, военный-зелено-пятнистый. Он проплыл в чистом голубом небе почти параллельным курсом и исчез далеко впереди.

Мазур, признаться, вертолёты недолюбливал. Очень уж пакостный враг боевого пловца – вертолёт. В особенности если на нём стоит кое-какая аппаратура. Деваться от него некуда, а он может тебя глушить обстоятельно и со вкусом. Перебедовал такое лишь однажды, но хватит на всю жизнь…

– Вот тебе и глушь, – сказала Ольга, глядя туда, где скрылась за лесом вертушка. – База какая-нибудь?

– А может, – сказал Мазур. – Военных где только нет… Чует моё сердце, их старик и имел в виду. Эвены ж до сих пор живут как в каменном веке, им любая техника – нож вострый…

…Вчерашняя встреча была словно позаимствована из классического романа ужасов. Часов в одиннадцать утра Мазур причалил к берегу, привлечённый выстрелами, – у самой воды стоял человек с лошадью и старательно палил в воздух, явно подавая сигнал. Чуть погодя оказалось, что это не лошадь, а учаг[2] – рогатый стоял равнодушно, даже не вздрагивая после выстрела, хотя старенькое ружьецо бухало почти у самого его уха.

Повод оказался самый прозаический, даже классический – старый эвен Хукочар отправился порасспросить проплывающих, не найдётся ли огненной воды на продажу. В последние годы из-за шизофренических художеств перестройки судоходство на Шантаре сократилось раз в двадцать, и со спиртом стало туговато – это в прежние времена достаточно было помахать с берега осетром или соболиной шкуркой…

У Хукочара оказались как раз соболиные шкурки – но в заначке у Мазура была одна-единственная бутылка виски, свято сберегавшаяся для Игарки, и ярмарки не получилось, хотя Оля и взирала на нежный мех с извечной женской печалью. Таёжный узкоглазый человек принял неудачу с азиатским фатализмом, как требовал этикет, поговорил о всяких пустяках, а в заключение сказал Мазуру:

– Ты бы дальше не плыл… Плохое место.

– А что там плохого, однако? – спросил Мазур благодушно. Он чуточку дурачился – только городские россияне полагают, будто сибиряки, особенно узкоглазые, вставляют это «однако» через слово…

Старик, собрав задубелые морщины в загадочную маску, смотрел на него взором каменной бабы, совершенно непонятным случайному белому человеку.

Пососал обгрызанный мундштучок трубки и сказал с таким видом, словно объяснил одной фразой все тайны земли и неба:

– Говорю тебе – там плохие места…

И в подробности вдаваться не пожелал, кратко попрощался, вскочил на рогатого и потрусил в тайгу, ни разу не оглянувшись. Экипаж «Ихтиандра», посовещавшись, пришёл к выводу, что все это весьма романтично, но абсолютно беспочвенно. Выводы, естественно, делал главным образом Мазур – хотя он и наезжал в эти места раз в несколько лет, как-никак родился в Шантарской губернии и таёжных кочевников немного знал. Насколько их можно было знать.

Логика аборигенов странствовала специфическими зигзагами, ничуть не изменившись с каменного века – в определённом смысле, кое для кого тут и не кончался каменный век – а потому под «плохими местами» могло подразумеваться всё, что угодно: от просочившейся в Шантару радиации до места, где в сорок четвёртом упал в тайге перегонявшийся с Аляски бомбардировщик. Было, правда, в тайге легендарное «гиблое место», где якобы погибает все живое, от медведей до птиц – но устная традиция помещала его меж Ангарой и Катангой, притоком Подкаменной Тунгуски, то есть километрах в пятистах восточнее их маршрута.

Правда, это послужило хорошим поводом на ночь глядя поболтать о загадочном, таинственном и жутком. Мазур особенно не старался, но все же Ольга, когда настала пора навестить перед отходом ко сну близлежащие кусты, не без смущения потребовала, чтобы меж этими прибрежными кустами и близкой тайгой разместился законный муж с карабином наперевес. Мазур, похмыкав, разместился – а кстати, неся стражу, вспомнил: вроде бы где-то писали, будто австралийский фильм «Пикник под нависшей скалой» основан на реальных событиях.

Однако Австралия лежала очень уж далеко, а в любую здешнюю чертовщину он не верил. Домового ему, правда, в детстве раз случилось видеть, но домовойне чертовщина, а такая же обыденность, как вымерший «таёжный хозяин», именовавшийся в городах снежным человеком. Конечно, где-то в необозримой здешней тайге до сих пор покоится Золотая Баба и лежат всякие клады, от домонгольских до колчаковских – но и это опять-таки ничего общего с чертовщиной не имеет…

Поутру он все же повозился для очистки совести со счётчиком радиации, прихваченным на всякий случай – кое-где по берегам Шантары и впрямь зашкаливало, так что к пойманной рыбе следовало относиться бдительно и не торопиться лопать. Однако ни в воде, ни в воздухе опасного превышения не наблюдалось – а то превышение, что имелось, было страшно цивилизованному европейцу, но никак не здешнему уроженцу. Так уж сложилось, что и Шантарск, и ещё с дюжину городков и деревень стоит на урановой руде, крайне бедной, правда. Иные патриоты уверяют, что благодаря этому Шантарская губерния как раз и поставила в столицы изрядное число талантов – от художника Сурикова до генсека Сталина, получившего-де в здешней ссылке могучую подпитку космической энергетикой. В точности неизвестно, как там обстояло на самом деле, однако подмечено: именно здешняя ссылка вывела многих в люди. Ленин устроил революцию, Сталин стал Сталиным, Пилсудский возродил независимую Польшу, а писатель Штильмарк написал роман «Наследник из Калькутты»… Логично было бы предположить, что и капитану первого ранга Мазуру – коли уж такая тенденция, однако – удастся провести предстоящую операцию самым успешным образом. А наедине с собой можно признаться, что адмиральская звезда ничуть не хуже адмиральского орла…

– Ну вот и чертовщина, – без всякого страха сказала Ольга.

Мазур приподнялся на локте, изогнулся, выглядывая из-за палатки:

– Ну, это не чертовщина, а военщина…

Справа в реку далеко выдавалась жёлтая песчаная коса – и на ней, всего метрах в десяти от воды, стоял вертолёт. Вполне возможно, тот самый, что пролетел недавно – пузатый, зелено-пятнистый, лёгкий камовский транспортник. Рядом с ним маячили несколько фигурок в защитном.

Мазур присмотрелся. На аварию совсем не походило, вертушка стояла на трех точках, ничуть не покосившись. Берег, должно быть, твёрдый – идеальная посадочная площадка. До вертолёта оставалось метров двести, но две фигурки в хаки уже кинулись к реке, замочив сапоги по щиколотку, ожесточённо махали руками, недвусмысленно призывая причаливать. На плече у обоих висели автоматы. Третий, державшийся на сухом месте, тоже был с автоматом.

– Какие приказы, капитан? – спросила Ольга.

– Правь к берегу, – сказал Мазур. – Черт их знает, какие тут игры, но мы-то люди законопослушные…

Она налегла на румпель, плот шёл теперь к косе. Вскоре Ольга оглянулась на него:

– А как держаться?

– Как я тебя учил, – сказал Мазур. – Если что, говори чистую правду. Всю, кроме одного-единственного пункта. Я – пехотный майор в отставке. А если я решу, что говорить надо всю правду, то сам её и скажу…

– Может, мы нарушили что-нибудь?

– А что тут можно нарушить? – пожал плечами Мазур, помогая ей управиться с румпелем – Ни запреток, ни надписей я не видел что-то…

Плот мягко ткнулся в дно, прочно сев на мель. Мазур встал, отряхивая ладони, вразвалочку прошёл на нос, остановился. На тренировочных штанах не было карманов, иначе он с превеликим удовольствием сунул бы руки в карманы.

Но позу он и без того принял самую небрежную, чисто подсознательно – как и положено флотскому при встрече с сухопутными. Особенно если сухопутный помладше чином: на полевых, без просветов, погонах офицера (остальные двое оказались рядовыми) тускло зеленели четыре звёздочки.

С минуту стояло молчание. Здоровенные сытые солдатики откровенно таращились на Ольгу, а ихний главный разглядывал Мазура со скучающим видом, испокон веков отличавшим бывалого служаку, привыкшего скрупулёзно, но без всякого энтузиазма исполнять разнообразнейшие приказы. На воротнике у него и у обоих солдат – Мазур сразу разглядел эмблемы частей противохимической защиты. И отнюдь не обрадовался такому открытию: сплошь и рядом эти эмблемки всплывают там, где имеют место всякие военные тайны и прочие хитрые секреты… А любой, кто прослужил достаточно, инстинктивно начинает сторониться мест, связанных с военными тайнами. Особенно когда своих хватает, когда подписок о неразглашении на тебе висит, как блох на барбоске…

– Керосином разодолжить не могу, ребята, – прервал наконец затянувшуюся паузу Мазур. – Без мотора иду…

– Откуда? – с неприкрытой, брезгливой скукой спросил капитан. Их разделяло метров десять воды и плотного песка.

– Из Курумана.

– И куда?

– До Игарки.

Капитан чуть приподнял брови:

– А зачем?

– Да просто так, – сказал Мазур совершенно непринуждённо.

Он согласно документам был человеком штатским. А потому мог себе позволить самое вольное обращение с военными.

Капитан, отбросив подальше за спину короткий автомат, прошагал по воде, запрыгнул на плот и прошёлся вдоль борта, озираясь все так же скучающе, словно с утра до вечера только и делал, что осматривал самые нестандартные суда. Мазур мгновенно опознал автоматы, какими были вооружены все трое, «Кипарис» с удлинённым магазином на тридцать патронов. Значит, специальное подразделение. Спецподразделение химвойск сей термин допускает самые разные толкования, и все они, как правило, серьёзнее некуда. Вряд ли станут останавливать любопытства ради – или оттого, что у них кончилось курево.

Черт, но в штабе ни о каких засекреченных точках и разговора не было! Это ещё не значит, правда, что не было самих точек…

– Это – что? – капитан ткнул пальцем в сторону укреплённого на носу плота чёрного ящичка. Ящичек светился зелёным экраном, помигивал лампочками и выглядел довольно внушительно.

– Это сонар, – сказал Мазур. – Японский. – И, увидев на лицах ожидавшееся недоумение, пояснил без всякой спешки:

– Измеряет глубину. Даже рыбу показывает.

– А больше он ничего не измеряет? – подозрительно насупился «химик».

– Да ладно тебе, капитан, – миролюбиво сказал Мазур. – Самая безобидная штучка, за бугром его каждый порядочный рыбак покупает…

– А вы что, из-за бугра?

– Да нет, местные, – сказал Мазур. – Слушай, в чём дело?

– Слушайте, – без выражения поправил капитан.

А ты с гонором, подумал Мазур. И пожал плечами:

– Послушайте, капитан, а в чём, собственно, дело?

– Документы покажите, гражданин, – чуть сварливо бросил капитан – Плаваете тут с… безобидными штучками, а потом ещё вопросы задаёте…

«Мать твою за ногу, да что у вас тут спрятано?!» – мысленно воззвал Мазур, извлекая из ящика упрятанные в непромокаемый футляр документы. Вообще-то понять их можно, возле шибко секретного городка Шантарск-37 не так давно сцапали янкеса, нахально производившего геодезическую съёмку с помощью весьма компактных и суперсовременных приборчиков…

За свои бумаги он ничуть не беспокоился – липа была государственной работы, собственно, и не липа даже, просто и паспорт, и разрешение на карабин выписаны на другую фамилию (при полученном от родителей имени-отчестве). А у Ольги и вовсе настоящие, на девичью фамилию, не захотела в своё время менять отцовскую, некогда в России славную…

Капитан прилежно пролистал паспорта, вытащил за приклад из палатки карабин, сверил номер. При этом он пару раз поворачивался спиной к Мазуруно, как подметил краешком глаза Мазур, стоявший ближе напарника солдатик примостил свой «Кипарис» под мышкой так, что мог в секунду резануть очередью. Оба мало походили на «срочников» – крепкие лбы годочков под двадцать пять, явные контрактники. Ольга сказала невинно:

– Милый, предупреждал же нас мистер Смит, что русская контрразведка работает безукоризненно…

– А? – капитан уставился на неё, набычился. – Вы это, гражданочка… с мужем хаханьки. У нас служба. В армии служили?

– Было дело, – сказал Мазур. – До майора дошёл, а потом вот сократили, когда всех вероятных противников в невероятные друзья записали.

Капитан немного подобрел, но не особенно:

– Тогда сами должны понимать, служба есть служба…

– Да я все понимаю, – сказал Мазур. – Не пойму только, что мы такого сделали.

Небо было безоблачное, от вертолёта тянуло разогретым маслом и гарью.

Ситуация складывалась самая идиотская, но Мазур не спешил раздражаться он сам за четверть века проникся мудрой армейской философией, гласившей, что никогда не стоит суетиться без нужды.

Капитан запихал все документы обратно в пластиковый футляр, а футляр по-хозяйски упрятал в набедренный карман.

– Эй! – негромко вякнул Мазур.

– Придётся пройти, – сказал капитан, ничуть не повысив голоса. – То бишь подлететь немножко.

– Куда это?

– Куда надо, – сказал капитан с тем веским и непреклонным видом, какой обычно принимают военные люди, когда им и самим в точности непонятно, что стоит за отданным приказом.

– В особый отдел, что ли?

– Там объяснят, – отрезал капитан.

Ох, я тебе потом объясню, подумал Мазур. Когда свяжутся ваши особисты с нашими, и наши внесут полную ясность. Если подумать, капитан ни в чём не виноват, выполняет приказ – но до чего ж не хочется терять время на дурацкие разборки… В особенности если ты привык, что надёжно защищён чином и положением, и за последние десять идиотских лет статус твой почти не изменился…

– Ладно, – сказал Мазур. – А назад как прикажете?

– Там будет видно. Если не задержитесь, назад отвезём… – он повернулся к Ольге. – А вы тоже, гражданочка, пройдёте, так что не рассаживайтесь…

– Обуться-то хоть можно? – фыркнула она.

– Сделайте одолжение.

– Плот нужно закрепить, – сказал Мазур. – Чтобы не унесло.

– Давайте в темпе.

Мазур быстренько выкинул на берег три конца – нейлоновые тросы с полуметровыми заострёнными металлическими штырями – надёжно вколотил штыри обухом топорика. Окинул критическим взором. Надёжно. Приливов и отливов здесь не бывает, так что не унесёт…

Отвернувшись от капитана, он ободряюще подмигнул Ольге, первым спрыгнул на берег и бодро направился к вертолёту. Солдаты оживились. Один бросил:

– Руки за спину. Вы тоже.

– Орлы, – сказал Мазур, выполняя приказ – А ещё говорят, что нынешняя армия распустилась хуже некуда…

На запястьях у него сомкнулось холодное железо. Щёлкнули наручники. Сзади удивлённо пискнула Ольга – её тоже заковали.

– Ну, ребятки, что-то вы тут нервные, – сказал Мазур, шагая к вертолёту и усиленно пытаясь не рассердиться. – С чего бы это, когда кругом столь умиротворяющая природа?

Его молча подтолкнули к вертолёту, и Мазур, пригнув голову, шагнул внутрь. Без приглашения уселся на железную решётчатую скамейку и тут же ещё двое, сидевшие прежде в кабине, набросили ему на голову глухой чёрный мешок.

Вышло так ловко и моментально, что он опомниться не успел. Рядом ойкнула Ольга.

– Спокойно, – сказал Мазур, коснувшись её бедром. – Чует моё сердце, ребятам шпиона поймать охота, отпуск, должно быть, обещали…

– Душно же…

– Потерпите, – раздался голос капитана. – Лететь-то всего ничего. Вот муж у вас человек грамотный, все понимает…

Кто-то из солдат заржал, но одёрнут не был. Мазур сердито сопел в жарком капюшоне – пожалуй, когда все кончится, пару матерков капитан от него все же огребет… Чтобы не путал служебное рвение с дурацким усердием.

Над головой возник, крепчая, свистящий вой вперемешку с металлическим клёкотом. Мазур точно уловил миг, когда машина оторвалась от земли. Шума и грохота было гораздо меньше, чем на вертолётах, с которых он учился прыгать два десятка лет назад – все же далеко вперёд шагнула техника… Нет, интересно, что за точка? И откуда такое усердие не по разуму? Впрочем, мы в юные годы были не лучше, и пойманные нами «шпионы» на годы прописывались во флотском фольклоре, вспомнить хотя бы Кирюшу Шмырева и его незабвенную оплошку…

Судя по шуму мотора, вертолёт шёл по прямой в горизонтальном полёте.

Определить направление не было никакой возможности – клятый капюшон напялили на совесть. Нет, рано лить слёзки по упадку боевой подготовки: если отвлечься от личных хлопот, придётся признать, что ребятки работают чётко…